Госпожа Кабураги и Юити уехали тем же вечером одиннадцатичасовым поездом. К тому времени жара спала.

Когда отправляешься в путь, возникает странное ощущение. Человека охватывает чувство, что он свободен не только от страны, которую только что покинул, но также и от времени, которое проводит в отпуске.

Юити не испытывал никаких сожалений. Странно сказать, но это было из-за того, что он любил Ясуко. Как он смотрел на вещи с позиций своей извращенной любви, его отъезд в это путешествие под грузом обстоятельств, которые вынудили его так поступить, был прощальным подарком Ясуко. В это время его тонкую, чувствительную натуру не пугало даже лицемерие. Он думал о заявлении, которое сделал матери:

– Во всяком случае, я люблю Ясуко. Разве это не может служить доказательством того, что я люблю женщин? Держа эти слова в уме, он пришёл к заключению, что у него была основательная причина полагать, что это Ясуко, а не он сам доставила госпоже Кабураги беспокойство, вынудив её прийти на выручку.

Госпожа Кабураги не понимала этого нового хода мыслей Юити. Он был просто очень красивым юношей, которого переполняли молодость и обаяние, более того, он никогда не сможет полюбить женщину. Она, и никто иной, спасла его.

Токийский вокзал исчез вдалеке. Госпожа Кабураги издала тихий вздох. Если она позволит хоть малейший намек на свою любовь, долгожданный отдых для Юити определенно будет испорчен. Когда поезд кидало из стороны в сторону, их голые плечи соприкасались время от времени, но когда такое случалось, именно она спокойно убирала руку. Она опасалась, что, если Юити почувствует её любовь даже по малейшему трепету с её стороны, кончится тем, что он будет раздосадован.

– Как поживает господин Кабураги?

– Он живет отдельно от своей жены. Полагаю, можно сказать, что так было всегда.

– Он еще не изменил своих привычек?

– Теперь, когда я всё о нём узнала, он стал гораздо спокойнее. Когда мы прогуливаемся по городу, он, поддразнивая меня, восхищается: «Ну разве этот малыш не прелесть?»

Юити ничего не ответил, и через некоторое время госпожа Кабураги спросила:

– Тебе не нравится, что я говорю подобные вещи?

– Да, – ответил юноша, не глядя на неё. – Мне не правится слышать о подобных вещах из ваших уст.

Чувствительная женщина видела насквозь детские капризы, которые этот сосредоточенный на себе юноша скрывал от окружающих. Это было чрезвычайно важное открытие. Это означало, что Юити все еще питает в отношении её какие-то иллюзии. «Пожалуй, я должна действовать, будто ничего не понимаю. Я должна казаться совершенно безобидной возлюбленной», – решила она с некоторым удовлетворением.

Спустя какое-то время усталая пара уже спала. Утром в Камэяма они пересели на линию Тоба, затем на линию Сима и более часа спустя прибыли на последнюю остановку Касикодзима – остров, соединяющийся с материком одним только коротким мостом. Воздух был удивительно чистым. Два путешественника сошли на незнакомой станции и вдохнули морской бриз, дующий с многочисленных островов залива Эго.

Когда они добрались до гостиницы на вершине холма Касикодзимы, госпожа Кабураги попросила предоставить им одну комнату на двоих. Не то чтобы она совсем ничего не ожидала. Госпожа Кабураги не знала, что делать с этой своей трудной любовью. Если это можно назвать любовью, это была любовь incognita. Ни в одной пьесе, ни в одном романс не было описано ничего подобного. Ей приходилось полагаться только на себя, пробовать на свой страх и риск. Если она сможет проспать одну ночь с мужчиной, которого так сильно любит, не торопя событий, то когда родится новый день, еще мягкая, лихорадочная любовь обретет форму и закалится как сталь, благодаря такому тяжкому испытанию. Когда их проводили в номер, Юити увидел две кровати, стоящие рядом, и изумился, по потом смутился, что засомневался в ней.

День был прекрасный, бодрящий, не слишком жаркий. Отдыхающие, приехавшие в отель на неделю, обычно задерживались дольше. После обеда они пошли на пляж на полуострове Сима рядом с мысом Годза. Они добрались туда на большой моторной лодке, которая курсировала со стоянки позади отеля вдоль узкого входа в залив Эго.

