1
Скорый поезд прибыл на станцию Йоэнсуу.
Раймо Куяла сидел у окна вагона, листая прейскурант ресторанов и буфетов акционерного общества «Маткаравинто», и смотрел на пассажиров, направляющихся к выходу, с таким видом, словно искал, кому бы сказать: «Черт побери, неужели все позади и я возвращаюсь домой?» Неделю он просидел на гауптвахте, разглядывая гладко выбеленные стены, и поэтому задержалась его демобилизация. Все товарищи давно уже дома, а он должен теперь ехать один, не с кем и слова сказать. «Наверно, я дремал всю дорогу», — думал Раймо.
Выйдя из вагона, он одернул рукава своего серого летнего костюма. Надо было перед уходом в армию купить новый костюм, а то вот руки торчат из рукавов чуть не по локоть. Он поправил упавшую на лоб прядь темных, расчесанных на пробор волос и посмотрел на редеющую толпу приезжих, которые спешили в город. Паровоз, стоявший вдали на втором пути, выпустил в небо тучу дыма. Густая туча расплывалась, заслонив майское солнце, тянулась над деревянными складами и, распадаясь на мелкие клочья, таяла над крышами пристанционного поселка.
Размахивая потертой дорожной сумкой, Раймо зашагал к автобусной остановке. На мосту через Пиелисйоки он остановился и, облокотясь на перила, долго смотрел вниз, на кипящую бурунами реку, как будто ее темная вода могла поглотить и унести прочь тягостные мысли, накопившиеся за восемь месяцев службы.
Зимой все здесь было блеклое, вспомнил Раймо, проходя мимо Илосаари. Заметил пушку, стоящую перед серым каменным домом. «Ну зачем ее сюда приволокли? Торчит без надобности, как брошенный у дороги автомобиль. Старая рухлядь».
Полчаса надо было подождать. Раймо зашел в скверик у рыночной площади и сел на свободную скамью, поглядывая вокруг. Цыганский мальчик бегал от скамейки к скамейке, выпрашивая деньги на мороженое. Возле киоска стояли, покуривая, несколько мужчин, томящихся от безделья. Один из них достал из кармана горсть монет и, подозвав вертевшегося поблизости мальчишку, дал ему на десять порций мороженого, но велел тут же все съесть: решил от нечего делать посмеяться над жадностью мальчика. Раймо вспомнил, как и он в прошлом году все ходил в село и часами простаивал у киоска. Летом трудно было найти какую-нибудь работу, и лишь за месяц до ухода в армию он насилу сумел устроиться помощником водителя на грузовую автомашину. И кто это, черт побери, выдумал, что, мол, были бы руки, а работа всегда найдется!..
Наконец пришел автобус. Он развернулся и задом подъехал к конечной остановке. Пассажиры с вещами торопливо выстроились в очередь. Раймо встал со скамейки и. перейдя дорогу, подошел к автобусу последним.
Кондукторша командовала: «Проходите назад, там свободно!» Уже на ходу в автобус вскочил мужчина в грязных джинсах. Женщины в светлых летних платьях подбирали подолы, старались отодвинуться от прохода, бросали сердитые взгляды на вошедшего, пока он, подняв над головой тяжелый рюкзак, не пробрался в конец салона, где рядом с Раймо было свободное место.
— Закуришь?
— Пожалуй. Я таких с самой гражданки не курил, — улыбнулся Раймо и, закурив предложенный незнакомцем «Норт», медленно, глубоко затянулся.
Пуская дым в открытое окошко автобуса, он смотрел на проносящийся мимо город. Едва отъехали с километр от центра, как потянулись монотонные одноэтажные домики. По обочинам дороги трава была пожухлой и пыльной. Лишь кое-где на сырых местах пробивалась зеленая муравка, да во дворах зеленели березы.
— В этом поселке Нэлькякюля никто не строится, не видно ни одного нового домика, — сказал кто-то из пассажиров.
Кондукторша, собирая деньги, дошла до задней площадки, и тут последние пассажиры стали доставать кошельки.
Сосед Раймо спросил, не вынимая изо рта сигареты:
— Ну, девушка, почем же сегодня билеты?
— Почем и всегда, — сухо отрезала кондукторша и, обратившись к Раймо, спросила:
— Вам до какого места?
— Десять километров от города. Кажется, остановка называется Лехмо.
Раймо был здесь только один раз, зимой, когда приезжал на побывку. Его родители переехали в эту деревушку из приходского центра, пока он был в армии. Мама писала, что они с отцом решили перебраться поближе к городу, чтобы легче было найти работу. Они сняли домик по знакомству. В домике раньше жили братья Кеттунен со старушкой матерью. Когда та умерла, ребята отправились в Швецию на заработки, а дом сдали — недорого, с тем условием, что будут летом приезжать в отпуск и ночевать в сарае.
Зимой эти луга у реки казались пустынным заснеженным болотом. Чертовский мороз стоял тогда, во время его отпуска, вспоминал Раймо, глядя в окно на проносящуюся мимо равнину и пытаясь оценить на глаз расстояние от шоссе до реки. По лугу шел мужчина в тренировочном костюме и нес на плече вершу. «А вот и это место, где мне сходить», — Раймо узнал проселок и нажал кнопку звонка.
Идя по проселку, Раймо все время чувствовал, что на Него смотрят. Занавески на окнах шевелились, незнакомого человека провожали любопытные взгляды. К счастью, в его роте не было ребят из этой деревни. Лучше не рассказывать историю с гауптвахтой. Увидев светло-голубой домик в стороне от дороги, Раймо подтянулся и быстро зашагал по тропинке, идущей от проселка к дому. Не успел войти во двор, как услышал голос своего двенадцатилетнего брата Теуво, кричавшего у открытой двери дровяного сарая:
— Мама, Рами вернулся из армии!
Кайса Куяла выбежала на крыльцо.
— Ну, наконец-то. Почему не написал? Уж мы начали волноваться.
Раймо бодро взмахнул рукой.
— Кончено, отслужил, — сказал он с беззаботным видом и, взойдя на крыльцо, окинул взглядом кочковатый, заросший травой двор, покосившуюся бревенчатую баньку и поодаль маленькое строение из некрашеных досок.
Войдя в дом, Раймо остановился, почесал в затылке, потом снял куртку и повесил ее на гвоздь в кладовке.
— А где же Эйя? — спросил он.
— Да где ж ей быть, небось где-нибудь по деревне болтается, лясы точит.
— Уже с парнями гуляет?
— Что ты, она еще малышка, — сказала Кайса, ставя кофейник на плиту.
— А где отец работает?
— Он устроился кладовщиком в сплавной конторе, — сказала Кайса, кивнув в сторону реки. — А теперь вот ушел на какое-то собрание насчет зарплаты, потому что они там мудрят, видишь ли, не хотят платить как полагается. Нынче весной он и овса ведь сеять не стал. Хотя чего его и сеять, когда скотины-то нет.
— А тут, у реки, видно, все беднота живет?
— Да, голытьба многодетная. Там, выше по реке, есть три богатые усадьбы.
Раймо смотрел на широкое лицо матери, выбившиеся из-под платка у висков седые пряди. Надо лбом у нее волосы темные. Кайса накрыла на стол и сама села выпить кофе за компанию с сыном, но, выпив чашечку, встала и пошла готовить баню. Раймо пил кофе, рассеянно глядя в окно.
— Когда у вас школьные занятия кончаются? — спросил он Теуво.
— Во вторник еще экзамен.
Раймо едва ли слышал ответ брата. Он глядел в окно. Потом встал из-за стола, и они с Теуво начали бороться, сцепив согнутые указательные пальцы. Они старались сдвинуть друг друга с места. Потом Раймо ходил взад вперед, из комнаты в кухню и обратно, как будто не мог нарадоваться, что он наконец дома. А потом встал как вкопанный, сунув руки глубоко в карманы, точно вдруг понял, что дни теперь потянутся так же уныло и однообразно, как тянулись дни и недели перед его уходом в армию.
Раймо слышал, как Теуво принялся бить мух сложенной газетой, но не оглянулся. Стоял, напрягшись, как будто желая стряхнуть с себя все, что вынуждает человека склонить голову и смириться. Наконец губы его шевельнулись: «Черт, как луга пожелтели!..» Мальчишкой он ходил сгребать сено в богатой крестьянской усадьбе. Жесткие комли скошенных стеблей пригибались под граблями и тотчас выскакивали, распрямляясь, как пружинки. По вечерам он убегал в лес, озорничал в одиночестве, «Вон там, на бугре, видна одна зеленая лужайка».
Кайса вошла с ведром воды.
— Ну, надо полагать, ты отслужил службу с честью?
— Что значит с честью? — переспросил Раймо, не глядя на мать.
— Ты из пушки стрелял? — любопытствовал Теуво.
Раймо расстегнул ворот рубашки и прошел следом за матерью на кухню. Маленькая плитка, облицованная кровельным железом. Зеленые скамейки и фанерные, сверкающие желтизной дверцы стенных шкафов. Кайса стояла к нему спиной и мыла картошку в белой эмалированной миске.
— Не стрелял я из пушки, — проговорил Раймо, избегая таким образом ответа на вопрос матери.
— Во всяком случае, хорошо, что прошел ты эту службу в армии.
— А, хоть бы и не проходить ее вовсе. Теперь вон некоторые отказываются от военной службы из принципа.
— Это пустое мальчишество. Армию все-таки надо пройти, чтобы стать мужчиной. Там ребята мужают, закаляются.
— Если бы хоть обучили какой-нибудь специальности. А то куда теперь? Только лопату в руки.
— Ну-ка, Теуво, сбегай за дровами! — скомандовала Кайса. — Теперь, летом-то, ты, конечно, работу себе найдешь.
Со двора донеслось стрекотание мопеда. Кайса выглянула в окно и заодно оборвала пожелтевший лист герани.
— Вот, кажется, и Юсси приехал.
Раймо выбежал на крыльцо встречать, как бывало в детстве, когда отец поздно возвращался с работы, однако теперь, спустившись с крыльца, он остановился и присел на нижней ступеньке, как будто просто так вышел подышать свежим, воздухом.
Юхани Куяла, маленький, ссутулившийся человек, перегнувшись через колесо своего мопеда, осматривал выхлопную трубу. Потом он распрямился, держась за поясницу, и тут увидел Раймо.
— Вот он, наш солдат, явился, а я уж думал, что они тебя на сверхсрочную взяли.
— Да я только неделю пробыл в госпитале, — соврал Раймо.
— Вот не догадался я купить «Бостон». Будешь курить «Бёлль»? — спросил Юсси, доставая из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет.
Закуривая, Раймо поглядел на отца вблизи. Щеки старика ввалились, а под глазами набрякли и вздрагивали синеватые мешки. Юсси вдыхал дым нервно, короткими рывками.
— Черт побери, какая кутерьма у нас там поднялась сегодня. Я пошел на это собрание по зарплате, хотя знал, что мне оно хлеба не прибавит. Кладовщикам они все равно ведь платят почасовую.
— А ты ведь хотел устроиться на сплотку? Что, не попал туда? — спросил Раймо.
— Да видишь ли, компания подбиралась такая, что меня бы, наверно, взяли. Но ведь там и вкалывать надо! А выдержит ли моя поясница такую нагрузку? — сказав Юсси и пошел в дом.
— Да, уж при сдельной работе надо вкалывать так, что, хоть лопни, хоть разорвись пополам, никакой тебе пощады, — подтвердил Раймо и подумал, что говорит жестокие слова. Крыльцо, на котором он сидел, заскрипело под ногами отца и показалось шатким, и весь домик как будто съежился и стал меньше. Раймо встал и окинул взглядом окрестность, стараясь разглядеть берега реки. Лучше смотреть вдаль, если не хочешь думать о делах. Если бы он мог дать отцу сотню или две и сказать: оставайся дома, ты свое отработал… Но ведь тут не знаешь, как свои-то дела устроить.
За ужином Кайса уговаривала Раймо есть поплотнее, подкладывала ему на тарелку картошки и колбасного соуса. Раймо подбирал вилкой кусочки колбасы, но ел все медленнее, задумывался. Вспомнил было какие-то армейские анекдоты, но тут отец спросил его:
— Думал ты, Раймо, насчет того, чтобы дальше учиться?
— Сначала бы надо найти работу.
— Работу?.. — повторил Юсси, и нож его скрипнул по тарелке.
— Что ж, средняя-то школа была впустую? — сказала Кайса.
— С моим аттестатом продолжать учебу бесполезно. В хорошее учебное заведение, где можно получить денежную специальность, с такими отметками все равно не попасть, — проговорил Раймо. Видно, он долго думал над этим.
— А вот тут соседский сын пересдал какие-то предметы и потом поступил в лесное училище.
— Да, но я не соседский сын, — сказал Раймо, вставая из-за стола и закуривая.
Юсси взял со скамейки газету и пошел читать в комнату.
— Где же это Эйя пропадает? Могла бы уж, кажется, прийти поесть со всеми. Этакую персону извольте отдельно обслуживать, — ворчала Кайса, убирая посуду.
Раймо собрался уходить.
— Ты куда? — спросила Кайса.
— Туда, к реке.
— Только не долго, скоро баня поспеет.
Раймо тихонько притворил дверь, стараясь не щелкнуть замком. Ему хотелось побыть одному. Даже Теуво почувствовал это, не увязался за ним. Кайса повернулась лицом к двери, собираясь, видимо, вызвать Раймо на разговор, но Раймо был уже во дворе. Кайса принялась энергично мыть посуду. Ее руки быстро двигались. Но потом, вытирая тарелки, они то и дело останавливались, их автоматической работе мешали мысли: что это творится с Раймо? Надо поговорить с Юсси, может, он лучше понимает?
— Что это с парнем стряслось? Раньше он не был таким замкнутым, — промолвила Кайса, как бы разговаривая сама с собой, но все же достаточно громко, чтоб слышно было в комнате.
Юсси зашуршал газетой. Он поглядел в окно и увидел Раймо, идущего к реке.
— Ты слышишь? — спросила Кайса, повышая голос.
— Слышу. Напрасно ты волнуешься. Взрослый человек, как-нибудь сам разберется.
— А ты не мог бы разузнать там, на сплаве, насчет работы для него?
— На работу мужчина должен сам устраиваться.
Раймо шел по тропинке не оглядываясь, вышел к берегу, постоял с минуту на пристани, положив руки на перила, глубоко вбирая воздух. Он вспомнил вдруг все те ручьи, протоки, речки и озера, на берегах которых он бывал. Почему-то всегда его тянуло перебраться на другой берег. И сейчас он смотрел на реку, и ему захотелось переплыть ее, взмахами рук разгоняя стелющуюся над водой тонкую пелену болотного тумана. Может быть, на берегах этой реки начнет складываться его жизнь?
Поодаль высились крутые холмы, сливающиеся в длинный, поросший соснами кряж. Оттуда, с вершины холма, наверно, можно увидеть город, подумал Раймо и стал взбираться по крутому склону. Добравшись до верха, он даже встал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Лучи заходящего солнца сверкали в окнах больницы, как звезды. По небу неслись темные тучки. Раймо сел на камень. В памяти вставали обрывочные картины школьных времен. Черт возьми, ведь от домашних только и было помощи, что объяснили, где находится школа. Каждое лето надо было готовиться, пересдавать «хвосты» и при этом работать. Так что из их класса мало кто решился продолжать учебу. Многие девочки уже ходят с пузом. Кто-то переехал жить в приходский центр. Трое ребят крестьянствуют в родительских усадьбах. Некоторые девочки пошли ученицами в магазин. А тех, что стали студентами, можно по пальцам перечесть. Через два года, наверно, будет первый сбор класса.
Камень становился прохладным. С реки доносились крики сплавщиков. «Пришла вечерняя смена», — подумал Раймо. Тут он услышал, что Теуво зовет его в баню, встал и тропинкой, вьющейся по склону холма, пошел домой.
Теуво прибежал во двор, запыхавшись:
— Я нигде не нашел Рами!
Кайса вышла на крыльцо, покричала, но Раймо не ответил; она вернулась в дом и срывающимся голосом сказала Юсси:
— Ты тут сидишь себе, а сына не видать и не слыхать!.. Может, лежит на дне реки, не дай бог…
Юсси встал и вышел на крыльцо, но тут заметил Раймо, идущего лугом.
— Да вон же он идет. И какого черта ты вечно психуешь, — проворчал он сердито, но, видя, что Раймо подходит и может услыхать их, перешел на шутливый тон: — С девушками, видно, заговорился.
Раймо вскинул глаза на отца:
— Я смотрел, как работают сплавщики на реке.
Кайса принесла полотенца и шайку.
— Ну а теперь, Раймо, давай-ка смоем армейскую грязь, — сказал Юсси, словно он и сам только что демобилизовался.
После бани Раймо долго сидел на крыльце. Медленно медленно выпил бутылку пива. Сидел и словно дремал и даже не заметил, как приехала Эйя. Очнулся только когда брошенный ею велосипед стукнул об стену дома.
— Ишь ты, какая барышня расцвела.
— Хей, Рами! Ты когда приехал?
— Еще вчера.
— А вот и неправда.
— Ты уже парней приманиваешь?
— Чего их приманивать, сами за мной бегают.
— Скажите, бегают! Иди матери помогать.
— А ты не командуй.
Раймо шлепнул Эйю по заду, а потом полез на чердак, где Кайса устроила ему спальное место на летнее время. Сняв брюки, Раймо растянулся на тюфяке, устало глядя в потолок. Там и сям из досок торчали ржавые концы прошедших насквозь гвоздей, и их привычный, домашний вид скоро развеял все его тревожные мысли.
2
Лучи утреннего солнца тонкими струйками пробивались сквозь щели. Раймо услышал, как внизу отец с матерью перекорялись насчет денег. Он вскочил, натянул брюки и спустился вниз.
— Доброе утро!
— Доброе утро, — кивнула Кайса. — Ты бы мог еще поспать.
— Слишком роскошно будем жить, если вес спать да спать, — сказал Раймо, взглянул на отца и сел за стол.
— Трудишься, трудишься изо дня в день… — ворчал Юсси, запихивая в котомку завтрак.
— Может, попроситься к ним на сплоточную машину?
— Они туда не берут без опыта работы. Да у нас хлеб еще пока есть. Отдохни несколько дней, — сказал Юсси и ушел.
Раймо сидел, медленно отхлебывая кофе из чашечки, и даже не взглянул на Кайсу, когда она вошла с ведром воды.
— Обещал ли отец поспрашивать насчет работы?
— Говорит, не берут. Но я схожу еще сам, разузнаю.
В котором часу автобус идет в город?
— Через полчаса отправляется первый, а потом они идут каждый час.
— У меня денег всего марка с чем-то.
— Возьми в столе, в ящике, пятерку. Если тебе по везет с работой, у нас все, конечно, наладится.
— С работой, видно, туго дело. Пожалуй, лучше податься в Швецию, — сказал Раймо и взял из ящика деньги.
— Ты уже уходишь?
— С утра ведь на работу берут, если берут.
— Не оставайся только там. Нечего зря по городу шататься.
Раймо взглянул на себя в зеркальце, висящее у две «рей, поправил пробор и пошел.
Кайса растерянно поглядела ему вслед из окна, постояла посреди кухни, не зная, за что взяться, потом достала чашку и налила себе кофе.
Раймо шел бодрым шагом, словно смахнул с себя все заботы. Вокруг на полях копошились деревенские жители. В воздухе стоял терпкий запах навоза. По склону холма тянулась конная сеялка. Мимо пронесся пикап, подняв в воздух тучу едкой, глинистой пыли, так что Раймо пришлось задержать дыхание. С болота, притаившегося между холмами, веяло ночной сыростью.
В киоске у развилки дорог Раймо купил пачку сигарет и спросил у продавщицы, когда по расписанию должен быть автобус. Девушка улыбнулась и открыто посмотрела Раймо в глаза, но ему не хотелось затевать с нею разговор.
В городе Раймо долго бродил вокруг площади, не зная толком, с чего начать поиски, пока не надумал обратиться в контору лесосплавной компании „Уйтто“. По дороге он все прикидывал, как спросить: „нет ли работы“, „не принимаете ли на работу“, „нельзя ли получить работу“, „я ищу работу“, „не нужен ли работник“ — черт возьми, сколько разных вариантов! Когда Раймо открыл дверь конторы, слова сами слетели у него с языка:
— Здравствуйте, я вернулся из армии, и теперь мне надо начать зарабатывать.
Девушка сидела за столом и с важным видом щелкала на счетной машинке. Не взглянув на Раймо, она сказала, сдерживая зевоту:
— К сожалению, сейчас ничего нет, но вы наведайтесь еще летом, попозже.
Раймо притворил за собой дверь и вышел на улицу. „Лучше, наверно, спросить в посреднической конторе по найму“. Он решительным шагом направился через площадь. „Не надо сразу скисать, может быть, на фанерном заводе или на лесопилке Уккола требуется крепкий молодой мужчина“.
Из дверей винного магазина выскочил высокий белобрысый парень с полной сумкой, и Раймо чуть не столкнулся с ним. Они мельком взглянули друг на друга и пошли дальше, каждый своей дорогой. „Знакомое лицо, — подумал Раймо и оглянулся. — Елки-палки, да это же Рейска Корхонен!“ Раймо догнал его и хлопнул по плечу.
— Здорово! Как поживаешь, ученый муж?
— Смотри ты, Рами, черт!.. А я было подумал: вроде как знакомая личность, а не здоровается — наверно, обознался.
— Сколько воды утекло с тех пор, как мы вместе в школу топали, — сказал Раймо.
— Скоро пять лет. Ты что сейчас делаешь?
— Хожу, ищу работу. А ты кончил техникум?
— Да, я теперь за мастера на строительстве электростанции в Куурна.
— Ух, черт, так возьми меня на работу.
Корхонен окинул взглядом площадь, словно представляя себе строительную площадку.
— Понимаешь, у нас тоже туговато насчет этого, да и я там не бог весть какое начальство. Черт возьми, если бы ты пришел в начале мая… Ну, да куда ни шло! Слушай, приходи в понедельник с утра. Тогда наш главный еще похмеляется, и я возьму тебя на свою ответственность, авось как-нибудь устроится. Надевай робу и приходи, только чур в рабочее время мы с тобой не знакомы.
— Пойдем выпьем пива, — предложил Раймо, воодушевленный.
— Нельзя, спешу, мне надо зайти в главную контору.
Раймо вскрыл пачку сигарет, но Корхонен замахал рукой и, прибавив шагу, пошел вниз по улице. Раймо посмотрел на свои руки так, словно на них уже были рабочие рукавицы. Черт побери, ай да Рейска! Вот повезло, теперь кончится проклятая неуверенность.
Когда Раймо вернулся домой, Кайса сидела на кухне у окна, расчесывая волосы, чтобы завязать их в пучок.
— Хорошо, что успел до дождя. Забыла я тебе сказать, чтобы купил на рынке ряпушки.
Раймо сел в качалку, полистал иллюстрированный журнал и как бы между прочим сообщил новость:
— С понедельника выхожу на работу.
— Слава богу. Куда же ты устроился?
— На строительство электростанции.
— А я этой ночью видела сон, будто ты ходишь вокруг большого белого дома и каждый раз, как только я тебя окликну, ты отворачиваешься от меня и одежда на тебе становится черной, а потом ты пошел и сел у колодца. Тут я проснулась и до утра не могла больше заснуть. Что бы все это значило?
— Жизнь от снов не зависит, — сказал Раймо, продолжая листать журнал и прислушиваясь к шороху дождя за окнами.
Под вечер дождь перестал, и солнце проглянуло меж сизых туч. Раймо стоял на крыльце и глубоко вдыхал запах мокрой травы. Кайса набрала из железной бочки дождевой воды, чтобы полить цветы в доме. Раймо посмотрел в сторону дороги и увидел сгорбленного старика, бредущего с палкой по тропинке.
— Это к нам идет хозяин Хакала. Он живет в собственном доме — вон в той избушке, — объяснила Кайса.
— Мир дому сему. Ох, устал, дайте отдышаться. Что у вас новенького, соседи?
Райцо пожал гостю руку.
— Входите, посидите у нас, — пригласила Кайса.
Когда Хакала осторожно уселся в качалку, Раймо предложил ему сигарету.
— Вот, пришел поглядеть на Раймо. А то зимой приезжал, а мы и не виделись.
Морщины на лбу старика напоминали рисунок, оставленный волнами на гладкой песчаной отмели. Когда он говорил, его густые седые усы шевелились и топорщились, как ежики.
— Знаешь, Раймо, я молодым пошел в люди и всякую тяжелую работу делал; но тогда, конечно, и сила у меня была в плечах, так что я работы не боялся; и ты послушай, какой я был отчаянный парень — ходил по ярмаркам, лошадьми торговал, а там ведь, как положено, после сделки — могарыч… Сколько того спирту выпил!.. Многие крепкие мужики не выдерживали, бывало, совсем с катушек долой, а иные так и вовсе богу душу отдавали… А в свое время нашел я мою мамочку, и вот теперь уже все дети в люди вышли, на своих ногах стоят. Но в строгости приходилось держать: бывало, и прикрикнешь и крепкое слово скажешь. В наследство им дать ничего не мог, кроме здоровья. Средний сын в Швеции, наладчиком на каком-то заводе, я уж не помню, как это место называется, у него там и дом, и машина, и все. Прошлым летом приезжали в отпуск, так я с внучатами и поговорить не мог: все только по-шведски лопочут. Вот так-то;
Хакала умолк. „Задремал, наверно“, — подумал Раймо. Сидит — глаза сощурены в узенькие щелочки — как будто на минутку выскользнул из нашего мира.
Кайса подала кофе.
— Пожалуйте за стол.
Хакала стряхнул табачный пепел и, покрякивая, пересел к столу.
— Что ж хозяйка не пришла? — спросила Кайса.
— Не смогла, свеклу сеяла. Обещала завтра зайти.
Хакала налил кофе на блюдечко и, прихлебывая, стал говорить:
— Теперь вот государство прибавило пенсии, но зато стали брать большие налоги с молодых, и им приходится жить в нужде с малыми детьми. Я всегда говорил: что с нами, стариками, возиться? Кто не выживет, пусть помирает.
— Надо, чтоб в старости было обеспеченное пропитание, — сказал Раймо.
— Да у нас всего достаточно! Хватит с нас. А теперь, видишь ли, они затеяли памятники ставить господам, большие деньги собирают с народа — а памятники-то эти ведь все равно упадут когда-нибудь. У меня давно уж все готово для похорон, и мой-то памятник не повалится.
Кайса взяла в руки кофейник, но Хакала стал уже подниматься из-за стола.
— Домой пора.
— Посидите еще, куда торопиться, — стала уговаривать Кайса и даже наклонила кофейник, чтобы налить еще чашечку.
— В другой раз и посидел бы, но мамочка беспокоится, — сказал Хакала и, выбравшись из-за стола, пожал руку Раймо. — Заходи к нам.
— И разговорчив же этот Хакала, — сказала Кайса. Раймо, подойдя к окну, провожал взглядом сгорбленную фигуру старика. Раймо стоял молча, вспоминая слова гостя. «Он ведь и меня считает своим сыном. Почему-то все старики в этом краю кажутся мне удивительно близкими. Вон он бредет, свесив седую голову чуть ли не до земли. А вот уж его и не видно из-за травы, разросшейся вдоль канавы. Приятно смотреть на эти тропинки во дворе, хотя их протоптали другие люди, которые жили здесь прежде…
В понедельник надо выходить на работу».
3
В субботу Юсси приехал из города в полдень, и Раймо видел, как он достал из рюкзака бутылки, завернутые в желтую бумагу. Сунув одну из них в карман, Юсси отправился в гости.
Раймо взял мопед и собирался прокатиться. В это время Кайса вышла с ведрами к колодцу.
— Давай я достану воды.
— Пожалуй, принеси. Может, ты и в баню натаскаешь холодной воды?
— Ладно. А что, он все попивает?
— Отец-то? Нет, он вообще-то теперь не пьет. Иногда, бывает, купит бутылочку. Но и то хорошо, что хоть теперь он, выпивши, на мопеде не разъезжает.
Доставая воду из колодца, Раймо вспомнил, как однажды зимой, много лет тому назад, он тащил отца домой с автобусной остановки, а тот все падал в сугроб.
Натаскав воды в баню, Раймо зашел в дом и стал рыться в бельевой кладовке.
— Чего ты там ищешь? — спросила Кайса.
— Мою белую рубашку.
— Зачем тебе?
— Может, схожу на танцплощадку.
— На вот, возьми эту. А у той воротник порван.
Как только баня была готова, Раймо пошел мыться первым, вместе с Теуво. Он тщательно вымыл голову и побрился. Вернувшись в дом из бани, он увидел отца, который только что пришел с приятелем.
— Знакомься, это Пааво Турунен. A-а… ч-чего это ты в белой рубашке? — спросил Юсси заплетающимся языком.
— Хочу прогуляться.
— Наверно, у парня девушки на уме, — сказал Турунен, посмеиваясь.
— Ты не спеши, мы вот только с Пааво попаримся и тогда пропустим по маленькой, — шепнул Юсси доверительно.
Раймо надел белую рубашку и темные выходные брюки, повязал зеленый галстук, достал из шкафа светлый спортивный пиджак, выйдя на крыльцо, почистил его щеткой и опять повесил на плечики. Потом вышел во двор и закурил сигарету. „Отец уже порядочно на взводе“, — подумал Раймо и вспомнил, как однажды отец угощал его.
Вскоре Юсси и Пааво вышли из бани, и Раймо увидел худые, дряблые руки отца, его впалую грудь.
Кайса прошла в баню с чистым бельем. Она заметила, что мужчины готовятся выпивать, и глаза ее расширились:
— Раймо не смейте спаивать!
— Какое там спаивать, только спрыснем возвращение из армии, вот и все. Да ты иди, ступай, ступай себе в баню!.. — проворчал отец нетерпеливо, достал из шкафа бутылку и налил в стопки.
— На, Раймо, это тебе для бодрости.
Раймо зажмурил глаза и выпил до дна. Закурил и с минуту посидел неподвижно, как будто прислушиваясь к чему-то. Потом закинул ногу за ногу и рукой, в которой держал сигарету, описал в воздухе широкий круг.
— Дай-ка еще согреть нутро, — сказал он.
— Полстопки налью, не больше.
— Нельзя же мне идти к девушкам, не развязав себе язык как следует, — сказал Раймо.
— Да ну их, теперь порядочных девушек даже в деревнях не осталось, говорят, все стали потаскушки, — сказал Турунен.
— Слушай, Раймо, я хочу поговорить с тобой начистоту, — начал Юсси.
— Говори.
— Мне сдается, что ты словно стыдишься нашего брата. Вот скажи ты, Пааво, что такое, по-твоему, социалист — скотина или человек? Эти деревенские хозяйчики меня за человека не считают, черт побери!
— Ты человек, человек высшего сорта, — твердо сказал Турунен.
— Мне совершенно все равно, в какой бы партии кто ни был, будь он только честным работником!
— Я думаю, что хорошего работника и здешние хозяева уважают, — сказал Раймо и медленно выпил свой стаканчик.
— Да-а. Но ты все-таки против социалистов. А вот перед тобой сидит настоящий коммунист. Вот он — Пааво. Ты посмотри на него хорошенько.
— Ну что ты, Юсси, зачем ему на меня глазеть? Я член партии, которая существует вполне легально.
— Меня все эти партии не интересуют.
— Нет, Юсси, не сумел ты воспитать сына, — усмехнулся Турунен.
— А что я могу с ним поделать, если он в буржуйской школе ума набирался. Но ты взгляни, Раймо, на эти руки: веришь ли, они потрудились на своем веку!
— Потрудились, конечно. Но только в средней школе нам ничего такого не говорили, а преподавали географию, язык, математику, закон божий, историю.
— Вот именно — буржуазную историю. Ведь это каждому, даже малограмотному, понятно, что буржуазия умышленно использует объективную, „беспартийную“ науку, чтобы превратить молодежь в стадо кротких овечек. Тебе, Раймо, пора уже начинать думать о жизни своей головой.
Раймо выпил еще стаканчик и стал напевать вполголоса: „Волга, Волга…“
— О, ты слышишь, он уже поет красные песни! — воскликнул Турунен.
— Это не красная и не белая, а просто русская народная песня. Подпевайте, старики, — сказал Раймо и взмахнул руками, как дирижер хора.
— Из тебя мог бы получиться регент. Как-то у нас в церкви был регент великанского роста. И вот однажды все пели псалмы, а он дирижировал и ка-ак взмахнет рукой, и его мизинец зацепился за воротничок директора банка, что в первом ряду сидел, а тот маленький был, толстенький, и вот регент поднял его в воздух, а сам все дирижирует и размахивает рукой, и бедный коротышка директор болтался в воздухе, пока не допели псалом.
— На черта Раймо быть регентом, ему надо политикой заниматься, — настаивал Юсси.
— Нет уж, в политики я не пойду ни за что, боже упаси. Я не могу прийти к людям и молоть всяческую чепуху, лишь бы только навести тень на ясный день. Все политики врут без зазрения совести.
— Это попы тебе вбили в голову такое?
— При чем тут попы!.. Но в понедельник я выхожу На работу и начинаю вкалывать.
— Ну так выпьем за удачное начало! — сказал Юсси, наливая стаканчики.
Раймо искоса присматривался к Турунену. У него были глазки-щелочки и толстый короткий нос. Когда он делал затяжку, и пускал дым носом, его ноздри расширялись и становились круглыми, как колечки. Раймо подмывало съязвить, сказать отцу что-нибудь ехидное, на-помнить о том, как он всегда свято верил предвыборным обещаниям, хотя после выборов жизнь не становилась лучше, но тут вышла из бани Кайса, и он встал, стараясь казаться совершенно трезвым.
— Ну, вы как хотите, а я пошел на танцы.
— Ступай, ступай. Смотри, не теряйся там, действуй смело, — напутствовал его Турунен.
В автобусе Раймо сел сзади и смотрел на девушек: у всех были высокие прически. Солнце еще бросало желтые блики на стволы могучих сосен, растущих на песчаном холме. „Там легко было бы копать окопы, — подумал Раймо. — Если выкопать достаточно глубокий окоп, потом привести туда девушку… стать с ней в окопе так, что ее головы не будет видно снаружи… одной рукой рвать наверху землянику, а другой обнимать девушку. Хорошо, что не пришлось остаться дома со стариками, слушать, как они начнут войну вспоминать.“ Раймо уже знал наизусть все перипетии фронтовой жизни Юсси, служившего конюхом в артиллерии. А однажды, подвыпив, Юсси разоткровенничался и рассказал, как он после войны встретил Кайсу, и как они поженились, и что у обоих в то время только и было имущества, что одежка на себе…
У входа на танцплощадку собралась компания пятнадцатилетних мальчишек на мопедах. Раймо купил билет в кассе, потом прошел за ограду и осмотрелся. В первое мгновение у него захватило дух. Парни пьют пиво, труба в оркестре захлебывается… Никого знакомых не видно.
На площадке все ждали, когда оркестр заиграет новый танец. Девушки стояли плотной стеной, мужчины рассыпались по двое, по трое, роились по всей площадке, расхаживали с озабоченным видом взад-вперед вдоль шеренги девушек, как покупатели на ярмарке. То один, то другой, выбрав себе партнершу, выхватывал ее из общего ряда и вел под руку на середину площадки, пробираясь сквозь толпу мужчин. А когда грянули барабаны, все мужчины вдруг кинулись разбирать девушек. Раймо, подхваченный людским потоком, в один миг оказался на другой стороне площадки, и тут ему пришлось по-< торопиться, чтобы не оказаться без пары. Он увидел женщину, которая сидела на скамейке и тоже словно высматривала кого-то. Раймо легонько тронул ее за плечо. Женщина встала и прижалась к нему всем телом. Со всех сторон на них напирали, и Раймо, положив руки на бедра женщины, крепко сжал ее. Партнерша шла за ним мягко, податливо, приятно покачиваясь. Колено чувствует колено партнерши, а при широком шаге ноги переплетаются, приникают одна к другой. Танец кончился, и женщина поспешила покинуть танцплощадку. Пропустить бы рюмочку, а то от этой партнерши сердцебиение началось. Растревожила и смылась. А вон сидит какая-то, совсем заскучала.
Возле киоска с горячими сосисками парни в джинсах размахивали кулаками. Видно, ребята малость поднабрались. „Набить ему морду!“ — слышалось. — „Морду вдрызг!..“, „Ах ты, зараза, а ну, мотай отсюда!“; „Дайте его сюда, ребята, снимем с него отпечаток!“; „Ой, язви его, до чего ж противная харя!“; „Эй, Вера, пойдем со мной…“ Девушки отворачивались и сердито фыркали, а некоторые тихонько прыскали со смеху.
Раймо хмыкал, слушая выкрики мальчишек. Он присел на скамейку, как будто и сам готов был ввязаться. Теперь вместо оркестра крутят пластинки. В перерывах кто-нибудь из девушек заглядывает в будку к музыкантам. Там кто-то нарисовал губной помадой сердце. А на пыльной задней дверце музыкантского автофургона кто-то пальцем вывел: „Майя Эка“ — и вокруг сердца, словно островки в море. Та девушка так и сидит все время одна. Длинные волосы, расчесанные на прямой пробор, спадают вдоль щек. Она откидывает их большим пальцем, когда смотрит в эту сторону. Ах, черт возьми, какое танго с гитарным перебором! Вскочив с места, Раймо подбежал к девушке и пригласил ее на танец. Она не красавица, но еще похорошеет. У нее льняные волосы, она в свитере и джинсах, уткнулась подбородком ему в. плечо.
— У меня кеды на ногах, — шепчет она.
— Ничего.
— Ты часто здесь бываешь?
— Первый раз пришел.
— Ты из этого села?
— Нет, заехал в гости.
— С юга?
— Да.
— Я была зимой в Коувола.
— Ах, в Коувола. А я живу в Лаппеенранта.
— У тебя мягкие волосы.
— А вот и нет.
Раймо судорожно сжал пальцы девушки. Она дышит горячо, прерывисто, отметил Раймо, провожая девушку к скамейке.
Раймо выпил кружку пива, а потом стал на каждый второй танец приглашать эту девушку. И когда дрожали в динамике звуки последнего вальса, Раймо попытался заглянуть девушке в глаза, но она прижала лицо к его груди. Площадка стала пустеть, танцующие расходились парами, слышно было, как заводились моторы и машины отъезжали одна за другой.
— Пойдем и мы? — шепнул Раймо.
— Куда?
— Где ты живешь?
— У меня велосипед, вон там, у дороги.
Раймо взял девушку за руку, и они быстро вышли за ворота, словно боялись, что кто-нибудь задержит их, помешает, преградит им путь на шоссе, а потом на тропинку, которая сворачивала в лес. Раймо провел рукой по ее затылку и погладил шею под волосами. Он почувствовал, как вздрагивает у нее кожа. „Теперь можно ничего не говорить, и это очень хорошо“, — подумал Раймо.
— Посидим? — чуть слышно спросила девушка.
— Вот тут сухое место, — сказал Раймо, отгребая ногой сучки и сосновые шишки.
Девушка села на землю, а Раймо опустился возле нее на колени и спросил:
— Тебе холодно?
— Немножко.
Раймо снял пиджак и накинул девушке на плечи, обняв ее и, хотя она вначале пыталась сопротивляться, вырываться и отталкивать его руки, он повалил ее на спину, просунул руку ей под свитер и прижался губами к ее коже возле шеи. Она вздрагивает, что-то бормочет, царапает лицо ногтями, ее волосы рассыпались по вереску, они попадают в рот, она поднимает голову, какое мягкое тело — она извивается, шепчет что-то на ухо, глаза стали большие-большие, как бочаги, она всхлипывает».
Пахнуло сыростью. С реки доносился треск подвесного мотора. Туман поднимался, наползая на берег топким кисейным покрывалом. Девушка встала.
— Ты что напеваешь? — спросил Раймо.
— Хорошая пластинка…
— Какая?
— «День прошел, и слезы высохли».
— Я провожу тебя до дому.
— Не надо. Выйдем на дорогу.
Раймо стряхнул с ее спины налипшие соринки и хвою, а она взмахнула волосами, в которые набился мох, потом расчесала их на пробор, и они направились к дороге, петляя между сосен.
— Ты придешь в следующую субботу?
— Не знаю, — сказала девушка, садясь на велосипед, И, нажав па педали, не оглядываясь поехала к селу.
Раймо спустился на тропинку, идущую низом, по берегу реки, и пошел по ней, подпрыгивая, размахивая палкой и время от времени ударяя ею, как саблей, по кустам. В глубине леса лежал сумрак, но верхушки старых сосен на западном берегу реки горели в желтых отблесках заката. Домой Раймо пришел, валясь с ног от усталости.
