Современные педагоги в большинстве своем осознают несовершенство форм отбора детей в музыкальные школы. Даже если в районных школах действуют дошкольные группы, то при переводе учеников в первый класс ничего не меняется, и отбор проводится по тем же принципам.
В чем же состоит, по моему мнению, несовершенство приемных экзаменов?
В молодости мне приходилось наблюдать за вступительными экзаменами в музыкальных школах. Я часто не выдерживала этой процедуры и выходила из класса. Было стыдно смотреть в глаза детям, видеть, как они дрожат от страха, слышать фальшивые интонации экзаменатора, который и сам, как правило, осознавал всю нелепость ситуации.
Мое участие в работе экзаменационных комиссий прекратилось уже на четвертый год педагогической деятельности — никогда не могла понять, каким образом можно определить музыкальные способности за считанные мгновения, как можно принимать или не принимать в музыкальную школу ребенка только на основании того, как он интонирует и повторяет заданный ритм.
Ритмическая одаренность — это прекрасно! Но есть дети, которые, например, не могут воспроизвести ритм, испугавшись незнакомой обстановки. Па экзаменах чувство ритма определяют умением двигаться под музыку, повторить, простучать несложную ритмическую фигуру. Но ведь при этом точное воспроизведение ритма в гораздо большей степени зависит от уровня моторного развития ребенка.
Известный советский педагог и музыковед А. Д. Алексеев утверждает, что «правильное и выразительное пение песен уже служит достаточным свидетельством того, что у ребенка есть музыкальные данные». Однако из этого вовсе не следует, что неправильное интонирование может свидетельствовать об отсутствии таковых.
Наличие вокального слуха не означает музыкальной одаренности — необходим целый комплекс дарований. У ребенка может быть гениальный внутренний слух, но голос по каким–то причинам не справляется с точным интонированием. Как правило, отсутствие вокального слуха отождествляют с музыкальной неодаренностью.
Обратимся к диалогу между выдающимся пианистом и педагогом К. Н. Игумновым и музыкальным исследователем Б. М. Тепловым.
«Б. М. Теплов: У вас абсолютный слух?
К. Н. Игумнов: Да.
Б. М. Т.: Только на узнавание или и на воспроизведение?
К. Н. И.: Петь я вообще не могу — фальшивлю… А вот что заведомо бывает — это абсолютный слух и полная немузыкальность».
Существует целый ряд чисто физиологических и психологических моментов, которые мешают ребенку проявить свои дарования и способности в нервозной обстановке экзамена. И понимая, что одноразовое прослушивание на экзаменах не может дать полного представления о музыкальных способностях поступающих, педагоги пытались разработать новые формы экзаменов.
Профессора П. С. Столярский и М. Н. Баринова в своих школах более пятидесяти лет назад применяли иные методы отбора.
В 1962 году группа ленинградских педагогов (А. В. Барабошкина, С. С. Ляховицкая, Л. А. Фирсов) решила усовершенствовать методику приемных испытаний. По их рекомендациям в одной из ленинградских музыкальных школ приемные экзамены проходили по группам из 8 детей в течение двух дней.
Так сложилось, что два хорошо знакомых мне ребенка держали экзамены именно в эту школу. Первый из них, подготовленный мною, поступил, хотя у него не было ярких музыкальных данных. Второй — с более яркими данными — «провалился». Я, как никто другой, могу дать объективную оценку этой «усовершенствованной методике испытаний». Дело в том, что в эту школу пришли крепкие профессионалы, и им скучно и не интересно было работать с обычными детьми, а с проблемными тем более. Поэтому на экзамены шли заранее подготовленные дети, и, следовательно, это ни в коей мере не был прием в рядовую музыкальную школу: предложенный метод был методом отбора одаренных (или «натасканных») детей. А сегодня эта школа, как и следовало ожидать, стала «филиалом» школы для одаренных детей.