Госпожа Кабураги и Юити надели легкие рубашки поверх купальных костюмов. Их окружало величавое спокойствие природы. Морской пейзаж состоял не столько из чередующихся островов, сколько из скоплений многочисленных островков. Береговая линия была сильно изрезана, и казалось, что вода украдкой пробирается дальше на сушу, поглощая её. Так, своеобразное спокойствие пейзажа роднило его с видом средоточия наводнения, над которым величественно возвышались только широкие холмы. На западе и на востоке, насколько хватало глаз, повсюду, до неожиданных ущелий в горах, простиралось сверкающее море.

Поскольку утром некоторые приезжие уже съездили искупаться и возвратились, в лодке, когда она отчалила в полдень, было всего пятеро, если не считать Юити и госпожу Кабураги. Пассажирами были молодая пара с ребенком и еще одна пара американцев средних лет. Лодка пробиралась между плотиками ама – ныряльщиц за жемчужными раковинами, которые плавали повсюду на спокойной поверхности залива с изрезанной береговой линией. Плотики использовались для того, чтобы к ним подвешивать погруженные глубоко в море корзины, полные моллюсков-жемчужниц. Поскольку лето уже близилось к концу, самих «морских дев» ама нигде не было видно.

Они поставили складные стулья на палубе на носу лодки и уселись на них. Вид обнаженного тела госпожи Кабураги, которое Юити видел в первый раз, вызывал у него восхищение. В нём сочетались элегантность и зрелость. Всё тело состояло из изящных изгибов, красота ног была такой, словно женщина с детства привыкла сидеть на стульях. Особенно прекрасной была линия от плеча к предплечью. Госпожа Кабураги ничего не предпринимала, чтобы защитить от солнечных лучей свою слегка загорелую кожу, на которой не было заметно ни малейших признаков возраста.

Округлость линии от плеча к запястью в изменчивой тени от её волос, развевающихся на морском ветру, походила на голые руки благородных матрон Древнего Рима. Освободившись от навязчивой идеи желать это тело из чувства долга, необходимости увлечься им, Юити прекрасно понимал эту красоту. Госпожа Кабураги сияла рубашку. Она разглядывала острова, блестящие на солнце. Их было очень много. Они проплывали мимо, потом исчезали вдалеке. Юити представлял множество жемчужин, начинавших созревать в корзинах, подвешенных глубоко в море на бесчисленных жемчужных плотах, под этим солнцем позднего лета.

Вход в залив Эго разветвлялся на многочисленные узкие бухточки, из одной появилась лодка и заскользила по поверхности моря, видимо направляясь к берегу. В зелени окружающих островов можно было видеть крыши домов добытчиков жемчуга. Вместе взятые, они образовывали лабиринты улиц.

– Ой, хамаю! – воскликнул один из пассажиров.

На одном из островов то тут, то там были видны группки белых цветов. Госпожа Кабураги посмотрела через плечо юноши на легендарные цветы хамаю, которые теперь почти уже отцвели.

До сих пор она не испытывала особой любви к природе. Её привлекали только тепло тела, пульс, плоть и кровь, а также запах человеческого тела. Но панорама, представшая перед глазами, сейчас тронула её жестокое сердце. Почему? Потому что природа, казалось, отвергала её заигрывания.

Вернувшись с купания, перед ужином, они вдвоем отправились в гостиничный бар выпить по коктейлю. Юити заказал мартини. Госпожа Кабураги велела бармену смешать абсент, французский и итальянский вермут и приготовить ей коктейль.

Они были восхищены красками закатного зарева. Их напитки, пронзенные лучами заходящего солнца, сверкали оранжевым и светло-коричневым, потом стали малинового цвета.

Хотя окна повсюду были открыты, не чувствовалось и намека на ветерок. Таков был знаменитый вечерний покой побережья Исэ-Сима. Палящая атмосфера, нависшая словно тяжелая шерстяная ткань, не нарушала здоровое спокойствие юноши, оживленного и душой и телом. Радость после купания в море и принятой ванны, сознание присутствия возрожденной красивой женщины рядом, всё понимающей и всё прощающей, вполне уместная степень опьянения – эти божественные дары были как подарок судьбы. Но та, что была рядом с ним, чувствовала себя несчастной.

«Как бы то ни было, этот мужчина должен иметь хоть какой-то опыт», – не могла не думать госпожа Кабураги, любуясь безмятежным взглядом юноши, не хранящего ни малейшей частицы уродства, которая могла существовать в его памяти. Этот человек постоянно живет сегодняшним днем, в данном месте, не отягощенный угрызениями совести.