4
В воскресенье утром Раймо сидел на крыльце и вертел в руках дымящуюся сигарету. После сырой холодной ночи свежая, умытая росой зелень казалась особенно душистой. Раймо медленно вдыхал чистый утренний воздух, и казалось, трепетное тепло и аромат захлестывают его, как волны. Томительно вспоминалось то, что произошло вчера вечером и ночью, и он сидел неподвижно, словно в полусне, глядя вдаль, за реку, и перед его глазами вновь и вновь возникали мгновения пережитого. Но потом он усилием воли вернул себя к действительности, И мысли его обратились к понедельнику. «Восемь часов доработать лопатой, потом прийти поесть — и спать. Так пройдет лето. А дальше что? Кто его знает, что будет дальше…» — думал Раймо. Тут подошла мать и со вздохом сказала:
— Ты бы пошел оделся поприличнее, а то сейчас тетя Придет.
— Какая тетя?
— Дядина жена, Сельма.
— Эта сектантка, что ли?
— Ну, Сельма, конечно. Неужели ты Сельму не помнишь? Наверно, с девушками всю ночь хороводился, даже время забыл: под утро домой явился.
— Так ведь у них, у девушек-то, расписания нет.
— Видно, что нет.
— А где отец?
— Пошел на реку к сплотщику, лодку попросить.
Раймо поднялся к себе на чердак, надел черные брюки. «И чего эту ханжу сюда принесло? Ее только и не хватало. Ну да ладно, уж так и быть, постараюсь сегодня быть паинькой. А, вон она, чертова кукла, уже явилась и долдонит свое: Мир дому сему, господи!»
«Может, мне улизнуть, пока не поздно?» — подумал Раймо, но все же спустился вниз и поздоровался.
— Как ты возмужал в армии-то! Да ниспошлет господь мир душе твоей!
Раймо вскинул глаза на тетку и подумал, что легче было бы сейчас разговаривать с совершенно посторонним человеком, чем с этой святошей-родственницей.
— Раймо, проводи Сельму в горницу, побеседуйте там, — предложила Кайса.
— Ты стал в армии серьезнее.
— Из чего так заключаете?
— По лицу видно. Ну а как насчет веры?
— Не задумывался пока что.
— Послушай меня, Раймо! И ты обретешь веру, если будешь искать и молиться неустанно.
«Ну, начинается!» — подумал Раймо, глядя в окно на дрожащие от ветерка листья рябины.
— Ты обрящешь слово спасения и причастишься свету Его. Над тобой, Раймо, довлеет ложное представление о смысле бренной жизни земной. Не надо стремиться к тому, что никогда не может дать удовлетворения душе человеческой. Человек создан для вечности. Неужели ты не задумывался над тем, сколь мимолетно и неверно наше земное существование? Не стоит жить для наслаждений.
— Какие уж там наслаждения при нашей бедности, — проговорил Раймо как бы про себя.
— Спасение бедного человека в вечности. Вечная жизнь и раскаяние — только это действительно, а все остальное лишь кажется нам. За грехи взыщется, наступит час расплаты. Послушай меня, Раймо! Читай Святое писание, ищи истину о живом Господе нашем. Он в милосердии своем печется о всякой твари, населяющей землю. Боль и страдание пройдут, а милость Его дарует силы. Вера помогает нести бремя жизни сквозь все испытания и дает мужество взглянуть за грань времени, где уготовано воздаяние путникам, бредущим тернистой тропой. Вот, возьми этот пригласительный билет на большое собрание истинно верующих.
«Пропуск на небо», — подумал Раймо. взял билет и вышел. Сойдя с крыльца, он скомкал и выбросил прочь бумажку и сел под рябиной, поеживаясь и поводя плечами, как будто стряхивая с себя теткины поучения.
Раймо увидел Теуво, идущего с удочкой к реке вместе с соседскими ребятами. Мальчишки хлестали удилищами по кустам ивняка, подступавшим к тропинке; у одного из них леска зацепилась за ветку, и им пришлось остановиться, чтобы распутать ее. Пригибая ветки, ребята увидели гнездо кулика, обошли куст со всех сторон, разглядывали гнездо, не зная, как поступить, но потом, видно, решили, что это слишком легкая добыча, и побежали наперегонки к берегу.
Вот так, мальчишкой, и он бегал когда-то беспечно, босиком. Иной раз, бывало, так ударит палец о камень, что взовьется от боли и скачет потом на одной ноге и вырывается сквозь стиснутые зубы плач, похожий на тоненькое хихиканье. А когда боль наконец отпустит, кажется, что новый день начался. Все лето удишь рыбу да собираешь ягоды в лесу, вспоминал Раймо. Стоишь, бывало, на берегу, как изваяние, как вросший в скалу столбик, сдвинутая набок кепчонка легким облачком прикрывает лоб от солнца, а глаза, как два больших стеклянных шара, неотрывно смотрят на воду. Когда глядишь на струящуюся воду реки, мысли тоже текут свободно. Где начинается эта река, Пиелисйоки? Где-то в той стороне из маленького лесного озера вытекает она маленьким ручейком и устремляется к большим озерам, шумит по скалистым порогам, а кое-где, затихнув, разливается спокойной рекой — более километра в ширину, несет с собой ил, доски, пластиковые мешки, бутылки, все, даже дохлых поросят. Когда-то, во время войны, говорят, вылавливали из реки трупы. А когда вода спадает, пристани торчат высоко в воздухе, а по берегам полегла трава, занесенная глиной, и затянутые илом поваленные деревья кажутся темными каменными глыбами. Сейчас река несет свои мутные воды в северный залив озера Пюхяселькя. А скоро перекроют плотиной последние пороги и река станет совсем ручной.
Раймо встал и направился к шоссе, хотя и слышал, что Кайса звала его к столу, кофе пить. Внизу, у поворота дороги, он увидел красную избушку. Сообразив, что это, должно быть, домик Хакала, Раймо свернул к нему. Хакала увидел его из окна и вышел на крыльцо, опираясь на свою палку.
— Заходи, заходи в дом, я сказал, что, дескать, Раймо идет к нам, и мамуля там уже поставила кофейник на огонь.
Войдя в избу, Раймо увидел кругленькую старушку, вытиравшую руки о край передника.
— Входи, входи. Славно, что ты пришел, к нам редко кто заглядывает.
Раймо сел на старинный деревянный диван, не слушая толком, что в это время говорил ему Хакала. Весь пол избы был выстлан яркими, вязанными из тряпочек половиками. На старом высоком радиоприемнике лежали две Библии. По стенам — приколотые кнопками открытки, полученные в разное время от детей. В углу висела икона в золоченом окладе, а у дверей — репродукция картины «Иисус останавливает бурю».
Хакала, подойдя к окну, начал рассказывать гостю о своем хозяйстве. Потом он сел на скамью и говорил, говорил не умолкая.
— Нынче люди так погрязли в грехах, что уж хлеб не родится. Нынешние священники позорят имя божие в своих проповедях с церковной кафедры, богохульствуют и сквернословят да обирают народ, этакие жрецы беззакония. Лютеранские пасторы — что тебе гитлеровские псы. Такие же ведь командуют, что и прежде. И народу охвостье гадючье не даст ни зернышка. Неправдой берут себе все, на что только позарятся. Каждый человек может заслужить рай праведной жизнью. И если человек пострадал, бог его услышит. Он не верит священникам на амвоне, но кто праведно жил, тот может рассказать ему обо всех несправедливостях. Бывало, пасторы в Финляндии заодно с полицейскими чиновниками и судьями отнимали кошелек у невинного. В России нет воровства, там все общественное, как некогда в царстве божием. Здесь у хозяев большие земельные владения, да они еще и прикарманивают жалованье работника. А все эти служители церкви и государства, как псы цепные, виляют хвостом перед хозяином и рычат злобно на рабочего. И богу они враждебны. Святое божие дело не делается в Финляндии как следует, лукавые пастыри поступают, как враги рода человеческого. Если пастор лживо и лицемерно выступает с амвона во имя справедливости, а сам ворует и грабит, если на человека надевают наручники, а пастор присваивает его имущество, то такой пастор не богу служит. В Святом писании сказано: «Заплати работнику за труд его». А у меня украли, отняли дом в Вехмарсалми. Я сам, один, собственными руками построил его. Теперь судьи покрывают это преступление. Несправедливость и беззаконие — грех. Кто ворует и в грехе живет, тот диаволу служит. Они украли у меня все, все, чем я жил, только старые больные кости остались.
Хакала закурил, пуская клубы дыма.
— Опять ты пустое болтаешь, — сказала старая хозяйка, подавая кофе на стол.
— Нет, не пустое. Вот и тут, в соседней избушке, с девушкой вышло худо, и она грозила утопиться, но я ей сказал: не делай этого, милая! Нельзя на себя руки накладывать. И она пришла потом обратно, домой, когда родила. Но у них избушка холодная, так она пришла сперва к нам. А ее брат явился, стал ругать и проклинать младенца. Я ему сказал: не кляни, добрый человек, невинное дитя! Но такой он отчаянный, буйная голова, что ему все без толку.
Раймо прихлебывал кофе и с хрустом грыз сухую баранку.
— Ты бы рассказал Раймо, какой сон видел запрошлой ночью.
— Этот сон я еще, почитай, никому и не рассказывал, только тебе одной. Как будто стоял я вот тут, на нашем крыльце, и вдруг как зашумело, засвистело над головой, я поднял глаза к небу и вижу: большая береза, со всеми корнями, летит с востока на запад, точно ее бурей из земли вырвало. И потом она вдруг вспыхнула пламенем да как грохнется наземь — вон туда, на картофельное поле! И что бы это могло значить? К несчастью, должно быть.
Раймо стал собираться.
— Посиди еще, куда тебе спешить?
— Надо спецовку подготовить на завтра.
— Ну, прощай пока, заглядывай, как мимо пойдешь.
Раймо вышел на крыльцо и глубоко вздохнул, как будто хотел разом освободиться от духоты тесной избушки и стариковских речей. Что это, озлобленная старческая ворчливость или правда? Какие зеленые вершины холмов! А голос Хакала все еще звучит в ушах. Жители этого поселка замшели в своих конурах. Но все-таки они тут все как одна семья. Как приятно распрямиться, взмахнуть руками, выворотить с корнями куст!
5
В понедельник утром Раймо отправился на строительство электростанции. Он шагал по новой щебеночной дороге, размахивая выгоревшей на солнце сумкой. Мимо с ревом проносились тяжелые грузовики, и тогда клубы пыли на минуту застилали все вокруг, но, когда пыль оседала, глазу открывались вывороченные трактором коряги, наваленные по сторонам дороги, — они были похожи на застывших спрутов.
Раймо озирался вокруг: казалось, вся эта техника, стянутая к речному порогу, готовилась сокрушить и перетрясти не только скалистое ложе реки, но и его, Раймо, душу. Там и сям виднелись разбросанные у опушки леса бараки. Вдали, за рекой, высилась громада арочной плотины. Перед низким одноэтажным зданием собрались люди. Раймо подошел поближе и увидел Корхонена, который, стоя на крыльце, раздавал наряды.
— Вы четверо пойдете на перемычку, разгружать машины. А где же Паюнен?
— Наверно, с бабой завозился, — загоготал кто-то.
— Скажите ему, как придет, пусть сперва поставит заряды вон в те большие глыбы, в которых вы уже успели насверлить дырок.
Рабочие разошлись. Корхонен достал из кармана блокнот и записал личные данные Раймо.
— Ну, так. Ты ступай для начала вон на тот разрез — подсобником к экскаваторщику. Здесь тебе дадут личный номерок, с ним пойдешь на склад и получишь лопату и лом. Смена кончается в два. Найди себе в каком-нибудь бараке свободный топчан для отдыха. Спроси у рабочих. А вон и Сантала идет. Эй, Сантала! Вот тебе новый подсобник.
Высокий светловолосый рабочий в синей спецовке искоса поглядел на Раймо, закуривая сигарету.
— Придется тебе, парень, попотеть.
Раймо сделал вид, что ничего не слышал. Сходил на склад за инструментами и молча пошел следом за Сантала. Трескотня пневматических перфораторов была слышна далеко на шоссе. Самосвалы разворачивались и подъезжали задом, становясь в очередь. Толстый водитель обошел свою машину, простукивая ногой шины самосвала. Сантала показал большим пальцем на Раймо:
— Новый подсобник.
Водитель подтянул штаны и окинул Раймо оценивающим взглядом:
— С виду вроде парень подходящий.
Сантала объяснил Раймо его задачу:
— Твое дело — подкладывать камни под гусеницы, когда я с экскаватором двигаюсь вперед. А водители самосвалов, конечно, уж постараются, чтобы у нас с тобой не оставалось времени в затылке почесать.
Раймо кивнул и проводил взглядом Сантала, который с важным видом взбирался по лесенке на стальную громадину.
Зарычав и выхлопнув черно-сизое облачко дыма, заработал мотор, завизжали тросы, ковш начал зачерпывать камни и с грохотом высыпать их в самосвалы. Раймо с минуту не мог двинуться, словно муха на клейкой бумаге; он не соображал толком, что надо делать. Ковш экскаватора вычерпал все камни, до которых мог дотянуться, и тяжелая махина, лязгая гусеницами, двинулась вперед. Но гусеницы проседали, вязли в мягком грунте, экскаватор клюнул носом и остановился. Сантала выскочил из своей будки на мостик и, грозя кулаком, заорал:
— Чертов болван! Камней, камней под гусеницы, живо! А то я тебе всыплю горячих! Чего рот разинул, мы тут не на почасовой оплате!
«Ну, чего он разорался? — думал Раймо. — Хочет, наверно, испытать мой характер». Проваливаясь по колено в грязь, Раймо таскал камни, подкладывая их под гусеницы экскаватора. Громадина снова двинулась вперед, и Раймо бегал, корячился, барахтался в грязи, торопясь набросать побольше камней впереди, по ходу машины. Когда машина переползла на новое место и встала, Раймо вытер грязными руками катившийся по лицу пот и, переводя дыхание, полез в карман за куревом. Но тогда толстый шофер самосвала заорал на него из кабины:
— Какого черта ты там чешешься! Острые осколки убери с дороги, живо!
Раймо схватил лопату, подбежал к самосвалу и стал отгребать острые осколки, высыпавшиеся из кузова. «Черт с ним, повкалываю, постараюсь им угодить. Небось не целый же день они будут так глотку драть… Вот бы посмотрел отец, как классовая солидарность выглядит на деле, среди жадных до заработка сдельщиков. Надо было спросить у Корхонена, получает ли и подсобник долю из общей сдельной нормы? А то за почасовую плату не стоит надрываться». Мысли Раймо отдавались в мозгу, как удары лопаты о каменистую землю. Некогда было даже взглянуть на часы. И только когда шум и грохот вдруг утихли. Раймо понял, что начался обеденный перерыв.
Часть рабочих, взобравшись на самосвалы, отправив лась в столовую. Другие достали свои завтраки и присели в тени тут же, на стройплощадке. «Неохота ехать в столовую за картофельной похлебкой», — подумал Раймо и тоже остался.
— Новичок? — спросил его сосед.
— Да, первый день сегодня.
— Ну и как?
— Те, кто на машинах работает, держатся, как важные господа!
— Да, они себе цену знают. Не обращай внимания, — сказал пожилой рабочий.
— Я с такими порядками еще не сталкивался, — сказал Раймо, растянувшись на куче гравия.
Солнце пробивалось сквозь ветви берез, и Раймо, со-щурясь, смотрел на ободранные самосвалами стволы деревьев, растущих по берегу реки.
Вторую половину дня Раймо работал изо всех сил, чтобы не давать повода для замечаний. Без пяти два экскаватор, лязгая гусеницами, осадил назад, ковш его с глухим стуком уткнулся в песок, и мотор заглох. Перфораторщики отнесли свою технику наверх, и вдруг протяжно завыла сирена. От мощного взрыва дрогнула земля, скала, треснув, осыпалась вниз большими глыбами. Смена кончилась.
Раймо взял свою сумку и пошел с рабочими в барак. Самые быстрые мчались, как будто спасаясь от дождя. Одни с ходу бросились мыться в баню, другие обступили пивной киоск. Раймо, открыв дверь второго барака и увидев свободную койку, сразу же лег и заснул.
— Что, уже утро? — спросил Раймо с трудом продирая глаза, когда кто-то потянул его за штанину. Перед ним был приземистый темноволосый парень с бутылкой водки в протянутой руке.
— Я Ранта. Неважно, утро или вечер, на вот, хлебни! Уж больно ты мрачный. Наверно, крепко досталось.
— Меня зовут Рами. А разве можно пить на работе?
— А, чепуха! Раз мужчина на бровях не ползет, значит трезвый. На, хлебни.
Раймо отпил из горлышка и, скривившись, спросил:
— Что, столовая открыта?
— Уже все поели. Но ничего! Девушки тебе, конечно, не откажут, — сказал Ранта, подмигивая.
Поев остывших щей, Раймо сходил в баню, помылся, а когда он вернулся в свое отделение барака, все четверо его соседей уже были в сборе и играли в карты за столом.
— Это место свободно? — спросил Раймо.
— Располагайся и живи, — сказал Ранта. — Будем знакомы: вот это взрывник Паюнен, а это перфораторщик Рийконен, большой спец по женской части. А вот это Вийтанен, южанин, как и я. Ты-то, видимо, из местных туземцев?
— Я вон оттуда, из-за реки, — сказал Раймо и завалился к себе на койку. Разговор соседей, играющих в карты, звучал в ушах, как треснувшая, заезженная до хрипа граммофонная пластинка. Сквозь наступающую дремоту Раймо слышал, что Ранта рассказывал о том, как на стройке, где он работал до этого, одному парню всадили финский нож в спину, а потом тело раздавили Катерпиллером, сделали из него сплошное месиво, чтобы полицейские себе головы не морочили: несчастный случай на работе — и дело с концом.
Смолистый запах согретого утренним солнцем соснового леса пахнул в лицо Раймо, когда он, сонный, раскрыл дверь барака и, застегивая на ходу штаны, побрел в столовую. Стоя в очереди, он поискал в карманах расческу, но не нашел и причесался кое-как рукой. Очередь продвигалась медленно. В окошке на раздаче стояла новая девушка, и каждый пытался заигрывать с нею. «Каждый считает своим долгом попробовать, крепок ли лед», — сказал стоявший в конце очереди старый рабочий с рюкзаком за плечами. Раймо смотрел то на узкое лицо девушки, то на меню, вывешенное на стене; когда очередь дошла до него, он бросил марку на прилавок:
— Кофе и пончик.
— Больше ничего?
— А что еще есть?
— Хлеб и молоко.
— Могла бы, девушка, предложить и чего-нибудь получше!
Стоявший сзади водитель самосвала пододвинулся к окошку.
— Она не для тех, кто в земле копается! На эту девушку автомобилисты поглядывают.
— А ее автокосилкой не скосишь, — отбрил Раймо и направился к столу.
Водитель подсел к нему и предложил закурить «Норт».
— Ты славный парень, не злись, ладно?
— Я понимаю, надо и девушку поразвлечь.
— Все равно господа уведут хозяйку, — буркнул кто-то за соседним столиком.
— Какие еще, к черту, господа?
— Тише, ребята, дизельный мастер идет.
— Сегодня может выйти простой, ребята.
— Что такое?
— Экскаватор ночью забарахлил.
Рабочие допили кофе и все разом поднялись, закуривая на ходу. Раймо зашел на склад, взял лопату и уже направился было на вчерашнее место, к экскаваторщику, как вдруг увидел Корхонена.
— Ну, как ты там?
— Ну и сунул ты меня…
— Ничего другого вчера не мог придумать.
— За почасовую плату нет смысла надрываться в сдельной бригаде.
— Вот ты сразу же и недоволен.
— Да тут разве сумасшедший будет доволен.
— Ладно. Сегодня возьми перфоратор и начинай сверлить вон те большие глыбы на дне канала. Со следующей недели, когда Матилайнен уйдет в отпуск, зачислим тебя в бригаду перфораторщиков.
Спустившись на дно канала, Раймо воткнул лопату в кучу гравия и взял в руки перфоратор, оставленный рабочим ночной смены. Мимо шел Сантала.
— Что, парень, уже выдохся?
— Проваливай, а то всажу тебе сверло в зад, — огрызнулся Раймо и поднял перфоратор, как будто и впрямь угрожая. Но на самом деле он пытался сообразить, как эта штука включается. Он ведь никогда еще не имел дела с пневматическим инструментом. «Тут только одна эта ручка, это и есть запуск! Нажать — и затрещит», — подумал Раймо. Но он не стал экспериментировать на глазах у других, а взял перфоратор и спустился пониже, на самое дно канала. Когда он подошел к какой-то глыбе и примерился, Паюнен крикнул ему с верхней бровки:
— Делай полуметровые отверстия вон в тех больших глыбах, а для этих маленьких достаточно короткого сверла.
Раймо поставил конец сверла в маленькую выемку, навалился грудью и повернул ручку. Стальное сверло, чиркнув раз по камню, соскочило вниз и чуть не проткнуло ему ногу. Выругавшись, Раймо оглянулся: только бы никто не видел. Потом снова поставил острие на камень, медленно повернул ручку, и сверло начало ровно вращаться, вгрызаясь все глубже и глубже в камень, дюйм за дюймом. Пробурив сантиметров десять, Раймо остановил сверло и приподнял его. Потом снова включил и продолжал сверлить. Когда скважина была пробурена на длину сверла, Раймо начисто продул ее воздухом из шланга, потом закурил и огляделся. Он словно бы находился среди руин: канал все крушил и разрушал вокруг себя. Каменные глыбы, морена, песок и гравий широко раздались в стороны, рассеченные желобом канала. Вдали виднелась громада экскаватора, похожая на гигантского ящера, жадно загребающего каменные глыбы своей зубастой пастью. Перфораторщики стояли, склонившись над своими сверлами, как пригнувшиеся к земле карликовые сосны.
Раймо бросил в сторону окурок и взялся за перфоратор, но оглянулся, услышав сзади шаги. Паюнен подошел с охапкой палочек-затычек.
— Дырки получаются, как у специалиста.
— А чего ж тут мудреного. Раз-два, и дырка готова.
— Да, хитрость невелика. На вот, заткни дыру, чтоб не отсырела.
— Не успеет отсыреть, если ты не поленишься сразу зарядить.
— Я-то свое дело знаю.
— Когда ты будешь заряжать?
— Подготовь мне этот участок до перерыва.
— Будет сделано, — заверил Раймо и принялся за работу.
До завтрака Раймо пробурил глыбы, оставленные ночной сменой, но экскаватор успел откопать для него добавочно несколько таких глыб, которые не вмещались в кузов самосвала. Выпив бутылку пива, Раймо сходил за новым сверлом и приналег изо всех сил. Только за полчаса до конца смены он просверлил последнюю глыбу. «Ну, теперь, черт возьми, посижу немного, пускай говорят что угодно», — подумал Раймо и посмотрел на свои пальцы, одеревеневшие и скрюченные, как будто они все еще сжимают рукоять перфоратора. Табачный дым щекотал горло, тонкая каменная пыль проникла глубоко в ноздри. Раймо сидел, тупо уставясь на каменные глыбы, как будто продолжая сверлить их глазами. И только когда экскаватор, лязгая гусеницами, пополз назад, он очнулся и пошел сдавать перфоратор на склад.
Ранта стоял, протирая очки.
— Ну и паршивая скала сегодня досталась.
— А что?
— Полметра пройдешь — и сверло уже затупилось, проскальзывает и ни в какую.
Рийконен нес на плече перфоратор и сплевывал каменную пыль.
— Что, Ранта, у тебя, говоришь, острие притупилось?
— Так ведь и ты тоже стоял-стоял, полчаса терзал одну дырку!
— Ничего не поделаешь.
Раймо был не в состоянии чесать языком. Он постоял немножко, опустив руки, а потом молча побрел к бараку.
6
Кайса возвращалась из магазина на дребезжащем велосипеде. Коричневая сумка с покупками висела у нее на руле. «Надо было мне все-таки пойти к ним на экзамен. Заодно бы спросила, не возьмут ли Эйю на лето няней к ребенку, а то ведь она сама не посмеет спросить, робеет», — так думала Кайса, пока вела велосипед через двор, чтобы поставить его под навес у сарая. В кухне на столе ее дожидалась вымытая посуда, которую она оставила, чтоб стекла вода. Кайса убрала ее в шкаф и села на лавку дух перевести. «Кое-как со дня на день перебиваемся. Надо бы сосчитать, сколько я задолжала в магазине», — думала Кайса, выкладывая покупки из сумки. Достав пакет с костями, она раскрыла его и посмотрела, много ли на них мяса. Потом положила кости в кастрюлю и залила водой.
Когда она стала разжигать печь, Эйя и Теуво пришли из школы.
— Учительница попросила меня присматривать за ребенком.
— Ну, вот это хорошо. А я как раз думала о том, что. ты не решишься с ней поговорить.
— Остался на второй год, — сказал Теуво и бросил на стол дневник.
— Врешь ты.
— Посмотри сама.
Кайса раскрыла дневник и стала читать, щуря глаза.
— О, какие хорошие отметки. Отнеси в комнату, положи на комод. Ну-ка покажи и ты, Эйя.
— Не покажу, у меня плохо, — сказала Эйя. Но потом все же прочла отметки вслух.
— Когда тебе надо идти к учительнице?
— С той недели. Она уезжает куда-то на переподготовку.
— Так ты уж постарайся там, покажи себя с лучшей стороны. Заработаешь денег, сможешь немного приодеться.
— Я отпущу длинные волосы.
— Нечего. Что за вид, если патлы на глаза свисают.
— Ну и пусть свисают.
— Поди переодень платье да приберись там в сарае, пол вымой, наведи чистоту. Кто знает, когда братья Кеттунен приедут в отпуск из Швеции.
Теуво надел синие тренировочные штаны, схватил в шкафу кусок пирога и выскочил во двор. Сев на крышку колодца, он доел пирог, потом побежал к дровяному сараю, оглянулся по сторонам, словно собираясь набедокурить, но, видимо, передумал. Вдруг повернулся на одной ноге и поскакал вприпрыжку мимо бани к реке. Кайса открыла окно и крикнула: «Смотри не плавай, где глубоко!»
За два часа до прихода Юсси Кайса захлопотала у плиты, почистила картошку и поставила на огонь. Выложила на тарелку сваренные кости и вилкой соскоблила с них мясо.
Всякий раз, когда во двор с треском въезжал мопед, Кайса выглядывала в окно, хотя и так ведь знала, кто приехал. И когда Юсси входил в избу, Кайса обычно сидела у стола, безмолвно ожидая, что скажет он новенького. Хотя никаких особенных новостей у него не бывает, да и откуда им быть? Юсси вошел в кухню, раскрыл рюкзак, вынул из него пустой термос и поставил на стол возле мойки.
— Что, совсем нет рыбы? — спросила Кайса, пытаясь поймать муху.
— Нет. Надо переставить верши на новые места.
— Ребята хорошо закончили год в школе. У Теуво отметки лучше. Там, в комнате, их дневники, посмотри.
— Успеется, — сказал Юсси и сел покурить.
— Мог бы и не дымить своим табачищем, ведь обед уже готов, сейчас на стол подаю.
— Ну уж докурю, коли начал, — процедил Юсси сквозь зубы.
— Зря только деньги на ветер пускаешь, — ворчала Кайса, ставя на стол тарелки.
— Опять, что ли, эта сектантка-баба тебя накачивала?
Кайса затянула поплотнее пояс передника и выглянула на крыльцо покликать детей к обеду, а вернувшись, боком села у стола. Потом, наливая суп в тарелку, взглянула на Юсси и спросила:
— Накачивала, говоришь?
— Известное дело. Не в первый раз.
— Тебе-то слушать не пришлось.
— Да я, черт возьми, и не стал бы слушать эту бабу.
— Право, и твои родственники доброго слова не стоят.
— А кто же их здесь хвалил? И потом, будь эта Сельма даже родной сестрой мне, я и тогда сказал бы ей в лицо то же самое. Нет, черт подери, она не человек, она зверь лесной, хуже зверя со всей ее набожностью! Ее Вильо был инвалид войны и работал как вол, работал что было мочи. Но стоило ему начать немного выпивать, как эта твоя Сельма вместе с другими сестрами во Христе принялась его пилить, да так запилила, что нервы не выдержали — и вот, готово, сплавили мужика в Пайхола, а ей ведь только того и надо!
— Почем знать, что за фрукт был этот Вильо.
— Человек как человек. Ух, сатана, лучшего слова не найти. Все, что Вильо зарабатывал, эта баба вытягивала из него для своих сектантов. А теперь, видишь ли, ходят по дворам да на гитаре тренькают.
У Кайсы расширились зрачки и на щеках пятнами вспыхнул румянец. Она сидела как на углях и, казалось, готовилась сказать мужу нечто сокрушительное, но тут прибежали Теуво и Эйя, и ссора, готовая вспыхнуть, на этот раз заглохла.
— Видел мое годовое свидетельство? — спросила Эйя у отца.
— Нет еще.
— Я устроилась няней к учительнице.
— В прислуги, значит. Ну что ж…
— Хорошо, что ее взяли. И от дома недалеко… — заметила Кайса.
— Одним ртом меньше будет. Смотри же, старайся, веди себя хорошо, — сказал Юсси, глядя в окно на штабель дров.
Кайса стала убирать посуду со стола.
— Как-то там Раймо? — проговорила она.
— А что ему? Уж как-нибудь справится, только бы работы хватило на его долю, — сказал Юсси, взял с вешалки рукавицы и вышел во двор. Положив двухметровое полено на козлы, он закурил, уперся в козлы ногой, делая глубокие затяжки и глядя на реку. Докурив сигарету и сплюнув, он закусил губу и принялся пилить, ровно, размашисто. Его голова, плечи и все туловище мерно раскачивались, как будто работа пилой после тяжелого трудового дня охватывала его тело и душу сладким похмельем. Распилив последнее полено, Юсси встал, распрямился, уперев руки в бедра, взглянул на небо, потом запер дровяной сарай и, отряхивая со штанов опилки и мусор, пошел в дом.
7
В субботу утром Раймо проспал допоздна. Проснувшись, он сходил в баню, помылся, надел чистые джинсы и поехал на автобусе в город с первой получкой в кармане. Еще накануне вечером Раймо тщательно продумал, как он использует деньги: отложил в отдельный ящик то, что хотел сэкономить, и подсчитал с карандашом в руках, сколько он должен тратить на жизнь.
У винного магазина топтались мужчины с хозяйственными сумками в руках. Некоторые походили на вставших из гроба покойников. «Нет, черт возьми, так жить я не хочу», — подумал Раймо, глядя на них. Он купил бутылку вина, зашел в сквер и подыскал свободную скамейку. Оттуда были хорошо видны рыночная площадь и обступившие ее новые здания банков и магазинов. Тенты над рыночными рядами, занимающими большую часть площади, полоскались на легком ветру, а свежеподстриженный газон сквера благоухал, как лесная поляна. На дорожках стали собираться компании мужчин с бутылками. К Раймо подсел коренастый блондин с багровым лицом.
— Т-ты не воз-зражаешь?.. П-прости, п-пожалуйста.
— Да чего там, места хватит, — усмехнулся Раймо.
— С-слышь… по м-мне, так даж-же х-хорошо, что дружков забрали в полиц-цию.
— Да, только вот штраф платить — это уже ни к чему, — заметил Раймо.
— К-кое-кто, слышь, ненавидит всех этих п-полицейских, но все же х-хорошо, что они с-существуют. Пьяного в в-вытрезвитель, а х-хул… хул-лигана в к-кутузку! 3-за это ведь им деньги платят.
— А не случается, что эти полицейские изобьют че-ловека ни за что?
— М-меня они не били.
— Где ты работаешь?
— На с-стройке, в-вон там, на углу Силтакату. Т-ты смотри, Иван тоже выполз.
Загорелый мужчина в тренировочном костюме подошел нетвердым шагом.
— Здорово!
— Здорово!
— Ты чего тут хвастаешь?
— Я не хвастаю, д-давай вып-пьем.
— Давай. И закурим.
— И п-порядок. Осторожней, ч-черт, не опрокиньГ
— Не опрокину. Мы на всех чихали.
— Да, мы из Тууповаары, ч-черт, и никому не кланяемся.
— Не найдется такой персоны, чтоб мы ей кланялись.
— Мы ведь и на работе на всех чихали.
Раймо потянулся, позевывая, вытянул ноги. «Они пьянствуют попросту, без затей. А какая разница, черт побери? Господа напиваются в отдельных кабинетах, бьют об стену фужеры и под парами садятся за руль машины», — думал Раймо. Он не спеша встал и, придерживая бутылку в кармане, побрел через сквер к берегу реки, сел на травку, откупорил вино и отхлебнул из горлышка. «Солнце пригревает. Река манит искупаться. Сколько раз, бывало, зимой я мечтал о таком дне!» Раймо спустился к самой воде. У берега меж двух больших камней кружился водоворот. Его вращение то ускорялось — и темная воронка увеличивалась, — то. замедлялось. «Хорошо бы удалось все лето продержаться на этой работе, проводить выходные и вечера как захочется, а с осени можно поискать место получше».
Раймо сошел с автобуса и, пройдя метров сто, вдруг услышал, что кто-то догоняет его на старом, скрипучем и дребезжащем велосипеде. Оглянулся и увидел Теуво, спускающегося с горки с хозяйственной сумкой на руле.
— Садись, подвезу! — крикнул Теуво, притормозив.
— Ах ты, мелюзга, у тебя же силенок не хватит меня везти.
— Хватит, вот увидишь.
— Садись лучше ты на раму, а я буду крутить педали.
— Почему ты не купишь себе «Хондо»?
— На что мне эта дрянная машина.
— Она легко дает больше ста километров.
— Сомневаюсь.
У ворот Раймо затормозил, спрыгнул; Теуво отвел велосипед на место. Кайса полола огород. Услыхав голоса сыновей, она уперлась руками в поясницу и выпрямила спину.
— А, работник домой приехал! — воскликнула Кайса. И, сполоснув у колодца руки, поспешила следом за ребятами в дом.
Раймо поставил бутылку в угол кладовки.
— Ну, как ты там справляешься?
— Работа как работа.
— Приехал бы вечерком на неделе, я бы тебе дала с собой рыбного пирога.
— А рыба откуда?
— Теуво удочкой наловил. На хороший рыбник хватило. Возьми вот пирожка, поешь, вон те получше испеклись, — угощала Кайса.
— Вечерами сил не было ездить.
— Как там заработки-то?
— На почасовой ничего не заработаешь, но теперь, когда я перешел на сдельную, можно заработать очень неплохо.
Кайса увидела в кладовой бутылку.
— Откуда эта бутылка тут появилась?
— Купил сейчас, по дороге, — сказал Раймо как бы между прочим.
— Мальчик мой, не начинай пить!
— Ну, что такого, если немножко вина попробовать.
— С этого начинается.
— Какое это вино? Итальянское? — спросил Теуяо.
— Не знаю, похоже на ягодный сок.
Вечером в бане Раймо угостил Юсси вином, долго мылся и парился, делая перерывы, чтобы поплавать с Теуво в реке. Позже Раймо пошел с Теуво удить рыбу.
Сидя с удочкой, Раймо смотрел на другой берег широкой реки, представляя себе, что переплывает ее, бродит, пригибаясь под ивами, перелезает через поваленные стволы, перепрыгивает по камням через мелкие тенистые заливчики. Теплый ветерок ласково овевал лицо. Запах воды, мокрой травы и подсыхающего ила усилился перед закатом. Теуво устал до того, что не мог даже червяка надеть на крючок. Он взял наловленную рыбу и побрел домой прямо через луг. Раймо сидел на берегу до полуночи, как будто прирос к камню. Наступило полное безмолвие — ни мыслей, ни слов, точно их подхватила и унесла с собой текучая вода реки. Наконец, уже за полночь, Раймо собрал последние силы и побрел по тропинке, которая привела его во двор дома, к лестнице на чердак, откуда пахло свежими опилками.
8
Прошло три недели с Иванова дня. В пятницу вечером Раймо пришел домой, отдал Кайсе пятьдесят марок из получки и поехал в город выпить пива. В субботу он собирался пойти с соседскими ребятами ловить рыбу на длинную лесу. Когда он проснулся, на чердаке царил полумрак. «Наверно, сегодня пасмурно», — подумал Раймо, натягивая штаны. И тут он услышал, что во двор въехала машина. «Братья Кеттунен прикатили из Швеции», — промелькнуло у него в голове, и он поспешно спустился вниз. В окно увидел светлую «вольво-амазон», стоящую у открытых дверей сарая. Кайса на кухне воскликнула с изумлением:
— Никак эти отчаянные головушки явились?
Теуво успел рассказать Раймо, что старший, который водит машину, — это Maca, а младшего брата зовут Вилле. Вон он стоит с транзистором в руке. Парень привычным движением выдвинул антенну и поставил приемник на крышу автомобиля. Раймо закурил сигарету и подошел знакомиться.
— Здорово. Так это ты, стало быть, Рами.
— Привет.
Из дровяного сарая вышел не спеша Юсси, поправляя на лбу картуз.
— Наше почтение господам из Швеции.
— Какие там господа, — засмеялся Вилле.
Maca порылся в пластиковой сумке и вынул оттуда большую банку кофе.
— Кайса! Вот, пожалуйста, свари хорошего кофе. Эх, братцы, а потом еще у нас есть водочка!
— Машина-то, видно, солидная. Крепкая железяка, — сказал Юсси, постучав пальцем по капоту.
— Выносливая как черт. Мы совсем недавно сменили машину, перед отпуском.
— А много она уже прошла? — спросил Раймо.
— Чуть больше ста тысяч.
Кайса взяла банку кофе и хмуро покосилась на сумку с бутылками. Мужчины осматривали машину, тут же вертелся любопытный Теуво, прислушиваясь к их разговору.
— Что, рыба-то еще ловится? — спросил его Maca.
— На уху всегда наловить можно.
— Вершами?
— И вершами. А третьего дня я на удочку поймал десять окуней, — сообщил Теуво.
— Ах, черт, водка на солнце греется, — спохватился Вилле. Он вынул бутылку из сумки и раскупорил.
— Конечно, уж пусть она лучше в желудке греется, — проговорил Юсси, утирая губы ладонью.
— Подходи, ребята. Всем мужикам по глотку по случаю приезда, — командовал Вилле. — А для Теуво есть шоколад, на, получай.
Юсси сперва вскинул бутылку в руке, поглядел на этикетку, а потом запрокинул голову и сделал большой глоток.
— Возьми, Рами, выпей как следует. Пей, пей, не бойся, у нас этого добра хватает, — заверил Maca.
Отхлебнув по глотку, они уселись на ступеньках крыльца. Maca потянулся, зевая.
— Черт побери, устал, ко сну клонит. Как с парома на берег съехали, так всю ночь я за рулем.
— В сарае для вас все готово, прибрано, апартаменты барские, можно сказать, так что вы сразу заваливайтесь и отдыхайте. Только сперва зайдем в дом, наверно, у Кайсы там уже кофе вскипел, — говорил Юсси.
Они вошли на кухню, Maca все оглядывался и присматривался ко всему, будто проверял, как сохранился дом. Вилле поставил бутылку на стол и потянулся, расправляя плечи и руки, точно штангист.
— Как вам тут живется, кормит вас домик? — спросил Maca.
— Домик никого не прокормит, если нет заработка, — проговорил Юсси.
— Жить здесь удобно, хорошо, — поспешила ответить Кайса.
Вилле прошел в комнату и увидел на столе газету.
— Где тут теперь приличные танцы?
— Неужели еще на танцы тянет? — спросила Кайса, лукаво подмигивая.
— Еще как!
— Ну, прошу к столу, кофе готов.
Вилле взял бутылку и выразительно посмотрел на Кайсу.
— Погодите, уж я достану вам стопки, чтоб чашек не пачкать.
— Господи ты боже мой, до чего все-таки уютно дома, — проникновенно сказал Вилле. Глаза у него заблестели, и он поднял стопку, как будто предлагая тост, но каждый, выпил сам по себе.
— Может, и нам поискать работу здесь? — задумчиво проговорил Maca.
— Тут с этим чертовски туго, — сказал Раймо, прихлебывая кофе.
— А ты где устроился?
— На стройке Куурна…
Вилле распечатал пачку «Мальборо» и пожал плечами:
— Не стоит возвращаться, чтобы здесь прозябать.
— А там, в Швеции, можно устроиться? — полюбопытствовал Раймо.
— Сколько угодно, только приезжай. Работу всегда можно получить. Двенадцать крон в час — наверняка.
— Тебе-то незачем уезжать, раз ты здесь устроился.
— А мы после отпуска перейдем в другую фирму. Шарикоподшипнику скажем «адью» и подадимся на такую работу, где надо все время ездить.
— И нам будет капать по двадцать две кроны в час, — добавил Maca.
— А большой город этот Гётеборг? — спросил Раймо.
— Как Хельсинки.
— А как там с квартирной платой? — вдруг спросил Юсси.
— Да что тебе, Юсси, шведская квартплата, давай-ка лучше выпьем.
