Пока Доминик довольно легко парировал удары Флетчера, а тот, видимо, сознательно изматывал своего противника. Шпагой он владел действительно превосходно. Горцы, твердо настроенные не вмешиваться, равнодушно наблюдали за ними со скамьи – они, судя по всему, ровным счетом ничего не поняли из того, что было сказано перед дуэлью, и теперь сидели как зрители на греческой трагедии, невозмутимо следя за состязанием, исход которого был заранее предрешен.

Мокрая рубаха прилипла к спине Доминика, мешая ему фехтовать. Вдобавок у него было сломано ребро, да и правая ладонь требовала постоянного внимания.

Он постарался сконцентрироваться. О какой отраве говорил Флетчер? Очевидно, не надеясь убить его простым ударом, он решил использовать медленно действующий яд.

Доминик круто повернулся и отскочил, когда клинок Флетчера просвистел возле его уха.

– Может, поясните, что за яд вы имели в виду?

– Мой клинок намазан снадобьем, которое сделает вас беспомощным, – любезно сообщил Флетчер сквозь серию быстрых бросков, – и притупит ваши мозги. Все процессы на время замедлятся, но вы будете все понимать. – Флетчер ощерил рот как дохлый карп на рыбном прилавке. – Все еще впереди. Вы, наверное, думаете, я или мои люди будем насиловать вашу шлюху? О нет! Это сделаете вы, Доминик Уиндхэм! Как только мы потешим этих предателей-шотландцев нашей милой игрой, они оставят нас одних, и вы будете истекать кровью. Лекарство проникнет в раны и станет разъедать ваше сердце, соблазнять душу. В течение часа или около того вы будете делать все, что я захочу, да еще при этом будете смеяться!

Расхваставшись, Флетчер ослабил защиту. Доминик немедленно воспользовался шансом и сделал мгновенный выпад. Клинок зазвенел, Флетчер принял удар. Волна откатилась обратно, посылая жестокую боль в раненую руку. На мгновение эфесы сомкнулись, мужчины почти упали в объятия друг друга.

– Здесь не водится такого зелья.

– Глупец! – Флетчер перекрутил руку, так что эфес его шпаги вдавился в пальцы Доминика. – Тогда рискните! Мы вместе, вы и я, привяжем к той скамье вашу любовницу. Вы думаете, она знает все секреты тела? Она и не воображает, что вы с ней сделаете, и весьма охотно, потому что не можете совладать с собой. Вы провалитесь в бездну желания, Доминик Уиндхэм, и вас не остановят даже ее крики. А потом придет ваш черед. Когда лекарство изнурит вас окончательно, вы познаете чувственную прелесть моих вкусов и очень скоро станете молить меня о смерти.

– Что за чертова околесица! – воскликнул Доминик, не обращая внимания на боль. – Вы думаете, что знаете что-то моем желании?

Они снова разошлись. Доминик, уклоняясь от ударов, пританцовывал вокруг колодца; Флетчер следовал за ним, намеренно заставляя его делать нырки в сторону. С рубашки Доминика слетело еще несколько пуговиц; шпага со свистом задела его мокрый рукав, и мимолетное движение оставило длинный разрез от плеча до запястья, обнажив кожу. Сил становилось все меньше, а ему все не удавалось прорвать оборону Флетчера. Боль звенела в его ушах, словно предвестник смерти, левое плечо и кисть начали сдавать. Там, где поднимался его клинок, сразу же появлялась шпага Флетчера, быстрая и точная. Доминик знал, это делалось с умыслом – Флетчер мог в любой момент длинным броском погрузить в него лезвие. Если он вынудит его сдаться, горцы уйдут, и Харрис привяжет Кэтриону. Тогда начнутся пытки.

Доминику все труднее становилось дышать. Повсюду шевелились фантастические тени, словно монстры выглядывали из мрачных углов двора. Кэтриона под розовым кустом сидела подобно спящей принцессе из сказки.

Неожиданно Доминик поскользнулся на мокрых плитах. Он упал на колено и вдруг увидел женщину с косой, улыбающуюся ему из темноты. Кэтриона оказалась права: сейчас у него действительно не было страха за собственную жизнь – смерть казалась просто старым другом.

Но как же она? Ему придется утопить собственный клинок в ее сердце, чтобы она умерла мгновенно. Пусть Кэтриона примет смерть в беседке из роз – это лучше, чем терпеть глумление обезумевшего садиста. И все же пока он не собирается сдаваться.

