Когда лорд Морган Эллис в тот вечер увидел Корделию у незашторенных окон, он не мог вымолвить ни слова. Минуту они стояли, не нарушая тишины. Перед ними пронеслись картины прошлого: разрушенный каменный замок среди полевых цветов у обманчивого беспокойного моря. Все это чудесным образом перенеслось в комнаты в Блумсбери, но те дни ушли навсегда, оставив лишь память о потере.

А затем, когда с его уст сорвался сдавленный крик, будто что-то сломалось, и когда он все же нашел в себе силы говорить, его первыми словами были: «Моя любовь». Эти слова были сказаны не по велению холодного ума, а по велению сердца.

Но он словно и не произнес этого признания, или, возможно, она его не услышала. Она лишь смотрела на затянутого в корсет стареющего мужчину, который стоял в ее комнате. Его лицо, как она заметила еще на венчании Манон, утратило свежесть молодости: теперь оно было испещрено морщинами, а на щеках разливался красный румянец.

— Морган хочет рисовать, — проговорила она.

Он услышал ее низкий приятный голос, который очаровал его много лет назад, и замер в замешательстве. Потом ответил ей, сделав огромное усилие над собой:

— Морган однажды станет герцогом Ланнефидом, а не простым художником. Об этом даже не может быть и речи.

— Взгляни, Эллис, — сказала Корделия.

Он повернул голову. На стене теплой приятной комнаты, согретой огнем камина и насыщенной запахом хвои, висела загадочная картина. Она была без рамки. Эта картина живо разбудила его память. Вода в заливе отступила далеко-далеко, обнажив старую деревянную посудину с торчащей железной мачтой. На песке лежали ракушки самой причудливой формы, а скалы тяжело нависали над землей (те самые скрытые скалы, которые таили в себе столько опасностей для зазевавшихся моряков). Скалы были увиты засохшими водорослями, подобно змеям, спускавшимся до самого песчаного дна. На заднем плане, почти невидимая, стояла девочка, склонившись над маленьким мальчиком, который держал в руках рыбу. На переднем плане виднелась фигура еще одной девочки, которая что-то изучала, вглядываясь в песок. Возможно, ее внимание привлекла ракушка. Ветер подхватил ее юбки, которые разлетелись в стороны, и разметал светлые волосы. Было совершенно ясно, кто эта девочка: это была Манон. Свет на картине освещал линию горизонта. Разорванные в клочья тучи закрывали заходящее солнце. Картина была великолепной, но в ней чувствовалась какая-то загадка — что-то такое, что невозможно выразить словами.

— Но он не был там… много лет, — замирающим голосом проговорил лорд Эллис.

— Я знаю.

Лорд Морган Эллис не сводил с нее взгляда. Он был потрясен.

— Но как он может помнить все так ясно?

Когда Корделия не ответила, он снова произнес слова, которые ничего уже не могли изменить: «Моя любовь».

Мисс Корделия Престон рассмеялась. Но этот смех не звучал весело и беззаботно. В нем были горечь и боль, и он услышал что-то еще, возможно, она хотела выразить свое презрение.

— Не стоит произносить это слово в моем присутствии.

— Корди.

Она невольно поморщилась, когда он назвал ее этим именем

— Корди, послушай. Мой отец…

Он не мог справиться с волнением, но потом взял себя в руки.

— Я дам тебе дом. Я дам тебе деньги. Ты не должна жить в Блумсбери. Когда-то Блумсбери было хорошим местом, но не сейчас.

Корделия не могла поверить тому, что слышит. Она была потрясена его словами, но ее голос прозвучал все так же низко и сдержанно.

— Ты будешь говорить мне, где не надо жить?! Я родом из Блумсбери и вернулась сюда после моего краха. Я заново устроила свою жизнь и теперь живу в прекрасном доме, у меня есть собственное дело, и мы с Рилли сами зарабатываем себе на жизнь. Мы почти богаты, нас уважают. А все, что ты можешь мне сказать спустя десять лет после предательства, после чудовищной лжи, которой ты меня опутал, едва не лишив жизни, — только то, что я не должна жить в Блумсбери?

Она ощутила, что самообладание покидает ее, и остановилась. Потом заставила себя успокоиться и сказала:

— Ты не можешь не видеть, что у Моргана необыкновенный талант.

Она заметила, что его взгляд невольно постоянно обращается к картине прошлого.

— Если он хочет рисовать, то может жить со мной, с твоего разрешения, конечно. Кроме того, я надеюсь, что с помощью гипноза сумею облегчить ему головные боли. Это все, что я хотела сказать тебе, Эллис. А теперь уходи.

И она быстро покинула мужчину, который когда-то был смыслом ее жизни. Она исчезла в темном саду. Он видел, как она скользнула мимо статуи каменного ангела, как мелькнуло ее шелковое платье. К маленькой калитке из сада вела тропинка. Она быстро прошла по ней и вот уже торопилась по аллее к площади. Она была без накидки, без шали, ее волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она бежала туда, где всегда находила успокоение, — на площадь Блумсбери, в сад ее мечтаний.

Она не заметила фигуру, закутанную в темный плащ.

Холодная полная луна ярко светила в тот вечер, озаряя путь. Она не замечала холода и остановилась только у памятника Чарльзу Джеймсу Фоксу. Прислонилась к нему, а затем согнулась почти пополам, подумав: «Я слишком стара, чтобы так бегать», сердце у нее едва не выскакивало из груди. От бега, от воспоминаний, но больше оттого, что все эти годы она, как в темнице, держала в своем сердце гнев.

Когда она наконец выпрямилась, то заметила растрепанного лорда Моргана Эллиса. Он тоже тяжело дышал и не мог пробежать больше ни метра. Лорд Эллис шел через дорогу ко входу на площадь, направляясь к Корделии. Мимо него прогремел экипаж с ритмично покачивающимися фонарями.

— Подожди, Корди! — крикнул он в темноту. — Мы снова будем вместе.

Он пытался отдышаться.

— Я все устрою…

Лорд Эллис был совсем близко.

— Я найду тебе дом в Мэйфере и позволю детям… о, не надо было мне бежать… навещать тебя. Все будет, как в былые времена.

Он оказался совсем рядом и уже протягивал руку, чтобы обнять ее.

Никто из них не заметил фигуру, укутанную в темный плащ.

Через мгновение Корделия уже отталкивала его, он пытался удержать ее, а она отчаянно вырывалась, расцарапав ему лицо.

— Отпусти меня! — крикнула она в освещенную луной ночь.

Спавший в кустах бродяга проснулся, привстал, не понимая, где находится, и высунул голову. Люди дерутся, решил он, увидев две фигуры, темную и светлую.

— Ну же, Корди, — настаивал Эллис, улыбаясь ей. — Помнишь, что я всегда говорил тебе, моя дорогая милая девочка? Я сильнее тебя. Давай не будем усложнять ситуацию. Я люблю тебя. Всегда любил.

Возможно, дело было в этом слове или в его улыбке, но она замерла. Ее охватила слепая ярость. А он принял это за согласие.

— Мы будем жить вместе, — вымолвил он. — В Мэйфере. Я поселю тебя в комнатах и определю тебе содержание. Ты сможешь забыть о своем дурацком гипнозе. И я что-то обязательно придумаю, чтобы дети иногда навещали тебя.

Бродяга слушал его речь в каком-то ступоре. Его голова все еще виднелась из кустов.

Эллис расслабился. Он обвил ее стан руками, — ему ведь всегда удавалось уговорить ее.

Собрав все силы, Корделия что было мочи оттолкнула его, выскользнула из его объятий и побежала к боковому выходу, освещенному двумя газовыми фонарями, за которыми высились дома. Она все еще бежала к воротам, когда до ее слуха донесся ужасный пронзительный крик. Это был крик мужчины. Она обернулась. И ясно увидела в лунном свете руку с занесенным кинжалом. Капюшон накидки упал, открыв лицо женщины. Тело лорда Эллиса упало наземь, а бродяга попятился в кусты, ничего не понимая.

И только одно слово срывалось с губ женщины, когда кинжал снова и снова опускался на тело жертвы: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!»

 

Глава двадцать третья

— И вы не побежали, чтобы помочь ему?

— Нет, — сказала Корделия и опустила глаза на свои руки, все еще покрытые синяками. — Я не побежала и не помогла.

Инспектор Риверс заметил, что она не могла унять дрожь, вспоминая эту историю; он безоговорочно поверил ее словам. Ему было так жаль ее, но его отношение к ней изменилось, и Корделия не могла этого не ощутить. Он помнил все, что ему довелось узнать о ней, и, подобно другим мужчинам, присутствовавшим на дознании, находился под влиянием услышанного. Он по-прежнему был любезен с ней, но в его сердце исчезла прежняя теплота.

Долгое время все трое сидели молча, бледные и усталые от пережитого волнения. Инспектор снова вспомнил убитую горем Корделию, какой она была в тот вечер, когда узнала о самоубийстве старшей дочери. Он вспомнил потрясенных трагедией детей в доме на площади Гросвенор. Он был детективом: разгадка лежала на поверхности. Наконец инспектор надел накидку, словно собираясь уходить, но его работа еще не была закончена, и он с легкой дрожью вдруг подумал: «Я должен заставить ее говорить». На многие вопросы, касающиеся этого убийства, еще нет ответа, и он должен до конца исполнить свой долг детектива. В комнате зажгли камин, но огонь погас, поскольку месье Роланд забыл помешать поленья. Они слышали, как потрескивают свечи, когда из-под двери и в оконные щели дули легкие сквозняки. Они слышали, как по ночной дороге с грохотом движутся экипажи и телеги.

Месье Роланд не поднял взгляда, но, услышав долгий вздох инспектора Риверса, подумал, что это расследование, наверное, приводит его в отчаяние.

— Но почему вы отправились к миссис Фортуне? Почему не пошли домой?

Корделии понадобилось много времени, чтобы ответить. Она смотрела на свои руки.

— Я отправилась домой. Выбежала с площади и побежала домой, как делала всю свою жизнь. Площадь всегда была для меня особым местом. Можете назвать ее моим небом, пристанищем. Я провела здесь много времени, когда была ребенком, бродила по этой площади поздними вечерами… это не имеет значения теперь, — поспешно добавила она, заметив удивленные взгляды. — Это было дорогое моему сердцу место. Я видела сотни драк, сотни пьяных дебошей, но мне никогда не доводилось быть свидетельницей… — Голос Корделии дрогнул. — Свидетельницей того, что произошло в ту ночь. Я бросилась бежать домой, но ноги понесли меня в подвальчик, где я жила раньше. Только уже спускаясь по железным ступенькам, я осознала, что сделала: я прибежала не в тот дом. Я не знала, жив ли Эллис, как и то, смогу ли я когда-нибудь избавиться от воспоминания о том безумном крике на площади. Поэтому я продолжила бежать. Трудно объяснить, почему я так поступила. Просто мне хотелось как можно дальше убежать от ужасных воспоминаний, от тех картин, которые неотступно преследовали меня. Инспектор, я слишком стара, чтобы бегать, но я неслась к миссис Фортуне, не соображая, что делаю. Поравнявшись с «Кокпит», я услышала пение, эхом разносившееся по улице. Мы и сами часто пели, когда собирались у нее. Я остановилась в тени, отдышалась и поправила волосы, а потом мимо меня прошли двое карликов-танцоров, Джеймс и Джоллити, но они меня не заметили. Я была без накидки, с собой не было ни гроша, но у миссис Фортуны можно встретить кого угодно. Я увидела Олив, балерину. Мы всегда покупали выпивку тем, у кого недоставало денег, так что она охотно угостила меня портвейном и рассказала о пантомиме, в которой принимает участие. А затем к нам присоединился мистер Трифон. Он говорил очень долго, и я почувствовала, что прихожу в себя.

Она остановилась, измученная до крайности. Но инспектор все еще не закончил свою работу. Он должен был задать следующий вопрос.

— Женщина в накидке. Вы видели ее?

Она не подняла на него глаз.

— Я не видела ее.

— Это была ваша дочь Манон?

Корделия тут же испуганно взглянула на него.

— Нет! — закричала она, встав, словно только что получила от него удар. Ее голос, звучавший все громче, заполнил холодные комнаты.

— Конечно же, это была не она! Капюшон откинулся, и я увидела бы Манон! Как вы смеете предполагать…

— Это была леди Розамунд Эллис, мисс Престон?

Застигнутая врасплох, она запнулась, осознав, что ей подстроили ловушку. Она отвернулась.

— Было слишком темно.

— Вы уже дали понять, что это была женщина. Площадь Блумсбери не очень большая, мисс Престон. Присяжным это известно, ведь многие из них живут неподалеку. Вы сами сказали, что в ту ночь светила яркая луна, и вы уверены, что это была не Манон.

Корделия с мольбой посмотрела на него.

— Инспектор Риверс, это совсем не обязательно… — Она замерла, не зная, какие слова прозвучат наиболее убедительно. — Эта женщина… Это могла быть любая другая женщина.

— Кричавшая «Лжец!» и убивавшая его?

— Но это могла быть его очередная любовница. Наверняка у него было много любовниц.

И наконец она воскликнула:

— Дети этого не вынесут!

— Кто это был, мисс Престон?

— Прошу вас, заклинаю всем святым, разве нельзя оставить все как есть? Я не скажу больше ничего! Почему я должна это делать? Моя жизнь погублена, и ничего нельзя изменить. Но дети… Они не вынесут еще одного испытания.

Ее глаза вспыхнули, когда она обратилась к инспектору.

— Людям не под силу нести такой груз боли, инспектор. Их отец мертв, сестра мертва, они потеряли наследство. Вы собираетесь привлечь еще больше внимания к этому делу, бросая тень на их сестру? Или, возможно, хотите, чтобы мои дети думали, что их воспитывала… убийца? После всего, что им довелось пережить, неужели вы допустите, чтобы они выступили против своей мачехи? Прошу вас, пощадите детей!

Она закрыла глаза и, казалось, на мгновение покинула эту комнату. Потом открыла глаза.

— Инспектор Риверс, лорд Морган Эллис сказал всем, что я умерла.

Неохотно, перейдя на шепот, она снова сказала (инспектор мог бы поклясться, что она говорила о леди Розамунд Эллис):

— Людям не под силу нести такой груз боли.

В холодной комнате повисла тишина.

— Лорд Морган Эллис причинил много боли людям, которые любили его, — бесстрастно отозвался месье Роланд, но, возможно, он тоже молил инспектора о пощаде.

Инспектор сидел, выпрямившись, его усталое морщинистое лицо казалось лишенным всякого выражения.

— Я поговорю с мистером Танксом, — проговорил он. — Я, безусловно, передам ему этот разговор. Вы должны понять меня, мисс Престон. Вас еще не освободили от обвинений в убийстве. — Он мог себе только представить, с какими заголовками выйдут утренние газеты. — Но я могу устроить так, чтобы другие свидетели завтра выступили до вас. Будет лучше, если вы не станете слушать показания других свидетелей, а расскажете то, что только что сообщили мне, слово в слово.

— Но только в том случае, если они не станут упоминать имени Манон.

— Они не будут говорить о Манон. Мы знаем, где вы были в тот вечер. — Он говорил жестко и энергично. — Простите меня, мисс Престон, но я детектив. Мне надо знать, что вы видели. Я глубоко сожалею, что вам пришлось столько пережить. Всем теперь будет ясна причина вашего молчания. Но завтра дело должно быть завершено и все узнают правду. — Он повернулся к месье Роланду. — И когда все это станет известно, что бы ни произошло, мисс Престон уже не смогут признать виновной.

— После всего, что было сказано на публике… — бесстрастно заметила мисс Престон.

Инспектор Риверс лишь поклонился и ушел.

— Идите сюда, моя дорогая, — обратился к ней месье Роланд.

Они оба так устали, но испытания еще не закончились. Он поставил ширму у камина с погасшим огнем.

— Сейчас мы вернемся в Блумсбери. Надо быть готовыми к утреннему заседанию. Завтра все закончится.

— Это никогда не закончится, — сказала Корделия. — И вы знаете об этом.

Она не сдвинулась с места, оставшись у холодного темного окна.

— Но у вас есть ваши дети.

Изможденное лицо Корделии выражало одновременно и боль, и счастье.

— Манон покончила с собой.

— В этом нет вашей вины, — мягко заметил он.

Тетя Хестер, ощущение сожаления. Какой-то голос шептал: «Это и твоя вина тоже, Корделия». Она отрешенно взглянула на месье Роланда.

— Манон мертва. Моя репутация испорчена. Я лишилась уважения людей. И, вероятно, я лишилась возможности зарабатывать на жизнь.

Ее лицо по-прежнему выражало страдание. Она сделала над собой усилие. И затем, вопреки своему настроению, вдруг улыбнулась. Улыбка словно осветила ее изнутри.

— Но, похоже, наконец мы нашли и Моргана, и Гвенлиам.

«Со мной мои дети».

Корделия лежала в темноте, не в силах заснуть. Перед ней возникло лицо Манон. Она ощутила, как холодный воздух спальни пробирает ее до костей. Часы на стене отсчитали удары: три. Она увидела лицо Гвенлиам, лицо Моргана… родные любимые лица. Вдруг часы пробили снова: четыре. Когда наступит утро, она вернется на дознание к коронеру. Наверняка сегодня все уже останется позади.

«Со мной мои дети».

Они с Рилли думали, что одержали победу. Пили портвейн, смеялись и щипали себя, не веря, что им удалось проскочить между жерновами жестокой судьбы. Им не удалось перехитрить мир. Они нарушили слишком много правил. И ничто не могло вернуть все назад, в безоблачное прошлое. Корделия снова осознала: ее погубило не то, что она была матерью детей лорда Моргана Эллиса. Ее погубили показания мисс Люсинды Чудл. Она переступила незримую грань, когда произнесла слова, бывшие под строгим запретом. Снова и снова она возвращалась к своим горестям и заботам, ее мысли метались по замкнутому кругу.

С ней были ее дети: двое ее детей.

Она подумала о Манон, в одиночестве терпевшей предсмертные муки, надевшей напоследок свадебный наряд, и слезы покатились у нее из глаз, и она не могла их остановить. «Я так и не поговорила с ней после того утра, когда экипаж унес меня прочь в Лондон. Она не помахала мне тогда рукой, ей так хотелось отправиться в Лондон!» И снова и снова мысли Корделии возвращались к тому, что заботило ее больше всего на свете. Теперь с ней были двое ее любимых детей, и она потеряла возможность обеспечивать их.

Корделия услышала тихий стук в дверь и присела на кровати.

— Да?

Она потянулась к свече. На пороге стояла Гвенлиам.

— Я не знала, спишь ли ты, — застенчиво проговорила девушка.

— О, прошу тебя, заходи, заходи, я не могла уснуть. Иди ко мне скорее, здесь так холодно!

Гвенлиам скользнула к ней под одеяло, и они вспомнили, что так было давным-давно.

