Труппа возвращалась в Ригерхейм на довольно большой шхуне, нанятой циркачами на деньги, вырученные с концертного тура по королевству Кадилия – государства, являющегося вассалом Ригерхейма и целиком занимавшего небольшой материк к юго-востоку от него.

Большая часть пути уже была преодолена, и до прибытия в порт города Гредис оставалось чуть более суток.

Погода была замечательная, практически идеальная для морских путешествий: ясная и в меру ветреная. В паруса шхуны «Сердце куртизанки» врезались потоки воздуха, и она плавно раскачивалась на волнах, неумолимо приближая артистов труппы «Цюрильон» к берегам своей родины.

Был полдень, и собравшиеся на палубе циркачи, сбившись в небольшие группы, болтали о пустяках, смеялись, гримасничали и обсуждали прекрасно прошедший тур по Кадилии, в каждом городе которой они собрали огромную аудиторию, бурные овации и солидную прибыль. Труппа «Цюрильон» – дружная и небольшая, но одна из самых талантливых во всем Ригерхейме и заслуженно известная.

И лишь хромой жонглер Динкель не хотел присоединяться к всеобщему веселью. Он был единственным на судне, кому было грустно. Он стоял в стороне от остальных и наблюдал за самой большой группой артистов, занявших центральную часть палубы. Они были веселы, шутили и кривлялись. Общение с ними могло поднять настроение всякому, кто присоединиться к их радостному разговору. Кому угодно, но только не хромому Динкелю. Ему они могли причинить лишь боль, несмотря на то, что почти все из них были ему друзьями.

А причина этому проста. Там стояла Флави. И она была не его.

Невысокая рыжая девушка со спортивной фигурой излучала жизнерадостность. Динкель слышал ее игривый смех, и он доставлял ему удовольствие, но лишь тогда, когда хромой жонглер закрывал глаза. А когда они были открытыми, он ощущал лишь страдания. Потому что видел, как Флави обнимает за талию Эмиль. Высокий, смазливый, мускулистый акробат, одна из главных звезд труппы. Он и Динкель ненавидели друг друга.

«Почему? Почему она выбрала его, а не меня? Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Неужели это из-за моей хромоты и шрамов? Неужели красивые всегда должны быть с красивыми, а страшные…одни»?

При беглом взгляде на Динкеля действительно могло показаться, что он не слишком красив. Но даже так было понятно, что он при этом вовсе не олицетворение уродства. Да, он был не очень высок – рост его был абсолютно средним, да, он хромал на левую ногу из-за травмы бедра, да, его физиономия была испещрена шрамами, а длинные волосы, хоть и были всегда чистыми, никогда не причесывались. Но все же, при уже внимательном рассмотрении, бросалось в глаза то, насколько правильными когда-то были черты его лица, а также то, насколько красивой без хромоты раньше было его фигура, нынче лишенная изящества, но сохранившая стальную мускулатуру, только теперь в изломанном обрамлении.

Война ни для кого не проходит бесследно, и Динкель знал это как никто другой.

Троица артистов, среди которых были Флави и Эмиль, подошла к краю палубы, остановившись в паре метрах от Динкеля.

– Я никогда не видел, чтобы зрители так тепло принимали клоунов! Они реагировали так, будто видели их впервые! Воистину, дикари, а не люди живут в этой Кадии!

– Ну хватит ворчать, Эмиль! Тебе все равно досталось больше всех оваций!

– Я и не ворчу, Жак! Просто подмечаю, что в Кадии живут дикари!

– Это Кадилия, а не Кадия! Эх, когда ты уже перестанешь нарочно коверкать это название?

– Да какая разница? Кадилия – дебилия, Кадия – шмадия! Какая разница? Платят везде одинаково.

Флави вдруг рассмеялась, найдя, по всей видимости, забавным ворчание своего мужчины. А затем подключилась к разговору:

– Ты неисправимый циник. – подметила она.

– Но с тобой-то я не такой. – Эмиль изобразил заигрывающую улыбку.

– Со мной просто невозможно быть циничным, только поэтому со мной ты не такой.

Флави любила ходить с распущенными волосами, но на это раз взяла с собой на палубу изящную черную заколку в виде бабочки, на случай если ветер усилится и начнет трепать ее локоны.

Но вдруг, рассмеявшись из-за какой-то рассказанной Жаком шутки, Флави потеряла концентрацию и выронила свою заколку из рук, и та упала прямо в морскую воду.

– Ах! Это моя любимая заколка! – Флави выглядела очень расстроенной.

– Не огорчайся Флави, мы купим тебе новую. – равнодушно посмотрев на волны, ответил Эмиль.

– Это был подарок моего отца. Жалко, очень-очень жалко.

– Пойдемте обедать, друзья. Морской воздух жутко разжигает аппетит. – произнес Жак.

– Да, пойдем Жак. Я голоден как зверь. – согласился Эмиль.

Опечаленная Флави, понурив голову, промолчала.

