О приобретении стакана из черепа проститутки упоминает в своей кожаной книге и тайный советник. С того дня она ведется не четким почерком доктора Петерсена, а его собственным, мелким и неразборчивым. Но еще перед этим небольшим эпизодом в книге имеется несколько кратких заметок, из них некоторые интересны для нашей истории.

Первая касается операции asteria vaginalis у ребенка, которую произвел тот же доктор Петерсен и которая, по-видимому, была причиной преждевременной кончины доктора. Тайный советник упоминает, что ввиду экономии, доставленной смертью матери, а кроме того, ввиду ценных услуг ассистента, он дал ему трехмесячный отпуск с сохранением жалования и обещал сверх того выдать особое вознаграждение в размере тысячи марок.

Доктор Петерсен чрезвычайно обрадовался отпуску и решил предпринять путешествие, первое более или менее продолжительное за всю свою жизнь. Но он настаивал на том, чтобы предварительно произвести эту довольно легкую операцию, хотя, в сущности, ее с успехом можно было бы отложить и на осень. Он произвел операцию за два дня до предполагаемого отъезда: для ребенка она прошла очень успешно. К сожалению, однако сам он получил при этом тяжелое заражение крови, – что тем более удивительно, ибо доктор Петерсен всегда отличался почти преувеличенной акуратностью. Через двое суток в страшных мучениях он умер. Прямой причины заражения крови установить невозможно. На левой руке у него оказалась, правда, ранка, еле заметная невооруженным глазом: вероятно, его слегка оцарапала маленькая пациентка. Профессор упоминает еще о том, что он вторично сэкономил довольно крупную сумму. Никаких комментариев по этому поводу он, однако, не делает.

Далее в книге рассказывается, что ребенок, остававшийся часто в клинике под присмотром сиделок, оказался чрезвычайно тихим и спокойным. Только один раз девочка кричала: когда ее крестили. Она кричала так страшно, что присутствующие – нянька, возившая ее в церковь, княгиня Волконская и советник юстиции Гонтрам, бывшие восприемниками, священник, кюстер и даже сам профессор – не знали, что с нею поделать. Она начала кричать с той самой минуты, когда ее вынесли из церкви. В церкви крик был настолько невыносим, что священник постарался ускорить церемонию, чтобы избавить себя и других от этого невыносимого крика. Все облегченно вздохнули, когда церемония окончилась, и нянька с девочкой сели в экипаж.

В первые годы жизни девочки, которой профессор дал имя Альрауне, не произошло, по-видимому, ничего особенного, – по крайней мере, в кожаной книге не имеется никаких достойных упоминания данных. Там сообщается только, что профессор ''осуществил давно задуманное намерение усыновить девочку и в составленном им завещании назначил ее единственной наследницей, категорически лишив наследства всех своих родственников. Сообщается также, что княгиня подарила ребенку очень дорогое, но крайне безвкусное колье, состоящее из четырех золотых цепочек, усыпанных бриллиантами, и двух ниток крупного жемчуга. В середине же, в медальоне, тоже усыпанном жемчугом находилась прядь огненно-красных волос, которую княгиня отрезала у матери во время мучительной операции.

В клинике девочка оставалась до четырех лет, до того времени, когда тайный советник продал это учреждение и другие, смежные. Вместе с девочкой он поселился в своей усадьбе в Ленденихе.

Там у девочки нашелся товарищ, правда, четырьмя годами старше ее: это был Вельфхен Гонтрам, младший сын советника юстиции. Тайный советник тен-Бринкен рассказывает в самых общих чертах о крушении дома Гонтрамов; он коротко упоминает о том, что в конце концов смерти надоела эта бесконечная игра в белом доме на Рейне и она в один год похитила мать и троих сыновей. Четвертого мальчика, Иосифа, предназначенного по желанию матери к служению церкви, взял к себе пастор Шредер, а Фрида вместе со своей подругой Ольгой Волконской, вышедшей замуж за одного довольно сомнительного испанского графа, уехала в Рим и живет там в ее доме. В то же время произошло и финансовое крушение советника юстиции, которое не удалось предотвратить, несмотря на блестящий гонорар, выплаченный княгиней за удачное окончание ее бракоразводного процесса. Тайный советник упоминает о том, что он взял к себе младшего ребенка, совершив тем самым акт высокой гуманности, но забывает добавить, что Вельфхен получил в наследство от тетки со стороны матери несколько виноградников и небольшой участок земли и будущее его было почти обеспечено. Тен-Бринкен упоминает только, что он принял на себя управление его имуществом, и объясняет его своей деликатностью: чтобы у мальчика потом не было чувства, будто его воспитали в чужом доме из милости. Воспитание должно оплачиваться процентами с капитала.