— Я не могу спать, — сказала Гвенлиам, — иногда мне кажется, что я утратила эту способность. Я все время вижу Манон. — Ее голос задрожал, но она храбро продолжила: — Я вижу ее, мама, надевающей на себя свадебное платье.

Гвенлиам пыталась сдержать слезы.

— О Гвенни, нам так много пришлось пережить, что мы не имели возможности поговорить о нашем горе.

Она взяла холодную ладонь дочери в свои руки, пытаясь не показывать слез.

— Думаю, что она слышала, как мы с Морганом говорили о тебе.

У Корделии едва не разорвалось сердце от боли и страха: именно этого она и боялась. Она вдруг села на кровати.

— Манон покончила с собой, потому что узнала о том, что я жива?

— Нет-нет, все было не так. Как бы то ни было, но как только Моргану все стало известно, было бесполезно скрывать от нее правду. Но причина не только в этом.

Гвенлиам тоже села и укуталась в одеяло.

— Что-то еще…

Она остановилась, а затем решилась.

— Что-то произошло между ней и герцогом Трентом. Я не совсем поняла, о чем речь, но она сказала… Она сказала, что он заставлял ее делать непристойные вещи, а потом посмеялся над ней. Он причинил ей боль, и она все рыдала и рыдала. Манон призналась, что мечтает вернуться в Уэльс. Но ведь мы все приехали сюда только из-за нее. Ей так хотелось выйти замуж и жить в Лондоне! Она была любимицей нашего дедушки, герцога Ланнефида. Лондон манил ее. Но после свадьбы все переменилось. Муж чем-то настолько огорчил ее, что она не могла прийти в себя. Я никогда не видела Манон такой и не знаю, что могло стать причиной ее горя.

Корделия закрыла глаза. Боль была невыносима. Когда она думала о том, насколько велико невежество юных невест, слезы душили ее. Корделия вспоминала, как они с Рилли ходили в библиотеку, чтобы раздобыть хоть какие-то книги на эти деликатные темы, как старались подавить смех, когда читали «Справочник по вопросам здоровья», где описывались «некоторые болезни, поражающие юношей». Они пытались найти слова, которые смогли бы просветить и успокоить юных девушек. И никто не поговорил с Манон. Гвенлиам не присутствовала, когда показания давала мисс Люсинда Чудл. И это горькое открытие тоже было впереди.

А затем дверь снова открылась, но на этот раз безо всякого стука.

— Где же вы все? Почему разговариваете тут без меня? У меня так болит голова, что я не в силах вынести, а я нигде не мог найти вас.

Гвенлиам спохватилась первой.

— Морган, где твое лекарство?

— Лекарство мне не помогает! Я хочу, чтобы мама сняла боль!

Он подошел к кровати, и пламя свечи выхватило из темноты его побелевшее от боли лицо.

— Мама, эта боль невыносима. Я не знаю, как с ней справиться.

Обе женщины тут же вскочили с теплой кровати, опустив ноги на холодный пол. В белых ночных рубашках они быстро двигались по комнате, зажигая новые свечи, разводя огонь в камине и укладывая Моргана в постель.

Они увидели, что с Морганом случился новый приступ, похожий на тот, что произошел в зале дознания. По телу Моргана прошли судороги, он вдруг нагнулся, и его вырвало прямо на покрывало.

— Быстро, быстро, приведи месье Роланда и Рилли. Месье Роланд спит внизу, в большой комнате со стеклянными звездами.

Гвенлиам убежала.

— О мама, такого еще не было. Я не могу вынести эту боль. Что-то происходит со мной. О, моя голова…

И его снова вырвало.

Корделия сделала глубокий вдох и заняла место рядом с сыном. Запах рвоты заполнял комнату, но она этого не замечала. Корделия держала голову сына, как делала это когда-то давно. Она гладила его по волосам, а затем ощутила, как его тело сотрясла новая конвульсия. Слегка отодвинувшись, она провела рукой по его лицу, искаженному болью. Корделия знала, что не имеет права плакать, но не могла сдержать своих слез. На ее лице выступили капли пота, а не слез, когда она пыталась отдать энергию своего тела ему, единственному сыну, который сейчас так нуждался в ней и ее силе. Тень, отбрасываемая ее движущимися руками, перемещалась по стене, перескакивала на потолок — снова и снова, снова и снова. Морган расплакался — боль не покидала его.

— Мама, мы никогда не расстанемся? — произнес он своим низким голосом, который в конце фразы сорвался на шепот.

Она улыбнулась ему, и слезы капнули ему на лицо: они вдруг увидели песок, который простирался до горизонта, скрытые под водой скалы и море.

— Никогда, ни за что, — сказала она, улыбнувшись сыну.

Корделия знала, что не в силах ему помочь, но не прекращала попыток. Он терпеливо ждал, что ее руки принесут ему облегчение, как бывало всегда. И так велика была его вера в ее силы, что, когда он ощутил, словно уплывает куда-то, то решил, что это она спасла его.

Ее руки продолжали двигаться — она хотела отдать ему всю свою нерастраченную за многие годы любовь. Она не слышала, как в комнату вошли остальные. Она не замечала ничего вокруг, и только когда месье Роланд легонько коснулся ее плеча, она словно очнулась.

— Гипноз не может вернуть человека к жизни. Он не творит чудес, моя дорогая.

Затем Корделия посмотрела на месье Роланда, и до нее дошел смысл сказанных им слов.

 

Глава двадцать четвертая

«ТРАГЕДИЯ В СЕМЕЙСТВЕ ЛАННЕФИДОВ», — именно с такими заголовками вышли все газеты. Тон статей был достаточно сдержанный, словно журналисты хотели смягчить новый удар, обрушившийся на дом герцога.

Дознание относительно смерти лорда Моргана Эллиса было поспешно отложено на несколько часов, так как предстояло провести еще одно вскрытие в связи с трагической кончиной сына лорда Моргана Эллиса. Казалось, что эту семью преследует злой рок. Однако доктора, проводившие вскрытие, говорили не о родовом проклятии, а о кровоизлиянии в мозг, которое стало причиной смерти юноши. Они не могли понять, как ему, при столь критическом состоянии, удались продержаться так долго.

Инспектор Риверс не ложился спать. Он отправился домой, прошел по улицам Мэрилебона, думая о том, что узнал о мисс Престон. «Я не имею права винить ее. Ее погубили чужие слова, а дело довершило ее собственное мужество». Он сидел в своем холодном саду и предавался размышлениям. А затем, когда наступило утро, ему принесли весть о смерти Моргана.

Инспектор Риверс шел пешком всю дорогу до Стрэнда, а затем постоял на берегу реки, окутанной утренней дымкой. Морские птицы стайками кружились над скопищем маленьких лодок; в сером рассветном сумраке тянулись баржи, груженные углем. Он представил себе, как невыносимо должна была страдать женщина, образ которой поселился в его сердце, и вспомнил слова, которые она произнесла в последнюю встречу с ним: «Людям не под силу нести такой груз боли».

Как она могла вынести столько страданий?

Когда ему сообщили о том, что дознание откладывается, он взял себя в руки. Инспектор полагал, что ему известен истинный виновник смерти лорда Моргана Эллиса. Он спустился к тюремным камерам и поговорил с мистером Солом О'Рейли, бродягой, который все так же просил джину. Потом отправился к мистеру Джорджу Трифону — тот выразил крайнее удивление тем, что его подняли в столь непозволительно ранний час. А затем у него был долгий разговор с мистером Танксом, пока они ожидали начала дознания. Коронер ждал, когда ему удастся выступить, и все время посматривал на большие карманные часы.

Мистер Танкс остался непреклонен относительно порядка выступления свидетелей: мистер Трифон, да, мистер О'Рейли, да. Но коронер знал, что ему ни за что не простят урон, который он нанесет дому Ланнефидов, если позволит выступить юной девушке. Только в том случае, если ему представят веские доказательства, а не сомнительное свидетельство брошенной любовницы, актрисы и гипнотизерши, имя которой ему бы не хотелось называть. Однако ни при каких обстоятельствах он не собирается упоминать имя жены покойного лорда Моргана Эллиса — кузины самой королевы. Предложение пригласить ее в качестве свидетельницы вызвало у мистера Танкса панику. Он все время тянулся в карман за носовым платком и вытирал лоб. Дознание шло в опасном направлении: еще немного, и оно коснется ее величества, а такого допустить ни в коем случае нельзя. Это было бы непростительно, и на этом можно было поставить точку.

Дознание относительно расследования обстоятельств смерти лорда Моргана Эллиса было наконец открыто в полдень в верхнем зале «Якоря». Снова зажгли лампы, развели огонь в камине и участники заседания сложили в ряд шляпы на полке.

К героям этой драмы все собравшиеся испытывали только сочувствие, но доктора сидели, хотя и с мрачным, но самодовольным видом: причиной смерти молодого Моргана Эллиса была болезнь, с которой никакой гипноз не смог справиться (они не хотели думать о том, что и медицина в данном случае бессильна). Сэр Фрэнсис Виллоуби сидел в гордом одиночестве, потому что сегодня ему некого было представлять: герцог все еще находился в больнице, а леди Розамунд не явилась на дознание. Все решили, что это объяснимо, ведь она погружена в скорбь. Присяжные лишь качали головой и беспокойно ерзали на стульях. Им так хотелось, чтобы это дознание наконец закончилось и они смогли бы вернуться к своей обычной жизни, к своей работе, к детям и женам и поскорее забыть об этой трагической истории. Поистине, трудно было представить семью более несчастную, чем эта. Люди сочувствовали даже мисс Корделии Престон, хотя она еще и не показалась в комнате. Они помнили, как она загипнотизировала своего сына, сумела облегчить его боль, и не могли не сожалеть о том, что все так грустно закончилось. Тем не менее они с удовольствием покончили бы с этой историей и забыли о мисс Престон.

Месье Роланд и Рилли Спунс молча вошли в зал. Рилли, уставшая, бледная, присела на стул, а месье Роланд стал за ней, рядом с докторами. Инспектор Риверс наблюдал за ними со своего места у большого окна.

Мистер Танкс после беседы с инспектором первым вызвал, к удовольствию самого свидетеля, мистера Джорджа Трифона, актера. Мистер Джордж Трифон неоднократно пересказывал всем историю о том, что он выступает важным свидетелем в громком процессе (ему уже предложили еще одну роль). Он был счастлив, оттого что его вызвали еще раз, и шел гордо, делая вид, что никого не замечает. Он снова появился в своем бархатном плаще и кричаще ярком галстуке, словно желая вызвать на себя огонь критики.

Мистер Танкс наклонился вперед.

— Мистер Трифон, я хочу, чтобы вы обратились к событиям прошлых дней. Не могли бы вы описать внешний вид мисс Престон, когда она прибыла в заведение миссис Фортуны?

Голос актера эхом прокатился по комнате, отскакивая от стен.

— Как я уже говорил вам, мы провели много времени, беседуя друг с другом.

— Да, мистер Трифон, и вы упоминали, что она была одета в бледно-голубое платье.

— Да.

— Вы уверены, что оно было именно бледно-голубым?

— Конечно, я в этом уверен. Я говорил вам.

— И без накидки.

— Да. Она была без накидки. Я лично дал ей свой шарф, когда мы направлялись в Холборн.

— Если бы на платье мисс Престон были пятна крови, вы бы это заметили?

— Уважаемый сэр, если бы этого не заметил я, то, без сомнения, на это обратили бы внимание миссис Фортуна и остальные леди. Они подмечают подобные детали моментально, подробно обсуждая все детали туалета той или иной дамы. Но нет. Я помню, что она несколько раз поправляла волосы, и припоминаю теперь, что они у нее были немного растрепаны, но крови не было. Это обязательно стало бы предметом обсуждения.

— Благодарю вас, мистер Трифон, за то что сообщили нам важные сведения.

— И это все? — Он был явно разочарован.

— Да, это все. Благодарю вас.

— Ваша честь, если я понадоблюсь, можете прийти в театр. Я служу на Стрэнде.

— Благодарю вас, мистер Трифон.

— У меня есть роль, пусть и небольшая, в спектакле «Смертные узнают». Его очень хорошо приняли.

Присяжные тяжело вздохнули.

— Благодарю вас, мистер Трифон.

К удивлению собравшихся, следующим свидетелем вызвали Сола О'Рейли, бедного старого бродягу. Его привели из полицейского участка, где до сих пор держали под стражей. И инспектор Риверс, и мистер Танкс сошлись на том, что, до того как дать показания, свидетель в качестве исключения может получить порцию джина. Теперь он казался уже не таким опустившимся и несчастным, как в прошлый раз, его голос звучал громче, он то и дело улыбался.

— Клянетесь ли вы, Сол О'Рейли, именем всемогущего Бога…

— О да, клянусь, — ответил мистер О'Рейли, прерывая коронера и желая быть полезным. — Да, клянусь.

Мистер Танкс терпеливо закончил текст клятвы.

— Обратите свою память к тому вечеру, когда произошло убийство лорда Моргана Эллиса, — сказал он наконец.

— Да, я помню, ваша светлость, — сказал мистер О'Рейли, — я спал в тот вечер в кустах.

— Вы проснулись?

Мистер О'Рейли тут же заволновался.

— А кто это сказал?

— Никто не сказал. Но, возможно, вы слышали шум борьбы.

Он заметил, что мужчина уставился на него с недоумением.

— Возможно, вы слышали, что кто-то дерется поблизости. Если вы располагаете воспоминаниями такого рода, то окажете большую помощь следствию.

— Я ничего такого не делал. Никто не сможет меня в этом обвинить.

В его взгляде появилась настороженность.

— Думаю, мы можем принять это как утверждение, мистер О'Рейли, что вы не совершали этого преступления.

— Вы слово чести даете?

— Слово чести. Ни на вас, ни возле того места, где вас нашли, не обнаружено следов крови, а жертва потеряла много крови. Нам это доподлинно известно. Нас интересует только, были ли вы свидетелем какой-либо борьбы.

— Вы имеете в виду леди, которая убежала?

— Да, леди убежала, — бесстрастно повторил мистер Танкс.

— Ну да, леди убежала прочь. Я увидел ее светлое платье при луне. Она была похожа на привидение. Она убежала от него, а вторая леди кричала «Лжец!», громко так кричала, а потом набросилась на него.

В комнате началось движение, и никто не заметил того, с каким облегчением вздохнул инспектор Риверс. «Она свободна от подозрений. Он освободил ее от обвинения!»

— А какая была другая леди?

Мистер О'Рейли немного затуманенным взглядом обвел комнату, а потом снова посмотрел на мистера Танкса.

— Темная леди… А есть еще джин?

Мистер Танкс внезапно сменил манеру общения и энергично произнес:

— Джина больше нет. Уведите его.

И мистер Сол О'Рейли был препровожден прочь. Он бормотал что-то неразборчивое.

— Вызовите мисс Корделию Престон, — тут же велел мистер Танкс.

Констебль Форрест открыл дальнюю дверь. Инспектор Риверс с трудом заставил себя взглянуть туда. Корделию сопровождала Гвенлиам. Они не держались за руки, они шли вместе, но не поддерживая друг друга. Обе были расстроены и подавлены. Обе были измучены до крайности. Они не могли до конца осознать понесенную утрату. Гвенлиам поспешно присела на стул, любезно предложенный ей джентльменом, а Корделия прошла к стулу для свидетелей и схватилась за его спинку. Она отказалась сесть, и всем в зале стало ясно, что она не может заставить себя сесть на стул, который до этого занимал ее сын. Инспектор Риверс взглянул на эту женщину, от которой судьба потребовала столько мужества и сил.

И вдруг он понял, что все это время говорило ему сердце.

Мистер Танкс откашлялся.

— Мисс Престон, теперь нам понятно, почему вы хранили молчание. Мы также выражаем вам сочувствие в связи с тем, что вы стали жертвой несчастных обстоятельств и пережили столько потерь.

Он повернулся к присяжным. Мистер Танкс был высоконравственным человеком, несмотря на свое тщеславие, поэтому обратился к залу со следующими словами:

— От некоторых присутствующих в этом зале не могло укрыться то, что многие события в этой стремительно развивающейся истории стали прямым результатом поступков ее участников. И это должно послужить нам всем уроком. — Он снова откашлялся. — Это урок для тех, кто не до конца осознает, сколь важны для общества моральные ценности и понимание роли семьи как опоры здорового социума. Когда подобными ценностями пренебрегают, это приводит к тем событиям, свидетелями которых нам с вами пришлось стать. И я хочу напомнить, что эти события в данном случае окрашены поистине трагически. Пусть этот урок будет усвоен всеми нами.

Мистер Танкс хотел добавить, что семья как нерушимый союз освящена Богом, поскольку он был глубоко верующим человеком, но в последнюю минуту решил остановиться. Корделия внимательно смотрела на него. Ее бледное лицо было печальным.

— Мисс Престон, а теперь, возможно, вам не составит труда рассказать суду об известных вам событиях, которые привели к трагической смерти лорда Моргана Эллиса.

Корделия еще крепче сжала спинку стула. Она рассказала свою историю, не вкладывая в нее никаких эмоций. Она говорила о прошлом, а потом перешла к тому, что каждый год помещала в уэльсской газете объявление для своих детей в надежде, что удастся их разыскать, и о том, как Гвенлиам спустя десять лет все же нашла ее. Ее голос дрогнул лишь однажды, когда она попыталась произнести имя Моргана и рассказать о его визите к ней и о том, как он хотел быть художником. Она сумела совладать с собой и остальную часть истории изложила без выражения, как заученный текст: она говорила о том, как к ней в дом явился Эллис, как между ними завязалась беседа и после этого она убежала на площадь Блумсбери, о том, как Эллис пытался остановить ее. Словно в трансе, она сняла с руки перчатку и показала собравшимся синяки, потом рассказала о своем бегстве через площадь. Корделия услышала крики, повернулась и увидела, как жертве наносят удары ножом. Она в ужасе умчалась прочь и отправилась к миссис Фортуне. Совершив над собой героическое усилие, Корделия закончила свой рассказ и вдруг, не выдержав напряжения, закрыла руками лицо, погрузившись в пучину отчаяния.

Инспектор бросил быстрый взгляд на месье Роланда. Тот был полностью сконцентрирован на Корделии, словно желая передать ей свои силы.

— Кто-нибудь еще был на площади? — тихо спросил мистер Танкс. — В это время должны были идти прохожие.

Она была как будто растерянна, смущена. В ее памяти тут же возникла ужасающая картина убийства, и всем в зале стало очевидно, каких огромных усилий потребует от нее ответ на этот вопрос.

— Я думаю, что там был кто-то… около зарослей кустарников.

Ее рука без перчатки взлетела в воздух, напомнив инспектору Риверсу его любимых бабочек.

— Я действительно не помню. Кого-то я заметила, но кто это был, сказать не могу.

— Мисс Престон, вы слышали голос, когда обернулись?

