Из темноты махнула рукой фигура в кожаном балахоне. Троица санитаров залезла внутрь, а я, выделив старшего, протянул ему руку.
— Саблин.
— Булик.
— Что?
— Булик, — повторил фельдшер, глядя в сторону.
Казалось, что мучает и гложет его то, что у всех фамилии как фамилии, а у него такая вот — Булик. И вид у него был какой-то рыхлый, как у спившегося грузчика.
На построении ощущение водянистости Булика заметно усилилось. Даже «синие фуражки» усвоили задачу быстрей, чем этот горе-спец, и разошлись по точкам. Их роль сводилась к недопущению паники, если будут «пугающие природные эффекты». Так им, во всяком случае, объяснил Миронов.
— Да ты не волнуйся за милицию, — нахально светил Пашка в темноте медалью «За боевые заслуги». — Люди надежные.
И напоследок уверил в наличии у каждого второго соответствующего оружия. Вспомнив чудо-пистолет Ганчева, я успокоился.
— Вы поняли свои обязанности? — мучил Руис Булика.
Военфельдшер тоскливо отвечал:
— Осмотр больных и раненых инфекционного отделения. Проверка ожогового. Проверка пункта переливания крови. Если есть сомнения, брать пробы, оставив у подозреваемого охрану.
— РУНа, где у тебя должна быть? — спросил Михей вялого медика.
— Вот тут.
— А чего ты ее в мешке держишь? — не отставал Михей, глядя, как Булик копается в объемном саквояже. — Проверял?
— Сейчас проверю.
Булик, наконец, поставил акушерский чемоданчик на землю после безудачных попыток извлечь искомый прибор.
— Не нравится он мне, — поделился Михей сомнениями и подозвал еще одного санитара, блондина с тонкими усиками. — Это у Булика вашего всегда состояние такое?
Блондин ответил:
— Нормальный мужик, спокойный. Просто работы много…
Когда санитары пошли к главному корпусу, испанец долго смотрел им вслед.
* * *
Комиссар госпиталя Чижов действительно был засранцем. Причем засранцем полным, без единого белого пятнышка. Стуча кулаком по фанере и скрипя костылем, он орал на нас в своем здоровущем кабинете, в который можно было запросто впихнуть добрую часть «тяжелых» из коридора.
— Не позволю! — орал бездельник. — Не имеете права узурпировать полномочия руководства НКПС! Мы только им подчиняемся и нечего махать здесь своими бумажками.
Михей собрал разлетевшиеся из чижовских рук документы, а я вежливо напомнил, что все учреждения в городе подчиняются военным властям:
— Приказ № 132 никто не отменял, товарищ комиссар.
— Не надо! Не надо меня приказами напугивать. Вы идите туда, где расположены учреждения, приписанные к вам.
— Мы отправимся туда, куда нам приказывают, — опять выложил я на стол бумаги из медсануправления. — И если вы будете препятствовать, дойду до штаба фронта.
— Иди куда хочешь, понял?
— Ага. Только и ты запомни, что в рапорте я укажу на интересные детали. Смерть пациента… к примеру, Ишутенкова, наступает 10-го сентября, а оформляется, к примеру, 14-го. А сколько таких Ишутенковых? А куда их провиант идет?
За несколько секунд чижовская харя изменилась разительно. От подъячего неподступного хамства до умильных складочек на краснеющей шее.
— Ну что ж так-то сразу, — моргал закисшими глазками Чижов. — Мало какой недосмотр — хозяйство большое!
— Да в нем мужиков-то, артельщик да я, — продолжил за него Сарафанов.
Комиссар аж побелел:
— Ты что это… Ты на что это намекаешь?!
— А так. Писатель этот уж больно нравится. Только он, бедняга, роман свой уже в Сибири заканчивал.