Доминик изловчился и вскочил на ноги; Флетчер танцующими движениями последовал за ним, шпага его так и сверкала. Доминик поднял свое оружие, чтобы блокировать удар. Не имея возможности атаковать, он теперь лишь защищался. Белые лоскутья рубахи разошлись, подставляя обнаженное мокрое тело холодному воздуху. Сосредоточенность его достигла высшего предела. «Сюда! – командовал ему внутренний голос. – Теперь туда! А сейчас иди за мной, ты, сумасшедший! Вот так, вот так!»

Бадья стояла там, где ее оставил Флетчер, – цепь перевесилась через край колодца и свободно болталась снаружи, тускло поблескивая во тьме. Между колодцем и бадьей лежал мокрый пиджак. Избегая ударов, двигаясь по кругу, Доминик упорно приближался к небольшому темному пятну.

Наконец сталь его клинка загремела, ударившись о стенку колодца. Взгляд Флетчера на долю секунды переместился в сторону, и Доминик тут же отступил. Схватив пиджак, он швырнул его в лицо своего врага, а затем потянул за цепь.

Ослепший Флетчер споткнулся о препятствие. Скинув пиджак с головы, он с криком вскинул шпагу к плечу, отходя назад перед броском, и в этот момент Доминик ударил Флетчера цепью поперек груди. Тот еще отступил, пытаясь увернуться, и цепь, попав ему в руку, вместе со шпагой пришпилила ее к деревянному столбу. Доминик дернул за цепь – из-под его самодельной повязки хлынула кровь, зато отравленный клинок полетел на землю.

Быстро наклонившись, Доминик поймал его за эфес. Боль и головокружение не давали ему дышать, он не знал, сможет ли стоять прямо, сможет ли держать оружие. Если Флетчер говорил правду, одной царапины было достаточно, чтобы сделать противника недееспособным. Голоса, поселившиеся в его голове, неистово кричали: «Но не клинок пронзит тебя и не пуля...»

Доминик заставил себя выпрямиться и поднял шпагу.

Краски сбежали с лица Флетчера, но он засмеялся и, вскочив на край колодца, поднял бадью за ручку.

– Ну, попробуй, ударь меня! Давай! Ты не сможешь. Старая ведьма была права. Встречай свою судьбу, Доминик Уиндхэм!

Неожиданно раздался грохот, и Флетчер покачнулся, не успев ударить тяжелой деревянной бадьей по склоненной голове Доминика.

Земля затряслась, затрещал шифер на крышах, зарыдали каминные трубы, и посыпались вниз камни. Потеряв равновесие, Доминик упал на колени. Свет от факелов стал ярче и заплясал, отбрасывая на стены жуткие, словно мечущиеся в отчаянии тени.

Доминик посмотрел сквозь сотрясающуюся темноту на Кэтриону: лепестки роз сыпались на нее снежными хлопьями, и сама она раскачивалась, словно в экстазе, со странной улыбкой на лице. Их взгляды встретились.

«Прости меня, любимая, – хотел сказать Доминик. – был не прав. Я пришел слишком поздно. Флетчер победил, я не смог убить тебя первым!»

Он не успел ничего сказать, так как через секунду пронзивший воздух страшный звон всех колоколов города, словно посходивших с ума, слился в мощный набатный грохот.

Доминик принялся хохотать. Флетчер, застигнутый над открытой шахтой колодца, выронив бадью, ухватился обеими руками за шатающийся столб. Цепь рванулась и загремела, разматываясь и, как змея, стала втягиваться в колодец.

– Колокола! – жутко закричал Флетчер. – Проклятые колокола!

– Тяжелые камни сдвинутся со своих мест и низвергнутся на твою голову. И каждый колокол зазвонит сам по себе, вынося тебе приговор. Будь ты проклят, Джерроу Флетчер! – Это кричала Кэтриона под грохот падающих камней, казалось, танцующая в вихре розовых лепестков.

Земля снова задрожала, и плиты встали на дыбы, как молодые жеребята. Железные звенья громко клацали, проваливаясь в темноту. Флетчер дернул ногой, пытаясь дотянуться до перекладины, и попал лодыжкой в цепь. Нога тут же соскочила с выступа. Раздался страшный крик. Цепь рванулась еще раз, и стало слышно, как ломаются кости. Рука Флетчера попыталась уцепиться за дерево, но пальцы соскользнули. Он судорожно глотнул воздух, чувствуя, что срывается с крутящегося ворота.

– Спасите меня! Спасите меня! – падая, кричал он.

– Нет тебе спасения! Это за рядового Смита, за моего кучера, за французского офицера на полуострове! За сожженную деревню и оставленных без крова людей! За ребенка, родившегося прежде времени! И за то, что ты готовил для Кэтрионы! Это тебе мое проклятие вместо спасения!

