Так как в мои намерения входило предложить взгляд на историю с высоты птичьего полёта, на предыдущих страницах я представил все элементы, необходимые для формулировки объективного закона, действующего на различных стадиях процесса упадка — то есть, закона регрессии каст. С доисторических времён происходил постепенный переход власти и типа цивилизации от одной касты к другой (от сакральных вождей к воинской аристократии, к торговцам, и, наконец, к слугам); в традиционных цивилизациях эти касты соответствовали качественной дифференциации главных человеческих возможностей. Перед лицом этого главного движения всё, что касается различных конфликтов между народами, жизни государств или иных исторических событий, играет лишь вторичную и случайную роль.
Рассвет эпохи первой касты мною уже был рассмотрен. На Западе представители божественных царей и вожди, воплощавшие две власти (духовную и земную) в том, что я назвал «божественной мужественностью» (spiritual virility) и «олимпийским превосходством» (Olympian sovereignity), принадлежат к весьма отдалённому и почти что мифическому прошлому. Мы увидели, как в постепенном вырождении Света Севера обнаруживается процесс упадка; в гибеллинском идеале Священной Римской империи я опознал последнее эхо этой высшей традиции.
Как только исчезла вершина, власть спустилась на уровень, лежащий непосредственно ниже — то есть, к касте воинов. На сцену выступили монархи как военные вожди, верховные судьи и, в более поздние времена, абсолютные властители. Другими словами, власть крови заменила собой власть духа. В некоторых случаях всё ещё возможно было найти идею «божественного права», но только в качестве формулы без реального содержания. В древности мы находим подобных правителей, стоящих за учреждениями, лишь формально сохранившими черты древних священных режимов. С разложением средневековой ойкумены (в любом случае, на Западе) переход ко второй фазе стал всеобъемлющим и окончательным. На этой стадии принцип fides, цементирующий государство, потерял свой религиозный характер, сохранив только воинский; он означал верность, преданность, честь. Такова была по своей сути эпоха и период великих европейских монархий.
Затем произошёл второй этап упадка: аристократии начали вырождаться, а монархии — трещать по швам; при помощи революций и конституций они стали бесполезными учреждениями, подчинёнными «воле нации», и иногда их даже свергали различные режимы. Принципом, характеризующим это состояние вещей, стал следующий: «Король царствует, но не правит». Вместе с парламентскими республиками создание капиталистических олигархий открыло путь для перехода власти от второй касты (воинской) к современному эквиваленту третьей касты (торговый класс). Короли угля, нефти и железной промышленности сменили предыдущих королей крови и духа. Древности тоже был знаком этот феномен в единичных формах: в Риме и Греции «аристократия богатства» неоднократно присваивала себе власть иерархической структуры, добиваясь аристократических титулов, подрывая священные законы и традиционные институты, и проникая в войско, жречество или консулы. В более поздние времена произошло восстание коммун и подъём различных средневековых образований торговой власти. Торжественное провозглашение «прав третьего сословия» во Франции представляло собой решающую стадию, за которой последовали разнообразные «буржуазные революции» третьей касты, использовавшей для своих целей либеральные и демократические идеологии. Соответственно, эта эпоха характеризовалась теорией общественного договора. В это время общественными узами была уже не fides воинского типа, основанная на отношениях верности и чести. Вместо этого она приняла утилитарный и экономический характер: она состояла из соглашения, основанного на личном удобстве и материальной выгоде, что мог понять только торговец. Золото стало средством и мощным инструментом; знавшие, как приобрести и приумножить его (капитализм, крупные финансовые операции, промышленные тресты) за кулисами демократии, практически контролировали политическую власть и инструменты, задействованные в искусстве создания общественного мнения. Аристократия уступила место плутократии, воин — банкиру и промышленнику. Экономика восторжествовала на всех фронтах. Денежная торговля и начисление процентов — типы деятельности, ранее ограниченные пределами гетто, завоевали новую цивилизацию. Согласно выражению В. Зомбарта, в земле обетованной протестантского пуританизма вместе уживаются американизм, капитализм и «дистиллированный еврейский дух». Естественно, что ввиду этих сходных предпосылок современные представители секуляризированного иудаизма увидели открытыми перед ними пути к достижению мирового господства. В этом отношении Карл Маркс писал следующее:
Каковы мирские принципы иудаизма? Практическая потребность и поиск личной выгоды. Каков его земной бог? Деньги. Еврей освободился в типичном еврейском стиле не только в том, что он взял под свой контроль власть денег, но и в том, что с его помощью деньги стали мировой властью, и практически еврейским — дух христианских народов. Евреи освободились до такой степени, что христиане сами стали евреями. Бог евреев был секуляризован и стал богом земного шара. Валюта — вот подлинный бог евреев 50 .