Чижов пыхтел, как богатырь перед расписным камнем: прямо пойдешь — себя или коня загубишь, в сторону свернешь — может, обойдется, а назад — так уж наверняка все хорошо устроится. Недосуг мне было ждать, когда этот хряк определится, что ему делать, поэтому сказал, забирая в планшет липовые мандаты:
— Ваш госпиталь у меня по маршруту последний в связи с удаленностью. Предлагаю разойтись мирно. Я сегодня-завтра осмотрю помещения и территорию. А насчет раненых — думаю, двадцать койко-мест в крайнем случае.
Для Чижова это был выход и, обрадовавшись благополучному разрешению от тягости, он даже предложил перекусить с дороги.
— Спасибо. Если можно — позднее.
Раскланялись мы, как собаки с боровом — скаля зубы и хрюкая, — а за дверью уже переминался Вадик Егизарян. Это его информация о темных делишках позволила уладить вопрос, не поднимаясь в высокие кабинеты.
— Ничего не понимаю, мужики, — жаловался Вадик. — Зачем мы тут! Ведь ноль почти.
И не обращая внимания на персонал в халатах серой белизны, включил асинхронизатор. Стрелка действительно тупо указывала в середину шкалы.
— Передвижной станцией тут проверяли, — добавил Руис, — то же самое.
Егизарян поведал, как за эти дни он обошел все, что можно, включая клозеты и морг, и везде, даже в «тяжелых» палатах, где обычно всегда есть черный след, больших отклонений от зеро не наблюдалось. Хотя есть, вроде, место — над перевязочной находится исследовательско-операционная лаборатория. Пол-часа назад там так «полыхнуло», что Вадик сразу помчался на второй этаж. Но ничего — девчонку какую-то опрерировали. РУНой замерили — больше никаких фаз не было.
— Обычный пациэнт женского пола.
— А! Ну тогда понятно, чего ты задержался — пол определял. Наощупь? — поддел Сарафанов.
Вадик, когда злился или волновался очень, переходил с чистейшего русского на неподражаемый армянский акцент:
— Зачем обижяешь, да?! Гизарян туда! Гизарян сюда! Сводка давай. БАК-анализ давай, голова раненый триста штук списка тоже давай!
Он еще долго махал руками, загибая пальцы и громко цокая, пока не подбежал к нам аптечный дедок и, оживленно споря, они ушли вверх по лестнице.
— Безобразие, товарищ Егизарян, бюрократизм, — нажимал дед, тряся пачкой листков, а несчастный Вадик, вынутый, как головешка из печи спора, шипел:
— Я объясняль вам, товарищ Габер…
— Влип медик, — пожалел его Михей.
— Nobless oblige, — сказал Руис.
— Не знаю, Хавьер. Как бы нам этот «оближ» боком не вышел. Дело надо делать, а Вадик дурку валяет, провизор хренов! — распалялся Михей.
Егизарян сидел в госпитале с железнодорожным мандатом, изображая московского проверяющего фармацевта, и много чего выяснил. Сарафанов зря его подначивал. Беда в том, что от этих сведений толку было чуть. Ну, какой прок в знании того, что больница запитана от 35-ти киловольтной подстанции напрямую от расконсервированного трансформатора. Или на что мне схема канализационных люков, если даже примерно не ясно, где может ударить нечисть. Сообщения по оптикомеханической связи были так же унылы: «В запрошенном вами секторе видимых изменений нет».
Сарафанов аж пританцовывал порой вблизи перевязочных пунктов и прочих мест, где мог показаться кончик вражьего хвоста. Затрушенную бузину около ограды он исследовал минут двадцать, мирного жителя с перевязанным коленом раз пять обошел с РУНой, подозрительных окликал так, чтоб оборачивались через левое плечо. Никаких сдвижек!