Я наблюдала за детьми и их родителями во время тех экзаменов. Педагоги не учитывали, что дети в пять–шесть лет уже прекрасно понимали, что происходит. Одна девочка, увидев расстроенную маму, сказала: «Чем же я хуже других? Я хорошо себя вела, все–все делала хорошо… Почему меня не приняли?» И горько заплакала. Мы успокаивали девочку, стоя на улице, и видели, как выходили из школы дети с родителями. Одни были очень печальные, со слезами на глазах, другие — радостные. Этот контраст в настроении и взрослых, и детей создал такую гнетущую обстановку, что забыть ее невозможно. С тех пор я не выношу приемные экзамены и конкурсы, особенно детские.
Глубоко убеждена, что начальное музыкальное образование должно быть доступно всем. Поэтому недопустимо применять дискриминационные формы отбора в музыкальные школы. Нельзя подходить с шаблонными мерками и требованиями к детям, тем более — сравнивать их между собой и определять наилучших и наидостойнейших. Видя слезы отвергнутых приемной комиссией, я порой не выдерживала и брала их в свой класс. Они прекрасно занимались, а некоторые впоследствии стали музыкантами.
Г. Г. Нейгауз сказал: «Из тысячи человек, любящих музыку и умеющих играть на фортепиано, мы с трудом найдем 4–5 пианистов, которых нам действительно хотелось бы слушать».
Можно ли уже в детстве определить, кто из сотен тысяч учеников музыкальных школ станет выдающимся пианистом, которого «хотелось бы слушать»?
«Не кажущаяся, а реальная сложность этой проблемы всегда осознавалась теми, кто пытался проникнуть в загадки психической деятельности человека, в загадки интеллекта, мышления, творчества. Да, существует бесконечное разнообразие индивидуальностей — и это непосредственный результат бесконечного разнообразия типов конституций, уровня восприимчивости, темпов созревания, скорости протекания физиологических процессов, быстроты и глубины понимания, степени стандартности мышления, чувствительности к звукам, ритмам, краскам… Но для того, чтобы понять, к какому конкретному типу из всего этого бесконечного разнообразия принадлежит данный, живой, настоящий, сидящий перед нами или бегающий около нас ребенок, необходимо уметь определить степень развития у него если не всех, то хотя бы основных, наиважнейших, ключевых психологических, психических, физиологических особенностей…» (курсив мой. — Т. Ю. — Г) — это слова крупнейшего отечественного генетика профессора В. П. Эфроимсона из его книги «Загадки гениальности».
Безусловно, дети одарены в разной степени. Существуют специальные школы, направление которых — подготовка профессиональных музыкантов. И строгий отбор, дифференциация уровня одаренности при приеме в них — нормальное явление, потому что для обычного ребенка поступление в такую школу может стать причиной психологической травмы.
Однако определение степени музыкальной одаренности — очень сложный процесс. Его невозможно вместить в рамки стереотипного прослушивания. Не ошибиться в нем можно, лишь наблюдая ребенка длительное время. Почему? Потому что музыкальные задатки и музыкальная одаренность — это вовсе не одно и то же. Я хочу сослаться здесь на Л. А. Гарбер и привести пространные цитаты из ее статьи, относящиеся к интересующему нас вопросу.
«Общая картина развития человеческих функций, всей центральной нервной системы в целом дает основание предполагать, что музыкальные задатки в прямом, биологическом понимании этого слова вначале представлены в малодифференцированном виде. В результате системного влияния окружающей среды происходит дифференциация, «доразвитие» природных данных до определенного уровня, верхние границы которого преимущественно определяются этими данными, но в ряде случаев могут и не определяться ими. Общая система музыкального воспитания, музыкальная среда оказывают влияние на развитие этих природных данных, хотя в некоторых случаях наблюдаются и исключения».
Л. А. Гарбер, с которой я совершенно согласна, считает, что главной задачей психологов и музыкантов–педагогов должно быть изучение специфики развития первичных элементов музыкальных способностей. «Музыкальные способности, развивающиеся на основе музыкальных задатков, есть сочетание не только чисто сенсорных качеств, но и всех особенностей и склонностей личности, обеспечивающих успешную музыкальную деятельность…
Понимая под музыкальными задатками анатомо–физиологические основы для музыкальной деятельности, следует в них выделить различные компоненты, существующие как разрозненно, так и в едином комплексе… (курсив мой. — Т. Ю. — Г.).
