Девицы Филиппа:
Твой балет. Они же — о Филиппе: эксцентричный, экстравагантный, энергичный, сексуальный, капризный, добрый, смешной, строгий, чуткий, непредсказуемый, противоречивый, упрямый — упорный до упрямства.
— Если судить по Вашему облику, Вы очень доверчивый человек. Но Вы себя знаете не только по облику, Вы доверчивый?
— Лицо обманывает даже умного. Отдаю Вам долг. Я сразу увидел Вас умным. А про доверчивость, если можно так сказать по-русски, моя — среднего размера, Вот у Филиппа — сумасшедший размер.
— Вам знакомы такие выражения: „гвоздь программы“ и „куй железо, пока, горячо“?
— (С радостным выражением.) Да, конечно! И люблю.
— Как Вы думаете, будет ли неизбалованный русский читатель, да еще массовой или бульварной газеты, получать удовольствие, если мы начнем бросать его из бани моих „серьезных“ вопросов в снег Ваших веселых ответов, или наоборот, когда я научусь у Вас задавать веселые вопросы, а Вы станете серьезно на них отвечать?
— Ну мне кажется, что удовольствие конечно от этих неожиданных чередований и перемен он получит.
— Тогда попробуем, из давно остывшего железа, выковать гвоздь нашего интервью. Скажите, это правда или легенда, что Филипп полюбил Аллу в восемь лет?
— (Убежденно.) Да, правда, я свидетель. Произошло это, когда он смотрел ее на „Золотом Орфее“. Полюбил ее песню „Арлекино“, полюбил ее творчество, а потом, видно, в зрелом возрасте, полюбил и исполнительницу.
— Я думаю, читателю будет интересно, скорее всего, когда он обнаружит нашу с Вами искренность. Вы так же считаете?
— Принципиально — да. Но Вы меня немного напугали бульварным читателем, и я хочу его напугать, как бы это ни трудно было. Но пугаю. Один умный писатель сказал, и я это люблю, не как артист, а по человечески: „Ценность того, что говорят — не зависит от искренности слов“. Так кажется правильно.
— Тогда я попробую немедленно разоблачить Ваши „ценности“ и если получится, вперед будете правдивым.
— (Счастливо улыбается.) Договорились. Интересно услышать.
— Только я могу это сделать, вооружившись острой темой политики. Это журналисту не надо вооружаться, а я скорее писатель, а вернее ни то ни другое. Знаете, за двумя зайцами… Мне кажется, что все 80 лет меня убеждала и власть и, мягко говоря, бесправные журналисты, что нельзя и шагу сделать, не думая о политике. И как видите, убедили. Вместо того, чтобы с Вами беседовать, возьму сейчас я вслух „подумаю“, например, о торговле оружием, с которой бедная родная наша власть борется прежде всего остального и чем энергичнее борется, тем больше там и сям оружия продается и покупается. С чем же она еще борется? Забыл. Ах, вот. Кровавая нефть, уплывающее золото, иностранные инвесторы, отечественные жулики. Новых 80 лет не хватит, чтобы перечислить, а тем более сообра…
— (Мягко перебивает. Выражение страдания, что перебивает.) Вы собирались меня разоблачать. Я не очень политику люблю… Ну, хорошо. Не умеете по-другому, разоблачайте как умеете.
— Извините, это почти все. Если Вы замечали, что ораторы, убеждающие народ в своей любви к нему… когда хотя бы однажды Вы понимали, что эти лжецы и кровососы — первые ненавистники доверяющих им людей, то зачем Вам быть на них похожим?
— (Утешительно улыбаясь.) Нет. У Вас лучше получается не разоблачать человека (видите, никак не могу это слово приручать), а давать бодрость. Дело в том, что у политиков одно на душе, а на языке другое. Но есть и хорошие, европейские. И даже Ельцина начало мне нравилось, а теперь нет. Но все равно любая политика — это хоть и не искусство, но об этом приходится думать. И все люди средних размеров ума или доверчивости — или что-то еще, любят всегда свое. Много будет чести политикам, если поменять для них убежденность или что-нибудь важное.
