Такое крупное, блестящее поэтическое явление, как Ричард Львиное Сердце, прямо связанное с крестовыми походами, должно бы занять внимание историков спозаранку; а между тем настоящие исследования о нем начались лишь около половины 19-го века и пока дали не особенно много. Виной тому недостаток источников. Во времена Ричарда грамотность была слаба, и она сосредоточивалась в односторонних руках церковников, которые были ленивы на писательство: крупных летописцев-специалистов тогда не было, особенно в Англии. А иное утрачено — так пропало несколько литературных историй Ричарда I, даже в стихах. Отсюда скудость, отрывочность, случайность и пристрастие источников. Дело изучения нашего предмета двинулось лишь с 1857 года, когда казначейство его величества в Англии решило издавать источники средневековой истории Англии под названием Rerum britannicarum medii vevi Scriptores, или Chronicles and Memorials of Great Britain («Летописи и записки Великобритании»), от нашествия римлян до Генриха VIII, с научными предисловиями о них и об их авторах.
Как было поведено это дело, видно из того, что в 1864 году вышли первыеТакое крупное, блестящее поэтическое явление, как Ричард Львиное Сердце, прямо связанное с крестовыми походами, должно бы занять внимание историков спозаранку; а между тем настоящие исследования о нем начались лишь около половины 19-го века и пока дали не особенно много. Виной тому недостаток источников. Во времена Ричарда грамотность была слаба, и она сосредоточивалась в односторонних руках церковников, которые были ленивы на писательство: крупных летописцев-специалистов тогда не было, особенно в Англии. А иное утрачено — так пропало несколько литературных историй Ричарда I, даже в стихах. Отсюда скудость, отрывочность, случайность и пристрастие источников. Дело изучения нашего предмета двинулось лишь с 1857 года, когда казначейство его величества в Англии решило издавать источники средневековой истории Англии под названием Rerum britannicarum medii vevi Scriptores, или Chronicles and Memorials of Great Britain («Летописи и записки Великобритании»), от нашествия римлян до Генриха VIII, с научными предисловиями о них и об их авторах.
Как было поведено это дело, видно из того, что в 1864 году вышли первые тома, изготовленные знаменитым знатоком дела Стёббсом (Stubbs). То была кембриджская рукопись неведомого и весьма любопытного «Спутника и деяний Ричарда» (Itinerarium peregrinorum et gesta regis Ricardi) лондонского каноника Рикарда, с важным предисловием самого Стёббса о летописях того времени. Этот «Спутник» — единственный связный рассказ о крестовых походах, род эпической поэмы. Он имеет вид дневника, который отсылался по частям из Палестины.
Оказалось, что есть пять летописцев, писавших особенно о крестовом походе и о плене Ричарда. Все позднейшие летописцы, даже такие важные, как Матвей Парижский, брали из них, нередко выдавая эту добычу за собственное произведение. Важнее всех из пяти летописцев является Радульф Коджсгэль (Coggeshale) — довольно образованный цистерцианец, очевидец событий, который, сверх того, много слышал от двух ближайших к Ричарду лиц. Он имеет особое отношение и к нашему роману, раскрывая тайну творчества Юлета в лице милейшего аббата Милó. По заявлению самого Радульфа, а также его товарища по летописанию Иоанна из Петерборо, «деяния Ричарда описали его капеллан Ансельм и его милостынник, аббат Милó». Но нигде не осталось и следа летописей этих двух монахов; кажется, даже они не писали, а лично рассказывали помянутым летописцам.