Корделия посмотрела на мистера Танкса, словно не понимая смысла заданного ей вопроса. У окна беспокойно зашевелился инспектор Риверс. Вчера в комнатах месье Роланда она еще была полна сил, но сегодня казалась совершенно беспомощной. Он застыл на месте, готовый бежать к ней, уверенный, что она сейчас потеряет сознание.

— На площади, — мягко уточнил мистер Танкс. — Вы слышали голос?

Она потянулась к шее, как будто ответ на вопрос коронера мог помочь ей не видеть своего мертвого сына.

— Да, — наконец вымолвила она. — Я слышала голос.

— Какие слова вы услышали?

— Я слышала, как кто-то кричал «Лжец!», — сказала она.

В комнате на мгновение установилась тишина, нарушаемая только тиканьем больших часов на каминной полке. Даже журналисты прекратили писать. Теперь всем было ясно, что леди в светлом платье — это и есть Корделия Престон.

Прошло около пяти секунд. Мистер Танкс понял, что его надеждам на повышение (несмотря на недавно произнесенную великолепную речь о ценностях семьи) не сбыться, если он задаст хоть еще один вопрос.

Мистер Танкс сказал:

— Благодарю вас, мисс Престон.

Но вдруг в зале раздался шум: присяжные выражали недовольство, и один из них поднялся с места.

— Мисс Престон, — громко вымолвил он, — вы видели, кто ударил кинжалом лорда Моргана Эллиса?

Корделия взглянула на него, не понимая. Инспектор Риверс догадался, что она не соображает, где находится, и, возможно, даже не понимает, кто она. Она сказала ему: «Людям не под силу нести такой груз боли». Старшина присяжных снова повторил свой вопрос:

— Вы видели, кто ударил ножом лорда Моргана Эллиса?

Корделию качнуло, она повернулась к залу и вдруг увидела лицо своей дочери Гвенлиам, пристально глядевшей на нее. Лицо девушки напоминало маску: ее можно было принять и за столетнюю старуху, и за семилетнюю девочку. В голове у Корделии словно гремел гром, и одна и та же картинка возникала перед ее взором: море, песок и скалы, скрытые во время прилива, мальчик и девочка с рыбой и красивая девочка с развевающимися на ветру волосами. Она издала легкий вздох; мистер Танкс, стоявший рядом, затаил дыхание в ожидании ответа, и он его услышал. И затем инспектор Риверс, который внимательно наблюдал за ней, увидел, что она словно проснулась: она поняла, где находится и кто она такая, когда увидела лицо дочери. Корделия была дочерью Кити и Хестер. Твердый характер говорил ей двигаться только вперед, что бы ни случилось, и выносить любое испытание, уготованное судьбой.

— Нет, — произнесла она. — Нет, я не видела, кто был на площади. Я находилась слишком далеко. Хотя и светила луна, повсюду были тени. Я оглянулась, но увидела только тени.

Мистер Танкс выдохнул.

— Благодарю вас, мисс Престон, — сказал он снова.

Но старшина присяжных не удовольствовался таким ответом. Он чувствовал, как мистер Танкс и сэр Фрэнсис Виллоуби сверлят его взглядом. Он не был настолько глупым, чтобы рискнуть быть обвиненным в клевете на высочайших особ.

— Площадь Блумсбери не слишком велика, мисс Престон. Это мог быть человек, которого вы знали.

— Я не видела лица того человека.

Он перефразировал свой вопрос, до того как его успел прервать мистер Танкс.

— Вы уверены, что это не был человек, которого вы могли бы знать?

Она услышала голос месье Роланда: «Лорд Эллис причинил столько горя людям, которые его любили».

Корделия увидела лица этих людей: она сама, Манон, Гвенлиам, Морган. И в ряду этих людей нашлось место и для леди Розамунд Эллис.

— Нет, — вымолвила Корделия. — Это был незнакомый мне человек.

«Какая разница, скажу я это имя или нет?»

— Вы уверены, мисс Престон?

— Да.

«Им никогда не удастся забраться в глубины моей памяти». Она твердо смотрела на членов суда, на мистера Джозефа Менли, который делал для нее новые стеклянные звезды, на всех джентльменов, которые и так осудили ее, но не за убийство.

— Я оглянулась. Но увидела лишь тени.

Инспектор Риверс опустил взор. Пусть будет так.

Комната была погружена в тишину, как будто это был еще не конец. Старшина присяжных тяжело опустился на стул.

Мистер Танкс слышал биение своего сердца. Он перехватил взгляд сэра Фрэнсиса Виллоуби и снова откашлялся. Потом обратился к собравшимся в душной, забитой людьми комнате, наполненной, как обычно, запахом тел.

— Показания по данному дознанию завершены.

Он повернулся к офицеру.

— Вы будете охранять этот суд, и ни один человек, включая вас, не посмеет обратиться к присяжным, за исключением случаев, когда они сами того пожелают. Вы снимите с себя вышеозначенные полномочия, только когда будет принято окончательное решение по обсуждаемому делу. И да хранит вас Бог.

Присяжным понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт. Никто, даже офицер, охранявший маленькую комнату, где они заседали, не мог слышать всех подробностей обсуждения — до него доносились лишь звуки голосов. На город лег холодный туман. День сменился вечером, и только тогда в зал вернулись семнадцать человек.

— Достигли ли согласия двенадцать из вас?

— Тринадцать человек проголосовали за данный вердикт.

— Каково будет решение?

Лампы замигали, и люди затаили дыхание: у каждого была для напряжения своя причина. Семнадцать человек, которые были добропорядочными гражданами, выполнили свой долг (но они замерзли и проголодались, больше всего на свете им хотелось вернуться к своим семьям, в свою нормальную жизнь, чтобы забыть наконец эту картину бесконечного несчастья).

— Мы признаем, что лорд Морган Эллис был убит.

Старшина присяжных выдержал паузу и презрительно добавил:

— Человеком или людьми, неизвестными.

Что-то в тоне произносившего вердикт (и мистер Танкс ощутил явный дискомфорт, подумав об этом, но именно на это и рассчитывали члены суда присяжных) оставляло впечатление, будто дело так и не закрыто.

Но дознание в конце концов все-таки было завершено.

Герцог Ланнефид немного поправился и вернулся в дом на площади Гросвенор. В доме не было никого из его бывших обитателей. Даже его клуб не приносил ему удовольствия. Приказав запереть огромный дом, он в ярости отправился в Уэльс, который ненавидел, хотя и владел большей его частью.

 

Глава двадцать пятая

Хотя дознание и закончилось, на следующий день, несмотря на плохую погоду, у дома Корделии и Рилли собралась толпа людей: это было «лучшее» за многие годы убийство, и всем не терпелось увидеть роковых дам еще раз, особенный интерес вызывала леди-гипнотизер. Люди пили джин и требовали, чтобы их тоже загипнотизировали. Похороны Моргана нельзя было провести в ближайшей церкви Сент Джордж, даже если бы их знакомый настоятель и дал на это согласие (что было маловероятно). Корделия с Гвенлиам рыдали, оттого что их любимый мальчик должен покоиться так далеко от них.

— Его нельзя будет достойно похоронить где-нибудь неподалеку отсюда, — сказал месье Роланд. — Толпа сделает этот день невыносимым для вас.

С помощью инспектора Риверса и констебля Форреста тело перенесли из «Блу постс» на Литтл-Рассел-стрит, где проводилось вскрытие, в маленькую церковь на Элефант. Здесь же состоялась и панихида. Серый горький день на мгновение прояснился, как раз когда они входили в храм, словно солнце желало приободрить их.

На панихиде присутствовало совсем немного людей. Мистер Джозеф Менли, резчик по стеклу, который был в числе присяжных, спросил у Рилли, может ли он прийти проститься с мальчиком, и Рилли в ответ благодарно сжала его руку, назвав адрес. И теперь он стоял тут, держа в руках шляпу. Инспектор Риверс и констебль Форрест тоже находились здесь. Миссис Гортензия Паркер, леди-фармацевт, вошла в церковь и направилась к Корделии. Она крепко обняла ее. Еще одним человеком, прощавшимся с Морганом, была Энни, их старая подруга, актриса, которую они когда-то встретили на Оксфорд-стрит, печальную и плохо одетую. Она снимала маленькую комнату в этом районе. Когда Корделия и Рилли, одетые в черное, входили в церковь, она случайно шла мимо. Поскольку Энни читала газеты, ей было нетрудно догадаться о причине их появления здесь. Она стояла у самого входа, в прохудившихся перчатках, кутаясь в тонкую шаль и не желая навязывать свое общество. Викарий призвал имя Бога, прося отпустить грехи и дать вечное упокоение душе Моргана Престона, одного из детей Божьих.

— Могли бы вы хоть чем-то помочь Гвенлиам? — прошептала Рилли, обращаясь к месье Роланду.

— Когда она будет к этому готова, — тихо ответил он.

Наконец, когда все собрались в церковном дворе, месье Роланд и Рилли стали по обе стороны от безостановочно рыдавших Корделии и Гвенлиам. Они оплакивали все, что случилось, все, что было потеряно навсегда. Они рыдали до тех пор, пока у них не осталось слез, а затем гроб опустили в землю и наступил конец.

 

Глава двадцать шестая

После похорон месье Роланд угостил их чаем в своих комнатах на Кливер-стрит. Он подносил изысканные французские чашки, и было видно, что его руки слегка дрожат.

А затем они отправились в свой дом в Блумсбери — что еще им оставалось делать? Мертвые обрели упокоение на небесах, а живым приходится отправляться домой. Их прихода ждали миссис Спунс и Регина. У входа в дом все время звонили в колокольчик люди, требуя внимания. Некоторые подбрасывали в воздух капустные головки, а в желобе крыши валялись пустые бутылки из-под джина. Собаки лаяли, пироги остывали, а птицы в клетках шумели, и в воздух вдруг взмыл плакат, на котором большими буквами было выведено «ЗМЕЯ».

Соседи в ужасе задернули шторы.

— Загипнотизируйте меня, мисс! Загипнотизируйте меня, мисс! — скандировали в толпе, когда инспектор Риверс и констебль Форрест провожали Корделию домой, боясь, чтобы с ней ничего не случилось. Им с трудом удалось втолкнуть Корделию, Рилли и Гвенлиам в дом. День тянулся бесконечно, туман висел в воздухе, а люди в толпе сердито переговаривались, не удовлетворившись исходом. Кто-то бросил большой камень в окно, и стекло с треском разбилось. Регина в ярости выкрикнула проклятия по адресу обидчиков. Инспектор Риверс с констеблем арестовали изрядно подвыпившего юношу, и Форрест препроводил его в полицейский участок. Толпа швыряла камни в полисмена, так велика была ненависть этих людей к стражам порядка.

Наступил вечер. Толпа наконец неохотно разошлась. Когда инспектор понял, что худшее позади, он вернулся в дом. Оставшись наедине с Корделией в большой рабочей комнате, он помог ей плотно закрыть шторой разбитое окно, пообещав позже принести доску. Повсюду валялись осколки стекла — в них, как в звездах на потолке, отражались огоньки свеч. Голова Альфонсо, испещренная цифрами, бесстрастно взирала на происходящее. Инспектор поднял самый большой кусок стекла и выпрямился.

— У вас не хватило сил рассказать всю правду, мисс Престон.

Она стояла на коленях, подбирая мелкие осколки, и ничего не ответила. Если с уст инспектора и сорвался вздох, то она не заметила этого. Не было никакого смысла говорить что-то еще: уже не впервые правда оставалась глубоко спрятанной, и теперь редакторы «Таймс» с удовлетворением очередной раз обрушатся на детективов нового департамента.

— Что же, все уже позади.

— Вы имеете в виду дознание, а не мою жизнь.

Она говорила без всякого выражения.

— Зачем вам защищать ее?

— Я защищала не ее, а Гвенлиам.

Он был полисменом и знал, что справедливость не восторжествовала. Однако он кивнул, соглашаясь с ней. Почти все в зале вчера отворачивались, видя грустную картину: лицо матери, лицо дочери. Люди уставились в пол, ибо вынести столько горя было не под силу обычному смертному.

— Что же вы будете делать теперь?

— Не имею ни малейшего представления.

Скорбь и усталость делали ее почти грубой. Но инспектор терпеливо продолжал:

— Мисс Престон, я пришел заверить вас в том, что испытываю к вам огромное уважение.

Она была слишком далека от него, но поняла, что он пытается загладить свою вину за холодность, вызванную шокирующими признаниями мисс Люсинды Чудл, и была ему благодарна. Корделия вдруг вспомнила, как они с Рилли сидели в библиотеке, пытаясь сдержать смех, и подумала о том, какое отчаяние иногда охватывает молодых женщин, в том числе мисс Люсинду Чудл. Она не могла заставить себя подумать о Манон. Корделия на мгновение подняла взор на инспектора.

— Благодарю вас, — сказала она, пытаясь быть вежливой.

Ей было трудно говорить о пережитом в суде позоре, и она сменила тему.

— Мы очень ценим вашу поддержку и вашу помощь в организации… — Она должна была произнести имя своего сына. — Похорон Моргана сегодня днем (она увидела лицо, искаженное болью). Благодарю вас, без вас нам было бы очень трудно.

Он ответил:

— Я думаю, вам предстоит пережить трудные времена. Это дознание было очень жестоким испытанием. Я хотел спросить: не выйдете ли вы за меня замуж?

Корделия была так удивлена, услышав его слова, что ее осунувшееся лицо вмиг покраснело. Медленно поднявшись, она посмотрела ему в глаза, все еще держа в руках осколки стекла, словно это было оружие.

— Замуж? — недоуменно повторила она.

— Да, — твердо произнес он.

Инспектор не зря гулял по берегам Темзы в серый рассветный час.

— Но… — Она не знала, что ответить. — Но вы женаты. Я помню, вы говорили о своей жене.

— Моя жена умерла, мисс Престон. Она умерла четыре года назад.

— О…

Она машинально добавила: «Мне так жаль», а потом так же машинально вернулась к своему занятию и продолжила собирать осколки.

За окном кричал пирожник, предлагая поздним прохожим свой последний товар, а собаки нарушали тишину громким лаем.

— Я говорю об этом, — он снова нагнулся, чтобы поднять какие-то осколки, — в столь неподходящий час, потому что, как мне известно, вам предстоит принимать важные решения. У меня есть небольшой дом в Мэрилебоне. Я с удовольствием приму вас и Гвенлиам. Для меня будет большой честью оказывать вам всяческую поддержку, так как вы проявили мужество, достойное уважения и восхищения.

Он выдержал паузу, но не потому что ждал ответа, а для того, чтобы найти нужные слова.

— Вы видели, что моя жизнь полностью заполнена работой: новый департамент — это наше общее детище, которое требует к себе большого внимания. И снова, — произнес он с горечью, — нас постигла неудача.

Корделия бросила на него быстрый взгляд: она не подумала об этом.

— Нет никакого сомнения в том, что нас тут же атакует пресса. Но нам к этому не привыкать. Я делаю вам это предложение не из благородства, хотя понимаю, что ваша репутация погублена, как и ваше дело. Я делаю предложение потому, что не могу забыть вас. Я…

И он заговорил на темы, которые в приличном обществе было принято обходить, — он говорил спокойно, хотя и с трудом преодолевая смущение.

— Я был шокирован, как все остальные в зале, когда услышал показания той леди. Но спустя некоторое время я вернулся к этой теме и переосмыслил ее.

Она не стала облегчать ему задачу, выражая понимание, и ему пришлось находить все новые слова.

— Думаю, что вы оказывали молодым леди неоценимые услуги. У меня самого есть дочери, и если бы кто-нибудь сумел деликатно просветить их, я был бы очень обязан этому человеку. Я вижу в вас именно такого человека, обладающего большой силой характера.

Корделия — в день похорон сына — нашла в себе силы улыбнуться, и свет на мгновение словно озарил ее изнутри. Было совершенно очевидно, что детектив из нового департамента расследований не может жениться на падшей женщине, хотя прозвучавшее предложение и выглядело в высшей степени необычным.

— Инспектор Риверс, если вы хотите, чтобы я поговорила с вашими дочерьми, то совершенно не обязательно на мне жениться.

— Я имел в виду совсем другое.

Он заколебался.

— Мои дочери вышли замуж, не имея возможности рассчитывать на совет… моей жены или такой женщины, как вы.

Она увидела драму одинокого человека. Но затем он тоже улыбнулся.

— Я хочу жениться на вас, потому что не могу забыть вас, или, если хотите, потому что сердцу не прикажешь. Я предпочел бы говорить об этом в другое, более подходящее время, но знаю, что скоро вам придется многое менять в своей жизни, и мне хочется, чтобы вы учли мое предложение. Я не стану докучать вам, требуя немедленного ответа, но, пожалуйста, помните о моих словах. Я здесь, я готов быть всегда рядом. Я волнуюсь о вас, и ваша судьба мне не безразлична. Поверьте, это чувство настигло меня так же неожиданно, как и вас мои признания. Я вернусь, когда раздобуду доску для окна.

Он быстро собрал последние осколки, снова улыбнулся и покинул ее. Корделия услышала, как за ним закрылась входная дверь. И еще она услышала, как Регина читает что-то в верхних комнатах, но какой библейский текст был выбран на этот раз, она сказать не смогла.

Три женщины сидели в маленькой гостиной, окна которой выходили в сад с каменным ангелом; Рилли разожгла огонь в камине, стало тепло, они с Гвенлиам устроились около него, и позже Корделия присоединилась к ним. Она не стала упоминать имени инспектора Риверса, она даже не думала о нем. Они сидели, погруженные в скорбь. Их усталость была столь велика, что не оставалось сил вести разговор. На лицо Гвенлиам было трудно смотреть без слез: казалось, будто сквозь тонкую белую кожу просвечивают кости, ее лицо напоминало мертвую маску. Однако, как хорошо воспитанная истинная леди, она вежливо отвечала на вопросы, адресованные ей, словно и не страдала вовсе. Словно ее лицо не выдавало настоящих чувств. Словно перед ее взором не возникал ежесекундно образ ее брата.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке, спасибо.

Но, похоже, мыслями она была далеко от них.

В темноте вдруг запела птица. Это показалось им странным. Рилли подумала о том, что птицам, наверное, неведомо, какое это счастье — уметь летать. Она начала рассказывать о том, как летала в воздухе в одном представлении. О том, как в воздухе получила предложение руки и сердца. Рилли заметила, что лицо Гвенлиам выразило удивление — леди никогда не вели беседы на такие темы.

— Но так все и случилось, — сказала Рилли. — Он сделал мне предложение в воздухе. — И она улыбнулась. — Это было очень романтично! Но это было так давно!

Корделия увидела маленькое бледное лицо в ночи. Мальчика рвало. Она увидела прекрасную невесту, которая с выражением торжества шла к алтарю. Она увидела, как капюшон накидки падает, и слышит, как мужчина начинает дико кричать, а женщина повторяет одно и то же: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!» Она не могла взглянуть на дочь. Что происходит с Гвенлиам? Что она переживает?