В действительности, можно сказать, что кодификация торговли золотом, как и займы под проценты, на что евреи ранее были обречены, так как у них не было иного средства собственного утверждения, являются самым главным основанием признания ненормального развития всего того, что составляет банковское дело, крупные финансовые операции и чистую экономику, распространяющиеся в современном мире как раковые метастазы. Наше время является фундаментальным временем «эпохи торговцев».
Наконец, кризис буржуазного общества, классовая борьба, пролетарское восстание против капитализма, манифест, провозглашённый на «Третьем Интернационале» в 1919 году, и соответствующая организация групп и масс в кадры, свойственные «социалистической цивилизации труда» — всё это свидетельствует о третьем этапе упадка, в котором власть норовит перейти в руки низшей из традиционных каст — касты вьючных животных и стандартизированных индивидов. Результатом этого перехода власти стало сведение горизонтов и ценностей к плану материи, машине и царству количества. Прелюдией к этому была революция в России. Таким образом, новым идеалом стал «пролетарский» идеал вселенской коммунистической цивилизации.
Можно сравнить вышеупомянутый феномен пробуждения и выброса стихийных субчеловеческих сил внутри структур современного мира с личностью, которая более не может выдерживать напряжение духа (первая каста), и в итоге даже напряжение воли, одушевляющей тело (воинская каста), и которая таким образом сдаётся субличностным силам системы организма и неожиданно действует, почти что магнетически, под влиянием импульса другой жизни, заменяющей её собственную. Мысли и страсти демоса вскоре выходят из-под человеческого контроля и начинают действовать, будто бы приобретя собственное существование, автономное и грозное. Эти страсти стравливают нации и коллективы друг с другом и выливаются в беспрецедентные конфликты и кризисы. В конце этого процесса, после тотального упадка, нас ожидает международная система под жестокими символами серпа и молота.
Таковы горизонты, с которыми сталкивается современный мир. Как только следуя свободной деятельности человек может быть свободен и реализоваться, таким же образом, сосредотачиваясь на практических и утилитарных целях, экономических достижениях и чем угодно, что было исключительной областью низших каст, человек отрекается, распадается, теряет свой центр и открывается демоническим силам, безвольным бессознательным инструментом которых он обречён стать. Более того, современное общество выглядит как организм, перешедший от человеческого к субчеловеческому типу, в котором всякая деятельность и реакция определяются нуждами диктата чисто физической жизни. Господствующими принципами человека являются принципы материальной части традиционной иерархии: золото и работа. Именно так вещи обстоят сейчас: эти два элемента, почти без исключения, влияют на всякую возможность существования и формируют идеологии и мифы, ясно свидетельствующие о серьёзности современного извращения всех ценностей.