Про самого Милó у нас есть некоторые сведения. Он был настоятелем цистерцианского монастыря Марии Сосновской (de-Pinu, le Pin) в Аквитании, в двадцатипяти верстах от Пуатье. Ричард очень любил эту тихую и ученую обитель своей родины: застав её в упадке, он подновил и богато одарял её. Любил король и её кроткого аббата: он всегда держал Милó при дворе, как своего милостынника, а порой и духовника, Радульф так очерчивает личность нашего аббата: «Этот почтенный человек принимал с изысканным вниманием и великолепной щедростью монахов, посещавших двор нашего короля по разным делам. И этот аббат пошел с королем в Иерусалим. Он всё убеждал рыцарей мужественно бороться с врагами креста Спасителя и не страшиться смерти за своего Господа. Он был при короле до конца его болезни: он достодолжно увещевал его исповедать свои грехи, заставил его принять миропомазание перед смертью, закрыл его глаза и рот, когда он испустил дух, и собственными руками умастил ему голову бальзамом». Ричард дал своему любимцу две грамоты на земли. Милó управлял своим аббатством с 1190 по 1227 год.
По мере издания английских «Летописей и записок» начали появляться и исторические исследования. Но ещё раньше вышла обширная биография Ричарда Львиное Сердце опытной руки Джемса. Это — добросовестное, с любовью написанное сочинение, самое полное по своему предмету. Преемники Джемса только развивали его по частным вопросам: таковы Эптон, Кэт-Норгэт, Грун. Под конец обратили особенное внимание на плен Ричарда: его широкое политическое значение дозволяло воспользоваться новыми данными для общей истории дипломатии того времени. Явилось несколько частных исследований, среди которых выдаются соответственные места в лучшем сочинении о Генрихе VI немца Тёхе. Даже ничтожная несчастливица Беранжера нашла своих биографов.
Другое дело — поэзия. Тут, конечно, образ второго Роланда должен был врезаться рано и глубоко. Уже при жизни Ричарда его прославляли сказочным тоном певцы и в рясах, и в золотых шпорах — первые речью ученой, латынью, вторые — на lingua popularis, на народных, новых языках, только слагавшихся тогда. В Англии и теперь живут в устах народа непечатные баллады вроде «Король Ричард едет из долины» или «Таков был Ричард король». А свойства изданных «стихотворных романсов» (metrical romances) видны из такого рассказа. Едет Львиное Сердце в Палестину, но его пленит император. Разъяренный Ричард убивает его сына и нехорошо поступает с его дочерью. Он вырывает сердце из груди льва, выпущенного на него. Наконец, он выкупился и потом завоевал всю Германию. А в Палестине захотелось богатырю свининки; её не нашли, а приготовили голову сарацина.
Конечно, венцом сказки был верный Блондель. Целая история этого небывалого существа, теперь уже выясненная, поучительна для народной психологии. Источником ей послужила французская реймская хроника 13-го века. Её переворачивали на всё корки повсюду, в течение всех средних веков. Но любопытно — под конец её вдруг стали забывать.
Забывали и вообще Ричарда. Даже Шекспир в своем обширном круге хроник не воспользовался таким богатым и подходящим к его таланту предметом. А он раз был совсем подле него. В его трагедии «Король Джон» мы видим наших знакомых — Филиппа II, Элеонору, Уильяма Маршала; здесь Джон очерчен живо и верно, хотя не полно (нет ни слова даже о Великой хартии). Но нашего Ричарда совсем нет.