— Чепуха, — жаловался Михей Руису, откровенно зевавшему на крыльце. — Вроде пустой объект, как лыжная база летом, а мнится, будто лежишь под тулупом и ногу страшно вытянуть…
Испанец отвечал сонно и невпопад, хвалил восходящее солнце, дающее «миллион на миллион» видимости и выражал общую с Пашкой Мироновым позицию, что до полудня нас с железнодорожки снимут — чего держать спецгруппу на заведомо дохлой точке?
— А чего тебе здесь не нравится? — заражаясь руисовой зевотой, спросил я. — Дыши себе воздухом.
— Спать хочется. К полудню у меня сто часов будет морфоресурс.
— Ну, пойди, вздремни часок, я покараулю.
— На ногах переходит, — вмешался Сарафанов. — Заснет, из «катюши» не разбудишь. И потом — хоть режь меня, но дрянь какая-то здесь имеется. — Михей озабоченно потрогал мочку уха. — Я такое уже проходил: идешь — и все вверх-вниз, аж в глазах прыгает и будто земля сама двигается. Чудно!
— Тебе, Михей, тоже пора на боковую, а то скоро будешь ловить чертей шапкой.
— Ладно, прорвемся.
Встающее над головой солнце расслабляло, делая движения рук и ног вялыми и немочными. В конце концов, я прогнал испанца отдыхать. Но заменял его недолго. Веселый и противно-бодрый Вадик сказал, что меня вызывает Евграф. По телефону. Проглотив несколько таблеток, я пошел к аппарату.
— Дрыхните, сволочи? — вялым раздражением чмыхнула трубка.
— На страже, товарищ подполковник. Бдим.
— Да знаю я твою стражу, когда-нибудь проколетесь. А все почему?
— Почему?
— Потому что сонный — значит мертвый.
— Ну и дали бы часов двадцать, а то…
— Обязательно дам. Еще два дня и отдых всей группе. Новое что есть?
— Ничего особенного. Только Михею все ненормальности мерещатся.
Полюдов опять чмыхнул и унылым голосом велел явиться в контору — есть важные вопросы.
На Финляндский вокзал ехала больничная полуторка и, выгнав из кабины некоего административного товарища в картузе, я продремал на ухабах почти весь путь.
* * *
Надо было отдать начопероду фотокарточку Астры и узнать к чему, собственно, вся эта активность в железнодорожной больнице. Сидя у кабинета Полюдова я стал припоминать оперсводки. Со времени последнего прорыва темных прошло немного времени. Но в том районе периметр зачистили на 100 % — после происшествия на Пискаревке, в результате которого я угодил к Осипову. Вообще активность ОРВЕРов как-то стухла. Сама собой. И еще стали находить их трупы. Случалось это в разных районах города и с разными типами чужаков; не повреждая оболочку, что-то высасывало их энергию. ГНТО на ушах не то что ходило — бегало, но понять ничего не могло.
Евграф явился с какого-то совещания. Меня он принял тепло и, можно сказать, по-родственному, но как-то с грустью. Оглядел, вскинув очки, по спине похлопал и даже не стал прятать разложенные на столе документы. Наоборот, присовокупил новые.
— Смотри, Андрюша… мрут наши подопечные. Мрут, как мухи. Это в Колтовских банях, это прям возле Дома заключения на Шпалерной — даже повернуться не успел, а здесь вообще сказка. «Птицелова» помнишь?
«Птицелова» я помнил. Столь оригинальное прозвище он получил от Мальцева. Он беседовал с первым избежавшим смертной участи — одиноким стариком, державшим канарейку. Когда чужак взял его в оборот, птичка вылетела из клетки, перевернутой взмахом руки. И боль, по словам потерпевшего, «лопавшая голову», отступила. Может, домашних питомцев не переносил ОРВЕР, может, что другое, но Мальцев потом схохмил про «птичек побежал ловить». Так и прилипилось прозвище «Птицелов».
— Так вот спекся болезный. В прямом смысле. Видел когда-нибудь, что остается от призрака при самовозгорании?