— Ну давайте о другом. Вы знаете, что у тех людей, которых коснулась смерть, было ощущение, как будто промелькнула вся жизнь. Представьте себе, что за час нашей беседы пробежит вся лента Вашей жизни. Вы будете рады или это Вас будет тяготить?
— Я буду рад, что все прошло и я вижу снова.
— Мы с Вами одного возраста, но этот вопрос не меня одного интересует. Вы мне можете сказать об ощущении всей Вашей жизни? Она промелькнула как один день или тянулась долго-долго?
— (Неуверенно.) Наверное, промелькнула. Да, (Уверенно.) очень быстро, просто мгновение.
— Вы знаете на своей шкуре пользу контрастного душа, или когда из бани в снег выпрыгиваешь?
— Да, я это делаю: от холодного в горячее. Но только здесь, в Союзе, в России. Очень хорошее ощущение.
— Каких Вы знаете своих предков, кого любите из них? О ком-нибудь сегодня вспомните впервые, себе на удивление?
— У меня был дед. Такой солидный человек. Он был крупный человек, два метра ростом, широкоплечий человек. Никогда не носил шляпы, не надевал пальто. Никогда не болел, он был спартантом. Я правильно говорю? Никогда не занимался спортом. Он был сапожником по профессии. Был очень разумный, у него до конца оставалась ясная память.
Моя мама тоже как-то взяла от него все это, тоже была разумной женщиной. Папа был более легкомысленным. Вот этих людей я вспоминаю. Я также вспоминаю бабку.
— Вспышка жизни, которая может быть промелькнет, как мы назовем ее — вспышкой счастья или каким-нибудь другим словом?
— Светло, светло, светло, но и шума было много. Было разочарование. Борьба была тяжелая.
— Вы согласны со мной, что у Вас очень открытое лицо, и, наверное, Вы этим гордитесь. Вы невольно стремитесь быть правдивым или Вами был дан обет Богу или самому себе?
— Самому себе? Это не припоминаю. Может, было в юности, когда мотался туда-сюда, врал что-то. Где-то обманывал в юности. Когда искал дорогу. В зрелом возрасте этого не было.
— Вы точно помните, что в юности сказали себе: „Я не хочу этого делать?“
— Ну, были моменты, когда определился, что по этому пути идти нельзя. Был друзья, которые пошли по этому пути. Друзья закончили плохо, так называемы школьные друзья.
— Согласитесь ли Вы, что какими бы правдивыми не становились люди, до конца не излечишься.
— Ну да, да.
— Я тоже такой „больной“, но давайте знать и прощать это друг другу. Ложь это когда подлость, когда ради корысти ты кого-то обманываешь. Вот что называется ложью в словаре Даля.
— Да, да.
— Скажите, а в возрасте 8 лет Вы себя помните, какой Вы были?
— Я был трудолюбив. Драчливым не был, но был очень непослушный. Я делал много таких вещей, за что и получал. Был темпераментный, не мог усидеть спокойно!
— Любимое Ваше занятие от 8 до 12 лет: футбол, рогатка, плавание?
— Нет, плавание любимым занятием у меня не было, хотя на море родился, но не научился плавать. Я очень любил заниматься уборкой, поддерживать порядок. Это сохранилось и по сей день. Меня мучит беспорядок в квартире.
— Теперь Вы даже, можно сказать, предпочитаете одиночество самой приятной беседе?
— Да, это меня больше устраивает.
— Тогда объясните, что Вам дает одиночество?
— Я уже 2 года в одиночестве. Оставаться в одиночестве меня вынуждает работа, потому что я сейчас готовлю концертную программу, буду выступать, хотя на пенсию вышел.
— Два слова, что это за концерты?
— Концерты, мои концерты, которые я пою.
— А может так быть, злые языки говорят, что Филипп так высоко поднялся от того, что это сделала Алла?