Доминик поморщился, когда волна боли прокатилась по искалеченной руке.

Когда Флетчер исчез в пустоте, каменный остов колодца начал крошиться. Деревянные столбы вздыбились и повалились на ворот, а сверху падали шифер и камни.

В ночном небе стоял мелодичный перезвон. Доминик взглянул вверх, и мир показался ему совершенно черным. Старческий голос кричал: «Ты не умрешь в постели, Джерроу Флетчер, ибо проклятие висит над тобой! Могила твоя уже выкопана. He явился еще человек, который обозначит день и час. Но этот человек идет».

Доминик проснулся в гостинице, в своей постели. В комнате никого не было. Земной шар, похоже, вернулся в свой прежний безопасный ритм.

Он попытался сесть; все его тело ныло от ушибов, пульсирующая боль в ребрах не позволяла даже притронуться к ним. Грудная клетка была перетянута чистой льняной материей, в правой ладони под повязкой пульсирующая боль бодро выстукивала адскую дробь в одном ритме с дыханием.

Не обращая внимания на боль, Доминик попробовал пошевелить пальцами. Ничего не вышло. Повреждены сухожилия? Если он не сможет пользоваться правой рукой, какая от него, к черту, помощь в диких краях? А он-то собрался оставить свои обязанности, родину, забыть свое предназначение, чтобы быть с Кэтрионой. Теперь соблазн отпал сам собой. В сознание четко врезались слова: «Твоя правая рука, Доминик Уиндхэм!»

Он решил не зацикливаться на своем увечье и переключиться мыслями на что-нибудь более приятное. Кто-то вымыл его и одел в ночную рубашку. Он потрогал левой рукой голову. Волосы тоже чистые – их вымыли и высушили, пока он лежал в беспамятстве. Проклятие! Как долго он спал, черт подери?

Доминик уронил голову на подушку и уставился в потолок, мечтая, чтобы поскорее пришла Кэтриона.

Наконец она вошла почти неслышными шагами.

– Вы проснулись?

Потрескавшаяся штукатурка напоминала крошечную мозаику, а может, паутину. Не отводя глаз от потолка, Доминик старался не обнаруживать своих эмоций.

– Конечно, проснулся, – бодро сказал он и тотчас спросил: – Город сильно пострадал?

– От землетрясения? – Кэтриона подошла к кровати и встала достаточно близко, чтобы он мог уловить ее аромат.

Желание пробудилось мгновенно, но теперь он не обращал на него внимания.

– Да, кое-где есть разрушения. Сильно покорежило крышу городской тюрьмы – она чуть совсем не слетела, когда ее приподняло на несколько футов. Почти все трубы развалились, и с них попадало много камней. Говорят, колокола трезвонили целую минуту, когда затрясло башни. Грохот был просто грандиозный: люди выбегали из домов в ночных рубашках, но, слава Богу, никто не погиб.

– За исключением Джерроу Флетчера? – Доминик быстро взглянул на нее.

– Да, он утонул в колодце, а сверху его завалило камнями. Я рада его смерти. Надеюсь, это не грешно? Готовил могилу для других, а похоронил себя.

– Выходит, природа сама совершила кровавый акт возмездия и убила подонка? Черт побери, я тоже рад! Скажите, пророчества Изабель всегда сбываются таким драматическим образом?

– Иногда. – Кэтриона беспокойно посмотрела на свои руки. – Но вы и без того могли взять верх над ним с помощью ваших бесчестных трюков.

– Бесчестных? – Доминик потянулся и немедленно пожалел об этом. – Вы не считаете, что при подобных обстоятельствах даже самый строгий кодекс чести допускает любые необходимые способы обороны?

– Я не это имела в виду. – Кэтриона села на стул у кровати. – Лорд Стэнстед сказал, что вы получили послание.

– Он невредим, надеюсь?

– У него шишка на голове, и он еще не совсем опомнился. Проспал все землетрясение, а потом пошел сообщить властям, что Флетчер упал в колодец. О вашей дуэли он даже не упомянул, хотя я ему все рассказала. А что было в письме? Это касается Эндрю и миссис Макки, не так ли?

– Они были в Нэрне, но уехали до нашего приезда.

– А вы, конечно, не подумали предупредить меня. Вы что, не могли сказать мне, куда едете? Неужели вы не ожидали засады?

– Я дорого заплатил за свою самонадеянность.

Кэтриона вскинула подбородок:

– Харрис и Флетчер вытащили меня из постели, завязали мне глаза и держали в темноте до самого последнего момента.