Просмотрев листки со всякими замерами, я остановился на фотографии. Делали такие при помощи особого света и не очень хорошо они читались. Четко распознать можно было лишь энергоугольник с показаниями — нечто вроде двуцветной линейки на судмэдэкспертовских фото.
— Кто ж его так? — спросил я, разглядывая ядовитого оттенка брызги на гальванопластике.
— Да кабы знать…
Евграф чмыхнул и «порадовал», что к появляющимся трупам ОРВЕРов добавились пропадающие люди.
— Пропадут, а потом снова появляются. Но уже другие.
— Что значит другие? С рогами и хвостатые?
— Хвостов пока не выявили. Зато почти полное изменение психики — знаешь, как «блефазол» действует?
В том, что это не психическое расстройство, начоперод был уверен, потому как все пропавшие-найденные имели сходную черту.
— Недоделанные они какие-то, — сказал Евграф, раскуривая трубку.
— Недоделанные?
Определение меня заинтриговало. Но Полюдов и сам не мог объяснить толком. Он переложил бумаги на столе, засунул очки в длинный кожаный футляр…
— Ну, ущербные. У одного глаз перестал открываться, другой всех ногтей лишился, третий был рыжий — стал вдруг блондином. И все заторможенные: с виду люди, а присмотришься — чисто манекены плохого качества. Как скопировали всех где-нибудь по-быстрому и выпустили к нам.
— А «всех», это…
— Шесть установленных случаев. На фабрике за Обводным… В амбулатории тамошней у нас «маячок» сигнализировал вовремя.
Еще более странным оказалось то, что пятеро были просто недоделанными, а шестой заимел… двойника! Андрей Иванович Никитин, калибровщик 4-го участка, был заперт вместе с другими «установленными». А вскоре слонялся по цеху. Побежали смотреть — сидит под замком. Побежали привести этого второго Никитина — исчез. Но видели его многие, а некоторые разговаривали и даже дотрагивались руками.
— Сейчас «недоделанных» обследуют, сам понимаешь… А они сходят с ума. Да… — Евграф растерянно повертел в руках трубку, будто не знал что с ней делать. — В общем так. В районе больницы НКПС все замерьте еще и по вот этим вот исходникам, — начоперод протянул бланк маршрут-задания. В корпусах проверить людей; старший медперсонал включительно. Не задерживаться. Если ничего нет, елозить не требуется, работы и так много. Обязательно проверься у Грюнберга. Простые советские люди, — начоперод хмыкнул, — от обычной воды в обморок не падают. Даже если вода со Шмеллингофа.
— Так, может, там вода не совсем обычная, — в ответ хмыкнул я, вспоминая недавнюю историю с пожаром.
— Воду тоже проверим. Но заметь — кроме тебя, водобоязливых больше не сыскалось… Ладно… фотографию своей подруги принес?
— Невесты, товарищ подполковник.
— Скажите пожалуйста — неве-е-сты. Свадьба когда?
— Так это… завтра. 24го запись.
— Быстрый какой!
— Мы, Евграф Еремеевич, еще год назад решили — как только Астре будет восемнадцать, сразу идем. Вот завтра и…
Хотел я спросить Полюдова о той девчонке, которой надевал он кольцо в «скворечнике» восемнадцать лет назад. Была она, или это просто почудилось мне в мираже воспоминаний. Если была — то кто. Если нет — почему тогда кажется такой знакомой ее фигура и привычны движения. Что это за день был: сентябрь — помню, что было какое-то еще событие тоже помню, но вот какое?! Видел ли он сектантов и их конопушную «мадонну», била ли молния в небо… Однако уж больно сумрачным выглядел Евграф. Обратную сторону фотографии сначала глядеть стал. Отложил. Снова раскурил трубку и велел из больницы звонить, обращать внимание на симптоматику пациентов: если такие же недоделанные обнаружатся — вязать.