Эта четвертичная регрессия имеет не только социальнополитический масштаб: она превращает в свою противоположность также и всякую область цивилизации. В архитектуре эта регрессия символизируется переходом от храма (первая каста) как доминирующего строения к крепости и замку (каста воинов), к городу-государству, окружённому защитными стенами (эпоха торговцев), к фабрике, и, наконец, к рациональным и унылым строениям, являющихся ульями массового человека. Семья, которая в первоначальные времена имела священную основу, превратилась в авторитарную модель (patria potestas в чисто юридическом смысле), затем в буржуазную и условную, в итоге разлагаясь в ожидании того, когда партия, народ и общество заменят собой её важность и достоинство. Понятие войны претерпело аналогичные фазы вырождения: от доктрины «священной войны» и mors triumphalis произошёл переход к войне, ведущейся во имя права и чести господина (воинская каста); на третьем этапе конфликты вызываются национальными амбициями, зависящими от планов и интересов господствующей экономики и промышленности (каста торговцев); наконец, появляется коммунистическая теория, согласно которой война между государствами — это буржуазный пережиток, ибо единственная справедливая война — это мировая революция рабочего класса, ведущаяся против капитализма и так называемого империалистического мира (каста слуг). В эстетическом измерении произошёл переход от символического, сакрального искусства, тесно связанного с возможностями предсказания будущих событий и магией (первая каста), к господству эпического искусства и стихотворений (каста воинов); за этим последовал переход к романтическому, условному, сентименталистскому, эротическому и психологическому искусству, производимому для потребления буржуазным классом, пока в итоге не появились новые «общественные» или «общественно вовлечённые» (socially involved) взгляды на искусство, отстаивающие искусство для использования и потребления массами. Традиционный мир знал надындивидуальное единство, характеризующее ордена: на Западе первыми были аскетические, монашеские ордена; затем последовали рыцарские ордена (каста воинов), которые в свою очередь сменило единство, в котором клялись в масонских ложах, старательно готовивших кадры революционеров и активистов третьего сословия и пришествие демократии. Наконец, появилась сеть революционеров и активистов коммунистического интернационала (последняя каста), стремящаяся к уничтожению предыдущего социально-политического порядка.
Именно на этическом плане процесс деградации особенно видим. В то время как первая эпоха характеризовалась идеалом «духовной мужественности», инициации и этики, направленной на превосхождение всех человеческих ограничений, и как эпоха воинов характеризовалась идеалом героизма, победы и господства, а также аристократической этикой чести, верности и рыцарства, в эпоху торговцев господствующими идеалами стали идеалы чистой экономики, прибыли, процветания, науки как инструмента технического и промышленного прогресса, двигающего вперёд производство и новые прибыли в «обществе потребления». Наконец, пришествию слуг соответствует возвышение рабского принципа — работы — до статуса религии. Именно ненависть, таимая рабами, с садизмом провозглашает: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2-е послание к фессалоникийцам, 3:10). Рабская глупость, гордящаяся сама собой, создала священный фимиам, превознося человеческий пот: отсюда такие выражения, как «труд облагораживает человека», «религия труда» и «труд как социальный и общественный долг». Мы уже знаем, что древний мир презирал работу только потому, что он знал действие; противоположность действия работе как противоположность между духовным, чистым и свободным полюсом и материальной, нечистой ролью, насыщенной лишь человеческими возможностями, лежало в основе этого понятия. Утрата чувства этой противоположности и животное подчинение одного другому характеризует последние эпохи. И когда в древнем мире всякая работа при помощи внутреннего преобразования из-за её чистоты и смысла как «жертвы», направленного ввысь, могла освобождаться вплоть до того, что становилась символом действия, сегодня, следуя движению в противоположном направлении (что можно наблюдать как раз в эпоху слуг), всякий пережиток действия склонен к вырождению к форме работы. Вырождение древней аристократической и сакральной этики в современную плебейскую и материалистическую мораль выразительно характеризуется таким переходом от плана действия к плану работы. Высшие люди, жившие не в таком уж далёком прошлом, действовали либо направляли действия. Современный человек работает 52 . Единственное реальное различие сегодня существует между различными вариантами работы: есть работники «умственного труда», а есть те, кто использует свои конечности и машины. В любом случае, понятие «действия» в современном мире вымирает вместе с понятием абсолютной личности. Более того, среди всех признаваемых искусств в древности считались наиболее позорными посвящённые погоне за удовольствиями — minimaeque artes easprobandae, quae ministrae sunt voluptatum 53 : а это, в конце концов, именно наиболее уважаемый сегодня и в нашу эпоху вид работы. Начиная с учёного, техника и политика, и с рационализированной системы организации производства, «работа», по общему мнению, ведёт к реализации идеала, более подходящего для человекоподобного животного: лёгкая жизнь, всё более приятная и безопасная, с увеличением до максимума благосостояния и физического комфорта. Современный класс художников и «творческих людей» буржуазии — это эквивалент того класса «слуг роскоши» (luxury servants), что обеспечивал удовольствиями и развлечениями римских патрициев и, позднее, средневековых феодальных господ.