– А что случилось с теми шотландцами?

– Уехали домой, на запад. Хотя, правда, домов у них уже нет – теперь их ждет только морской берег.

– Это вы выкупали меня? И волосы вымыли.

Кэтриона покраснела.

– На вас была тина и налипли водоросли. Потом вы уснули.

Она поднялась, собираясь уйти.

– Кэтриона...

– Да?

– Нет, ничего. – Доминик отвернулся к стене. – Идите.

– Ну и упрямый мужчина! – Она неуверенно улыбнулась. – Доктор говорит, что вы везучий. Ваша рука заживет, и вы сможете ею пользоваться, но для этого потребуется какое-то время; Повреждение серьезное, и наверняка останется шрам. Мне очень жаль. Я так наслаждалась этой рукой, когда она была на мне...

Доминик усилием воли заставил себя подняться с постели. С трудом одевшись и повязав одной рукой галстук, он подергал колокольчик. Горничная принесла еду. После завтрака пришел доктор менять повязку. Перетерпев боль, пока развязывали руку, Доминик посмотрел на свою развороченную ладонь и содрогнулся. «Я наслаждалась этой рукой, когда она была на мне». Доктор ограничился перевязкой и банальными рекомендациями. Когда он ушел, Доминик выглянул в коридор. Комната Кэтрионы находилась через две двери, а Стэнстеда поселили рядом с ней. В конце коридора из общей гостиной сквозь полуоткрытую дверь доносились странные звуки – пронзительный детский крик, сопровождаемый смехом.

Доминик прошагал туда и распахнул дверь. В комнате сидела Кэтриона с маленьким мальчиком на руках. Малыш с круглой головой в черных завитках заливисто смеялся – крохотная детская одежда топорщилась на его пухлом тельце, а синие глаза смотрели со знакомой безыскусностью. Аккуратный подбородок и хрупкая шея также были вполне узнаваемы.

Ребенок повернулся и взглянул на Доминика; беззаботный смех умолк, уступив место неуверенной улыбке.

О Боже! Это был он, баловень «душ милосердия», ребенок не Генриетты, не Кэтрионы, не Сары, но другой леди, имевшей причины скрывать его существование от отца. Событие не менее впечатляющее, чем землетрясение!

Рядом с Кэтрионой стояла матрона с сияющим лицом и сложенными на груди руками. Она еще не успела снять свой плащ. Видимо, они с ребенком только что приехали.

– Миссис Макки! – воскликнул Доминик. – Я счастлив наконец познакомиться с вами, мэм.

– Бобан, – сказал мальчик, показывая на Доминика. Миссис Макки поправила ребенка, объяснив ему что-то по-гэльски.

– Здравствуй, Эндрю, – произнес Доминик, все еще не вполне веря своим глазам. – Ты любишь пирожные?

– Нет-нет, майор Уиндхэм, – решительно возразила миссис Макки, – для этого еще не время.

– Вероятно, скоро прибудет его мать? А пока, я полагаю, мы можем отпраздновать нашу встречу.

– Пиложное, – пролепетал Эндрю и засмеялся.

Кэтриона с трепетом наблюдала за ними; душа ее вдруг завибрировала как туго натянутая струна. Эндрю доел пирожное, и на верхней губке, похожей на розовый бутон, осталось несколько крошек. Мальчик сидел у Доминика на коленях, на его безукоризненных брюках, и водил своими липкими пальчиками по его галстуку. Доминик забавлял малыша левой рукой. Тот ловил его за пальцы и хохотал. Вскоре между ними установилось абсолютное доверие.

Миссис Макки с достоинством пила чай в другой части гостиной, когда Эндрю, умаявшись игрой, стал тереть глаза и вскоре уснул на руках у Доминика!

– Я не совсем поняла, – осторожно сказала Кэтриона. – Сейчас придет его мать?

– Вы не догадываетесь? – Доминик улыбнулся. – Ведь вы были с ним какое-то время. Как же вы могли принять его за маленького Макноррина? Неужто он не похож на англичанина?

Кэтриона посмотрела на глубокую дугу ресниц поверх розовых щек и верхнюю губку с проблеском молочных зубов.

– В самом деле, похож. Но я думала, он унаследовал это от Сары.

– Сара и Розмари были кузинами. – Миссис Макки поднялась и забрала ребенка из рук Доминика.

– Сара и Розмари? – удивилась Кэтриона, совершенно сбитая с толку.

– Может быть, рассказать ей все, миссис Макки?