— Нет, он до этого был на высоте, до этого был популярный. Именно он сделал ей предложение, когда был звездой. Союз знал его уже. Когда он уже в Америке, Австралии, Израиле несколько раз был, в Германии.
— Может быть он ждал, ему было неловко? Может быть он и раньше предпринял бы какие-то шаги?
— Он до того момента не хотел открываться, пока не стал бы популярным. Иначе подумали бы, что она сделала ему славу.
— Допускаете Вы, что за счет популярности Вашего сына Вы сделаетесь более популярным со своими концертами?
— Может быть, да. Его знают уже больше, чем меня. (Весело.)
— Жаль, что „гвоздь программы“ может быть только один. Но будем его рубить на кусочки. Например, скажите, что Вы чувствуете, как сложатся его отношения с женой?
— Это только в руках Господа, одного Господа. Как сложится, никто не сможет предвидеть, что будет завтра. Вот пойдешь и кирпич упадет на голову… Никто не располагает, как бы сказать, сведениями, никто не может предначертать свой путь. Я не думаю, если бы предсказал философ, какой-нибудь гадальщик, что все так и будет. Обмануться в своих предсказаниях легко, поэтому что будет дальше — не знаю. Я знаю только, что они счастливы, и он и она. А как дальше будет это…
— У родителей чаще всего есть какие-то претензии, обиды» в 90 % случаев им не нравится выбор сына или дочери.
— Меня сто процентов устраивает. Лишь бы ему было хорошо.
— Мне кажется Вы видите пик, кульминацию счастья, но ведь счастье не бывает долговечно, так может ли случиться, что один из них похоронит другого?
— Это опять их дело.
— Это реальность или мечта на Ваш взгляд?
— Ну, нет… Это, знаете, трудно сказать. Кто кого похоронит. Может получиться он ее, или она его. Это все в руках Божьих.
— Вы верите, что каждый доживет до смерти другого?
— Нет этого предначертания.
— А Вы сами как были счастливы с женщинами, как в этом смысле сложилась Ваша жизнь?
— У меня были отношения очень хорошие. Свою супругу я любил и люблю еще. И дело в том, что ее нет, но все равно. У меня никогда не бывает такое, что я принимаю ее смерть. Жалею, что она так рано ушла, что так случилось. Но мне кажется, что одному мне будет тяжело, поэтому не знаю как сложится дальше, я за себя сказать не могу. Может увижу человека, понравится мне и я женюсь второй раз.
— А до того как Вы нашли вашу жену, Вы были влюбчивы, развратны?
— Разврат — нет, но влюблялся.
— Вы влюблялись?
— Влюблялся я. Они убегали, я убегал от них, они за мной гнались. Бывало.
— Вы не принесли горя никакой девушке, которую обманули?
— Нет. Я расставался по-хорошему.
— И в этом виноваты дед, мама, кровь какая-то?
— Нет, я просто никому не давал обещаний, что я женюсь. Давай ляжем, поживем, а потом бросить? Этого не было.
— Что Вас делало таким добрым и порядочным человеком?
— Я увлекался своим творчеством, своим вокалом. Например, я когда начал заниматься, мне педагог сказала: «Имей в виду за тенорами бегает очень много девушек, женщин. Это вредно для голоса, значит надо быть аккуратным». Я этого принципа придерживался. Поэтому не курил, не пил. Этих слабостей человеческих у меня не было.
— Где больше популярен Филипп, в Болгарии или Союзе?
— В Союзе, в Союзе популярен.
— Отчего так получилось?
— Потому что он начал в Союзе. Родился в Москве, учился в Москве, начал в Москве выступать. Я тоже начал в эстраде. Я до этого был классическим, пел оперные партии и тому подобное. Постепенно перестроился на эстраду. Здесь меня наибольше, чем в Болгарии узнали.
— Скажите, когда, наконец, была эта свадьба, и они решили жить вместе, здесь тоже Вам повезло, это все было у Вас на глазах или он подготавливал Вас?