О Львином Сердце заговорили опять уже в 18-м веке. Началось, конечно, с поэтической сказки. Она вдруг воскресла в 1705 году, опять во Франции, в виде романа девицы Леритье с заманчивым заглавием «Темная башня». А роман послужил в 1784 году основой оперы тогдашнего чародея французской музыки — Гретри. Это была уже такая победа сказки, что не устояли даже историки, и крупные — Вилькен, Мишо, Раумер. В то же время в 1820-х годах взялся за Ричарда сам царь романистов — Вальтер Скотт. Впрочем, в его «Айвенго», посвященном истории Англии в отсутствие героя, при похитителе престола Джоне, Ричард рисуется лишь под таинственным забралом Черного Рыцаря, Он служит только для развлечения читателя, как бродячий искатель приключений. И приключения-то эти — чистый вы-мысел: довольно того, что Ричард является тут тайком из плена и открывается миру лишь под конец. Автор думал связать его с историей тем, что сделал его покровителем туземцев-англосаксов в их борьбе с пришельцами-норманнами. Помимо того что Ричард был француз, не говоривший даже по-английски, его вражда с братом вовсе не означала борьбы двух национальностей, которая вообще тогда была далеко не в таком разгаре, как представлено в романе. В. Скотт не оценил и значения Ричарда в тогдашней политике. Но нрав его даже в «Айвенго» обрисован довольно верно. Это — человек «переменчивый», кипучий, сегодня зверь, завтра — мягкий покаянник; это — «монарх добрый, великодушный, справедливый, только слишком мечтательный и легкомысленный». Народ «любил его за личные качества и военную славу»; но к нему применимы стихи Джонсона о Карле XII Шведском: «Он оставил по себе имя, от которого дрожал мир, но которое может служить только для нравоучения или для украшения романа». Пять лет спустя после «Айвенго» (в 1825 г.) явился «Талисман», посвященный личности Ричарда. Здесь наш герой очерчен уже полнее и он ещё больше подходит к образу, нарисованному Юлетом; только нет никакой Жанны, а напротив, Ричард любит свою Беранжеру «беспредельно, до слабости». Но историчности в «Талисмане» столь же мало, как и в «Айвенго». Тут Ричард изъясняется по-английски; Монферрат убит гроссмейстером храмовников; какая-то племянница Ричарда Эдита заменяет сестру Жанну; Леопольд Австрийский поступает совсем не так, как было. Является, конечно, и Блондель, впрочем, только в Палестине, дальше которой и не идет роман.
И после В. Скотта романисты касались такого богатого предмета, как Львиное Сердце. Но то был обыкновенно старомодный рассказ о рыцарях, посвященный выдуманным приключениям. Наконец, в лице нашего автора Юлета Ричард нашел себе достойного биографа-романиста.
Морис Юлет (Maurice Hewlett) выдвинулся недавно и, если не ошибаемся, ещё неизвестен русскому читателю. Он родился в Кенте в 1861 году, воспитывался в одном из лондонских колледжей. Человек он, как видно, мирный. Юлет двадцати семи лет женился на дочери священника и предался литературе, даже издал «песни и задушевные мысли», а с 1896 года взял место в министерстве финансов по поземельным сборам. Англичанин не может обойтись без спорта, но Юлет и тут благую часть избрал — безобидное рыболовство да велосипед. В изящной словесности он появился с 1895 года, выказывая пристрастие к Италии, которую он обрисовывал и в повестях, и в виде путешествий. Известность дал ему талантливый роман «Любители лесов», вышедший в 1898 году. Наш роман явился в прошлом году под длинным именем «Жизнь и смерть Ричарда Да-и-Нет». Нам кажется, что это произведение ещё более поднимет имя Юлета как свидетельство уже созревшего и крупного таланта, своеобразного даже в языке, который немало затруднял нам перевод.
В нашем «Ряде исторических романов» мы ставим его на одну доску с Твэном и Кроуфордом, с которыми он и непосредственно соприкасается некоторыми сторонами. Юлет, несомненно, ещё один из наших желанных представителей новой школы романистов-историков, которую мы взялись проповедовать. Из всего уже сказанного нами читатель увидит, насколько в общем верно и полно, даже в смысле событий, показан тут Ричард. Вымысел сосредоточивается на Чудном Поясе, и его легко выделить, зная историю. Во всём остальном в каждой строчке видно желание автора держаться правды, былого, чем помогает глубокое изучение не одних пособий, но и летописцев эпохи.