Далее, в то время как тематика, свойственная этой деградации, находит своё наиболее типичное выражение на социальном плане и в современной жизни, она проявляется и на идеальном, и на теоретическом плане. Именно в эпоху гуманизма антитрадиционная и плебейская тема проявилась во взглядах Джордано Бруно, который, перевернув традиционные ценности, с неподдельной глупостью и мазохизмом превозносил эпоху человеческих усилий и труда по сравнению с Золотым веком (о котором он не знал ровным счётом ничего). Бруно называл «божественным» животное стремление человеческих потребностей, так как это стремление ответственно за производство «всё более чудесного искусства и изобретений», за всё большее отдаление человечества от Золотого века, который он читал животным и ленивым состоянием, и за приближение человека к Богу. Во всём этом мы находим предвосхищение идеологий, которые, будучи тесно связаны с эпохой Французской революции, считали труд основным элементом общественного мифа и воскрешали мессианскую тему, говоря о труде и машинах, безостановочно превознося прогресс. Более того, современный человек, сознательно или бессознательно, начал обращаться ко вселенной и проецировать на идеальный план опыт, наработанный в мастерских и фабриках, в соответствии с которым душа является продуктом.
Бергсон, превозносивший elan vital, проводил аналогию, которую мог провести только современный человек — аналогию между технической производственной деятельностью, вдохновлённой чисто практическим принципом, и деятельностью самого разума. Покрыв насмешкой древнюю «косную» идею знания как умозрения, он писал:
Вся попытка современной эпистемологии в её наиболее радикальных формах состоит во вбирании знания в производственную работу, согласно постулатам «Знать — значит делать» и «Можно по-настоящему знать только то, что делаешь» 55 .
Verum et factum convertuntur. И так как, согласно ирреа-лизму, типичному для этих течений, а) «быть» означает «знать», б) дух отождествляется с идеей, и в) производительный и имманентный процесс познания отождествляется с процессом реальности, путь четвёртой касты отражается в высших областях и заявляет о себе как об их фундаментальной «истине». Таким же образом в области философских теорий появляется активизм, который, кажется, прекрасно согласуется с миром, созданным пришествием последней касты и её «цивилизации труда».
Говоря в общем, это пришествие отражается в вышеупомянутых современных идеологиях «прогресса» и «эволюции», которые лишили «научную» безответственность какого-либо высшего взгляда на историю, способствовали окончательному отказу от традиционных истин и создали самые правдоподобные алиби для оправдания и прославления современного человека. Миф эволюционизма — это ничто иное, как заявление выскочки. Если в последние времена Запад верит не в благородство происхождения, а в то, что цивилизация происходит из варварства, религия — из суеверия, человек — из животного (Дарвин), мысль — из материи, и всякая духовная форма — из «сублимации» или переноса того, что происходит из инстинкта, либидо и комплексов «коллективного подсознательного» (Фрейд, Юнг), и так далее — мы можем видеть во всём этом не столько результат отклонившихся поисков, а скорее, и прежде всего, алиби или что-то в этом роде, в которое цивилизация, созданная низшими существами и революциями слуг и парий, уничтоживших древнее аристократическое общество, с необходимостью должно было верить и желать, чтобы оно было правдой. Нет ни одного измерения, в котором в той или иной форме эволюционный миф не преуспел бы в проникновении, причём с разрушительными последствиями: результатом стало низвержение всякой ценности, подавление всякого чувства истины, создание и связывание воедино (как в неразрывном магическом круге) мира, населённого секуляризированным и обманутым человечеством. Согласно историцизму, так называемый постгегельянский идеализм стал отождествлять сущность «абсолютного духа» с его становлением и «самосозданием» — этот дух более не понимался как Бытие, что есть, что господствует и владеет собой; человек, сделавший себя сам, почти что стал новой метафизической моделью.