– Я вижу, вы уже догадались, майор Уиндхэм. – Женщина кивнула головой.

Доминик тихо засмеялся.

– Кэтриона, вы видите то, что хотите видеть. Это ваша типичная ошибка! Теперь вы убедились?

Неожиданно у нее возникло чувство, что все вдруг встало свои места, хотя она и не верила в это до конца.

– Естественно, я совершила много ошибок, но все-таки я жила в Эдинбурге. Как же я могла не заметить, если его мать же здесь присутствовала?

Миссис Макки мягко притянула темную головку Эндрю к своей груди.

– Просто его мать постаралась, чтобы вы ничего не узнали, мэм. Как только мальчик родился, все окружающие поклялись хранить это в секрете. Поддерживать обман было не так уж трудно – полный дом женщин и только один ребенок! Мать его платила за мою маленькую квартиру в Эдинбурге, а потом мне с ребенком пришлось уехать...

– Но зачем? – не выдержал Доминик. – Так вот сразу, ни с того ни с сего?

– Потому что здесь должны были появиться вы, сэр, – спокойно сказала миссис Макки. – Она очень себялюбива, потому и отказывалась открыто признать, что у нее есть ребенок, хотела держать это в тайне. Но она любит мальчика, майор Уиндхэм. Она действительно любит своего сына. Тут нет никакой ошибки.

Кэтриона не подавала виду, что пока еще мало понимает из сказанного. Значит, Эндрю отослали, чтобы спрятать от Доминика? Ситуация мало-помалу прояснялась.

Доминик сидел вытянув свои длинные ноги, выводя пальцем узоры по краю стола.

– Тогда почему вы действовали заодно со мной, миссис Макки? Вы все время следовали моим инструкциям.

– О, я не видела в этом никакого вреда. Даже лучше, когда у мальчика много опекунов!

Доминик поднял глаза и улыбнулся:

– Кроме отца, который должен был позаботиться о нем, не так ли?

– Вот именно! – Миссис Макки пришла в негодование. – Он даже не знает о существовании ребенка!

Кэтриона не могла ничего с собой поделать.

– А кто это – он? – не вытерпела она и даже чуть-чуть приподнялась в кресле.

Была еще только середина дня, и в окно ярко светило солнце. В его лучах светлые волосы Доминика блестели как растопленное масло, а сам он важно восседал в своем кресле, словно англосаксонский король, и она видела мелкие четкие морщинки в углах его рта.

– Мне очень жаль, но это не ваш дядя, Кэтриона. Эндрю – не его сын.

– Тогда чей, скажите же наконец!

– «Агнец невинный, рожденный для несчастий!» У него отцовские глаза, а черты и упрямство – от матери. И такие же волосы, как у нее, цвета полуночи. Это мать сидит в нем и заставляет его хмуриться. А отец, тот позволяет ему воспринимать иностранцев без предрассудков. Теперь-то уж вы наверняка догадались? – Доминик встретил ее взгляд и улыбнулся. Ямочки врезались глубоко в его щеки. – В один прекрасный день Эндрю станет герцогом. Его мать – Розмари, леди Стэнстед, так что в конце концов он унаследует титул Ратли. Довольно солидное бремя для крошечной души, не правда ли?

Розмари. Она посылала деньги и сладости ребенку. Все факты, намеки и недомолвки слились в одно целое. Теперь Кэтриона знала правду.

– Но почему леди Стэнстед скрывала своего ребенка? – не унималась она.

– Не хотела, чтобы ее муж знал. Тогда бы Ратли заставил ее вернуться в Лондон вместе с ребенком. О Боже! Видимо, я обязан посвятить вас во все эти дикие подробности. Я предполагаю, она не хотела, чтобы я узнал...

– Так это имело какое-то отношение к вам?

В это время послышался стук в дверь, но Кэтриона, не обращая внимания, продолжала:

– Почему леди Стэнстед не хотела, чтобы вы узнали? Разве это ваш ребенок?

Дверь открылась, и на пороге возникла стройная фигура. Кэтриона повернулась и увидела женщину, которую, как она думала, знала довольно хорошо. В гостиную вошла леди Стэнстед – та самая, что обманула их всех.

Доминик встал и поклонился ей.

– Если бы Доминик узнал, что у меня есть малыш, наследник Ратли, – спокойно сказала она, – он никогда бы не полюбил меня. – Ее взгляд встретился со взглядом Доминика. Она покраснела и, обращаясь к нему, продолжила: – Я ждала вас несколько лет и молила Бога, чтобы вы пришли ко мне после смерти Генриетты. Если бы вы узнали, что я стала матерью, вы не взяли бы меня в любовницы, не правда ли?