— Я потому, что ведь были разговоры и в газетах писали, будто за квартиру теперь будут перечислять прямо в банк.
— Не все ли равно? Так ли, этак, а деньги отдавать приходится. Зато чаевые привратнику экономятся, — сказал Вилле.
— Не пойти ли нам все-таки спать? — сказал Maca, зевая.
— А где же Эйя? Она уже, наверно, большая стала? Пришла бы к нам в амбар постельку постелить, — сказал Вилле.
— Она у школьной учительницы ребенка нянчит. Да и мала она еще, — поспешила внести ясность Кайса.
— Там, в амбаре, вам будет хорошо, прохладно. Идите, ребята, отдохните. А я истоплю к вечеру баню, — напутствовал их Юсси.
— Ну, за такое дело тебе полагается плата: бутылка водки, — засмеялся Вилле и, достав из сумки бутылку, вручил ее Юсси.
Братья Кеттунен встали из-за стола, закурили и, прихватив с собой начатую бутылку, отправились в амбар. Юсси прижимал свою бутылку к груди, как драгоценность, и поскорее убрал ее в кладовку. Раймо сходил к соседям сказать, что не поедет на рыбалку, потом напилил дров, наносил в баню воды и стал ждать, когда проснутся братья. Юсси вместе с Теуво обошел верши, начистил пойманную рыбу и велел Кайсе сварить хорошую уху. Сам же начал топить баню и то и дело наведывался в кладовку, каждый раз прикладываясь к дареной бутылке.
Раймо прохаживался по двору и курил. Братья в амбаре проснулись, наскоро попарились и уже одевались. Вилле вышел в темных брюках и белой водолазке. Он приглаживал щеткой свои жесткие волосы.
— Куда подадимся?
— Съездим в Ууро на танцплощадку.
Maca стоял в дверях.
— На кой ляд нам это Ууро, пусть там леший пляшет.
— Ну так куда же?
— Махнем в Липери. Черт возьми, ребята, у нас ведь машина — шик!
Кайса выглядывала из окна и с тревогой смотрела, как ребята садятся в автомобиль. Юсси с полотенцем только собирался в баню.
— Что вы, ребята, еще какую-то поездку затеяли на ночь глядя. Сходили бы вот тут, по соседству, к молодой вдовушке. Ее и потискать можно…
— Это у Юсси, видно, вдовушки на уме, — рассмеялся Вилле.
— Так вы уж хотя бы не пейте лишнего перед дорогой, — предостерег Юсси.
— Кто поведет? — спросил Вилле.
— Веди ты. Я слишком много хватил сейчас там, в бане.
Вилле сел за руль, а Раймо устроился на заднем сиденье и смотрел, как Вилле открыл дверцу и, включив мотор, прислушивался к глушителю. Потом Вилле захлопнул дверцу, прибавил газу и вывел машину на дорогу.
— А что там, в Липери, нынче вечером?
— Кульминация сезона, буйное веселье, танцы всю ночь напролет!.. — ответил Раймо, подражая стилю афиш.
— А может, все-таки тяпнем по маленькому глоточку?
— Давай. Взрослому мужчине такая малость повредить не может.
— Тут дорожная полиция все время шныряет, — предупредил Раймо.
Maca пил, вытянув губы хоботком, потом облизнулся и протянул бутылку брату. «А этот пьет так, словно у него в горле насос», — подумал Раймо, наблюдая за Вилле. Потом, получив бутылку, и он отхлебнул два раза.
— А теперь посмотрим, на что способен наш «амазон». Держись, старина! Рами, бери там, в коробке, мятные пастилки.
Maca обернулся к Раймо и спросил:
— Ты знаешь, тут есть такая Хилкка Пакаринен?
— Я тут еще никого из девушек не знаю.
— Куда-то пропала, не показывается, Отчаянная девка. Взять бы ее прокатиться, ребята, было бы всем полное удовольствие.
— Такие найдутся и в Липери.
На перекрестке стояли деревенские мальчишки, и Раймо весело помахал им рукой. У магазина Вилле вдруг свернул налево и потом на узкий проселок. Maca затопал ногами, словно искал тормозную педаль.
— Куда тебя черт несет?
— К реке, здесь недалеко.
— Какого дьявола ты там не видел?
— Посмотрим место, где мы когда-то лес пилили. Помнишь, как мы корячились по пояс в снегу?
— Те снега давно уже стаяли.
«Сейчас он врежется в тот забор», — подумал Раймо, инстинктивно пригибая голову. Взметнув фонтаны песка, Вилле развернулся у богатой усадьбы, оцарапал борт об угол ограды и помчался под горку по узкой лесной дороге.
— Это усадьба Ватанена. Чертов скряга, насилу выпросили у него заработанные деньги, — вспоминал Вилле.
— Да не гони ты так, черт тебя подери. Может выскочить встречная машина, какой-нибудь дачник или турист, — предостерег Maca.
Раймо передвинулся на середину сиденья и расширенными глазами смотрел на проносящиеся мимо сосны. На узкой дороге скорость казалась большей, чем была на самом деле. На просеке, под линией электропередачи, Вилле затормозил и свернул в сторону.
— А здесь-то тебе что нужно? — спросил Maca.
— Отлить.
Он вышел, a Maca и Раймо остались в машине, и, когда Maca предложил выпить, Раймо хватил так, что чуть не захлебнулся. Maca тоже выпил и стал что-то напевать, причмокивая. Вйлле сел за руль и стал разворачиваться.
— Рами, посмотри, там у нас под задним стеклом — порно! Таких картинок, черт побери, ты в Финляндии не увидишь.
Раймо оглянулся и увидел кипу шведских порнографических журналов.
— Ой, какая хорошая прямая. Полный вперед!: — крикнул Вилле и пригнулся к рулю.
— Стой, не гони, сумасшедший, там крутой поворот и пни! — едва успел крикнуть Раймо; машину начало бросать из стороны в сторону. «Сейчас врежемся в дерево». Раймо закрыл глаза и прижался к спинке. «Ах, дьявол, что-то трещит, стучит, грохочет по днищу, деревья обдирают борта, машину швыряет… останови же!..»
Машина косила тонкую сосновую поросль, как траву, три раза кренилась на бок, выскакивая на дорогу, снова ринулась на сосенки, подпрыгнула кверху, на миг словно повисла в воздухе и с треском обрушилась на кусты, вставшие стеной по другую сторону дороги. Ветки, сучья, пыль столбом…
Раймо лежал ничком, уткнувшись, носом в ковер на полу автомобиля, пытаясь пошевелить пальцами, чтоб убедиться, что он жив. Что-то горячее и влажное текло в рот. Он приоткрыл глаза и увидел кровь и что-то волосатое, ершистое… Кровь заливала глаза. «Ух, черт, отчего так пусто внутри?» — подумал Раймо и попытался осторожно приподнять голову. Кругом торчали колючие ветки, не давая пошевельнуться.
— Как ты, Рами? — проговорил Maca, обхватив голову руками.
— Немного нос расквасил, — ответил Раймо как можно спокойнее.
— Ах, ты, сумасшедший, черт бы тебя подрал совсем! — накинулся Maca на брата, который сидел за рулем, как будто был к нему прикован, и едва слышно ругался.
Maca, ломая ветки, открыл дверь и кое-как выбрался из машины. За ним выкарабкался Раймо. Вилле сопел носом и сплевывал кровь. Maca ходил вокруг машины, проверяя повреждения.
— Амортизатор накрылся. Глушитель полетел к чертям…
— Ох, сатана… — выругался Вилле.
— Как же ты ехал?
— Да она все прыгала, прыгала, хоть ты ей что, и вот тебе…
Раймо сел на кочку и тут только заметил, что держит в руке скомканную обложку порнографического журнала. Maca полез в машину и достал из-под переднего сиденья две бутылки.
— Целы, слава богу. Выпьем за то, что остались живы.
— Чертовски хорошо, что это не случилось в дубняке. Начни она скакать там, наломали бы мы дров и были бы уже покойничками, — утешил их Вилле.
Maca взглянул на Раймо и покачал головой.
— Зажми нос тряпочкой и ляг на спину, — посоветовал он, а сам откупорил бутылку и выпил несколько глотков.
— На сегодня, стало быть, отъездились.
— На, Раймо, хлебни хорошенько, чтобы кровь остановить.
Раймо привстал и поднес бутылку ко рту, но пить не смог, только губы обмочил. Вилле достал из машины транзистор и поставил на кочку.
— Танцевать нынче не придется, пусть хоть музыка играет.
— Слава богу, водка есть. Давайте устроим такой, черт побери, лесной пикник, чтоб небу жарко стало, — вдохновился Maca и с размаху прихлопнул у себя на шее комара.
С минуту они сидели молча, передавая бутылку по кругу, а радио гремело вовсю. Раймо почувствовал приступ тошноты, отполз в сторону, лег среди вереска и сунул два пальца в рот. Он то привставал немножко, то снова падал на живот и охал. Вдруг он услышал хрипенье и сдавленный крик Вилле. Его как будто душили за горло. Раймо кое-как встал и, пошатываясь, побрел назад, к машине. Братья возились в кустах. Вилле пытался убрать бутылку подальше, a Maca схватил его за горло и душил, трясясь и задыхаясь от ярости. Когда же Maca немного ослабил хватку, Вилле вырвался, вскочил и, заржав как лошадь, стал прыгать и приплясывать, размахивая отнятой бутылкой. Раймо усмехнулся, икая, открыл дверцу машины, забрался на заднее сиденье и уснул.
9
Раймо только что вернулся в барак из бани, как следом за ним вошел мужчина в белой рубашке с галстуком.
— А вы кто такой? — спросил вошедший.
— Все считают рабочим.
— Это понятно. Я спрашиваю, как вас зовут?
— Что это, допрос?
— Если не хотите говорить по-человечески, придется вести допрос.
— А тебе что, собственно, от меня нужно?
— Я начальник снабжения, и без моего разрешения никто не может жить в этих бараках. Кто взял вас на работу?
— Корхонен.
— Надо поговорить с прорабом.
Раймо сел на топчан и закурил. «Какого черта он ко мне привязался?» Докурив сигарету, Раймо лег, вспоминая, что произошло с ним сегодня. После обеденного перерыва Раймо хотел было просверлить дыры в двух глыбах, как вдруг Паюнен заорал ему с бровки:
— Не трогай, черт, в них уже заряды поставлены!
«Вот, елки-палки, если бы рвануло!..»
На следующее утро, когда Раймо шел на склад за инструментом, его окликнул прораб, стоявший с начальником снабжения возле конторы.
— Это вы Куяла?
— Да, я.
— Получите в конторе расчет. Нам сейчас рабочие не нужны.
— А где Корхонен?
— Корхонен в отпуску, так что до свиданья.
Раймо взглянул исподлобья на начальника снабжения и пошел за расчетом. «Ах ты, пень трухлявый!.. Ну, где же я теперь найду работу? Придется ходить, упрашивать, клянчить… Ах, зараза!» Запихнув рабочую одежду в сетку, Раймо пошел к автобусу.
Около десяти он уже был в городе и сразу направился в бюро по найму. Сидя в очереди, он читал висящие на стенах плакаты: «Посредническое бюро по найму к вашим услугам. Обращайтесь к нам по всем вопросам…» и т. д. Когда над дверью с табличкой «Промышленность» погасла красная лампочка, Раймо подошел и нажал кнопку.
Чиновник повернулся на вращающемся кресле.
— Здравствуйте! Можно ли устроиться на работу в Йоэнсуу?
— А какая у вас специальность?
— Был разнорабочим. Я нынче весной вернулся из армии.
— К сожалению, ничего нет. На фанерном заводе нужны два слесаря.
— А на строительных работах?
— Сейчас пока ничего нет. Но вы на всякий случай заполните эту карточку.
— Могу я хоть получить пособие по безработице?
— Да, если вы член какой-нибудь кассы взаимопомощи.
— Не успел, ведь я до армии был только разнорабочим.
— Тогда ничего не поделаешь.
Раймо встал, попрощался и, теребя в руках бланк, вышел из кабинета. На столе в коридоре лежали красиво отпечатанные проспекты. Взял один: «Если вы хотите переехать в Швецию…» Сунул в карман и вышел на улицу.
В автобусе Раймо перелистал проспект.
«Запомните, что до переезда вам необходимо обеспечить себе место работы и жилье в Швеции. Непременно обратитесь предварительно к услугам посреднического бюро». Ах, черт побери, какая заботливость! Чтоб вам!..
Кайса мыла на кухне пол, когда Раймо вдруг явился домой.
— Ты что, в ночной смене?
— Расчет дали.
— О господи! Почему?
— Корхонен ушел в отпуск, а снабженец увидел, что появился один лишний рабочий, и доложил прорабу. Наверно, его кто-нибудь подмазал, чтоб устроиться вместо меня.
— Куда же ты теперь?
— Я ходил в бюро по найму, заполнил карточку.
— Наймись к кому-нибудь из хозяев на сенокос.
— Мало платят.
— Но ведь на хозяйских харчах.
— Кажется, лучше податься в Швецию.
— Да разве это для тебя?
— Другие устраиваются, чем я хуже?
— Жаль, братья Кеттунен успели уехать, а то бы ты мог отправиться вместе с ними в машине.
— Они же поехали сперва в Лапландию, рыбу ловить, а только оттуда — в Швецию.
Вечером, когда Юсси вернулся с работы, Раймо сидел в комнате и слушал радио.
— Что, никак уволили? — буркнул Юсси с порога.
— Да, расчет в руки — и все.
— Вот оно как. Рабочего человека выбрасывают, как старую варежку.
Кайсе пришлось несколько раз звать Раймо обедать. Раймо все сидел и курил. И только когда Юсси крикнул, что, дескать, как-нибудь они в этой избе еще не последний кусок хлеба доедают, Раймо подошел, взял из котелка картофелину и стал ее очищать.
— И правда, лучше, если ты поедешь в Швецию, — сказала Кайса.
Юсси отрезал толстый ломоть хлеба и откашлялся:
— Да ведь можно и вернуться, если не понравится.
Раймо поел кое-как, давясь и обжигаясь, и вышел.
Побродил по берегу, ко всему равнодушный. Если изо дня в день думать об одном и том же, все как будто проваливается в пустоту. Невозможно представить себе, как сложится жизнь. Но все же, если очень напрячь воображение, можно увидеть себя на чужой земле, среди чужих людей. Он будет ждать известий от посреднического бюро, а дома пока пилить дрова и почаще ездить в город, проводить время там.
На всякий случай Раймо сходил на лесопилку Пенттиля, в дорожный округ и на две ближние стройки, спрашивал насчет работы, но все напрасно. По вечерам удил рыбу с Теуво, играл с деревенскими ребятами в волейбол или пил пиво с соседскими парнями. Но день ото дня им все больше овладевало тягостное чувство беспомощности. Он просыпался по утрам, ежась и цепенея от холода, закравшегося в душу. Но вот наконец наступило утро, когда Раймо проснулся раньше обычного и спустился вниз с таким видом, как будто собрался на работу. Кайса только что ушла с Теуво по чернику. Выпив чашку остывшего кофе, Раймо взял бумажник, заглянул в расписание и поехал с утренним автобусом в районный центр за справкой о выезде. Оттуда он отправился прямо в город, получил в больничной кассе справку для эмигрантов, снял со счета в почтовом отделении банка все свои сбережения и заказал в бюро путешествий билет в Швецию. Потом сидел в сквере на скамейке и ждал, слушая разговор двух стариков с рюкзаками.
— Ты все еще там, на стройке?
— Ну ее к чертям, я больше ни за что не стану работать на этого советника. Он хуже зверя лютого.
— Да что ты?
— Весной, когда мы стали копать котлован для его дома на Калеванкату, я договорился с ним о поурочной оплате, но потом оказалось, что почва там глинистая, липкая, и я пришел к нему, попросил надбавить цену. Так он, сатана, говорит, что взял на мое место другого! И я еще на том погорел, что придумал копать по рейке! Они моим способом воспользовались, а мне — шиш!
— Ну, это уж как водится. Известный живодер.
— Понимаешь, я положил доску на эту хлипкую глину и копал как по линейке: вкалывал лопату на весь штык вплотную к доске и потом действовал, как рычагом, упирая лопату в доску. Дело пошло, и глина стала податливей.
— Не стоит ради них, сволочей, стараться.
— Не стоит, конечно, не стоит.
— Ты в «Алко» был?
— Да, купил бутылку. Оно, конечно, может быть, и зря, понимаю, но не хочется из города возвращаться, не промочив горла.
— А ты бы сходил еще в баню.
_ — Не пойду. Домой надо ехать.
— Так ты выпьешь?
— Да уж, видно.
Держа в руках желтый конверт из бюро путешествий, Раймо бодро шагал домой с таким видом, словно нес какие-то важные новости. Он смотрел вдаль на кряж, поросший соснами, и в голове вертелись честолюбивые мысли: «Черт возьми, если стану хорошо зарабатывать, я приеду через год и покажу этим господам, что я плевал на них. Буду днем загорать на берегу реки, а вечерами сидеть за столиком в „Карелии“».
Кайса перебирала чернику. Увидев входящего Раймо, она с тревогой спросила:
— Где ты был?
Раймо небрежно бросил на стол конверт:
— Вот бумаги.
— Какие бумаги?
— Бумаги для выезда в Швецию, — ответил Раймо и, зачерпнув из ведра воды, стал жадно пить.
— Когда же ты едешь?
— В воскресенье утром.
— Ах, боже мой, завтра надо испечь тебе хоть пирожка в дорогу, — всполошилась Кайса и начала греметь у плиты посудой, словно вдруг решила переделать все свои дела разом.
Раймо снял пиджак, прошел в горницу и лег на кровать. Взгляд его скользнул по порыжевшему коврику на стене. Мать как-то с восторгом рассказывала, какой красивый коврик с лебедями она видела в селе у бывшей соседки. Соседка хвалилась, что дочка прислала ей коврик из Швеции.
Теуво разбудил Раймо:
— Иди ужинать.
Когда Раймо вошел на кухню, Юсси сидел во главе стола и ел соленую рыбу с кончика финского ножа.
— Стало быть, в Швецию собрался. А то я тут было договорился, что ты две недели можешь поработать у сплоточной машины, заменить одного человека.
— Не стоит из-за двух недель мараться, — сказал Раймо.
— Что ж, в Швецию, так в Швецию.
— Хорошо, что я белье успела постирать на неделе, а то у тебя и рубашки в запас не было.
На следующий день Юсси рано утром съездил в город; когда Раймо пилил дрова для бани, Юсси заглянул к нему в сарай и, многозначительно подмигивая, спросил:
— Раймо, как ты смотришь на то, чтоб выпить?
Раймо набрал в охапку дров и понес их в баню. Юсси шел следом. Раймо свалил дрова на пол у печки, а Юсси достал припрятанную в предбаннике под лавкой бутылку водки «Коскенкорва» и подал сыну.
— На, хлебни за счастливый отъезд.
Во второй половине дня Раймо и Юсси часто заглядывали в баню. Один раз, когда они там замешкались, Кайса взяла кипу грязного белья, приготовленного в стирку, и пошла в баню, как будто для того, чтобы замочить его. Она хотела потихоньку проверить, чем там занимаются мужчины. Не заметив ничего особенного, она позвала их пить кофе.
Когда Раймо подкладывал в печь последнюю охапку дров, Юсси снова заглянул к нему:
— Надо бы проверить верши.
Гребя против течения, Раймо сжимал весла так, что косточки на кулаках побелели. Он с волнением глядел на проплывающие мимо берега и вспоминал, как, бывало, радовался, если Юсси брал его с собой на рыбалку. Но уже после второй верши он устал, и вся эта поездка стала надоедать ему. Да и Юсси осматривал верши без особого интереса, почти машинально. Приподняв вершу, он вытряхивал ее содержимое и, развернув кормовым вес-лом лодку, приказывал сыну грести дальше, вперед.
— Ты уверен, что сможешь остановиться там у братьев Кеттунен?
Раймо греб и смотрел на медленно проплывающие мимо связки бревен.
— Они для того и дали мне адрес.
Наконец они пристали к берегу. Нос лодки глухо стукнул о камень. Они сошли на землю и, дружно взявшись, одним рывком вытащили лодку к подножию старой ольхи. Раймо с минуту стоял, тяжело дыша, глядя на убегающую воду реки, потом откинул назад сбившиеся на лоб волосы и потер ладони, пахнущие смолой. Возвращаясь лугом, он вспомнил, как, бывало, в детстве с гордостью тащил домой тяжелую, длинную низку рыбы, свисающую от плеча до земли. Юсси шел впереди, звучно шлепая резиновыми сапогами. Приминая траву, сапоги оставляли на ней ровные следы. Завтра надо ехать.
В шесть утра Кайса разбудила Раймо, тронув за плечо. Он сел на краю постели, ничего не соображая спросонья. Взял было висевшие на распялке брюки, но потом вспомнил, что приготовил для дороги другую, более поношенную одежду. Бросив быстрый взгляд на сладко спящего рядом Теуво, Раймо бесшумно спустился вниз, сполоснул холодной водой лицо и оделся.
Кайса дала ему пакет с пирогами и булками.
— Куда мне так много?
— Бери-бери, в дороге пойдут в охотку.
Пока он пил кофе, Кайса все время подкладывала ему на тарелочку своей стряпни. Отгоняя муху от миски с пирогами, она проговорила:
— Ты уж там держись от вина подальше.
— Да, говорят, оно в Швеции дорого, — ответил Раймо.
— Если заведутся деньги, откладывай их в банк, на сбережение.
— Хватит ли тебе денег на дорогу? — спросил Юсси, доставая бумажник.
— Сколько-то у меня есть, — поспешно сказал Раймо, жестом останавливая руку отца.
— Когда ты туда приедешь? — спросила Кайса.
— Завтра к вечеру, — сказал Раймо и поглядел на часы. — Пора ехать.
— Возьми еще солененького.
— Хватит, хватит того, что ты дала. — Раймо взял чемодан и нажал ручку двери, а вслед ему неслось:
— Ты уж там живи как следует…
— Пиши, как только приедешь на место.
Во дворе он обернулся и помахал рукой на прощанье. Лица отца и матери в окне были похожи на фотографии под тусклым стеклом. У ворот Раймо бросил прощальный взгляд на реку, потом притворил калитку и, осторожно ступая, будто боясь кого-то разбудить, вышел на шоссе и взмахом руки остановил автобус, идущий к утреннему поезду.
10
В Турку Раймо погрузился на теплоход и долго ходил от носа до кормы, не находя, где бы присесть. Когда корабль отошел от причала, Раймо постоял на верхней палубе, глядя на толпу провожающих. Пассажиры топтались на палубе, несли складные стулья на корму. В баре третьего класса было людно и шумно; Раймо встал в очередь. «На этих кораблях ведь очень дешевая водка», — подумал Раймо, вспомнив рассказы братьев Кеттунен. Получив стакан виски со льдом, Раймо отыскал свободный столик у окна и, время от времени пригубливая виски, сидел и смотрел на деревянные дачи, разбросанные но берегам островов. «Черт побери; как будто игрушечные домики, склеенные из цветной бумаги».
Любезный голос из громкоговорителя поздравил пассажиров с началом рейса. Раймо поднял свой стакан и вспомнил, как ехал на поезде и как сидел на вокзале в Хельсинки. Тогда в поезде каких-то двое пьяных приставали к немолодой, сильно накрашенной женщине. Вдруг Раймо увидел одного из тех пьяных, который тоже узнал его и подошел к его столику.
— Здорово, герой! Как дела, неплохо?
— Идут помаленьку, — кивнул ему Раймо.
— Помнишь ту крашеную блондинку? На какой станции она села к нам в поезд? На Иматре?
— На Иматре.
— Да-а, мы ведь как раз тогда пели: «Инкери-красотка в Иматре жила…» Да ты, наверно, не помнишь. Там были еще двое приятелей, которые все придумывали, из чего бы еще выпить. Предлагали выпить из рукавицы. Потом они свалились под лавку и захрапели. Ты что, в Стокгольм?
— Чуть подальше.
— Я еще ни разу не был дальше Стокгольма. У меня там живет сестра, видишь ли, она каждый раз одалживает мне денег на обратный билет до Турку. Нет, я все-таки пойду искать того приятеля. Он, черт его подери, любит пить в одиночку.
Попутчик с трудом выбрался из-за стола и побрел, пошатываясь, а Раймо заказал себе третий стакан виски, сидел, пил потихоньку и усмехался про себя. Откуда-то сверху доносилась танцевальная музыка. Допив свой стакан, Раймо пошел на звук музыки и попал в бар первого класса. «Вон та, в желтом платье, сидит довольно похабно», — подумал Раймо. Музыканты заиграли танго. Раймо подошел к женщине и поклонился. Женщина протянула к нему руки и, еще сидя в кресле, начала качать бедрами.
— Может, сядем? — спросил он.
— Если угостишь.
— Что ты пьешь?
— Водку.
— Заказывай, — сказал Раймо и подумал, что ради этой женщины можно расщедриться на угощение.
Когда музыка кончилась, они сели за столик. Официант принес две стопки водки, и Раймо расплатился, потом взглянул на свою партнершу и увидел, что она строит глазки каким-то двум типам за соседним столом. Раймо залпом выпил водку и вышел на палубу. Постоял, глядя на море и на проплывающие мимо острова. Потом спустился в общий салон и отыскал там свободное кресло.
Утром Раймо проснулся, сидя в кресле. Во рту было неприятно. Он потянулся, с испугом увидел на полу свой плащ, быстро поднял его и нащупал бумажник в нагрудном кармане пиджака. Встал и вышел на палубу. Теплоход шел по узкому фарватеру между островами, на которых виднелись дачи. Впереди, на скалистом берегу, маячили высокие дома-башни. «Черт побери, надо же перевести часы на шведское время». Он занял очередь у конторки, где меняли деньги. Потом поднялся на верхнюю палубу и купил в киоске бутылку водки и два блока «Мальборо».
У него странно защемило сердце, когда он стоял на палубе и смотрел, как корабль приближается к незнакомому городу. Раймо спустился по трапу на причал, прошел вместе с потоком пассажиров через таможню и встал в очередь на такси. Такси за пять минут доставило его на Центральный вокзал. Раймо заплатил по счетчику, взял чемодан и прошел в зал ожидания. Здесь он постоял с минуту, словно глядя на себя со стороны, но шум и говор вокруг отвлекли его от самонаблюдения, и он прошел на середину зала, к большому железному кольцу. Там стояли люди праздного вида и, скучая, глядели вниз, в глубину проема. Какие-то двое говорили по-фински, и Раймо хотел было спросить у них, когда отправляются поезда на Гётеборг, но потом вспомнил, что у него все написано на билете — и номер поезда и время отправления. Несколько минут Раймо стоял с чемоданом в руке, как солдат с ружьем, но потом догадался поставить чемодан на пол и осмотрелся. В середине огромного зала были скамьи, на которых сидели пассажиры и читали газеты. В конце зала был балкон, и над перилами возвышались головы людей, сидящих за столиками. Над ними светилось название ресторана — «Хюлла». «Шут его знает, что там за публика и вообще какие правила, — подумал Раймо. — Швейцар стоит у входа. Может, они нашего брата туда и не пускают. А что, если купить апельсин? Говорят, лучшее средство от похмелья». Раймо подошел к киоску, но, хотя, как ему казалось, он спросил достаточно внятно и повторил трижды, продавщица никак не могла его понять и все твердила: «Простите, что вы сказали?» «Господи, да что это со мной? Я двух слов не могу произнести так, чтобы меня поняли. Не надо было пить так много. Даже апельсин не действует, кажется безвкусным, как вода. Сейчас бы выпить пивка холодного». Закурив сигарету, он услышал, как кто-то рядом говорит по-фински, и, оглянувшись, увидел мужчину с красным опухшим лицом.
— Дай закурить.
Раймо подал ему раскрытую пачку, и тот долго не мог вытащить сигарету дрожащими пальцами.
— Ты это на теплоходе купил?
— Да.
— Угости пивом.
— А есть тут поблизости какой-нибудь ресторанчик?
— Да, черт побери, пойдем в эту «Хюллу»!
Взмахнув рукой, незнакомец в потрепанном костюме пошел вперед, и Раймо с чемоданом двинулся за ним следом. Швейцар остановил их на лестнице, присматриваясь к спутнику Раймо, но потом все-таки пропустил их обоих. За столиками сидели несколько мужчин, которые с усталым видом потягивали пиво из кружек. Раймо заметил, что многие из них кивали или подмигивали его спутнику.
— Возьмем пиво у бармена.
Раймо заплатил за две кружки, и они сели за столик.
— Ну, с приездом, парень. Будем знакомы: Хейска. Ах, будь оно неладно, до чего вкусное пиво!
— Чистое, как янтарь.
— Что, небось на корабле перебрал маленько?
— Да, хватанул Гак, что голова трещит, — признался Раймо.
— Слушай, давай будем с тобой приятелями!
— Да, мы одна шайка-лейка, — кивнул головой Раймо.
— Это пиво с похмелья вообще-то неплохо действует.
— Голова точно ватой набита, — проговорил Раймо и, бросив взгляд на собеседника, увидел, как дрожат его веки. «Черт его знает, может быть, он хочет стрельнуть у меня водки, зная, что я с корабля», — промелькнуло у него в голове.
— Слушай, надо бы достать чего-нибудь посущественнее, — сказал его собеседник, нервно озираясь по сторонам.
— Сейчас мне некогда пить, но если ты знаешь, где достать…
— Я-то не знаю, но если у тебя есть…
— Откуда бы я мог водкой запастись?
— Брось темнить, елки-палки, нет такого дурака, чтоб на корабле не купил водки по дешевой цене.
— Видно, тут ее всю бы разобрали, накупи я хоть полный чемодан.
— Елки-палки, да на что мне твоя водка, плевать я на нее хотел, за кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что я какой-то разбойник с большой дороги?
— Хейска просто самый обыкновенный пьяница, — сказал кто-то за соседним столиком.
— А тебя не спрашивают.
Раймо купил еще кружку пива и пересел за другой столик. Мучила жажда, и он не переводя дыхания сразу выпил полкружки. К соседнему столу подсела женщина с подбитым глазом. Вдруг она взяла кружку у мужчины, сидевшего напротив, и разом выпила ее до дна. Мужчина курил трубку и смотрел на женщину, сощурив глаза.
— Что скажешь, попка-дурак? — произнес он, когда женщина поставила пустую кружку на стол.
— Отдай деньги, сволочь!
— Попочке деньги не нужны.
— Вот гад паршивый, отдай мои деньги сейчас же, ну!
— Ты не кричи, девка, а то я тебе и другой глаз разукрашу.
Шведы изумленно поглядывали на них из-за своих газет. Раймо осушил кружку, взял чемодан и спустился в зал ожидания. Да, надо же купить открытку. Раймо остановился у газетного киоска и стал рассматривать выставленные на витрине цветные открытки, вспоминая подходящие фразы из школьного учебника шведского языка. Он выбрал открытку с видом городской ратуши и спросил еще почтовую марку; продавщица показала пальцем в конец зала: там была почта. Потом он сел на скамью и нетвердым почерком написал на открытке наискосок: «Я в Стокгольме, все хорошо. С приветом, Раймо». Когда он стоял у почтового окошечка, на световом табло вспыхнула надпись «Гётеборг» и цифры, указывающие время отправления поезда и номер перрона. Отыскав по билету свой вагон, Раймо нашел свободное сидячее место, оставил пиджак и вышел на перрон. Несколы ко финнов бегали вдоль состава, разыскивая свой вагон, «Да нет же, черт возьми, он не в той стороне! Что? Уже отправляется? О господи, да беги же спроси!..» Из зала ожидания вышел вразвалочку мужчина с бледным, изможденным лицом. «А, это тот, которого укачало на теплоходе, Он под утро стоял на палубе и травил за борт», — вспомнил Раймо и поднялся в вагон. Кондуктор запер двери. Поезд тронулся. Раймо сел на свое место. «Теперь можно не вставать до самого Гётеборга», — думал он. Поезд выехал из туннеля, и перед Раймо открылся вид на город. Золотые шпили сверкали на солнце, мимо неслись заводы, высотные дома и бетонные мосты. Смотреть в окно было утомительно. Раймо откинул назад спинку кресла и закрыл глаза.
Проснувшись, он опять услышал где-то позади себя финскую речь. Он привстал, обернулся и увидел двоих сильно загорелых лохматых парней, которые рылись в дорожной сумке. «Надо бы выпить еще кружку пива, а то голова опять как свинцом налита, — подумал Раймо, глядя на проносящиеся мимо пейзажи. — Ну и быстро же они ездят здесь, в Швеции. Какой это замок виднеется там, высоко на горе? А поля и леса скорее похожи на парки». Раймо снова закрыл глаза и вспомнил корабль. Сзади доносился разговор лохматых парней.
— Ой, елки-палки, до чего же жрать охота.
— Ведь мы же наелись бутербродов в Катринен-хольме.
— Они в водке растворились.
— Ты спал этой ночью?
— Черта с два.
«Что это мне снилось там, на корабле, когда меня вдруг разбудили? — силился вспомнить Раймо. — Поговорить развес этими дружками? Они могут посоветовать насчет работы», — подумал Раймо, но потом взял с полки журнал и, рассеянно листая, стал слушать их разговор.
— Что там объявил кондуктор?
— Я не расслышал.
— Спроси-ка у тех шведов.
— Эй, соседи, что это за место?
Шведы молча отвернулись к окну.
— Черт, прозевали, какая была станция.
— Ты смотри, что за грудь вон у той блондинки.
— Не обхватишь руками.
— На, выпей.
— Иногда просто зло берет.
— И очень часто.
— Какую же станцию мы проехали?
— Скоро нам выходить, а то завезут нас в Гётеборг.
«Откуда эти парни? — думал Раймо. — Давно ли они уехали из Финляндии?» Потом он прислушался к разговору двух-шведок, стараясь разобрать хотя бы, о чем они толкуют. «Ведь учили же шведскому языку в школе. И наших шведов я все-таки немного понимаю». Но слова лились сплошным потоком, смешиваясь в ушах, и он не мог среди них выделить хоть какие-нибудь знакомые. «Что-то о Стокгольме, — заключил он наконец. — Куда же я устроюсь на ночлег, если ребят не окажется дома? Какое странное облако. Вот наконец поезд тормозит».
Поезд остановился на три минуты на маленькой станции, где пересекались две железнодорожные линии. Двое финнов, сидевших сзади Раймо, бросились к выходу. Хохоча и пошатываясь, хватаясь за что ни попало, они с грехом пополам выбрались в тамбур и едва успели сойти, как поезд тронулся. Женщина, сидевшая напротив Раймо, спросила у него что-то по-шведски, он не понял ни слова, повернулся к окну и стал смотреть на проносящиеся мимо поля, усадьбы, леса и холмы. Некоторые пассажиры начали доставать с полок свои вещи. Поезд засвистел и въехал в выемку, вырубленную в скале. Раймо выглянул из окна и увидел, как поезд изогнулся на крутом повороте, а внизу — крыши домов, трубы, заводы. Потом перед окном замелькала отвесная скала, и через несколько минут глазам открылся весь город.
Поезд подошел к перрону Гётеборга. Раймо вышел и вместе с толпой пассажиров двинулся через вокзал — в город. Подгоняемый течением спешащих куда-то людей, он чуть не ступил на эскалатор подземного перехода, но остановился, попятился, выбрался из людского потока и встал с чемоданом в руке чуть в стороне от огромной вокзальной двери, из которой все шли и шли люди. Небо висело, слегка выгибаясь, точно парус, почти такое же темное, как стены обрамляющих площадь массивных зданий. Люди собирались на перекрестках, пожирая глазами светофоры, и, как только река машин останавливалась, они бросались бегом через улицу по полосатым дорожкам переходов, как будто спасаясь от погони. Никто ни на кого не смотрел, никто даже не взглянул на ошеломленного иностранца, побледневшего, как от морской болезни.
Опустив свой рыжий чемодан на мостовую, Раймо смотрел себе под ноги, как будто у него вдруг лопнули шнурки на ботинках и он не может ступить ни шагу и чувствует свою беспомощность. Наконец он достал пачку сигарет, закурил и, окинув взглядом площадь, увидел слева за углом стоянку такси. Преодолевая нерешительность, он взял чемодан и, ощупывая бумажник в кармане пиджака, направился к стоянке. Водитель уложил его чемодан в багажник и открыл дверцу машины. Раймо сел на заднее сиденье, достал из бумажника сложенную вчетверо записку, показал водителю адрес, а сам сидел как на иголках, глядя в окно. «Черт его знает, сколько нащелкает до их дома?» — думал Раймо, искоса поглядывая на счетчик. Но не прошло и десяти минут, как такси остановилось у трехэтажного здания, похожего на склад. Раймо вышел из машины, таксист поставил на тротуар его чемодан и показал пять пальцев. Расплатившись, Раймо походил с минуту возле дома, приглядываясь, наконец увидел номер и вошел в подъезд.
«Вилле, кажется, говорил, что Maca где-то нашел финскую женщину, которая будет приходить убирать, стирать белье и вообще делать все, что нужно. Хорошо бы, она оказалась сейчас у них». Раймо поднялся по стоптанным ступеням деревянной лестницы на третий этаж. На площадке валялись осколки разбитой бутылки, на дверях были видны свежие царапины — следы какого-то дебоша. К средней двери была приклеена бумажная карточка, на которой красным карандашом было выведено: «Кеттунен». Раймо осторожно постучался. «Эта женщина, видимо, там. Слышны шаги. Она идет отворять».
— Здравствуйте, я Раймо Куяла. Maca и Вилле дома?
— А, это ты. Проходи. Ребята оставили тебе записку.
Раймо вошел в переднюю и остановился в нерешительности, поглядывая то на пол и на свои ноги, то на немолодую женщину в розовом платье, с всклокоченными крашеными волосами. Она все время улыбалась и как будто подмигивала, и при этом морщинки у ее глаз извивались и словно расползались в стороны.
— Ты прямо из Финляндии?
— Да, утренним теплоходом прибыл, — ответил Раймо, глядя, куда бы поставить чемодан.
— Ребята ждали тебя еще вчера. Ты раздевайся, проходи, сварим сейчас кофе. Зови меня просто Юулиска.
Раймо снял пиджак и повесил на вешалку, открыл дверь и заглянул с порога в большую комнату, заставленную старыми деревянными стульями и столами, какие были когда-то на постоялых дворах. Выгоревшие гардины висели на двух узких высоких окнах, а темные в цветочках обои напоминали сильно потертые ковры.
— Что новенького в Финляндии?
— Да ничего особенного.
— Maca и Вилле, кажется, здорово покуролесили в отпуске.
— У нас они недолго пробыли.
— Они оставили тебе записку, вон там, на комоде.
Раймо пробежал глазами исписанный листок: «Ты скажи, чтобы Юулиска варила тебе кофе и давала все прочее. Мы всю неделю пробудем в Уддевалле. Сходи насчет работы к „Вольво“. Там есть переводчики, и ты сможешь договориться обо всем, как дома. Ехать на шестерке от вокзала до Екетредсгатана, а оттуда идут автобусы. Если не устроишься с жильем, поселяйся у нас, уместимся. Привет. Maca».
— Что же они написали? — полюбопытствовала Юулиска, наливая кофе в чашки.
— Maca пишет, что тут я могу получить и еще кое-что, кроме кофе.
— Ах, этот Maca, что за охальник… вечно он что-нибудь этакое!.. — воскликнула Юулиска, смущаясь и краснея.
Раймо съел бутерброд с сыром и похвалил кофе. Юулиска стала рассказывать, как она девочкой жила в Финляндии. Потом она попыталась расспросить Раймо о братьях Кеттунен, но он сидел и клевал носом. Наконец Юулиска поправила перед зеркалом прическу, взглянула на часы и воскликнула:
— Ах, батюшки, неужели так поздно! Я пойду домой. Потом как-нибудь зайду посмотреть, как ты тут устроился. Вот тебе ключ.
Когда Юулиска ушла, Раймо осмотрел квартиру, заглянул в шкафы, в ящики, подошел к окну и посмотрел вниз. Там были серые крыши складов, в левой стороне виднелась дуга моста, переброшенного через залив. За мостом находился порт. Все это совсем недалеко от вокзала. Если бы знать, свободно можно было дойти пешком. По мосту ходит трамвай. Может, это и есть шестерка?
Раймо побродил по комнате, открыл чемодан, порылся в вещах. Достал бутылку, завернутую в бумагу, развернул, посмотрел на этикетку и снова сунул бутылку в чемодан, под одежду. С лестницы донеслось хлопанье дверей и громкие пререкания. Раймо осторожно подошел к двери и прислушался, но голоса стихли. Тогда Раймо зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало, причесался и, сунув в карман ключ, пошел знакомиться с городом.
11
Трамвай гулко шел по высокому мосту, и Раймо сонными глазами смотрел на город, лежащий в тумане. Мачты кораблей, стоящих в доках, маячили на том берегу реки, а слева, на этом берегу, где город, торчали в небо угрюмые башни подъемных кранов.
