Мне повезло. Во всяком случае, в некотором смысле. Все мои ушли на работу. Я дома один и готовлюсь к своей обязательной утренней встрече с Солнцем. И тут я вспоминаю, что должен позвонить Франку. Мне было над чем подумать после нашего разговора. А в эти дни я даже тени его не видел.
Телефон звонит, когда я хандрю над стаканом апельсинового сока. Я все еще не могу опомниться после вчерашнего. Получится или нет познакомиться с Маленькой Бурей? От этой встречи зависит моя судьба. Поэтому, услышав звонок, я тут же давлюсь соком. Теперь у меня першит в горле.
Вернее, не першит, а дерет!!!
Я выплевываю сок, набираю в ладонь воды и пью. Дерет! Дерет!!!
От сока в горле остаются ожоги.
Телефон звонит.
Телефон воет, трещит, свистит и неистовствует.
Я бросаюсь к нему и снимаю трубку. Мой голос клокочет и хрипит, его едва ли можно назвать человеческим. С трудом выдавленное «алло» похоже на рык чудовища из первобытных лесов и болот.
— Алло? Говорит «Служба посыльных Кьелсена». Кто у телефона? — спрашивает Шеф из моей прошлой жизни.
В такие мгновения, Братья & Сестры, мир трещит по швам. Мир бледнеет, и бедный Адам пытается соображать быстро.
— Алло! — опять звучит в трубке.
— Алло! — отвечаю я, мой невнятный голос срывается. Я решаю следовать Дональду Даку. И представляюсь папашей.
Шеф из моей прошлой жизни хочет поговорить обо мне. Он интересуется, как протекает мой подобромхидросис. Не лучше ли положить меня в больницу и т. д., и т. п., и говорит, что не успел до моей болезни уладить со мной некоторые мелочи. Я в нужных местах харкаю, хрюкаю и надеюсь, что он наконец перейдет к делу. Кто знает, как долго я еще смогу изображать папашу? Наконец я слышу:
— Речь идет о проездном билете. Ваш сын должен его вернуть, — говорит Шеф. — Посылать почтой рискованно. Лучше я сам за ним заеду. Вам удобно в следующий понедельник? Примерно в полдесятого?
Вот в такие минуты надо иметь наготове безупречную ложь и безупречный предлог избежать нежелаемой встречи. Но кто, скажите мне, каждую минуту ждет от жизни подлянки? Только не я. Не Адам. Я превращаюсь в воздушный шар, из которого на высоте колен выпустили воздух, и он, бездыханный, падает на пол в пыль и грязь. Я снова харкаю, и Шеф принимает это за знак согласия.
— Тогда договариваемся на десять часов. Спасибо!
— И вам спасибо, — бормочу я, не в силах положить трубку.
Вот когда добрый совет сладок. Вот когда путь Адама шаток. Вот когда мир для Адама гадок.
Я исполняю в прихожей танец антишеф и проклинаю всех идиотов, которые звонят и портят мне жизнь.
УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА! УБЕЙ ШЕФА!
Я всхлипываю.
Я рыдаю.
Я рву на себе волосы.
Я рву на себе волосы, пока не встречаю Солнце, которое говорит, что из любого положения есть выход. Достаточно вспомнить Пера Гюнта. Этот парень умел найти выход всегда и везде. Главное — искать!
— Легко тебе говорить, — бурчу я и даже отказываюсь сегодня загорать на крыше. Меня привлекает кое-что в городе. Там сейчас Маленькая Буря, и меня тянет к ней.
— Это крайне досадно. — Солнце надувается.
— О'кей. Ты право. Просто я не сразу врубился. В следующий понедельник Шеф явится, чтобы поговорить с папашей. И как думаешь, кого он увидит? Меня, конечно! Без малейших признаков подобромхидросиса или какой-нибудь другой дряни.
— А ты не можешь притвориться больным? — спрашивает у меня Солнце.
— Если бы ты только знало, как трудно симулировать подобромхидросис, ты бы не задавало таких глупых вопросов, — отвечаю я. — Между прочим, ты ничего не знаешь о Франке?
— Это не моя смена, — говорит Солнце. Оно все еще дуется и даже не смотрит в мою сторону.
