«Стоит ли это все того, чтобы отдавать свою жизнь капля за каплей? Совершать такие поступки, умирать на плоту от боли? Есть-то дела крупные, благородные! Что же метать бисер перед свиньями?» — «Тихо, Нюшенька, сладко поспи! Не стоят они того!» — «Одни живут и поражают своей исключительностью, а он… Он, знаете о чем рассказывал, когда упал на плоту и говорил мне тихо, скрывая страдание: «Метляева ты зря так не долюбливаешь! Привлекательный человек! Хочет ведь лучше стать»… Это о том самом Метляеве, который по сути первым поставил Сашу-то в такое положение. «Верить надо в людей, Нюша! Человек сложный, умный, но изломанный… Он десятым в бедной семье рос… Доброту-то и этот леший в себе скрывает. Говорит, запряжет, бывало, тятя в бричку Орлика. На душе сладко от езды быстрой!»… Они бросили его, он надорвался, а виду не показал»… — «Спи, спи!» — «Как же… как же… Идут люди, их в кино показывают… мысль о долге каждого перед человечеством… а тут… тут всего простой пример… Как же теперь буду жить! Без Сашеньки, без его смеха, без дела его…»
Акишиев упал на еловую постель. Внутри все разрывалось, боль усиливалась с каждой минутой.
— Ты-ка, дай мне водички, — попросил он.
Нюша опрометью бросилась за кружкой, которая была в куче посуды там, на лужке.
— Зачем? Ты из ладошек…
Она, волнуясь, спешно вымыла руки и зачерпнула в большие свои ладони студеной речной воды.
Он стал нежадно пить.
— Пахнет-то, — сказал он, глядя на нее ласково, — снегами… Как это ты пела-то? Идут белые снеги, и я тоже уйду?
— Где болит, Сашенька? — Она впервые так назвала его и прильнула к его тяжело поднимающейся и опускающейся груди.
— Ничего, уже проходит… Который теперь час-то?
— Рассветает, поди, — сказала она.
— Вот жизнь! — он тихо улыбнулся. — Все свет и свет, ни тебе полнолуния, ни тебе темноты…
— А полнолуние, Сашенька, теперь и есть… Ты-ка взгляни на небо-то…
— Ага, полнолуние… Ты не обидешься на меня, что я тебе скажу? Нет?
— Нет, — тихо прошептала она, догадываясь, о чем он ей скажет.
— Ты самая красивая девушка, Нюша… Но согрешил я… Согрешил с Клавкой… Совесть меня мучает…
Она замерла, напружинилась вся.
— Клавка-то растерялась… Растерялась… И вдумчивая, и мучает ее что-то, а я-то и вовсе болезненно сознаю, что теперь-то нельзя ничего переиначить… Нельзя…
Она не отвечала ему, в душе тяжело что-то билось, и она не понимала, как надо поступать ей.
— Вот и вся мудрость… Самая ты красивая девушка, а совесть меня мучает… Это все-то не придумаешь и не пропоешь, как в песнях, это все потому, что в обратную сторону не повернешь… Почитай мне что-нибудь… легче, глядишь, будет!
Мокрушин, вернувшись к ним, увидел их рядом, — она над ним плакала. Мокрушин поднял ее, вынес на берег, затем бережно выносил и Санькино обессиленное тело. «Что же ты так-то? — шептал он. — Чего же так, выходит-то? — он говорил сам с собой. — Ну, ничего! — Сам себе и отвечал. — Потерпи! Мы тебя к Михалычу, на кордон, там и доктор… Там и бабка его травкой отпоит…»
Нюша шла за ними следом и все ревела, до самого кордона.