Пассажиры сидели, зябко ежась, смотрели из окон трамвая на улицу, на старые деревянные домики, на людей, ожидающих на остановках. Рядом, через проход, сидели очень смуглые люди, которые без умолку говорили о чем-то и размашисто жестикулировали. Сзади кто-то грубо выругался по-фински. «Неужели и они тоже едут к „Вольво“?» — подумал Раймо. Действительно, они сошли вместе с ним и сели на тот же автобус. Мимо с грохотом проносились экспрессы, среди влажно поблескивающих скал высились серебристо-серые резервуары нефтеперегонных заводов.
Когда автобус свернул направо, Раймо увидел завод «Вольво торсланд», раскинувшийся во всю ширь равнины. Дорога шла к главным воротам, огибая скалистые бугры. Автобус остановился, Раймо вышел и сразу увидел бетонное крыльцо и синюю вывеску: «Контора по найму». Он поспешил туда, вошел и занял очередь. Перед ним было человека четыре. Он встал у дверей, прислонясь к косяку и сунув руки в карманы. Женщина за конторкой говорила по-фински. Когда подошла его очередь, Раймо опустил сигарету в пепельницу, стоящую на массивной ножке на полу, и, кашлянув, спросил:
— Можно поступить сюда на работу?
— Вы из Финляндии?
— Да.
— Заполните бланк заявления. Вот такой — он на финском языке.
Раймо взял из коробки зеленый бланк и стал читать: «Прошу записать меня в очередь на замещение первого освободившегося рабочего места». «Черт возьми, разве я прошу только поставить меня на очередь?» — подумал Раймо и продолжал изучать полученный бланк. После стандартного текста заявления надо было указать личные данные: имя, фамилию, год рождения, адрес, гражданское состояние, количество детей, отношение к воинской обязанности, образование, знание языков, прежнюю работу и к чему имеешь склонность. Далее следовали графы, заполняемые администрацией. «А почему же они эти графы не перевели на финский?» — подумал Раймо. На обратной стороне бланка были напечатаны пояснения к действующей системе оплаты. Раймо заполнил все, что от него требовалось, подписался и подал заявление-анкету женщине. Она прошла в соседнюю комнату и через минуту пригласила туда Раймо.
За столом сидел пожилой мужчина в очках и читал его анкету.
— Ты понимаешь по-шведски? — спросил он.
— Немножко, — ответил Раймо с запинкой.
— А что ты делал в Финляндии?
Раймо не сразу вспомнил, как по-шведски строительные работы, и мужчина позвал на помощь женщину из приемной.
— Byggnadsarbete, — проговорил Раймо.
Служащий бросил на него одобрительный взгляд.
— У нас, конечно, работа найдется.
Он дал Раймо бумажку и сказал, показывая пальцем:
— Иди вон в ту сторону, с полкилометра, до первых ворот, и покажешь эту бумажку вахтеру.
Раймо взял бумажку, спустился по лестнице и зашагал по асфальтовой дорожке. Вахтер мельком взглянул на бумажку и буркнул: «Так-так, Андерссон». «Что он сказал? Что-то на „сон“, во всяком случае», — подумал Раймо и пошел в направлении, указанном вахтером. Войдя в цех, он остановился, глядя на громадный, до потолка, Штабель из деревянных ящиков, в которых поблескивали моторы. Потом увидел дверь конторки и заглянул в нее. Человек в серой рабочей куртке вышел к нему и взглянул на бумажку, которую Раймо держал в руке.
— Ага, ты финн. Ясно. Вот отсюда все и начинается.
На лацкане его серой куртки была яркая табличка с фамилией: «Иконен». «Судя по фамилии, он из Северной Карелии», — подумал Раймо и спросил:
— На какую работу ставят нашего брата?
— Ты пойдешь к конвейеру. Тебе раньше-то приходилось работать На заводе?
— На автомобильном — никогда.
— Оплата поурочная. Тебе дадут ставить какую-нибудь деталь под присмотром опытного рабочего. Работа начинается в шесть двадцать две. В течение дня имеется два перерыва: небольшой — на кофе, и обеденный — сорок две минуты. Сейчас мы вкалываем в одну смену, но потом тебя могут поставить и на сменную работу. Платят для начала восемь пятьдесят семь. Пойдем, я тебя покажу мастеру. Тут еще один норвежский парень пришел только что, захватим и его с собой.
Раймо шел за Иконеном, поглядывая на медленно движущиеся по конвейеру автомобили. Мастер сборочного цеха в желтой рабочей куртке сидел в большой стеклянной будке-конторке. Иконен постучался. Мастер встал и поздоровался.
— Так-так. Ну, какая погода в Финляндии? И договоримся сразу: мы здесь все на «ты».
Раймо слушал, сосредоточенно наморщив лоб, стараясь понять, что мастер говорит по-шведски, хотя Иконен успевал все переводить. У норвежского парня мастер спросил:
— Ты где работал?
— На сталеплавильном заводе в Хальмстаде.
— Вот как! Это мой родной город. Сколько ты там получал?
— Десять крон.
— Так мало они там платят?
Мастер взглянул на доску с висящими на ней именными значками и, почесав подбородок, пробормотал:
— Куда же мне вас поставить? На обоих конвейерах есть свободные места.
Обращаясь к Иконену, мастер сказал:
— Фински парень, vad heter han nu, han heter Kujjala… Jag sätter honom på tvån.
Иконен улыбнулся Раймо:
— Ты пойдешь на второй конвейер. Ступай сейчас обратно к Дунбергу.
Когда Раймо вернулся в контору по найму, над дверью Дунберга горел красный сигнал. Раймо время от времени подходил и нажимал кнопку, но лампочка горела по-прежнему. Значит, надо было сидеть и ждать. В приемной стояли металлические стулья с гладкими черными сиденьями. «Чистота и практичность», — подумал Раймо и поднял глаза кверху. Сквозь прозрачный потолок виднелось голубое небо. На стенах висели красочные рекламные плакаты с изображением автомобилей «вольво» разных марок. В одних сидят нарядные улыбающиеся девицы, а вон там — какой-то щеголь-блондин с лицом молочного поросенка небрежно оперся на спортивную машину у ворот барского имения.
Один из служащих прошел в кабинет, и Раймо, нагнав его у двери, показал свою бумажку, полученную от мастера. Через минуту служащий пригласил его войти.
— Так-так. Я тебя уже видел. Как твоя фамилия?
— Куяла.
— Ты заполнял вот такой бланк?
— Да.
— Когда?
— Часа два тому назад.
Служащий перерыл все папки и ящики, потом вышел и вернулся с переводчицей. Переводчица повторила те же вопросы, а затем, разводя руками, сказала Раймо:
— Твоя анкета куда-то затерялась, тебе придется заполнить новую.
Выругавшись про себя, Раймо заполнил заново зеленый бланк и дал женщине.
— Посидите здесь, пока будут готовы бумаги медицинской комиссии.
Раймо присел на стул, закурил и, глубоко затянувшись, пустил дым к потолку. Он смотрел, как служащие подходили к кофейному автомату за стаканчиком кофе. «Какого черта они тут слоняются по коридору, заглядывают друг к другу в дверь, шушукаются?..» В приемную вошли двое финнов и подсели к Раймо.
— Что, приняли тебя на работу? — спросил старший, в кожаной куртке.
— Бумаги все пишут.
Финн-переводчик пришел из комнаты медицинской комиссии, поговорил о чем-то по-шведски со служащим, а потом стал объяснять финну в кожаной куртке, куда ему идти.
— Ты смотри на этого переводчика, так и чешет, шельма, то тебе по-шведски, то по-фински! — шепнул Раймо другой финн. — Уж тут умеют мясом торговать.
— Каким мясом? — не понял Раймо.
— С того самого момента, как ты попросился на конвейер, ты тут не человек.
Переводчик показался в дверях и, размахивая конвертом, назвал фамилию Раймо.
— Возьми эти бумаги и ступай вон туда на медосмотр.
Раймо вошел в маленькую приемную и подал конверт сестре, выглянувшей в дверь. В приемной уже сидели четыре финна и листали журналы.
— Ты здесь работаешь? — спросил у Раймо один из ожидающих.
— Я только сегодня приехал. А ты?
— Я уже три дня. Не очень ладится, черт возьми. Надо подсоединять провода к приборной доске — мелкая такая работа, в дырочку тычешь, тычешь, никак попасть не можешь. На нервы действует.
Раймо прождал около часа. Наконец рослая, гладко причесанная сестра вызвала его и, быстро окинув взглядом, сказала:
— Ботинки снять и мочу в пробирку.
Раймо не сразу сообразил, что от него требуется, но потом, спохватившись, быстро разулся, как будто прием на работу зависел от его поведения здесь, на медосмотре. Пройдя в кабину, он нацедил полную пробирку. Едва он раскрыл дверь, сестра скомандовала:
— Оголи левую руку и ложись.
«Она работает, как на пожаре. Даже в армии не так быстро прогоняли. Иглу всадила, как штык в соломенное чучело». Потом его взвесили, измерили рост и проверили зрение. Наконец сделали рентген и велели подождать в приемной. Через десять минут сестра сунула ему в руку конверт и отправила обратно в бюро по найму. «Бойкая бабенка, шут ее возьми, проворачивает свое дело так быстро, точно она на сдельной оплате», — подумал Раймо, передавая конверт служащему.
— Все ясно. Вот тут тебе чтение на вечер и ключ от общежития, барак «Б».
— А сколько надо платить за это общежитие?
— Восемь крон в сутки. Их удерживают из зарплаты. Утром мы начинаем в половине седьмого. Первый день — ознакомление. А со среды приступишь к работе.
Раймо взял ключ и вышел. Небо было все в облаках. Из-за скал выглядывали крыши бараков. «Может, поехать за чемоданом? — Раймо взглянул на часы. — Юулиска сейчас навряд ли там». Подойдя к синевато-серому бараку, Раймо решил зайти, сделав вид, будто ищет знакомого. У входа в первый барак стоял смуглый черноволосый парень.
— Фински?
— Ага, финский.
Незнакомец залопотал что-то на непонятном языке и, размахивая руками, показал на следующий барак.
Присмотревшись получше, Раймо увидел на фронтоне большую букву «Б». Он взошел на крыльцо, рядом с которым стояли баки-контейнеры для мусора, потом прошел в маленькую переднюю, оттуда в коридор и огляделся. По обе стороны коридора было расположено шесть комнат. Кроме того, имелась общая кухня и холл с деревянным диваном, креслами, столом, телевизором и этажеркой для газет и журналов. Вот и его комната — последняя справа. Кто-то приклеил на дверь флаг Финляндии. «Комната, значит, выходит во двор», — подумал Раймо, поворачивая ключ. Открыв дверь, он остановился на пороге, потянул носом воздух и скользнул взглядом по комнате. Узкое окно, койка, два стула, столик и шкаф. На дверце шкафа кто-то размашисто карандашом написал два финских ругательства. «В этой щели, стало быть, придется жить. Надо привезти чемодан».
Вернувшись в барак, он бросил чемодан на койку, кое-как запихал все вещи в шкаф и откупорил купленную на теплоходе бутылку. Выпив глоток-другой, он сел на край постели. Застывшее на лице тоскливо-тревожное выражение теперь немного смягчилось. Это всегда так бывает, нервы натягиваются, точно струны, когда стараешься подладиться и угодить всем, лишь бы только тебя приняли на работу. Теперь, слава богу, с этим решено, работа есть. В комнате напротив живет какой-то Ниеминен. В коридоре послышались шаги, кто-то выругался. Раймо еще раз отхлебнул из бутылки, встал и выглянул в коридор. Дверь комнаты Ниеминена была приоткрыта. Длинный светловолосый парень лежал на койке, почесывая обеими руками в затылке.
— Как дела, земляк? — нерешительно окликнул его Раймо.
— Да ничего.
— Мне дали комнату напротив.
— Недолго пустовала.
— Хлебнуть хочешь?
— Да, черт возьми.
Раймо подал Ниеминену бутылку, и тот, как будто вдыхая холодный воздух, спросил:
— Куда они тебя поставили?
— На второй конвейер.
— Я в прессовом цеху.
— Ты из каких мест?
— Из Йоэнсуу.
— Это что, финский барак?
— Да, теперь мы тут все земляки. Весной было еще двое греков.
— Завтра обещали какой-то ознакомительный день.
— Да, это такая промывка мозгов.
— Не знаешь, где тут вечером столовая открыта?
— Дойдешь до главных ворот и оттуда ступай направо. Там увидишь.
— А ты не пойдешь ужинать?
— У меня свидание с одной девчонкой. Дай еще глоток.
— На, хватани, — сказал Раймо. Затем он отнес бутылку в свою комнату и запер дверь на ключ.
В столовой Раймо сел за столик поближе к кассе. Четыре женщины в синих халатиках сели за тот же столик пить кофе. Старшая из женщин говорила все время по-шведски, остальные были, очевидно, финки и как. будто не слушали ее.
— Девушки, вы из Финляндии? — спросил Раймо с улыбкой.
— А то откуда?
— Хорошо кормят в этой столовой?
— Мы тут только посуду моем.
— А как вообще жизнь?
— У нас выбора нет.
— А может, вы на заводе могли бы лучше зарабатывать?
— Были мы и на заводе. Все испробовали.
Возвращаясь в барак, Раймо смотрел, как из башни нефтеперегонного завода рвется в синее сумеречное небо огненный факел. В воздухе носились запахи железа, влажного камня и выхлопных газов. Темно-зеленые пятна карликовых сосен лежали на скалах. Из открытого окна барака донесся взрыв хохота. Раймо вошел в прихожую. Трое мужчин сидели в холле у телевизора. На экране какая-то эстрадная певица лихо вихляла бедрами.
— Новый жилец к нам прибыл? — спросил широкоплечий блондин.
— Да, я сегодня приехал, — ответил Раймо.
— Прямо из Финляндии?
— Да.
— И водки не привез?
— Полбутылки еще есть.
— Ах, язви твою душу, здесь принято по четыре литра ставить с приездом.
Раймо сходил за своей бутылкой и пустил ее по кругу.
Когда по телевизору начали передавать последние известия, все встали, потягиваясь и зевая. Один предложил:
— Пошли куда-нибудь пиво пить.
— В город тащиться просто сил нет.
— Скорей бы уж пятница, черт побери.
Раймо взял бутылку и, пока шел в свою комнату, выпил все, что еще в ней оставалось. Ниеминен вышел из ванной комнаты, тщательно причесанный. Раймо вспомнил, что у него нет будильника.
— Ты можешь постучать мне утром, когда встанешь?
— Да, я тебя разбужу.
Был понедельник, и вечером в общежитии было особенно тихо. Все разбрелись по своим комнатам, и никто не подавал голоса. Раймо разделся и убрал костюм в шкаф. Повесил на спинку стула рабочие джинсы и рубашку, чтоб к утру были под рукой. Лег на койку и подложил руки под голову, борясь со сном и стараясь понять, что же произошло в его жизни и что ему предстоит завтра и в ближайшие дни.
12
В половине шестого Ниеминен постучал в дверь. Раймо вскочил с постели, быстро натянул джинсы, рубаху и выскочил в коридор. Ниеминен показался из кухни с кофейником.
— Иди кофе пить.
— Ты уже успел кофе сварить?
— Так ведь инструмент в руке не удержишь, если с утра не пропустишь хотя бы глоток горячего кофе.
Раймо сел за стол и налил себе чашечку.
— Я вчера не сообразил купить чего-нибудь на завтрак.
— Магазин вон тут недалеко. Я варю по утрам кофе, а иной раз жарю яичницу. Обедаем на заводе в столовой. Зато по выходным дням живем на корнфлексе да на водке. Если купишь жратвы, то Только не клади в холодильник: сопрут все и понюхать не оставят.
— Ах, черт, пора бежать.
— Беги-беги. Послушай их наставления. Они будут возить вас на автобусе по всему заводу.
Рабочие, сутулясь, торопливо шли в ворота завода. Раймо поднялся на крыльцо конторы по найму и распахнул дверь приемной. Там уже сидело десятка полтора таких же новичков. Женщина, говорившая по-фински, велела им всем спуститься этажом ниже, записала их адреса и поставила в очередь к фотографу, чтобы сделать снимок для пропуска. Человек в белой рубашке открыл дверь и кивком пригласил войти. Предложил сесть на стул и смотреть в объектив. Раймо уставился в аппарат немигающим взглядом, и от напряжения у него свело скулы. Через две минуты фотограф вручил ему новенький, сверкающий пропуск с цветной фотографией и всеми необходимыми штампами и подписями.
Женщина с надменным видом расхаживала взад и вперед по коридору, прямая, как гвардеец на параде. Сделав знак рукой, она велела всем идти в отдел учебной подготовки. Новички пошли толпой, неуверенно глазея по сторонам, но затем их догнал один парень, который уже раньше работал здесь, и с его помощью они быстро добрались до места. У дверей их встретил переводчику он попросил побыстрее входить в зал. Там собралось человек двадцать мужчин и шесть женщин — все финны. Служащий фирмы стоял позади стола, глядя поверх очков на входящих. Переводчик закрыл дверь и представил собравшимся человека в очках как инженера-инструктора, заведующего производственным обучением. Затем он взял список и провел перекличку. Раймо сидел рядом с белобрысым парнем. Когда переводчик назвал фамилию Хейккинен, парень поднял палец и сказал «здесь». Инженер-инструктор рассказал им о программе занятий на сегодня, потом прошел через зал в кинобудку, вырубил свет и пустил фильм. -
Сначала на экране появилось лицо генерального директора компании «Вольво» господина Энгаллау. Кто-то за кадром читал его речь по-фински. Генеральный директор приветствовал поступающих на завод рабочих и желал им всяческих успехов. Потом на экране замелькали виды заводов, разбросанных по всей Швеции. Великолепные цветные снимки.
— Ну и богач же этот Энгаллау, — прошептал слева Хейккинен.
— Роскошные заводы, — вырвалось у Раймо.
— Как поработаешь у конвейера, перестанешь восторгаться.
По окончании фильма их повели в столовую: компания «Вольво» угощала поступающих чашечкой кофе. Раймо сел за столик рядом с Лахтела и слушал, как тот, посасывая трубочку, рассказывает:
— Я пять лет пробыл в Швеции, брался за любую работу. Мыл посуду, ворочал тюки в прачечной, возил молоко, крутился как белка в колесе на бензоколонке. А теперь занялся скульптурой: свариваю разные фигуры из металлолома.
— Какая шикарная столовая, ребята, — все изумлялся Раймо.
— Да, шик-блеск… Но ты посмотри, как все сидят. Точно рабы. Вон посмотри на женщин, какие бледные лица и пустые, стеклянные глаза.
— А зачем ты поступаешь на этот завод?
— Надо подзаработать немного денег, чтобы купить железного лома. Я готовлю работы для выставки.
После перерыва инженер-инструктор писал на доске цифры, а переводчик объяснял, как приготовишкам, впервые раскрывшим букварь:
— Почасовая плата и аккордное вознаграждение за выполненный труд называются еще повременной оплатой. Для измерения и учета труда применяется метод МТМ. Определены теоретически основные движения: дотянуться, ухватить и передвинуть. Поскольку нам уже заранее известно, какое время занимают определенные движения, можно точно рассчитать продолжительность рабочей операции. Все работы классифицируются по степени ответственности, трудности и условиям, в которых они выполняются. Сборочные конвейеры или линии разделены на участки. Все рабочие тарифицированы по разрядам, и каждый занимает на конвейере рабочую точку. Точки объединяются в группы, и каждая группа имеет свой денежный коэффициент. Величина этого коэффициента устанавливается ежегодно договором между компанией «Вольво» и Объединением профсоюзов. Квалификационные разряды присваивает комиссия, в которую входят три представителя от компании и три от рабочих. Если та или другая сторона потребует, квалификации пересматриваются и присваиваются заново.
Поурочная плата за выполненную работу высчитывается по формуле: X = ТL где X есть поурочная плата в эре, Т — определенное стандартное время, обозначенное по системе МТМ в часах, с прибавлением неизбежных простоев и потерь времени, высчитываемых с помощью так называемого коэффициента Z, и L — денежный коэффициент по системе МТМ, выражаемый числом эре в час.
Лахтела, усмехаясь, рисовал на бумаге человеческие скелеты. Женщины перешептывались о чем-то своем, и вдруг кто-то из них тихонько прыснул. Инженер оглянулся, поглядел на женщин поверх очков и сказал со снисходительной улыбкой:
— Девушки, наверно, уже все поняли.
— Да, конечно, — ответила смешливая девушка.
— Ужасные слова: «дотянуться, ухватить, передвинуть», — шепнул Лахтела.
— Почему?
— Рабочий словно разрублен на кусочки. Измеряют работу мышц, а души-то человеческой словно не существует.
Раймо бросил на Лахтела вопросительный взгляд, но затем снова повернулся к доске, потому что инженер обратился к переводчику, который показывал на плане расположение цехов и административных зданий завода, протянувшегося на километры.
— Это здание, в котором находится контора по кадрам, сокращенно именуется «корпус Пе-а».
Слушатели громко расхохотались. Инженер-инструктор с недоумением посмотрел на переводчика. Тот попытался объяснить:
— Это сокращение «Пе-а» по-фински означает… крайнюю нищету, когда нет ни гроша… — (опять взрыв хохота). — Но это довольно неприличное выражение.
— Да скажи уж прямо, что голая задница наружу! — рявкнул кто-то басом в конце зала.
Инженер-инструктор, не оценив юмора, пробормотал что-то себе под нос и стал продолжать лекцию:
— Очень важное значение имеет охрана труда. Треугольник — знак, предупреждающий об опасности, а круг означает запрет. Имеет смысл приобрести защитные ботинки, у нас они продаются дешево. Они защищают ногу от удара или нажима силой до трех тонн. Вот и я ношу такие ботинки; хотя мне здесь не грозит несчастный случай, но они, кроме всего прочего, очень удобны и дешевы. О мерах защиты от шума я говорить не буду, так как вы ведь получили соответствующие инструкции в медицинском отделе, скажу только, что законом об охране труда установлен высший предел допустимого шума — восемьдесят пять децибелов. По всем вопросам, касающимся охраны труда, следует обращаться к мастеру, а он уже вместе со специалистом по охране труда должен обдумать, что надо сделать.
— А ведь на медосмотре нам ничего не говорили насчет шума, — заметил Лахтела.
После короткого перерыва группу новичков собрали у главных ворот, куда подъехал маленький тягач с вагончиками. Рабочие стали рассаживаться. Раймо поискал глазами Лахтела и пристроился рядом с ним.
— Черт побери, какой-то цирковой поезд, — ворчал Лахтела.
— На этом поезде они и господ возят, — заметил кто-то.
— Да, бесплатный проезд в ад, — не унимался Лахтела.
Переводчик прыгнул в первый вагончик и, поднеся к губам микрофон, предложил всем надеть защитные очки.
Поезд развернулся и проскользнул в ворота прессового цеха. Рабочие оглядывались на «экскурсантов», хихикали.
— Смотри, как они презрительно смотрят на новых рабов фирмы, — шепнул Лахтела, наклонясь к уху Раймо.
— А что там бубнит переводчик?
— Да что-то насчет прессов, только не разобрать среди этого грохота.
Из прессового въехали в цех сборки кузовов. Женщины и мужчины стояли у сварочных автоматов, которые отчаянно шипели, сшивая металл. В окрасочном работали мужчины в масках, похожие на привидения. Когда наносят защитное покрытие на днище кузова, поднимается резкий, горький запах, воздух делается влажным, и трудно дышать. Переводчик рассказывал о том, сколько разных покрытий наносится на кузов, пока он не выйдет готовеньким из цеха.
— Нет, здесь ни один черт не захочет работать, — воскликнул кто-то сзади.
— До чего же длинный цех, — сказал Раймо.
Когда они въехали в сборочный цех, смуглые черноволосые парни, заметив в вагончиках женщин, стали перемигиваться, бросая на них выразительные взгляды. Поезд подъехал к участку, где кузова ставились на шасси, и затем уже двигался рядом с конвейером до самого его конца; там готовые машины соскальзывали с конвейера, и после проверки тормозов женщины наклеивали квитанцию на ветровое стекло. На этом осмотр завода закончился.
Раймо и Лахтела возвращались в отдел производственного обучения.
— Что за дрянь этот переводчик! Ты слышал, он говорил инженеру, как скверно стало жить в Бергшё, потому что, мол, всюду полно иностранцев, которые все испоганили.
— Нет, не слышал. Да я бы все равно не понял.
— Ты совсем не понимаешь по-шведски?
— Только некоторые слова.
Следующий урок был посвящен правилам внутреннего распорядка, а затем инженер еще долго расхваливал организацию здравоохранения на заводах «Вольво».
Лахтела, наклонившись к Раймо, комментировал шепотом:
— Был случай — у одного парня в окрасочном руки разболелись от ядовитых веществ. Так его перевязали и поставили к конвейеру в сборочный. Ты же сам видел, какие коновалы у них проводят медосмотр.
Раймо особенно внимательно слушал, когда инженер-инструктор рассказывал насчет обучения шведскому языку.
— «Вольво» выплачивает премию всем, кто без пропусков прослушает тридцатичасовой курс шведского языка. На занятия в дом АБФ вас доставит автобус, который отправляется ежедневно после конца рабочего дня от главных заводских ворот.
— Где этот дом АБФ? — спросил Раймо у Лахтела.
— На площади Ярнторьет. Хочешь поступить учиться?
— Надо бы.
— Все равно тебе это ничего не даст.
Инженер стал говорить об организации свободного времени, и переводчик показал маленькую брошюрку.
— В этой книжечке рассказано о работе кружков, но, к сожалению, она на шведском языке. «ВОСК» означает «Вольвовское объединение спортивной и клубной работы». Здесь имеется предисловие директора компании «Вольво», в котором говорится: «Благосостояние губительно. Это звучит парадоксально, но — увы — для многих это трагическая реальность. Люди слишком часто неосмотрительно тратят свободное время, просиживая вечера на мягком диване перед телевизором. Однако многие замечают, что регулярная подвижность укрепляет физическое и духовное здоровье человека. Активный член ВОСК проникается духом товарищества, учится ценить коллектив, вырабатывает чувство локтя, чувство духовной сплоченности с другими. От этого выигрывает не только он сам, но и его близкие и все общество и, разумеется, компания. Деятельный, инициативный член ВОСК — это и энергичный вольвовец».
— Ты посмотри-ка, вот список руководителей и активных работников ВОСК. Ни в одной секции нет в руководстве хоть кого-нибудь из иностранных рабочих. А посмотри на конвейеры — там сплошь одни иностранцы, — сказал Лахтела.
Раймо поначалу не мог понять, чего, собственно, добивается Лахтела этими своими замечаниями. Может, он просто разочарован, раздражен тем, что пробыл в Швеции так долго и, судя по всему, не преуспел? Или это у него бравада? Хочет показать свою независимость? Но все же он, видимо, многое тут знает и разбирается что к чему.
— А ты раньше-то работал на «Вольво»? — спросил Раймо.
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
— Просто так ничего не бывает, — ответил уклончиво Лахтела.
Переводчик объявил обеденный перерыв и предложил всем отправиться в столовую: сегодня, в первый день, «Вольво» угощает обедом бесплатно.
У раздаточной стойки выстроилась очередь. Раймо оказался между Лахтела и Хейккиненом. Хейккинен сказал:
— Они ведь и деньги платят за этот день, я слышал.
— Наверно, уж крону-другую дадут.
— Глядите-ка, ребята, переводчик с инженером питаются тут же, за одним столом с нами, — заметил Раймо.
— Это они только сегодня, когда бесплатно кормят, а завтра у них будет другое время обеда.
— Где ты живешь? — спросил Хейккинен.
— В бараке, — ответил Раймо.
— В котором?
— В «Б».
— Ну, боже мой, так ведь и я там же, а не виделись.
— Я вчера лег спать пораньше.
— Только еще не хватало жить в бараке, — проворчал Лахтела.
— Не все ли равно, где жить?
— Эй, земляки, кто из вас пойдет за авансом? — спросил высокий белобрысый парень.
— А разве уже дают?
— Говорили, что можно получить в кассе.
— Я как-нибудь обойдусь до получки, — сказал Раймо.
Лахтела бросил взгляд на стенные электрические часы и встал из-за стола.
Раймо быстро доел обед и только успел закурить сигарету, как переводчик поднялся и предложил всем идти за ним. «Обеденное время кончено». В коридоре Раймо задержался и оглянулся по сторонам. «До чего же длинное здание, черт побери, конца коридора и не видно. И нигде ни одной пепельницы». Раймо пальцами погасил окурок и незаметно уронил его на пол. Но тотчас его нагнал человек в спецовке и что-то укоризненно выговорил по-шведски, а потом показал на табличку с надписью по-фински: «Не сорить!» Раймо подобрал окурок и положил его в карман.
Переводчик, окидывая взглядом собравшихся, быстро кивал головой, видимо, пересчитывал присутствующих. Кого-то недоставало, и взгляд его снова заскользил по лицам. Но тут вбежал Лахтела и прошел на свое место. Переводчик строго посмотрел на него, как будто пригвоздив к доске позора.
— Не получил аванса, черт бы их побрал, — пробормотал Лахтела.
— Почему?
— У кассирши обеденный перерыв.
Рядом с переводчиком стоял теперь плотный коротенький человек средних лет, который то и дело приглаживал свои зализанные назад волосы.
— Разрешите представить вам члена профсоюзного комитета Нильссона. Он расскажет о деятельности профсоюзного объединения.
Нильссон говорил, делая большие паузы и улыбаясь, и переводчик переводил фразу за фразой.
— Итак, я приветствую вас на заводе «Вольво» от имени профсоюзного комитета и надеюсь, что вам у нас понравится, — сказал он, заканчивая свою краткую речь. — А теперь давайте посмотрим фильм.
— Опять будут кино крутить, — сказал кто-то, зевая.
Свет погас, и на экране появилось лицо молодого красавца, точно сошедшего с обложки журнала.
— Добро пожаловать к нам на завод «Вольво»! Я, как председатель профсоюзного комитета, от души приветствую ваше поступление на работу.
— Да он точно наследный принц! — зашептали девушки.
— Девушки уже растаяли, — усмехнулся Хейккинен.
Пока аппарат прокручивал ленту, Нильссон закурил сигарету и поглядывал на финнов, собравшихся в зале.
— Ты обрати внимание, каков бонза, — начал снова Лахтела. — Вот он сидит и довольно потирает руки. Сейчас он выложит на стол свои бумаги, и каждый из нас безропотно запишется в его профсоюз. А комитет-то их пляшет под дудку «Вольво». В этом можно было убедиться прошлой зимой, когда финны здесь начали стихийную забастовку, сами, без профсоюза. Энгаллау сразу же уступил и набавил полторы кроны. А профсоюзные комитетчики просто в ужас пришли, потому что их союз никогда не мог добиться такой большой надбавки. Ну, ладно, бог с ними. Смотри фильм. В нем рассказано, как организована вся эта шарашкина контора.
Когда фильм кончился, Нильссон вышел из кинобудки и стал рассказывать о деятельности кассы страхования на случай безработицы или болезни, объяснял, как высчитываются дни летнего отпуска.
— А теперь я расскажу о работе нашего союза. Этот вольвовский профсоюзный комитет входит в профсоюз металлистов «Металл». -Наше официальное название: «Металл», местное отделение номер сорок один. «Металл» самый мощный профсоюз в Центральном объединении профсоюзов. Чтобы получить лучшее представление о его деятельности, просмотрите и прослушайте следующий фильм.
Нильссон снова прошел в кинобудку и запустил фильм. Лахтела дремал, подперев щеки руками, а Раймо внимательно слушал диктора, читавшего пояснительный текст на финском языке. Когда речь зашла о деньгах, Лахтела очнулся. «Наш союз очень богатый. Если бы его денежные средства разделить поровну между всеми членами, то каждый получил бы по тысяче крон. Но тогда ведь мы не смогли бы работать на благо наших членов».
— Туда уходят и членские взносы финнов, которых здесь много, но пользы нам от того никакой, — проговорил Лахтела.
— Ну, почему? У нас ведь те же права, что и у шведов, — сказал Хейккинен.
— Права-то те же, но за малым вычетом: мы ничего не можем решать, — уточнил Лахтела.
— Естественно, как же можно решать, когда не понимаешь языка…
— Они тут, по-видимому, перевели на финский язык условия трудового договора «Металла», — заметил Раймо.
После фильма Нильссон опять сел за стол и достал список. Переводчик выкликал всех по очереди и давал подписать отпечатанное типографским способом заявление о приеме в профсоюз. Когда Раймо поставил свою подпись, Нильссон задал ему вопрос, и переводчик перевел:
— Ты был членом какого-нибудь профсоюза в Финляндии?
— Да. Я представлю членский билет потом.
Все вдруг заговорили и стали не спеша выходить из зала. Женщины, перешептываясь о чем-то, тоже направились к двери. Раймо стоял с пачкой листков и брошюрок в руке. В маленьком нагрудном кармане у него лежал полученный утром личный пропуск. Он достал его, не без гордости взглянул на фото и спрятал обратно. Потом он заметил у двери круглолицую шатенку. «Красивая», — подумал он, но тут Хейккинен хлопнул его по плечу:
— Пошли кофе пить?
— Пошли.
Возле ворот Раймо увидел Лахтела, разговаривавшего с каким-то шведом. Когда Раймо и Хейккинен уже поднимались на крыльцо столовой, Лахтела оглянулся и крикнул Раймо:
— Встретимся позже, я зайду к вам в барак!
13
На следующее утро Раймо и Хейккинен вышли вместе из барака и направились к главным воротам. Широкая площадь, расчерченная рядами автомобильных стоянок, заполнялась легковыми машинами, а к воротам один за другим подкатывали автобусы, образуя длинную очередь. Мужчины и женщины шли и шли молча, занятые своими мыслями. Пройдя ворота, Хейккинен махнул рукой и поспешил прочь: его направили в отдел установки кузовов. Раймо устремился к первой двери, нащупал в кармане пропуск и вошел в цех. На секунду он замешкался, не зная, у каких часов ему следует отметиться. Наконец спросил у проезжавшего мимо на роллере мастера. Тот взял его карточку, отметил у ближайших часов и велел идти в отдел обучения.
Иконен в серой спецовке стоял у входа. Раймо подал ему свою проштампованную карточку.
— Отметил время?
— Да.
— Хорошо. Тогда пойдем на склад за обмундированием.
Кладовщик быстро смерил Раймо взглядом и бросил перед ним на прилавок рабочие штаны, рубаху, два полотенца, мыло и ключи от шкафа в раздевалке. Раздевалка находилась на втором этаже. Иконен показал ему шкаф и велел переодеться в спецовку.
— Можешь сходить выпить кофе, а потом спускайся вниз. Время пока еще есть.
Раймо наклонился, чтобы снять брюки, и так и сел от боли. «Господи, какая резь в животе! И голова гудит как чугун. С чего такое тяжелое похмелье? Уж не оттого ли, что я просидел весь вечер неподвижно за столом у Хейккинена, пока не выпили с ним всю водку? Спецовка жесткая, точно кора… Ну да ничего, обомнется». Не застегивая ворот рубахи, Раймо вышел в коридор и нашел ближайший буфет. За столиком у окна сидели двое шведов в галстуках. «Тоже мне господа, черт бы их побрал…» — выругался про себя Раймо. Он выпил залпом у стойки два стакана сока и спустился на первый этаж. Войдя в мастерскую, увидел, как вставляют резину в обод, это было интересно.
Иконен шел ему навстречу.
— А, ты уже готов. Иди сюда, я покажу тебе, как работают пневмоинструменты.
Раймо наклонился к верстаку и внимательно смотрел, как Иконен взял сверло, присоединил шланг и просверлил два отверстия.
— Возьми-ка теперь ты. Отключи шланг, а потом присоедини снова.
Раймо привычным движением надел шланг и просверлил в доске несколько дыр.
— Отлично. Попробуй теперь гаечный ключ. Возьми сначала тот, что побольше.
Завернув несколько гаек, Раймо вопросительно взглянул на Иконена.
— А нет ли инструментов посложнее?
— Есть. Но о тех специальных инструментах речь особая.
В заключение Иконен показал, как пользоваться инерционным ключом, и, после того как Раймо для пробы всадил в доску несколько шурупов, Иконен достал шариковую ручку и расписался в бумагах.
— Такие инструменты тебе могут понадобиться в работе. Помни только: когда присоединяешь шланг, не держи инструмент рабочей частью к себе, а непременно от себя.
Это Иконен говорил уже машинально, думая о чем-то другом.
Потом Иконен повел Раймо к мастеру участка. Подойдя к дверям конторки старшего мастера, Иконен поглядел в сторону конвейера и сказал:
— Подождем здесь, мастера конвейера сейчас на летучке.
«Дотянуться, ухватить, передвинуть, — вспомнилось Раймо при взгляде на конвейер. — Работают как заводные. Так и скачут, так и мелькают туда-сюда. Как будто не люди, а машины. Если бы хоть дали выбрать рабочее место, а то ведь ткнут на какую-нибудь занудливую операцию, и нишкни».
Из конторки вышли несколько человек в желтых куртках, и Иконен кивнул: «Пошли».
Мастер взял бумаги Раймо, взглянул на графики, висящие у него на стене, и сказал Иконену:
— Веди его вон туда, на второй.
Раймо прошмыгнул вслед за Иконеном под двумя транспортерами — только бы не отстать, — и они оказались у второго конвейера. Он заметил, в каком бешеном ритме шла работа и как четко действовали все вокруг. Под машинами раздавались быстрые очереди пневматических ключей, затягивающих болты. Мастер участка в желтой куртке спустился с конвейера, взял у Иконена часовую карточку Раймо и поздоровался за руку с ними обоими. Он что-то стал говорить, но Раймо не понял ни слова. Он говорил по-шведски с датским акцентом и очень чудно картавил.
— Что он говорит? — спросил Раймо у Иконена.
— Он спрашивает, как у тебя кожа на руках, не слишком чувствительна к раздражению? Не было ли цыпок, экземы?
— Нет. Ничего такого не бывало.
Иконен перевел его ответ мастеру и пошел к себе в контору. Раймо поднялся за мастером по лесенке наверх, к конвейеру, и тут сперва увидел с десяток женщин, хлопотавших вокруг подвешенных автомобилей. Мастер прошел немного дальше и остановился около двух молодых парней.
— Покажите ему, как это делается.
И, еще раз обратившись к Раймо, проговорил внушительно:
— Курить здесь абсолютно запрещено!
Потом он повернулся и пошел дальше.
Раймо стоял растерянный, с видом человека, попавшего сюда случайно. Машинально полез в карман за пачкой сигарет. Он стоял и смотрел на блестящие кузова автомобилей, слабый и беспомощный среди этой мельтешни, пружинящих плеч, взмахивающих рук, ритмично движущихся людей и машин. Безымянные лица на много сотен метров. «Господи, лучше бы они привели меня сюда во время какого-нибудь перерыва!..» Стараясь овладеть собой, Раймо начал присматриваться к работе одного темноволосого парня. Тот бросил на него быстрый взгляд.
— Начинай учиться сразу же, так скорее войдешь в долю, — сказал он.
С той стороны автомобильного потока кто-то крикнул:
— Ахола!
— Это меня. Мы вместе с Вяйсяненом крепим эти планки. Берем по очереди: один автомобиль — он, следующий — я. Ты, конечно, быстро это освоишь. Вот эту гайку надо затянуть, начни с этого.
Раймо взял инерционный ключ и нагнулся, чтобы подобраться к болту. Сделав несколько оборотов, ключ щелкнул и остановился: это означало, что болт затянут достаточно крепко. Раймо вытер вспотевший лоб.
— Сбрось к чертям эту куртку, здесь жарко, как в бане.
Раймо покосился на Ахола и заметил, что тот одет по-летнему, в одной рубашке.
— А теперь возьми — вон там — малый шприц и промажь пазы ветрового стекла.
Раймо взял со стеллажа шприц и, нацелив носик на край ветрового стекла, куда указал Ахола, нажал на поршень. Черная клейкая масса выдавилась из носика, растекаясь по стеклу, капая на стенки кузова, на руки.
— Тьфу, черт, какая гадость…
— Ничего, это всегда так сначала, пока не научишься, — успокоил Вяйсянен.
— Вот посмотри, как впрыскивать клей за резиновую прокладку.
Раймо стоял с инерционным ключом в руке и наблюдал за тем, как Ахола взял большой шприц, вставил носик за резиновую прокладку и быстро промазал пазы, не пролив ни капли клея.
— Возьми попробуй вон на том, следующем автомобиле.
Раймо взял шприц и попытался вставить наконечник за резиновую прокладку.
— Черт возьми, он сюда не входит!
— Должен войти.
Ахола отобрал у него инструмент и показал еще раз: надо сначала просунуть наконечник немного вперед, потом чуть-чуть повернуть вверх и вкось, а затем уже вести вдоль по пазу. Раймо попробовал повторить это, но клей брызгал у него и на потолок и на заднее стекло.