— О'кей, — мрачно бросаю я и топаю к центру, куда меня тянет все больше и больше.
Кто-то стоит там и тянет сеть.
Это Маленькая Буря ловит рыбку, большую и малую. И одна из этих рыбок — я, Адам, великанская акула, которая скользит по улицам на своих роликах.
Я вхожу в «Хауцц» с висящими на шее роликами и рюкзаком за спиной. Заказываю кофейник кофе. Без всяких добавок. Бутерброд с козьим сыром, пепперони, паприкой и всякой жирной всячиной.
Я нашел свободный столик позади того, за которым сидел в прошлый раз. И с таким же хорошим обзором. Но что-то сегодня было не так. Совсем не так. Просидев минут пятнадцать, я даже мельком не увидел ни носа, ни волос Маленькой Бури. Еда на тарелке уже засохла. Кофе в кофейнике остыл. А я все ждал. Неужели судьба во второй раз решила показать мне свой характер?
Наконец Маленькая Буря появляется. Я смотрю на часы. Наверное, она опоздала. Прошло двадцать минут. Вид у нее виноватый. Она косится на девушку за стойкой и что-то тихо говорит ей. Потому что та, за стойкой, тоже смотрит на часы. Смотрит стра-а-а-а-шно мног-о-о-о-знаааачительно, как это принято даже у мелких шишек. Их обучают этому на специальных курсах. Маленькая Буря бормочет что-то в свое оправдание, и мне до чертиков хочется ей помочь. Например, собственными руками задушить девицу за стойкой. Вряд ли Маленькой Буре это поможет. Зато я продемонстрирую ей свои рыцарские чувства. Никто и нигде не смеет ее обижать!
Кофе и бутерброд отправляются по назначению, и я во все глаза гляжу на Шефиню за стойкой и желаю ей испариться в миллионах градусах солнечной жары и оставить после себя крохотное мокрое пятнышко. Маленькая Буря выходит из-за стойки уже в переднике и начинает возиться с эспрессо-машиной. Что касается простейших вещей, то приготовить их, оказывается, очень трудно. Взять хотя бы настоящий бифштекс. Мягко говоря, я в этом деле потерпел одно поражение за другим. Мыс Сёс оба здорово надрались. Так что с этим пунктом все было в порядке. Ответственность за собственную жизнь? Как я уже говорил, я вроде бы взял на себя эту ответственность, когда составил свой список и приступил к его выполнению.
Что касается дела, исполнение которого требует некоторых усилий, вроде того чтобы облажаться или, как говорится, схлопотать на свою задницу приключений, то, надо признаться, в этом я преуспел даже с лихвой. Тут моя победа была полной и безоговорочной. Вот сигары я, правда, еще не пробовал. Но за этим дело не станет. Свой стиль в одежде? Это под вопросом. Я, правда, научился кататься на роликах, но имеет ли это отношение к собственному стилю в одежде? И вообще, если на то пошло, я не совсем уверен, что мне так уж необходим этот пункт.
Вот третий главный пункт, касающийся калорий и пота, чтобы основательно сбросить вес, пока висит в воздухе.
Я материально зависимый человек. То есть я существую, пока мои сбережения не подойдут к концу. А деньги в кассу еще не поступили.
Что касается девушек, то тут полный ноль.
И сделать то, чего я больше всего боюсь, — к исполнению этого пункта, если не ошибаюсь, я тоже еще не приступал.
С другой стороны, я не совсем понимаю, чего именно я боюсь больше всего. Может, я вообще ничего не боюсь? Я пишу список.
ТО, ЧЕГО Я БОЮСЬ:
1. Пауков.
2. Девушек, которые понимают, что я их боюсь.
3. Темноты.
4. Того, что щелкает на кухне.
5. Не стать взрослым.
А это не так уж много, чтобы особенно беспокоиться. Я пытаюсь выдавить из себя еще что-нибудь, как вдруг кто-то говорит у меня над головой:
— Ты работаешь?
Ручка ныряет и проводит длинную кривую линию через всю страницу. Я поднимаю глаза и вижу пару пронзительно голубых глаз, которые, по-моему, уже никогда не забуду. Надо мной стоит Маленькая Буря и смотрит на меня сверху вниз. Она держит в одной руке стопку пепельниц, в другой — мокрую тряпку. Я твердо решаю, что на этот раз не буду остолопом. Сделав глоток, я произношу ясным голосом:
— Да!