Ей было всего шестнадцать. Она потеряла и отца, и сестру, и брата — почти всех сразу. Она лишилась своего положения. Чтобы поддержать ее, должно было произойти чудо, и Корделия не знала, можно ли считать чудом то обстоятельство, что девочка обрела свою настоящую мать. Она не была уверена, как далеко ей позволено заходить, и лишь удерживала руку дочери в своей, чтобы Гвенлиам знала: Корделия с ней. Она приходила во все большее отчаяние — ее взгляд все время возвращался к картине на стене, и она вдруг начала рассказывать о своей матери Кити, бабушке Гвенлиам. Она поведала дочери о том, как Кити приносила под полой накидки разные мелочи, украденные из театра: сияющие «драгоценности», сапог, из которого они соорудили корзину для трости мистера Дюпона. Гвенлиам подалась вперед, внимательно слушая, а когда Корделия дошла до того места, где Кити с Хестер, пытаясь удержать равновесие, приделывали кусок украденной декорации в виде неба к потолку их подвальчика, Гвенлиам издала тихий звук, похожий на смех.

Вечер надо было скоротать, но не могло быть и речи о том, чтобы провести его не всем вместе, — слишком тяжелым выдался день. Рилли вдруг встала и вытащила бутылку портвейна. Прошла целая вечность с тех пор, как они с Корделией попивали портвейн, никуда не торопясь и напевая. Гвенлиам машинально сделала большой глоток, ощутив, как по телу разливается тепло, потом отпила еще. На ее щеках заиграл румянец. Рилли вытащила флейту и сыграла им отрывок из Шуберта. Мать и дочь слушали прекрасную музыку, и слезы текли по их щекам, освобождая душу от боли воспоминаний о других слезах, — слезах у гроба. Закончив играть, Рилли спросила у Гвенлиам, умеет ли та петь.

— Да, — сказала Гвенлиам тихим голосом. — Помнишь, мама, ты пела нам, когда мы были маленькими, и я запомнила эти песни. — Ее голос немного задрожал. — Я пела Моргану, когда хотела облегчить ему боль. Он был так несчастен, после того как ты уехала. А затем у нас появилась первая гувернантка, француженка.

— Француженка? В Северном Уэльсе?

— Она была из Парижа, как утверждала. Мадемуазель Жак.

— И что же она делала, леди из Парижа?

— Мы ее не спрашивали. Мы проводили время, балуясь. Она разучила с нами песню и сказала, что эта песня о ее отце, но я не думаю, что это было правдой. Мадемуазель была пьяна.

Если слова девочки и удивили Рилли и Корделию, они не подали виду. Перед ними была шестнадцатилетняя девочка, которая изо всех сил пыталась быть обычной. И затем Гвенлиам тихо начала петь:

— И Морган… Он раньше… — Она вдруг остановилась.

— Продолжай, — попросила Корделия, касаясь ее руки. Она сделала глубокий вдох и взглянула на картину на стене. — Я думаю, что мы должны поговорить о нем и Манон, Гвенни, нельзя об этом молчать.

Гвенлиам сделала над собой невероятное усилие.

— Морган любил играть на колокольчиках. Дин-дон-дин-дон. Он ударял по бутылкам, по-разному заполненных водой, так что получалась красивая мелодия. Он сам это придумал и очень гордился собой. У наших слуг было очень много бутылок.

Корделия и Рилли искренне изумились.

— О, — продолжила Гвенлиам, отпивая еще немного портвейна, — это было в самом начале. У нас были слуги-валлийцы, всегда пьяные, и пьяная гувернантка. Так продолжалось до тех пор, пока папа не привез леди Розамунд, которой сообщил, что мы теперь ее дети, а до этого никому и в голову не приходило заботиться о нас.

Перед взором Корделии возник образ женщины, кричащей в темноте: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!», и вот ее капюшон падает, открывая лицо.

— Нигде не было моря, и вначале мы даже не знали, как будем жить дальше, — вымолвила Гвенлиам и замолчала.

Корделия и Рилли сидели, погруженные в молчание, молясь про себя, чтобы у девочки достало сил продолжать.

— Мы были немного дикими. Мы скучали по тебе, мама. Наша растерянность не имела границ. Особенно страдал бедняжка Морган. — Она опять замолчала. — Мама, я должна была рассказать тебе о том, что он серьезно болен. Доктор еще в Уэльсе предупредил меня об этом…

Корделия охнула, и Гвенлиам стала говорить все быстрее, как будто хотела заполнить пустоту ночи.

— А затем неожиданно прибыла мадемуазель Жак и начались посиделки на кухне. Мы совсем отбились от рук и были похожи на необузданных животных. Но леди Розамунд все изменила. Слуг-валлийцев тут же уволили, как и мадемуазель Жак. К нам приставили наставников, наняли горничных, и все обрело рамки приличия.

Она отпила еще портвейна, словно он давал ей силы говорить.

— Мы слышали, как папа сказал леди Розамунд, что ты умерла. Я думаю, у нее не могло быть своих детей. Она обследовала нас, как если бы мы были лошадьми, смотрела даже на наши зубы. Папа хотел, чтобы она приезжала в Уэльс, но леди Розамунд не согласилась, она ненавидела Уэльс и повторяла это снова и снова. Она не могла надолго оставлять Лондон и свет. Папа сказал ей: «Посмотрим. Дай им созреть», словно говорил о сыре.

Гвенлиам не говорила так много за все время, что провела в этом доме. Женщины боялись пошевелиться, опасаясь, что их малейшее движение нарушит атмосферу доверия. В комнате снова стало тихо.

Гвенлиам сделала еще один глоток портвейна.

— Ты поешь, Рилли? — спросила она, стараясь быть вежливой юной леди, какой была раньше.

— А ты разве не слышала, как мы поем? — отозвалась Рилли.

Словно понимая, что пришла именно ее очередь спеть, она тоже спела им:

У Рилли все еще был прекрасный голос. Гвенлиам во все глаза смотрела на нее.

— А кто такой Макс Велтон? — спросила она и удивилась, когда ее мать и Рилли едва не разразились смехом.

— Я думаю, что Максвелтон — это название местности, — сказала Рилли. — Мы тоже вначале подумали, что речь идет о мужчине по имени Макс Велтон и что он джентльмен, который стал на пути Энни-Лори.

— Я знаю это место, — проговорила Гвенлиам, — это небольшой склон у реки.

— Вот видишь! — воскликнула Рилли. — Наверное, когда-то им владел Макс Велтон.

Она снова запела, и на этот раз Корделия тоже подхватила и стала подпевать подруге, хотя ее голос вначале заметно дрожал:

Они наполнили бокалы и рассказали Гвенлиам о своем давнем визите в больницу, где слушали лекцию о гипнозе, которую читал знаменитый профессор, о девушке в ночной рубашке, певшей эту песенку, и о том, как постепенно они стали интересоваться гипнозом. Гвенлиам быстро опустошила свой бокал с портвейном и вдруг спросила:

— Это леди Розамунд убила папу?

Вопрос повис в воздухе, рядом с картиной, изображающей побережье Гвира. Корделия не нашлась что ответить. Значит, она догадалась. Корделия поняла, что для новой Гвенлиам не будет никаких секретов, однако не могла ответить на вопрос дочери прямо — той и так пришлось перенести слишком много.

— Гвенни, что бы ни случилось, надо помнить — ты сама это слышала, — ей сказали, что я умерла. Не знаю, как она догадалась о том, что я жива, и как добралась до площади Блумсбери, — вымолвила Корделия, и Гвенлиам задержала на ней взгляд. — Капюшон ее накидки упал.

Гвенлиам все еще ждала. И наконец Корделия решилась на признание.

— Я видела, что это была она.

Они услышали, как Гвенлиам тяжело вздохнула.

— Но почему ты не сказала об этом в суде?

— О Бог ты мой, я так хотела, чтобы это побыстрее закончилось. Мы должны забыть о том, что произошло. Мы должны забыть. Она была обманута. Она жаждала мести. Не тебе, и не ему, а всем нам она мечтала отомстить за обман.

Тишина звучала надрывнее крика. На бледных напряженных лицах лежали отсветы огня.

— Но есть и еще кое-что. Мне было так жаль своих утраченных лет, но, когда я увидела, что она ничего не знала о моем существовании, я поняла: она тоже была обманута, ее тоже предали. К тому же она даже не испытала радости…

Корделия не могла продолжать, но знала, что этот важный разговор они должны обязательно закончить.

— Мы потеряли столько лет, которые могли быть наполнены счастьем. Что бы изменилось, скажи я о том, что видела леди Розамунд на площади? Манон мертва. Морган мертв. Это наша личная трагедия. Когда она кричала ему «ЛЖЕЦ!», когда наносила удары кинжалом, я видела, что она словно безумная. Мне стало жаль ее.

— А почему это вода течет по стене? — Гвенлиам не отрывала взгляда от потолка.

Она была похожа на сумасшедшую.

Корделии едва не стало дурно. Неужели случилось то, чего она больше всего боялась? Зачем она открыла ей правду? Зачем позволила пить портвейн? И вот теперь разум бедной девочки не выдержал бремени правды.

— Гвенни, — неуверенно протянула Корделия.

— По стене течет вода, — повторила Гвенлиам.

Корделия и Рилли подняли глаза к потолку, куда указывала Гвенлиам, и увидели, что действительно по одной стене быстро стекает вода.

— О, это Регина! — воскликнула Рилли, заметив, что вот-вот наступит рассвет.

Вода все больше заливала потолок.

— Бог ты мой! Да это же Регина! Я-то думала, что ей уже надоело забавляться, спуская воду в туалете.

Все трое помчались наверх. Регина уже много месяцев не прикасалась к воде — ей давно наскучило это занятие. Но сегодня, пока все были на похоронах, она забросила Библию и, пройдя мимо воздушных змеев и собравшихся людей, оказалась на улицах Сент-Джиллса, где купила одну из своих любимых грошовых газет. В газете была весьма любопытная история о женщине, которая отрезала голову мужу и провезла ее завернутой в газету в омнибусе, следовавшем до Камден-Тауна. Но Регина пришла в неописуемый гнев, когда увидела, что газетчики не придумали ничего лучшего, как поместить этот рисунок под статьей о Корделии. Она была глубоко оскорблена столь грубым напоминанием о пережитых ими несчастьях и стала рвать газету на клочки, спуская их в унитаз. Вода была повсюду, а крошечные клочки бумаги плавали в льющемся потоке.

— Негодяи! — кричала Регина, бесконечно дергая за веревку. Миссис Спунс, насквозь мокрая, сидела на стульчаке, явно получая удовольствие от происходящего, и шлепала ногами по воде, как маленький ребенок.

— Черт побери! — выругалась Корделия. — Прекрати, Регина! Лучше почитай Библию. Прошу тебя, вернись к Спасителю и успокойся, ради всего святого!

Регина выскочила из туалета. Миссис Спунс позволила увести себя прочь. Корделия, испытывая угрызения совести, решила попросить прощения у Регины.

— Я знаю, что ты поступила, как верный друг! — расплакалась Корделия. — Прости меня, мы без тебя ни за что не справились бы!

Три женщины, опустившись на колени, начали убирать в доме, и как раз в этот момент на пороге появился инспектор Риверс с доской для окна.

Стать свидетелем подобной сцены — увидеть трех женщин, которым за день пришлось пережить столько горя, на коленях — было бы слишком большим потрясением для менее закаленного человека, чем инспектор Риверс, но он, услышав запах портвейна и заметив, что женщины, хотя и по-прежнему плачут, все же находят в себе силы посмеяться над ситуацией, быстро снял шляпу, перчатки и плащ и энергично бросился на помощь, желая укротить льющийся по стене поток воды.

 

Глава двадцать седьмая

Не вызывало сомнений, что гипнотические сеансы в Блумсбери прекратились навсегда.

Больше Корделия не проводила приемов и не рассказывала о френологии, не сравнивала склонности будущей пары, которые могли бы повлиять на их отношения в браке, и, конечно же, больше не консультировала молодых девушек относительно возможных трудностей первой брачной ночи. Вначале они еще принимали посетителей. Но не прежних клиентов и не молодых леди с Мэйфера. Первую неделю колокольчик все время звонил: людям не терпелось увидеть своими глазами ту самую скандально известную мисс Корделию Престон. Парочки давились смехом. Но Корделия не желала никого видеть и не собиралась больше говорить на деликатные темы с кем бы то ни было. Один клиент оказался связанным с журналом «Новости Лондона» (они были весьма шокированы данным открытием, потому что это было очень уважаемое иллюстрированное издание). Было очевидно, что респектабельная публика считает ниже своего достоинства посещать дом, обитатели которого запятнали свою репутацию. Их старые клиенты исчезли. Даже леди Алисии Тавернер, герцогине Арден, никак нельзя было теперь появляться у Корделии. Мисс Престон была изгнана из приличного общества. Корделия столько сил отдавала раньше работе, но теперь ее память преследовала только одна картинка: мальчик, волосы которого она нежно гладила, смотрит вдаль, словно желая увидеть заветную Америку. Эта картинка сменялась другой: прекрасная в своей невинности невеста идет к алтарю в великолепном свадебном платье, и на ее лице застыло выражение торжества. А затем она ясно видела фигуру женщины, с головы которой падал капюшон, открывая лицо, женщина со словами: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!» обрушивала удары на кричавшего мужчину.

В конце недели Рилли сняла бронзовую табличку, которой они когда-то так гордились, а Нелли было приказано не открывать никому дверь. Их жизни в Блумсбери пришел конец.

Рилли начала подыскивать им дешевые комнаты.

— Мы не можем позволить себе оставаться здесь, — сказала она, когда все собрались, и ее лицо, обычно такое веселое, на этот раз было мрачным.

Будущее рисовалось им в слишком темных тонах, думать о нем не хотелось, маячивший в перспективе работный дом казался им кошмаром. Бедность в глазах общества — то же преступление. Они видели нищих, и всегда подавали им полпенни, чтобы отвадить от себя неудачу. Женщины не знали, о чем думала Гвенлиам, — она большей частью молчала. Однако Гвенлиам внимательно за всем наблюдала, и Корделия невольно подумала: вспоминает ли ее дочь те слова, которые услышала от матери на пороге роскошного особняка на площади Гросвенор: «Мир разделен не просто на богатых и бедных, а на тех, кто пользуется уважением и нет, — это и есть главный барьер». Инспектор Риверс занимался расследованием нового дела (УБИЙСТВО В ОМНИБУСЕ НА КАМДЕН-ТАУН). Он приходил навещать их, когда позволяло время. Его предложение было в силе, но они больше не возвращались к этой теме. Он по-прежнему хотел бы разделить жизнь с Корделией и Гвенлиам, но ведь были еще миссис Спунс, Рилли и Регина. Корделия даже не рассказала им о своем разговоре с инспектором.

Месье Роланд приходил навещать их с Кливер-стрит.

— Я был у мальчика, — произнес он, и это было выражением необыкновенной доброты, потому что он не верил в вечную жизнь.

Погруженный в тяжелые размышления, он взглянул в лицо Гвенлиам, искаженное болью. Гвенлиам была внучатой племянницей мисс Хестер Престон.

— Поедем со мной в Кеннингтон, — сказал он, обращаясь к девушке. — Я привезу тебя вечером назад.

Услышав слова своего друга, женщины с облегчением вздохнули. Они верили в способности месье Роланда как целителя. Он сможет загипнотизировать ее и избавить от страданий.

И Корделия с Рилли оказались одни, впервые после прошедшего дознания.

— Рилли!

— Я знаю!

Они сидели в комнате с плотно задернутыми шторами. На потолке поблескивали стеклянные звезды, а в зеркалах отражалась голова мраморного Альфонсо. Эту комнату можно было бы закрыть на замок. Корделия оглянулась вокруг.

— Что же нам теперь делать?

— У нас нет выбора, Корди. Сначала надо избавиться от этого дома.

— Но куда же мы пойдем?

— На Элефант, — ответила Рилли. — Подберем что-нибудь на Кеннингтон-лейн.

Рилли была непреклонна и не хотела замечать испуганного выражения лица Корделии.

— Это один из самых дешевых районов Лондона, и месье Роланд всегда будет рядом.

— Но на Элефанте мы не сумеем найти достойную работу! Ты думаешь, там о нас никто не слышал? И Гвенлиам не сможет жить в таком месте. Нам нужна квартира, где можно было бы принимать клиентов. Как ты думаешь, о нас слышали в Шотландии?

— Сейчас «возможные трудности первой брачной ночи» у всех на устах, и именно из-за них мы приобрели дурную славу.

— Рилли, прекрати!

— Ты не хочешь посмотреть правде в глаза, Корди! По крайней мере, на Элефанте нам удастся скрыться от любопытных глаз.

— Но, может, надо сменить имена?

— Если ты думаешь, что это поможет, пожалуйста, меняй наши имена!

— Черт побери, Рилли! Откуда нам было знать, что дойдет до этого? Мы ведь думали, что помогаем всем этим молодым девушкам. Рилли, мы помогли им?

— Мы помогли им, Корди, и теперь пришло время забыть о прошлом.

— Я думала, что мы стали богатыми! Сколько еще мы протянем? Не надо было уезжать из подвальчика. Мы слишком вознеслись, забыли, кто мы и откуда.

Рилли прикусила губу.

— Дни нашей финансовой независимости, похоже, закончились, Корди. Тебе надо принять это как факт. Мы не сможем работать в Шотландии. Придется вернуться к мистеру Кеннету и просить дать нам хоть какую-нибудь работу.

— Играть старых леди в провинциальных театрах? Работать с мистером Трифоном?

— Я уже все сказала. У нас нет другого выбора. Если у актрисы скандальная репутация, ей это не вредит.

— А я думала, что мы избавлены от этого навсегда! Я считала, что мы в полной безопасности.

— Актриса не может рассчитывать на это, — изрекла Рилли, и в ее голосе, обычно таком бодром, прозвучала горечь. — Нам стоило об этом помнить.

Они сидели в темной рабочей комнате, окно которой было закрыто доской, а на потолке висели дешевые стеклянные звезды.

— Я уже нашла для нас две большие комнаты, — продолжила Рилли. — Они возле остановки экипажей на Элефант. Одна комната для тебя и Гвенлиам, другая — для меня, Регины и моей мамы. Печки там нет, но есть очаг, и сточная труба находится в задней комнате. — Она посмотрела на Корделию, которая от ужаса не могла вымолвить ни слова. — Если тебя это немного успокоит, то улица называется Пикок-стрит. Это немного поэтичнее, чем Кливер-стрит, не правда ли? Что бы мы ни планировали, первое, что нужно сделать, — покинуть этот дом в течение недели. На его содержание у нас уходит львиная доля денег. Труднее всех будет Гвенлиам, но ничего не поделаешь. Уже несколько недель мы ничего не зарабатываем. Деньги текут как вода. — Рилли говорила ровным, бесцветным голосом. — Мы никогда больше не сможем зарабатывать так, как прежде.