— Ух, сволочь, — сквозь зубы выругался Раймо, носясь на женщин, стоявших наготове с ветошью в руках.
На конвейере показался следующий автомобиль, с четырьмя дверцами. Девушка, поднырнув под протянутыми шлангами, подошла к нему и быстро прикрепила хромированные накладные планки. Ахола сказал Раймо:
— Ты только не горячись. Все в конце концов получится.
После двадцати попыток Раймо научился выдавливать клей ровно, не брызгая. Разминая онемевшие от напряжения руки, он присел отдохнуть.
— Посиди, посиди, — сказал Вяйсянен. — Тебе не надо особенно вкалывать, пока ты на почасовой оплате.
— Понемногу приноровишься, и пойдет легче, надо только пару дней потренироваться.
Раймо видел, как ребята легко работали шприцем и даже не испачкались нисколько. А у него и руки по локоть, и лицо как у трубочиста. «Когда же я освою эту чертову промазку пазов?»
Ахола посмотрел на часы:
— Скоро позвонят на обед. Пойди-ка ты чуть пораньше, чтоб не стоять в очереди. Мы всегда так делаем: один остается на конвейере, а другой идет пораньше в столовую и берет обед, а то можно весь перерыв простоять в очереди.
«Ну и быстро же пролетели два часа», — думал Раймо, оттирая ветошью руки. Работница, устанавливающая зеркала заднего обзора, носилась бегом от машины к машине и работала в лихорадочной спешке, чтобы успеть уйти на перерыв чуть пораньше. Раймо спустился по лесенке на пол и оглянулся, заметив маленькую работницу-японку, которая, сидя на корточках, вставляла стекла задних фонарей. Едва лишь Раймо вышел из цеха на лестничную площадку, как прозвучала сирена, и рабочие, спускаясь с конвейеров, бегом устремились к дверям, у которых тотчас образовалась толпа. Раймо взбежал по лестнице на второй этаж и вошел в столовую первым. Он набрал по три порции котлет, хлеба, молока и кефира и перенес все это на стол. «Может, надо было взять еще кефира, а то пить ужасно хочется», — подумал Раймо, но у раздатчиц уже выросли очереди, и он нехотя принялся за еду. Подошли Ахола и Вяйсянен.
— Ну, как на вкус? Ничего?
— Пить хочется ужасно.
— Первый месяц я тоже почти ничего не мог есть, а пил и пил без конца, — сказал Ахола.
— Ты приехал из Финляндии? — спросил Вяйсянен.
— Да. Получил расчет и не мог найти приличную работу. Вот и решил поехать, попытать счастья. Товарищи говорили, что тут можно устроиться.
— А в армии служил?
— Только что вернулся.
— Где был?
— В Коувола.
Вяйсянен посмотрел на часы.
— Ох, елки-палки, время-то… Мне еще надо сбегать переменить спецовку.
— Пора и нам двигать, — сказал Ахола.
Раймо закурил и, встав из-за стола, пошел следом за Ахола.
— Жажда, черт, не прошла от кефира.
— Там в цеху есть автомат с напитками.
Бросив при входе в цех недокуренную сигарету, Раймо поспешил к автомату и взял две кружки апельсинового напитка. Он жадно пил и смотрел на двух брюнеток, которые заканчивали завтрак всухомятку, сидя на ступеньках. «Кажется, это югославки. Почему же они не ходят обедать в столовую? Неужели им приходится экономить на еде?» Ахола взобрался по лесенке к конвейеру и мимоходом потискал девушек. Те, взвизгнув, оттолкнули его и еще наподдали в спину, а он, посмеиваясь, как ни в чем не бывало пошел на свое место. Конвейер начал медленно двигаться. Вяйсянен с разгону взбежал по лестнице.
— Уже поехал, гад?..
— Вон та машина твоя. Берись, приступай спокойно, — сказал Ахола.
Рабочие засуетились вокруг автомобилей, раздались короткие трескучие очереди инерционных ключей, затягивающих гайки, красные шланги пневматики висели повсюду, шевелясь как живые и скручиваясь, точно толстые вязальные нитки.
— Рами, смотри, как прикрепляется накладка! — крикнул Ахола, показывая в руке тонкий кожаный ремешок. Ремешок надо было сперва смочить керосином. Ахола костяным ножом заправил этот ремешок за резиновую прокладку, потом взял со стеллажа половину накладной планки, приставил ее на место, выдернул ремешок и плотно прижал накладку. Потом надо было деревянной лопаточкой подобрать со стекла выступившие кое-где капельки клея, а дальше автомобиль переходил в руки мойщицы, которая стояла уже наготове. Раймо взял накладную планку и попробовал было на следующей машине, но планка не встала на место, и Ахола пришлось догонять конвейер, чтобы поставить ее как следует.
— Ничего, все у тебя еще пойдет, только не нервничай.
— Сколько же тут автомашин, черт побери, проходит в час?
— Сорок.
«Да неужели я не сумею освоить хотя бы шприц?» — думал Раймо, кусая губы. Он вставил наконечник в паз и постарался вести его плавно, легко нажимая на рукоятку. Ахола хлопнул его по спине.
— Отлично! Смотри, ты освоил это в первый же день, а один парень тут неделю упражнялся, пока приноровился.
— Но эти чертовы планки-накладки не идут.
— Пойдут, никуда не денутся.
Раймо брал каждый третий автомобиль, затягивал туго болт, промазывал клеем паз ветрового стекла, оттягивал резиновую прокладку, вводил в щель ремешок, а потом давал Ахола пришлепнуть накладку. С другой стороны машины то же самое делали два шведа. Ахола скатал из быстро густеющего клея шарик и бросил в одного из шведов.
— Fan ocksa, — послышалось из-за машины.
Ахола засмеялся:
— Ну и разозлится он теперь!
Вяйсянен присел на ящик, поглядывая на следующий автомобиль.
— Ох, и надоело же…
— Что с тобой? — спросил Ахола.
— Осточертела эта хреновая работа.
— Брось, не растравляй себя, скоро пятница, а там сполоснем душу.
— Я проработал здесь уже три месяца и ничего не купил себе, кроме трех пар кальсон.
— Посмотри-ка вон на того черного мужчину. Это турок. Крепкий бугай, я тебе доложу. Он тут женился сразу на двоих, — рассказывал Ахола, посмеиваясь.
В короткий кофейный перерыв Раймо бросился к автомату и выдул залпом три кружки фруктового напитка. «А все сидят как прикованные. Никто, кажется, не пошел пить кофе», — думал Раймо, возвращаясь на конвейер. Вяйсянен сидел на ящике и вытирал руки ветошью.
— Два часа еще вкалывать.
— У меня на пальцах кожа сходит, — заметил Раймо.
— Зря ты так усердствуешь в первый день.
— А ты говоришь по-шведски? — спросил Раймо у Вяйсянена.
— Какое там.
— Так, может, стоит пойти на курсы?
— Ходил я туда раз-другой. Но кто же, к черту, выдюжит каждый день переть в город, прямо с работы!
А здесь, на заводе, ни слова не выучишь. Кругом все финны, а мастер шпарит по-датски.
— Кто тут агент по охране труда, не знаешь?
— Что-то мне он не попадался.
— А есть в цеху доверенное лицо рабочих?
— Нам не представили, — проворчал Вяйсянен и бросил ветошь в мусорный бачок.
— Тут никто ничего не знает, — заметил Раймо.
— Каждый занят своей работой и держится за место. Видишь, вон те два шведа — они ведь единственные на всем конвейере. Наверно, винтиков в голове не хватает или их осудили на принудительные работы. Потому что нормальные шведы у конвейера не стоят. Вон тот парень уже три года здесь, и все на той же операции. За час устанавливается двадцать таких накладок, а за год шлепаешь их сорок тысяч. Если ты делаешь это хорошо, больше от тебя ничего не требуется. Штампуй часовую карточку при входе, получай получку — и вся недолга.
— Что это Вяйсянен там треплется? — крикнул снизу Ахола. — Смотри, грузовик привез новые планки.
Вяйсянен встал, чтобы взглянуть на блестящие хромированные планки.
— Эти, кажется, хороши. А то иногда и дрянь привозят.
Кофейный перерыв кончился, и Раймо промазал клеем первую машину. Ахола приподнял край резиновой прокладки.
— Гляди-ка, Вяйсянен, как у него хорошо начинает получаться. Вот как научишься ставить накладки, так войдешь в долю с нами по сдельной оплате.
— Черт, пальцы совсем одеревенели, — проговорил Раймо.
— Это так всегда бывает поначалу, оттого что стараешься, жмешь изо всех сил. А тут особой силы не требуется. Вот тут, у верхнего угла, только нажмешь немного — и дальше уже ведешь легко.
— Да, поглядеть, так просто.
— Выходит три минуты на автомобиль. Можно еще выгадать время, если пройти немного навстречу. Ну-ка поставь накладку вон на тот синий кузов.
Раймо схватил хромированную планку, отогнул резиновую прокладку и, напрягая согнутые руки, попытался нажать сплеча. Потом он переменил положение рук и легкими движениями пальцев вдел кромку планки в паз, выдернул ремешок и закрепил планку. Ахола наклонился, проверяя, и, бросив взгляд на мойщицу, которая уже стояла наготове, сказал:
— Здорово сработано!
Раймо, довольный, вытирал руки ветошью. «Ну, теперь должно пойти, черт возьми!» Словно свалив с плеч огромную ношу, он присел на ящик, чтобы перевести дух.
— Передохни, передохни немного, завтра наверняка все пойдет хорошо.
Вяйсянен взглянул на часы:
— Скоро шабаш, и домой.
Ахола бросил куском планки в югослава, который, стоя внизу, под машиной, затягивал болты ведущей оси. Тот засмеялся и показал кулак.
— Можешь пока оттирать потихоньку руки от этой гадости, — сказал Ахола, подмигнув Раймо, а сам поглядел на конвейер, как бы прикидывая в уме, сколько машин еще можно успеть сделать.
Раймо зачерпнул из банки немного белой пасты и стал оттирать грязные, покрасневшие от керосина пальцы. Взвыла сирена, и конвейер остановился. Все стремглав бросились от конвейера в очередь к часам, отмечающим время. Там стоял мастер. Он заметил Раймо и спросил:
— Ну, как идет дело?
— Хорошо, — ответил Раймо по-фински и поспешил за другими в душевую.
На следующий день с утра Раймо сосредоточил все внимание на том, чтобы научиться крепить накладные планки, и до обеда сделал десять машин совершенно самостоятельно. Ахола только поглядывал как бы мимоходом, проверяя результат его работы, и приходил на помощь каждый раз, когда появлялся четырехдверный кузов, у которого надо было обрабатывать окна.
В перерыв Раймо опять взял для всех еду и сидел за столиком, прихлебывая кефир, пока не пришли Ахола и Вяйсянен.
— Завтра перейдешь на сдельную, — сказал Ахола.
— Пока еще очень туго идет. Руки совсем онемели, едва слушаются.
— Ничего, ты быстро привыкнешь.
— А что это за шведская дама, вон там? — спросил Раймо.
— Приятельница нашего Ахола. Он у нее по будням бывает.
— Добрая девица. Как придешь к ней, первым делом угостит.
— Почему она каждый день меняет рабочее место?
— Чтоб не так однообразно было. Это финские женщины как освоят одну операцию, так и вкалывают все время.
— А что ты будешь делать, когда я перейду на сдельную?
— Куда-нибудь поставят. Работа найдется. Там есть такие операции, что работники меняются каждую неделю.
После обеда Раймо попытался было и дальше справляться с работой самостоятельно, но пальцы не слушались и чуть ли не половину планок приходилось за ним поправлять. Ахола все время был готов прийти на помощь.
— Нет, черт возьми, не получается!..
— Сядь, отдохни, а я поработаю, — сказал Ахола.
Раймо посидел с полчаса, но, увидев мастера, проходившего с другой стороны конвейера, встал и, угрюмо сцепив зубы, обработал два автомобиля.
— Хорошо. Хорошо пошло, — повторил Ахола, проверив работу. — А я тебе скажу, это место неплохое. Вот туда вниз, в траншею, я бы не пошел ни за какие коврижки. Они вкалывают все время с запрокинутой головой и с поднятыми кверху руками. Ведь столько болтов надо успеть затянуть.
Последние полчаса Раймо сидел, никак не мог отдышаться. «И какого черта я так из кожи лезу? Все равно тут никто не скажет спасибо, хоть сделаешь отлично. Конечно, эти ребята славные, относятся по-товарищески. Ну и, ясное дело, надо поскорее переходить на сдельную оплату, если уж на заработки приехал…» Завыла сирена, и тотчас раздался топот множества ног — рабочие бросились от конвейера к выходам. Все старались поскорее покинуть завод, дорожа каждой минутой. И Раймо мчался, не отставая от других, хотя в голове и мелькнула мысль: «Чего мне-то особенно спешить в свой барак? Чего я там не видел?»
14
В пятницу после работы Раймо увидел Лахтела, направлявшегося к стоянке машин. Раймо догнал его и с разбегу хлопнул по плечу:
— Куда ты так торопишься?
— Рами, черт…
— Что не заходил?
— Да все некогда. Где ты работаешь, что тебя не видно?
— На втором конвейере. Леплю эти проклятые хромированные накладки. А ты где?
— На окраске. Ведь у меня в бумагах записано, что я был маляром, вот мне и дали пульверизатор в руки.
— Ну и как? — спросил Раймо.
— Сумасшедшая работа. Долго я не выдержу. Одну-две получки схвачу, да и прощайте. Пойдем со мной, посмотришь, как я живу.
— Я договорился с ребятами насчет бани. А где ты живешь?
— Недалеко от вокзала. Спаннмольсгатан, четыре. Вход со двора. И по лестнице на второй этаж. Это такой старый дом.
— Хорошо, я зайду попозже.
Лахтела. попробовал завести мотор своего старого маленького «вольво».
— Черт, аккумулятор сел. Подтолкни немного.
Раймо толкнул машину и прокатил ее метров двадцать. Когда мотор наконец заработал, Лахтела помахал ему рукой и выехал на дорогу.
Раймо повернулся и побрел к себе в барак. Хейккинен встретил его в прихожей с бутылкой водки в руках.
— Ха, друг! На, выпей глоток и забудь все огорчения!
Раймо отпил из горлышка. Горькая влага обожгла рот. Потом он прошел в свою комнату, бросился на койку, достал из кармана сигарету и закурил. «Черт возьми, как болят руки. Большой и указательный пальцы стерты в кровь. И перчатки не помогают, они за день превратились в лохмотья. Наверно, потом кожа загрубеет, ведь Ахола и Вяйсянен работают без перчаток». Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Ниеминен:
— Ну, мы едем в баню. Ты с нами?
Раймо вскочил с постели, достал из шкафа полотенце, мыло и смену белья.
— Вы что, будете там пить?
— А что?
— Я хочу зайти к Лахтела.
— Саарела поведет машину, он не пьет. Он поедет потом в Бурое и по пути подбросит тебя в город, куда нужно.
Пелтола, Хейккинен, Ниеминен и Раймо втиснулись в маленький «вольво». Приятель и напарник Пелтола жил за городом, километрах в четырех, снимал комнату в деревенском доме. И он построил своим хозяевам финскую баню.
— Тебя уже перевели на сдельную оплату? — спросил Ниеминен у Раймо.
— Да, со вчерашнего дня.
— Ну и как?
— Пальцы стер себе до крови.
— Многие парни уходили с этой операции.
— У нас в траншее тоже не сладко, — сказал Хейккинен, откупоривая бутылку. Раймо сделал глоток и передал бутылку дальше по кругу. Он посмотрел в окно. Дорога шла мимо заводских корпусов, раскинувшихся на обширной территории.
— Ну и огромный же этот завод, черт побери.
— Самый большой автомобильный завод Финляндии, — сострил Саарела.
— И весь труд наших парней идет в карман шведских хозяев.
— Плевать! У нас водка есть, и ладно, — прошипел Пелтола.
— Надо бы еще девочек раздобыть, — сказал Хейккинен.
— Поезжай к Лююти.
— А ну ее!.. Она, чуть что, кулаки в ход пускает.
— А куда девалась эта норвежская потаскушка из барака «С»?
— Ты что, не знаешь? Она обчистила одного доверчивого парня и скрылась.
Саарела свернул с шоссе и въехал во двор чистенького двухэтажного дома. Приземистый темноволосый человек стоял подбоченясь на крыльце.
— Что скажут хозяева дома, когда увидят, сколько нас понаехало?
— Ничего, они любят финнов. И потом, старик хозяин не откажется пропустить с нами глоток-другой, — проговорил Пелтола, вылезая из машины.
— О, да вас тут полный комплект! — воскликнул приятель Пелтола, здороваясь.
— Пропустим по маленькой для начала? — предложил Пелтола.
— Я, ребята, спешу. Что, если мы с Раймо пойдем сразу же в баню?
— Да-да, ступайте.
Раймо и Саарела помылись и попарились и, отдыхая в предбаннике, выпили по бутылке пива. Потом оделись, поблагодарили за баню и двинулись обратно в город.
— А может, поедем к бабам? — предложил Саарела.
— В другой раз, — сказал Раймо и, помахав рукой, отправился искать квартиру Лахтела.
На углу он долго читал табличку с названием улицы, соображая, куда идти. И едва сделал несколько шагов, как наткнулся на грузного человека с багровым лицом, который стоял на краю тротуара, пошатываясь и пыхтя; вдруг, шагнув наперерез, он загородил Раймо дорогу:
— С-слушай, угости с-сигаретой!
Раймо вынул из кармана пачку сигарет и предложил незнакомцу:
— Закуривай.
— А, з-земляк! 3-здорово, друг! Я сразу д-догадал-ся. Меня зовут Валто. Ты куда направляешься? Зайдем вон туда в бар, выпьем по бутылочке пива.
Раймо взгЛянул на часы.
— Ладно, давай.
— Ты свой парень. С-слушай, я это в два счета устрою.
Когда они сели за столик, Раймо заметил, что соседи, потягивая свое пиво из высоких стаканов, смотрят на них и переглядываются. Тут же подошел официант и, не дожидаясь заказа, поставил перед ними две бутылки пива и стаканы и протянул к Раймо руку, требуя платы. Валто быстро налил себе и выпил залпом, как будто не замечая, что Раймо расплачивается.
— Где ты работаешь? — спросил он, когда официант отошел.
— У «Вольво», — ответил Раймо, глядя ему прямо в глаза. «Что это я, как глупо нарвался», — подумал он про себя. Когда Раймо выпил свою бутылку и собрался уходить, Валто протянул просительно руку:
— С-слушай, одолжи десятку, будь другом.
— У меня нет денег, чтобы раздавать в долг.
— Конечно, но я непременно верну в понедельник.
Раймо вынул из кармана десятку и бросил на стол.
— О, какой же ты славный парень!
Раймо поскорее вышел на улицу. Пройдя сотню метров в сторону центра, он увидел нужный номер дома, вошел через ворота во двор и поднялся по лестнице на второй этаж. На двери, выкрашенной в ярко-зеленый цвет, было крупно выведено черным: «Патио». Раймо открыл дверь и. чуть не стукнулся о свисающую с потолка металлическую раскоряку. Справа в нише стояли два белых велосипеда, а слева на стене висел большой плакат в поддержку борющегося Вьетнама. Кто-то играл на фисгармонии, громко отбивая ногою такт. Раймо остановился на пороге большой комнаты, заставленной и заваленной всяким хламом, и увидел Лахтела, сидящего за инструментом.
— Привет, художник!
— А, Рами! — воскликнул Лахтела, вскакивая и бросаясь к нему навстречу, как будто хотел сию же минуту показать гостю все свои сокровища, только не знал, с чего начать.
— Ну, проходи. Вот здесь мы живем — пятеро художников. Это Бёрье — шведский живописец.
Раймо поздоровался с чернобородым сухопарым шведом, потом сел на изрядно потертый плюшевый диван и, выпив глоток вина из поданной другом бутылки, Начал рассматривать комнату. У одной стены были сложены штабелем жестяные банки из-под пива, под потолком висели мотки железной проволоки, шкафы были набиты всяким хламом. Две стены были сплошь увешаны картинами, на которых краски словно старались перекричать друг друга. На столе стояла скелетообразная металлическая скульптура, повсюду были разбросаны книги.
— Смотри, вот композиция из консервных банок. Правда, хороша?
Раймо окинул взглядом висевшее на стене сооружение из жестяных банок, соединенных при помощи сварки.
— Ты понюхай, это банки от сардин, — смеясь, говорил Лахтела.
Раймо потянулся через диван, втягивая воздух носом.
— Так это же новые, неиспользованные банки. Где ты их достаешь?
— Кто ищет, тот находит. Этот письменный стол я притащил сюда с какого-то двора, где старый дом ломали. Ты пей вино-то. Мы тут с Бёрье сейчас говорили о буржуазии Гётеборга. Это ведь город судовладельцев, которые наживаются на эксплуатации колоний. Надо всеми стоят богатые владельцы пароходных компаний, потом — заводчики, издатели, бизнесмены; за ними — архитекторы и высокооплачиваемые чиновники, которые замыкаются в своем узком кругу; затем идут зажиточные чиновники и рабочая элита; следующую группу составляют низкооплачиваемые, безработные и получающие социальные пособия шведы; ниже их — рабочие-финны, а на самой низкой ступеньке — греки, югославы и итальянцы.
— Я не успел подумать обо всем городе, — сказал Раймо.
— И лучше не думать. Тогда ты не видишь своего бесправия. Никто не старается тебя обсчитать, облапошить. Тебя просто не замечают. Поначалу это нравится, живешь себе как турист. Но вскоре начинаешь чувствовать, что со шведами у тебя не получается контакта.
— Ну и плевать, лишь бы была работа и деньги платили.
— У «Вольво» работа всегда есть. Пожалуйста, можешь вкалывать сколько влезет, пока с ног не свалишься. Но как только ты перестанешь тянуть сдельщину вровень с напарниками, так и ступай себе с богом. Социал-демократы теперь ударились в теорию и все объясняют, каким образом это общество действует, вместо того чтобы ухватиться за противоречия и добиваться перемен. Скоро выборы, и они сосредоточат все свои силы на охоте за голосами буржуазии и недовольного среднего класса. Какого черта!.. Этот новый министр торговли, чтоб ему пусто было, выступал тут по телевидению и толковал о том, насколько важны финансы, и о более справедливом распределении. Что же это за распределение, когда триста тысяч шведов живут на социальное пособие, а сотни тысяч относятся к низкооплачиваемым! Почти полтора миллиона пенсионеров требуют своей доли из средств, собираемых с налогоплательщиков, а молодежь в это время отказывается идти на заводы! Конечно, здесь нужны иностранные рабочие.
— Что же этот Бёрье поселился тут вместе с вами?
— Он исключение. Он повернулся спиной к этому обществу и вот, рисует серебристые разбитые автомобили.
— Что он сказал? — спросил Раймо, прослушав длинную тираду Бёрье и не поняв в ней ни слова.
— Он говорит, что капитал, профсоюзы и социал-демократы делают все, чтобы превратить рабочих в пассивное, безвольное стадо. Портовики и рабочие Кируны иногда еще проявляют непокорность.
— Ну так ведь и в Финляндии то же самое.
— Да, конечно. Но если бы эти сто с лишним тысяч молодых рабочих, в самом расцвете сил, вместо того чтоб ехать сюда на заработки, оставались бы в Финляндии да прижали бы господ хозяев к стенке, так это послужило бы хорошим примером и для шведов. Господи ты боже мой! Послушать, с каким жаром они болтают о гонении на евреев — а ведь вот финский рабочий постоянно подвергается гонению, только это тихое, невидимое, экономическое гонение. У финских и шведских капиталистов всегда имеется под рукой послушный резерв рабочей силы, который перебрасывается через залив, как только на западе повышается спрос на товары. Да уж, «процветание», черт возьми!.. И то же самое повсюду в Европе. Толпы рабочих кочуют из страны в страну, как полчища мышей-пеструшек в полярной тундре.
— Надо же работать, ведь без работы-то жить нельзя. И ты ведь пришел на «Вольво», — перебил его Раймо.
— Мне нужно собрать немного денег, чтобы купить железа. Потом примусь опять за свое дело — фигуры мастерить. У меня весной выставка. Там уж обязательно что-нибудь да купят из моих работ, и тогда я на коне. А как останусь без гроша, снова наймусь куда-нибудь на несколько недель. Прошлый раз я работал в прачечной. Елки-палки, сколько я повидал этих лагерей рабства!
У «Вольво» я нет-нет да и суну в карман обрезки труб или прутьев — из них потом выходят хорошие вещицы. Да ты допивай вино! Тут в соседней комнате один приятель с девчонкой уединился. Это я для них играл: создавал музыкальный фон.
— Эта жидкость не шибает в голову, — сказал Раймо, потягивая из бутылки слабенькое вино.
— А дорогих водок да коньяков не напокупаешься, — проговорил Лахтела и, раскрыв блокнот, начал быстро рисовать углем человеческие фигурки.
— Поешь колбасы, — сказал он, не отрывая глаз от бумаги. — Я стянул ее в магазине самообслуживания. Должны же чертовы буржуи хоть куском колбасы поделиться с художником, верно я говорю? Раз у моей старушки машины разлетелась к черту коробка скоростей. Угадай, что я сделал? Я написал на черном холсте какой-то букет цветов и понес в автомобильный магазин. Хозяин взял картину, а я ушел от него с коробкой скоростей под мышкой. Приходится иногда пускаться во все тяжкие, — закончил Лахтела со вздохом и бросил уголек на стол.
— Тебе легко, ты говоришь по-шведски.
— Сначала это было вовсе не легко, но мне приходилось работать в таких местах, где кругом одни шведы, ну и поневоле выучился. Эти шведы даже фамилий наших не умеют выговорить толком. Я тут пытался научить одну шведскую девушку некоторым финским словам. Она знает немного по-французски. Ну так вот. Она усвоила одно крепкое словечко и теперь, как приходит, так и ляпает его вместо «здравствуйте». Возможно, она и сегодня заглянет к нам. А как-то жила у нас одна датчанка, писала маслом картинки, там, наверху, так вот, за все время она вообще не сказала нам ни слова. К ней ходил один швед, тоже молчаливый. Она и с ним, видимо, обходилась без слов.
Раймо слушал рассеянно, прикладывался к бутылке да поглядывал на фисгармонию.
— Сыграй еще что-нибудь этакое, — попросил он.
Лахтела сел за инструмент и нажал на педали.
— Слушай, это такое взбадривающее.
Раймо встал и начал невольно отбивать такт ладонью. Он видел узкое лицо Лахтела, обрамленное густой всклокоченной бородой, которая у висков соединялась с длинными, прямыми, зачесанными назад волосами.
— Да ты настоящий мастер. Почему — ты не пойдешь играть куда-нибудь на эстраду?
— Я играл в обществе «Финляндия» на танцах. Было дело. Эту фисгармонию я купил в рассрочку. Скоро ее заберут за неуплату очередных взносов. Уже предупредили. А то у меня был здесь рояль. Я сделал лишь первый взнос наличными и играл себе целый год, пока они о нем не вспомнили. Но потом пришли и забрали. Интересно было смотреть, когда они его уносили, — рассмеялся Лахтела и выпил вина из бутылки. — Эх, черт возьми, надо бы как-нибудь пойти да и выкрасить красной краской все памятники, что эти капиталисты наставили.
— Но разве в Швеции не рабочие у власти? В газетах что-то писали о рабочем правительстве. Я, правда, с трудом разбирал и не мог всего прочесть.
— Проклятье, они уже забыли, когда и видели рабочих-то! Я как-то раз попытался произнести речь в столовой «Вольво» во время обеда. Но ребята не вдохновились. Кто-то сказал, правда, что надо бы объявить забастовку. Прошлой зимой финские рабочие устроили тут бучу. Началось дело с того, что один шведский паренек, которому не исполнилось еще восемнадцати, выполнял работу взрослого за более низкую плату. Шведы видели, говорили между собой, но продолжали работать. Тогда у финнов пробудилась сознательность. Давай-ка, думают, прижмем «Вольво» как следует. И остановили конвейер. Профсоюзные боссы и мастера забегали как наскипидаренные, делали все, чтобы вернуть рабочих к конвейеру. Женщин просто за руку брали и тащили к рабочему месту.
— Кто тут будет слушать твои речи? Как только смена кончается, люди бегут со всех ног, чтобы поскорее выбраться с завода.
— Стоило бы печатать листовки, краткие и броские, и клеить их, как ярлыки, на кузова машин. Рабочие поневоле читали бы, пока машина движется по конвейеру, — сказал Лахтела.
— Да ведь рабочие на конвейере меняются каждую неделю. Вот и нас пришло сейчас тридцать человек.
— Да. Потом они пишут в газетах, что из-за этой текучки компания терпит убыток. Как бы не так! Ведь рабочие обучают новичков бесплатно и в то же время выполняют полностью свою норму. Конвейер же не пускают медленнее, хотя бы даже в каждую группу поставили по новичку. А профсоюзный комитет не имеет контакта с рабочими, настолько часто они меняются.
— Ахола и Вяйсянен уже много месяцев на заводе, но и они не знают, кто в цеху доверенное лицо рабочих.
— Это не имеет никакого значения. Что может доверенное лицо, когда по конвейеру идет сорок автомобилей в час. Рабочий прикован к своему месту, только успевай поворачиваться!
— Некогда и подумать о доверенном лице, не то что искать его.
— Но никто не стоит над душой и не подгоняет, — сказал Раймо.
— Тут это устроено иначе. В Финляндии, бывало, начальству кланялись, а потом за спиной его ругали. Здесь не надо оказывать мастерам никакого почтения. Хоть и ругнись на него, хоть к черту пошли — они на это ноль внимания. Но никакого контакта у тебя с ним быть не может. Это такие удивительные люди, скользкие, как угри!
— А тебе приходилось получать по болезни? — спросил Раймо.
— Да, я у них получал все, что только можно. Вот и теперь, как буду брать расчет, сразу же пойду к врачу и пожалуюсь на глаза. Вытаращусь вот этак и скажу, что болит, режет, мочи нет. Они не очень-то гоняют на исследования. Скорее заплатят какую-нибудь малость, чтоб отвязаться, и пошел вон.
— Ох, елки-палки, с понедельника начнется для меня работа взаправду, — проговорил Раймо.
— А ты уже отнес бумаги в налоговое управление?
— Да, мы с ребятами вместе ходили.
— Если нужно будет, я схожу с тобой как переводчик, — сказал Лахтела и поглядел на часы. — Сейчас к нам сюда придет одна компания. Тут всякий народ бывает. Ты бери, допивай это вино.
Раймо выпил из бутылки остатки вина и невольно оглянулся, услыхав шум в передней. Две молодые женщины с длинными распущенными волосами показались на пороге, из-за их спин в комнату заглядывал смуглый черноволосый парень. Лахтела воздел руки к потолку и бросился к шкафу, из которого достал несколько банок пива. Потом он обратился к гостям с шутливо-церемонным приветствием и представил им Раймо. Черноволосый парень поставил на стол большую сумку, из которой выглядывали головки винных бутылок. Раймо сидел и слушал оживленный разговор, то и дело прерываемый взрывами смеха, но едва мог разобрать отдельные слова. Лах-тела быстро переводил ему некоторые фразы, но Раймо чувствовал себя посторонним в этой компании, и, когда Лахтела сел за инструмент и начал играть, Раймо потихоньку встал и ушел. Лахтела крикнул ему вслед:
— Так ты заходи!
Небо прояснилось, и синяя полоска его была видна над узенькой улочкой. Из маленького кафе-пивнушки вышел нетвердой походкой старый господин. «А что, если мне пройтись немного по авеню, — подумал Раймо. — И надо бы все-таки купить бутылку крепкого, чтоб выпить в бараке». На другой стороне широкой улицы несколько ребят и девушек стояли перед кинотеатром. Негр лениво прохаживался с белой девушкой. Время от времени навстречу попадались небольшие группы темноволосых мужчин. «Они разговаривают руками. Должно быть, югославы или итальянцы». Найдя на краю сквера свободную скамейку, Раймо сел и стал смотреть на улицу, по которой проносились машины. «Как-то там дома? Надо бы написать им, сообщить свой здешний адрес. Нет, черт возьми, сегодня уже пора спать», — подумал Раймо, потягиваясь, встал и пошел к трамвайной остановке.
Подходя к своему бараку, он услышал грохот и крики. «О господи, что там творится?..» В коридоре он увидел Пелтола, колотившего кулаками в дверь угловой комнаты.
— Открой, гад, у тебя же осталась еще бутылка!
— Проваливай ко всем чертям! — кричали из-за двери.
Войдя к себе, Раймо заперся и с минуту стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы. В коридоре продолжалось буйство, потом вдруг что-то глухо шмякнулось, и наступила тишина. Раймо приоткрыл дверь и поглядел в щелку. Пелтола, отлетев к противоположной стене, сидел там, как будто пополам переломленный. Защелкнув замок, Раймо уныло сел на кровать, не зная, что делать. Достал из шкафа банку пива и стал медленно пить, глядя в окно на пустой двор, за которым была стена и крыша другого такого же барака.
15
Прошла неделя, и наступила следующая суббота, а Раймо все еще не мог собраться с духом и написать письмо домой. Вскочив с постели, он сполоснул холодной водой лицо, поставил кофейник на плитку и оделся. Надел белую водолазку и брюки от костюма. В воскресенье Раймо ездил к братьям Кеттунен, но никого не застал дома. «Может, сегодня они уже вернулись?» — подумал Раймо, и в это время Пелтола просунул в дверь свое багровое с похмелья лицо.
— Нет ли у тебя взаймы баночки пива?
— Нет, я вчера не ходил в лавку. Кофе выпьешь?
— Нет, черт, нутро не принимает. Надо пойти купить… Куда это все нынче провалились? — Пелтола постоял еще с минуту в дверях, пыхтя и как будто собираясь еще что-то сказать, но потом ушел.
Выпив кофе, Раймо взял пачку бумаги для писем и, пристроившись на углу стола, начал писать:
«Как там у вас дела? Я доехал хорошо и поступил на работу к „Вольво“. Они дают комнату в бараке, совсем близко от завода, и за это надо платить двести сорок крон в месяц. Меня поставили крепить хромированные планки-накладки заднего окна и перевели на сдельную оплату уже после двух дней учебы. Сначала работать было очень тяжело, но теперь идет лучше, когда немного привык. Напарники и соседи все финны. Но чувствую себя немного сиротливо. Я получаю почти четырнадцать крон в час. Посмотрим, что дадут на руки, после того как вычтут все налоги, квартирную плату и профсоюзные взносы. Работает ли еще отец?
С приветом ,
Раймо».
Перечитав письмо дважды, Раймо заклеил конверт и пошел на почту. Сентябрьское солнце ласково светило с безоблачного неба. За бараками на скалистом гранитном бугре собралась мужская компания. Сидели на корточках, плотным кружком. «Ребята играют в карты», — подумал Раймо и подошел ближе.
— Еще и еще подходят земляки.
— Здесь как будто филиал финского клуба, — заметил кто-то.
Пелтола сходил в лавочку и теперь карабкался на скалу с пивными банками во всех карманах.
— Ком хит, друг любезный! — рассмеялся Хейккинен.
— Хейккинен уже заговорил по-шведски?
— Ну а как же!
— Большой кон?
— Одни сотенные.
— Подумаешь! Что для нас сотня?
— Бей-ты эту трефовую шлюху!
— Дай глотнуть пива.
— Ну, теперь он заважничал, как пробст Хумппила.
— Десятка, черт…
— И откуда у него берется?
— Фу ты, дьявол, очко!
— Ох, зараза, как солнце лупит в глаза.
— Пускай светит, оно здесь не часто нас балует.
— Так. Подкинь еще.
— Опять мне манна небесная, братцы!
— Ну ты и задаешься, когда выигрываешь.
— А разве нельзя? Только с выигрыша и живем, ребята.
Раймо двинулся дальше. Отправив письмо, он купил в лавочке, съестного на воскресенье. Вернувшись в барак, пересчитал деньги, отложил несколько десяток в бумажник, а остальные спрятал в шкаф, под белье. «Конечно же, денег хватит и на то, чтобы раз-другой выпить пива», — думал Раймо, отправляясь в город. «Схожу к братьям Кеттунен, а если не застану их дома, так загляну опять к Лахтела». Раймо вышел к вокзальной площади и пошел по знакомой улице. «Пиво-то всюду одинаковое», — подумал он и зашел в тот же кабачок, где в прошлый раз угощал пивом незнакомого финна. «Вот он, опять тут сидит, сволочь. Ну и пусть сидит». Раймо сделал вид, что не заметил его. Заказал себе пива и, закурив, стал смотреть в окно. «А теперь он идет сюда».
— Угости сигаретой. Не узнаешь? Ты же свой парень.
— Ведь тебе же не сигарета нужна, — недовольно сказал Раймо.
— Ну неужели ты за такой короткий срок стал свенссоном черт возьми?
— При чем тут свенссон?
— Кто сигарету жалеет — это свенссоны.
— Сигареты ведь не бесплатные.
— Если не угостись, ты не финн.
— Да что ты пристал? — повысил голос Раймо, начиная сердиться.
— Слушай, черт возьми, не будем шуметь, ведь завтра праздник.
— Лучше верни прежний долг.
— Это десятку, что ли?
— И десятка тоже деньги, особенно перед получкой.
— Я-то знаю, что значит получка!
— Врешь, ходишь да клянчишь социальное пособие.
— Нет, черт побери, не хожу. Это ты скверно сказал.
— Почему не работаешь?
— Елки-палки, ты этих дел не понимаешь.
— Да-да, но все-таки шел бы ты работать.
— Я работал почти десять лет и налоги платил.
— Зачем же теперь побираешься?
— Ах-ах-ах! Тебя зло берет, что ты по собственной глупости надрываешься у конвейера.
Раймо поднял стакан так, словно хотел швырнуть им.
— Ну-ну, давай бей.
— Совестно и ударить такого слабака.
— Да ты-то что об себе воображаешь?
— Я приехал сюда работать, а не деньги раздавать.
— Работать, ну еще бы! А имеет ли смысл работать?
— Надо ведь жить.
— Я вот, видишь, живу. Никто меня жизни не лишил.
— И даже брюхо растет.
— А тебе завидно?
— Зря я с тобой говорю. Иди-ка за свой стол.
— Сказать, отчего ты злишься?
— Ну скажи.
— Смотри, как ты попал пальцем в небо. Я работал на совесть, можешь быть уверен, но потом подумал: а на кой ляд все это нужно? А тебя зло берет, потому что ты сам еще не понял, что напрасно работаешь на этих чертовых заводах. И мне читаешь нотации.
— Этак каждый может начать попрошайничать.
— Ну, конечно. Пожалуйста, сделай одолжение! Здесь человека не убивают и голодом не морят. У меня есть и шведы приятели. Вон тот в углу, например, что играет на гитаре.
— Ну и ступай, проси у него милостыню.
— И пойду. И наверняка не прогадаю. А ты себе вкалывай на заводе. Но запомни мое слово: каждый, кто хоть на минуту задумается, начнет пить и станет завсегдатаем вокзальной площади. Подожди, и ты еще туда же придешь.
— Да пропади ты пропадом, — в сердцах воскликнул Раймо, допил свой стакан и вышел на улицу. «За мной потащился, пиявка, или там остался? У него глаза все время бегали. Стоило ли кричать на него? Он, пожалуй, этого-то и хотел». Раймо шел, все удаляясь от места неприятной встречи, и постепенно перестал думать о ней. Солнце ласково пригревало, заставляя щурить глаза. Вон уже мост недалеко. Может, надо было купить бутылку водки и сказать, что это, мол, с парохода?
Вилле сидел в кресле и в восторге хлопал себя ладонями по коленям, предлагал закурить.
— Пришел, черт тебя побери! Hy, как там живется-можется?
— Да ничего.
— Устроился на работу?
— Да, там места есть.
— А мы приехали из Уддевалла только сегодня утром. Не нашлось ни одного трезвого человека, чтоб вести машину.
— A Maca где? — спросил Раймо.
— Он пошел с Юулиской проветриться. Они с утра тут резвились.
— Я заходил в прошлое воскресенье.
— А мы в субботу и воскресенье работали. Ты в бараке устроился?
— В бараке.
— В каком?
— В «Б».
— Там этот Пелтола живет еще?
— Живет.
— Так. Вот ты и в Швеции! Ну и выпьем же мы теперь, черт побери!
— У меня уже и водка-то кончилась, что на пароходе купил.
— Водка здесь не проблема.
— Я заходил пиво пить, тут, возле вокзала.
— Ты ведь мог бы и у нас жить. Юулиска все-таки обслуживает, ведет хозяйство.
— Слишком дорого ей надо платить.
— Почему же иногда и не приласкать старушку? От тебя не убудет, а ей приятно.