Музыкальное развитие детей может быть условно дифференцировано на несколько этапов, из которых первый основывается на природных данных, а все последующие включают формирование способностей ребенка в процессе его воспитания…
Определение музыкальных способностей детей только на основании изучения их музыкальных задатков малообоснованно, т. к. стойкость музыкальных интересов у детей и их стремление к активной музыкальной деятельности имеют преимущественно возрастной характер. Включение характерологических черт личности помогает внести ясность в определение потенциальных возможностей ребенка к музыкальной деятельности… Так, трудолюбие и настойчивость в овладении музыкальными навыками способны резко изменить картину развития музыкальных способностей ребенка…
Бытующая в настоящее время точка зрения, заключающаяся в том, что всякий наблюдаемый процесс развития задатков есть уже их превращение или переход в способности, неверна, ибо при этом смешиваются разные стадии развития. Даже наиболее яркие задатки не должны приравниваться к способностям, поскольку здесь еще не включены многие, находящиеся пока в стадии формирования особенности личности, в частности ее характерологические черты и др. Без этого возможности превращения задатков в способности достаточно проблематичны и неопределенны. Задатки могут в дальнейшем превратиться в способности, но могут и не превратиться. Здесь возможны различные случаи. В одном случае музыкальные задатки могут развиваться до уровня музыкальных способностей. Для этого необходимо равномерное развитие их отдельных сторон. В другом случае поздно диагностируемое слабое развитие отдельных сторон задатков может надолго затормозить общее развитие способностей».
Но если наличие первичных задатков не является гарантией музыкальных способностей, то каким же образом происходит отбор и распределение детей по уровню одаренности в музыкальных школах? Более того: пока существует столь порочная система приемных экзаменов, слишком часто возникает опасность того, что в итоге многолетних и упорных занятий музыкальные задатки позволяют пианисту развиться до профессионального уровня, стать «крепким музыкантом», однако этого оказывается недостаточно для плодотворной творческо–исполнительской деятельности.
Множество раз на концертах мне довелось слушать игру посредственных музыкантов — поразительно, как много тех, кого «не хочется слушать»!
Убеждена, что абсолютно невозможно выявить музыкальные способности, пока они не проявятся непосредственно в игре. Главная задача педагога: не определять музыкальные задатки, а выявлять и формировать способности, во всяком случае, это должно быть так в системе музыкального и эстетического воспитания.
Многие из выпускников консерваторий, не став концертирующими музыкантами, вынуждены заниматься педагогической деятельностью. Безусловно, они по возможности стремятся работать со способными учениками, чтобы через успех ученика компенсировать собственный комплекс несостоявшегося музыканта–исполнителя. Среди таких музыкантов есть много талантливых педагогов — ведь работа со способными детьми требует особого педагогического дара. Но все же остается только поражаться, насколько велико число тех, кому педагогика просто–напросто противопоказана. Однако что делать? Закончены музыкальная школа, училище, даже консерватория… Зачем же растить и направлять на продолжение учебы детей с весьма посредственными данными? Почему педагоги не задумываются над будущим своих учеников?
Другое дело, если у ученика есть педагогические наклонности или особый талант. Только в этом случае можно продолжать профессиональное музыкальное образование.
Необходимо учить музыке всех детей, не ориентируя их на музыкальную карьеру.
Почему с самого раннего детства проводится отбор и профессиональная ориентация в музыке? Потому что в музыкальном образовании нельзя упускать ни одного года. Мне кажется, что начиная обучать музыке с трехлетнего возраста, мы решаем эту проблему. Не будет упущено время, и к шести–семи годам педагог сможет гораздо точнее определить способности ребенка. И уж во всяком случае можно будет избежать многочисленных ошибок.
Уверена, что педагог обречен на неудачу, если он не испытывает глубокой симпатии и интереса к ребенку.
К сожалению, современный метод распределения детей в классы к педагогам, которые даже не знакомы с будущими учениками, напоминает старинные обряды, когда жених и невеста, не видя друг друга, становились мужем и женой только по соглашению родителей.
При приеме детей в музыкальную школу надо помнить о важнейшем праве педагога познакомиться со своими будущими учениками!
Бесспорно, нельзя стать детским педагогом без любви к детям, но не надо путать любовь к детям вообще и интерес к данному, конкретному ребенку. Принцип психологической совместимости — один из важнейших в обучении музыке.