Миссис Макки прижала спящего Эндрю к своему плечу.

– Леди Стэнстед, я должна уложить ребенка.

Розмари пересекла гостиную и приложила щеку к щеке сына. На лице ее появилось ласковое выражение.

– Идите в мою комнату. Это там. – Она махнула рукой. – Горничная вам покажет.

Доминик прошел к камину.

– Итак, вы заранее отправили Эндрю из Эдинбурга на случай, если я приеду и узнаю, что это ваш ребенок, а потом возили его по всей Шотландии?

Леди Стэнстед наблюдала, как уносят ее дитя. Глаза ее наполнились слезами.

– Сначала миссис Макки забрала его в Страт-Гласс, где я сняла для них домик – там они и жили до последнего времени. Когда я получила ваше послание и узнала, что вы разыскиваете его, я назначила встречу в Нэрне. Мы должны были прибыть вчера вечером, но мне показалось, что Эндрю выглядит усталым, поэтому мы сделали остановку на ночь. Это было ужасно, потому что началось землетрясение. Когда попадали все вещи, он испугался и стал плакать. А утром мы собрались и потихоньку поехали сюда.

Доминик протянул Розмари свой носовой платок.

– Успокоитесь, теперь вы вне опасности. – Он улыбнулся. – И как это вы доверили воспитание своего сына шотландской няне? Неслыханный в мире случай! В роду Ратли появится первый герцог, говорящий по-гэльски, – воображаю, какой это произведет фурор! Вы бы лучше пошли сейчас к нему, а то как бы он не испугался еще чего-нибудь – мало ли что может случиться в чужом месте.

Как только женщина в темном ушла, Кэтриона повернулась к Доминику.

– Розмари была в вас влюблена?

– Несколько лет. – Он прислонился к холодному камину. – Мы познакомились на балу, в один из моих приездов между кампаниями. Тогда я уже был помолвлен с Генриеттой, но, как вы видите, Розмари очень привлекательна, и я был польщен ее вниманием. Возможно, я непреднамеренно поощрил ее интерес, хотя не собирался делать этого.

– Значит, то, что вы сказали мне в нашу первую встречу, было правдой! – воскликнула Кэтриона. – Вы всегда разбивали чужие сердца?

– Если вам угодна такая формулировка, – хмыкнул Доминик, – то вы, пожалуй, правы. – Его лицо, обрамленное высоким воротничком с крахмальными уголками, казалось спокойным; разговаривая, он продолжал внимательно наблюдать за ней. – На некоторых женщин военная форма производит неизгладимое впечатление. Позже, когда я приобрел репутацию человека...

– Порочного?

Последовала короткая заминка, прежде чем он ответил:

– Да, после побега Генриетты. Вы наверняка думаете, что я уклонялся от честных отношений, не так ли? Ничего подобного. Мне навязывались, меня караулили и даже преследовали. А поддаться не так уж трудно, что я обычно и делал. – Доминик шагнул к окну и выглянул во двор. – Любопытство – немалый грех.

– Вероятно, мы должны добавить его в наш перечень, – сказала Кэтриона. – Восьмой грех. Я им страдала. Когда я приехала в Лондон, то тоже была любопытна, как и все прочие.

Доминик тотчас повернулся к ней.

– Не как все прочие, Кэтриона.

Она опустила голову, чтобы не видеть огонь в его глазах.

– Вот что я думаю, Доминик Уиндхэм. Вы должны вернуться в Лондон и забрать с собой ваших друзей и их ребенка.

Доминик стоял неподвижно, лицо его побледнело.

– Эндрю – не мой сын, Кэтриона. Розмари никого не принимала, кроме своего мужа. Лорд Стэнстед был у нее в Эдинбурге, и ребенок был зачат как раз в то победное лето. Мы с Розмари никогда не были любовниками. Ради Бога, не думайте обо мне так плохо. Разве бы я совершил предательство по отношению к своему другу?

Было ли ее беспокойство продиктовано только этим обстоятельством, или оно возникло потому, что наконец выяснилось, кто такой Эндрю? Неужели, поскольку теперь она не может спасти долину, им придется расстаться?

– Я вам верю. – Кэтриона подняла голову. – В самом деле верю. Но если Эндрю – сын лорда Стэнстеда, то оба ребенка – внуки Ратли! Эндрю унаследует титул, а Томас – Глен-Рейлэк. Это то, чего я больше всего боялась. Смерть Флетчера ничего не меняет – Ратли назначит нового управляющего, и люди будут изгнаны из долины. Я только зря отняла у вас время и силы.