Нелегко отделить процесс регрессии по пути золота (эпоха торговцев) от регрессии по пути работы (эпоха слуг), так как эти пути взаимозависимы. На практике, как сегодня работа в качестве универсальной обязанности более не воспринимается как отвратительная, нелепая и неестественная ценность, таким же образом и получать плату кажется не противным, а, наоборот, весьма естественным. Деньги, которые более не «горят» в руках, создали невидимые узы рабства, которые хуже и развращённее, чем те, что сохранял и оправдывал высокий духовный «рост» господ и завоевателей.
Как всякая форма деятельности стремится стать ещё одной формой работы, так она всегда связана с оплатой. И в то время как, с одной стороны, действие, сведённое к работе, судится в современных обществах по своей эффективности, как человек ценится по своему практическому успеху и выгоде; и в то время как, как кто-то заметил, Кальвин действовал как подстрекатель, видя, что прибыль и богатство покрыты мистикой божественного избрания — с другой стороны, призрак голода и безработицы кажется этим новым рабам большей угрозой, чем угроза кнута в древние времена.
В любом явлении возможно различать общую фазой, в которой стремление к прибыл, выказываемое отдельными индивидами, стремящимися к богатству и власти — главный мотив (фаза, соответствующая пришествию третьей касты), и следующую фазу, которая всё ещё разворачивается, характеризуемая суверенной экономикой, ставшей почти независимой или коллективизированной (пришествие последней касты).
В этом отношении интересно заметить, что принципу «действия» в форме, свойственной низшей касте (работа, производство), часто соответствует аналогичная регрессия по отношению к принципу «аскетизма». Появляется новый аскетизм золота и труда, потому что в том виде, как он представлен соответствующими фигурами этой фазы, работать и копить богатство становятся вещами, которые любят и которых желают ради них самих, как если бы они были призванием. Таким образом, мы часто видим, особенно в Америке, влиятельных капиталистов, наслаждающихся своим богатством меньше, чем последний из их работников; вместо того, чтобы обладать богатствами и не зависеть от них, таким образом, используя их, финансируя формы великолепия, качества и чувствительности для различных ценных и привилегированных зрелищ (как было в случае с древними аристократиями), эти люди кажутся простыми управляющими своих состояний. Какими бы богатыми они ни были, они занимаются всё увеличивающимся числом видов деятельности; почти как если бы они были безличными и аскетичными инструментами, чья деятельность посвящена накоплению, приумножению и забрасыванию в ещё более широкие сети (что часто влияет на жизни миллионов людей и судьбы целых наций) безличных сил денег и произ-водства. Fiat productio, pereat homo 58 — верно заметил Зомбарт, отмечая, что духовное разложение и пустота, созданная человеком вокруг себя после того, как он стал ‘homo economicus’ и великим капиталистическим дельцом, заставляет его направлять свою деятельность (выгоду, бизнес, состояние) на то, что является целью самой по себе, любить это и желать это ради него самого, чтобы не пасть жертвой головокружения над пропастью и ужаса от совершенно бесцельной жизни.
Даже отношение современной экономики к машинам имеет большое значение, если рассмотреть пробуждение сил, превосходящих планы тех, кто первоначально пробудил их и использует их повсюду. Как только интерес к чему-либо высшему и трансцендентному теряется либо высмеивается, единственным ориентиром становятся человеческие нужды в чисто материальном и животном смысле. Более того, традиционный принцип ограничения потребностей в контексте нормальной (то есть сбалансированной, основанной на потреблении) экономики был замещён принципом признания и преумножения потребностей, параллельно с так называемой промышленной революцией и пришествием эпохи машин. Технологические новинки автоматически вели человечество от производства к перепроизводству. После пробуждения «активистского» безумия и сумасшедшей циркуляции капитала — умножающегося из-за производства и снова пускаемого его в дело при помощи дальнейших инвестиций в производство — человечество окончательно пришло к тому, что отношения между потребностями и машиной (или работой) стало совершенно обратным: уже не потребность требует механической работы, а именно механическая работа (или производство) производит новые потребности. Чтобы продать все продукты при режиме перепроизводства, необходимо, чтобы потребности индивида вовсе не снижались, а наоборот, поддерживались и даже увеличивались, чтобы потребление могло возрастать и механизм продолжал свою работу, чтобы избежать рокового скопления, которое приводит к одному из двух следствий: или войне, понимаемой как средство насильственного утверждения более сильной экономической и производственной власти, утверждающей, что ей «не хватает пространства», или безработице (закрытия промышленных предприятий как ответ на кризис на работе и рынке и в потреблении) с последующими кризисами и общественным напряжением, подгоняющим восстание четвёртого сословия.