— Да и далеко ездить отсюда. Поначалу-то работа на заводе очень изнуряет. Насилу до барака добредешь и весь вечер лежишь в лежку.
— Куда же этот Maca водку спрятал? — бормотал себе под нос Вилле, шаря в кладовке.
Раймо взял со стола финский иллюстрированный журнал и стал рассматривать картинки.
— Ты уже поступил на курсы шведского языка?
— Нет еще.
Вилле нашел наконец бутылку «Коскенкорвы» и налил две стопки.
— Выпей на затравку.
Раймо выпил, наморщив лоб, и, вытирая губы, сказал:
— Что-то и водка не идет, горчит как-то.
— А ты не смакуй, глуши разом.
— Как ваш «вольво» после той аварии?
— Мы его уже сменили. Тогда его здорово покарежило.
— Maca, наверно, засел где-нибудь' в пивной, — сказал Раймо, отбросив журнал.
— Если он зашел в кабак, то это надолго. Он обычно ходит с Юулиской в Лиссеберг пиво пить. Там они и на карусели покатаются и вообще погуляют. Когда неделями вкалываешь как проклятый, так в воскресенье хочется повалять дурака. На, возьми, пей до дна. Ты, наверно, по дому скучаешь?
— Да что мне там делать? Без работы пришлось бы околачиваться…
— Да уж конечно. Всякими грошовыми заработками перебиваться. По мне, так совершенно все равно, где жить, лишь бы работа была и платили как следует.
Ну, ты смотри, если водка не идет, так оставим ее. Давай поедем в город! Ты, черт возьми, не сникай. Поехали в Бурое к девочкам?
— А ты не боишься ехать после того, как выпил?
— Пустяки, город же совсем пустой в это время. Попадаются только пьяные да туристы. Господа шведы все укатили на дачи, к морю.
— Но полицейские-то остались.
— А! Пожевать кофейных зерен, и все.
Раймо поглядел из окна на улицу.
— А где ваша машина?
— Там, за углом, — мотнул головой Вилле, надевая куртку.
На лестнице Вилле заговорил по-шведски с каким-то стариком, видимо соседом. Потом он поспешил к машине и, обойдя ее с другой стороны, отпер дверцу. Раймо сел рядом с ним.
— Вот такая старая телега у нас теперь.
— Вид у нее совсем новый.
— Поедем по этой Портовой улице, а дальше через центр.
— Езжай как хочешь. Я ведь этих улиц не знаю.
— Теперь легко стало. ездить, как ввели правостороннее движение.
Раймо поглядел на торчащие из-за складских зданий мачты кораблей.
— Это и есть порт?
— Да, на этом берегу реки сплошные причалы. Вон оттуда отправляются паромы в Данию. Ох, мы и чадили во время этих рейсов! Какая досада, что потом на паромах перестали продавать вино.
— Мне кажется, тут и пиво очень дорогое. В Финляндии чуть ли не вдвое дешевле.
— Зато ведь и заработки здесь другие. Ах, зараза швед, как же он едет! Не смотрит, хоть у меня на заднем стекле специально плакатик наклеен: «Не толкни!» Ну погоди, я тебя проучу. Будешь знать, как с нашим братом дело иметь. Будешь нас объезжать как миленький. Как-то раз один швед пожаловался полицейскому, что финны сделали царапину на крыле его машины. А полицейский ему говорит: «Благодари бога, что так обошлось. Саданут финкой под ребра, так уж краска царапину не прикроет».
— Дались им эти финны!
— Теперь уже они о финнах не поминают, теперь говорят про югославов.
— У наших я редко видел финский нож. В армии один лейтенант полдня читал мне нотацию за то, что у меня не было финки. Проводили учения на местности, и я попал в дозор вместе с ним. Ну вот, мы сидели, затаившись, а он вдруг и спрашивает, есть ли у меня финский нож. Потом начал строгать палочку и долго мне выговаривал и все толковал о том, что есть финка для бойца: дескать, какой же вы финский солдат, если у вас даже финского ножа нет?
— Эти шведы здесь часто ругают финнов почем зря, но иной раз и хвалят. Прошлой зимой был случай. Финский лесоруб напоролся грудью на пилу и страшно поранился. Так в газетах писали, что, дескать, мужественный финский рабочий, истекая кровью, вышел из лесу на дорогу к телефонной будке и сам вызвал «скорую помощь».
— Не гони так машину, ну тебя к черту.
— Эта улица одностороннего движения, пусть «амазонка» покажет свою прыть.
Раймо посмотрел на спидометр и вдруг, заметив вынырнувший из-за поворота трамвай, обеими руками вцепился в сиденье.
— Что, испугался?
— Да, конечно, страшно.
— А вообще-то шведы наших не уважают. Они сразу говорят: вон, мол, опять какой-то финн прется на своей старой развалине. Когда у нас был тот «вольво», мы наклеили на заднее стекло финский флажок и мчались по авеню чертом, всех обгоняли. Вон там Вокзальная площадь, — сказал Вилле, показав влево. — Там всегда околачиваются финские «стрелки».
— Я одному как-то дал десятку.
— Только начни им деньги раздавать, так от них и не отвяжешься. Другое дело, если парень действительно попал в трудное положение и его выручить надо.
Раймо курил одну сигарету за другой, то слушая разговоры Вилле, то погружаясь в какое-то полузабытье. Когда показался мост, он ткнул в пепельницу окурок и заглянул Вилле в лицо:
— Ты можешь подбросить меня к бараку?
— Куда тебе спешить? Покатаемся немного по городу, а потом махнем к нам водку пить.
— Мне не хочется пить.
— Да ты не гляди так мрачно, может, и Маса уже вернулся домой.
— Устал я что-то.
— А ты бывал у девочек?
— Да-а, — соврал Раймо и тоскливо взглянул на город, раскинувшийся за мостом.
Выйдя у барака, Раймо захлопнул дверцу машины так поспешно, точно боялся застыть на месте и превратиться в соляной столб. Он все же улыбнулся Вилле на прощанье и, повернувшись, пошел прямо в свою комнату. Он опустился на стул с видом пресыщенности и отвращения, и только пальцы его нервно шевелились, как будто он хотел заткнуть ими уши, чтобы не слышать ничего, не думать ни о чем и, погрузившись в молчание, забыть о времени, текущем впустую.
16
Уже стемнело, когда Саарела в один субботний вечер поставил машину на стоянке у танцплощадки на окраине Буроса. Раймо поглядел на Хейккинена и Ниеминена.
— Я, хоть убей, ничего не помню о прошлой поездке в Бурое.
— Не удивительно. Ведь ты лежал в машине пьяный, как поросенок, — засмеялся Саарела.
Хейккинен посмотрелся в зеркало над ветровым стеклом, поправляя прическу.
— Нет, ребята, разве можно к девочкам в таком виде? Надо быть хоть немножечко в ударе. Интересно, что за танцы тут будут. А то как начнут крутить заезженные пластинки.
— Здесь финский дансинг. Прошлый раз собралось больше тысячи человек. И сегодня наверняка будет народ. Тапани Канса будет петь, — сказал Саарела и вдруг бросился обнимать Вяйсянена.
— Ой, не души так, ну тебя, выдавишь все выпитое! — смеясь, вырывался Вяйсянен.
Выбравшись из машины, они стали оправлять на себе пиджаки.
— Куда спрятать ключи, чтобы спьяну можно было найти?
— Лучше всего не запирать машину совсем. Если мы ночью, пьяные, начнем ее отпирать, ключ не повернется, и тогда кто-нибудь сообразит, что раз не отпирается, значит, она и не заперта — предложил Вяйсянен, посмеиваясь.
— Ну, это ты анекдоты рассказываешь, — проворчал Ниеминен.
Раймо отметил, что Вяйсянен всегда смеется и шутит, когда выпьет. У конвейера он молчаливый.
— Еще часа два до начала, посидим вон там, на лужайке, — предложил Саарела.
Раймо сел на траву, присыпанную желтыми опавшими листьями.
— Сядем под березою да поговорим, пока тверезые, — продолжал балагурить Вяйсянен.
— Ты себе калякай, а я пока что душу согрею, — сказал Саарела, взял у Хейккинена бутылку и стал пить жадными глотками.
— Ты смотри, он пьет с дальним прицелом.
— Пейте, братцы!
— А что это Рами молчаливый какой-то?
— Ему все Анья мерещится, — подковырнул Ниеминен.
— Какая, к черту, Анья?
— Ну, брось! Неужели ты и впрямь был настолько не в себе, что не помнишь ту поездку? Мы заехали на фабрику за женщинами. И эта Анья всю дорогу пыталась тебя разбудить. Вяйсянен еще смеялся, мол, смотрите, какой обольститель этот Рами, он даже сонный покорил женское сердце.
Раймо сидел, прислонясь к стволу березы, и теребил в зубах травинку. Он спросил:
— Какая она хоть из себя?
— Такая светло-русая, милая девушка. Когда ребята попробовали к ней приставать, она на них так посмотрела, что они сразу же отчалили.
— А где это Ахола пропадает? Давно его не видно, — спросил Хейккинен.
— Он приударил за одной финской медсестрой да и втюрился всерьез.
— У него ведь были шведки? Говорят, они хороши…
— Вамп-женщины…
— Но шведские парни охотятся за финскими женщинами, — заметил Саарела. — Тут была одна девушка, активно участвовала в работе общества «Суоми». Вышла замуж за шведа и сразу общественную работу побоку.
— Конечно, на кой черт ей теперь земляки, когда свой швед к телу ближе! — фыркнул Хейккинен.
— Да она бы, может, и не бросила, но швед потребовал.
Раймо молча слушал их разговоры, потом встал и пошел на стоянку машин, где было светло. Оглянулся и посмотрел на ребят. Вон они, там, под березой, сидят, размахивают руками. Возню затеяли. Борются. Хейккинен упал, а Ниеминен стоит над ним. Машины стали прибывать одна за другой. Раймо вернулся к своим, отхлебнул из бутылки и сказал:
— Пора, ребята. Прифорситесь да и айда!
Саарела собрал бутылки в сетку, и они пошли к машине, громко разговаривая и похлопывая себя по карманам. Спрятали бутылки под сиденье и направились к кассе.
— Дьявольски дорогие билеты, двенадцать крон!.. — ворчал Саарела.
— Зато главный товар получишь дешево, — утешил его Хейккинен.
Раймо быстро взбежал на второй этаж и заглянул в раскрытые двери танцевального зала. Зал был длинный, одну сторону его занимали столики, за которыми сидели мужчины с кружками пива. Стайка девушек жалась в углу возле двери. Ниеминен подошел тихонько к Раймо и шепнул на ухо:
— Хороши милашки!
— Танцуют шерочка с машерочкой, — заметил Раймо.
— В начале вечера всегда так. Парни раскачиваются только часам к десяти.
— Ужасно скучная картина.
— Пойдем закажем пива.
Получив у стойки бара по кружке пива, они сели за свободный столик.
— Господи, что это за бурда? — поморщился Раймо.
— Это такой сорт — называется первый номер.
— Неужели здесь нет ничего получше?
— Смотри, Рами, вон там Анья танцует в паре с той брюнеточкой.
— Это и есть Анья?
Раймо огляделся кругом. Мужчины ходили взад-вперед между столами. Ниеминен дернул Раймо за рукав:
— Неужели не видишь? Вон она смотрит сюда, на нас. А теперь повернулась и уходит. Поди же, черт возьми, пригласи ее, пока совсем не ушла!
Раймо допил свое пиво и пошел через зал к дверям, протискался сквозь толпу девушек, разыскал Аныо и тронул ее за руку.
— А, это ты… — оглянулась она. — Все-таки пришел на танцы.
— Разве мы уговаривались? Я не помню.
— Ясно. Ты был пьян в стельку.
— Я не был пьян, просто очень устал.
— Ах, скажите! Устал! — усмехнулась Анья.
— А ты бываешь здесь каждую субботу? — спросил Раймо.
— Куда ж еще ходить? На Фабриксгатан все так перепиваются, что просто ужас.
— Что, этот Тапани Канса уже пел сегодня?
— Нет еще.
Когда танец окончился, Раймо прижал девушку к себе и коснулся губами ее щеки. Так они простояли посреди зала еще несколько секунд. Потом он отвел ее к дверям.
Саарела и Хейккинен сидели за столиком.
— Раймо запродался, — сказал Хейккинен, подмигивая.
— Пей пиво и помалкивай.
— О господи, ты смотри, и грек пришел на нашу финскую танцульку!
— А они, между прочим, охотнее учат финский язык, чем шведский.
— Ой, как девушка шлепнулась на пол!
— Она совершенно пьяная.
Раймо три танца протанцевал с разными девушками, машинально лавируя по залу и делая вид, будто не замечает Анью, но, когда на эстраду вышел Тапани Канса, Раймо издали кивнул Анье и пригласил ее. Многие девушки обступили эстраду, глядя как завороженные на темноволосого певца в светло-голубом концертном костюме.
— Хоть бы он спел «Всякий миг о тебе я мечтаю, о милая…» — прошептала Анья.
— Хорошо поет, — сказал Раймо, ведя в танце так, чтобы обоим можно было все время смотреть на эстраду. — Только, по-моему, они играют слишком громко. Невозможно разговаривать.
— Надо шептать в ухо.
— В какое?
— В ухо девушки.
Раймо наклонился к ее ушку и поцеловал.
— Вот так шепнул. Что-что? Я не расслышала, — улыбнулась Анья.
Саарела, танцуя, поравнялся с ними и крикнул Раймо:
— Ну как?
— Я смотрю, здесь почти все танцуют с каменными лицами, — сказал Раймо, наклоняясь к партнерше. — В Финляндии на танцах бывает веселее.
— Здесь никто не знает друг друга.
— Пойдем сядем за столик, — предложил Раймо.
Едва они уселись, Вяйсянен, танцуя, подвел к ним свою партнершу — высокую узколицую девушку. Продолжая танцевать, девушка взяла у Аньи сигарету и окинула ее с ног до головы критическим взглядом.
— Где ты купила этот костюм?
— На площади, рядом с автобусной станцией.
— Шикарный. Мне нужен брючный костюм.
— И на что девушкам столько нарядов? — засмеялся Вяйсянен.
— Бе-э-э! — сказала девушка, и они удалились, танцуя.
— Она раньше участвовала в драмкружке общества «Суоми», — сказала Анья.
— Что вы там играли?
— Всякие развлекательные пьески.
— Ты уже долго здесь?
— Немногим больше года.
— Научилась говорить по-шведски?
— Только самые ходовые слова. Я хожу на курсы раз в неделю.
— А что же, шведские парни не научили?
— Они все воображалы ужасные. Я была с одним парнем некоторое время. Но он до того ревнив, что даже в туалет меня не отпускал, всюду караулил. И однажды он меня ударил так, что губу разбил.
— Ударил, — повторил Раймо и поежился, как будто увидел перед собой этого шведского драчуна.
— Он был просто ненормальный какой-то. Я перестала встречаться с ним.
— Что это Саарела делает мне знаки? — сказал Раймо. Он взял Аныо под руку, и они направились к столику Саарела.
— Что-то не пляшется больше старику без выпивки. Пойдем посидим в машине?
Анья стиснула локоть Раймо.
— Не уходи. Потанцуем еще, хоть два-три танца.
— А как мы уедем отсюда?
— На автобусе.
Раймо бросился за Саарела. Догнал его в дверях.
— Где встретимся завтра?
— Приходи к Хедвисборгскому киоску.
Раймо и Анья потанцевали еще три или четыре танца, постояли немного в сторонке, прижавшись друг к дружке, потом, заглянув наскоро в киоски на площади, побежали на автобус.
Доставая из сумочки ключ от квартиры, Анья при-, слушалась.
— А вдруг Ээва привела сюда своего парня?
Отперев дверь, Анья осторожно заглянула в комнату, тут же вернулась и бросилась Раймо на шею:
— Никого нет! Можно побыть вдвоем.
Сняв пиджак и ботинки, Раймо сел в зеленое кресло и огляделся. «Точно такая же комнатка, как у тех девушек из магазина в Коувола», — подумал он. Две кровати, стол, пара стульев и комодик. Над ним зеркало, а по сторонам открытки с цветами.
— Хочешь бутерброд?
— Если есть.
Анья вышла в крохотную кухоньку, напевая какой-то шлягер. Раймо, неслышно подкравшись, обнял ее сзади. Она выгнула спину и замерла, прижавшись затылком к его плечу. Потом повернулась к нему боком и спрятала лицо у него на груди. Когда он отпустил ее, она уронила нож, и Раймо, нагнувшись за ним, как бы невзначай погладил ее ногу. Анья топнула и сказала: -
— Ну, дай же нож.
— Я дам тебе все, что ты захочешь, — сказал он, поднявшись, и, заглянув ей в глаза, спросил шепотом: — А ты?
— А как же гётеборгские девушки?
— Там нет девушек.
— Не верю. Достань из холодильника пиво.
Раймо поставил пиво на стол и прошелся по комнате. Увидел лежащие на комоде книги.
— Откуда у тебя финские книги?
— Я беру в городской библиотеке.
— А чем вы занимаетесь в обществе «Суоми»?
— Там есть разные кружки. Кружок филателистов, фотокружок. Есть и спортивная секция и даже секция кинолюбителей. В правлении сидят занудливые старики. Однажды на каком-то собрании они несколько часов препирались о том, кого выбрать председателем, и только потом началось самое собрание.
— Здесь, Должно быть, много финнов.
— Говорят, около десяти тысяч. Но на собраниях общества «Суоми» бывает лишь десять-двадцать человек. Люди собираются только на танцы. На постановки еще, конечно, приходят, особенно если из Финляндии приедет какой-нибудь театр.
— О гётеборгском обществе «Суоми» я ни от кого не слышал ни слова.
— А на «Вольво» есть женщины-работницы?
— Есть немного, на легких операциях. Недалеко от меня на конвейере стоят двое.
— Что, если и мне попроситься?
— Сейчас, я слышал, женщин не берут.
— Съешь еще бутерброд, — сказала Анья и включила радио.
Раймо допил остатки пива из жестяной банки, схватив Анью в охапку, закружил по комнате, опустил на кровать. Погасил свет и лег рядом, с замиранием сердца слушая горячее дыхание девушки.
17
Рабочие сборочного цеха молча становились в очередь к раздатчицам, молча получали свои порции и так же молча отходили, безликие в своих одинаковых спецовках, быстро и беззвучно растекаясь во все стороны, пока вся громадная столовая не заполнилась до последнего столика, и тогда по залу понесся смутный гул, в котором стук посуды и шарканье быстро работающих ложек явно преобладали над человеческими голосами. Это унылое безмолвие было особенно характерно для понедельника.
Раймо сидел у окна. Сквозь серую завесу моросящего дождя он видел зеленые крыши бараков, мокрые гранитные бугры и уродливые карликовые сосны. А в мыслях у него была Анья. Всю обратную дорогу Раймо был молчалив, хотя товарищи подковыривали его: «Ишь ты, высосала парня начисто! Бедняга едва языком ворочает». Раз-другой Раймо попытался рассмеяться над их грубыми шутками, чтоб отстали, но смех получался деланный, вымученный. Перед глазами у него все время была Анья, ее лицо, ее улыбка. И ему хотелось говорить совсем другие слова. Даже хмель с него как рукой сняло, и на душе было легко и сладко.
«Если бы Лахтела устроил дело с квартирой, можно было бы попросить Анью, чтобы приезжала ко мне в Гётеборг», — думал Раймо, подбирая ножом с тарелки остатки соуса, и вдруг заметил, что у него даже во время еды руки судорожно напряжены, как на работе у конвейера.
За соседним столом трое финнов переглядывались и хмыкали, видимо вспоминая пьяные похождения двух свободных дней. Раймо взглянул на дородного мужчину, сидевшего напротив, и хотел было сказать ему что-нибудь. Но когда тот поднял глаза, Раймо отвернулся. Слова не шли на язык. Иной раз люди разговаривают впустую, бесцельно, чтобы только не молчать, хотя друг друга не знают и, поговорив, не становятся знакомыми. Надо было сесть за стол с Ярвиненом, подумал Раймо.
Однажды Раймо опоздал на автобус и попробовал голосовать у стоянки машин: не подбросит ли кто-нибудь в город по пути. Ярвинен остановил машину и подобрал его. По дороге он разговорился, стал рассказывать Раймо о своей жизни, как близкому другу, пригласил заходить в гости. Он пробыл в Швеции уже пять лет. Раймо подумал, что вот и осень проходит, а он все еще чувствует себя здесь чужаком. Но сначала хоть было интересно, а теперь уже чувство такое, будто день за днем толчешь воду в ступе. Утром вскакиваешь, бежишь на работу, не успеваешь ни о чем подумать, торопишься пройти вместе с другими в ворота, проштемпелевать карточку, выкурить сигарету перед пуском конвейера, а потом начинаешь вертеться как белка в колесе — одни и те же осточертевшие движения — до кофейного перерыва, потом следующие два часа ждешь обеденного перерыва и потом уже до конца дня вкалываешь как заведенный, до той секунды, когда конвейер останавливается и все бросаются в проходную, к часам.
Вяйсянен сидел на ящике и украдкой курил, пряча сигарету в руке. Кивнув головой, сказал Раймо:
— Давай берись, эта машина твоя.
— Ах, черт, четырехдверная!.. — выругался Раймо, почесал в затылке, взял шприц и промазал клеем стекла задней двери. Молодая девушка вытерла лишний клей и шлепнула накладки на место. Раймо вставил заднюю накладку под резину, но тут заметил, что накладка бракованная, сорвал и бросил вниз. Пришлось поторопиться, но успел все-таки взять новую накладку и установить ее, пока машина не ушла еще слишком далеко.
Вяйсянен надел на шприц новый носик и заточил кончик напильником.
— Теперь втыкать легко.
— Уж ты у нас такой мастер… — проворчал Раймо.
Управившись с нормой, он сел на ящик и стал разглядывать свои руки. Кожа на них так огрубела, как будто надеты перчатки. Что этот югослав там опять подмигивает? Он всегда делает какие-то знаки руками и приговаривает: «Добра, добра». Мысль угасла, едва родившись, как будто тело, руки и их бесконечно повторяющиеся движения подавляли самую способность размышлять. Раймо машинально поднялся и подумал, как бы приказывая себе, что надо снова взяться за дело и затянуть болт.
После смены Раймо зашел в лавочку купить хлеба, кефира и колбасы и подумал, что со следующей получки надо непременно выслать деньги домой. В бараке его ждало письмо. Пелтола вышел в коридор, пошатываясь на широко расставленных ногах и потирая согнутую поясницу. Увидев письмо в руках Раймо, воскликнул:
— Это тебе девушки из Финляндии письма шлют?
Раймо как будто не расслышал. Свернув письмо трубочкой, он прошел к себе в комнату, запер дверь и тогда вскрыл конверт.
Раймо!
Мы уже давно получили от тебя письмо , но я все не могла собраться ответить, потому что ходила по соседям копать картошку. Хорошо, что ты устроился на завод.
У нас дела плохи. Юсси уже два месяца без работы, а теперь вот начал попивать. То по соседям наугощается, а то уж и долги стал делать. Никакой жизни не будет, если он не прекратит это пьянство. Уж ты-то там будь молодцом, веди себя как следует. Соседка рассказывает, что одного ее родственника выгнали оттуда, из Швеции, уж не знаю, чего он там натворил. Я подумала: что, если мне взять Эйю и Теуво да и поехать в Швецию, нельзя ли там в Буросе устроиться на работу? Ведь вот поехала же отсюда эта Парвиайнен, знакомая твоей тети, тоже из секты пятидесятников, и устроилась, поступила работать, хотя ей уже перевалило за пятьдесят. Может, ты бы поразузнал, если бываешь в этом Буросе. Эйя все еще пока нянчит ребенка учительницы, а Теуво ходит в школу. Напиши, что ты думаешь. Так жить больше никакой мочи нет. А в остальном все здоровы.
С приветом
мама.
Раймо отложил письмо и сел на кровать, бессильно опустив руки. Потом лег, вытянувшись и глядя в потолок, стиснув зубы, как от физической боли, боясь пошевельнуться. Закрыл лицо руками и так пролежал весь вечер.
Два дня Раймо не говорил ни с кем, ходил на работу, а вечерами лежал у себя запершись и даже не вставал отворить, если в дверь стучали. У конвейера он загонял себя без надобности до полного изнурения, как будто старался забыть и не думать о том, что творится дома. На третий день он сказал за обедом Вяйсянену, что, мол, отец, старый черт, начал пьянствовать. Но Вяйсянен лишь усмехнулся и покачал головой.
Вечером Раймо некоторое время смотрел телевизор в холле и слушал разговоры соседей. Кто-то прочел в журнале «Хюмю» о том, что финских рабочих собираются к рождеству вернуть домой. Журнал объявил сбор средств, чтобы оплатить проезд тем, что пожелает вернуться, а чиновники из отдела трудоустройства обещали обеспечить всех работой. Инициативу журнала поддерживали некоторые депутаты и министры. Присутствующие высказывались так и этак. Одни хотели тут же написать в редакцию о своем желании вернуться, другие же подняли все это на смех: пустой треп и демагогия! Конечно же, они не смогут найти работу для всех, а лишь для немногих.
— Лучше бы они придумали что-нибудь, чтобы новые тысячи рабочих не бежали из Финляндии. Вот на это бы и тратили свою чертову милостыню! Ведь за полгода свыше тридцати тысяч человек пересекли залив в поисках заработка! Если вся эта масса хлынет обратно, тут сбором средств не поможешь, — разъяснял Хейккинен.
Раймо не участвовал в разговоре, стараясь собраться с мыслями. Он сел писать письмо и подумал, что может быть, все это не так уж и страшно. Мать, возможно, преувеличивает, оно и понятно, ведь надоедает, когда приходится экономить каждую марку, и хочется уж лучше самой зарабатывать. Но потом Раймо вспомнил, как отец пять лет назад начал выпивать по праздникам да так втянулся, что потом и в будни ходил под хмельком. Может, она и могла бы тут устроиться, но легко сказать — бросить дом и пуститься в такой путь! Раймо подумал, что ему теперь никак нельзя транжирить деньги, они нужны там, дома. Не удивительно, что Калле не купил себе ничего, кроме трех пар кальсон, все деньги уйдут на вино да на табак, только пусти. В субботу надо съездить в Бурое.
В пятницу вечером Раймо уже было собрался к братьям Кеттунен, как вдруг появился Лахтела на своей машине и, постучав со двора в окно, крикнул:
— Собирайся, поехали!
— Куда?
— Да я снял для тебя комнату.
— Где?
— Километрах в трех отсюда.
— Мы что, поедем смотреть?
— Чего там смотреть? Только сложить манатки и переехать.
— Так надо, наверно, заявить в контору.
— А, ерунда! В понедельник зайдешь и скажешь, что ты выехал. Распростишься с этой хибарой. Черт возьми, мусорные бачки держат перед самым крыльцом!..
Раймо бросился в комнату, выгрузил вещи из шкафа и попихал кое-как в чемодан; остальное, что не вошло, рассовал в бумажные сумки. Запер дверь и выбежал во двор, крикнув на ходу соседям, стоявшим в коридоре:
— Всего, я переезжаю!
Лахтела помчался так, что шины визжали на поворотах, через район новых многоэтажных домов к маячившим на окраине деревянным стандартным домикам. Попыхивал трубкой и бранился.
— Это черт знает что, профсоюзный комитет даже не требует, чтобы рабочим дали приличное жилье!
— А сколько там платить за комнату? — спросил Раймо.
— Вроде сто двадцать крон. Там жила финская девушка, все устроила, обставила комнатку хорошо. Хозяин дома художник. На нижнем этаже живут югослав и двое шведов, на втором — какая-то темная компания, а эта твоя комната — на третьем этаже. Посредине живут две финские девушки, а в другом конце — шведский алкаш. Комната дешевая. На сотню дешевле твоего барака. Вон тот дом, видишь, где прачечная-экспресс в подвале.
Лахтела въехал во двор. На крыльце маленький плотный мужчина в рабочем комбинезоне красил дверной косяк.
— Вот как раз и Андерссон.
Раймо вытащил из машины свой чемодан и сумки и беспомощно стоял перед крыльцом, морща губы от волнения, пока не сумел внятно произнести «гуд даг». Андерссон взглянул на него прищурясь и, кивнув головой, пошел вперед, объясняя что-то на ходу. Раймо, не понимая ни единого слова, поднялся за ним на третий этаж и смотрел, как Андерссон отцепил ключ от связки и отпер дверь. Лахтела кивнул на соседнюю дверь:
— Девочки за стеной.
— Какие девочки? — переспросил Раймо, не сразу поняв, о чем речь. Он поставил чемодан и оглядел комнату, почесывая пятерней щеки. Железная кровать, стол, кресло, умывальник в углу и желтые обои. Под потолком выцветший картонный абажур в крапинку, такие же занавески на окне. Обстановка досталась ему как бы в подарок. Андерссон ходил, показывая комнату, открыл маленькую дверь кладовки и показал электроплитку.
— А как насчет платы? Когда ему нужно деньги платить? — спросил Раймо у Лахтела.
Андерссон смерил Раймо взглядом и стал объяснять что-то, вытирая руки о штаны. Лахтела перевел:
— Заплати сейчас, а потом будешь платить в начале каждого месяца. У тебя деньги с собой?
— Да, — сказал Раймо, доставая бумажник и отсчитывая десятки. Андерссон сунул деньги в нагрудный карман своего комбинезона.
— Что он еще сказал? — спросил Раймо.
— В подвале дома находится прачечная. Если в холодную погоду в комнате будет недостаточно тепло, так стоит только им сказать, они пустят побольше горячей воды. Да, и уборная там, в подвале.
Андерссон откланялся в дверях и пошел вниз. Раймо сел и закурил сигарету.
— Как отсюда добраться в город?
Лахтела выглянул в окно.
— Вот смотри. Пройдешь прямо по этой дороге километра два и выйдешь к трамваю. Проедешь одну остановку и пересядешь на автобус, который идет к «Вольво».
Раймо хотел было открыть чемодан, но Лахтела предложил:
— Тебе нужно в город? Поехали.
— Я только повешу одежду в шкаф.
— Оставь, успеешь потом.
Они вышли. Раймо еще раз окинул комнату взглядом, запер дверь и сбежал по лестнице вниз.
— Как ты нашел эту квартиру? — спросил он, садясь в машину.
— Девушка, которая жила здесь, переехала к одному парню, моему знакомому. Он-то мне и рассказал, что вот, мол, комната освободилась.
— Я не догадался спросить почтовый адрес, — сказал Раймо.
— Он там, на табличке, на стене у входа. Этот Андерссон вообще-то социал-демократ. Ему повезло, он хорошо зарабатывает на оформлении. Вот построил себе собственный домик, а потом еще купил две старые халупы и сдает комнаты иностранцам. Да кроме того, он взял опекунство над тем шведом-алкоголиком и гребет за это немалые деньги.
— Мне-то все это безразлично, лишь бы дали жить спокойно.
— А я поработаю еще неделю и возьму расчет, — сказал Лахтела, подъезжая к тротуару, чтобы высадить Раймо.
— Что, уже надоело?
— Да. Пора заняться своими скульптурами. Поедем завтра в Бурое?
— Я договаривался с Вилле Кеттуненом, но они поедут туда только вечером.
— Лучше договорись, что ты с ними вернешься в воскресенье.
— Хорошо, я зайду к ребятам, — сказал Раймо, выходя из машины.
— Ну, пока! Приходи к нам около полудня, — сказал Лахтела и нажал газ.
Раймо пошел было по улице Мортен Краков, но потом свернул к центру, а затем к Вокзальной площади. «Если зайти к ним сейчас, обязательно напоят. Лучше схожу завтра».
Перед кинотеатром, где безостановочно шли порнографические фильмы, стояли подвыпившие мужчины и рассматривали рекламные фото. Раймо взглянул на голые женские тела, изогнувшиеся в разных позах, и пошел дальше. Улицы становились короче и дома ниже. Из открытых окон доносились музыка и оживленные разговоры. Его подмывало заглянуть в окно, поглядеть на этих людей, когда они сидят у себя дома. Встречные на улицах кажутся чопорными, надменными. У всех неприступные лица, ледяные взгляды. А там они чему-то смеются… Чужая жизнь. Чужой город. Можно бродить вот так целый день, не сказав ни с кем ни слова, точно в пустыне. А вот и остановка трамвая.
На следующий день, когда Раймо пришел, как обещал, Лахтела грузил в машину музыкальные инструменты. Изогнув плечи, он выбил дробь на маленьком барабане, а потом, крикнув «держи!», бросил его Раймо.
— Тебе придется взять его на колени, не помещается в багажник.
— Кто-то еще сядет с нами?
— Нет. Они поехали на другой машине.
Придерживая барабан, Раймо повернул голову и смотрел через заднее окно, как Лахтела выехал на улицу. Потом они двинулись через центр и, проехав мимо парка развлечений «Лиссеберг», выбрались на дорогу, идущую в Бурое.
— Вы играете на финских танцах?
— Нет, сегодня мы будем играть на какой-то шведской пирушке. Этот Бурое вообще-то дрянной городишко, — проговорил Лахтела и наклонился самому рулю, чтобы раскурить трубку.
— Там прямо-таки женское царство?
— В Буросе? Да, женщин там большинство. Я специально собирал материал о Буросе — мне надо было сделать небольшой реферат. Я подготовил выступление по-фински и записал его на магнитофон. Можешь послушать.
Лахтела достал из-под сиденья маленький кассетный магнитофон и включил его.
«Бурое и вся долина реки Виска вот уже почти триста лет являются центром текстильной промышленности Швеции. С начала и вплоть до конца девятнадцатого века здесь господствовал ручной труд, но затем хлопок и машины вызвали стремительный рост крупных мануфактур. К началу века здесь было восемьдесят фабрик, а в 1965 году число их достигло трехсот. На них занято свыше тринадцати тысяч рабочих. В центре города высится цилиндрическая труба фабрики акционерного общества „Констсилькс“. Эта фабрика искусственного волокна закрылась, и более пятисот человек лишились работы. Крупнейшими предприятиями являются фабрика готовой одежды „Альготс“ и трикотажная фабрикат „Эйсер“.
В городе с семьюдесятью тысячами жителей в настоящее время используются шесть тысяч рабочих из Финляндии, триста тысяч из Греции, большое число из Югославии, Дании и Норвегии. Болес половины всех фабричных рабочих — иностранцы, и почти все они не имеют права голоса ни на парламентских, ни на местных выборах.
Возглавляет городское управление муниципальный советник, учитель народной школы, член национальной партии. А председатель муниципального совета — консервативный владелец газеты, который написал медоточивую статью о финских рабочих: „Финны много сделали и делают на благо шведского общества. В Буросе финские рабочие в значительной степени содействовали росту общего благосостояния и уровня жизни, и наш город считает себя обязанным также позаботиться о финнах. Лучшим примером нашей заботы является дом общества „Суоми“, а также информационное бюро в ратуше. Бурое, однако, не может в силу языковых и других причин предложить финнам все те услуги, на которые они вправе рассчитывать. Чем лучше человек устроен, тем дольше он у нас пробудет. Поскольку чаще всего к нам прибывает необученная рабочая сила, очень важно, чтобы каждый приезжий задерживался здесь как можно дольше. Чтобы обеспечить наш высокий уровень благосостояния, привлечение иностранной рабочей силы необходимо. Мы должны всячески стараться помочь переселенцам освоиться со шведским окружением как на предприятиях, так и вне работы. Тут нужны совместные усилия государства, муниципальных органов, предпринимателей и профсоюзов“.
Когда шведский консервативный деятель начинает расхваливать финских рабочих, то уж наверняка это неспроста. Буржуазный закамуфлированный язык нетрудно расшифровать. Переселенцы нужны, поскольку от них есть выгода. Но на этом и кончается буржуазная заинтересованность и человечность. Только ради выгоды надо постараться организовать кое-что для переселенцев. А вовсе не потому, что и они тоже люди. С финнами трудно, они не знают языка, поэтому нужно держать специальных переводчиков, которые обходятся дорого. Но это лишь отговорка. Можно было бы в каждом учреждении, на каждом предприятии иметь сотрудников, владеющих двумя языками. Вопрос языка никогда не был проблемой, скажем, для банков или для автосервиса. Там, где выгоду от финнов можно сосчитать в кронах, обслуживание всегда безупречно.
Финны платят местные налоги, за счет которых существуют театры, филармонии, различные спортивные и молодежные организации, библиотеки и школы шведов. Полагают, что у финнов нет культурных потребностей. Но когда финская театральная труппа приезжает на гастроли, зрительный зал всегда переполнен до отказа.
По поводу общественной деятельности финнов отцы города снисходительно посмеиваются под звон бокалов, планируя поставить на центральной площади памятник финскому лаптю. В застольных речах они создали этакий карикатурный образ финна — коротконогого, вихрастого, широколицего, с раскосыми глазами — словом, нечто неповоротливое и тупое.
Город учредил должность финского переводчика в суде. Потом появился финский пастор и какой-то финн открыл торговлю радиотоварами и грампластинками да пекарню финского хлеба. Итак, штрафы, слово божие, грампластинки и хлеб. Таким образом удовлетворяются духовные запросы переселенцев.
Финские переселенцы много раз обращались к городским властям с просьбой организовать в школах финские классы, поскольку в городе уже сейчас находится более девятисот финских школьников и, конечно, учеба на шведском языке для них затруднительна, особенно для приехавших недавно.
Однажды было подсчитано, сколько финнов присутствовало на различных мероприятиях в течение педели: финский танцевальный вечер — пятьсот человек (многие приехали в Бурое из соседних городов), собрание религиозной секты — двести человек, триста человек побывали в театре на спектакле приезжей финской труппы, двадцать — на собрании общества „Суоми“, сорок — на предвыборном митинге социал-демократов, трое — на занятиях технического кружка в одной фирме и восемьдесят человек — на воскресном богослужении, где была проповедь на финском языке».
— Тебе все понятно? — спросил Лахтела, выключив магнитофон.
— Чего ж тут не понять? Ведь все на родном финском языке. А ты не считал, сколько финнов в вытрезвителях?
— Это особая статья. Об этом и об отношениях с полицией надо еще написать специально.
— А что проку-то? — спросил Раймо.
— Если мы не научимся сами хорошенько разбираться во всем, тщательно изучая факты, так они вообще нас с грязью смешают. На смирных-то воду возят. Так мы у них всегда будем в виноватых ходить. Нет, брат, здесь ничего нельзя глотать, не разжевывая.
— Что, это уже Бурое? Я приезжал сюда затемно.
— Да, вот она, эта юдоль печали.
Раймо подался всем телом вперед, вглядываясь в раскинувшийся впереди город. Дорога полого спускалась в долину, описывая широкую дугу.
— Да, город невелик.
— Центр выглядит вполне прилично.
— Ты ночью вернешься в Гётеборг?
— Как только отыграем, сразу же и поедем.
— А я заночую здесь.
— Где живет твоя девушка? — спросил Лахтела.
— В Хедвисборге.
— И работает, конечно, у «Альготса». Ладно, я тебя туда подброшу.
— Высади меня где-нибудь в центре. Туда я подъеду попозже.
— Как хочешь.
Лахтела выехал на площадь и остановился у тротуара. Раймо вышел, помахал ему рукой и побрел не спеша по какой-то улице.
18
В воскресенье около полудня Раймо пришел на условленное место встречи. У киоска он увидел машину Вилле Кеттунена. Ребята выглядывали, опустив боковые стекла, и делали ему знаки.
— Смотри ты, до чего же он сияет! — кричал Вилле. — Что, получил удовольствие?
Раймо, вымученно улыбаясь, сел в машину. Хейккинен хлопнул его по спине и загоготал:
— Стоящий товар-то?
— Товар всегда стоящий, — ухмыльнулся Раймо, подлаживаясь к их тону.
Они поехали в центр, и Вилле остановил машину на площади. Тотчас подъехала полицейская машина, и полицейский показал знаком, что надо проехать дальше.
— Что он тебе машет? — спросил Хейккинен смеясь.
— Скажи ему, что мы не умеем разговаривать руками, — сострил Саарела.
— Поезжай скорей туда, где разрешена стоянка, а то они отберут у нас водку к чертям, — занервничал Ниеминен.
— Шалишь, не отберут, если водитель трезв, — возразил Вилле.
— Надо бы мне получить права, чтобы развозить вас, — сказал Раймо.
— В Тролльхете один пьяный два раза нарывался на полицию и угодил в лагерь. Так когда его выпустили оттуда, он стал ездить вообще без прав. И только через три года его задержали, — сказал Саарела.
— Ты, Саарела, кажется, работал на «Саабе»? — спросил Хейккинен.
— Ну да, я пробыл там почти полтора года. Ох, и отчаянная жизнь была там в бараках! Однажды все до того перепились, что стулья — а щепки и двери повысаживали.
— А как там работалось? — спросил Хейккинен.