Но важнее всего, что такое изучение сроднило Юлета с духом эпохи. Перед нами не столько внешний быт далекой старины, сколько помыслы, настроения, особенно страсти и надлежащее выражение их в языке действующих лиц. Перед нами понятные, хотя и столь далекие, товарищи на жизненном пути, ибо это — живые люди; а сам Ричард, Генрих II и Бертран де Борн — настоящие изваяния художника. Это — уже, что называется, поэтическая правда, в которой выражается сила незаурядного таланта, особенно если взять в расчет, что здесь, как и в жизни, психология сплетается с животрепещущим внешним интересом.
Вот сходство Юлета с Кроуфордом. Если тут же мы видим различие между, так сказать, рафаэлевским серафизмом второго и микеланджеловской резкостью и свифтовским юмором первого, то, быть может, тут дело не столько в авторах, сколько в разнице одинаково хорошо понятых эпох: на это намекает нежная поэзия ночных шорохов и невидимых песен, которая окружает наших героев при отплытии из Мессины. И если Кроуфорд поражает нас богатством психологии при описании одной ночи в двух томах, то Юлет изумляет уменьем выдержать основной тон, не растеряться среди обширного сцепления годов и событий, обнимающих всю Европу и Азию и всю феодальную бестолковщину.
С Твэном же Юлета роднит даже внешний прием: кто читал наше введение к «Жанне д’Арк», тот сразу заметит, что Юлет сделал из аббата Милó точно то же употребление, какое тот — из сьёра де Конта. У него даже в названиях глав слышится летописный тон; а в посвящении другу он называет свой роман «Летописью об Анжуйце и о благородной даме». Мы готовы бы предположить подражание, если бы не указанное в том же введении общее стремление к этому приему, которое мы считаем естественным венцом новой школы.
С исторической точки зрения мы считаем наш роман почти безукоризненным: по богатству и правдивости содержания он далеко превосходит В. Скотта. В нем не упущено ничего существенного и всё поставлено обдуманно на своем месте, в верном освещении. Роман начинается с 1189 года, когда Ричарду было уже тридцать два года, зато краткий, но художественно веденный рассказ Ричарда Жанне о прошлом выясняет и начало деятельности героя. От этой-то выдержанной историчности роман вышел грубоватым, местами жестоким — мы не советуем читать его тем дон Кихотам романтизма, которые ищут нежной поэзии в средних веках и считают педагогией «нас возвышающий обман».
Что же касается вымысла, то он проведен и выдержан художественно и опять-таки в духе эпохи. Пред нами ужасное самозаклание самого законного и творческого чувства, высшего человеческого наслаждения, как мимолетной награды за вечную горькую участь. Пред нами жестокий плод борьбы между трепещущей соками жизнью и мертвящим мистицизмом средневековья, между голодной личностью и призраком заоблачных мечтаний. Тут щемит сердце от отголосков Данта, из «Ада» которого взят и эпиграф к роману.
Но здесь же ангельская чистота поэзии покрывает грязь исторической прозы в романе. Добровольное подавление могучей страсти могучих, полных жизненных соков натур, мало того, самопроизвольный развод влюбленных мужа и жены, в нем — борьба природного добра с грубостью века, в ней — идеал нравственной силы женщины, побеждающей собственный ад и смиряющей льва, — это ли не шекспировская музыка? Кто не задумается, с содроганием сердца, со слезой на глазах, над той общечеловеческой задачей, которая искусно скрыта здесь под оболочкой причуды, такой естественной в полные чудес средние века? И кто не поверит, что хоть далеко от зверей того времени до нашего утонченного поколения, но их, пожалуй, легче покоряло Святое Древо, чем всё то, что мы не знаем, как назвать — сознанием долга, голосом совести или велением рассудка?.. Да, Чудный Пояс — чудная мысль, за переживание которой хочется от души поблагодарить далекого от нас автора.
Спасибо ему и за то, что он знакомит нас с перлами поэзии трубадуров. Но тут наша признательность должна быть разделена между иностранным автором и отечественными знатоками средневековой поэзии.
С.-Петербург, 15 июня 1902 года.
А. Трачевский