Помни это, Сэм-из-будущего, потому что я молю Бога и всех святых, чтобы это никогда не повторилось. Сегодня утром я первым делом глянула на часы ровно в 7:56. Мэдди, как обычно, взбила волосы, а я пригладила свои кудри и собрала тугим узлом на затылке. Мы спустились в вестибюль, съели напополам бублик из континентального завтрака. Выбежали на улицу сфотографироваться на фоне плаката «ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ ДЕБАТОВ!» Помню бордовую «Короллу» у самого входа в «Шератон», прямо возле раздвижных дверей. Помню человека в куртке «Кархарт», с сигаретой. Понимаешь, для чего я все это рассказываю? Я в здравом уме. Мой мозг в полном порядке. Бублик был с маком и сливочным сыром, я помню! И точно помню, что устланные коврами коридоры пахли свежестью, будто их только что вымыли, а солнце светило в большие окна вестибюля так ярко, что люди заслонялись ладонями. Мы вкатили свои тележки с книгами в аудиторию имени Пола Ревира. Команда Хартфорда состояла из востроносенькой девочки-нигерийки и пухлого белого мальчишки, звали их Грейс Кьюти и Скайлер Темпл. На трибунах сидели выбывшие участники и их родня, одни оглядывали нас снизу вверх, другие смеялись и дурачились – конец мучениям! Свет в просторном зале приглушили, зажгли слепящие огни на сцене, и когда женщина с короткой стрижкой, в строгих брюках и льняной блузке произнесла приветственное слово, ей аплодировали СЕМЬ СЕКУНД. Арбитра звали СОЛ ГРЕГОРИ. И он был ЛЫСЫЙ, с ЧАСАМИ «РОЛЕКС». ПИШУ ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ, ЧТОБЫ ПОДЧЕРКНУТЬ, НАСКОЛЬКО ОТЧЕТЛИВО Я ВСЕ ПОМНЮ. МЭДДИ ОТКАШЛЯЛАСЬ, ВЗОШЛА НА ТРИБУНУ, СНОВА ОТКАШЛЯЛАСЬ. ПОСМОТРЕЛА ВВЕРХ, ПОТОМ ВНИЗ И НАЧАЛА: «ДАМЫ И ГОСПОДА, СОГЛАСНО НЕДАВНЕМУ АНАЛИЗУ, ПРОВЕДЕННОМУ ЦЕНТРОМ ЭКОНОМИЧЕСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ, 37 % АМЕРИКАНЦЕВ, ЧЕЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК ДОХОДОВ – РАБОТА С МИНИМАЛЬНОЙ ЗАРПЛАТОЙ, – ЭТО ЛЮДИ ОТ 35 ДО 64 ЛЕТ. НИЗКАЯ ЗАРПЛАТА – НЕ УДЕЛ ПОДРОСТКОВ, КОТОРЫМ НУЖНЫ КАРМАННЫЕ ДЕНЬГИ. ЭТИ ЛЮДИ – ОТЦЫ, МАТЕРИ…»

Помню, как я закончила вторую ответную речь. Мэдди встала, пропуская меня, хлопнула меня по спине, и я села на свое место. Помню, как сощурилась от яркого света, как почесала ногу. Все было гладко. Рядом кто-то разговаривал. Все катилось как по маслу. А потом переменилось. Не вдруг, не в один миг, а просто пошло не так. Я как будто проснулась, только глаза были уже открыты, и пыталась вспомнить сон. Мэдди смотрела на меня, и я, ничего не соображая, рассмеялась: надо же, утро, я только что проснулась, а мы уже здесь! Первая моя мысль была: а Мэдди что здесь делает?

И Мэдди сказала: «А сейчас моя напарница… трали-вали…» – я толком не разобрала и решила: «А, ясно, мы на тренировке, – и покосилась на Мэдди, и удивилась: раз мы на тренировке, откуда такой яркий свет?»

Я оглянулась на соперников и подумала: кто это? А потом – на зрителей, и только тут поняла, что сейчас разгар Чемпионата, но не могла вспомнить, какой раунд и далеко ли до конца, и посмотрела на свои карточки, а потом на Мэдди – она стояла рядом и показывала жестом: вставай!

– Тайм-аут, – попросила я.

Судьи дали нам полминуты.

– В чем дело? – шепнула Мэдди отрывисто, сердито.

В горле пересохло до боли.

– Я не знаю, какой сейчас раунд. То есть теперь знаю, только не понимаю… да, не знаю, далеко ли до конца.

– Что за чушь? Что ты несешь?

Я часто заморгала, пальцы онемели.

– Ты только скажи, что у нас сейчас – вторая ответная речь или заключение.

– Что?

– Вторая ответная или заключение? Просто скажи, и все!

– Заключение! Что с тобой? Ты очень бледная. Может, воды?

– Да.

Мэдди пододвинула ко мне полупустую бутылку, и я стала пить большими глотками.

Тридцать секунд закончились.

Я встала. Руки и колени тряслись, и я изо всех сил напряглась, чтобы унять дрожь. Основные пункты я знала. Заключение – это несложно; хуже, что я не помнила, что сказали наши соперники за весь раунд, что говорила Мэдди, даже своих собственных слов не помнила. Я глотнула воздух.

Раз все забыла, попробую угадать.

Я подвела итог: путано, вяло, неубедительно.

Даже до четырех минут не дотянула.

Вернулась на место и до конца раунда не смотрела на Мэдди.

И вообще ни на кого не смотрела.

Вышла в коридор, поднялась на лифте на наш этаж, юркнула в номер, заперлась в ванной и стала плакать. Рыдала три часа, да так безутешно, что Мэддина мама постучала в дверь и спросила, не захлебнулась ли я там. Я все испортила. Все, все загубила.

Об этом дне я мечтала всю жизнь.

Каждый год на дне рождения – в пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – я задувала свечи на торте и представляла этот зал, отель, турнир.

И вот мы проиграли оттого, что я забыла, где я.