— Скоро не то что в людей, а даже в «наших» демонов кто ни попадя вселятся будет, а мы и не заметим.
— Да как такое возможно?!
Полюдов развернул к себе изображение Астры. И будто непоправимое что-то случилось с Евграфом: он смотрел замершим взглядом, а на лице проступала чернота.
Наверное, даже статуя имеет чувства. И кто знает, не есть ли завершающий удар молотка скульптора первым вздохом мраморной жизни. А вдруг статуи мыслят подобно людям? Боятся дождя с грозой, любят, стареют, умирают. И испытывают свое, неорганическое смятение… Скорее всего, такое же самое было выражение лица у Командора, встретившего донну Анну.
— Возможно, — окаменело сказал Полюдов, стерев каплю крови с прокушенной губы. — Если демон может вселиться в кого-то, почему «кто-то» не может вселиться в демона?
* * *
Между деревьев вскоре мелькнул главный корпус. Бегло проверив территорию железнодорожной больницы, я поднялся на второй этаж. Милиционеров не было вовсе, Булик с санитарами пропадал неизвестно где, а мои дулись в треньку с Пашкой. Только умный Вадик Егизарян листал сборник Института переливания крови, временами чёркая страницы красным карандашом.
— Товарищ командир, — ухарски вытянулся Михей, — за время вашего отсутствия ничего не случилось, — и уже абсолютно серьезно, без деланного подобострастия, добавил: — периметр наблюдения стабилен.
А Руис прикрыл ворох цветных бумажек разного номинала.
— Я вас в трибунал сошлю. Выбрали время!
— Поздравляем с поимкой злодея Рожка Анисимова, товарищ командир!
— Вольно!
Мы рассмеялись, а Вадик закрыл «сборник» и спросил, когда будем сниматься с точки. Я плюхнулся на широкое соломенное кресло и поинтересовался:
— А сами-то чего думаете?
— Домой, в родные палестины, — зевнул Пашка Миронов, — здесь глушь полная. Всем надоело карболку нюхать, кроме Сарафанова.
— А ты где своих мильтонов рассыпал?
Миронов почесал голову.
— Трое спят, трое на вахте, а еще один сторожит Булика.
— Что с фельдшером?
— Спятил фельдшер. Фигуры ему какие-то мнятся в районе Пискаревки. Ходят, говорит, черные старухи по Шафировской дороге, нас ищут.
— А, может, правда, видел чего?
— Не, чистая «глюкоза». — Пашка облокотился на спинку диван. — Он ведь еще и под землей видит. Червь, говорит, грызет фундамент больницы — как сгрызет, так всем и каюк.
Сарафанов подался вперед, как будто добавить хотел, но лишь рукой махнул.
Ласково улыбалась крестовая дама на столике, и под эту ухмылочку я весело спросил у Михея:
— Ну, колись, какие сомнения? Ты, Сарафанов, в сторону не смотри, я теперь начальник и тебя насквозь вижу!
Михей, недолго помолчав, ответил с сомнением:
— Не знаю, Андрюха. Будто чужое пальто надел. Вот тут вот щекочет, — Сарафанов ткнул себя в затылок. — А иногда иду по лестнице и вдруг, как пустота кругом. На километры пусто и людей нет. И тихо — мышь не перднет.
— А раньше такое было?
— Да вроде нет.
* * *
Телефонный аппарат был исправен, дежурный офицер трубку поднял сразу, только вот Евграфа на месте не оказалось. Попросили подождать. Выбирая носом воздух из форточки, подождал минут пять, а затем снова осведомился, где все-таки товарищ подполковник. Ответили неопределенным «будет позднее» и я положил трубку. Наверное, пистон вставляют Полюдову.
Решив позвонить минут через пятнадцать, я вытащил из планшета несколько веденяпинских бумажек и подаренную Сикорским брошюрку. Рисунки были обычные, а брошюрка сразу заинтересовала.