— Работать-то там было лучше, чем у «Вольво», но в городе отношение к финнам было скверное. В таком маленьком городке это очень чувствуется. Гётеборг все-таки побольше, тут незаметно, кто финн, кто не финн.
— Я еще не видел на «Вольво» доверенного лица, — сказал Хейккинен.
— А на черта он тебе сдался, — проворчал Вилле.
— Ну все-таки в Финляндии, например, доверенное лицо рабочих на любом заводе играет видную роль.
— Здесь они все дела решают наверху, без рабочих, — объяснил Саарела. И, помолчав, предложил: — Давайте, ребята, заедем к одной бабенке, тут недалеко, в Хулде.
— Что это за Хулда? — спросил Раймо.
— Это район города.
— Так вот, значит, по ком Саарела вздыхает, — сказал Ниеминен.
Вилле выехал на главную улицу и свернул налево. Хейккинен достал из-под сиденья бутылку. Раймо с досадой вспомнил свою первую поездку на танцы. Денег он тогда истратил бессовестно много. Этим ребятам, кажется, все трын-трава. С ними опасно связываться. До того бесшабашные. А другой раз к ним, бывает, и не подступишься. Хотя, в общем-то, они славные. Только кружит их ветром, как опавшую листву. Посмотришь на их лица — кажется, что это люди без прошлого. Вот этот, Ниеминен, пьет водку, посасывая из горлышка. Однажды он рассказывал, что кончил народную школу и поступил учиться на плотника. В Каяни. Потом был на разных временных работах. Потом, когда он был в армии, случилось несчастье. Отец погиб в автомобильной катастрофе. Дом, который отец построил на ссуду, полученную в банке, пришлось продать. Демобилизовавшись, он помыкался-помыкался да и подался сюда, в Швецию.
В трех километрах от центра возвышались среди полей восьмиэтажные дома-башни, а между ними были построены низенькие продолговатые дома, облицованные желтым кирпичом.
— Этот район и есть Хулда. Здесь чуть ли не половина жителей финны, — сказал Саарела.
— Интересно, твоя-то Хулда дома или нет? — спросил Ниеминен.
— Да она вовсе не Хулда. Ее зовут Тююне. По логике вещей должна быть дома, а впрочем, кто ее знает. Может, придем, а у нее другие гости.
— Ох уж эти финны! Никогда не знаешь, что им в голову взбредет.
— И верно. Один шведский дворник рассказывал, что финны тут как-то справляли рождество, провертели буравом в паркете дырку и в нее воткнули елку. Говорят, на подставку для елки денег не хватило.
— Ну, знаешь, твой дворник просто врет.
— Нет, в самом деле. А югославы устроили в кухне курятник, — продолжал Саарела. — Соорудили из реек насест. А в холодильнике оборудовали гнездо, чтобы куры в нем неслись. Когда же их попросили с квартиры, они прихватили с собой и холодильник.
Хейккинен усмехался, попыхивая сигаретой.
— Представляю себе, как администраторы домовладельческой компании чесали потом в затылках.
— Так им и надо, этим свенссонам. Они все жмоты и бесчувственные, гады, как чурки.
— Смотри, вон идут две миленькие девушки, — сказал Ниеминен, чуть не вывернув себе шею.
— Девчонки, ничего еще не смыслят, — сказал Вилле и свернул в проезд между домами.
— Ну, мальчики, хлебните по глоточку для бодрости, и пошли, — сказал Саарела. — А ты что же, Раймо? Пойдем, пойдем с нами!
Раймо достал из кармана расческу, поправил волосы и пошел следом за Саарела. В подъезде он взглянул на список жильцов и сказал:
— Действительно тут половина финских фамилий.
— Тююне живет на четвертом этаже, поедем на лифте.
В лифте было зеркало, и Раймо оглядел себя. Когда они поднялись, Саарела вышел вперед и позвонил.
— Тююне нет дома, — сказал Раймо, зевая.
— Черт возьми, кажется, и впрямь нет, — пробормотал Саарела и позвонил снова. Но так как никто не отворял, им ничего не оставалось, как спуститься на том же лифте вниз. Хейккинен выглянул из машины:
— От ворот поворот?
— Нет никого дома.
— Куда поедем? — спросил Вилле.
— Поехали в баню общества «Суоми», — предложил Саарела, усаживаясь в машину. Хейккинен достал из-под сиденья бутылку, и она пошла по кругу. Вилле выехал на главное шоссе и нажал газ до отказа.
— Не гони так, черт, покрышки визжат, точно зарезанные, аж с души воротит, — взмолился Саарела.
— Елки-палки, во рту пересохло катать вас туда-сюда, — проворчал Вилле.
— Ой, мама!.. Скоро завоют полицейские сирены, — сказал Ниеминен, икая.
— Куда-то мы заехали к черту на кулички… глушь лесная, — проговорил в недоумении Хейккинен, когда дорога стала огибать озеро, на другом берегу которого чернел густой лес.
— Вон там, что ли, эта баня? — спросил Раймо, разглядев на том берегу небольшое строение.
— Ба, сколько там машин на опушке леса!
— Эти финны вечно забираются подальше в лес, чтобы чинить и мыть свои машины. Они же лесной народ, — иронизировал Саарела.
— На стене бани какие-то объявления. Пойдем посмотрим.
— И выпьем по глоточку! — воскликнул Хейккинен. — Здесь, среди елей, и водка кажется приятнее на вкус, братцы!
Подъехав по узкой дороге к бане, они выбрались из машины, и Хейккинен пустил бутылку по рукам. Вилле тем временем пошел взглянуть на объявления. Вскоре раздался его крик:
— Ну, орлы, скорее в машину!
— Куда теперь? — спросил Саарела.
— Поедем смотреть футбол!
— Кто играет?
— Финская команда Буроса против команды Шёвде.
Хейккинен последним забрался в машину со словами!
— Поедем смотреть, как другие забивают.
— У них тут, в Буросе, говорят, неплохая команда, — сказал Саарела.
Вилле Кеттунен привез их на северную окраину города, где было футбольное поле, и поставил машину на ближней улочке.
Ниеминен побежал вперед и крикнул:
— Айда, живее, ребята, игра уже началась!
По краям поля стояло десятка два зрителей. Раймо и его товарищи заняли удобную позицию на бугорке и уселись с полным комфортом. Саарела объяснял, показывая руками:
— Вот эти, в красных майках, — буросские парни.
— Какой счет? — спросил Раймо, оглядываясь по сторонам.
— Бурое ведет, один — ноль, — буркнул кто-то сзади.
Маленький чернобородый мужчина сидел на корточках у края поля и нервно говорил соседу в коричневом костюме:
— Ну вот, они опять сгрудились в центре, а фланги открыты! Мы им десять раз говорили: старайтесь попользовать фланги.
— Это председатель общества «Суоми», — сказал Саарела, указывая на чернобородого.
— Ах, черт, он же его лягнул в колено! — воскликнул кто-то сзади. Зрители зашумели.
— Тише! — крикнул судья на поле.
— Молодец, Эйкка! Так его…
— Судья — швед, — заметил Саарела.
— За это полагается штрафной.
— Надо больше каши есть!
— А в Гётеборге есть команда? — спросил Раймо у Саарела.
— А!.. Ни черта у них нет. В волейбол, кажется, играют.
— Смотри ты, тренер команды Шёвде расхаживает там в разминочном костюме общества «Сайпа», — заметил Хейккинен. — Я когда-то ездил смотреть футбол в Лаппеенранта…
— Да, у них в Буросе собралась неплохая команда.
— Ветер холодный, черт возьми. Пойдемте лучше в машину, оттуда тоже видно, — сказал Ниеминен, поеживаясь в пиджаке с поднятым воротником.
— Ну их к лешему, поехали в Гетеборг, — проворчал Вилле.
Парни встали, отряхивая штаны от налипших соринок. Оглядываясь на поле, они побрели к машине. Ниеминен побежал вприпрыжку, пиная, как футбольный мяч, разбросанные кругом пивные жестянки и бумажные стаканы.
— Надо было мне показать им, как мяч гонять!
Кеттунен распахнул дверцы машины, завел мотор и посигналил, чтобы ребята поторопились. И когда Ниеминен, фыркая и отдуваясь, плюхнулся наконец на свое место, рядом с водителем, Вилле включил скорость и погнал машину к центру, а затем на гётеборгское шоссе.
— Пожалуй, сейчас и ты мог бы выпить. Отсюда я как-нибудь доведу машину, — предложил Саарела.
— Нет уж. С тобой мы все еще замерзнем, чего доброго, — возразил Кеттунен.
— Ты пойдешь во вторник на курсы шведского языка? — спросил Раймо у Хейккинена.
— О-ох-ох!.. — тяжело вздохнул тот, позевывая. — Когда целыми днями вкалываешь на конвейере, а потом еще надо идти туда и долбить: «Det här är еп bil» — так просто в глазах темнеет.
— Да, уж очень тупое занятие. Наденешь наушники, слушаешь пленку и бубнишь себе под нос, — вспомнил Раймо и тоже стал зевать.
— А ты пойдешь? — спросил Хейккинен.
— Я все-таки хоть несколько раз еще схожу.
— Может, хватит? Достаточно знать несколько слов: «спасибо», «пожалуйста», а когда-нужно, ввернешь словечко покрепче — и все ясно, — засмеялся Хейккинен и заглянул в горлышко бутылки.
— Учиться через силу вредно для здоровья. Может выйти, как с Топи Риконеном, — вспомнил Саарела.
— А что с ним случилось?
— Он тоже решил во что бы то ни стало выучить шведский язык. Достал книги, пластинки и стал зубрить. Дни и ночи твердил да перетверживал. А однажды в субботний вечер отправился в какой-то парк на окраине города и там в пустынной аллее принялся строгать и кромсать финским ножом толстенную елку. Обкромсал ее всю кругом до того, что еще немного, и ель рухнула бы, но тут явились полицейские и отвезли Топи в лечебницу. Там он даже своего имени не мог вспомнить. Они начали его исследовать, таскали по разным больницам, пока он как-то ночью не удрал от них домой в Финляндию.
— Тяжелый случай, — проговорил Раймо и, запрокинув голову, пустил кверху струю дыма. Он сидел, тревожно глядя на проносящиеся мимо пейзажи, как будто искал подходящее место, чтобы сойти и отдохнуть. Но машина мчалась все дальше, мимо маленьких холмов с березовыми рощицами, мимо лужаек, садиков и песчаных карьеров. Мало-помалу разговоры и смех в машине стихли, парни угомонились и только смотрели на дорогу, чему-то улыбаясь про себя или позевывая. С погасшими лицами подъезжали они к Гётеборгу. Город показался вдали, он все рос и рос, и вот уже дома и улицы замелькали вокруг них. Вид прохожих и мчащихся навстречу машин вырвал их из цепких пут дремоты.
19
Однажды вечером, когда Раймо собирался в гости к Ярвлненам, к нему вдруг явился Андерссон за квартирной платой. «Еще ноябрь не кончился, а он, дьявол, уже спешит содрать за декабрь», — подумал Раймо, доставая из кармана бумажник. Андерссон стоял у порога, похожий на церковного служку, в черном сюртуке и при галстуке, съехавшем несколько набок. Он что-то говорил, и Раймо кивал головой на его слова, разобрав только, что речь шла о погоде. Затем хозяин потрогал батарею, посмотрел на стены, вышел в коридор и постучал в дверь к девушкам, жившим рядом за стеной, но там было тихо. «Где же эти девушки пропадают, что их так редко видно?» — подумал Раймо.
Как-то раз младшая из девушек зашла и попросила Раймо посмотреть у них кран, из которого все время капало. Раймо повертел его и так и сяк, но без ключа не смог исправить. В это время девушка сняла бигуди и встряхнула распущенными волосами. Раймо взглянул на ее разобранную постель и ушел к себе.
Влажный, пропитанный туманом воздух пахнул в лицо Раймо, когда он вышел на улицу. Взглянув на часы под первым уличным фонарем, он направился к остановке. «Поеду на шестерке, не надо делать пересадку в центре». Удивительно, как беззвучно эти люди просачиваются в вагон, сидят как замороженные, устало глядя в окна. Капли дождя липко держатся на стекле, лишь изредка, словно нехотя, стекая вниз. Дождь моросит уже целую неделю не переставая. В центре Раймо проводил взглядом улицу, на которой жил Лахтела. Черт побери, на той неделе опять надо идти к нему пьянствовать. Он звал на День независимости и велел тащить к нему всех финнов, знакомых и незнакомых. Пусть хоть прямо с улицы, лишь бы только были финны. Тоже мне Иисус Христос нашелся. Хорошо, конечно, что он не крохобор и не стесняется быть финном. Так и в газетах о нем писали — он показывал вырезки: «Выставка финского художника». К нему можно было бы ходить и чаще, но каждый раз у него такой кагал собирается, что и поговорить невозможно.
От центра до нового жилого района Бергшё пришлось ехать еще полчаса; наконец трамвай заскрежетал, описывая круг, и Раймо высунулся из окна, стараясь разглядеть указатель с названием улицы. Однообразные ряды домов виднелись поодаль, на скалистом бугре. Одинаковые окна и балконы — до бесконечности. От остановки к домам, по асфальтовой дорожке плелись вереницей женщины с тяжелыми сумками в руках; они поднимались по лесенке на бугор и разбредались в разные стороны.
Раймо посмотрел им вслед, потом стал под фонарем разглядывать план, который начертил ему Ярвинен. Они живут на четвертом этаже. Подслеповатые, неприветливые подъезды. Унылые, тесные лестничные клетки, серые стены, такие же промозглые, как этот ноябрьский вечер.
Ярвинен открыл дверь и радушно приветствовал его из маленькой теплой передней. Он был по-домашнему, без пиджака. Раймо потоптался с минуту, переминаясь с ноги на ногу на резиновом коврике у порога, как бы стряхивая с ног уличную грязь.
— Быстро ты нас нашел?
— Сперва было зашел не в тот подъезд, — проговорил Раймо и поздоровался с женой Ярвинена, смущаясь и краснея, что пришел с пустыми руками. Надо было купить хоть детям чего-нибудь. Девочки выглядывали из дверей второй комнаты и переговаривались по-шведски.
— Вот тут мы и живем, — сказал Ярвинен, приглашая в гостиную.
— Как у вас просторно, — сказал Раймо, встав на пороге; как будто ослепленный блеском паркета и сверкающей новизной полированной мебели. Синие кресла и софа, большая книжная полка из дорогого благородного дерева, светлый толстый ковер на полу и светильники — все это, по мнению Раймо, выглядело просто шикарно. Усаживаясь на софу, Раймо слышал, как жена Ярвинена велела девочкам подойти и поздороваться с гостем. Первой подошла старшая и, сделав книксен, сказала:
— God dag.
— Скажи по-фински «здравствуйте», — потребовал Ярвинен.
Девочка крутнулась и убежала, пропищав:
— Jag vill inte.
Из детской комнаты донесся смех и возня, младшие девочки наперебой кричали «здравствуйте» и что-то лопотали. Ярвинен предложил гостю закурить и сел в кресло.
— Они у нас немного стеснительные, ведь гости бывают так редко, да и вообще они не привыкли говорить по-фински. Надо с ними больше разговаривать.
Хозяйка вышла к ним в гостиную и мимоходом провела рукой по книжной полке, как будто стирая пыль.
— Не желаете ли кофе?
— Спасибо, с удовольствием.
— Свари-ка нам, Мартта, кофе покрепче.
— Ну и день у нас сегодня выдался, не приведи господи, — проговорил Раймо, глядя на свои руки.
— А что такое?
— Да эти четырехдверные шли и шли — сплошным косяком.
— Да, там же и на двери надо накладки ставить.
— По-настоящему, за это они должны больше платить, — сказал Раймо.
— С надбавками у них дело туго, они высчитали в среднем нагрузку для рабочего места.
— Ты не встречал Ахола? — спросил Раймо.
— Видел пару дней тому назад.
— Где он теперь?
— На первой линии.
Накрывая на стол, хозяйка подала Раймо руку:
— Зовите меня Мартта.
Ярвинен поднял указательный палец и многозначительно произнес:
— Ты что же, Мартта, забыла, о чем мы уговаривались?
— Ну, что еще? Ах, да, рюмки.
— Поставь-ка нам рюмки на стол, — проговорил Ярвинен, широко улыбаясь и доставая из шкафчика, вделанного в книжную полку, маленькую бутылочку коньяка.
Раймо смотрел на коньяк с растерянной улыбкой, не зная, что и подумать, так как Ярвинен никогда прежде даже не поминал при нем о выпивке или о вине. Стоя, с серьезной миной на лице, Ярвинен отвернул крышечку бутылки. Черт возьми, надо что-то сказать, ведь этот коньяк — дорогая штука.
— Что это, уж не попал ли я на день рождения?
— Нет-нет. Сиди, пожалуйста, спокойно. Просто так, выпьем по маленькой, распробуем, и тогда я расскажу. Иди сюда, Мартта, и выпьем.
Раймо встал и взял рюмку из рук Ярвинена; помолчали, а потом все трое поднесли рюмки к губам. Хозяйка прижала руку к груди и закашлялась, улыбаясь и краснея. Ярвинен смотрел посветлевшими карими глазами то на бутылку, то на Раймо.
— Что скажешь, Рами?
— Словно птичье молоко.
Хозяйка налила в чашечки кофе, и Ярвинен принялся рассказывать. Сперва в неторопливом раздумье он как бы подыскивал, с чего начать, сидел, откинувшись на спинку стула, и взгляд его будто подбирал и выстраивал по порядку рассыпанные в памяти былые дни.
— Да, пять лет прошло с тех пор, как я пригубил спиртное последний раз. Мы жили тогда в Керуу, я был там машинистом экскаватора, но работы стали свертывать, и устроиться куда-нибудь на новое место не было почти никакой надежды, вот я и поехал сюда. Сначала один. Это был сентябрь…
— Десятое сентября, — напомнила жена.
— Да, кажется, так. Точно. Устроился я на «Вольво» и первое время жил в бараке. А когда к рождеству мне дали эту квартиру, поехал за семьей и привез их сюда. Мы взяли с собой только носильные вещи да посуду. Старую мебель продали в Финляндии с аукциона.
— Получили за нее гроши…
— Да что со старьем возиться.
— На вырученные деньги мы купили здесь стол и стулья для кухни.
— Ох, и туго же было вначале. Мартта сидела в пустых комнатах и плакала. А девочки не смели выйти во двор, потому что мальчишки издевались над ними и колотили.
— Марьюкка не могла одна ездить в лифте.
— Она испугалась до смерти, когда какой-то мальчишка напал на нее в лифте и стал душить. Ты пей, Раймо.
— Может, налить погорячее?
— Потом мы начали в рассрочку покупать эту мебель, а в мае получили первую надбавку на детей. Я все время работал как проклятый, при всякой возможности подменял других. Мартта сидела целыми днями дома и сама шила детям одежду. А по вечерам мы с ней садились и рассчитывали, планировали, что купить со следующей получки. Потом девочки стали ходить в школу. Они быстро научились шведскому языку, им повезло — у них в начальных классах была хорошая учительница.
— Можно было совсем одуреть, сидя тут целыми днями в одиночестве.
— Да, очень трудное было время. Нигде мы не бывали, и ни капли вина я в рот не брал. А как стало приближаться лето, мы ночи напролет все толковали, вернуться ли на родину или оставаться тут. Тут у нас соседи — две шведские семьи и югославы. А недавно сюда переехала одна финская женщина с тремя детьми. Я получил лучшее место у «Вольво» и выучился мало-помалу по-шведски, настолько, что могу объясниться. Я работаю вместе с двумя шведами, так что поневоле научишься языку. И ребята оказались славные, особенно один.
— А вы ездили в Финляндию в отпуск?
— В первое лето мы никуда не могли поехать, — сказала хозяйка со вздохом.
— Мы съездили, когда купили машину.
— До чего же приятно согревает этот коньяк! — сказал Раймо, потрогав свои щеки.
— Я купил эту бутылку к рождеству, но тут такое дело: нам удалось немного раньше срока расплатиться за машину, вот мы и решили, что надо это отметить.
— А ты не поедешь в Финляндию на рождество? — спросила хозяйка у Раймо.
— Вряд ли, — ответил он.
— В бараках праздники обычно проходят в пьянках, — сказал Ярвинен, вспоминая.
— Я там больше не живу.
— Стыдно, право, что ребята позорят честь финнов пьяными дебошами, — возмущенно проговорила хозяйка.
— При чем здесь все финны! Разве тебя кто-нибудь попрекнул хоть словом? — вспыхнул Ярвинен.
— Никто, конечно, ничего не говорит, но невольно чувствуешь. Могли бы все-таки постараться приспособиться и жить как люди среди людей.
Ярвинен поднял рюмку и задумался, как будто подыскивая слова.
— Да, мы-то, конечно, приспособились, приноровились, насколько возможно. Аккуратно выплачиваем рассрочку и живем себе тихо. Черт возьми, я иной раз думал, что было бы в тысячу раз лучше, если бы мне дали клочок земли — вон в том лесу хотя бы, — чтобы я мог его собственными руками раскорчевать, возделать, построиться на нем и жить. Чем так-то приноравливаться да уживаться! Ведь и сами шведы не больно приспосабливаются и не уживаются, например, когда их пихают в эти многоэтажные дома. Они требуют от социального обеспечения помощи, чтобы платить за квартиру. А если им отказывают в ссуде, они бунтуют, да еще как! Что тут натворил один отчаянный, в нашем же доме, в соседнем подъезде, ты бы только посмотрел: пришел домой пьяный и переколотил все вдребезги! Хватал что под руку попадется и бил об стену. Все переколошматил, а когда за ним пришла полиция, горчицей пулял в потолок.
— Но в Финляндии на твои заработки мы не смогли бы жить в городе в такой хорошей квартире. Все деньги уходили бы на оплату квартиры. А тут мы пользуемся льготой по квартплате, потому что у нас дети.
— Конечно, если есть работа, жить можно, — сказал Ярвинен.
— Вот девочки еще подрастут, и я тоже пойду работать, тогда мы сможем купить себе дачу на островах, — мечтательно проговорила хозяйка, подперев щеку ладонью. — Марьюкка у нас молодец, бойкая девочка, она уже и сейчас ходит со мной как переводчица, когда я отправляюсь куда-нибудь по делам.
— Теперь ведь у них в городских учреждениях есть переводчики.
— Когда мы приехали, их нигде не было. Недели уходили на то, чтобы составить простое заявление. Переводчиков надо было вызывать, заказывать, и за их услуги приходилось платить.
Раймо сидел как прикованный, с застывшим лицом. «Они будут говорить хоть до утра, если их слушать. Теперь, после всего, что они пережили, у них потребность выговориться», — подумал Раймо. Он потихоньку начал двигаться: пошевелил ногами, поправил волосы. Наконец он встал, поблагодарил за кофе и коньяк, попрощался и, прежде чем закрыть за собой двери, обещал заходить еще.
Лифт был занят, и Раймо не стал его дожидаться, а побежал вниз по лестнице, выбивая каблуками дробь. Дождь прекратился, и порывистый ветер швырял в лицо какой-то мелкий мусор. «Надо было пригласить Ярвине-на на пиршество к Лахтела, но, впрочем, я еще увижу его на работе». Раймо сбежал по лесенке к остановке трамвая и стал расхаживать по асфальтированной площадке, высоко поднимая ноги и притоптывая, как будто на морозе. Повертываясь всем корпусом из стороны в сторону, он смотрел то на освещенные окна высоких домов, то на фонари, протянувшиеся цепочкой в темноту. Постепенно мысли его словно освобождались от гнета, и он начал замечать людей, собравшихся на трамвайной остановке.
20
Мастер, проходивший с другой стороны конвейера, бросил повелительно-грозный взгляд на Раймо, очевидно заметив, что он потихоньку курил. «А замечания не сделал», — подумал Раймо. «Что ж, и это своего рода знак одобрения. Если ты ставишь накладки как следует, управляешься без срывов, в положенное время, то на маленькие нарушения правил смотрят сквозь пальцы. Никак иначе они поощрить не могут. Никто не разбирает, хорошо ли ты делаешь свое дело или так себе. Для них важно только, поставил ты деталь или не поставил, справляешься с заданием полностью или нет — больше их ничто не интересует. И все как автоматы повторяют изо дня в день одно и то же. Вон те две финские девушки все время болтают о нарядах. Может, им так легче? А то ведь обалдеть можно: целый день стоят и трут тряпками. Как-то мама привыкнет к фабричной работе, если она приедет? В субботу надо поговорить с Аньей, а то ведь еще неизвестно, берут у них работниц или нет».
Вяйсянен сидел на ящике, оттирая руки, и вдруг сказал, даже причмокнув:
— Эх, вот такую бы заиметь!
— Кого? Женщину, что ли? — откликнулся Раймо.
— Нет, вон ту машину — «вольво-де-люкс».
— Что ж, начинай деньги копить.
— Ну ее к черту! Потом трясись над нею. Был тут один грек, купил новенькую «де-люкс». Два года, бедняга, ел только хлеб с луком и жил в каком-то сарае у черта на рогах и каждую выстраданную крону тащил в банк, на книжку. Потом он, несчастный, спал в своей машине, чтоб, не дай бог, не угнали. И вот осенью случилась буря и повалила дерево на его сокровище. Так он два дня сидел и плакал, как над гробом любимой.
— Всякая машина в конце концов превратится в груду железного лома, — сказал Раймо, закрепив очередную планку, и, обращаясь к Вяйсянену, спросил — Ты пойдешь на праздник к Лахтела?
— Может быть, я загляну туда попозже. Надо сперва зайти, усладить одну бабенку.
После смены Раймо сходил на квартиру, переоделся, сунул в карман маленькую бутылку рома и завернул по старой памяти в барак. «Неужели ребята пропустят такой случай хорошенько выпить?» — думал он, пересекая двор, В коридоре его увидел Ниеминен и всплеснул руками:
— Рами, черт, иди скорее сюда! Смотри, какая душка-милашка выступает по телевизору.
Пелтола вышел из своей комнаты с банкой пива в руке.
— Неужели ты пришел, чтобы торчать у телевизора?
— Шведская певица, да безголосая. Лучше бы нашу Анки сюда!..
— Тут не в голосе дело, смотри, как она вся извивается.
— Квохчет, как курица.
— Заткнитесь, вы! — прикрикнул Ниеминен.
Когда передача кончилась, Раймо поднял над головой бутылку и воскликнул:
— Кто хочет с нами в компанию?
— А влезем в машину? — спросил Пелтола.
— Посмотрим, примеримся. Вон ты какое пузо отрастил, — язвительно сказал Саарела, пытаясь его ущипнуть.
— Брюхо как у пастора, — заметил Раймо.
Пелтола надул щеки, изображая толстяка, и прошелся по кругу «пасторской» походкой.
— Ну и комик! — расхохотался Хейккинен и хлопнул Пелтола ладонью между лопаток.
— Ну а теперь все, кто хочет ехать, айда в машину! — скомандовал Саарела.
— Ты выяснил насчет квартиры, Хейккинен? — спросил Раймо.
— Да ходил я, узнавал, но, кажется, я к весне вообще навострю лыжи отсюда, — ответил Хейккинен и втиснулся рядом с Пелтола на заднее сиденье.
— Ну и силен, я смотрю, этот Лахтела, — проговорил Саарела.
— Так мы к этому бородачу, что ли, едем? — спросил Пелтола.
— Да-а, у него же взяли в музей какую-то железную уродину.
Когда они ощупью поднимались по темной лестнице наверх, отворилась дверь и Лахтела показался на пороге. Он вел под руки пьяную женщину.
— Привет! Проходите в пещеру, я только отведу девушку домой и вернусь.
Раймо вошел первым и увидел Ярвинена, стоявшего в нерешительности посреди комнаты.
— Здравствуй, ты уже здесь, оказывается.
— Как это тебя жена отпустила в холостую компанию? — подтрунивал над Ярвиненом Пелтола.
Прибежал возбужденный Лахтела и, теребя всей пятерней косматую гриву, стал хлопотать:
— Проходите, проходите! Вот такой, стало быть, этот салон. Все это — вдоль стен и на стенах — мое искусство.
Наступила неловкая пауза, после чего Ярвинен сказал:
— Лично я, например, ничего не понимаю в этих раскоряках.
— Буржуа несчастный! Где ж тебе понять? Ты ведь до сих пор ничего подобного не видел, — колко ответил Лахтела.
— Да какой же я буржуа? — обиделся Ярвинен.
Пелтола поставил на стол бутылку водки:
— Кладу на алтарь Дня независимости, черт возьми!
— О господи! — огорченно воскликнул Лахтела. — Я же не велел приносить ничего, кроме легкого вина.
Пелтола бросил пальто на кресло и ловко откупорил бутылку.
— К черту жиденькую бурду, будем же финнами в этот день!
— Что значит «будем финнами»? — переспросил Лахтела.
Саарела тряхнул головой:
— Из меня, например, шведа не сделать никакой обработкой.
— А вот Ярвинен уже превращается в шведского мелкого буржуа, — заметил Лахтела.
— Ну нет, Лахтела, зачем же преувеличивать?
— А как же, черт возьми! Шикарная мебель, машина, и вот сидите вдвоем с женой, считаете свои деньги.
Ярвинен нервно взял бутылку и отпил порядочный глоток, чтобы сдержаться и не наговорить резкостей.
— Неужели, черт побери, это грех, если человек заботится о своей семье?
— А где твои друзья шведы? — спросил Раймо.
— Они придут попозже.
— В морду шведов!.. — взвизгнул захмелевший Пелтола.
— Тише-тише, не вздумайте только скандалить, — предупредил Лахтела.
— Да нет, мы же не скандалисты.
В передней послышались голоса. Все повернулись, и Лахтела поспешил объяснить:
— Это, кажется, пришел Хаапала. Он ветеран войны, работает где-то на стекольном заводе, член профсоюзного комитета. Инженеры если смеются над ним, то только за его спиной.
— Здорово, финские львы! — сказал маленький темноволосый человек, показавшись в дверях.
— Заходи, присаживайся.
Раймо сел на груду железа и отхлебнул пару глотков рома из своей бутылки.
— Я считаю, что независимость — драгоценное сокровище, — слегка заикаясь, начал Хаапала.
— Осел священный и драгоценный, — засмеялся Пелтола.
Хаапала продолжал:
— Необходимо, чтобы финны оставались финнами и в Швеции. Хотя я владею шведским языком, я остаюсь и всегда буду финским ветераном войны.
— А шведам плевать на твои идеи, — вспыхнул Лахтела.
— Да-а, но кто ж собаке хвост поднимет, если не сама собака. Мы должны требовать, настаивать.
Саарела пожал плечами:
— Какого лешего мы можем требовать, если мы даже не собаки.
Хаапала посмотрел на Саарела оценивающим взглядом.
— Где ты работаешь?
— У «Вольво».
— Мы ведь все оттуда, — заметил Хейккинен.
— Да-а, конечно, у вас условия иные, это такое огромное предприятие. Но вот мы у себя, на стекольном заводе…
— Ты что, специалист по стеклу? — спросил Пелтола.
— Нет. Но я сказал нашим инженерам, что финские рабочие, которые приходят к нам на производство, ничего не знают об истории стекла, не понимают технологии его приготовления. Вот об истории стекла надо непременно рассказать новым работникам…
— Ай, да ну тебя с твоими рассказами об истории! — перебил его Лахтела. — Финнов в Швеции скоро будет полмиллиона, но их нигде не видно. Многие ли из этой половины миллиона заседают в правлениях, в комитетах, в муниципальных советах?
— Но Центральное объединение профсоюзов Швеции назначило Рантанена ведать делами финнов. Теперь вот уже занялись просвещением.
Лахтела подошел к Хаапала и щелкнул пальцами:
— Теперь начнут отпускать нам просвещение. Мы, финны, сами не можем никого выбирать. Шведы нам подбирают и выписывают священников, учителей, всевозможных господ всех мастей, а потом изучают, как финны проводят свободное время, как прижились и как себя чувствуют! Какой-то ученый муж…
— Хрен они изучают, — перебил Саарела.
— Да, какой-то ученый муж сидит в своем кабинете и обрывает лепестки ромашки, приговаривая: прижились — не прижились, прижились — не прижились… Ведь на их анкеты шестьдесят человек из ста вообще ничего не могут сказать толком.
Лахтела замолчал и, взяв бутылку, хлебнул из горлышка. Ярвинен нервно курил, скривив тонкие губы.
— Приживаться приходится, — заговорил он. — В конце концов, это неизбежно! Ведь возвращаться в Финляндию некуда, да и не стоит.
— Неизбежна только смерть, — заметил Саарела.
Хаапала с важным видом выпил из стаканчика и начал:
— Ты, молодой человек, мастеришь тут свои скульптуры, а я старый демократ и могу сказать, что социал-демократы Швеции добились очень и очень многого. Они провели в жизнь великолепные реформы в пользу рабочих. Подумать хотя бы о том социальном обеспечении, которое есть теперь здесь у нас. А бесплатные школы и медицинское обслуживание!
— Они не бесплатные, — возразил Лахтела.
— Мы же платим за это колоссальные налоги, — заметил Саарела.
— Да, платим. Но тем не менее общество создало таким образом для своих членов невиданную прежде обеспеченность.
Лахтела расхохотался.
— Да, конечно, в своей предвыборной рекламе они расписывают эту обеспеченность. Наслушавшись, люди чирикают, словно воробьи на ветке, мол, все нам дается, все нам дается сверху! На самом же деле трудом рабочих создано и поддерживается все это здание. А они, видите ли, хвалятся, что облагодетельствовали рабочих. И сами рабочие начинают чирикать. И вот уже и мы включаемся в этот птичий хор и тоже чирикаем: обеспеченность, обеспеченность! Зачем же нам-то еще чирикать?
Пелтола поднял над головой кулаки и начал, подражая предвыборному оратору:
— Цель нашей деятельности — обеспечить каждому гражданину достаточный доход. Достаточный доход… К черту все, братцы. Давайте-ка лучше выпьем за День независимости Финляндии…
Саарела взял у Пелтола бутылку.
— Лахтела говорил дело, — сказал он. — Ведь вот у нас, на «Вольво», они даже не пишут по-фински объявления о собраниях профсоюзного комитета, а если все-таки пойдешь на собрание, они там не переводят выступлений. Таким образом они, видите ли, заставляют нашего брата учить язык! А кто не учит, дескать, пусть остается в стороне. А потом председатель Центрального объединения профсоюзов Гейер обвиняет переселенцев в том, что на предприятиях возникают «ненужные волнения».
Хаапала слушал, склонив голову набок, потом поправил галстук и начал говорить:
— В прошлом году я был на торжественном вечере в честь Дня независимости, организованном обществом «Суоми», и там выступал с речью секретарь посольства. Он придавал исключительно важное значение общественной работе, направленной на то, чтобы облегчить приживание и адаптацию переселенцев, но, сказал он, «естественно, это не окончательное решение проблемы переселенцев, являющейся предметом нашего пристального изучения…»
Пелтола встал, пошатываясь, и уставился на Хаапала с недоумением, переходящим в возмущение:
— Черт возьми! Что за персона, что за проповедник этот Хаапала? Зачем мы его слушаем? К чертовой бабушке!
— В Финляндии таких господ-проповедников хватает, — заметил Хейккинен.
Пелтола схватил Лахтела за лацканы пиджака:
— Говори ты! Ты лучше разбираешься в этих делах. Товарищи! Внимание. Сейчас он скажет речь.
Лахтела вспрыгнул на стол.
— Нас тут больше ста тысяч рабочих с севера Финляндии — из Кайнуу, из Похьянмаа, из Лапландии и Северной Карелии. Все мы подались сюда потому, что там, в Финляндии, нас хотели поставить на колени. А теперь мы видим, что и здесь нас унижают. По сравнению со шведами мы бесправны.
Хейккинен захлопал в ладоши и крикнул:
— Браво! Говори дальше! Послушайте его, братцы!
— Итак, мы роботы, безгласные и бессловесные создания, которые не раскрывая рта трудятся, повышая благосостояние и национальное самосознание шведов. И нас не только эксплуатируют физически, но и подавляют духовно, обрекая триста тысяч человек на языковую изоляцию. О, проклятье, что за полуязычное племя из нас выйдет, ведь мы уже сейчас не говорим ни по-шведски, ни по-фински, а на каком-то жалком жаргоне, на суррогате языка, пригодном для покупок и кабацкого общения. Лишь десять процентов наших финских детей, заканчивая обязательное четырехлетнее училище, поступают в гимназию, а из шведских ребятишек — почти восемьдесят процентов. Ведь дело же, черт возьми, не в природной умственной неполноценности финских ребят! Мы — свидетели того, как в этой стране рождается особая классовая прослойка — грубые финские разнорабочие. Придите же, черт бы вас побрал, демагогические радетели финской культуры, и посмотрите, как триста тысяч финнов деградируют духовно…
— Так ведь и я же об этом… — заикнулся было Хаапала.
— Молчать, когда Лахтела говорит! — цыкнул на него Саарела.
— Шведские рабочие воспитаны в стремлении к зажиточности, обеспеченности, им надо иметь свой автомобиль, дачу, проводить отпуск за границей. Они дисциплинированные члены профсоюза и партии. У них не спрашивали, допускать ли сюда иностранную рабочую силу, и поэтому не удивительно, если они косо поглядывают на нашего брата, а порой, когда очень обозлятся, за бутылкой ругают переселенцев, которые работают, не щадя сил, да еще хотят получить какую-то долю социальных благ. Если бы шведские рабочие могли сами решать на каждом заводе, брать или не брать на работу иностранцев, они, может быть, и не стали бы возражать против нашего брата, возможно, они смогли бы даже считать нас товарищами. Но ведь у них не развито чувство товарищества даже между собой. Они пресмыкаются перед хозяевами. Хотелось бы показать им, что значит солидарность! Пойти бы трехсоттысячной колонной в Стокгольм и заявить громко, во весь голос, о своих нуждах и правах, чтобы шведы увидели, что значит единство и сплоченность!..
Хейккинен засмеялся в своем углу:
— Пойти по улицам с пением псалмов!
— Ребята, дайте досказать! — возмутился Лахтела. — Нет, черт возьми, если мы сплотимся, они не смогут больше подавлять нас! А что делают шведские рабочие? Они заискивают и пресмыкаются перед хозяевами, чтоб их только не уволили с работы, а потом надевают выходной костюм и отправляются играть в лото или смотреть на стадионе футбол, а нет, так надраивают до блеска свою машину или копаются на своем дачном участке. Первого мая они маршируют по улицам и поют «Интернационал», но как только прогудит фабричный гудок — они тише воды и ниже травы.
Ярвинен наклонился к забившемуся в угол Пелтола и воскликнул:
— Кончай, Лахтела, Пелтола плачет.
Лахтела махнул рукой и продолжал:
— И почти все они считают, что Финляндия бедная страна, потому что нас так много понаехало сюда на заработки. А раз мы бедны, то, стало быть, мы и глупы. Черт возьми, Финляндия, конечно же, и вправду бедна, если она не может принять обратно полтораста тысяч своих рабочих! Каждый из нас, конечно же, поехал бы туда с радостью, если бы там был гарантирован постоянный заработок. Каждый год в Финляндии какой-нибудь министр произносит речи о том, что, дескать, через пару лет нам будет нужен каждый работник и все финны смогут вернуться на родину. Это они уже десять лет обещают, но не нашлось пока такого министра, который сумел бы обеспечить всех работой и жильем. Ну а теперь можете тут сражаться, а я убегаю к себе на чердак, — закончил Лахтела, хлебнул из бутылки и скрылся.
Раймо сидел свесив голову и слушал голоса товарищей, все больше сливавшиеся в общий гул. Время от времени он поднимал лицо кверху, шевелил губами, словно собираясь что-то сказать, вздыхал и, широко раскрывая глаза, пытался уяснить, о чем говорят другие. Когда же Хейккинен взял его за локоть, он послушно встал и дал себя увести, слабо держась на отяжелевших, подгибающихся ногах. Кое-как они миновали переднюю, спустились по лестнице вниз, а затем через грязный двор выбрались на улицу.
21
Финская трущоба — так жители квартала называли стоящий на скале деревянный дом, хотя из десяти его квартирантов лишь трое были финны. Шведы, жители окрестных домов, предпочитали видеть это одинокое, ветхое строение издали и не вмешивались в жизнь его обитателей, разве что бросят иногда неодобрительный взгляд и скажут осуждающее слово. Мол, опять там весь дом в темноте или опять у них всю ночь горел свет в окнах. Жильцы чистеньких, вылизанных изнутри и снаружи домов приклеивали всему необычному и своеобразному ярлыки, по возможности обобщающие и обличительные — это помогало им подняться еще выше в собственных глазах и лишний раз убедиться, что они живут лучше других.
В комнате на третьем этаже, под самой крышей, лампочка горела всю ночь. Раймо спал поперек кровати, а Хейккинен свернулся калачиком на полу, подложив руку под голову. Саарела лежал в опрокинутом на спинку кресле, протянув руку за откатившейся в сторону пивной банкой. Проснувшись, Раймо уставился сперва на ярко пылающую под потолком лампу, потом увидел новые занавески с цветочками. Когда Анья в первый раз побывала у него на квартире, она сорвала старые грязнозеленые занавески, съездила в город, купила материи и В тот же вечер сшила и повесила на окно эти новые.