– Однако я пока еще не сложил оружие, – упрямо сказал Доминик. – И хотел бы, чтобы вы мне верили, черт подери!

– Верить? В чем? – гневно воскликнула Кэтриона. – Невозможно предотвратить неизбежное!

Он должен уехать, снова подумала она, и не растрачивать себя, как странствующий рыцарь из легенды! Глен-Рейлэк умер, как и их будущее. Так почему не принять то, что уже предопределено свыше, и не уехать? У нее больше не было сил оставаться с ним.

– Что вы собираетесь делать?

– Я еще сам точно не знаю, – сказал Доминик уже мягче. – У меня есть некоторые соображения; надеюсь, все теперь получится.

– Какие соображения? Разве вы можете изменить ход истории? Я кое-что видела, когда приехала в Англию. Паровой двигатель. Мельницы. Заводы с горнами до неба. Их огни горят, как разверзшиеся пасти ада. Уничтожить все старое так же легко, как ребенку порвать истлевшие простыни. Шотландские горцы – одинокий народ, и он принадлежит прошлому. В этом новом веке нам нет места.

Доминик оперся рукой о каминную полку.

– Значит, теперь вам все безразлично, кроме одного – чтобы старая жизнь осталась неизменной?

– Почему нет? Но только все равно в этих холмах не останется ничего, кроме эха от клича овечьих пастухов и треска охотничьих ружей. Вы часть новой эпохи, Доминик Уиндхэм, и часть того класса, что придет сюда опустошить долину, а потом будет стрелять здесь шотландских куропаток. Так что уезжайте и оставьте нас в покое.

Кровь разом отхлынула от его щек, зато глаза мгновенно загорелись огнем.

– Я уеду, но есть еще один вопрос – он касается лорда и леди Стэнстед, а также Эндрю.

Кэтриона содрогнулась. Внутри что-то оборвалось, подобно шарфу, разорванному ветром.

– Но это же вы... Разве нет? Это вы им помешали! Вы не дали им создать семью, потому что не могли ничего с собой поделать и очаровали жену вашего друга, как в той сказке с принцессой у скалы. Она так и осталась околдованной и крепко привязанной.

– Возможно, вы правы. – Левая рука Доминика неожиданно вцепилась в каминную полку, затем соскользнула, и он рухнул на пол. Кровь, пропитавшая повязку на ране, окрасила манжету его рубашки.

Кэтриона быстро вытащила свой носовой платок и туго обмотала его ладонь, пытаясь остановить кровотечение. Потом она схватила с кресла подушку и подсунула ему под голову, ощутив под пальцами мягкий шелк его волос. Не она ли мыла эти светлые золотистые волосы и сушила их полотенцами, рыдая над ним? А сейчас, когда он так страдает, она ругала его, потому что не знала, как еще добиться его отъезда.

Теперь Доминик лежал перед ней с раскинутыми руками, беспомощный, как ребенок; в его безупречно очерченном лице как в зеркале отражалась волшебная красота мифических героев. Он очаровал ее, этот безумный англичанин, и оставил незаживающую рану в ее сердце, чтобы она увезла ее с собой в Новый Свет.

Кэтриона обвила его плечи руками и, положив голову ему на грудь, услышала, как бьется сердце – в его ритме ей почудились старинные мелодии моря. Она рыдала, уткнувшись ему в пиджак, увлажняя слезами манишку его сорочки, браня себя за бесчувствие и женскую глупость.

Позади нее неожиданно раздались шаги, и, подняв глаза, Кэтриона увидела в дверях Розмари.

– Ох и тяжела наша женская доля, – сказала Кэтриона, со смехом вытирая слезы. – Трудно жить в окружении таких мужчин, не правда ли?

– Что с ним? Он потерял сознание? – Розмари быстро подошла к Доминику, и глаза ее подозрительно заблестели. – Я принимала в постели своего мужа, а сама воображала, что это Доминик. Тогда я надеялась, что он все же придет ко мне, а этот дурачок прилип к бедняжке Генриетте. Так я и ждала его, пока он не приехал в Эдинбург в последний раз, чтобы забрать ее вещи. И тут я поняла, что он никогда меня не полюбит. Мое страстное желание, как и все мои ухищрения, оказались напрасными, и с тех пор все словно умерло во мне. Я больше не жду Доминика Уиндхэма и помню только, что он причинял мне одно лишь беспокойство. Вы, наверное, в это не верите?

Кэтриона поднялась на ноги и помогла Розмари сесть в кресло.