Это был репринт с издания петровского времени, приблизительно середины девятнадцатого века, для каких-то библиофилов. Страницы были почерканы, залиты, некоторых вообще не было, но пробираясь через пень-колоды догражданских «ижиц» и «зело» я увлекся. И с интересом, все больше и больше погружаясь в текст, пока не понял, что передо мной самая обыкновенная инструкция. Причем наша. И то, что выпустивший ее «пограничник» сдал свою вахту лет двести назад, ничего, по сути, не меняло. Вполне понятным языком были описаны способы энергозащиты строящегося Санктъ-Петерс-Бургха, половина из которых используется и сейчас.
Я перевернул страницу, надеясь почерпнуть что-нибудь еще, как вдруг услышал громкое и отчетливое:
— Ой!
Молодая врачиха секунду оторопело смотрела на меня, держа в руках незажженную папиросу. Потом спросила:
— Вы тоже звонить?
Я кивнул. Врачиха близоруко прищурилась и поправила на плечах пуховый платок.
— Это ведь служебный телефон, вы знаете?
— Я как раз по службе и звоню.
Она дождалась, пока я поднесу зажженную спичку.
— Только постарайтесь не долго, — попросила врачиха, затянувшись. — На этаже телефон один, а мне в пять адресов надо звонить. Родителям говорить, что их дети у нас. Представляете?
— Дети?
— Ну… Девчонки, по семнадцать-восемнадцать. Моей столько же. Дети, конечно.
Что-то знакомое было в подрагивании ее пальцев и удивленном растерянном взгляде. Такое я наблюдал у людей, столкнувшихся с нашими «подопечными». Я молча снял трубку и протянул ей. Торопясь, врачиха не попадала в отверстия диска, так что один номер срывался раз пять или шесть, без всякого результата.
— Помогите, — попросила она, — я что-то совсем…
— Да что у вас произошло-то? Вы как будто покойника ожившего увидели.
— Это вы что имеете в виду? — вздрогнула врачиха.
— Да то самое, — тихо сказал я, нащупав ниточку, которая все время ускользала от Михея. — Рассказывайте, не бойтесь.
— Вы мне пообещайте только, что серьезно отнесетесь. Я врач, и то, что видела, объяснить себе должна. А только какое тут может быть объяснение, когда человека насквозь стекло режет, а он живет. Да не так насквозь, чтоб не задеть ничего, а так, чтоб в печень, в желудок.
— Это про кого…
Не слыша, врачиха бормотала:
— Никто не поверит, а я видела кусок стекла, торчащий между ребрами, в пол ладони, потом все меньше, меньше… и нет его. Только шрам. Вся в шрамах. И холодная.
Возник шум, внизу, послышалось хлопанье дверей и резкие напряженные голоса. Врачиха выпрямилась и посмотрела мимо меня.
— Холодная совсем. Слепцинский стал резать ее. Всё равно, говорит, помрет, а так хоть на интересные факты анатомии посмотрим. С ланцетом стоит, шутит, себя подбадривает, а ланцет, как по камню ездит — резать не получается. Он скальпель уронил и за горло схватился — бронхоспазм, как при сильном морозе… Девочку эту в исследовательской оставили… для изучения.
Врачиха уставилась на давно потухшую папиросу и закричала вдруг:
— Вы дадите мне прикурить, в конце концов?!
Я усадил ее на стул, сам подкурил, вставил ей в рот папиросу и спросил, с трудом справляясь с тысячами знакомых иголок, которые, взбираясь по позвоночнику, уже несли ответ:
— Кто? Фамилия, имя, адрес проживания или место службы. Когда доставлена?
Ответ прозвучал сухо и четко, как рапорт:
— Далматова Астра Евгеньевна, МПВО Красногвардейского района, доставлена два дня назад с Водопроводной улицы с многочисленными резаными ранами и полостным проникновением стекла.
