Вчера, Сэм-из-будущего, у меня отнялся язык. Онемел, будто после укола новокаина у зубного врача. Я обнаружила это утром, когда чистила зубы. Как будто во рту здоровый кусок мяса – ни проглотить, ни выплюнуть. Я испугалась, заплакала.

Хотела вернуться в постель – подождать, пока пройдет – на мое счастье, воскресенье, ни с кем разговаривать не надо, – но великие женщины из «группы поддержки» чуть ли не подмигивали мне со стены над рабочим столом. Я вспомнила, что поклялась именем Элизабет Уоррен разузнать о болезни все, что только можно, и всегда говорить о ней начистоту. Говорить начистоту, конечно, тяжко, если вместо языка во рту котлета.

Так что в школу я сегодня не пошла, а мама опоздает на работу, потому что повела меня к доктору Кларкингтон.

– Ты с ней говорила по телефону? – спрашиваю я маму.

– Да.

– От этого есть лекарство, да? – С тех пор как это случилось, у меня сердце заходится при мысли, что мою выпускную речь, возможно, придется отменить. Или, хуже того, произнести через силу, заикаясь и мямля, будто у меня полон рот ирисок.

– Да, есть лекарство.

– У меня сейчас голос как у говорящей собаки?

Мама смеется.

– Нет, что ты, говорящим собакам до тебя далеко.

– Но чувствую я себя именно так.

– Бедная ты моя, – вздыхает мама. – С утра у тебя голос намного лучше, чем вчера. И вот еще что: ты правильно сделала, что сказала. Всегда говори, если вдруг станет плохо.

– А если вдруг станет хорошо? – спрашиваю я, вспомнив субботнюю переписку со Стюартом.

– Тоже говори.

Мы помолчали, глядя на малыша, который стучал кубиками, сидя на полу в приемной. Вчера мы со Стюартом весь день переписывались – о нашем любовном опыте (точнее, о его опыте), о том, как должны относиться друг к другу парень и девушка, если они пара, о наших опасениях.

– Вот что, мам…

– Что?

– Знаешь что?

– Ну?

– У меня есть парень.

Мама изумленно раскрыла глаза.

– Тот, с кем ты ходила в клуб каноистов?

– Стюарт Шах.

Мама выдохнула, хитро улыбнулась, но про себя наверняка опасалась, «как бы чего не вышло».

– Ты же давно от него без ума!

Я в ответ улыбнулась.

– Откуда ты знаешь?

– Милая моя, мы же три раза ходили с тобой на «Гамлета»! Ты так и ела его глазами!

– Это да. – Я прыснула, вспомнив, как три года назад бедные мои родители терпеливо слушали, как пищит Аликс Конвей в роли Офелии, силясь изобразить британский акцент. Мэдди потрясающе сыграла мать Гамлета. Даже не верилось, что ей всего пятнадцать. – Время летит.

Мама положила руку мне на колено и слегка его сжала.

– Ну, рассказывай.

– Значит, так… – начала я, сглотнув, чтобы говорить разборчивей. – Я бы хотела… чтобы вы не волновались, если я куда-нибудь пойду со Стюартом.

Мама по своему обыкновению пропела: «М-м-м-м».

– Мама!

– Я думаю, – сказала она. И добавила: – Он знает?

Это она про болезнь.

– Нет. Но я расскажу.

– Хорошо.

– Обещаю быть осторожной, – успокоила я ее.

– М-м-м-м… – Мама запрокинула голову, прикрыла глаза. Она не выспалась, до ночи помогала Гаррисону доделывать проект по естествознанию.

– Он очень хороший.

– Верю, – проговорила мама, не открывая глаз. – И все равно у меня душа не на месте, Сэмми. Прошу, будь осторожна. Если куда-то соберешься, обязательно предупреди меня и подумай, как это отразится на твоем здоровье. – Она улыбнулась своим мыслям. – И сердечко тоже береги. Это твое первое серьезное увлечение. Не бросайся в омут с головой. Но опять же, это не про тебя. Ты никогда головы не теряла, слишком уж ты рассудительная.

Я вспомнила вечеринку у Росса Нервига, свое неожиданное признание Стюарту, вспомнила, как с тех пор не раз набрасывалась на него с поцелуями. Наверное, мама недостаточно хорошо меня знает. Может, я и сама себя плохо знаю.

– Как сказать, мама. Когда я закончу школу, то планирую стать более непосредственной.

Мама широко раскрыла глаза да как захохочет!

– В следующий вторник у меня по расписанию непосредственность!

Мама согнулась пополам, задыхаясь от смеха. Я подхватила, и мы хохотали, пока меня не вызвала медсестра.