Мне не хочется начинать рассказ сакраментальной фразой «все началось с того…», поэтому я с удовольствием начну его по-другому: все началось задолго до того , как мой знакомый, грузин по имени Каха, нашел черного вороненка с подбитым крылом. У Кахи была большая голова, большой кавказский нос, большие черные глаза под густыми сросшимися бровями и большие, как у лошади, белые зубы. Сердце у него тоже, наверно, было большим – во всяком случае, отзывчивым и щедрым. Пожалуй, оно было даже чересчур большим – например, для того, чтобы отдать его целиком какой-нибудь одной женщине, и Каха щедро делился им со всеми встречными дамами – старше его, моложе его, красивыми, не очень красивыми и очень некрасивыми.– Женщина – всегда женщина, – объяснял Каха. – А мужчина – всегда поэт. Если женщина некрасивая – он додумает ей красоту. Если глупая – он додумает ей ум. Даже если она одноногая, он додумает ей…– Вторую ногу? – с иронией переспрашивал я.– Крилья , – отвечал Каха. – Как ангелу. Каха отлично говорил по-русски, с почти незаметным грузинским акцентом, который нарочно утрировал, когда хотел сказать что-то очень мужское или очень поэтическое. Его жена Аня, маленькая и какая-то бесцветная, похожая на мышку, догадывалась о похождениях мужа, но предпочитала не знать о них наверняка. Она была наполовину русской, наполовину еврейкой, и эта последняя половинка, превратившаяся в союзе с Кахой в четвертинку, вывезла обоих в Германию. Эффектный Каха боготворил неприметную жену и был равнодушен к ней, как к иконе.– Бога мать Мария тоже была прекрасной женщиной, – объяснял Каха, – но мы любим не ее одну.– И как это понимать, Каха? – спрашивал я, заранее угадывая ответ.– Не строй из себя мальчик-дурачок, – отвечал Каха. – Жена – как храм: пришел, помолился, ушел.– Куда ушел, Каха?– Грешить дальше. Если не грешишь – зачем молиться?В своих походах в храм и обратно Каха зашел все же слишком далеко. Однажды он привел в дом молодую девушку, очень красивую, с каштановыми вьющимися волосами и огромными серыми глазами.– Ее зовут Оксана, – отрекомендовал он гостью жене. – Будет жить у нас, будет тебе сестра.– А тебе, значит, свояченица? – уточнила Аня, оправившись от первого потрясения.– Свояченица, мояченица, – махнул рукою Каха. – Что нам делить? Все люди братья. Будем жить по-людски.– По-твоему, вот это по-людски? – нехорошим голосом произнесла Аня, с ненавистью поглядев на «сестру». – Ты, Каха, совсем совесть потерял. – Зачем так говоришь? – возмутился Каха. – Девушка мерз на улице, я подобрал, привел, а ты нет чтоб дать кусок хлеба…– Вы, милая моя, случайно не из Австралии? – повернулась Аня к гостье.– Нет, – удивилась та, – я из Кишинева.– Что ж вы так мерзнете в середине августа? – Каха, я, пожалуй, пойду, – нервно проговорила Оксана.– Я, пожалуй, тоже, – отозвался Каха.Он и в самом деле ушел из дома и больше в нем не появлялся. Некоторое время скитался по друзьям, пару недель жил в комнатушке у земляков в общежитии для беженцев, пока ему не удалось снять недорогую квартиру-полуторку в отвратительном индустриальном районе города. Когда в ней установили телефон, он позвонил мне, сообщил свой адрес и позвал в гости.В небольшой квартирке стояла чужая, принадлежавшая хозяину мебель, в нише гостиной прижалась к кафельной стене доисторического вида кухня. Зато стол, хоть и не ломился от яств, но был щедро уставлен соблазнительными шедеврами кавказской кулинарии, состряпанной из немецких продуктов. Посреди тарелок с лобио, сациви и прочими чудесами стояли бутылки хорошего красного вина – Каха никогда не скупился на вина.