И пытаюсь сложить свои бумажки так, чтобы она могла протереть мой столик, хотя что-то не похоже, чтобы она рвалась это сделать. И все-таки кончается тем, что я веду себя, как остолоп. Что сделал бы козел за столом, на котором стоит чашка кофе? Правильно, его неловкие и неуклюжие копыта не смогли бы ничего убрать. Любая попытка кончилась бы катастрофой.
И все-таки мне удается отодвинуть свои бумажки на край стола. И они тут же радостно разлетаются по всему полу. Я наклоняюсь за ними, держась рукой за стол. Стол качается. Мой затылок находится на уровне столешницы, а стол качается. Надо мной слышится надрывный звук скользящих со стола чашки с кофе и других предметов. Я оказываюсь в мультяшке, в которой все идет шиворот-навыворот. Происходит тысяча катастроф, несчастий, столкновений и неудач. Про себя я произношу то, что каждый мультяшный герой произносит, когда понимает, что катастрофа уже неминуема.
Я говорю:
— А-а…
И как раз в это мгновение чашка с уже остывшим содержимым и тарелочка с крошками и двумя кусочками паприки падают мне на затылок. Я мокрый, как курица. И весь в крошках. По спине скользит паприка. Меня с моими бумажками, которые я держу в руках, омывает кофе. Я кладу их на стол и чувствую, как коричневая жидкость оставляет у меня на спине темные полосы. Кофе течет по бумаге, и, когда я пытаюсь стереть его, буквы превращаются в размазанные синие пятна.
Я вздыхаю, Братья & Сестры, и думаю, что остолопу сейчас было бы лучше, чем мне.
Остолоп может протянуть свое глупое «Му-у!» или «Хрю!» или «Бее-е!», и все сразу поймут, что других слов у него нет. Все-таки он всего-навсего остолоп. А я — парень, стою на коленях перед лучшей в мире девчонкой, которая еле сдерживается, чтобы не расхохотаться, потому что я вел себя, как остолоп. Стараясь быть джентльменом. И вы хотите, чтобы я с этим смирился?
Это невозможно, Братья & Сестры.
Это никак невозможно, особенно в такой день, когда дебильная судьба ополчилась против тебя.
Эта дебильная судьба сделала тебя героем комикса, козлом или Чаплиной.
Я беру себя в руки и говорю:
— Я облажался на все сто. Верно? Ты довольна?
Холодно и спокойно. Больше мне ничего не остается.
— Это было круто, — говорит она тоже холодно и спокойно. Потом снова прыскает и выдавливает: — Прости, пожалуйста.
— Хорошо тебе смеяться, — говорю я и улыбаюсь.
Я улыбаюсь суровости жизни, но не намерен показывать Маленькой Буре свои чувства. Про себя я плачу.
Про себя я превращаюсь в черепаху и втягиваю все лапы в панцирь, чтобы сделать вид, будто ничего особенного не случилось.
Про себя я вою.
МОЯ ЖИЗНЬ КАТИТСЯ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ! Я НИКОГДА НЕ СТАНУ ВЗРОСЛЫМ!
Я вою.
А внешне я улыбаюсь ей, и она улыбается мне, и я говорю:
— Я еще вернусь. И тогда, возможно, не облапошусь.
— Это было круто, — повторяет она и смеется, и мне кажется, что я никогда не слышал более прекрасных слов.
Можно ли пережить такое?
Можно ли пилить дальше и думать, что жизнь все-таки продолжается?
Да, можно. Можно. Пусть жизнь жжется! Но все-таки она продолжается! Я снова отправляюсь в город, потом домой и опять в город, прежде чем окончательно возвращаюсь и готовлю обед для семьи. Ожог ожогом, но я настаиваю, что жизнь на этом не кончается.
— И это самое главное, Адам, — говорю я себе. — Борьба только начинается.
В ту ночь мне ничего не снится.
В шесть часов я просыпаюсь как огурчик.
И засыпаю опять.
Мне ничего не снится.
И я стою на своем.