И они увидели изношенные перчатки Энни, их старой подруги по актерской профессии. Они вспомнили, как она шла, опустив плечи.

— Я хотела бы дать Гвенлиам немного больше времени, чтобы она пришла в себя, но нам нельзя ждать еще несколько недель. Мы поселимся неподалеку от Кливер-стрит, и месье Роланд всегда будет рядом.

Корделия увидела, что Рилли тоже стояла, опустив плечи. А ведь она никогда не забывала об осанке. И Корделия поняла наконец всю глубину их падения. Они сидели в комнате, которая была воплощением их мечтаний, думая о том, что снова вернулись к тому, с чего начинали: к леденящему душу ощущению неуверенности в завтрашнем дне и страху за свое будущее. И этот страх вновь поселился в их сердце.

Когда месье Роланд привел назад Гвенлиам, они увидели, что ее лицо опухло от слез.

— Я положила цветы на его могилу, — объяснила она. И вдруг на ее лице мелькнула тень улыбки. — И еще я первый раз в жизни ездила на омнибусе.

Итак, у них оставалась последняя неделя жизни в Блумсбери.

Каждый день Гвенлиам отправлялась к месье Роланду. Корделия и Рилли были благодарны ему и предлагали деньги, но он твердо отказался. Они знали, что его великий талант целителя избавит девочку от боли. В первый день они все вместе поехали на Кеннингтон, не слушая протестов Гвенлиам, которая заявила, что она уже достаточно взрослая, чтобы путешествовать самостоятельно. На следующий день они проводили ее до омнибуса, а убедившись, что она благополучно уехала, поспешили домой, где им предстояло упаковать вещи. Люди все еще околачивались у их дома, выкрикивая иногда: «Шлюха!» Женщины затыкали уши, но потом продолжали стоически собирать вещи. Рилли позволила себе купить одну газету, чтобы прочесть Корделии редакторскую колонку, в которой критиковали работу нового полицейского департамента Метрополитен. На пятый день, хотя и с большой неохотой, они вручили Гвенлиам утюжок и дали ей подробные наставления о том, как вести себя на улицах Лондона. В этот день они ждали ее возвращения с замиранием сердца. Она была для них бесценным сокровищем. Услышав ее голос, они вздохнули с облегчением.

В тот вечер Гвенлиам, поколебавшись, спросила у Рилли, можно ли полечить ее.

— Но я не больна! — воскликнула Рилли. — Что ты хочешь сказать, моя дорогая девочка?

— Я знаю, что ты не больна. Но я знаю и то, что ты взволнованна, что ты устала, и, возможно, я могла бы тебе помочь. Месье Роланд учил меня.

Корделия и Рилли были потрясены. Они предполагали, что месье Роланд лечит ее, а не учит! О чем он думал? У них не было клиентов, и он знал об этом.

— Он утверждает, — застенчиво проговорила Гвенлиам, — что, хотя я и начинающая ученица, у меня есть талант. Мама, мы с тобой слишком близки, и я не смогу… воздействовать на тебя. — Она тихо рассмеялась. — Кто знает, что может произойти, если наши энергии объединятся? Но Рилли…

Они были готовы на все, лишь бы отвлечь ее от грустных мыслей. Корделия сказала:

— Я сыграю на флейте.

Она достала большую восьмиклавишную флейту цвета какао в немецком серебре. Но когда Рилли и Гвенлиам услышали, как играет Корделия, от первоначального плана пришлось отказаться, поскольку Корделия играла ужасно, и ее слушательницы смеялись до слез. О, им хотелось найти успокоение, обрести почву под ногами, и они пили портвейн и учили Гвенлиам петь песню о Максе Велтоне, словно желали бросить вызов судьбе: «Чтобы мы предавались тоске и страхам?! Никогда!»

Но когда Гвенлиам вернулась от месье Роланда на следующий день, она снова обратилась к Рилли:

— Рилли, можно мне попробовать?

Осознавая серьезность момента, они отправились в большую комнату. Стеклянные звезды все еще висели на потолке, но зеркала уже сняли и сложили в углу. Несмотря на старания Нелли, которая до блеска натирала звезды, комната выглядела заброшенной. Они были вынуждены сообщить Нелли о том, что ей предстоит подыскивать новое место. Разбитое окно все еще было закрыто доской. Они на мгновение раздвинули шторы, а окна распахнули настежь, и холодный воздух ворвался в дом. Корделия успела заметить, что в небе светит луна. Затем они снова закрыли окна и зажгли свечи. Рилли села на стул, предназначенный для клиентов. Корделия села в углу, как делала давным-давно, когда тетя Хестер принимала своих клиенток в подвальчике в Блумсбери, повторяя одни и те же слова: «Доверьтесь мне и моим заботам». Она вдруг увидела, как половина ее лица отражается в зеркалах, и быстро отвернулась. Где-то в другой комнате было слышно, как Регина читает отрывок из Библии — о том, как, подняв глаза, она увидит холмы и найдет спасение.

А затем Гвенлиам зажгла еще одну свечу.

— Посмотри на пламя, Рилли, — произнесла Гвенлиам.

— Зачем?

— Затем, чтобы ты могла сконцентрироваться и я установила с тобой связь. Если ты поможешь мне, я смогу это сделать. Только дай согласие.

В комнате раздался приглушенный и недоумевающий голос Корделии: она не хотела вмешиваться, но не могла сдержаться.

— Но это не совсем то, что делала я.

— Да, это так.

— Я бы хотела, чтобы мое волнение было не таким сильным, — неожиданно произнесла Рилли. — Можешь ли ты в этом помочь? Оттого что я волнуюсь, у меня начинает бешено колотиться сердце, а мне это совсем не по душе.

— Что заставляет тебя волноваться больше всего? Я знаю, что мы должны найти способ, как заработать на жизнь.

— Я волнуюсь, оттого что наши сбережения тают на глазах и мы можем очутиться за гранью, снова стать бедными. Это пугает меня. Мы с таким трудом выбрались из бедности. Неужели придется вернуться к тому, с чего мы начинали? Неужели теперь каждый день я снова буду бояться, что завтра будет нечего есть? Это и заставляет меня волноваться больше всего!

Каждый раз, когда Рилли произносила слово «бедность», в ее глазах появлялись слезы гнева и бессилия.

— Посмотри на пламя, Рилли, — произнесла Гвенлиам, — внимательно посмотри на пламя.

Она стояла перед Рилли, высоко держа подсвечник так, чтобы Рилли пришлось поднять глаза вверх. Она посмотрела на Гвенлиам, и та не мигая встретила ее взгляд. Затем Рилли глянула на свечу. Они замерли в этом положении, и в комнате установилась полная тишина. К удивлению Корделии, глаза Рилли были прикрыты. Гвенлиам не шевелилась. А затем, спустя мгновение, Гвенлиам поставила свечу и начала делать руками движения, привычные для взора Корделии. Ее руки двигались уверенно: она проводила ладонями вдоль тела Рилли, не касаясь его. Наконец (Корделия боялась нарушить тишину даже вздохом) ей показалось, что Рилли словно заморожена воздухом комнаты, — Рилли, которая ни минуты не сидела спокойно. Корделия ощутила, как сердце сжалось в груди. А спустя еще пару секунд Гвенлиам присела рядом с Рилли и начала говорить с ней. Она говорила очень тихо, Корделия не слышала ее слов, однако увидела, что между двумя женщинами установилась связь. Она поняла, что именно этот способ воздействия использовал месье Роланд, после того как Корделия впервые встретилась с дочерью. Он называл его гипнотизмом. И именно с его помощью дал Корделии силы отправиться на свадьбу Манон. Она была потрясена сходством Гвенлиам с тетей Хестер: девочка была так же сосредоточенна в работе и уверена в своих силах. Перед взором Корделии предстал другой человек.

Спустя некоторое время Гвенлиам остановилась. Она сидела на своем месте, а ее глаза, казавшиеся огромными на худом лице, не отрывались от Рилли, которая все еще сидела, погрузившись в транс. Потом она осторожно коснулась закрытых век Рилли, и та резко открыла глаза, удивленная происходящим.

— Бог ты мой! — воскликнула Рилли, глядя на Гвенлиам. — Как я?

Когда они вернулись в гостиную, Рилли начала играть им отрывок из Шуберта, но вдруг остановилась и сказала:

— А ведь у меня уже не так часто бьется сердце, как раньше. Благодарю тебя, моя дорогая девочка. — Она улыбнулась, и они узнали свою добрую старую Рилли. — Я не знаю, что ты делала, Гвенлиам, помню только, что ты разговаривала со мной, но передо мною возникало одно и то же видение.

— Что ты хочешь сказать? — испуганно спросила Гвенлиам.

— Я видела тебя и свою дорогую Корди. Вы были как бы в дуэте.

— Ты имеешь в виду, что мы пели?

— Нет.

— Мы участвовали в гипнотическом сеансе?

— Не совсем. Я почему-то видела вас летящими по воздуху.

— Мы летели на канатах, как ты когда-то?

Рилли выглядела озадаченной.

— Не знаю. Я думаю, что нельзя летать по-другому. А может, — она нахмурилась, словно пытаясь расшифровать свое видение, — это другие люди летали вокруг вас.

— Ты видела сон о своем прошлом, Рилли! — воскликнула Корделия. — Ты грезила о том времени, когда получила предложение руки и сердца в воздухе.

— Возможно, — сказала Рилли неуверенно и рассмеялась. — Думаю, что ты права.

Корделия знала, что она должна дать ответ инспектору Риверсу. Она, конечно, не воспринимала его предложение всерьез. Он проявил и душевную щедрость, и мужское благородство, сделав такое предложение, однако он не понимал, что у нее были Рилли с миссис Спунс и Регина, которых она не могла оставить. В последний день Корделия набросила накидку, надела шляпку и перчатки, собираясь уходить, и в этот момент на пороге появились месье Роланд и Гвенлиам; он увидел коробки, словно запакованные обломки их былой жизни: зеркала, портреты с мнимыми предками, кастрюли и сковороды и, конечно же, мраморный Альфонсо.

— Давайте прогуляемся к площади, моя дорогая, вы и я, — обратился месье Роланд к Корделии.

Он увидел ее лицо: она не хотела возвращаться на площадь.

— Моя дорогая, вам придется однажды вернуться туда, чтобы пережить все заново. Давайте это сделаем в последний день вашего пребывания в Блумсбери.

Они сели в своих накидках, шляпах и перчатках на железную скамейку неподалеку от памятника мистеру Чарльзу Джеймсу Фоксу. Холодный грязный туман был сегодня особенно густым. Он окутывал фигуры людей, наполняя воздух металлическим привкусом, но прохожие, словно не замечая этого, быстро спешили по своим делам. Корделия слышала приглушенный звук движущихся телег и кабриолетов. Мимо проехал омнибус, и до их слуха донеслись крики и смех, когда в него пытались втиснуться еще несколько пассажиров. Старый дуб возвышался на площади, с него уже почти облетела листва. День был самым обычным. Это была площадь ее детства. Но Корделия зябко поежилась — не от холода, а от воспоминаний о ночном крике «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!», и она невольно порадовалась тому, что сидит здесь не одна. Корделия не заметила, с какой тревогой на нее посмотрел старый друг.

— Что вы намерены делать, моя дорогая?

— Я не имею ни малейшего представления. Инспектор Риверс попросил меня выйти за него замуж. Из жалости, конечно.

— Думаю, он очень привязался к вам.

Корделия пожала плечами.

— Конечно же, я не могу принять его предложение. Мы с Рилли должны будем снова вернуться к актерскому ремеслу.

Она оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на место, где прошли ее детские годы, и потерла ладони. Он увидел, что она мерзнет, и предложил пройтись. Они влились в поток прохожих, став неразличимыми; им были слышны звуки их собственных шагов. Они прошли мимо того места, где, не будь туман таким густым, могли бы увидеть пятна крови. Они миновали заросли кустарников, где тогда прятался бродяга. Месье Роланд услышал ее неровное дыхание. Наконец Корделия решилась заговорить.

— У Гвенни есть талант?

— У нее огромный дар, ваш дар.

Он остановился и внимательно взглянул на Корделию.

— Я думаю, вы понимаете, моя дорогая, что одному человеку дано управлять сознанием другого, но для этого надо обладать большой силой, и Гвенлиам, несмотря на все, что ей довелось пережить, имеет эту силу. Как и вы, Корделия. Но у Гвенлиам есть еще один несомненный дар. Ее отличает особенное богатство души.

Он прошел несколько шагов, пробуя подобрать самые простые слова.

— Гвенлиам воплощает собой доброту.

— Воплощает собой доброту?

Конечно, она знала, что он прав. Тетя Хестер тоже обладала этим ценным качеством. И таким же даром наделен месье Роланд. И вдруг Корделия подумала: «Гвенлиам была для Манон и Моргана матерью все эти годы. Больше, чем матерью — она была их сердцем».

— Она всегда будет внушать людям благородные помыслы, — сказал месье Роланд. — Как и Хестер.

— Да, — согласилась Корделия и рассмеялась. — У меня тоже есть дар, но боюсь, что я не являюсь воплощением доброты.

— У вас есть другие ценные качества, моя дорогая: сила и смелость, мужество, стойкость.

Она взглянула на него сухим строгим взглядом.

— Благодарю вас.

Он снова остановился и облокотился на железную перекладину у ворот. И Корделия вдруг увидела его, как будто освещенного вспышкой, — он был уже старым человеком.

— Послушайте меня, Корделия. Насколько я понимаю искусство гипноза, которое сейчас все чаще именуют гипнотизмом, оно призвано приносить пользу. Я говорю о хрупких вещах, потому что нам все еще неведомо, как работает человеческий мозг и что управляет нашим сознанием. Мы стоим лишь в начале пути. Но нам нельзя останавливаться. Вы, я, и особенно Гвенлиам, должны осознавать возложенную на нас миссию. И мы должны все время учиться. Так или иначе. Вопреки тому, что произошло с вами, а я знаю, что случилось много ужасных вещей, вам не следует сдаваться, ибо то, что мы делаем, слишком важно.

Хотя было еще не поздно, уже начинало темнеть, а туман становился все сильнее. Экипажи ехали, освещенные огнями, а на улице появился фонарщик со своей лестницей.

— Гипнотизм сильнее?

— Я думаю, что он может оказывать мощное воздействие на человека, которого гипнотизируют, если этот человек позволит гипнотизеру установить связь с собой.

— Это воздействие… — Она пыталась найти нужные слова. — Оно позволит человеку открыть в себе какие-то способности, эмоции?

— Да, человек может обнаружить свои сильные стороны, о которых даже не догадывался. Я верю в это.

Корделия тщеславно улыбнулась.

— Рилли находилась под таким сильным воздействием Гвенлиам, что увидела меня и мою дочь летящими в воздухе, как воздушные акробаты!

— Что бы ни произошло, мы не должны останавливаться на достигнутом, — сказал он. — Это наш долг, это наша привилегия, если хотите, — изменить жизнь людей в лучшую сторону.

— Я буду помнить ваши слова, — ответила она, однако в ее тоне не было энтузиазма.

Они отошли от парапета и двинулись дальше. Корделия бесстрастно вымолвила:

— Если вам по дороге, не могли бы вы проводить меня до Уайт-Холла? Я должна объясниться с инспектором Риверсом, до того как мы переберемся в Элефант.

И месье Роланд, который был воплощением доброты и лучше других знал, сколь дорог им Блумсбери, который волновался за судьбу своих самых дорогих друзей, галантно подал Корделии руку, согласившись разделить с ней вечер. Она с благодарностью приняла его тонкую руку.

Никто из них не заметил, как в сгущающемся мраке за ними двинулась фигура в длинном плаще с капюшоном, накинутым на голову.

* * *

Они спустились по Сент-Мартин-лейн, окутанные туманом, пересекли дорогу на Уайт-Холл и прошли к черному входу, миновав маленький двор Скотленд-Ярда. Корделия не хотела входить в департамент, не желая будить в памяти тяжелые воспоминания. Но, в конце концов, это было всего лишь небольшое здание. Она поблагодарила месье Роланда, который махнул ей на прощание рукой и исчез в темноте. К счастью, констебль Форрест увидел, как она вошла, и, поспешив навстречу, проводил ее в комнату, где несколько констеблей и инспектор стояли, склонившись над картой.

— Сэр? — обратился к своему начальнику констебль Форрест.

Когда инспектор увидел Корделию, его лицо осветилось улыбкой. Он откашлялся и сказал присутствовавшим в комнате, что скоро вернется. Она заметила, как в их глазах мелькнуло любопытство, словно они желали сказать: «Подлая шлюха, готовая загипнотизировать всех нас».

— Надеюсь, что я не потревожила вас. Я не могу оставаться здесь долго.

— Совсем нет. Раз вы спешите, я провожу вас, если вы, конечно, не возражаете против прогулки по грязным и веселым улицам Лонг-Акра и Друри-лейн.

— Как вам известно, я хорошо с ними знакома, — пожав плечами, ответила Корделия. — Давным-давно я работала на Друри-лейн в театре, — она снова бросила на него взгляд, — и моя мама в нем тоже работала. Грязь и веселье были частью нашей жизни. Вы же сами были посетителем заведения миссис Фортуны.

— Жаркое миссис Фортуны — это что-то особенное, — сказал он.

Корделия рассмеялась.

— Да, оно, можно сказать, сделало ее знаменитой.

Он улыбнулся и предложил ей руку, но ничего не говорил, пока они не пересекли Друри-лейн; вокруг них бурлила жизнь, дороги были заполнены экипажами.

— Итак, мисс Престон? — не останавливаясь, спросил он.

— Завтра мы все покидаем Блумсбери. Переезжаем в Элефант. Потом решим, что нам делать дальше. Мы с Рилли намерены найти какую-нибудь работу в театре. Какого бы высокого мнения о гипнозе ни был месье Роланд, для нас этот путь, похоже, закрыт навсегда.

Корделия говорила резко, чтобы он понял причины ее отказа. Она не ждала от него ответа.

— Мы вынуждены уехать, потому что не можем позволить себе оставаться в таком доме. Но, думаю, мы не пропадем. Мы что-нибудь придумаем…

Она была в отчаянии, чувствуя, что ведет себя несправедливо по отношению к мужчине, который был ей настоящим другом.

— Инспектор…

— Меня зовут Артур. Полагаю, что меня назвали в честь знаменитого кельтского воина. Прихоть моего отца.

— Артур. Прошу вас, называйте меня Корделией.

— Благодарю вас, Корделия. Думаю, что вас назвали в честь героини «Короля Лира».

— Я уже говорила вам, что моя мать была актрисой.

Он увидел, как в темноте ее лицо исказилось гримасой.

— И теперь Корделия из «Короля Лира» будет жить на Пикок-стрит в Элефанте.

— Я знаю Пикок-стрит, — сказал он, глядя на ее лицо, выхваченное из темноты светом фонаря. — Она очень отличается от Бедфорд-плейс.