Госпожа Кабураги теперь хорошо понимала те привлекательные моменты, что постоянно окружали Юити. Он купался в привлекательности, как человек, пойманный в ловушку. «Ты должна быть веселой, – думала она. – Если нет, будет как раньше, не более чем повторение несчастливых встреч, тяжелых словно камень».

В этой поездке в Токио и последующей экскурсии на Сима её решительное самопожертвование оказалось тяжелым испытанием. Это была не просто сдержанность. Это было не просто самообладание. Это была жизнь, такая, которой жил Юити. Госпожа Кабураги заставила себя осознать и поверить в мир, который видел Юити, приняв все меры предосторожности, чтобы не позволить собственным желаниям ни малейшей вольности. Таким образом, потребовался длинный и трудный курс ученичества, прежде чем она смогла в равной степени ругать и надежду и безнадежность.

Тем не менее у этих двоих, которые не виделись долгое время, была тысяча и одна тема для разговоров. Госпожа Кабураги рассказала о последнем празднике Гион , Юити поведал о тягостной для Сунсукэ прогулке на яхте Кавады.

– А господину Хиноки известно об этом письме?

– Нет, откуда?

– Ну, мне казалось, что ты советуешься с господином Хиноки обо всем.

«Я бы не стал ему рассказывать ни о чем подобном», – подумал с сожалением Юити о своих немногочисленных секретах и продолжил:

– Господин Хиноки ничего не знает об этом.

– Я бы так не думала. В старые времена этот старик был неисправимым волокитой. Но странно, женщины почему-то всегда убегали от него.

Солнце зашло. Подул слабый ветерок. Хотя последний луч заката уже потух, вне воды продолжалось яркое сияние, которое распространилось до гор, презрев наличие моря. На морской поверхности ближе к берегам островков тени были глубокие. Оливковые тени на воде контрастировали с морем, которое все еще отражало яркий свет. Двое встали и пошли ужинать.

Отель был расположен далеко от людского жилья, и, когда закончилась вечерняя трапеза, делать больше было нечего. Они поставили несколько пластинок и листали какие-то переплетенные в тома иллюстрированные журналы. Они внимательно читали вкладыши турбюро, рекламирующие авиалинии и отели. Так госпожа Кабураги унизилась до того, что стала чем-то вроде няньки ребенку, который не желает идти спать, а вечно хочет предаваться безделью, не смыкая глаз.

Госпожа Кабураги понимала: то, что она когда-то приняла за гордость завоевателя, оказалось не чем иным, как детским капризом. Такое открытие не было для неё ни неприятным, ни разочаровывающим. Поскольку она понимала, что радость, которую Юити один, казалось, испытывает от этой сгущающейся ночи, его безмятежное самодовольство, особенное удовольствие, которое он получает от ничегонеделания, основывались целиком и полностью на уверенности в том, что он находится рядом с ней, окруженный её заботой.

Через некоторое время Юити стал зевать. Потом он сказал через силу:

– Мы скоро пойдем спать? У меня глаза слипаются.

Но госпожа Кабураги, которой тоже следовало бы хотеть спать, принялась болтать без умолку, когда они пришли в комнату.' Эта болтовня была ей неподконтрольна. Даже когда они положили головы на подушки своих кроватей и выключили лампу, которая стояла на маленьком столике между ними, она продолжала свой лихорадочно-веселый монолог. Темы были невинные, безобидные, расслабляющие. Ответы Юити доносились из темноты через длинные интервалы. В конце концов он замолчал. Здоровый сон занял место слов. Госпожа Кабураги тоже перестала болтать. Больше чем полчаса она прислушивалась к ровному дыханию юноши. Глаза её были широко открыты, спать она не могла. Она зажгла лампу. Взяла книгу с ночного столика. Затем вздрогнула от шороха простыней и взглянула на соседнюю кровать.

По правде говоря, до этого времени госпожа Кабураги находилась в состоянии ожидания. Она устала ждать, была разочарована ожиданием, а затем, хотя ясно понимала, что ждать больше нечего, все-таки чего-то ждала. Однако Юити, который обрел единственного человека в мире, с которым мог расслабиться, единственную женщину, которая хотела лишь говорить с ним, с величайшим доверием радостно вытянул усталое тело и заснул. Он заворочался. Хотя он спал обнаженным, ему стало слишком жарко, и он откинул одеяло. Круг света у его головы, освещая лицо, отбрасывал глубокие тени под глазами, а его едва прикрытая поднимающаяся и опадающая грудная клетка имела сходство с бюстом, выгравированным на древней монете.