Как огонь порождает другой огонь, пока вся область не загорится, так и экономика повлияла на внутреннюю суть современного человека при помощи мира, созданного им самим. Эта нынешняя «цивилизация», начиная с западных рассадников, разнесла заразу по всем землям, всё ещё здоровым, и принесла всем слоям общества и всем расам следующие «дары»: беспокойство, неудовлетворённость, чувство обиды, потребность шагать всё выше и быстрее и неспособность обладать жизнью в простоте, независимости и равновесии. Современная цивилизация толкнула человека вперёд; она произвела в нём потребность во всё увеличивающемся количестве вещей; она сделала его все более и более неудовлетворённым самим собой и бессильным. Таким образом, всякое новое намерение и технологическое открытие на самом деле является не завоеванием, а поражением и новым ударом кнута во всё убыстряющейся гонке, слепо происходящей в системе обусловленностей, всё более серьёзных и необратимых, и это по большей части происходит незамеченным. Именно так разные пути совпадают: технологическая цивилизация, господствующая роль экономики и цивилизация производства и потребления — все они дополняют возвышение становления и прогресса; другими словами, они вносят свой вклад в проявление «демонического» элемента в современном мире.
Что касается выродившихся форм действия, я хотел бы указать на дух явления, которое более свойственно плану «труда» (то есть, плану четвёртой касты). Современный мир знает возвышенную версию труда, в которой последний становится «бескорыстным», будучи отделён от экономического фактора и от идеи о практической или производственной цели, и принимает почти что аскетическую форму: я имею в виду спорт. Спорт — это вид труда, в котором производственная цель более не имеет смысла; таким образом, спорт является целью в себе как просто деятельность. Кто-то верно указал, что спорт — это религия «синих воротничков». Спорт — это типичная подделка под действие в традиционном смысле слова. Бессмысленная деятельность, тем не менее характеризующаяся той же самой банальностью работы и принадлежащая к той же физической и лишённой света области занятий, которые совершаются на различных перекрёстках, на которых происходит плебейское загрязнение. Хотя при помощи спортивной деятельности можно достичь временного призвания глубинных сил, оно сводится к удовольствию от ощущений и чувству головокружения, и, максимум, воодушевления, происходящего от направления своих энергий и выигрыша соревнования — без какой-либо связи с чем-то высшим и преобразующим, без какого-либо чувства «жертвенности» или безличной жертвы. Спортом лелеется и укрепляется физическая индивидуальность; таким образом, эта цепь только укрепляется и всякий остаток более тонкой чувствительности подавляется. Человек, вместо того, чтобы вырасти в органичное существо, сводится к комку рефлексов, почти что к механизму. Также весьма значительно, что именно низшие слои общества восторженно относятся к спорту, демонстрируя свой энтузиазм в больших коллективных формах. О спорте можно сказать как об одном из предостерегающих знаков типа общества, представленным Шигалевым из романа Достоевского «Бесы»: после того, как пройдёт время, требуемое для методического и обоснованного обучения, нацеленного на уничтожение зла, представленного «Я» и свободной волей, и никто больше не будет осознавать, что является рабом, все Шигалевы вернутся к состоянию невинности и счастья нового Эдема. Этот «Эдем» отличается от библейского только тем, что господствующим универсальным законом станет труд. Труд как спорт и спорт как труд в мире, потерявшем чувство исторических циклов, как и чувство истинной личности, возможно, был бы лучшим способом воплощений такой мессианской идеи. Таким образом, вовсе не случайностью является то, что в некоторых обществах, стихийно или же из-за мер государства, возникли большие спортивные организации как придатки разных классов рабочих, и наоборот.