Настороженность ко всему новому. Нерешительное любопытство, которое я испытывала, сперва к Халланду, потом к дому, где нам предстояло жить вместе, к саду, — все было нашим, однако я медлила. Такой вот способ восприятия, не без оглядки. Закуковала кукушка — я даже вздрогнула. Кукушка должна куковать вдалеке, а не в саду на дереве. Я всякий раз думала: что же кукушка вещует? смерть… сколько осталось жить. И сейчас тоже подумала, правда с неким облегчением. Бо смерть здесь уже побывала. Или это она теперь кукует мне? Я боязливо прислушалась. Меня и тут не покидала нерешительная осторожность — к тому, что Халланд умер, и к тому, что будет дальше. Еще труднее было осознать, что Халланда застрелили. Я и не пробовала осознать это по-настоящему, скорее постаралась с себя стряхнуть. Похоже на страх, но мне не было страшно. Вдобавок ко всему умирал мой дедушка, я так по нему тосковала, только мне совсем расхотелось его видеть, и я больше ничего не чувствовала, ни горя, ни тоски. Надо ли мне отправляться в дальнюю поездку, чтобы подержать за руку человека, годами меня отвергавшего? Конечно надо. Но не хочется.

Я поднялась наверх, в кабинет Халланда. Постояв немного, села на его стул, закрыла глаза, принюхалась — ничем особенным не пахло, ну может, чуть-чуть пылью, чуть-чуть теплым деревом от письменного стола. Справа и слева под столешницей были тумбы с жалюзи, в обеих торчали ключи. Я повернула тот, что слева, жалюзи с грохотом упали. Ящики оказались почти пустыми. Несколько писем, несколько брошюр, несколько разрозненных фотографий: сад, вид на фьорд, я, на одной — его мать. А той, с теленочком, не было.

Тумба справа была набита бумагами, имеющими отношение к его фирме: налоговые декларации, старые путевые листы. Я в эти ящики никогда не лазила, но у меня не возникло чувства, будто я на чужой территории, я могла совершенно спокойно туда заглянуть. Там лежали два знакомых ключа, «Ruko» и обычный, только на бечевке. Он прикрепил к ним записочку: «дубликат». Я сразу же их узнала, они были похожи на те ключи, которые нашел в кармане у Халланда и показал мне Фундер. Повертев в руке, я положила их назад и подняла жалюзи. Встала — и села, отперев, выдвинула ящик и, вынув ключи, спрятала их в карман. Оставив тумбу открытой, я начала было спускаться вниз — и вернулась. Один за другим я выдвигала ящики и исследовала их содержимое, не зная хорошенько, что ищу. Клочок бумаги, где написано: это ключи от того-то и того-то. Такого клочка бумаги я не нашла.

— Прекрати! — сказала я себе. — Прекрати!

Я легла грудью на стол и, опустив голову на руки, долго сидела, вдыхая запах дерева.

Фундер дал мне свою визитку с номером, по которому я могла позвонить. Я почти ожидала, что полиция снова явится. Разве им не положено осмотреть вещи Халланда, расспросить о его образе жизни, проверить, кто я такая, проверить хоть что-нибудь? Человек со штуцером разгуливает на свободе и должен быть найден. Здесь они его, разумеется, не найдут. Я нашла какие-то ключи. Но полиция их уже обнаружила. Я не стала звонить.

Мне необходимо было чем-то заняться. Хотя бы прогуляться, купить еды. Когда я выходила, справа некто влетел в дом с таким шумом, как будто он вышиб дверь. Уж не от меня ли он прячется?

Светило солнце, было холодновато, на главной улице я увидела на рекламном щите неясное лицо Халланда. И надпись: КТО ЕГО ЗАСТРЕЛИЛ? Откуда они взяли эту фотографию? Возмутившись — это напоминало одну из будничных вспышек гнева, которым я была подвержена, — я хотела войти в магазинчик и спросить у них, что это значит. Разве Халланд не делал здесь покупки на протяжении многих лет, — они что, забыли приличия? Но поймут ли они слово «приличия»? Развернувшись на каблуках, я устремилась в противоположную сторону, отыскала тропинку, спускающуюся прямо к реке, и задышала уже ровнее. Мне еще рано показываться на люди. Что я себе думала? Ничего. Часть сознания простаивала, другая же — молола-перемалывала объяснения и строила мрачные догадки, но я не поддавалась. Нащупав в брючном кармане чужие ключи, я стиснула их и пошла бродить по маленьким улочкам. Сзади послышался шум машины, ВОТ, сейчас меня собьют — и что я при этом почувствую? Закричу ли я или же просто упаду? Однако ничего не произошло.