Леха не услышал крика. А если бы даже услышал, точно выразить свое отношение к нему, убей бы, не смог. Крики лебедей в поднебесье будоражили его душу в детстве. Эти сказки о лебединой любви, когда погибает самка и после этого добровольно падает с высоты лебедь, разбивая грудь, шли за Лехой порядочное время. Теперь, пожалуй, услышав прощальный крик лебединый, он остался бы холоден к нему.

Но именно лебединый крик стоял в стылом небе. И Леха его не услышал. Лебедя и лебедку он увидел. Лебедка была кем-то ранена. И она спускалась к земле все ниже и ниже. А лебедь стремительно то взлетал вверх, то падал вниз. Однако он и не думал убивать себя.

Даже когда Леха в два прыжка настиг ее, жадно стал скручивать ей шею и она прокричала в последний раз, лебедь не стал разбивать себя от невосполненной, утраченной любви. Он с диким испуганным криком взмыл в темнеющее небо и, наверное, бросился догонять свою стаю.

Леха же выругался:

— Струсил!

Он хотел для жратвы иметь двух лебедей.

Вскоре Леха нашел землянку. Возрадовался, что она неприметна. И что идет снег. Все его следы заметет! Он обошел землянку вокруг, наткнулся на моток проволоки. И испугался. Значит, тут люди были? Значит, они опять сюда придут? Покой, с которым он шел в последнее время, заменился в душе суетой и страхом. Он долго шарил вокруг землянки. Но больше ничего не нашел.

«Геологи были, — стал размышлять. — Ушли дальше, поди. Нефти тут нет. И — хорошо. — Леха знал здешние законы. — Лесорубы не имеют права валить лес в прибрежье. Следовательно, сюда, к землянке, не сунутся. А геологи могут лишь вернуться. Хотя… Чего они тут забыли? Этот моток проволоки?»

«Посмотрим, — забормотал он, входя в землянку. — Поживем поглядим…»

На столе, сбитым из сосновых досок, Леха нашел керосиновую лампу. Она была кем-то аккуратно заправлена. Спички у него были. Лампа вспыхнула, осветила неуютное жилье. Сразу около стола Леха увидел печку. Тут тоже кто-то аккуратно уложил поленницы. Даже травка лежала — бери и разжигай.

«Ладно! — промычал довольно. — Растопим и печку… Попотрошим и птиченьку. А потом уж побегим далее».

Дед Лехин когда-то уходил на фронт вместе с М. — Машиным отцом. Отец ее вернулся с одной рукой, а деда не стало, погиб смертью храбрых. Так и остался Леха для Машиного отца желанным человеком. Отец у пацана был гиблым, пил. А дед… Машин отец похоронил земляка на чужой земле, похоронил после боя. И чужие дожди льют на могилу сибиряка. Много их, могил, на земле. А это дорогая для дяди Родиона. Отцом ли, дедом хотел стать для несчастного Лехи.

От самого первого привода в милицию до этой судимости дядя Родион поддерживал морально Леху. В эту студеную ночь, оказавшись с ним, дядей Родионом, с глазу на глаз, Леха почувствовал, что крепко устал, соскучился по жизни в теплой избе, с валенками, с разбросанными игрушками по полу, с недопитым в банке грибом, прикрытым чистенькой марлей. Он прислонился к большой русской печи, глядел на торопливо одевающегося дядю Родиона искоса, потому что по-другому, даже на таких людей, уже смотреть не мог.

Дядя Родион путался в теплых ватных штанах, болтая пустым рукавом рубахи, и повторял: «Да ты садись! Да ты садись и раздевайся!»

Наконец, он надел штаны и валенки, накинул ватник и, оглядываясь, начал готовить на стол.

— А Маша где?

— Маша-то? — деланно весело, переспросил дядя Родион. — А где ей быть? На посиделки побежала. И Витюху забрала…

Беглец прощупал комнату с ног до головы, зацепился взглядом на мужской гимнастерке, прикинул, что она велика для дяди Родиона.

Дядя Родион увидел его эту зацепку.

— А это гость у нас.

— Кто?

— А Ваньки, что из Чернигова. Родственника твоего. Студент. Они тут…

— Ладно, дядя Родион. Не надо рассказывать. Я ведь так это.

— Ну, коль так… Ищут тебя, Лексей.

— Знамо ищут. Их дело искать.

— Ты что же, в самом деле убег?

— Убег.

— Тебе же три месяца осталось всего, Лексей.

— Три месяца.

— И чего же ты так…

— Погоди, дядя Родион. Я тебе покажу одну штуку. Ежели что в ней не поймешь, спросишь. Я объясню. Вот эта штука.

Леха подал порядком истертую бумагу — видно, немало уже носил. Родион надел очки, внимательно посмотрел на бумагу.

— Письмо, что ли?

— Письмо, письмо… Ты читай. Вслух читай!