Сопротивляться своим чувствам у госпожи Кабураги больше не было сил, и она переключилась с предмета грез на цель своих грез. Этот лёгкий сдвиг видения, это пересаживание в мечтах с одного стула на другой, это неосознанное изменение в отношении заставило её прекратить ожидание. Она потянулась к другой кровати, словно змея, извивающаяся в ручье. Её руки дрожали, поддерживая наклонившееся тело. Её губы были прямо напротив лица спящего юноши. Она закрыла глаза. Видеть она могла губами.

Сон Эндимиона был глубоким. Молодой человек не знал, кто закрывает от света его лицо, и не осознавал, какая лихорадочная бессонная ночь сгущалась вокруг него. Он не чувствовал пряди волос, легко коснувшейся его щёки. Он только слегка приоткрыл губы, обнажив блестящие зубы.

Госпожа Кабураги открыла глаза. Их губы еще не соприкоснулись. Только теперь она поняла, что должна решиться на героическое самоотречение: «Если наши губы соприкоснутся, в этот момент нечто упорхнет на крыльях, чтобы никогда больше не вернуться. Если я хочу сохранить между собой и этим юношей что-то похожее на музыку, которая никогда не кончается, я не должна шевелить и пальцем. День и ночь я должна сдерживать дыхание, осторожно, чтобы не потревожить и пылинку между нами…» Она взяла себя в руки и вернулась в свою постель, прижалась щекой к теплой подушке и пристально посмотрела на тело Юити, похожее на барельеф в круге золотого света. Она выключила лампу. Видение осталось. Она отвернулась лицом к стене. Близился рассвет, когда она, наконец, заснула.

Это суровое, героическое испытание увенчалось успехом. На следующий день госпожа Кабураги проснулась с ясной головой. В глазах, которыми она смотрела на лицо Юити, глубоко погруженного в утренний сои, была вновь обретенная решимость. Она переосмыслила свои чувства. Госпожа Кабураги взяла свою белую смятую подушку и игриво бросила её в лицо Юити.

– Просыпайся! День прекрасный. Весь день проспишь!

Этот день позднего лета оказался гораздо приятнее, чем предыдущий, полный обещаний стать днем, который запомнится навсегда. После завтрака они упаковали еду и питье, наняли машину и отправились осматривать достопримечательности вокруг дальней оконечности полуострова Сима. Они вернутся в отель на лодке, отходящей с пляжа, где купались вчера. Из деревни Угата рядом с гостиницей они шли по ровной местности. Из земли то тут, то там пробивались виргинские сосны, тутовые деревца и тигровые лилии. В конце концов они добрались до порта Накири. От вида с мыса Дайо, над которым возвышалась гигантская сосна, у них перехватило дыхание. Они видели белые одежды ама за работой, по виду напоминающие белые бескозырки, разбросанные по морю. На мысе к северу от Аиори виднелся маяк, стоящий словно высокий кусок мела, и дым от костров ныряльщиц за жемчугом, поднимающийся на пляжах мыса Ои. Старуха, которая была у них экскурсоводом, курила самодельную сигарету из нарезанного табака, завернутого в лист камелии. Её пальцы, желтые от старости и никотина, дрожали, когда она показывала на туманный мыс Куни вдалеке. Туда когда-то приезжала императрица Дзито, совершая прогулку на лодках с многочисленными придворными дамами, и продержала там свой двор в течение семи дней.

Слушать эти бесполезные сведения о древних путешествиях было утомительно. Они вернулись в гостиницу за час до того времени, когда Юити нужно было уезжать. Госпожа Кабураги, которая не могла добраться до Киото этим вечером из-за отсутствия транспорта, оставалась, планируя уехать следующим утром. Приблизительно в то время, когда началось вечернее затишье, Юити уехал. Госпожа Кабураги проводила его до трамвайной остановки сразу за гостиницей. Подошел трамвай. Они пожали друг другу руки, после чего госпожа Кабураги резко отступила назад, направляясь к ограждению за остановкой, и помахала на прощание. Она махала долго с улыбкой на лице, не выказывая никаких эмоций, пока алое вечернее солнце не коснулось её щёки. Юити остался один среди гомона разносчиков и рыбаков.

Его сердце было полно благодарности к этой повелительнице благородной бескорыстной дружбы. Он даже невольно позавидовал Кабураги, который взял себе в жены эту совершенную во всех отношениях женщину.