— Ничего не поделаешь, Артур. Я хотела поблагодарить вас. Ваше предложение было проявлением щедрости, конечно. Но… — Она говорила очень медленно. — Еще я должна попросить у вас прощения… Я и не думала, что создам столько проблем для вас. Рилли сказала, что в газете поместили критическую статью о работе вашего департамента.

— Ну и что же, — махнул он рукой. — Убийство в Камден-Тауне сейчас привлекает все внимание: в омнибусе была дюжина свидетелей того, что убийца везла голову жертвы с собой.

Они свернули на Друри-лейн, и туман поглотил их, заглушив все звуки вокруг. Инспектор шел так, чтобы уберечь одежду своей спутницы от грязи и брызг, летящих из-под копыт лошадей и колес экипажей. Время от времени мимо проносилась карета, на мгновение освещая их лица.

— Я живу, чтобы бороться, — сухо ответил он ей. — Поверьте мне, ваше дознание было не единственным, на котором так и не прозвучала правда. — Он не стал добавлять, что мистер Танкс вполне благосклонно отнесся к такому исходу дела.

— Полагаю, вы пришли не для того, чтобы в конце концов сказать, что рассмотрели убийцу лорда Моргана Эллиса?

— О нет, — торопливо проговорила она, желая покончить со всем этим как можно скорее. — Я пришла сказать, что вы не можете на мне жениться. Я очень благодарна вам, как и все мы. Но я не могу выйти замуж. Я слишком привыкла к ощущению независимости, а теперь к этому добавилось то, что произошло так много трагедий.

Она остановилась. На мгновение он накрыл ее ладонь своей — ему было невыразимо тяжело видеть боль в ее глазах. Она удивилась и поспешила продолжить:

— Как я уже сказала, мы с Рилли намерены найти себе работу. Мы снова вернемся на сцену, ведь нам надо найти способ обеспечить себя. Скандал не может помешать актрисе. А вы, детектив, не можете жениться на актрисе, которая к тому же имеет скандальную репутацию. — Он попытался прервать ее, но она быстро закончила: — Я ни за что не оставлю Рилли, миссис Спунс и Регину. Мы вместе выдержали столько испытаний! Именно Регина дала деньги на то, чтобы мы открыли свое дело, а в тот момент мы вовсе не были уверены в успехе.

— Это та старенькая леди, которая любит истории с убийствами и читает Библию?

— Да. У нее были деньги. Мы не спросили, откуда — решили, что она могла сочинять эти стихи для газетных листков, которые они там печатают вместо новостей. Выходит, что она работала и на авторов, и на их жертв. — Они оба рассмеялись. — Но я хотела сказать вам, что высоко ценю ваши чувства. Вы сделали мне предложение, в то время когда другие предпочли бы забыть о том, что я вообще существую.

— У вас нет больше клиентов?

— Нет. Только любопытствующие.

— Мне очень жаль.

— Я бы хотела, чтобы дела шли иначе, ради Гвенлиам. Месье Роланд открыл у нее талант, и это так отрадно слышать.

Инспектор понимающе кивнул.

— Так или иначе, но я знаю, что она заслуживает самого лучшего. Она замечательная.

— Да, она замечательная во всех отношениях девушка.

— Да, — повторила Корделия. — Она напоминает мне мою тетю.

Они пошли по Литтл-Рассел-стрит, мимо большой церкви, пересекли дорогу, ведущую в старый подвал, а потом миновали фонарь. Она указала ему на подвальчик, спрятанный в тени.

— Вон там моя тетя практиковала гипнотические сеансы. Люди не знают, насколько это древнее искусство, именно там я жила всю свою жизнь с тетей и матерью. Здесь мы с Рилли принимали наших первых посетителей. — Она бросила в его сторону быстрый взгляд. — И именно сюда я прибежала в ночь убийства.

Они остановились у дома, и Корделия с грустью посмотрела на окно подвальчика. Он увидел, что она ностальгирует по ушедшим временам.

— Вы любили это место? — Он посмотрел на площадку у подвальчика, замусоренную и неприглядную, на железные ступеньки, ведущие вниз, на окошко, из которого, наверное, можно было увидеть только ноги прохожих, и на черного кота.

— О, только посмотрите, кто здесь!

Корделия наклонилась, и кот тут же подскочил к ней, выгнув спину.

— Да, — гладя кота, призналась она. — Это место мне дорого как память. Но все это в прошлом. — Она резко поднялась и расправила свой плащ.

А затем инспектор Риверс сделал нечто странное. Он взял ладонь Корделии, затянутую в перчатку, и поцеловал ее. Другой рукой он коснулся ее лица, провел по щеке и опустил ладонь к шее.

Прошла вечность, с тех пор как мужчина так нежно касался ее, и Корделия Престон на мгновение оцепенела от неожиданности. Она смотрела на него, потрясенная до глубины души.

— Я…

Корделия не могла вымолвить ни слова, зная, что ее щеки залил густой румянец. Она надеялась, что ее замешательство останется незамеченным в темноте. Однако он прекрасно понял ее чувства. Ему довелось видеть эту женщину в разных обстоятельствах, он наблюдал за ней, а за это время произошло так много всего: смерть Эллиса, смерть Манон, смерть Моргана, дознание. Она вдруг отвела взгляд, глубоко смутившись. Благодарение небесам, настоятель церкви Сент Джордж был занят и не мог стать свидетелем этой сцены.

Инспектор Риверс был детективом. Он получил ответ на свой вопрос.

— Я отведу вас домой, — сказал он, предлагая ей руку.

Она неуверенно приняла ее. Ее ладонь слегка задрожала.

— Мы останемся друзьями?

— Да, — вымолвила она, надеясь, что он ее понял. — Мы останемся друзьями.

Инспектор Риверс думал сейчас только об этой женщине рядом с ним, поэтому детектив в нем на мгновение уснул, и он, всегда такой внимательный к звукам лондонской ночи, не заметил, что фигура, укутанная в плащ с накинутым на голову капюшоном, следит за ними из темноты.

 

Глава двадцать восьмая

В тот вечер они прощались со своим домом в Блумсбери, с его прекрасными высокими комнатами и прозрачными дверями, ведущими в сад, где их всегда так радовал каменный ангел, с туалетной комнатой. Завтра утром должны будут приехать тележки, на которые погрузят всю их жизнь на Бедфорд-плейс, и они отправятся на Пикок-стрит, где поселятся неподалеку от месье Роланда. (Корделия была шокирована, увидев две пустые комнаты на Пикок-стрит. Обняв Рилли, она разрыдалась, и подруга расплакалась вместе с ней; ни одна из них не нарушала молчания.) Они будут ближе к Моргану. Манон хотя бы похоронили рядом с отцом, а Морган лежал один в холодной земле, на Элефанте, где никогда раньше не был.

Они сели по своему обыкновению в уютной гостиной, зажгли лампы и развели огонь в камине; яркий свет падал на бутылку с портвейном, которая как будто сияла. Регина и миссис Спунс тоже находились здесь, так как повод был совершенно особенный, и у них было прекрасное настроение. Окна не были зашторены, но туман стоял такой плотный, что едва можно было различить фигуру каменного ангела в саду, которому женщины непременно хотели сказать «до свидания». Миссис Спунс приняла от Гвенлиам маленький стаканчик с портвейном и улыбнулась, похлопав девушку по тонкой руке. Корделия прекрасно понимала, каких усилий стоит ее дорогой дочери сидеть в этой комнате и делать вид, что у нее хорошее настроение. Корделия и сама была в мрачном расположении духа. Она посмотрела на то место на стене, где раньше висела картина Моргана, теперь заботливо упакованная вместе с зеркалами и головой мраморного Альфонсо. Она покидала Блумсбери и не следовало делать из этого трагедии. Они должны радоваться дню, который приходит, и без скорби провожать день, который уходит. Женщины пили портвейн и обсуждали планы на следующее утро. Регина снова выглянула в сад, желая еще раз увидеть столь полюбившееся ей место.

— В темноте бродит убийца, — как ни в чем не бывало объявила она.

— О Регина! — с укором отозвалась Рилли, засмеявшись.

Она встала, чтобы задернуть шторы, но все же решила взглянуть в окно еще раз.

— Что там такое? — неуверенно протянула она.

Все пятеро поднялись с мест и прильнули к окнам — миссис Спунс, подражая остальным, ей нравилось ощущать прикосновение стекла к щеке. Пять пар глаз всматривались в темноту. Ничто не шелохнулось.

А затем Рилли сказала:

— Я думаю, что это наш каменный ангел хотел помахать нам на прощание.

И пять женщин, прильнувшие к окну, еще раз взглянули в темноту и дружно помахали ангелу, после чего Рилли задернула занавески.

Корделия была погружена в дремоту (она уже разучилась спать), как вдруг услышала, что дверь в спальню тихонько открывается. Она тут же проснулась — от нее не ускользнуло, что вошедший старается остаться неуслышанным. Корделии хотелось произнести имя дочери, но какой-то инстинкт подсказал ей, что надо молчать. Она старалась не выдать своего присутствия в темноте даже вздохом. Лишь стук ее собственного сердца, казалось, нарушал тишину в комнате. Регина сказала, что в саду притаился убийца. Корделия вспомнила, где стоят свечи.

И снова у двери послышалось движение: кто-то тихо притворил дверь, и Корделия воспользовалась моментом, чтобы достать спички. Еще некоторое время было тихо, а затем она услышала, как кто-то начал двигаться по комнате, не совсем уверенно, но подбираясь все ближе к ней. Она уловила чье-то дыхание. «Это не Гвенлиам», — в панике подумала Корделия. Скрипнула половица, и снова на минуту установилась мертвая тишина.

Корделия поняла, что все надо делать очень быстро. В одно мгновение она зажгла свечу у кровати. Комната озарилась бледным светом. В темноте мелькнули какие-то тени. Ну как она могла не поверить Регине? В саду действительно притаился убийца. Посреди комнаты замерла леди Розамунд, застигнутая врасплох, и тень от ее фигуры зловещим пятном лежала на потолке. Капюшон упал с ее головы, и Корделия в ужасе отшатнулась: она уже однажды была свидетелем безумной ярости этой женщины.

Женщина в темном плаще заговорила:

— Я следила за этим домом. Я знала, где искать вашу комнату.

Ее высокий надменный голос звучал, как ржавая пружина. Корделию все больше охватывал страх. «Она безумная. Я должна помнить о том, что она лишена разума», — твердила она себе.

— Что вам нужно? — Корделия не сумела подавить страх, и паника, охватившая ее минуту назад, прорвалась в ее тоне.

Они слышали дыхание друг друга. Они смотрели одна на другую не отрывая глаз.

— Не думайте, что вам удастся загипнотизировать меня. Я сильнее.

Женщина говорила в полный голос.

— Чего вы хотите? — Корделия заставила себя говорить спокойно, чтобы выиграть время.

— Мой муж сказал мне, что вы мертвы.

Корделия хватала воздух ртом.

— Ваш муж обошелся подло с нами обеими.

Этот странный разговор начался, как обычная беседа.

— Думаю, что вы уже должны чувствовать себя отомщенной.

— Вы знаете, каким образом я выяснила, куда он направлялся в тот вечер?

— Как? — шепотом спросила Корделия.

— Я прочла вашу записку о Моргане.

«Она смеется? Это смех?» Тени, мерцание свечи.

— Я не могла даже представить себе, кто скрывается под этим именем. Почему вы пишете ему о Моргане, ведь все это не имело смысла. Это невозможно!

Корделия почувствовала, что на женщину накатывает новый приступ ярости. Ее дыхание стало учащенным, и Корделия тоже дышала все быстрее от страха за свою жизнь.

— Я не могла поверить, что прожила в обмане более десяти лет. Затем я прочла дневник Гвенлиам — она и понятия не имела, что мне известно о нем. Я не заглядывала в него много месяцев, потому что Гвенлиам писала о ничего не значащих вещах.

«Она смеется? Это смех?»

— Но я поняла тогда, что Гвенлиам нашла вас, что вы живы, — ее высокий голос зазвенел от гнева, — и что муж предал меня. Я, а не вы, занималась образованием этих детей. Я представила их свету, самой королеве, моей кузине — я сделала это для ваших незаконнорожденных детей.

Корделия попыталась подняться на кровати, боясь задохнуться.

— Муж сказал мне, что вы умерли. Я уронила кинжал и не могла его найти. Потом я решила убедить их, что он подарил его вам.

«Я должна помнить, что эта женщина безумная. Мне не следует с ней спорить, надо позвать кого-нибудь на помощь». Корделия уронила коробку со свечами на деревянный пол. Звук эхом отозвался в комнате. Услышали ли ее? Леди Розамунд продолжала свою речь:

— Я пришла за Гвенлиам, она единственное, что у меня осталось от прошлого. Я воспитала ее и хочу забрать отсюда свою дочь, вы не имеете морального права быть с этим ребенком. Я следила за вами, я все знаю.

«Что она хочет этим сказать? Следила?» Обе женщины теперь дышали прерывисто, словно у них в горле застряло разбитое стекло.

— Вы ее не заслуживаете, Гвенлиам настоящая леди, несмотря на свое происхождение. Вы развращали молодых девушек, говоря с ними на запретные темы. Я видела вас с разными джентльменами. — Ее голос звучал, как звон колокола. — Вы, можно сказать, висели на них. А тот полисмен, которого я заметила рядом с вами, вел себя неприлично, и вы позволили ему это. Второй джентльмен вообще годится вам в отцы. Наверное, они ваши клиенты. Я знаю, что вы просили у Эллиса денег. Я помню, как он сказал вам… — Корделия услышала в ее голосе безумие, горечь и ненависть. — Он сказал, что наймет для вас комнаты и позволит детям видеться с вами. Шлюха! Он еще смел говорить о любви!

И вдруг леди Розамунд бросилась на Корделию. В ее руке сверкнул нож. В характере ее намерений не приходилось сомневаться — она была готова на любое преступление.

В страхе и ярости Корделия прыгнула на свою обидчицу: годы боли и унижения дали ей силы сопротивляться, и ее тоже словно охватило безумие. Корделия Престон и леди Розамунд Эллис сцепились, царапая друг другу лицо и борясь за обладание сверкающим ножом.

— Вы глупая идиотка! Да как вы смеете меня оскорблять! Я не шлюха. Моя жизнь рухнула из-за вашей ревности! — Огромные тени зловеще плясали на потолке. — Но я промолчала и спасла вас своим молчанием. Я видела все, что случилось в ту ночь на площади Блумсбери!

Корделия кричала во весь голос, словно никогда и не училась манерам леди, она дралась за свою жизнь, в ней проснулась дочь Кити и Хестер.

Дверь в спальню широко распахнулась. Рилли и Гвенлиам влетели в комнату, в ночных рубашках, со свечами в дрожащих руках. Они увидели двух женщин, сцепившихся в схватке. Гвенлиам закричала и ухватилась за леди Розамунд, пытаясь оттащить ее от матери. Рилли быстро подошла к Корделии, удерживая ее за руки, и тут к ним подоспела Регина с полным ночным горшком. Сразу же оценив ситуацию, она обрушила горшок на голову леди Розамунд. И наконец, к ним явилась миссис Спунс, с небрежно наброшенной на шею рубашкой, — она хотела повеселиться вместе со всеми.

Перед тем как леди Розамунд рухнула наземь, из ее рук выпал прекрасный кинжал.

Тени вдруг замерли, большие, неподвижные, все еще отражаясь на потолке. Кинжал, рукоятка которого была усыпана драгоценностями, лежал рядом, не замечаемый никем. Вначале они не поняли, почему не только леди Розамунд, но и Гвенлиам упала на пол спальни в Блумсбери, освещенной множеством свечей. Послышался скрип. Миссис Спунс опустилась на колени.

— Здравствуй, моя дорогая, — сказала она, когда серые глаза наконец открылись.

 

Глава двадцать девятая

В Олд Бейли, где проходил суд над леди Розамунд Эллис, обвиняемой в убийстве своего мужа лорда Моргана Эллиса и в попытке убийства мисс Корделии Престон, которая много лет назад была его любовницей, в качестве свидетелей были вызваны не только Корделия и Рилли, но и Регина.

Регина с удовольствием приняла участие в разбирательстве, которое собрало столько зрителей. Она клялась, она кричала, она цитировала Библию. «Бог видит все!» — восклицала она. Или: «Я подниму глаза, и мне откроются холмы!» Она знала стилистику грошовых изданий и вдоволь накормила толпу подобными фразами, как будто читала очередной отрывок для миссис Спунс. Регина чувствовала себя героиней.

— Стояла темная-темная ночь, — драматично начала она. — Но перед этим, должна вам заметить, в моей душе уже поселилось беспокойство. Я взглянула в непроглядную тьму лондонской ночи и увидела фигуру, которая была похожа на привидение. Настоящий злой дух. Я ощутила тревогу и отправилась спать, но была готова к тому, чтобы поднять глаза и увидеть холмы.

Даже статус Корделии теперь претерпел изменения. В ходе этого судебного разбирательства (как догадались на дознании присяжные) стало совершенно очевидно, что она знала имя убийцы лорда Моргана Эллиса, но скрыла его. Конечно, о том, чтобы вернуть Корделии положение уважаемой леди, и речи не шло: она была актрисой, она говорила с молодыми девушками на непозволительные темы, однако теперь ее окружал ореол благородства: она имела возможность отомстить женщине благородного происхождения, отнявшей у нее любовь лорда, но не стала этого делать. Если бы Корделия объявила о своем уходе в монастырь и провела остаток дней, совершая только добрые дела, то, возможно, тогда она получила бы прощение, но, конечно, только после смерти.

Мистер Персиваль Танкс, коронер, и инспектор Артур Риверс из нового детективного департамента понимали, что им удалось избежать сурового выговора только по счастливой случайности. Судья вызвал их обоих в свой кабинет.

— Теперь я понимаю, почему присяжные в ходе дознания выражали столько недовольства.

Конечно же, он знал, что случилось, потому что видел, каких трудов стоило мистеру Танксу удержать деликатное равновесие в ходе следствия.

— Справедливость превыше всего.

— Но показания так и не были даны, — робко возразил мистер Танкс. — Показаний не было.

— И я могу это подтвердить, — мрачно заметил инспектор Риверс.

Каждый день Корделия и Рилли являлись в Олд Бейли в сопровождении бледной девушки, дочери потерпевшей, которую ударила ножом оглушенная ночным горшком леди Розамунд. Удар предназначался Корделии, однако поразил Гвенлиам, которая пыталась оттащить свою мачеху. Ее рука вовремя закрыла сердце. Люди, увидев бинты, быстро отворачивались, чтобы не встретиться взглядом с девушкой, не видеть ее раненой руки, ее запавших глаз. Казалось, что ничего больше не может произойти с ней, — все самое ужасное уже случилось в ее жизни. Шестнадцать лет, воспитана как леди, но осталась ни с чем.