Троица направилась в каюты. И никто из них не услышал, как в воду упало что-то еще. Что-то куда более крупное, чем заколка.

* * *

Флави быстро поела и пошла на палубу уже одна. Эмиль и Жак все еще обедали и как всегда о чем-то спорили, а ей невыносимо хотелось еще посмотреть на море. Через сутки они уже будут на суше, и никто не знает, когда теперь им доведется отправиться в подобное этому путешествие. Флави ценила каждый миг, проведенный на палубе, да и в целом каждый миг своей жизни. Искренняя и веселая девушка, она умела радоваться малому, удивляться вещам вполне обычным, получать наслаждение от развлечений земных и не изощренных, а также вселять оптимизм в каждого человека, который имел счастье с ней общаться. Даже в самого побитого жизнью.

Когда Флави снова оказалась на палубе и направилась к ее краю, путь ей преградил другой артист из их труппы.

Перед ней такой же угрюмый, как и всегда, стоял хромой жонглер Динкель, которого за спиной постоянно оскорблял ее парень Эмиль. И за которого она постоянно заступалась, ибо чувствовала к нему странную симпатию. Флави знала о чувствах Динкеля по отношению к ней, так как он уже намекал ей на их присутствие. Но она его побаивалась, потому что он отличался от всех людей, которых она знала. Тем необъяснимей казалась ей собственная симпатия к этому человеку, хромому, изрезанному и часто мрачному. А теперь еще и мокрому.

Динкель протянул Флави ладонь. В ней была заколка в виде бабочки, столь дорогой для Флави подарок ее отца, который она так неловко умудрилась уронить в воду.

– Возьми, Флави. Не теряй ее больше.

Она раскрыла рот от изумления и взяла заколку. Рассмотрела еще раз. Глаза ее не обманули – это действительно была та самая заколка.

В то время как Флави рассматривала заколку, Динкель, не дождавшись от нее хоть какого-нибудь слова, обошел эту рыжую девушку и отправился в свою каюту, хлюпая намокшими сапогами.

Очнувшаяся от удивления Флави, не найдя слов, способных выразить всю ее признательность, смотрела уходящему жонглеру вслед со смесью благодарности и все той же необъяснимой симпатии. Но было в этом взгляде что-то еще. Что-то еще…

«Она все еще с Эмилем. Она будет с ним всегда. Хоть он и не прыгнул ради нее за борт».

* * *

Труппа остановилась в двадцати милях к юго-востоку от города Навия, что являлся их домом. Был ранний вечер и циркачи тратили его на посиделки у костра, пьянство, карты и пение песен. Беззаботная и веселая жизнь, скажет кто-то. И будет отчасти прав.

В те немногие минуты, когда Динкель не думал о Флави, он становился веселым и жизнерадостным человеком – настоящей душой любой компании. В труппе почти все обожали его и всегда собирались у костра, когда он начинал играть на своей лютне, напевая при этом самые различные песни, коих он знал великое множество: от тонкой любовной лирики до героических баллад, от глубокомысленных поэм до кабацких матерных напевов.

И что бы ни играл одаренный абсолютным музыкальным слухом и невероятно ловкими пальцами Динкель, все собравшиеся вокруг него люди, всегда завороженно слушали его песни, предаваясь воспоминаниям, и восторженно подмечали способность прикасаться мелодией и голосом к струнам души, словно она тоже была инструментом в его руках.

В этот раз была любовная лирика:

Растроганные циркачи аплодировали своему хромому товарищу, в то время как за их посиделками у костра чуть поодаль наблюдал одетый в черную походную одежду господин, который явно был не из труппы. Дождавшись, когда основная масса артистов, слегка хмельных и подшучивающих друг над другом, разойдется, оставив взявшего передышку жонглера наедине со своим инструментом, он подошел к бревну, на котором тот сидел и приземлился рядом, уставившись на пламя костра. Динкель, задумавшийся о чем-то своем, даже не обратил на гостя никакого внимания, пока последний вдруг не заговорил:

– Всегда поражался тому, насколько разносторонний ты человек, Динкель. Красивая песня.

Динкель повернул лицо и сначала удивленно, а потом радостно уставился на неожиданного собеседника:

– Зоран! Зоран из Норэграда! Ты ли это, или глаза мне врут?

– Это я, мой друг.

Динкель сердечно и довольно крепко пожал протянутую ему ладонь, а затем заговорил:

– Какими судьбами, Зоран? Как обычно, мимо проходил, хе-хе? Черт подери, я не видел тебя тысячу лет! Будь проклят Ригерхейм с его просторами, на которых так трудно найтись двум старым друзьям!

– Да уж, давно мы с тобой не пропускали по стаканчику за партией в холдем. И ты прав, я действительно проходил мимо. Я держу курс на Хикон и по пути заглянул в Навию. Обычно, в это время года ваша труппа не гастролирует, и я хотел с тобой увидеться, но в городе мне сказали, что вы еще не вернулись из тура по Кадилии. Тогда я отправился по делам дальше, но по пути все-таки наткнулся на вас. Как ты, Динкель?