– Извини, дорогой, что не пригласил тебя раньше, – улыбнулся Каха, усаживая меня за стол. – Хотел, конечно, устроить новоселье, но не получилось. Все друзья – женатые и порядочные, один ты холостой и умный.– Каха, а как же Аня? – не удержался я от вопроса.– Прекрасная женщина, – сказал Каха. – Добрая, чуткая. Видеть ее не могу.– А эта… Оксана где же?– Прекрасная женщина, – поцокал языком Каха. – Красивая, умная. Жить с ней невозможно.– Так ты что ж, теперь один будешь?– Я?! – захохотал Каха, и я устыдился нелепости своего вопроса.Мы выпили по стакану вина.– Каха, а с Майей ты тоже не собираешься видеться?Майя была их с Аней дочкой.– Чудесная девочка, – расплылся в улыбке Каха. – Из нее получится прекрасная женщина. Обязательно буду видеться. Хочешь на ней жениться?– Ты с ума сошел? – опешил я. – Она же ребенок. Между нами двадцать лет разницы.– Вах! – с нарочитой кавказскостью произнес Каха. – Что такое двадцать лет? Сегодня двадцать, завтра чуть поменьше, а послезавтра она уже старше, чем ты.– Нет, Каха, спасибо, – покачал головой я.Каха посмотрел на меня с благодарностью.– Ты настоящий друг, – сказал он. – Настоящий человек. Понимаешь, что муж из тебя никудышний, и не хочешь оскорблять друга согласием. Давай за тебя выпьем.Мы выпили, я закусил сыром и попробовал лобио. Лобио был великолепен.– Неужели, Каха, ты сам все это приготовил? – спросил я.– Обижаешь, дорогой. Конечно, сам. Настоящий мужчина – всегда поэт, а настоящий поэт – всегда хороший повар. Приходи, когда хочешь, накормлю, чем хочешь.Я и в самом деле стал часто бывать у Кахи – не реже одного раза в неделю. Его общество было легким и приятным, а встречал он меня – да и любого, пожалуй, – с искренним радушием. Квартира Кахи понемногу менялась, вернее сказать, обрастала новыми деталями явно женского происхождения – свечки в подсвечниках, вязаные салфеточки, розовый плюшевый слоник на диване.– От Полечки, от Светочки, от Тамарочки, – объяснял Каха. – Прекрасные женщины. Встретились, попрощались, оставили неизгладимый след – что еще мужчине нужно?Однажды Каха позвонил мне и таинственным голосом произнес:– Слушай, бросай свои дурацкие дела. Приходи – познакомлю.И положил трубку.Я собрался в путь, немного недоумевая. Обычно Каха не спешил знакомить друзей со своими пассиями. Как всякий мужчина, по-настоящему любящий женщин и любимый ими, он никогда не хвастал своими успехами и не выставлял их напоказ. Может, он по-дружески решил познакомить меня с какой-нибудь особой? Будь это не Каха, а кто-либо иной, можно было бы оскорбиться подобными объедками с барского стола, но Каха скорее отрезал бы себе не только руку, но и кое-что несравненно более для него важное, чем обидел бы человека, которого считал другом. Купив бутылку хорошего красного вина, я сел в автобус и отправился на другой конец города. Каха открыл мне, таинственно и белозубо улыбаясь сквозь эффектную трехдневную щетину.– Ну, – сказал я, – признавайся, абрекская душа, кого ты мне собрался показывать?– У грузин абреков не бывает, – невозмутимо ответил Каха. – Мы – мирные разбойники. Молодец, хорошее вино принес. Потом пить будем. Ну пошли.– Как ее зовут-то хоть? – на всякий случай спросил я.– Почему сразу ее? – делано возмутился Каха. – Что я, по-твоему, жеребец?Я вздохнул, пожал плечами и кивнул.