Для меня было чрезвычайно отрадно убедиться в том, что ученики, которых я выбирала самостоятельно и которые пробуждали во мне чисто человеческий интерес, как правило, достигали больших успехов.
В процедуре приема в музыкальную школу меня всегда поражал еще один момент. «Не прошел» на фортепиано — предлагают виолончель, скрипку, арфу, гобой. Часто ученик вообще не слышал, как звучит арфа или гобой. Но взрослые решают за него и без него.
Конечно, можно проводить распределение, предварительно познакомив учеников с разными инструментами. Например, в школу, где учился мой сын, приглашали музыкантов, которые за ширмой играли на каком–либо инструменте, а дети отгадывали по звуку, какой инструмент звучит — виолончель или контрабас, мандолина или балалайка, фагот или гобой. После одного из таких концертов сын загорелся желанием учиться играть на кларнете и саксофоне.
Для того чтобы порекомендовать ребенку тот или иной инструмент, педагогу необходимо время. Иногда я советую ученикам перейти на другой инструмент. Это не только благотворный шаг для некоторых из них, но и прекрасная возможность раскрыть свой талант. Желание родителей, чтобы их дети обучались только игре на фортепиано, фактически перекрывает им возможность реализовать свои задатки и закрывает путь для рождения талантливых скрипачей, виолончелистов, кларнетистов и пр.
Для того чтобы преодолеть существующие недостатки в системе отбора и приема детей в музыкальные школы, о которых я написала выше, по–моему, необходимо изменить сам подход к начальному музыкальному образованию. И начинать реформу надо с самого раннего этапа — с детских садов. Создание дошкольных групп в стенах музыкальных школ должно быть вторичным этапом. Первоочередное назначение музыкальных школ — содействовать организации музыкальных занятий в детских садах. Мы знаем, к чему сводятся сплошь и рядом такие занятия — прежде всего к подготовке праздников для родителей. Хотя именно в детсадовском возрасте наилучшим образом можно закладывать основы музыкального образования, выявлять и развивать способности у детей.
Все дети, независимо от чьего бы то ни было желания, непременно учатся читать, писать, считать. Почему же всех их не обучать в детских садах элементарной нотной грамоте? Почему не познакомить их хотя бы с тем материалом, который мои ученики проходят в доигровой период? Это ведь совсем не трудно!
Мне возражают: при недостатке разнообразных игрушек и пособий это сложно организовать. Но это не оправдание — главная причина лежит в косности и нежелании взрослых сделать несколько нужных шагов навстречу ребенку. Сегодня имеется столько разнообразных музыкальных игр и пособий! Почему бы педагогам–музыкантам не приступить к групповым занятиям с самыми маленькими детьми? Сколько талантов можно было бы раскрыть!
Представьте, что дети, приходя из детского сада, начинают взахлеб рассказывать родителям о цветных нотках, о Вороне–кварте. Или, разглядывая новое платье мамы, вдруг узнают в сочетании красок секунду или септиму. Или сольфеджируют тему из симфонии Гайдна… Подумайте, сколько радости испытали бы родители, сколько признательности было бы в их отношении к детскому саду, к педагогу. Мне кажется, что педагогов из музыкальных школ нужно приглашать в детские сады — пусть каждый из них выбирает в свой класс детей, прошедших подготовительный, доигровой период. Проведение открытых уроков для педагогов было бы вполне адекватной заменой вступительных школьных экзаменов. Некоторые дети могут быть уже в четыре года зачислены в школу, другие — в пять или шесть лет. В течение двух–трех лет малыши, занимаясь музыкой в детских садах, могут находиться под постоянным наблюдением педагогов музыкальных школ. В результате последним будет несложно определить тот момент, когда конкретный ребенок уже вполне будет готов к индивидуальному обучению.
Мне кажется, что предлагаемая мной система отбора детей в музыкальные школы из детских садов могла бы решить много серьезных проблем. Размышляя об этом, я мечтала иногда о том, чтобы меня пригласили работать в детский сад. Грустно и горько осознавать, что мои грезы о всеобщем музыкальном образовании детей пока так и не осуществились.