Надо думать, тайному советнику не приходилось добавлять из своих средств. Кроме того, из всех заметок, которые заносил в этот год тен-Бринкен в кожаную книгу, можно вывести заключение: Вельфхен Гонтрам сам зарабатывал себе хлеб, который ел в Ленденихе. Он был хорошим товарищем для Альрауне, и даже больше – он был ее единственной игрушкой и в то же время нянькой. Привыкнув буянить со своими братьями, он переносил любовь на маленькое нежное существо, которое бегало одно по этому огромному саду, по конюшням, оранжереям и другим постройкам. Четыре смерти в родительском доме и внезапное крушение всего, что было его миром, произвело на него сильное впечатление, несмотря на равнодушие характера Гонтрамов. Маленький, хорошенький мальчик, унаследовавший от матери большие, черные мечтательные глаза, стал тихим, молчаливым и замкнутым. Неожиданно подавленный интерес к чисто мальчишеским забавам обвился, словно ползучее растение, вокруг маленького существа Альрауне и укрепился там твердо своими тонкими бесчисленными корнями. Все, что было в его юной груди, отдавал он новой сестренке, отдавал с той огромной безграничной добротой, которая перешла по наследству от родителей. Когда он днем возвращался из гимназии, где сидел всегда на последних скамьях, он пробегал мимо кухни, как ни бывал голоден. Бежал прямо в сад и отыскивал Альрауне. Прислуге приходилось приводить его силою, чтобы накормить. Никто не заботился о детях, но в то время как все питали к маленькой девочке какое-то странное недружелюбное чувство, – Вельфхена все очень любили. На него перешла несколько неуклюжая любовь черни, долгие года направленная на хозяйского племянника Франка Брауна, когда он ребенком проводил здесь каникулы. Фройтсгем, старый кучер, пускал Вельфхена к лошадям, сажал на седло, и он ездил по двору и саду. Садовник отдавал ему лучшие плоды, а служанки подогревали кушание и следили за тем, чтобы он всегда был сыт. Мальчик умел относиться к ним как к себе равным, между тем в девочке, сколь она еще ни была мала, – развилась какая-то странная привычка проводить резкую границу между собой и всеми ними. Она никогда с ними не разговаривала, а если открывала рот, то только для того, чтобы высказать желание, звучавшее всегда повелительно: между тем люди эти на Рейне не переносят никаких приказаний. Не переносят даже от своего господина, – а не только от чужой девочки…

Они не били ее – тайный советник это строго запретил, – но постоянно давали чувствовать ребенку, что нисколько о нем не заботятся, и держали себя так, будто его вовсе и не было. Девочка бегала повсюду – пусть бегает, сколько угодно. Они, правда, заботились о ее пище, постельке, о белье и одежде, – но так же, как о старой дворняжке, которой приносили еду, выметали конуру и на ночь спускали с цепи.

Тайный советник нисколько не заботился о детях и предоставлял им полную свободу, С тех пор как после продажи клиники он бросил и профессуру, он занимался, помимо своих земельных и закладных операций, только археологией. Занимался, как всем, за что ни брался, – как умный купец: ему удавалось продавать во все музеи земного шара по очень высоким ценам свои умело составленные коллекции. Земля вокруг усадьбы Бринкенов с одной стороны вплоть до Рейна и до города, а с другой до самых предгорий Эйфеля кишмя кишела всякими вещами, относившимися к римскому периоду. Бринкены давно уже собирали эти древности, и когда окрестные крестьяне плугами своими натыкались в земле на что-нибудь твердое, они тотчас же тщательно выкапывали клады и несли их в Лендених в старый дом, посвященный Иоганну Непомуку. Профессор брал все – большие горшки с монетами, заржавленное оружие и пожелтевшие кости, урны, запястия и слезники. Он платил гроши, но крестьяне знали наперед, что им поднесут в кухне стаканчик и дадут даже денег, – правда, за очень высокие проценты, но зато без поручительства, которое требуется в банке.