– Говорил плохо, молчишь еще хуже, – резюмировал Каха. – Сейчас тебе станет стыдно. Потому что это не она, а он.– Что? – остолбенел я. – Ты чего, Каха, сдурел от многообразия?– Почему сдурел? – удивился Каха.– Ну… – Я совершенно растерялся. – Мне всегда казалось, что тебе женщины нравятся.– Правильно казалось, – кивнул Каха. – А что тебе сейчас кажется?– А сейчас мне показалось, что ты привел в квартиру мужчину.Каха некоторое время недоуменно смотрел на меня.– Ты идиот, – спросил он, – или притворяешься? Если притворяешься, то очень удачно.– Ты же сам сказал, что это не она, а он!– Сказал, потому что думал, что говорю с умным человеком. А говорил с тобою. Пошли!Он буквально втащил меня в комнату и подвел к буфету.– Наверх смотри, – приказал он.Я посмотрел на буфет. На буфете, поблескивая стальными прутьями, стояла клетка, а внутри нее, с любопытством глядя мне в глаза, сидел маленький черный вороненок.– Ничего себе, – сказал я. – Ты где его взял?– Я его не взял, – ответил Каха, – он сам взялся. Сидел перед домом с перебитым крылом и плакал.– Плакал, – машинально повторил я, почесывая подбородок. – И давно он у тебя?– Четыре дня. Сперва ничего не ел, не пил, а теперь кушает, кушает, кушает, все время кушает и пьет, как лошадь.– Ты что, его вином поишь? – удивился я.– Каким вином! – возмутился Каха. – Он же еще ребенок! Вот подрастет – так я ему и вина налью, и чачи налью.– А где он крыло сломал?– Подрался с кем-то, – уверенно заявил Каха. – Ты же видишь – настоящий мужчина. Красавец, черный, на меня похож.– Так он мужчина или ребенок?– Ребенок-мужчина. Мальчик называется. Слыхал про такое? Пойдем выпьем за него.Мы сели за стол, Каха открыл вино и разлил его по фужерам.– За Багратиона! – величественно произнес Каха.– Можно и за Багратиона, – пожал плечами я. – А почему именно за него?Каха посмотрел на меня с состраданием.– Ты меня сегодня удивляешь, – сказал он. – У тебя что, день тупости? Багратион – это мой ворон!– А-а, – проговорил я. – Красивое имя.– В честь родственника назвал, – похвастался Каха.– У тебя есть родственник Багратион?– Конечно, есть! Тот самый, знаменитый. Что ты на меня так смотришь? Все грузины – родственники. Особенно за границей. От тоски братьями становимся.Каха отпил полфужера.– Честно тебе скажу, – продолжал он, – мне вся эта Германия – как дикому коню стойло. Слишком уж она правильная. Бумажка туда, бумажка сюда, тут получите, тут распишитесь, на красный стоим, на зеленый переходим. Так умереть можно.– Зачем же из Грузии уехал? – спросил я.– Сам не знаю, – вздохнул Каха. – Раз – и уже здесь. Там жить невозможно стало. Бумажек никаких, расписываться негде, получать нечего, и все на красный свет прут.– На тебя, Каха, не угодишь, – усмехнулся я. – Так где же лучше?– Конечно, там! Там всего лишь невозможно жить, а здесь можно умереть. Если бы не женщины, я бы уже давно умер. Давай за женщин выпьем!Мы выпили за женщин, потом за друзей, потом за Грузию, потом снова за Багратиона. Каха, всегда умевший пить долго и не пьянея, неожиданно захмелел.– Клетка, большая золотая клетка, – пробормотал он. – Хочешь посмотреть на домашнего грузина? Смотри, это я, Каха. Да, очень большая клетка. И не такая уж золотая. Но ничего, мы еще вырвемся из клетки, да, Багратион?Вороненок неопределенно каркнул в ответ, то ли соглашаясь с Кахой, то ли, напротив, иронизируя над ним. А может быть, он просто сказал «кар», никого и ничего не имея в виду.