— Нет, не подготавливал. Он поставил перед фактом. Когда уже пошел к ней, сказал 13-го обручаемся. Потом 15-го он поехал в Ленинград на гастроли, звонит мне и говорит: «Паспорт принеси мой, будем расписываться с Аллой», и поэтому я отнес паспорт и присутствовал на свадьбе, когда расписывались.
— Замечательно. Вы, наверное, были больше счастливы чем они, потому что любовь — это всегда и страдания, а Вы умеете не страдать?
— Да, да…
— Раз я узнал о Вашем горе, сколько времени у Вас нет жены?
— Два года с половиной.
— Как Вы думаете, когда Вы почувствовали, что зарубцевалась рана?
— Нет, еще не зарубцевалась. Еще открыта рана, да.
— Вы знаете, что все великие мира советуют не предаваться скорби. Инстинктивно умеете это делать?
— Нет, не слышал об этом, чтобы все великие стремились не предаваться скорби.
— Да, даже запрещают.
— Да, да, может быть. Я слышал о том, что если мы быстро их забудем, они быстро улетят в другие сферы, они их притягивают, их к себе со своими мыслями. Я это слышал. Пока это все трудно.
— Как бы ни был знаменит Филипп, как бы он ни был счастлив, расскажите, пожалуйста, о минусах его жизни.
— Минусы его характера — он очень доверчивый. Он сначала открывается человеку во всем. Хотя мы ему говорим, что этот человек не очень хороший. Он говорит — нет, для меня хороший, а когда уже его обманывают, только тогда он убеждается. До этого он не слышит нас. Были такие случаи, знаете, у каждого артиста, есть свой директор. Но у него были проблемы с такими директорами. Все его обманывали. Все говорили ему неправду. Говорят одну цену, дают другую, рассчитываются по-другому. Лучше бы сказали мне правду, говорит, я бы пошел на это. А когда узнает, что его обманывают, он не терпит.
— Когда Вы убеждаетесь, что опять он ту же ошибку делает, Вы позволяете себе сердиться, крикнуть на него?
— Нет, нет. Я вообще и сейчас не вмешиваюсь в его дела, вообще не вмешивался в его дела. Никто — ни мать, ни я, не вмешивались. Он сам очень разумно оценивает, что и как. Но иногда очень доверчиво относится к некоторым. Некоторые входят ему в душу, находят какие-то уголки, дорожки, а потом начинают его использовать. Но он с ними сам справляется.
— Вы верующий человек?
— Да, да…
— Но тем не менее случайностям отводите какую-то роль в жизни каждого человека.
— Да, да, да.
— Именно это случайность называется? А не подошло бы больше: дьявол. Вы также как в Бога в дьявола верите видимо?
— Нет, в дьявола я не верю, в черта не верю. Он отсутствует.
— Тогда от чего столько горя?
— Никому я плохого не делал. Когда мне плохое делают, даже тогда я плохое не делаю. Я оставляю, потом посмотреть, когда кто-то другой ему плохо делает. Я это вижу, этого человека. Вот он мне сделал, а вот сейчас получил не от меня, а от другого. Я это вижу.
— Как Вы тогда объясняете катастрофы, беды, болезни?
— Это промысел Божий. Это уже идет, видно, это Божье дело, как говорят. Это его. Все в Боге кроется. Все от природы, все это там. Никто не может определить — вот это завтра, вот это случится.
— И даже не надо об этом думать как он все это устраивает?
— Да, да.
— Так, «Гвоздики наши». Что Вы видите, наблюдая, кто у них лидер? Кто больше жалеет другого? Кто чаще бывает неправ?
— Ну, мне кажется, здесь может быть Филипп бывает иногда не прав, потому что он более молодой, более допускает ошибки. Она более разумная, она более разумно оценивает… Дело в том, что он очень, очень хорошо верит ей. И просто она влияет на оформление его характера, поэтому здесь трудно сказать.
— А Вы не жалеете, может быть слишком много опеки, может быть лучше, если бы он самостоятельно развивался?
— Он все самостоятельно делает свое.
— Отчего наши дети любят нас меньше, чем мы их, а часто просто ненавидят, избегают, стыдятся, стесняются. Филипп Вас любит меньше чем Вы его?