Профессор устанавливает в своей кожаной книге тот факт, что земля никогда не давала ему столько сокровищ, сколько в те годы, когда в доме была Альрауне. Он смеялся: она приносит богатство. Он знал превосходно, что это происходит самым естественным путем, что только большая интенсивность в занятиях служила причиной. Но он умышленно связывал этот факт с присутствием маленького существа: он играл этою мыслью. Он пускался в очень рискованные спекуляции, приобретал большие участки вокруг усадьбы, раскапывал землю, заставлял обшаривать каждый вершок. Он не останавливался перед величайшим риском и учредил даже земельный банк, которому пророчили вернейшее банкротство в самом ближайшем будущем. Но банк удержался. За что он ни брался, все преуспевало. Потом благодаря какой-то случайности открылся минеральный источник на одном из его участков в горах. Он принялся источник эксплуатировать, образовал небольшой трест, снабдил ради декорума национальным флагом и заявил, что намерен бороться с иностранными продуктами, с англичанами, которые ввозят в Германию «Аполлинарис». Мелкие заводчики толпились вокруг своего вождя, благоговели перед его превосходительством и охотно согласились предоставить ему, как учредителю, большое число акций. Они не ошиблись: тайный советник неустанно заботился об их интересах и довольно жестоко расправлялся с конкурентами.

Он пускался в самые разнообразные предприятия, – у них было одно только общее: они обязательно должны быть связаны с землей. Это тоже было его суеверием – сознательной игрой мыслей. «Альрауне извлекает из земли золото», – думал он и не отдалялся от того, что имело с землей хоть какую-нибудь связь. В душе он нисколько в это не верил: но при каждой рискованной земельной спекуляции у него проявлялось какое-то твердое убеждение, что дело окончится полной удачею. Все остальное он отвергал. Даже чрезвычайно выгодные биржевые спекуляции с ясными как день расчетами без всякого малейшего риска. Но зато он скупал участок за участком, приобретал железо и уголь, – ему везло во всем.

– Это Альрауне, – говорил он улыбаясь.

Наступил, однако, день, когда эта мысль для него стала не просто шуткой.

Вельфхен копался в саду позади конюшен под большим тутовым деревом. Альрауне потребовала, чтобы он построил ей крепость. Он копал уже несколько дней. Ему помогал сын садовника, а девочка только глядела, ничего не говорила и даже не смеялась.

Однажды вечером заступ наткнулся на что-то твердое. Подбежал сын садовника, они осторожно начали рыть – и скоро принесли профессору ценную перевязь, запястие и целый горшок монет. Он тотчас же велел продолжать раскопки, – нашли целый клад: множество галльских монет и всякой утвари, редкой и очень дорогой.

Странного тут ничего не было. Если крестьяне находили клады повсюду, – отчего же не найти в саду? Но дело осложнялось: он спросил мальчика, почему он стал рыть именно здесь, под деревом. Вельфхен ответил, что так велела Альрауне: тут – и нигде в другом месте.

Он спросил и Альрауне. Но та упорно молчала.

Тайный советник подумал: «Она как волшебная палочка – она чувствует, где в земле зарыт клад». Но он тотчас же рассмеялся, конечно, – все еще продолжал смеяться.

Иногда он брал ее с собою. Ходил с нею к Рейну, прогуливался по участкам, где люди его производили раскопки. И спрашивал ее, по возможности более равнодушно: «Где надо рыть?» – и зорко следил за нею, когда она шла по дороге, -не появится ли на лице ее какого-нибудь признака, чего-нибудь, что могло бы заставить подумать…

Но она молчала, и ее личико не говорило решительно ничего.

Но вскоре она поняла. Останавливалась по временам и говорила: «Здесь».

Землю раскапывали, но ничего не находили. Она только громко смеялась.

Профессор думал: «Она издевается». Но продолжал раскопки в тех местах, на которые она указывала.