Леди Розамунд Эллис привозили в зал из тюрьмы Ньюгейт, но она оставалась отрешенной и молчаливой. Все готовы были проявить к ней сочувствие, однако она дала ясно понять, что не нуждается в нем, ни разу даже не взглянув на женщин, обитательниц Элефанта. Она верила в то, что живет по другим правилам (и, в конце концов, разве коронер мистер Танкс не верил в то же самое?). Оказалось, что существовало два кинжала, и оба были настоящими произведениями искусства. Они достались леди Розамунд от ее дедушки, короля Георга III. За все время суда леди Розамунд заговорила лишь однажды, отказавшись во всех других случаях унижать себя публичными выступлениями перед простолюдинами. Она хотела вернуть свои кинжалы. «Они мои, — заявила она. — Они принадлежат только мне».

Ее величество королева Виктория лично следила за ходом дела: конечно, не могло быть и речи о смертной казни через повешение, потому что осужденную признали невменяемой. Она была не просто лишена рассудка, она была женщиной благородного происхождения. К таким людям применимы другие правила, и, кроме того, надо было учитывать, что обвиняемая была жестоко обманута своим лицемерным мужем. Люди бормотали себе под нос, что это настоящая трагедия, ужасная трагедия; многие выражали надежду на то, что мистер Чарлз Диккенс использует сюжет этой истории для одного из своих будущих творений.

В последний день судебного разбирательства вынесение приговора было отложено, чтобы аристократические умы немного пришли в себя, и Гвенлиам решила отправиться в тюрьму Ньюгейт. Корделия и Рилли были крайне возмущены.

— Я должна это сделать, — тихо вымолвила Гвенлиам.

Они молча прошествовали весь короткий путь от Олд Бейли до Ньюгейта, и вот перед ними показались тяжелые железные двери, охраняемые часовыми. Рука у Гвенлиам была все еще забинтована.

Они услышали, как поворачиваются в дверях ключи: звук шагов гулко отзывался в холодных коридорах. Гвенлиам вошла внутрь вместе со смотрителем тюрьмы. Двери открывались и закрывались с резким щелчком. Воздух был темным, сырым, холодным, а вся обстановка пугающей. Корделия и Рилли ждали возвращения этой необыкновенной девочки с тяжелым предчувствием.

И вот Гвенлиам вернулась. Ее лицо было таким усталым, бледным; она шла, высоко подняв голову, словно боялась сломаться. Они не задали ей никаких вопросов, решив подождать. Рилли, которая отвечала за их расходы, настояла на том, чтобы они взяли кабриолет до Элефанта.

— Она не захотела со мной разговаривать, — наконец вымолвила девочка. — Я ждала, но она не произнесла ни слова. Я сказала, что мы перед ней в долгу. Именно она, а не папа, позаботилась о нашем образовании, которое пристало юным леди, хотя теперь я не знаю, насколько оно было нам необходимо.

Она не стала говорить о том, что ее сестре оно принесло сомнительную пользу (и они представили себе прекрасную, измученную предсмертной агонией девушку в свадебном платье). Голос Гвенлиам был спокойным, но она ежилась, словно плохо чувствовала себя. Корделия взяла ее руку.

— Теперь все уже позади, — проговорила Корделия ровным голосом. — Вся та жизнь уже в прошлом.

Они прибыли домой, на Пикок-стрит. Регина предприняла героическую попытку разжечь огонь, однако труба оказалась настолько забита сажей, что дым повалил обратно в большие, продуваемые сквозняками комнаты, где беспокойно мигали свечи, а в углах что-то шуршало. В этом доме не было ни кухни, ни туалета, лишь зловонная сточная яма в задней комнате. В этом доме надо было зажимать уши, чтобы не слышать ночных криков, которые, возможно, срывались с твоих собственных губ.

 

Глава тридцатая

На следующий день, когда босоногий мальчик вскарабкался по трубе, чтобы почистить ее, посылая ругательства по адресу Рилли (которая в ответ не скупилась на слова), на Пикок-стрит доставили письмо, первоначально адресованное в Блумсбери. Его принес мальчик от миссис Фортуны. Он потребовал дополнительной платы, за то что пришлось обегать весь Лондон. Рилли, которая в другие дни дала бы ему шиллинг, бережно отсчитала лишь четыре с половиной пенса. В комнату посыпалась сажа, и черная пыль покрыла все вокруг: одежду, стулья, и, наконец, вниз упала дохлая птица. Голубь.

— Проклятая грязь, — озираясь вокруг, выругалась Регина.

Письмо было адресовано мисс Корделии Престон.

«Дорогая Корделия,

Прошу вас, придите ко мне, потому что у меня есть новости, которые могут утешить вас в этот непростой час.

Искренне ваша,

Флора Фортуна (миссис),

из своего заведения».

Снова посыпалась сажа, Регина подняла мертвого голубя и выбросила его на улицу. Гвенлиам смотрела в одну точку. Она витала мыслями где-то далеко, отрешившись от происходящего.

— Я не могу, — сказала Корделия.

— Ты обязана, я пойду с тобой, — приободрила ее Рилли, хватая их накидки.

— Мне не хочется идти в заведение миссис Фортуны.

— Корди, у тебя нет выбора. Наверное, это касается работы. Нам нужна работа.

Они умылись холодной водой, которую принесли с улицы, и попытались очистить одежду от грязи и золы. То, что они носили траур, было сейчас кстати, потому что черная сажа покрывала все вокруг толстым слоем. Корделия с большой неохотой надела шляпку, а Рилли чмокнула в щеку потрясенную бледную Гвенлиам. Им пришлось идти пешком: они вышли на Элефант после полудня, а прибыли в заведение миссис Фортуны только под вечер. Женщины оставляли за собой маленькие черные следы и всю дорогу строили планы на будущее, в котором не должно быть места работному дому. Проходя мимо здания на Винегар-Ярде, они поспешно отвернулись. Сразу за работным домом был вход на Друри-лейн. Они поднялись по шатким ступенькам, ведущим в «Кокпит». Был довольно ранний час для обычных посетителей этого заведения, и женщины надеялись, что не встретят своих бывших коллег. Им было тяжело даже представить себе возможную встречу с мистером Трифоном. Они привели себя в порядок, однако и одежда, и волосы пропахли дымом.

В комнате сидела танцовщица Олив и читала по слогам дешевую газету, а мистер Юстас Онор наигрывал что-то на арфе. Когда они увидели Корделию и Рилли, их лица осветились радостью. Олив поднялась им навстречу и обняла их.

— Привет, привет, мои дорогие! Вы стали знаменитостями, у миссис Фортуны припасены для вас новости. А у меня есть работа на ближайшие три месяца! Только представьте: я буду танцевать в Ковент-Гардене! Какое удачное время, миссис Фортуна, вот и они! Корделия и Рилли уже пришли!

Мистер Онор все играл. В зал, спеша, вошла миссис Фортуна.

— О, какая радость! Девочки, у меня из-за вас столько проблем было, ну да ладно! У меня ведь доброе сердце, я зла ни на кого не держу, так что оставайтесь моими друзьями и постоянными посетителями.

Она словно не замечала их бледности и того, что они были в черном. А может, осознавая, что Корделия переживала не лучшие времена, намеренно обходила эту тему. У миссис Фортуны были новости, и это волновало ее больше всего.

— Я готова была упасть, когда получила это письмо. Конечно, я его открыла, ведь на нем стоял адрес моего заведения, так что, можно сказать, оно было адресовано и мне тоже. Ну и ну!

— Портвейна, — машинально сказали Корделия и Рилли (хотя Рилли ужасно не хотелось расставаться даже с лишним пенни).

— Портвейн и письмо, — распорядилась миссис Фортуна, бережно отсчитывая деньги.

Наконец она положила конверт со множеством штампов и отметок перед Корделией, потому что письмо было адресовано мисс Корделии Престон, до востребования, по адресу «Кокпит» у миссис Фортуны, Друри-лейн, Лондон. Олив и мистер Онор подошли ближе, а Сьюзан Фортуна со своим большим животом даже не сдвинулась с места. Карлики-танцоры Джеймс и Джоллити тоже подошли к столику Корделии — всем было известно содержание этого необычного послания. Вдохновленная присутствием коллег и выпитым портвейном, Корделия открыла уже вскрытый конверт. Письмо пришло из Нью-Йорка, из Америки.

«Уважаемая мисс Престон!

Позвольте мне представиться. Меня зовут мистер Силас П. Свифт, я известен в этой стране как импресарио и управляющий цирком, хотя предпочитаю называть свое детище театром развлечений. Мы находимся в Нью-Йорке, но наши гастроли с огромным успехом проходили в Пенсильвании и Цинциннати. Провиденс, как Вы, возможно, знаете, является центром месмеризма, а в Цинциннати работает гипнофренологическое общество. Все, от мала до велика (особенной популярностью это искусство пользуется в Провиденсе, хотя я не могу найти объяснения этому интересу), страстно увлекаются изучением данного феномена. Надеюсь, что этот интерес может быть выгоден нам обоим в связи с моим предложением.

Хотя в моей труппе выступают певцы с прекрасным репертуаром, эквилибрист, дрессировщик с танцующим медведем и акробаты…

— Я же сказала, что видела людей, летающих вокруг! — закричала Рилли.

Я все же склоняюсь к мысли о том, что интерес публики к гипнозу надо поощрить. У меня выделено место для человека, который способен продемонстрировать свои умения в этой области. У нас уже был опыт выступления проповедника, который пользовался большой популярностью, однако он покинул труппу. Он произносил прекрасные речи, демонстрируя свое ораторское искусство, и даже вырывал зубы на глазах у публики. Если Вы готовы показать людям свои способности ясновидения, общения с духами и другие необычные номера, мы будем чрезвычайно рады».

Корделия то краснела, то бледнела, пока читала письмо. Она снова возвращалась к одному слову: Америка!

«Ваша слава достигла наших берегов. О Ваших несчастных жизненных обстоятельствах писала «Нью-Йорк кроникл», а за историей убийства лорда Моргана Эллиса мы следили самым пристальным образом. Я понял, что наряду с занятиями гипнозом Вы также выступали на сцене. Какое счастливое стечение обстоятельств, ведь это настоящая находка для моего театра развлечений!

Нет нужды лишний раз напоминать Вам, мисс Престон, о том, что интерес к Вашему имени очень велик, поэтому Вам понятно мое нетерпение поскорее видеть Вас здесь, пока эта история у всех на устах. Вас здесь называют мисс Престон из Блумсбери в Лондоне, — именно так Вас представляли в газетах.

Мисс Престон, наша держава — это место бесконечных возможностей для тех, кто отважится рискнуть. И Вы должны знать, что наша страна, как никакая другая, открыта для новых идей.

Я хотел бы предложить Вам, мисс Престон, контракт на пять месяцев с жалованьем не менее пятидесяти долларов в неделю. Смею Вас уверить, это щедрое предложение, так как справедливость — свойство моей натуры. Кроме того, я осознаю, что Ваше присутствие украсит мою труппу. Вы будете демонстрировать свои умения на сцене нашего театра, и я готов отвести Вам лучшее время, поскольку хочу, чтобы Ваш номер стал гвоздем программы. Я намереваюсь разместить Ваше имя на афише не под названием представления, а сверху, что только подчеркнет Ваш высокий статус актрисы. Я планирую представить Вас как мисс Престон из Блумсбери в Лондоне.

Надеюсь на быстрый ответ, так как наступающее лето ознаменует новый сезон для моей труппы.

Я встречу Вас в порту, как только буду знать точное время прибытия и название корабля. Кроме того, я обещаю, что позабочусь о месте Вашего проживания в Нью-Йорке, если Вы изложите свои условия.

С нетерпением жду Вашего скорейшего ответа и выражаю надежду на наше плодотворное сотрудничество.

Имею честь оставаться

Вашим верным слугой, мэм,

Силас П. Свифт,

антрепренер».

Корделия перечитала письмо, и Рилли тоже бегло просмотрела его. Олив и мистер Онор читали его, глядя Корделии через плечо (хотя им уже было известно его содержание). Миссис Фортуна стояла с гордым видом, так как знала весь текст письма наизусть.

— Мне интересно было бы узнать, мисс Престон, — сказал мистер Онор, выступавший клоуном, — мог бы я присоединиться к вам?

Он заметил, что Корделия не слышит его, но продолжил в отчаянии:

— Дети так любят меня. Я бы мог развлекать их, пока вы проводите свои гипнотические сеансы.

— Пятьдесят долларов — это двадцать фунтов, — объяснила миссис Фортуна. — Убийство себя окупает, не так ли?

Она заметила гневный взгляд, которым ее тут же наградила Корделия.

— Я хотела сказать, что когда имеешь отношение к громкому процессу, то невольно приобретаешь славу, — поспешила исправиться она.

— Разумеется, никто не хотел сказать ничего дурного, — заверил ее мистер Онор, клоун. — Так что же, подумаете обо мне?

— Конечно, никто не откажется от того, чтобы его имя напечатали в газетах, — сказала Олив. — Разве я не права, Джеймс? Джоллити, вы слышите меня?

Карлики-танцоры от возбуждения сделали несколько чечеточных па.

— Америка, — едва слышно вымолвила Корделия, и в этот момент в заведение вошел мистер Трифон.

— Мисс Престон! — воскликнул он. — Вы видели письмо? Моя дорогая, как вам мое выступление на дознании?

— О, мы так благодарны вам, мистер Трифон, — отозвалась Рилли. — Я считаю, что вы выглядели потрясающе в своем плаще и таком модном галстуке.

Он поклонился, сохраняя королевскую осанку.

— Всегда к вашим услугам, мои дорогие леди, — ответил он. — Возможно, мы сможем присоединиться к вам в Америке. Возможно, мы даже сумеем возродить идею постановки бессмертного господина Шекспира. — Очевидно, мистер Трифон забыл о слоне.

Запах жаркого начал наполнять комнату. Прошло всего пять дней, с тех пор как оно «попало» в котел, и, конечно, все могло быть хуже, но тем не менее запах был весьма ощутимым.

— Но что, если он шарлатан? — язвительно спросила миссис Фортуна (хотя, конечно, она не могла не заметить, на какой дорогой бумаге было написано письмо).

— Шарлатан?! — возмутился мистер Трифон. — Мистер Силас П. Свифт не может быть шарлатаном. Он один из самых известных антрепренеров Америки. Неужели вы этого не знаете? Он знаком с Эдмундом Кином. Разве вам это не ведомо?

Если бы не запах жаркого, Корделия, которая все еще держала письмо в руках, подумала бы, что потеряла рассудок.

По дороге на Пикок-стрит они с Рилли только недоуменно переглядывались, не в силах говорить. Столь неожиданный поворот событий сбил их с толку. Корделия постоянно опускала руку в карман, чтобы убедиться, что письмо Силаса П. Свифта на месте. Они все время спотыкались на неровном покрытии моста, когда переходили через реку. А затем, уже дойдя до стоянки экипажей на Элефант и Касл, начали смеяться. Женщины смеялись так сильно, что слезы текли из глаз. Им просто повезло не встретиться с констеблем, который наверняка арестовал бы их, приняв за подвыпивших уличных женщин.

В тот вечер они собрались все вместе, и миссис Спунс по ошибке перевернула свой ночной горшок. Они снова и снова перечитывали письмо и грезили об Америке. Америка вместо работного дома на Винегар-Ярде. Регина внезапно вспомнила о своем жившем в Нью-Йорке младшем брате, говоря о нем неизменно: «мальчик Алфи». Гвенлиам, на бледных щеках которой проступил румянец, только и делала, что повторяла: «Америка? Новая страна?» Рилли сидела рядом с миссис Спунс, спрашивая ее, хотела бы она отправиться через океан на корабле. Старая леди улыбалась, как всегда, но, если бы она понимала хоть что-нибудь, разве отказалась бы от Америки? Ее тоже страшила бы перспектива оказаться в работном доме. Они без устали повторяли: «Двадцать фунтов в неделю!», у них не было и мысли о том, чтобы отказаться от предложения. Они точно знали, что поедут в новую страну, поедут все вместе, всем домом: разве не потому они выдержали все страшные испытания, что рассчитывали друг на друга? Они теперь были готовы или умереть, или доплыть вместе. Они должны восстановить свой высокий статус. Веру в их профессионализм им внушил месье Роланд, но выступления в цирке его не обрадуют, однако, с другой стороны, как еще они могли подтвердить свою репутацию?

На минуту в комнате установилась тишина, ибо никто из них не знал, как сообщить эту весть месье Роланду. Именно месье Роланд, который никогда не повышал голоса, всегда кричал о том, что гипноз — это особая философия, это практика, которая помогает исцелять людей, и применять ее для развлечения — значит нарушать правила. Но они поедут в Америку. Ценой утраты дружбы с человеком, который больше всех на свете помог им.

— Мы должны рассказать ему о наших планах, — наконец вымолвила Рилли.

Оставив Регину, которая вещала о победе добра над злом (миссис Спунс, как всегда, слушала ее с восторгом и улыбалась), Корделия, Рилли и Гвенлиам надели свои шляпки, накидки и перчатки и медленно пошли в сторону Кливер-стрит. Их возбуждение быстро сменилось тягостным чувством при мысли о предстоящем разговоре. Корделия держала в руках письмо, а Рилли — утюжок, поскольку они не забывали о том, что их путь лежит через печально известные Элефант и Касл.

Женщины очень удивились (Корделия вдруг ощутила, как ее лицо вспыхнуло, а сердце начало часто биться), когда увидели, что их приход прервал беседу месье Роланда с инспектором Риверсом. Джентльмены сразу же оценили ситуацию: они заметили волнение и тревогу на лицах женщин, так же как и их нервное возбуждение. Корделия, не в силах вымолвить ни слова, молча протянула письмо месье Роланду. Он взял свечу, поднес письмо к глазам и погрузился в чтение. Все следили за выражением его лица, но оно оставалось бесстрастным. Дочитав до конца, он молча вручил письмо инспектору Риверсу, а сам отошел к окну и остался там, глядя в темноту. Они видели его благородную прямую спину, его тень на стене у окна. Корделия в который раз восхитилась этим человеком, который столько сделал для нее. Она поняла, как сильно любит его, как много он для нее значит. «Он не сможет принять такое предложение, — сказала себе Корделия, — ему чужда идея развлекать людей в цирке с помощью гипноза, и я не могу даже представить себе, что мы поссоримся с ним из-за этого, но мы должны уехать». Рилли, глядя на него, лишь подумала: «Я так люблю месье Роланда, и я ужасно буду скучать по нему». По ее щеке вдруг скатилась слеза. Она смущенно смахнула ее.

Инспектор Риверс прочел письмо, и в комнате по-прежнему было тихо, настолько важным был переживаемый момент. Он сложил письмо и стал ждать, что скажет месье Роланд. Инспектор Риверс помнил, как часто он полагался на мнение этого человека, когда был занят расследованием дела Корделии и Рилли. Сейчас они ждали от него благословения, а не разрешения. Что бы ни сказал этот уважаемый старик, их решение останется неизменным.