Я выскочил в коридор, даже не спросив, где палата Астры.
Грозный доктор поднимался по лестнице, а следом семенил второй — маленький, суетливо докладывая:
— ЧП в исследовательской…
Я побежал еще быстрее. Правда, совсем скоро остановился, точнее — затормозил в вестибюле, услышав разговор сверху. Задрал голову.
— Чего этой дуре надо? — кряжистая пожилая санитарка обращалась к более молодой, будто на шарнирах спускавшейся по мозаичным плиткам. — Жива и ладно. Руки тебе, ноги целы — радуйся.
— Вы не правы, Митриевна, — спорила шарнирная, — кто ж ее возьмет с такими шрамами? Будто когтями по лицу — жалко девчонку.
— А нечего по крышам бегать в шинелях, — озлобилась старуха. — Думаешь, не знаю, чего они возле окопов толкутся?!
— Да ведь мобилизация. Всех подряд забирают, и женщин.
— Мобилизация, — старуха исходила желчью, — небось, не схотела бы — не забрали. — И мерзко хмыкнув, добавила: — Ты за нее не хлопочи, что никто не возьмет. Возьмут. Еще и как возьмут.
— Как?
— Развернут к стене, чтоб личика видно не было, и так возьмут — запищит!
— Ладно вам…
— И с такой физией возмут. Правда потом скажут… как ее зовут-то?
— Да не знаю я! Ее с другими эмпэвэошницами с Водопроводного привезли. Так мало, что порезаная…
— Вот! Порезаная. Извините, скажут, дамочка, но с вашей мордой только в цирке тигру пугать.
— Митриевна, вы слушаете, а? Она вроде как погибшая была!
Я сбросил оцепенение и рванул к санитаркам:
— Что… произошло?
— Вы про эту девушку? — следила за моей рукой молодая санитарка.
— Да.
— Она исчезла, — сказала та, не сводя глаз с моей красной книжечки, — ее привезли…
— Когда?
— Позавчера. Привезли с пожара…
— Исчезла когда, я спрашиваю!
— Да вот только что! — радостно сказала желчная старуха. — Пайку небось уперла и смылась.
Так сильно захотелось двинуть ее башкой о стену, что аж в руках зазудело. Но эта квадратная улыбающаяся дрянь с ведром, наверное, догадалась:
— Через черный ход, — она, пятясь, отступала за угол. — В парк! В парк она побежала, больше некуда.
Я бросился к запасному выходу, волоча попавшегося на пути дедка-аптекаря. На улице проорал ему:
— Где дверь в парк?!
Провизор, синея, махнул рукой в сторону старой котельной, и я побежал так, как никогда не бегал в жизни.
— Астра, стой!!!
Принцесса остановилась у трехметрового кирпичного забора, обвитого плющом. Через белый халат проступили пятна крови.
— Не смотри на меня, не смотри на меня, не смей!!!
Голос резал душу, вжимая ее куда-то вниз, в желудок. Там душу свернуло в хлюпающий насос, который бил в голову холодным стуком. Астра стояла в двух шагах от меня, пряча лицо рукавом.
— Не смотри, слышишь?! Отвернись!
— Астра, иди сюда.
— Зачем?
— Я люблю тебя.
— Меня нельзя любить такую.
— А мне все равно, какая ты, я тебя люблю, какая ты есть.
— Любишь, значит?! — отчаянно крикнула принцесса. — Тогда, смотри!!!
Она резким движением повернулась, и я увидел, что с ней сделала война. Четыре длинных пореза изуродовали половину лица, извиваясь от виска до подбородка. Кое-где они смыкались красными буграми, а еще один, будто коготь, разорвал уголок рта.
— Иди сюда, Астра, — повторил я, глядя, как дрожат ее губы.
— Не надо мне твоей жалости! — сломалась она в крике и, сжав кулаки, откинула черную прядь. — Не подходи, не смей!
