Мы поели в ближайшей кондитерской, после чего расстались, и я вновь отправился на поиски Марике. Нашел ее за стойкой бара «Кафе де Брюг». В белом фартуке, повязанном на узкой талии, с волосами, схваченными заколкой из панциря черепахи. Когда я вошел, на ее лице отразилась неуверенность: она не знала, как себя вести. Вероятно, поэтому она надулась как мышь на крупу.

В баре был только один посетитель: старик в толстой кожаной куртке и шерстяной шляпе. Он сидел за столиком со стаканчиком рома. Когда я вошел, мы кивнули друг другу, но разглядывать меня он не стал. Он облизывал губы и смотрел на стаканчик, словно собирался растянуть удовольствие на всю вторую половину дня.

— Я бы выпил пива, — сказал я, устраиваясь за стойкой. — И не надо сверлить меня взглядом. Я — не самая большая ошибка, совершенная тобой.

Марике молча взяла с полки стакан, наполнила из крана. Затем пластиковой лопаточкой собрала пенную шапку, образовавшуюся над кромкой. Я отпил пива, наблюдая за нею. Марике не знала, как ей на это реагировать. То ли тупой англичанин просто влюбился в нее, то ли он хочет что-то узнать.

— Хорошее пиво, — отметил я. — И стакан чистый, и к обслуживанию никаких претензий. Ты можешь собой гордиться.

Марике презрительно усмехнулась. На несколько мгновений ее лицо перестало быть злобным.

— Сколько еще ты собиралась тут проработать? Два года, три, прежде чем уйдешь, позволив какому-нибудь богачу с дыркой в голове жениться на тебе?

Еще одна презрительная усмешка и уничтожающий взгляд. Кто бы мог подумать.

— Если я правильно понимаю, таков был твой план? Если допустить, что ты действительно клюнула на эти алмазы?

Удивительно, как одно только слово может изменить выражение лица человека. С лица Марике исчезли все эмоции. Настороженность как в воду канула, а ничего другого ее место не заняло, словно лицо перезагружалось, ожидая новую программу, которую никак не могли получить мышцы под кожей. Длилась перезагрузка несколько мгновений, но этого мне хватило, чтобы понять, что направление я выбрал правильное.

— Майклу удалось уйти с алмазами, так? Ходили слухи, что тогда он украл целое состояние, и кто знает, сколько эти камни стоят сейчас.

Она надула губки и, еще не созрев для признания, с безразличным видом уставилась в окно.

— Я не понимаю одного: как со всем этим связаны обезьяны? И почему тебе нужны все три? Не хочешь просветить меня?

— С какой стати?

— Возможно, это в твоих же интересах.

— Но у тебя нет обезьян. У тебя нет ничего, что может меня заинтересовать.

— Сначала ты должна выкурить косячок, так?

Она выпятила нижнюю губу. Я не возражал. Мог бы глядеть на ее губки целый день.

— Один раз я уже заполучил этих обезьян. Могу добыть и во второй.

— И как ты это сделаешь?

— Вот это моя забота. Вопрос в том, как дорого ты их ценишь? И учти сразу: о двадцати тысячах евро лучше забыть. Я хочу половину алмазов.

Она бросила короткий взгляд на старика, вновь посмотрела на меня.

— Говори тише.

— Само собой. Но ты не ответила на мой вопрос.

— Я не могу отдать тебе половину. Они не имеют к тебе никакого отношения.

— А к тебе, значит, имеют? Послушай, ты, конечно, могла спать с Майклом, но я и представить не могу, что по любви.

— Ты ничего не знаешь и не понимаешь.

— Так расскажи мне.

Она пристально посмотрела на меня, глубоко вдохнула, моргнула раз или два. Опять перевела взгляд на окно, тихонько выдохнула. Я заметил, что она скрестила пальцы на стойке, но не мог сказать, сознательно или нет. На пальцы я долго не смотрел: мое внимание захватило ее лицо. Профиль у нее был замечательный, как у молодой королевы на почтовой марке. Завитки золотых волос на виске, россыпь веснушек на щеках. И эти губы, такие пухлые, такие соблазнительные, ждущие прихода дурака, готового сойти из-за них с ума.

— Так как ты познакомилась с Майклом? — спросил я. — Он ведь только-только вышел из тюрьмы.

— Он писал мне письма, — она говорила тихо, на одной ноте, — нежные письма.

— И ты писала ему?

— Да.

— Он писал об алмазах?

Она покачала головой.

— В письмах он ничего такого писать не мог. Их читала охрана.

— Значит, у тебя был еще какой-то способ связи?

Марике помолчала. Потом протянула руку, взяла с полки стакан. Наполнила водой из крана над раковиной, отпила. Руки не дрожали, ничего такого не было и в помине, но вода вроде бы ее успокоила.

— Я там работала, — наконец ответила она.

— В тюрьме?

— Два года. На кухне.

— И что? Он рассказывал тебе свою историю по частям всякий раз, когда ты накладывала картофельное пюре ему в тарелку?

— Глупец. Ты спрашиваешь меня, как это случилось, а потом говоришь глупости.

— Это дурная привычка, ты права. Продолжай.

Она еще выпила воды, потом провела по губам кончиками пальцев. Я подождал, пока она закончит пощипывать нижнюю губу.

— Майкл был… вежливым. И другим. Американцем в голландской тюрьме. Ему нравилось болтать с поварами и охранниками — людьми, которые жили по другую сторону забора.

Она замолчала, ожидая, что я вверну какую-нибудь шпильку, но я сдержался.

— Он мог спросить о чем угодно. Что я делала вчера? Что собираюсь делать на уик-энд? Какой у меня автомобиль? Часто ли я бываю в Амстердаме? Разумеется, нам не полагалось отвечать на эти вопросы. Нам говорили, что это опасно.