Несколько раз они действительно увенчивались успехом. Раз как-то наткнулись на римскую могилу; потом на большую урну с серебряными монетами.

Тайный советник говорил: «Это случайность», – но про себя думал: «Быть может, это случайность!»

Однажды вечером, когда тайный советник вышел из библиотеки, он увидел, что мальчик стоит у колодца полуобнаженный, нагнувшись, а старый кучер качает воду и обливает голову, спину и руки мальчика. Кожа его была вся воспаленной, в маленьких пупырышках.

– Что с тобой, Вельфхен? – спросил тайный советник.

Мальчик стиснул зубы и молчал; его черные глаза были полны слез.

Но кучер заметил:

– Это от крапивы. Девочка обожгла его крапивой.

Но тот стал отрицать: «Нет, нет, она не обожгла меня. Я сам виноват: я сам полез в крапиву».

Тайный советник начал его допрашивать; только от кучера ему удалось добиться правды.

Дело было так: он разделся до пояса и стал кататься по земле. Но – так хотела Альрауне. Она заметила, что он обжег руку, когда случайно дотронулся до крапивы, заметила, что рука вся покраснела и покрылась сыпью. Она заставила его сунуть и другую руку, а потом раздеться и залезть в самую чащу…

– Глупый мальчишка! – выругал его тайный советник, но потом спросил, не дотрагивалась ли и Альрауне до крапивы.

– Дотрагивалась, – ответил мальчик, – но не обожглась.

Профессор пошел в сад и наконец нашел девочку. Она стояла у высокой стены и рвала крапиву. Потом голыми руками переносила ее в беседку и устраивала там ложе.

– Для кого это? – спросил он.

Девочка посмотрела на него и сказала серьезно:

– Для Вельфхена.

Он взял ее руки, но нигде не было и следа какой-либо сыпи.

– Пойдем-ка!-сказал он.

Он провел ее в оранжерею: там длинными рядами стояли японские примулы.

– Сорви-ка несколько цветов, – сказал он.

Альрауне повиновалась. Ей приходилось подыматься на цыпочки. Ее руки и даже лицо соприкасались с ядовитыми листьями. Но нигде не показывалось никакой сыпи.

– Она иммунна, – пробормотал профессор.

И написал в своей кожаной книге подробное исследование о появлении urticaria при соприкосновении с Urtica dioica и Primula obconica. Он заметил, что действие их чисто химическое, что крохотные волоски стеблей и листьев, обжигая кожу, испускают из себя кислоту, вызывающую на пораженных местах местное заражение. Он задался вопросом, не стоит ли иммунность по отношению к примуле и крапиве, так редко встречающаяся на практике, в связи с нечувствительностью колдуний и одержимых и нельзя ли объяснить оба этих явления самовнушением на истерической почве. Заметив в маленькой девочке особое странное свойство, он стал теперь собирать мелкие подробности, которые подтверждали бы его мысль. Тут же в книге имеется небольшая заметка: доктор Петерсен упустил из виду, как нечто совершенно неважное, – что ребенок родился ровно в полночь.

В усадьбу профессора пришел старый Брамбах. Это был полуинвалид; он ходил по крестьянским деревням, продавал билеты церковной лотереи, а также небольшие ладанки и даже дешевые четки. Придя в усадьбу, он попросил доложить профессору, что принес римские древности, которые нашел на пашне один крестьянин. Профессор велел передать, что ему некогда и чтобы он подождал. Брамбах ничего не имел против, присел на скамейку во дворе и закурил трубку. Потом через два часа профессор позвал его (он всегда заставлял ждать, даже когда был совершенно свободен; «Ничто не сбивает так цену, как ожидание», – говорил он). Но на этот раз он был действительно занят: у него сидел директор нюрнбергского музея и купил целую коллекцию галльских вещей. Тайный советник не пустил Брамбаха в библиотеку и вышел к нему в переднюю. «Ну, старина, покажите, что у вас есть!» – крикнул он. Инвалид развязал большой красный платок и аккуратно выложил на стул все, что в нем было: много монет, несколько каких-то странных обломков, рукоять щита и красивый слезник. Тайный советник не шевельнулся и только искоса посмотрел на слезник. «Это все, Брамбах?» – спросил он с упреком, и когда старик кивнул головою, он как следует его выругал: так стар, а все еще глуп, как мальчишка. Четыре часа шел сюда и четыре пойдет обратно – два часа прождал: неужели стоит терять целый день из-за хлама! Это не стоит ни гроша, пусть он возьмет все обратно, тайный советник ничего не купит. Сколько раз приходится повторять, чтобы крестьяне не бегали из-за всякой дряни в Лендених! Пусть ждут, пока соберется побольше, и тогда приносят! Неужели ему с хромой ногой приятно ходить так далеко и не получить ни гроша? Просто стыдно!