Вдруг подломились ноги, и я отлетел от стены. Отброшенный на десяток метров движением ее руки, я мягко шлепнулся на землю, закричав тут же:
— Астра, стой!
Обернувшись ко мне, она на секунду застыла, как химера с Дворцовой набережной. Серые глаза принцессы вспыхнули, и потом она… просто исчезла. А я заворожено смотрел, как скакнула в красный сектор иголка асинхронизатора. Вспыхнул стоящий около забора столетний вяз…
Полевая сумка валялась в кустах, и когда я потянул ее к себе, бумажная начинка выпала. Подталкиваемый резвящимся ветерком, раскрылся сложенный пополам лист с рисунком сумасшедшего Веденяпина. Ночной Город укутывали в саван три старухи. Первая раскатывала погребище костлявыми руками, другая держалась за уголок, оставляя кровавые пятна на белом, а еще одна, мраморно-ледяными пальцами закрывала что-то живое, стремящееся вырваться из мертвой желизны. За их спинами перекатывались песчаные волны Невы…
Над головой повисло вдруг желтое зарево. Нечто, раньше прятавшееся в камнях и земле, вышло наружу. Оно стало принимать формы деревьев и зданий; полуосыпавшийся ясень задрожал от прикосновения, а старая котельная покрылась вдруг каким-то мертвящим глянцем. Желтая дымка стала плющиться в точку, смотря на меня глазом каменного льва.
Стало вдруг так, словно эта ядовито-шафранная дымка заняла собой весь мир, оставив живым только меня. Люди растворились без остатка, а затем снова были рождены желтой мглой.
Сначала вернулись родные и близкие, даже те, кто давно уже умер. Они шли впереди, глядя под ноги. За ними — другие. Мелькал танковый шлем Вальки Зворыкина. Все двигались молча. Но в голове звенели их голоса. «Время наступает, наступает…», «песок и ветер…», «к черту — вниз, к черту — вниз…». Голоса исчезали, оставляя после себя нудную, склеивающую ресницы рябь. Здание с глянцевыми стенами вбирало ее; длинная труба вытянулась, как антенна, а кирпичные бока вздымались, как бывает при тяжелой работе.
И ужасаясь собственной прозорливости я увидел, как будет рушиться тонкая грань между нашим и тем песчаным миром, который запечатлен на веденяпинских рисунках. Он, следующий за нами неотступно, ждал только момента, чтобы прорваться сюда. Цепляясь рукой за стену, я увидел, как вспыхнул у забора ясень. Желтая рябь, трогавшая воздух в месте исчезновения Астры втянула щупальца, будто обожглась…
— Командир, что случилось? — Благородный Хавьер сжимал терморазрядник, вглядываясь в черную тень надвигающейся ночи. — Был взрыв и пламя.
Кожу продирали знакомые иголки… Я поднялся, опираясь на его плечо.
— Объявляю тревогу.
В телефонной каморке я набрал три цифры с буквой «Д» и, обжигаемый изнутри ледяным огнем, ждал щелчка на линии резерва связи.
— Пост связи номер четыре, — донесся голос вахтенного, а черный угрожающе вытянутый силуэт приближающейся тьмы медленно распрямлялся на горизонте. Он и в самом деле выше самых высоких деревьев и труб…
— Пост номер четыре, прием, — повторял дежурный. — Вас не слышу.
— Принимай. Щедрину. Молния. Ожидаем прибытия на станцию нескольких вагонов. Если не будет тока и бригады грузчиков, возможен аврал. Очень нужна электроэнергия. Ком-два.
Полюдову. Сверхсрочно.Командир ОСМАГ-2. Саблин.
Прямо сейчас ожидаю появления ОРВЕРов в больнице НКПС. Для предотвращения возможных последствий прошу нанести концентрированный энергоудар. Также прошу выделить дополнительно бригаду шифровальщиков. За достоверность отвечаю лично.