Наконец месье Роланд повернулся к собравшимся. Они увидели его мудрые старые глаза, а он увидел, с каким волнением смотрели на него родные ему люди.

— Конечно, у вас нет выбора.

Он услышал, как они вздохнули с облегчением, не веря в свою удачу. А Рилли не удержалась и запищала от восторга.

— И конечно, вы отправитесь все вместе.

Он не задавался вопросом, возьмут ли они с собой в дорогу стареньких леди, потому что в данной ситуации путешествие по океану грозило меньшими опасностями, чем одинокая жизнь в большом городе.

— Однако…

Он замолчал. Месье Роланд был очень начитанным человеком, гораздо более информированным, чем они. Он знал, что многие люди отправлялись в Америку, лелея в душе грандиозные планы, а возвращались с разбитыми надеждами. Он взглянул на женщин и увидел, каким оживлением горят их глаза.

— Это может оказаться гораздо сложнее, чем вы себе представляете. Америка — более дикая страна, чем Англия.

— Неужели вы думаете, что мы не справимся с трудностями и дикостью после всего, что довелось пережить здесь? — спросила его Корделия, и глаза ее сияли.

— Я знаю, что вы очень сильные, — мрачно ответил месье Роланд. — Но я знаю и то, что, несмотря на ожидающие вас трудности, вы должны уехать. И… — Он замер на мгновение. — В конце концов, у этой затеи может быть счастливый исход. Этот театр развлечений может стать для вас фундаментом, вы получите возможность обосноваться в Америке. Цирки приходят и уходят. Я уверен, что вы добьетесь успеха, хотя и благодаря печальной славе, но со временем вас начнут воспринимать серьезно. Вас обоих, Корделия. Вас и Гвенлиам. Это, возможно, в какой-то степени шанс, счастливая возможность…

— Конечно, это шанс! — воскликнула Корделия.

— Потому что я уверен: в цирке выступают гораздо менее щепетильные любители чудес и трюков, чем вы.

И вдруг Гвенлиам направилась к окну, к старому джентльмену, который подарил ей надежду.

— Вы должны поехать с нами, — сказала она.

— Нет, моя дорогая, — отказался он, но улыбка осветила его лицо. — Здесь моя работа.

— Нет, — твердо возразила она.

Все удивленно взглянули на нее.

— Вы наш учитель. Вы были учителем тети Хестер. — И затем Гвенлиам произнесла в высшей степени странную фразу: — Я шла с тетей Хестер и держала ее за руку.

Может, она говорила о далеких днях, проведенных в Уэльсе, а может, имела в виду тот дар, который унаследовала от Хестер. Старик молчал, а потом коротко кивнул.

— Вы всегда относились к работе со всей серьезностью. И только ваше присутствие способно помочь нам обосноваться в Америке. Я знаю, вы не любите этого слова, но мы ваши ученики и последователи. Именно вы знали самого доктора Месмера. Именно вы можете помочь нам принести наше искусство на новый континент.

— Моя дорогая, я уже стар.

— Нет, — повторила она. — Наша работа слишком серьезная. Гипнотизм станет важной частью искусства управления чужим сознанием. Вы сами об этом говорили. Конечно, нам предстоит работать в цирке, и, возможно, мы приобретем еще более скандальную славу. Я понимаю это. Но мы способны помочь людям и будем исцелять их, если вы отправитесь с нами. Здесь для нас все двери закрыты. Америка новая страна, как говорит мистер Силас П. Свифт, там все по-другому. Вы утверждаете, что у нас есть талант. Но с вами мы сумеем не только развлекать людей, но и лечить их. Наша помощь нужна в больницах. Люди полюбят нас, примут с уважением. Кому какое дело, если мы выступаем для удовольствия публики!

На ее щеках выступил румянец.

— Время не ждет! Это не Англия, а Америка!

Инспектор Риверс, подавшись вперед, с большим интересом слушал пламенную речь. Он был потрясен красноречием этой необыкновенной девочки. Но остальные три человека, месье Роланд, Рилли и Корделия, увидели что-то еще.

Гвенлиам, конечно, обладала гораздо более ярким и выразительным взглядом, чем тетя Хестер. Гвенлиам, конечно, была настоящей леди, в отличие от тети Хестер, рожденной в трущобах. Но в это мгновение они видели лишь Хестер, все ту же Хестер, серьезную и рассудительную; Хестер, которая, прихрамывая, упрямо шла по улицам Лондона, пряча в кармане накидки утюжок, — шла, чтобы научиться своему необычному ремеслу.

 

Глава тридцать первая

Впервые с того времени, как она узнала об убийстве отца, впервые с того времени, когда она ощутила, что ее жизнь, словно спираль, закручивается все туже, грозя выстрелить новыми неприятностями, Гвенлиам крепко уснула в ту ночь, когда они вернулись на Пикок-стрит. Регина играла в карты, а миссис Спунс, как всегда, разбрасывала их. Девушка легла на большую кровать в задней комнатке, укуталась в одеяло, и легкий румянец проступил на ее бледных щеках. В передней комнате Регина заснула прямо в кресле: она тихо похрапывала.

Корделия и Рилли остались у очага, устроившись на диване, который видел многих посетителей, а сейчас был покрыт слоем сажи. Миссис Спунс сидела с ними, держа в руках восьмерку и даму бубен и напевая старую мелодию. Они перемешали угли в очаге и подбросили немного дров: огонь тут же разгорелся с новой силой, согревая лица и донося до них старый знакомый запах дыма и сосисок, а также слабый запах ночных горшков. Две женщины наполнили свои бокалы портвейном и взглянули друг на друга, сдерживая смех, готовый прорваться наружу. Ирония ситуации состояла в том, что они не могли оставаться в Англии из-за своей скандальной славы, и они же получили самое странное и удивительное в своей заманчивости предложение из Америки именно потому, что пользовались скандальной славой.

— Нам надо выпить за преодоление возможных трудностей первой брачной ночи, — бодро провозгласила Рилли.

Свечи на каминной полке и огонь в очаге создавали праздничную атмосферу.

— Если они хотят скандально известных особ, ради бога, они получат скандально известных особ, — сказала Корделия. — Я уже размышляла над этим и даже хотела отправиться к журналисту из «Глобуса», чтобы предложить ему следующий заголовок: «Мисс Престон присоединяется к цирку в Америке». И я напишу мистеру Свифту, приложив к своему посланию вырезку из газеты со статьей.

— А я пойду в кассу порта. Мы не станем путешествовать как эмигрантки, мы должны прибыть как особо важные гости.

— Мы можем это сделать?

— Мы это сделаем, — ответила Рилли. — Все мы. Я хотела сказать, что мы должны приехать как женщины, обладающие понятием о высоком стиле. Мне кажется, что мистер Трифон был прав, когда назвал мистера Свифта гениальным антрепренером. Мы теперь можем тратить деньги как вздумается, и к черту волнения и бедность! Я ведь говорила тебе, Корди, что видела летающих людей, ну разве это не странно?!

Корделия поняла, что их ремесло все еще хранит в себе тайну. Огонь весело приплясывал в очаге.

— А я так рада за Гвенлиам! — с жаром произнесла Корделия. — Ты видела ее лицо, Рилли? Я наблюдаю за ней, и мне кажется, что она словно перерождается. Несчастье отступает. У нее несомненный дар, Рилли, вот увидишь, что я окажусь права. — И Рилли кивнула, демонстрируя понимание.

Она вдруг заметила, что Корделию начали душить рыдания и она зажала рот рукой, пытаясь подавить их.

Корделия подождала, пока не прошел приступ сильной душевной боли.

— О Бог ты мой, Рилли, у тебя у самой был сын, поэтому ты знаешь, что я переживаю.

— Я знаю, — ответила Рилли.

Она видела, каких усилий стоит Корделии ее спокойствие.

— Он был настоящим, Корди. Ты вернула его себе. Он перестал быть просто картинкой из прошлого. Врачи сказали, что он не мог прожить так долго, но ты успела увидеть его живым. Он вернулся к тебе. Ты можешь увезти его с собой в своем сердце. Ты и Гвенлиам.

И Корделия вздохнула, утирая слезы тыльной стороной ладони. Она откинулась на спинку дивана, а затем потянулась за кочергой и помешала угли. Огонь осветил ее решительное лицо, отмеченное печатью скорби.

— Да, — твердо произнесла она.

— Все будет хорошо, Корди, а теперь, когда месье Роланд едет с нами, я совсем не страшусь будущего, — сказала Рилли, крепко держа за руку свою старенькую мать. — Мы с тобой уже немолодые дамы, Корди, в нашей жизни произошли ужасные события, но мы выбрались на свет, и нас ожидает новая жизнь! Это так увлекательно, мама, — обратилась она к миссис Спунс. — Ты отправишься по морю на большой лодке. — Рилли начала рисовать в воздухе лодку. — Это будет настоящее приключение!

Миссис Спунс улыбалась и напевала себе под нос — кто бы отказался от новой страны, если речь шла об Америке?

— И ты знаешь, Корди, — продолжила Рилли, — мы с тобой опять будем актрисами. Это такое облегчение не строить из себя леди, а снова быть собой. Но завтра в кассе порта я буду самой что ни на есть первоклассной леди! — И они обе рассмеялись так, что Гвенлиам заворочалась во сне, а Регина еще громче захрапела. Рилли с Корделией зажимали рукой рот, чтобы подавить новый приступ смеха.

Миссис Спунс напевала «Дом, милый дом», и дамы затянули вместе с ней:

Они пели, обводя взглядом свою комнатку на Пикок-стрит, которая была теперь их домом, где за стеной бегали тараканы, а в очаге весело потрескивал огонь.

— Инспектор Риверс просил моей руки, — проговорила Корделия.

— Я знаю, — ответила Рилли.

Корделия рассмеялась.

— Откуда ты можешь знать? Я ведь тебе ничего не говорила.

— У меня есть глаза, — самодовольно ответила Рилли. — Он очень милый, умный, но одинокий человек. Он мне нравится. Интересно, как месье Роланд убедит его поехать с нами?

Корделия была изумлена.

— Не будь глупой, Рилли. Он детектив. А мы пользуемся скандальной славой. — Она вздохнула. — Он мне… нравится. Но… — Она помолчала. — Я не знаю, как любить. Я не умею больше любить, Рилли. Я разучилась.

— Ерунда, — отмахнулась Рилли. — Он великолепный человек. И будет тебе прекрасным мужем.

Глядя в бокал с портвейном и теребя край юбки, она сказала:

— Ты не могла разучиться любить. Любовь многогранна. Просто ты слишком любишь нас и не хочешь нас оставлять. Я же твое зеркало.

— Что ты имеешь в виду, Рилли, говоря о зеркале?

— У каждого должно быть свое зеркало, — объяснила Рилли. — Кто-то, кто знает тебя лучше других. Я думала, что… — она так давно не произносила этого имени, — я думала, что моим зеркалом может стать Эдвард Вильямс, но он оказался исчадием ада. Если у тебя нет зеркала, ты не видишь себя. А это плохо.

Корделия задумалась.

— Я твое зеркало, Рилли.

И она снова помешала угли.

— Месье Роланд самый мудрый человек из всех, кого нам доводилось встречать, но у него нет зеркала.

— Думаю, что его зеркалом многие годы была твоя тетя Хестер, — ответила Рилли, сидя на покрытом сажей диване в комнате, ярко освещенной светом очага.

— Ты хорошая девочка, Рилли, — подала голос миссис Спунс.

 

Глава тридцать вторая

«У важаемый мистер Силас П. Свифт!

Благодарю Вас за письмо. Поскольку Вы подчеркнули важность обсуждаемого дела, я поспешила ответить Вам незамедлительно.

Я принимаю Ваше предложение выступать в Вашем шоу в качестве гипнотизера за минимальное жалованье в размере пятидесяти долларов в неделю на определенных условиях. Как Вы уже сказали, в Америке пристально следили за ходом дознания и последовавшего за ним судебного разбирательства по делу о смерти лорда Моргана Эллиса. Очевидно, для Вас не станет новостью тот факт, что после упомянутых выше событий я получила возможность воссоединиться со своей дочерью. Она унаследовала способности к гипнозу и уже приобрела репутацию талантливого специалиста. Мы полагаем, что интерес к нашим выступлениям только возрастет, если мы будем выступать вместе. Я прилагаю к этому письму несколько газетных статей, включая информацию, которая, возможно, еще не достигла Вашего континента, а именно информацию об исходе судебного разбирательства в отношении леди Розамунд Эллис, мачехи моей дочери, и интереса, проявленного к этому делу ее величеством королевой Викторией, выразившей сочувствие к судьбе одной из своих кузин. Леди Розамунд Эллис отправлена в Северный Уэльс, где будет находиться под присмотром герцога Ланнефида, своего свекра.

Обстоятельства рождения моей дочери, очевидно, стали уже известны широкой публике, поэтому мы хотели бы, чтобы Вы представили нас (наши имена желательно разместить над названием шоу) как двух мисс Престон из Блумсбери, Лондон. Моя дочь рассчитывает на то, что ее труд будет оплачиваться отдельно, из расчета двадцать долларов в неделю. Кроме того, мы были бы признательны Вам, если бы Вы подыскали нам просторную квартиру в Нью-Йорке для всей нашей семьи.

Спешу также сообщить, что с нами путешествует (за собственный счет) один из самых выдающихся гипнотизеров, ученик самого доктора Месмера, месье Александр Роланд, который имеет широкие связи с профессионалами Америки (безусловно, Ваш цирк только выиграет от возможности использовать данные контакты).

Поскольку наше путешествие, как и любое наше передвижение, вызывает слишком пристальный интерес публики, нас сопровождает инспектор детективного отдела Метрополитен Полис в Лондоне, который будет оказывать консультационные услуги своим коллегам в Нью-Йорке в расследовании некоторых убийств.

Мы отправляемся из Ливерпуля на пароходе «Британия» 14 числа текущего месяца. Вам известно, что путь до Бостона занимает 14 дней, после чего мы намерены пересесть на пароход «Либерти», который доставит нас до Нью-Йорка, и мы ожидаем, что Вы встретите нас в порту.

Как и Вы, мы с радостным волнением ждем, чтобы наше сотрудничество оказалось плодотворным и выгодным для обеих сторон. Мистер Свифт, я гарантирую, что талант моей дочери приятно удивит Вас.

Остаюсь искренне Вашей,

с выражением лучших пожеланий

и глубокого уважения,

Корделия Престон из Блумсбери».

В свой последний день в Лондоне Корделия и Гвенлиам отправились на могилу Моргана.

Они распорядились установить небольшой надгробный камень, на котором были начертаны такие слова: «Морган. Любимый брат и любимый сын».

Несмотря на мороз и холод, в воздухе чувствовались первые признаки весны. У голого дерева пробились крокусы, расцветив землю желто-сиреневыми оттенками. Корделии с Гвенлиам было невыносимо грустно осознавать, что этот мальчик, который так мечтал об Америке, остается здесь навсегда. Они разрыдались, вспомнив руины замка, море и остовы кораблей, которые, возможно, прибыли сюда из Америки. Наконец, держась за руки, одетые в последний раз в черное по случаю траура, женщины отвернулись и медленно пошли к воротам церковного двора.

Напоследок они снова обернулись; две руки, затянутые в черные перчатки, на мгновение поднялись в прощальном приветствии.

 

Глава тридцать третья

Продавцы газетных листовок выкрикивали заученный текст, и люди выуживали из карманов пенни, чтобы, упиваясь восторгом, прочесть об очередной леденящей воображение истории. Вечера становились все длиннее, и ветви старых деревьев в центре Лондона снова зацвели. Мимо них все так же проезжали телеги, лошади, омнибусы, и в воздухе висела дымовая завеса. Повсюду сновали люди, и пульс лондонской жизни ощущался все полнее.

«Таймс» никогда не помещала на своих страницах огромных заголовков, но тем не менее в ней выделили колонку для новости о том, что актриса и гипнотизер мисс Корделия Престон с дочерью мисс Гвенлиам Престон (бывшей леди Гвенлиам Эллис) отправляются в Америку, где будут выступать в цирке.

Когда они прибыли в ливерпульский порт, миссис Спунс запищала от радости, указывая на повисшее в воздухе пианино (его грузили на борт «Британии» с помощью толстых веревок, чтобы в сохранности доставить на новую родину); она все улыбалась Корделии, Рилли и Гвенлиам, которые стояли рядом, придерживая руками свои новые шляпки, одетые в самые модные наряды: они выглядели как настоящие аристократки, но с налетом золотого шика. С появлением «Британии» на берег нахлынула зеленая маслянистая волна. В кармане своей накидки Рилли бережно хранила бутылочку с кайенским перцем, который, как она узнала из очень надежных источников, помогает при морской болезни. Неподалеку от них на палубе стояли инспектор Риверс с месье Роландом и курили сигары. Они молча предавались размышлениям, глядя на то, как все больше удаляется от них берег Англии. Регина встретила на борту одного из своих знакомых и уже веселила собравшихся вокруг нее пассажиров, рассказывая о том, как она огрела леди Розамунд по голове ночным горшком.

Чтобы довершить эффект, она добавила в конце:

— Он был полный.

Публика разразилась дружным смехом, который достиг и слуха пассажиров первого класса, где леди, наблюдая за перекатывающимися волнами Атлантического океана, жаловались на небольшой размер кают и, переодеваясь к ужину, неодобрительно отзывались о присутствии на корабле мисс Корделии Престон, которая, как утверждала молва, тоже путешествовала первым классом.

Они не знали, что им еще предстоит встретиться с миссис Спунс и Региной.

Я благодарна писателям, книги которых помогли мне при создании этого романа.

Mesmerised: Powers of Mind in Victorian Britain by Alison Winter (University of Chicago Press, 1988).

A History of Hypnotism by Alan Gauld (Cambridge University Press, 1992).

Conquest of Mind: Phrenology and Victorian Social Thought by David de Giustino (Groom Helm etc., London, 1975).

Human Physiology I; The Institutiones Physiologicae of J. C. Blumenbach by Dr John Elliotson (Longman & Co., London, 1835–1840).

Compendium of Phrenology by William H. Crook (Samuel Leigh, London, 1828).

Road to the Stage by Leman Thomas Rede (J. Onwhyn, London, 1836).

Theatre Lighting in the Age of Gas by Terence Rees (Society for Theatre Research, London, 1978).

Death at the Priory: Love, Sex and Murder in Victorian England by James Ruddick (Atlantic, London, 2001).

The Clerkenwell Riot by Gavin Thurston (George Allen & Unwin, 1967).

Curiosities of Street Literature by Charles Hindley (Reeves & Turner, London, 1871).

The First Detectives and the Early Career of Richard Mayne, Commissioner of Police by Belton Cobb (Faber & Faber, London, 1957).

A Practical Treatise on the Office and Duties of Coroners by John Jervis, Rt Hon, Sir, Chief Justice of the Court of Common Pleas (London, 1854).

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.