Инвалид почесал за ухом и смущенно стал вертеть шапку. Ему хотелось что-нибудь сказать, чтобы смягчить профессора. Он ведь так хорошо умел продавать. Но на ум не пришло ничего, кроме дальней дороги, – а как раз за нее и упрекал профессор. Ему стало досадно, но он понял, что он действительно глуп. И не возразил ни слова. Попросил только позволения оставить все эти вещи, – ему не хотелось тащить их обратно. Тайный советник кивнул головою и дал ему пятьдесят пфеннигов.

– Вот вам, на дорогу! Но в следующий раз будьте умнее и делайте, что говорят! А теперь отправляйтесь на кухню, там дадут бутерброды и стакан пива. – Инвалид поблагодарил, довольный, что еще так окончилось, и заковылял по двору к кухне.

Профессор же быстро взял красивый слезник, вынул из кармана шелковый платок, тщательно очистил от грязи и начал разглядывать со всех сторон маленькую лиловую бутылочку. Потом открыл дверь, вернулся в библиотеку, где сидел нюрнбергский археолог, и с гордостью показал ему слезник.

– Смотрите, дорогой доктор, – начал он, – вот еще одна драгоценность. Она из могилы Тулии, сестры полководца Авла, из лагеря при Шварирейндорфе. Я ведь вам уже показывал другие находки оттуда! – Он протянул бутылочку и продолжал: – Ну-ка, попробуйте определить, какой она эпохи!

Ученый взял бутылочку, подошел к окну и поправил очки. Потом выпросил лупу и шелковый платок, стал чистить и вытирать, поднес бутылочку к свету, вертел ее в разные стороны. Наконец произнес неуверенным тоном: «Гм, по-видимому это сирийский фабрикант из стеклянного завода в Пальмире».

– Браво! – вскричал тайный советник. – Вас нужно остерегаться, вы тонкий знаток! Если бы ученый привел другую гипотезу, все равно встретил бы такое же воодушевление.

– Ну, доктор, а эпоха?

Археолог еще раз повертел бутылочку. «Второй век, – сказал он, – первая половина второго века». На этот раз ответ звучал довольно уверенно.

– Я в восхищении! – подтвердил тайный советник. – Кажется, никто не может давать определения так быстро и так непогрешимо!

«Конечно, кроме вас, ваше превосходительство!» – польщенно ответил ученый. Но профессор скромно возразил: «Вы преувеличиваете мои познания, доктор. Мне понадобилось не меньше недели усиленной работы, чтобы определить с точностью происхождение этого слезника. Я перелистал целую кучу томов. Но мне не жаль времени: это действительно редкая вещь, – правда, она досталась мне не дешево. Тому, кто мне ее продал, она действительно принесла счастье».

– Мне бы очень хотелось приобрести ее для музея, – заметил доктор. – Сколько бы вы за нее взяли?

– Для нюрнбергского музея всего пять тысяч марок, – ответил профессор. – Вы знаете, что для германских учреждений я назначаю особые цены. На будущей неделе ко мне приезжают два англичанина, с них я потребую не менее восьми тысяч, – они, конечно, не упустят удобного случая.

– Но, ваше превосходительство, – возразил ученый, – пять тысяч марок! Вы знаете, что я не могу заплатить такой суммы. Это превосходит мои полномочия.

Тайный советник сказал: «Мне очень жаль, но я не могу взять меньше».

Ученый еще раз повертел редкую находку: «Изумительный слезник. Я прямо влюблен в него. Три тысячи я охотно бы за него дал».