– Да по-старому, Зоран. От концерта к концерту. Бедро ноет все меньше, а в остальном все как прежде.

– Ты все жонглируешь? Или сменил цирковую профессию?

– Да какой там. С моими-то травмами.

– Жалко. Но, знаешь, я все равно почему-то не теряю надежды, что когда-нибудь ты уйдешь из цирка и снова начнешь заниматься тем же, чем до войны с Южным Альянсом.

Динкель рассмеялся.

– Ты что, Зоран, действительно считаешь, что я смогу снова стать матадором? Ничего не скажешь, рассмешил, так рассмешил. Да с моей ногой мне не выжить против любого быка, даже старого и больного, потому что он от меня и мокрого места не оставит, а просто потопчется по мне как по старому ненужному ковру и оставит мой корявый труп посреди арены, на радость публике. Хе-хе.

– Ты когда-то хвастался, что перед тобой не устоит не один бык, даже если у тебя не останется обеих ног. И, должен признать, даже с твоей травмой ты очень ловок и подвижен. По крайней мере, ты мог бы попытаться. Кстати, я видел неподалеку пастбище, и там, по-моему, были быки…

Динкель перестал смеяться и недовольно покачал головой с таким видом, будто Зоран сказал какую– то глупость, после чего ответил:

– Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Зоран, ты, может, угробить меня хочешь?

– Я просто верю в тебя, Динкель. И если бы, я хоть немного сомневался, что ты справишься, то не уговаривал бы тебя вернуться к тому поприщу, в котором тебе когда-то не было равных.

Циркач тяжело вздохнул, вспоминая, как когда-то ликовала толпа, выкрикивая имя бесстрашного матадора Динкеля, как содрогалось от ее рева само основание арены, и как он стоял в самом центре желтого круга, склоняясь над телом поверженного им быка. Динкель был настоящим богом арены. Динкель «Песчаный шторм», так его называли. А теперь он – Динкель хромой жонглер.

– Нет, Зоран. Матадором мне уже никогда не быть. Для этого все-таки нужны две ноги. Две нормальных, здоровых ноги, Зоран, а не нога и обрубок. Да и к тому же не хочу я возвращаться туда, где родился.

– Это из-за Флави?

Динкель снова погрустнел.

– Да. Из-за Флави. Она все еще с этим чертовым Эмилем, представляешь? С этим напыщенным смазливым щенком! И из-за чего – не пойму! Сколько бы я для нее не делал, сколько раз не намекал бы на свои чувства, она все равно остается ко мне холодной. Взять хотя бы наше последнее морское путешествие! Представляешь, Зоран, стоит она такая с Жаком и этим своим Эмилем, хохочет и случайно роняет в море свою заколку, подарок папы. Расстроилась вся, чуть ли не плачет, а Эмилю хоть бы что! Знаешь, как он отреагировал? Он просто пошел есть! Флави, значит, стоит перед ним на слезах, места себе на находит, а он просто есть пошел! И она все равно с ним! А хочешь узнать самое интересное? Я нырнул за этой чертовой заколкой и отдал Флави! И знаешь, что она мне на это сказала? Ничего! Ничего! Она просто взяла заколку и все! Просто, черт побери, молча взяла заколку и все!

Зоран поймал взгляд стоящей неподалеку от них Флави. Он разбирался в женщинах и умел читать кое-что по глазам. Циркачка смотрела, чуть приоткрыв рот, на Динкеля и казалось, забыла обо все на свете. Вдруг к ней подошел Эмиль и обнял за талию, но она, вроде бы, даже этого не заметила.

– Куда ты смотришь, Флави?

Та, немного растерялась:

– А? Что? Нет, никуда. Пойдем, Эмиль.

Зоран посмотрел на Динкеля с загадочной улыбкой так, словно знает какой-то секрет:

– Знаешь, Динкель, мне кажется, Флави ты не безразличен. Просто ей нужно время.

Жонглер отмахнулся:

– Посмотрим. Будь что будет.

– И то верно.

Они замолчали, глядя на костер и слушая его успокаивающий треск. Динкель нарушил тишину первым:

– Что мы все обо мне, да обо мне, Зоран? Ты-то как? Все помогаешь нашему нерадивому дознанию преступления раскрывать?

– Да, Динкель. Кому как не мне.

– А с женщинами как у тебя? Все по борделям бегаешь или нашел кого?

Зоран вздохнул.

– Сам не знаю, Динкель. Вроде бы и нашел, а вроде бы и тут же потерял. Как там в твоей песне? «А ночь полна зловещих приключений, полна случайных судьбоносных встреч»…

Динкель заулыбался:

– Звучит интересно. Она красивая?

– Красивая.

– И где же вы с ней познакомились?

– В Ланте, Динкель. Мы познакомились на карнавале.