— Если заключенный узнавал о вас слишком много?

— Они могли попросить что-то для них сделать. Что-то им принести.

— Майкл просил?

— Никогда.

— Но он писал тебе письма.

— Сначала — нет. Пока я работала, он только разговаривал со мной. Но потом меня уволили.

— Тогда как же он остался на связи? Ты дала ему свой адрес, когда увольнялась?

— Нет, — она покачала головой. — Я сделала это позже.

— Как?

Она пожала плечами.

— Мне стало недоставать разговоров с ним. И я не знала, говорит ли с ним кто-нибудь еще. От этого становилось грустно. Вот я и пошла к нему на свидание. Случилось это незадолго до его освобождения.

— И он вдруг взял и открылся тебе?

— Он испытывал то же самое. У него… возникли ко мне чувства.

— Понятно.

— Поэтому он рассказал мне про алмазы.

— Готов спорить, ты изобразила изумление. Только про алмазы ты знала раньше, не так ли? Тебе требовалось лишь спросить у кого-то из тюремщиков, за что он сидит, или заглянуть в старые газеты. Возможно, ты это сделала даже прежде, чем он начал заговаривать с тобой. Ведь он привлекал внимание: американец в голландской тюрьме — это диковина. Ты сама это сказала.

Она ждала, пока я выговорюсь, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Необходимости в этом не было. Для меня все выглядело очень логично.

— Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.

— Он сказал, что они у него. — Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. — Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.

— Без огранки?

— Без огранки, да.

— Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.

— Не поняла?

— Неважно. Продолжай.

— Это все. После свидания мы писали друг другу письма.

— Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.

— После освобождения он приехал в Амстердам.

— И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.

Она сжала губы.

— Все было не так.

— А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент — обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?

— Он рассказал мне все. — Она выпрямилась. — Больше, чем тебе.

— Иначе и быть не могло. Я — всего лишь наемный работник. Ты — настоящая любовь.

Она потупилась.

— От тебя требовалось принести обезьян. Мы собирались уехать из Амстердама.

— С алмазами?

— Естественно.

— Значит, они по-прежнему в городе.

Она кивнула, потом закатила глаза, как бы говоря, что это очевидно.

В этот момент открылась дверь, и вошел парень, которого я раньше видел за стойкой. Сразу заметил меня, остановился, наполовину расстегнув молнию куртки. Сказал что-то резко Марике на голландском, и этого хватило, чтобы старик оторвался от стаканчика с ромом и бросил на меня вопросительный взгляд. Ответ Марике, похоже, поставил парня на место, потому что, бросив на меня злобный взгляд, он прошел в подсобку.

— Что ты ему сказала? — спросил я, поворачиваясь к Марике.

— Принеси мне обезьян, и я тебе скажу, — ответила она, глянув на дверь, за которой скрылся ее коллега. — Иначе я не смогу тебе доверять.

— Ты хочешь, чтобы наши отношения стали доверительными? Не слишком ли поздно?

— Не поздно, если принесешь обезьян.

— Очень уж ты настырная.

Она не отрывала от меня глаз.

— Если они все-таки у тебя, больше не оставляй их в квартире. Принеси сюда.

— Обещать не могу. Как знать, вдруг я пойму, что к чему, и тогда алмазы достанутся мне одному.

Она скрипнула зубами.

— И не думай, что я пошутил.

Я поднялся с высокого стула у стойки, застегнул пальто. Сунул руки в карманы и кивнул Марике. Уходил я в превосходном настроении. Приятно, знаете ли, говорить о пропавших статуэтках и предлагать их поискать, когда они лежат в кармане, под рукой. Возникло искушение вытащить их и продемонстрировать Марике, улыбаясь во весь рот, но я его подавил. Я еще не разобрался до конца, какую роль играет она в этой истории.

За дверью кафе начали сгущаться сумерки. Температура понизилась на несколько градусов, зажглись уличные фонари. Взглянув на часы, я увидел, что уже половина шестого. Лезть в битком набитый трамвай не хотелось, и я направился к ближайшей велосипедной стоянке. Я сразу же остановил свой выбор на светло-синем велосипеде с грязевыми щитками и проволочной корзиной, закрепленной на руле. Металлическая цепь, пристегивающая переднее колесо к стойке, была заперта на современный замок, но я достал отмычки и открыл его быстрее, чем успели замерзнуть пальцы. Защелкнул замок, закрепив цепь на стойке, и покатил велосипед к мостовой, где собирался сесть на него и уехать.

Но прежде чем я это сделал, с соседней автостоянки выехал, пересекая улицу, белый микроавтобус. Его водитель не вывернул руль, чтобы встроиться в ближнюю к тротуару полосу движения. Наоборот, он поехал прямо, а потом вдруг ударил по тормозам и перегородил мне дорогу. Дверцы кабины открылись.

Я все знал о водителях таких вот белых микроавтобусов, будьте уверены, но дерзость этого была ошеломительна, и мне потребовались какие-то мгновения, чтобы прийти в себя. Тем временем из кабины выскочили двое мужчин, лица которых закрывали черные маски с прорезями для глаз; один из них держал бейсбольную биту. Я не успел и рта раскрыть, когда толстый конец этой биты ткнулся мне в солнечное сплетение. Дикая боль заставила меня выпустить из рук велосипед. Ноги не держали, я упал на колени, велосипед повалился на брусчатку. Я поднял голову, пытаясь протолкнуть воздух в легкие, и увидел, как мужчина в маске опускает биту. На этот раз бита соприкоснулась с моей головой, и больше я уже ничего не почувствовал.