– Любовь сводит людей с ума. Сердцу трудно внушить, чтобы оно любило разумно. Но ведь Эндрю – сын лорда Стэнстеда, не так ли?

Розмари как-то странно взглянула на собеседницу и схватила ее за руку.

– О да! Доминик никогда не поощрял моих притязаний и никогда не обнадеживал меня. На самом деле он пытался заставить меня вернуться к Стэнстеду. Мы даже заключили сделку, вернее, я заставила его сделать это, когда он стал давить на меня, чтобы я вернулась в Лондон. Наверное, я была тогда просто сумасшедшей...

– Я не могу судить, пока не узнаю условий вашего соглашения. – Кэтриона присела рядом с ней.

– Все было довольно просто, – пояснила Розмари. – Идею я позаимствовала из одного рассказа. Я сказала Доминику, что не вернусь, пока Стэнстед не выпьет целое озеро, не взберется на церковную крышу и не подарит мне сына. Конечно, мне следовало знать, что Доминик справится с первыми двумя условиями. А что касается сына, то тут уж я сама помогла, в минуту слабости. Правда, я была уверена, что он никогда об этом не узнает.

– Значит, вы... Я думаю, вы все-таки любили своего мужа, леди Стэнстед!

– Не знаю. – Розмари опустила голову. – Но я зачала от него ребенка... – Она помолчала. – Доминик сказал мне в Эдинбурге, что Стэнстед выполнил два других условия.

Озеро, правда, было искусственное, в доме леди Бингхэм, но шпиль вполне реальный, и взбираться на него было довольно трудно. Никогда бы не подумала, что мой муж такой храбрый!

– Я присутствовала при этом, – хладнокровно заметила Кэтриона. – Это очень высокий шпиль.

– Так вот ради чего совершалось то безумное восхождение на церковную крышу! Теперь-то наконец выяснилось, что это не была просто эскапада пьяного...

Розмари отвела глаза:

– Я была ослеплена Домиником, блеском его славы. Во время войны он был офицером разведки, вы ведь знаете об этом? И потом, он красив как бог – все женщины в Лондоне по нему с ума сходят. Такие мужчины не бывают хорошими мужьями и отцами, верно? И даже как любовники они ненадежны из-за своего непостоянства.

– Но почему он проявил столь энергичное участие в спасении вашего брака? Если майор Уиндхэм не любил вас, то какое ему было дело до вашей жизни?

Розмари встала и разгладила складки модного платья.

– Пока я оставалась в Эдинбурге, его жена не поехала бы в Лондон. Доминик надеялся, что, если я вернусь к своему мужу, Генриетта вернется к нему. Это было глупо, просто безумно с его стороны – она никогда не сделала бы этого.

– Но почему вы вышли замуж за лорда Стэнстеда, если любили другого?

Темные глаза посмотрели на Кэтриону с легкой насмешкой.

– В Англии все не так просто. Леди нашего круга не вступают в брак по любви. Только выйдя замуж, я могла рассчитывать на взаимность Доминика. Он не стал бы рассматривать меня даже как потенциальную любовницу, пока я оставалась девственницей.

Доминик, застонав, слегка пошевелился на полу, и Розмари тотчас выпорхнула из комнаты. Кэтриона подошла к нему и опустилась рядом с ним на колени. Все это было для нее непостижимо – английские аристократы, их сердечные тайны и сумасшедшие игры. Как ей, здравомыслящей девушке из Шотландии, могло прийти в голову, что она сумеет победить этого человека, если он был таким мастером интриги?

Веки Доминика затрепетали и приоткрылись; он пристально посмотрел на нее.

– Я потерял сознание. Боже мой, какой стыд! Ваши голоса доносились до меня как будто из колодца. – Поморщившись, он приподнялся, оберегая раненую руку. – Розмари рассказала вам о нашей с ней сделке?

Кэтриона кивнула. О, если бы она могла понянчить свое раненое сердце так же легко в собственной ладони!

– Трагедия и комедия нередко спят в одной постели, – сказал Доминик. – Весьма искусная стратегия – увезти Генриетту с собой в Шотландию. Блестящая задумка! Разумеется, это вынудило меня видеться с Розмари, даже согласиться с сумасшедшими условиями, чтобы заставить ее вернуться к мужу.

– Розмари убежала потому, что любила вас, и взяла Генриетту с собой, чтобы отобрать у вас всякий шанс наладить жизнь со своей женой.

Кэтриона видела, как Доминик изо всех сил сдерживает смех.

– Ну да, Розмари похитила Генриетту, потому что решила, будто любит меня. Но я не уверен, знала ли она себя на самом деле.