Тайный советник ответил: «Нет! нет, ни гроша меньше пяти тысяч! Но знаете, что я вам скажу: раз вещь эта вам так нравится, то позвольте мне поднести ее вам в подарок. Примите ее на память о вашем поразительно метком определении»

– Благодарю вас, ваше превосходительство, благодарю вас! – сказал археолог. Он поднялся и крепко пожал руку профессора. – Но мое положение не позволяет мне принимать подарков, простите поэтому, если я должен его отклонить. Впрочем, я готов заплатить требуемую сумму, – мы должны сохранить эту редкую вещь для нашего отечества. Мы не имеем никакого права уступать ее англичанам.

Он подошел к письменному столу и написал чек. Но до его ухода тайный советник навязал ему несколько менее интересных вещей – из могилы Тулии, сестры полководца Авла. Профессор велел заложить экипаж для гостя и проводил его до самой коляски. Возвращаясь по двору, он увидел Вельфхена и Альрауне, стоявших возле инвалида, который показывал им свои иконы и четки. Старый Брамбах, закусив и выпив немного, снова повеселел и успел уже продать нитку четок кухарке: он убедил ее, что вещь освящена самим епископом и потому на тридцать пфеннигов дороже прочих. Все это развязало ему язык, он собрался с духом и заковылял навстречу профессору.

– Господин профессор, – пробормотал он, – купите деткам изображение святого Иосифа!

Тайный советник был в хорошем настроении и ответил:

– Святого Иосифа! Нет! Нет ли у вас Иоганна Непомука?

Нет, у Брамбаха его не было. Был и Антоний, и Иосиф, и Фома, но Непомука, к сожалению, не было. Он снова стал упрекать себя в глупости: в Ленденихе действительно можно делать дела только со святым Непомуком, а не с другими святыми. Он сконфузился, но все-таки сделал последнюю попытку:

– А церковная лотерея, господин профессор? Купите билет? В пользу восстановления церкви святого Лаврентия в Дюльмене! Стоит всего одну марку – и вдобавок всякий купивший получает отпуск на сто дней из адова пекла! Вот тут даже написано! – Он показал билет.

– Нет, – ответил тайный советник, – нам никакого отпущения не нужно, мы не так грешны и, даст Бог, попадем прямо в рай. А выиграть в лотерею все равно ведь не удастся.

– Как? – возразил инвалид. – Нельзя выиграть? В лотерее триста выигрышей, первый – пятьдесят тысяч марок, вот тут написано, – и он грязными пальцами указал на билет.

Профессор взял билет у него из рук. «Ах ты, старый осел! – засмеялся он. – А вот тут стоит еще: пятьсот тысяч билетов! Ну-ка, посчитай, сколько шансов на выигрыш!»

Он хотел было уйти, но инвалид заковылял следом и удержал его за рукав. «Попробуйте, господин советник, – попросил он, – ведь и нам нужно жить».

– Нет! – ответил тайный советник. Но инвалид не унимался: «У меня предчувствие, что вы выиграете!»

– У тебя вечно предчувствия!

– Пусть барышня вытянет билет! – настаивал Брамбах.

Профессор задумался.

– Надо попробовать! – пробормотал он. – Поди-ка сюда, Альма! Вытяни билет.

Девочка подбежала ближе, инвалид поднес ей целую кучу билетов.

– Закрой глаза, – велел профессор. – Ну, а теперь тяни!

Альма взяла билет и подала его тайному советнику. Тот задумался на мгновение, а потом подозвал и мальчика. «Вытяни билет и ты, Вельфхен», – сказал он.

В кожаной книге профессор тен-Бринкен сообщает, что в дюльменской церковной лотерее он выиграл пятьдесят тысяч марок. К сожалению, невозможно утверждать, добавляет он, на какой именно билет пал выигрыш – на вытянутый Альмой или Вельфхеном. Он не записал на билетах имен детей и положил оба в письменный стол. Но он почти не сомневался, что выигрыш пал на билет Альрауне.

Старого Брамбаха, который почти навязал ему эти билеты, он отблагодарил: подарил пять марок и устроил так, что тот стал получать из вспомогательной кассы для старых инвалидов ежегодную пенсию в тридцать марок.