— Я думал об этом. Вот, например, я знаю мама моя за меня умирала. Я, конечно, ее любил тоже как сын, но видно меньше любил, а она за меня все. И вот так я сейчас чувствую. Это закон жизни. Бог это так сделал.
— И спрошу Вас, но многие люди не отвечают. Не насилуйте себя. Вы сильный человек, справились бы пережить самое страшное несчастье для отца — смерть сына? Вы будете жить?
— Да, да. Это вообще страшный вопрос. Я не знаю.
— То есть будете бороться, а справитесь ли не знаете? От того — что грех не только собой кончать, но даже и умирать?
— Да, конечно. Конечно.
— Слава, это избитое место, штамп, но слава портит человека. Славой называются медные трубы, после огня и воды. Пожалуйста, расскажите, как это отразилось на Филиппе.
— Слава, нет, мне кажется, что он не испортился от славы. Нет, он остался такой какой был, если только чуточку там что-то такое изменилось. Как говорится более капризный, или не капризный, я бы сказал требовательный. Нет, слава его не портила. Нисколько не испортила.
— Не вспомните ли Вы какой-то фантастический пример его отзывчивости, доброты?
— Вот 3 года назад он получил какую-то крупную сумму и решил эту крупную сумму дать церкви. Около стадиона на проспекте Мира есть церковь. Он узнал, что эта церковь нуждается в деньгах… И пошел туда и всю сумму отдал. 3 года назад это было 300 тысяч и столько он денег отдал. Огромные деньги — отдал туда этой церкви. И они точно сейчас реставрируют в данный момент, и тогда, когда, как говорил Филипп, получилось так, что мать отпевали в этой церкви. Видите как.
— А доброта в обыденной жизни?
— Да, он добрый, он добрый.
— Не вспомните, как он поступил совершенно необычным образом с кем-нибудь?
— Он многих прощает. Он не злопамятный. Он прощает, но, как сказать, другой человек поступил бы более резко, а он прощает. Он более мягкий в этом отношении.
— Скажите, он был свидетелем, откуда это идет? Вы никогда с женой не ругались?
— Нет, нет. Он это не видел ни разу, не видел как мы ругались. Он очень трудоспособный. Закончил с золотой медалью. Ни разу мы не говорили ему: садись, делай уроки или что-нибудь. Он очень старательный. Он хотел везде быть первым: в школе, в музыкальном училище. Стремился делать точно, хорошо, приходил и сразу садился делать уроки. «Иди поиграй — нет, пока не сделаю — не пойду». И вот так и был везде первым. Хочу прочесть его единственное стихотворение, написанное им в 12 лет:
«Падает снег и на улице холод // 1-ое января // Грустно становится // хочется думать // Годы пропали зря. // Годы летели, летели как птицы // Летели как птицы. — Куда? // Куда неизвестно, но быстро летели // Без совести и стыда. // Уже мне 12, полжизни прожито // 1-ое января. // Грустно становится, хочется думать // Годы пропали зря».
— Еще скажите, сколько людей неудачников, маленьких людей, у которых нет профессии, 90 % выбирают профессию случайно и ненавидят свою работу от того, что работа не любимая. В какой мере это у Вас, у Филиппа и у Пугачевой.
— Я о себе могу сказать. Я по работе — как бы люблю есть работу, а не она чтобы ела меня. Я люблю работать. Я люблю, чтобы я ее понимал, чтобы работа меня ждала. Я должен делать ее. И ее делая, я изобретаю, как лучше. И открываю какие-то ступени быстрого, хорошего порядка вещей, книг. В ходе работы я нахожу еще какие-то детали, которые меня радуют. Я никогда не проклинал работу.
— Последний вопрос. Что с лентой? Промелькнула Ваша жизнь?
— Вот мы долго чинили диктофон, починили, хотя кто-то вставлял палки в колеса. И в кружение, движение ленты жизни, так же мешая съемке, кто-то «вставлял палки», но она пошла…