Раймо поднялся и сел на кровати. Хейккинен беспокойно зашевелился на полу, потом поднял голову и вскочил.
— Вот это жизнь, черт возьми! — проговорил он, потягиваясь и зевая.
— Я чувствую только горечь во рту, — сказал Раймо, потирая виски.
— У тебя водка есть?
— Вон там бутылка.
Хейккииен взял бутылку и, запрокинув голову, хватил из горлышка.
— Ух, хороша! Пусть свенссоны завидуют.
— У тебя голова болит?
— Маленько есть.
Хейккинен закурил, подошел к окну и вдруг, словно вспомнив о чем-то, поморщился:
— Ах, черт, теперь начнется!..
— Что еще? — спросил Раймо.
— С этого месяца начнут вычитать у меня алименты прямо из получки.
— Какие еще алименты? — спросил Саарела.
— Да, понимаешь, у меня же в Финляндии бывшая жена и дети.
— Так ты еще бывшую жену должен содержать?
— Деньги-то на детей пойдут, — сказал Хейккинен.
— Черта с два. Баба будет пропивать твои деньги с хахалями. Поди проверь отсюда, — сказал Саарела, отхлебнув из бутылки.
— Не надо, ребята, ругать мою бабу. Она хорошая девушка.
— Чего ж ты с ней развелся?
— Угораздило меня как-то раз связаться с одной потаскушкой, в парке ее подцепил. А она, стерва, пойди потом да и расскажи все моей женке. Ну, жена расстроилась, побежала к судье — вот и вся недолга.
— Неужели она с одного раза настолько расстроилась? — спросил Саарела.
— Да тут все так обернулось, что ей стало невмоготу. Словно все нарочно старались обидеть ее побольнее. Эта шлюха на суде встала, расставив ноги и говорит: «Конечно, был! И сношение имел! И все как полагается. А как же!..»
— Поедем в город пиво пить, — предложил Раймо.
Они доехали на трамвае до вокзальной площади и пошли по направлению к центру.
— А то, может, зайдем к Кеттуненам, Юулиску подразним? — спросил Саарела.
— Нет, бог с ней, как-нибудь в другой раз, — отмахнулся Хейккинен.
— Хоть бы пришла уже настоящая зима, — сказал Раймо.
— Жаль, что тебя Fie было здесь прошлой зимой. Снег валил и валил без конца, шведы не успевали расчищать улицы.
— Ишь ты, какой-то пижон помчался на «мустанге».
Раймо шагал впереди товарищей. Выйдя на Авеню, он остановился и стал делать знаки своим.
— Смотрите, тут какая-то демонстрация!
— Что за черт, по какому случаю эти свенссоны вышли на улицу? — недоумевал Хейккинен.
— Их тут, верно, не одна тысяча.
— Братцы, это демонстрация в поддержку Вьетнама.
— Смотрите, красные флаги!
— Пошли, что ли, присоединимся и мы к ним? — предложил Саарела.
Хейккинен пожал плечами:
— Они, черти, нашего брата и на демонстрацию не зовут.
— А как их много. Внушительное шествие.
— Могли бы объявить на «Вольво», и наши двинулись бы.
Красные флаги развевались на ветру, трепетало пламя факелов, над головами людей колыхались белые картонные щиты. Время от времени колонна останавливалась как по команде и мощные возгласы раздавались над улицей торговых дворцов.
— Что они кричат? — спросил Хейккинен.
— Черт возьми, не мешало бы сделать хоть несколько плакатикор по-фински.
— Ладно, пошли пиво пить.
Они вошли в маленькое пивное кафе.
Раймо подошел к стойке, заказал пиво на всех и сел за столик, молча слушая разговор товарищей.
— Вон пошел югослав, — сказал Хейккинен.
— Я встречал хороших югославов, — сказал Саарела.
— Да ну их, я считаю, все они воры и жулики.
— У меня они ничего не украли.
Раймо не вмешивался в разговор. Он сидел, подперев рукой щеку, и медленно тянул свое пиво. Смотрел на товарищей, как будто это были чужие, не знакомые ему люди. Опухшие, покрасневшие лица, водка, водка да водка. Все это времяпрепровождение с выпивками порядком ему надоело. «Наверно, дома, в Финляндии, сейчас уже сильные морозы. Что, если отец, шут его побери, свалится пьяный да и заснет где-нибудь в сугробе?» — думал Раймо, отодвигаясь подальше от стола. Приятели заговорили о женщинах, и тут Раймо встал и пошел прочь. Они окликнули его и делали знаки, приглашая вернуться за стол, но он показал на часы и вышел.
На остановке у вокзала было безлюдно. Раймо прислонился к обледеневшему поручню и поднял воротник. Сырой, холодный ветер пронизывал до костей. Вспомнились все холодные зимы, все бесконечно долгие зябкие вечера. Сколько раз, бывало, ему приходилось дрожать и ежиться от холода в школе, на дорожных работах, в армии. Но зато как чудесно потом первые солнечные дни весны вдруг преображали жизнь. «Что бы такое матери купить к рождеству? Может, японские часы, они здесь дешевы. Она хотела коврик на стену, но его лучше купить потом, если они переедут». Два шведа подошли к Раймо и спросили, скоро ли должен быть следующий трамвай, а когда он ответил с финским акцентом, стали выражать свое расположение, произнося по-фински скабрезные словечки. Раймо слушал их, смущенно улыбаясь, пока наконец не подошел трамвай.
Анья решила съездить на рождество в Финляндию и потому просила Раймо провести субботу в Буросе. Раймо протянул было руку, собираясь нажать кнопку звонка, как вдруг дверь отворилась и вышли двое мужчин. Быстро взглянув на Раймо, они с топотом сбежали вниз по лестнице. Ээва, подруга, вместе с которой жила Анья, выскочила к дверям в одном белье и визгливо засмеялась, наткнувшись в коридоре на Раймо.
— Что за танец живота, — проговорил Раймо, скосив глаза на худые ноги Ээвы. Анья выглянула из кухоньки:
— Это ты, Раймо? Входи!
Раймо нерешительно переступил порог. «Неужели эти парни были тут всю ночь?» — мелькнуло у него.
— Что за озорница эта Ээва, сейчас на глазах у всех сняла штаны, — сказала Анья. — Ребята принесли новые кримпленовые брюки, сперли, наверно, где-нибудь, и ей надо было их тут же примерить.
— Бойкая торговля, — проговорил Раймо.
— Кофе пить будешь?
— Если угостишь.
— Ты что, вчера пьянствовал? — спросила Анья, наливая ему кофе.
— Выпил с ребятами. Собственно, мне-то не хотелось, с прошлого раза еще в себя не пришел.
— А я думаю, отчего это Анья вчера весь день словно сама не своя? И даже на танцы не пошла, — подковырнула Ээва.
— Кто же выдержит каждый день на танцы бегать?
— Небось, если бы Рами пришел, пошла бы.
Раймо подвинулся ближе к Анье и легонько погладил ее по спине.
— Что так робко, обними покрепче, — воскликнула Ээва и залилась своим визгливым смехом. Раймо строго взглянул на нее. Анья заметила, что Ээва ему неприятна. Но Ээва была, по-видимому, очень довольна собой. Она закурила сигарету и продолжала без конца болтать что-то о парнях и о тряпках. Тогда Анья встала из-за стола и начала надевать сапоги. «Когда здесь эта Ээва, комната кажется тесной и неуютной», — подумал Раймо.
— Поедем в город, — предложила Анья.
Выйдя на лестницу, Раймо ласково поцеловал Анью в губы.
— Спасибо тебе, умница моя! А то эта Ээва может уморить своими разговорами.
— У нее только и разговоров, что о парнях да о нарядах.
— Такая пустая балаболка, как ты можешь жить с нею?
— Ас кем же еще? Разве тут можно выбирать?
— Да, конечно… — согласился Раймо. Ему стало совестно, что он упрекнул ее.
В автобусе Раймо все ждал, что Анья скажет, узнавала ли она насчет работы у «Альготса» для его мамы, но она рассказывала о рождественских подарках; наконец Раймо не выдержал и спросил:
— Ну так как, найдется работа для матери, если она приедет?
— Да, у нас берут на работу.
— А жилье дают?
— Сейчас пока ничего нет, но, говорят, после рождества должно что-нибудь освободиться. Надо тогда зайти, поспрашивать.
— Как ты думаешь, справится она?
— Ведь другие справляются. Осенью сюда приехала откуда-то из Лапландии старая женщина с пятью детьми, по вечерам они стояли у фабричных ворот все пятеро, дожидались ее.
На автобусной станции какой-то брюнет поздоровался с Аньей. Раймо удивленно взглянул на нее, а она сказала:
— Это один грек, он всегда меня подкарауливает.
Она остановилась у витрины модного магазина:
— Вот такое пальто макси мне бы, пожалуй, пошло.
— Можно купить.
— В Финляндии, я думаю, найдется пальто не хуже.
— Ты поедешь на поезде?
— Нет, меня Партанен довезет на своей машине до Оулу, а оттуда к нам в Пулккила идет автобус.
— Осталась бы ты здесь на праздники.
— Здесь и праздник не в праздник.
— Сказать, что я купил домашним?
— Ну что?
— Матери часы-браслет, а Теуво школьную сумку. Для Эйи не мог ничего придумать и купил коробку шоколадных конфет.
— Лучше бы купил широкий кожаный пояс.
Каждый раз, когда Анья останавливалась у витрин, Раймо тихонько брал ее руку и тащил дальше, и они шли и смеялись, обоим было почему-то весело. Дойдя до конца улицы, украшенной гирляндами и празднично освещенной, они купили в киоске горячих сосисок с булочкой и медленно пошли обратно, к дому Аньи.
Остаток вечера Анья и Раймо провели вдвоем в комнате Аньи, слушая радио и нежась в постели. Ээва куда-то ушла. Когда на следующее утро Анья провожала его на гётеборгский поезд, Раймо заметил у нее на шее следы поцелуев. Заглянув ей в. глаза, он тихонько спросил:
— Поедем со мной в Гётеборг?
— Нет, не могу сейчас. В январе встретимся. И прошу тебя, не пей лишнего.
Поезд тронулся, и Раймо вскочил в вагон. Он сидел у окна и смотрел на серое, низко нависшее небо, на лес и удивлялся, что почти нигде нет снега, хотя рождество на носу.
Накануне сочельника Раймо ходил в таможню за посылкой из Финляндии, а когда вернулся, увидел у подъезда елку, которую тем временем принес хозяин дома. На лестнице ему встретился Стиг, швед-алкоголик, собравшийся на праздничный вечер, организованный для одиноких. Стиг, размахивая руками, пытался объяснить Раймо насчет этого вечера и звал с собой, дескать, там будет хорошее угощение. Раймо кивал и мотал головой и кое-как сумел сказать, что не может пойти, потому что сам ждет гостя. Стиг поднял шляпу и пожелал доброго рождества. Югослав крутил в своей комнате пластинки так громко, что весь дом гудел, а у шведской четы на втором этаже, по-видимому, шел крупный разговор. Раймо послушал, послушал и пошел в свою комнату.
Открыв посылку, он нашел в ней пакет с домашними пирогами и вложенную записку:
Доброго рождества тебе от нас всех и спасибо за посылку. Не надо было только покупать такие дорогие подарки. Эти часы до того шикарные, что мне неловко их надевать, разве что по воскресным дням. Испекла тебе пирожков и кекс на праздники и положила чистую рубашку, боюсь только, не маловата ли. Нам нынче и рождество не в радость, оттого что ты не с нами, а Юсси вот уже несколько дней как запропастился куда-то с дружками, только бы на рождество не явился домой колобродить. Так что я, в общем, решила ехать в Швецию, чем скорее, тем лучше. Эйя тоже ведь может устроиться на работу, и тогда мы, конечно, сведем концы с концами. Теуво все эти дни только и говорит что об отъезде. Встречаешь ли ты рождество с Анъей? Скажи ей, что мы приедем, как только выяснится с работой и с жильем. Счастливых праздников!
Мама.
Дочитав письмо, Раймо достал из ящика сверток с пирогами и осторожно положил на стол. Кекс, завернутый в масляную бумагу, наполовину раскрошился. Раймо собрал крошки в рот и вынул рубашку, красиво упакованную, в блестящей рождественской бумаге, перевязанной ленточкой. На дне посылки лежала рождественская поздравительная открытка, которую нарисовал Теуво. «Очень вкусные пироги, — подумал Раймо, набив полный рот. — Но ведь одному не съесть. Что, если пойти и угостить ребят, оставшихся на праздники в бараке?»
С пакетом под мышкой Раймо отправился в барак «Б». В коридоре его встретил Пелтола, уже немного навеселе.
— Здорово! Кто еще остался здесь на рождество? — спросил Раймо.
— Трое нас: я, Ниеминен и Хейккинеи. Двое новых жильцов уехали домой, в Финляндию. А нам деваться некуда.
— У меня тут пироги домашние.
— Ну, черт возьми, тогда я открою бутылку! Эй, Ниеминен, иди водку пить! — крикнул Пелтола и пошел в комнату за бутылкой и стаканами. Раймо развернул пакет с пирогами. Ниеминен вышел из своей комнаты, заспанный, в одном белье.
— Ну, ты и даешь, Ниеминен! Сколько можно спать?
— А что же твоя Анья? — спросил Ниеминен.
— Уехала на праздники домой, — ответил Раймо.
— Ну, ребята, выпьем за то, чтобы проводить рождество дома, — предложил тост Пелтола и первый осушил свою стопку.
Раймо пригубил и стал пить маленькими глотками. Пелтола налил себе снова.
— Важно начать, а дальше уж оно пойдет. Ну, выпьем еще.
— Ешьте же пироги, елки-палки!
— Надо бы съездить за Мийной Вийру, привезти ее сюда на праздники. Да нет, она, наверное, со своим хахалем из Пори, — проговорил Пелтола, как бы рассуждая вслух.
Раймо допил свою стопку и собрался уходить. Пелтола начал приставать:
— Ну куда ты торопишься, чего ты там дома не видел? Посиди, выпей как следует! Это же королевский напиток!
— Нет, не буду пить, я в гости иду.
— Ну, приходи завтра.
— Хорошо, я загляну.
— Ты пойдешь на праздничный вечер к «Вольво»? Они ведь устраивают рождественский обед, — сказал Ниеминен.
— Можно и пойти, — ответил Раймо и поспешил к автобусной остановке, дожевывая на ходу пирог.
Придя домой, он надел новую белую сорочку, собираясь в гости к Ярвиненам, но вдруг почему-то бессильно опустился в кресло и поглядел в окно на сумеречное, серое, как гранит, небо. Наверно, сейчас повалит снег.
О господи, какая тоска!.. Он подошел к шкафу, достал бутылку водки и выпил несколько глотков прямо из горлышка. Потом вынул бумажник и стал проверять его содержимое. Перебрал документы, долго штудировал лечебную карточку, повертел в руках свой пропуск с фотографией — «рабочий номер сорок три тысячи семьсот сорок девять». Откусив домашнего пирога, перелистал военный билет. Зачем надо было так плотно сжимать губы, когда фотографировался?
На первом этаже послышался шум. Что там у них творится? Бегают по комнате, роняют стулья. Наверно, Стиг вернулся домой. Если ему предложить выпить, он рассядется тут и будет болтать всю ночь, от него не отвяжешься. В комнате было прохладно, Раймо поежился, пощупал батарею — чуть теплая. Он закурил, потом снова взял бутылку и выпил до половины. Торопливо докурив сигарету и прибрав на место разложенные вещи, разделся и лег в постель, завернувшись с головой в одеяло. Теперь только бы поскорее уснуть, потому что койка раскачивается и вся комната начинает ходить ходуном. Черт возьми, что это за адское пламя тянется красными языками по стене…
Утром Раймо проспал допоздна, а проснувшись, взглянул на часы и снова завернулся с головой в одеяло, как будто хотел забыть о том, что сегодня у всех людей праздник. Он встал около полудня, вскипятил кофе и побрился. Напившись кофе, надел белую рубашку и прибрал в комнате, торопясь навести порядок, как будто ждал гостей.
Потом он вышел из дому, рассчитывая побывать на празднике «Вольво». Но, постояв немного на остановке, сел на шестерку и поехал в центр. Возле больших универмагов еще сновали запыхавшиеся люди, спешащие сделать последние предпраздничные покупки, а на узких торговых улицах было уже тихо, и праздничные гирлянды и яркое освещение казались ненужными при полном безлюдье. Раймо побродил часок по городу, зашел было к Лахтела, но увидел на дверях надпись крупными белыми буквами: «Ненавижу рождество, уехал». Раймо вышел на улицу, посмеиваясь, и зашагал к остановке.
Зайдя домой и прихватив бутылку вина, Раймо отправился в бараки. Мимо промчалась роскошная машина, нагруженная пакетами рождественских подарков.
«Ишь ты! Буржуи празднуют…» — подумал Раймо. В окнах домов горели свечи. В бараках было темно. «Кто это здесь упал?» — подумал Раймо, входя на крыльцо барака «Б» и заметив на ступеньках и на перилах пятна крови. В холле на кушетке лежал Пелтола; Хейккинен и Ниеминен наклонились над ним. Ниеминен вытирал носовым платком окровавленное лицо лежащего.
— Что, он упал? — спросил Раймо.
— Да нет, елки-палки, понесло его к этой бабе! Охота была! А там ее кавалер — и сделал из него отбивную.
Раймо наклонился, и Пелтола приоткрыл распухшее веко:
— Рами, это ты? Ох, черт, как же он меня бил…
— Наш Пелтола такой охотник, что ходит и ищет, кому бы морду подставить, — издевался Хейккинен.
— Но это же просто бесчеловечно, так бить, — сказал Раймо.
— Ничего, это закаляет характер, — проговорил Пелтола, храбрясь. — Зато теперь мы и выпьем же!.. И плевал я на всех баб. Ты останешься с нами, Раймо?
— Да, мне спешить некуда.
Ниеминен принес чистое полотенце; Пелтола осторожно привстал, кряхтя и охая, повертел головой, поглядел на товарищей из-под набрякших век и попытался улыбнуться, но рот его скривился треугольничком и на треснувшей губе выступила кровь. Раймо повесил пиджак на стул и достал из кармана бутылку.
— Выпьем сперва эту, начатую, — сказал он.
Ниеминен принес стопки и кувшин фруктового сока.
Раймо быстро выпил одну, другую стопку, потом пошел и включил телевизор. Пелтола встал, проковылял в свою комнату и вернулся с полной бутылкой водки и тарелкой колбасы.
— Пейте, закусывайте, ребята, и подумаем, как дальше быть. Что там поют?
Раймо смотрел телевизор, ел колбасу и время от времени поглядывал на Пелтола. Ниеминен выпил и погрузился в молчаливое оцепенение. Пепел с его сигареты упал на пол. Раймо снял ботинки и положил ноги на стол. Пелтола подвинулся к нему поближе.
— Слушай, Рами, будем друзьями.
— Друзьями так друзьями.
— Ты ведь не предашь старика.
— Как так?
— Як тому, чтобы пить и не раскисать.
— Правильно.
— Посмотрите-ка, братцы, как у старика еще ноги ходят. И-их! — воскликнул Пелтола и начал прыгать под музыку, пока не налетел на елку. Шнур выскочил из розетки, и елка погасла.
— Эх, черт, места мало! — проговорил Пелтола, запыхавшись, и сел на край стола. Раймо встал и принялся ходить по коридору. Ниеминен незаметно скрылся в своей комнате. Пелтола потянулся, расправляя плечи, и воскликнул:
— Давайте же веселиться, о люди!
Раймо остановился, глядя на скособоченную звезду на верхушке елки, покачал головой и лег на кушетку. Пелтола задремал сидя. Проснувшись вскоре, он потрогал свою разбитую губу и стал будить Раймо.
— Проснись, проснись же, а то пропадет весь праздник!
Раймо вскочил и сел, глядя на Пелтола сонными глазами.
— Пей и не смей спать! — закричал на него тот, наливая ему водки.
Раймо взял стопку и выпил, икая. Пелтола обвил его шею руками и горячо прошептал:
— Ты ведь не бросишь меня?
— Не брошу.
— Я столько пережил!.. У меня ведь сын там, в Финляндии. Ты точно как мой сын, у него такие же темные волосы… Где-то он теперь?
Раймо сидел не шевелясь, никак не реагируя на то, что Пелтола повис у него на шее.
— Почему ты молчишь? Мы люди простые… Ты на меня не обижаешься?
— Ничего. Говори, говори, — пробормотал Раймо.
— Да, но почему ты молчишь, черт возьми?
— А что мне говорить?
— Что-нибудь, все равно.
Раймо посмотрел на лампочку. Она вдруг стала кружиться перед его глазами, раскручиваясь все быстрей и быстрей. Что он так шумит? Пелтола схватил Раймо за плечи обеими руками и начал трясти, потом вдруг отпустил и с размаха ударил по уху. Раймо подпрыгнул как ошпаренный, схватил Пелтола за горло, повалил на пол и, сев на него верхом, принялся колотить кулаками. Пелтола дергался, рычал, хрипел и взвизгивал, когда удары попадали в лицо. Раймо бил, задыхаясь от ярости, и приговаривал: «Ах ты, пьянчуга проклятый!» Потом вдруг словно очнулся и беспомощно опустил руки, не в силах перевести дух. Слезы текли у него из глаз, а кулаки были в крови. Он отполз в сторону и, всхлипывая, плюхнулся на пол. Из соседнего барака доносились песни и ругань. По телевидению показывали, как празднуют рождество в разных уголках Швеции. Набегающий с моря туман застывал вокруг бараков густым, непроглядным мраком безрадостной рождественской ночи.
22
После праздников Раймо проснулся раньше обычного, чтобы успеть заблаговременно собраться на работу и стряхнуть с себя полудремотное состояние, в котором он накануне целый день валялся на кровати в своей комнате, бередя душевные раны и терзаясь напрасными угрызениями совести. Когда встанешь у конвейера, некогда будет думать о том, каким пустым и никчемным кажется все порой. А потом Анья приедет из Финляндии и жизнь как-нибудь наладится.
Заводские прожектора освещали сверху толпу рабочих, вливающуюся в ворота. Раймо был у конвейера одним из первых. Закурив сигарету, он искал глазами Вяйсянена. Тот опоздал, прибежал уже после звонка и, схватив малый шприц, начал работать, мотая головой и ругаясь про себя.
— Сейчас не надо слишком спешить, — сказал Ниеминен.
— Почему?
— После рождества не все еще в норме, они это учитывают и пускают конвейер помедленнее.
— Кажется, опять появились новые рабочие, — заметил Раймо.
Он обратил внимание на молодую девушку, которая, сидя на корточках внутри кузова, привинчивала зеркало заднего обзора «Как это она может часами работать в такой позе?» — думал он.
На соседнем участке финский парень с каким-то инструментом, похожим на ножной насос, полез под приборную доску, а потом вынырнул оттуда.
— Что это ты делаешь? — спросил Раймо.
— В тормозах давления нет.
— А ты этой штукой подкачиваешь?
— Да, надо только нажать педаль.
Дальше работал какой-то чернявый. Он взял со стеллажа рулевое колесо, влез в кузов и затянул гайку пневматическим ключом.
— Это югослав? — спросил Раймо у Вяйсянена.
— Нет, грек.
— Он говорит по-шведски?
— Да, он уже года три работает у «Вольво».
— А кто это вон там, в зеленой форменной куртке?
— Это какой-то техник. Проверяет моторы и делает отметки в документах.
— Вон та машина твоя.
— Ладно, — сказал Раймо, взяв со стеллажа шприц. Клея выдавилось слишком много, пришлось соскребать его со стекла.
— Фу, черт, костяной нож уронил в траншею! — воскликнул Ниеминен и стал делать знаки работающему внизу югославу.
— Да возьми новый.
— Так ведь его же еще надо заточить, а то не полезет в щель.
— Ну вот, слава богу, югослав нашел его! — крикнул Вяйсянен.
— Ох, и тугая же! — воскликнул Раймо, нажимая изо всех сил, чтобы поставить накладку.
— Эту, черт побери, и молотком не загонишь.
Вяйсянен взял отвертку с загнутым концом и попытался ею отвести край резиновой прокладки, но отвертка соскользнула, оставив на эмали царапину длиной со спичку.
— Ах ты, дьявол, эмаль испортил… — выругался Вяйсянен, вытирая ветошью оцарапанное место.
— Ну что ж поделаешь…
— Теперь они эту машину отставят в сторону там, на последней проверке, и все это крыло будут заново перекрашивать.
— Ну и черт с ними, нам-то что, — процедил сквозь зубы Раймо.
— Ты пойдешь в субботу на танцы в Кортедааль? — спросил Вяйсянен.
— Если Анья приедет.
В субботу вечером Раймо встречал Аныо; в половине десятого, по расписанию, поезд наконец прибыл, и Раймо издали увидел ее — в новом черном пальто.
— Хей, Раймо, привет из Финляндии!
— Как съездила?
— Хорошо побывать дома. Вот, купила себе в Оулу макси.
— Ну и будешь полами улицы подметать.
— Фу-фу-фу, ты ничего не понимаешь в одежде. Куда пойдем?
— В Кортедаале финские танцы.
— У тебя билеты?
— Нет, но неужели при входе не купим?
— Как у тебя рождество прошло?
— Да кое-как прошло, и ладно.
— Ты пил?
— Нет, выпил маленькую бутылку вермута у себя на квартире.
На остановке какие-то южане зябко ежились, переминаясь с ноги на ногу. Раймо поднял воротник, потому что с моря дул холодный, пронизывающий ветер. Когда трамвай выехал на круг, Раймо взял Анью за руку и они побежали в прицепной вагон.
— Ты узнавала насчет общежития?
— Да, они, конечно, получат, если приедут сейчас, в январе.
— Надо завтра же им написать.
— А Веса придет на танцы?
— Нет, он остался в бараке.
— Что он, запил?
— Он в среду в какой-то пивной дал по морде одному приятелю-шведу, и тот подал на него в суд.
— Зачем же он так размахался?
— Да я бы на его месте тоже не выдержал. Швед, видишь ли, стал громко расхваливать финских девушек. Дескать, с ними лучше всего иметь дело, потому что они от бедности всегда готовы на любые услуги.
— Ну и дурак. Конечно, все шведы страшно задирают нос.
— Что-то не видно полицейского в трамвае, — сказал Раймо шепотом.
— А что?
— На этой линии по вечерам патрулирует полиция, потому что иностранцы якобы скандалят.
— Фу, я бы не могла жить в этом Гётеборге.
— Ах, проклятье!..
— Что ты?
— Ты не замечаешь?
— Что?
— Мы с тобой все время говорим шепотом. Послушай вон тех итальянцев, они не стыдятся своего языка и плевать хотели на шведов.
— Да ну, бог с ними. Нам-то зачем кричать? Как говорим, так и говорим.
— Боже мой, ты смотри, какая толпа, — сказал Раймо, показывая рукой. — Неужели это все на танцы?
— Мы с тобой не попадем.
— Пойдем встанем в очередь.
— Просто все ужасно неорганизованно. Смотри, что творится!
Когда Анья и Раймо выбрались на край площади и попытались посмотреть через головы людей, что происходит у входной двери, какой-то высокий мужчина с клинообразной бородкой оглянулся на них и сказал:
— Безнадежное дело. Говорят, внутрь набилось уже человек пятьсот, и теперь администрация думает, как бы хоть часть из них выпереть вон.
— Как же получилось, что все вдруг сюда пришли?
— Смотри, площадь оцепляет полиция! Сейчас они начнут наводить порядок, — шепнул Раймо.
— Пойдем отсюда.
Кто-то в толпе закричал:
— Не напирайте там, черт возьми!
— Давай постоим и посмотрим, небось это не запрещено, — сказал Раймо.
Черно-белая полицейская машина остановилась на углу улицы. Двое полицейских в кожаных куртках вышли из машины и стали прохаживаться сзади толпы. В это время дверь клуба открылась и все те, кого не мог вместить зал, хлынули оттуда на площадь, толкаясь и протискиваясь через плотную, напирающую со всех сторон толпу. Раймо оглянулся на полицейских, которые остановились почему-то прямо за его спиной.
— Идем, Раймо, пошли отсюда, — занервничала Анья.
Стоявший рядом рослый, плечистый парень, размахивая руками, ругался:
— Елки-палки, какого черта еще эти фараоны сюда явились! Только их не хватало! Тут половина трезвых, а половина выпивших, стало быть, игра равная. А он, ребята, кажется, понимает по-фински, этот фараон-свенссон с дубинкой. Смотрите-ка, как он рожу скривил.
— Человек может стать полицейским, но полицейский уж никогда больше не станет человеком, — добавил кто-то сбоку.
«Теперь они сюда поперли», — успел подумать Раймо, когда толпа перед ним вдруг стала пятиться. Он отступил назад, оглядываясь, и увидел прямо перед собой полицейского, тут его толкнули сзади, и он упал полицейскому под ноги. Полицейский отскочил и выхватил дубинку. Толпа двигалась стремительно, второго полицейского оттеснили и потащили в сторону. Раймо попытался встать, но полицейский трахнул его дубинкой по голове.
— Он дерется! — Раймо взвыл от боли и поднял руки, прикрывая голову, но полицейский крепко стукнул его по рукам, раз и другой. У Раймо все поплыло перед глазами, он упал на мостовую и только услышал, как разбилась бутылка в кармане.
— Помогите, избивают! Анья, уходи скорей! — кричал, чуть не плача, Раймо.
Второй полицейский вырвался из толпы и побежал звать своих на подмогу. Тот полицейский, что бил Раймо, с перекошенным лицом отступил к машине, все время размахивая дубинкой и скрипя зубами, и ругая на чем свет стоит «окаянных финнов». Завыли сирены, и на площадь влетели два полицейских автобуса, из них высыпали полицейские с собаками и бросились на толпу. Раймо, хромая, поспешил убраться подальше и уже было скрылся за углом, но один полицейский помчался за ним с собакой, догнал и схватил за шиворот.
— Анья, сюда!.. Скажи ему!.. — кричал Раймо. Но полицейский натравил на него собаку, больно выкрутил руку за спину и затолкал в машину. Раймо кусал губы и чертыхался. Слезы текли у него из глаз, а рука горела как в огне. «Избили, черт бы их побрал, ни за что», — повторял Раймо, когда полицейские посадили в машину еще четырех финнов и повезли их в участок. «Ух, идиот, поглазеть захотел, болван этакий», — ругал себя Раймо.
Дежурный по участку быстро взглянул на финнов, и один из полицейских обыскал их. У Раймо нашли в нагрудном кармане осколки винной бутылки, а у других финнов все искали ножи. Раймо снял рубашку и посмотрел на свою правую руку. На ней вздулись две толстые красные полосы. А из левого локтя текла кровь. Полицейский в рабочем комбинезоне отвел Раймо в отдельную комнату, и там какой-то в штатском стал осматривать его руку. Раймо попытался объяснить по-шведски, что полицейский бил его дубинкой.
— Ты сопротивлял представитель власть, — сказал человек в штатском.
— Я ничего не делал.
Полицейские посовещались друг с другом, и Раймо услышал, что тот, в штатском, велел свозить его в госпиталь, а потом доставить на допрос. Раймо закурил, сел и стал ждать. Через полчаса пришел третий полицейский и сказал, что машина готова. В госпитале Раймо сразу провели к хирургу. Врач осмотрел его руку, прощупал опухоль и велел сестре перевязать. «Надо у него получить справку о побоях», — подумал Раймо, и, пока сестра хлопотала возле него, он попытался объяснить:
— Полицейский бил.
Сестра промычала что-то невнятное, продолжая делать свое дело. Раймо подыскивал слова, тщетно пытаясь составить из них предложение, но смог лишь несколько раз тихо повторить: «медицинская справка»; однако никто не обратил на это ни малейшего внимания. Полицейский стоял у двери, посмеиваясь и играя своими перчатками.
— Сегодня у нас опять был финский спектакль.
— Это все пустяки, — говорила сестра. — Пожалуйста, только не привозите к нам с разбитыми черепами и вспоротыми животами.
«Где же мне взять переводчика?» — думал Раймо. Полицейский снова привел его в участок и что-то сказал дежурному. Тот посмотрел на Раймо и спросил:
— Ты говоришь по-шведски? Тебя будут допрашивать.
— Мне нужен переводчик, — потребовал Раймо.
Дежурный позвонил по телефону и, положив трубку, кивнул полицейскому; тот отвел Раймо на второй этаж, постучал в дверь кабинета и велел Раймо войти. За большим конторским столом сидел тучный мужчина в штатском, с сигарой в зубах. У края стола сидел пожилой человек в темном костюме, он представился:
— Моя фамилия Пелконен. Я переводчик.
Следователь заправил бумагу в машинку и предложил Раймо сесть напротив. Раймо сел, положив перед собой руки, сжатые в кулаки, и стараясь сосредоточиться, чтобы яснее представить себе все, что произошло в этот вечер. Следователь спросил у него имя, год рождения, адрес, место работы, имя отца. В это время в дверь постучали и вошел полицейский, который бил Раймо. Он положил на стол следователя исписанный лист бумаги и тотчас удалился, ни на кого не взглянув.
— Так. Расскажите, что вы делали сегодня вечером.
Раймо начал рассказывать, и переводчик переводил фразу за фразой. Следователь посасывал сигару и не спеша стучал на машинке. Раймо рассказывал о столкновении на площади перед входом в дансинг; следователь, сложив губы колечком, медленно выпустил изо рта струю дыма и сказал:
— Вы сопротивлялись представителю власти и учинили беспорядки в общественном месте. Согласно этому рапорту, вы пытались повалить на землю постового Перссона.
— Скажи ему все слово в слово, точно так, как я говорю, — вновь обратился Раймо к переводчику. — Я стоял и ждал, когда начнут пускать в клуб, а этот полицейский подошел и стал сзади. Потом вдруг из дверей повалили люди, я повернулся, а меня сзади толкнули так, что я упал под ноги этому полицейскому, а он стал колотить меня дубинкой.
— Почему вы сразу не отпустили руки?
— Я ни за что не держался.
— Что же вы делали?
Раймо показал жестами, как он упал и как ноги полицейского оказались между его вытянутыми руками.
— Все-таки вы хотели повалить Перссона на землю.
— Зачем бы я стал валить его?
— Может быть, он сказал вам что-нибудь?
— Ни слова.
— Может быть, вы ему что-нибудь говорили?
— Нет.
— Что-нибудь выкрикивали?
— Кто-то там что-то выкрикивал, но не я.
— А почему вы не упали куда-нибудь вбок?
— Да как же можно упасть вбок, если сзади толкнули?
— А почему вы хотели убежать?
— Я не убегал, а отошел в сторонку, чтобы не затоптали.
— Перссон утверждает, что вы пытались повалить его и ему пришлось ударить вас в целях самообороны.
— Он бил без всякого повода.
— Можете ли вы назвать кого-нибудь из свидетелей происшествия?
— Нет, я не видел там никого из знакомых, — соврал Раймо.
— Разве с вами не было девушки или товарища?
— Нет, не было.
— Я прочту вам протокол, и вы можете сделать поправки, если что-нибудь не так, — сказал следователь и начал читать.
Когда он прочел и переводчик перевел, Раймо посмотрел сначала на следователя, потом на переводчика.
— Скажи ему, что я не сделал шага вперед, а упал тут же, где стоял.
Следователь внес в протокол исправление и взглянул на Раймо, не вынимая сигары изо рта.
— Вы можете идти, — сказал он. — Дело будет передано в суд.
Раймо вышел в коридор, сбежал вниз по лестнице и прошел через дежурное помещение к выходу. «Гады, избили ни за что ни про что!.. Где-то теперь Анья?» Раймо сел в трамвай и, сощурясь, посмотрел в окно на город, сверкающий холодными огнями. Губы его плотно сжались, и глаза превратились в узкие щелочки.
23
Лучи утреннего январского солнца пробивались сквозь грязное оконное стекло, скользя по лицам четырех спящих мужчин. Раймо продрал глаза и увидел над собой потолок. Глаза, казалось, были засыпаны песком. «Ой, черт, неужели это известка с потолка сыплется?» Голова была словно свинцом налита. Раймо повертелся и сел на своем ложе — внесенном в комнату старом сиденье автомобиля.
В понедельник Раймо пошел в медицинский отдел «Вольво», рассчитывая получить справку о побоях. Он сказал о своем деле финской сотруднице, но та презрительно фыркнула:
— Здесь тебе не адвокатская контора! И неужели так необходимо было связываться с полицией? Если не нравятся здешние порядки, так поезжай себе обратно в Финляндию.
Раймо ушел от нее, хлопнув дверью. На приеме у врача он соврал, что повредил руку в небольшой автомобильной аварии. Врач осмотрел его руку и выписал освобождение от работы на неделю, назначив домашнее лечение. Раймо пришел домой, достал пол-литра и начал пить.
Приятели спят как убитые. Вот этот вчера все твердил: «3-запомни, д-друг любезный, что ты не г-где-ни-будь, а в Г-Гётеборге».
Раймо встал и посмотрел на себя в зеркальце от автомобиля, прибитое гвоздями к стене. Пошарил в карманах, нашел десятку и тихонько вышел. Солнце слепило глаза, и он остановился на углу, глубоко вдыхая свежий утренний воздух. Из узеньких улочек стали появляться заспанные мужчины, собираясь у кафе-пивной в ожидании открытия.
Раймо достал сигарету и попросил огонька у дряхлого, трясущегося от старости человека. Тот долго доставал зажигалку и несколько раз чиркал ею, все время бубня себе под нос, что «сейчас, скоро уж они откроют». От вокзальной площади шли трое мужчин. Один из них — без шапки, молодой, рыжий — шел на широко расставленных ногах и ругался на чем свет стоит.
Старая женщина в синем халате открыла дверь, и посетители вошли в кафе. Раймо заказал бутылку пива и сел за столик у входа. Соседний столик заняли двое мужчин и хорошо одетая женщина. Раймо обрадованно улыбнулся, когда услышал, что они говорят по-фински.
Вдруг женщина стукнула кулаком по столу:
— Верите ли, ребята, что я из благородного рода?
Ни за что не догадаетесь из какого. Сказать?
— Валяй, говори.
— Не хочется хвастаться.
— Уже ведь похвасталась.
— Да, но вы можете заметить, что я свободно говорю по-шведски.
Женщина повернулась к Раймо.
— Är du svensk?
— Нет, я финн.
— Не будь же таким мрачным, мальчик мой! Ведь еще вся жизнь впереди.
Раймо поднял свой стакан и оглянулся. С улицы с шумом ввалились четверо финнов и сразу же направились к пивной стойке. Набрав полные руки пива, вошедшие сели за столики, продолжая громко разговаривать.
Парень в галстуке спросил мужчину постарше:
— Ты работал сегодня в ночь?
— Нет.
— Значит, сегодня заступишь?
— Неохота заступать, уж больно погода хорошая.
— Мы с моим напарником неплохо сработались.
— А что?
— Эйкка здорово шпарит по-шведски, он обо всем договаривается. А я насобачился с электросваркой.
— Ну не чертовы ли это штучки: финского лесоруба превратили в электросварщика!
«О господи, что это за жизнь? — думал Раймо. — Кому это нужно? Кому польза, кому какой прок от этого? На кого мы все тут работаем? Неужели невозможно, в конце концов, устроить так, чтобы люди могли жить и работать у себя дома?»
Раймо допил свой стакан, вышел и побрел по пустынным улицам к длинному арочному Эльвсборгскому мосту. Теперь, черт возьми, придется ходить пешком, раз все деньги пропил. На узеньких улицах пахло мочой, и у стен домов поблескивали осколки пивных бутылок. Над заливом клубился редкий туман, и слабый ветер относил его к тому берегу. Сквозь туман проступали краны, неясно виднелись очертания доков. По мосту мчались автомобили. «Как это получилось, что я просадил все деньги?»
На мосту Раймо все прибавлял шагу и наконец пустился бегом. «Проклятый мост, он никогда не кончится! Выгнулся дугой над морем, уходит в туман. Эх, шут, а что, если прыгнуть вниз, — подумал Раймо и остановился, подойдя к перилам. Он посмотрел вниз, на проплывающий в тумане пароход, и крепко вцепился в поручень, как будто набегающее облачко могло столкнуть его с моста. — Проклятье, как все шатко… — Слова не шли, застревали, словно примерзая, как язык к холодному железу. — Если мама переедет сюда, все как-то наладится… Анья обещала приехать в субботу…» Стиснув зубы и глядя прямо перед собой, он зашагал дальше, навстречу светлому пятнышку солнца, едва видному над хаосом бетона, стали, гранитных скал, грязной воды и воздуха, непроглядного от тумана и дыма.
