Предостерегающе задрожала темнота, когда мы двинулись вперед, держа перед собой разрядники. Пару каталок, ткнувшись железными носами, откатились с ржавым визгом. Страх всегда легче переносить в движении и вот я уже почти бежал, обгоняя Полюдова и отворачиваясь от окон.
— Саблин, куда, бл…!
Голос Евграфа утонул в грохоте взрывов. Невидимый в темноте пол вдруг превратился в зелень травы, брызнувшей под сапогами пыльными фонтанчиками пулеметной очереди. Я покатился куда-то вниз. И тут же нестерпимое отчаяние перехлестнуло через голову — это было дно глубокой воронки, от бомбы, разворотившей штабной блиндаж под Лугой. И стало понятно, что никакой больнички нет, а есть лишь устланное грязными облаками небо с «юнкерсами», которые пикируют сюда, прямо в эту могилу. Визжащие бомберы понеслись вниз… оттолкнувшись, я бросился на гребню воронки, карабкаясь и крича.
Кто-то схватил меня за шкирку и, встряхнув, прислонил к стене.
— Не надо воевать с видениями, — Евграф отпустил воротник. — Блок ставь мысленный, понял?
Я кивнул. Полюдов посмотрел вверх.
— Капает… ноги не промочи — лужи кругом.
— Какие лужи?! Здесь пеплом всё засыпано…
И мы посмотрели друг на друга. Евграф пнул горку стеклянных пузырьков:
— Значит, что-то энергополем на подсознание давит. Зону миражей так просто не пройти — или с ума сойдешь, или в окно сам выпрыгнешь.
Я скосил глаза на круглое окно, однако на его месте теперь качалась белесоватая мгла.
— А как…
— А никак, — глядя на РУНу, сказал Полюдов. — Марлевую Невесту спросим.
И еще сказал, что впредь никаких резких движений делать не надо. Бежать, сломя голову, не надо. Стрелять — тоже не надо. И вообще, не зная, как вести себя при воздействии н и з к о — п о т е н ц и а л ь н о г о энергополя, туда лучше не лезть.
Выговаривая, он вдруг толкнул меня с такой силой вперед, что полкоридора я пролетел, не касаясь пола.
— Быстрей! — заорал Евграф.
Я упал боком, и покатился — прочь, из зоны миражей и видений. На тяжелое дыхание за спиной, развернулся и взял на мушку то, что кралось за мной в темноте.
ЭТР успокаивающе тяжелил пальцы. А пальцы гадины, освещенные луной… Пальцы… Пальцы! Чем больше я смотрел на пальцы чужака, тем более глупо себя чувствовал — ни один из встреченных мной ОРВЕРов не мазал пальцы чернилами!
— Евграф, — прошептал я.
Но Полюдов не отозвался. Он лежал, судорожно вцепившись в какую-то трубу, словно находился на краю пропасти.
— Лови! — Чтобы вытащить Евграфа из е г о миража, я бросил конец ремня и попал пряжкой в лоб.
Полюдов схватился за ремень пару и пару секунд бессмысленно таращился вверх. Не производя ни малейшего шума, поднялся, постоял, озираясь, подошел вплотную и ослепил меня фонарем.
— Ты откуда? — совсем тихо спросил он.
— Заскочил на минуту, — брякнул я и отвернулся от яркого луча.
До конца коридора мы шли след в след и остановились перед входом в лабораторию. Я оглянулся. Вползавший в окно лунный свет нес прозрачные белые тени.
— Готов, Саблин? — спросил Евграф и, не дожидаясь ответа, вышиб дверь.
* * *
Стерильно-холодная чистота неожиданно просторного помещения переливалась бледным голубоватым светом. Мы находились на пороге залы, как бы разделенной на две части: пустой круг в центре и периметр, в котором тень укрывала фантастические по очертаниям предметы.
Зарывшись в бетонный пол, выглядывал из темного угла монстр с когда-то блестящими латунью цилиндрами: один из них успел забраться высоко вверх, пока другой только отрывался от земли. Плоский, обугленный вверху диск циферблатными стрелками показывал замершее время. Пыль со ржавчиной набросили бурое покрывало на железные конструкции и многолетнее затишье нарушалось только нашим присутствием. Однако на дне причудливых трубок таилась искусственная жизнь. Она была всякая. Высохшая, с налипшей грязью в крыльчатке. Густая, на дне химических колб. Притаившаяся под эбонитовыми крышками импульсных генераторов. Замаскировавшись под индустриальное масло и электрический ток она шла по проводам и перемещалась в скрытых под бетоном трубах. И вся стремилась к небольшому, увенчанному куполом сооружению в конце залы, чтобы в удобное время воплотиться в гудение многофазной турбины под куполом. Она «запускала» спящие клетки электрического мозга.
Мозг этого рукотворного организма, очевидно, спал, но черная механическая кровь исправно сочилась по стыкам фланцевых разъемов.
— Ну идемте, юноша — сказал Полюдов, — посмотрим, что успеем. Сейчас гээнтэошники обрабатывают сигналы поступающие отсюда. Самое позднее через час будут здесь.
— Так откуда они…
— Примерно в то же время, когда твоя принцесса исчезла, «посыпалась» режимная энергокарта. Источник определили на северо-западе Ленинграда — можешь и сам догадаться, сколько нужно времени Киму, чтобы вычислить эту больницу.
— Как то не понял; оно, — я обвел рукой зал с электромеханическими монстрами, — оно опять работает? Почему? Ведь должна ж была быть законсервация, или разборка на запчасти какая… Вы говорили, что…
— После аварии машину стали разбирать — и тут же на Волховской ГЭС генератор «полетел». Оказалось, что энергосистема закольцована через эту хрень.
— Что — так и бросили?
— Здесь ток отрубили и обводную линию кинули. Знаю, что недалеко профилактику каждый год делают. А с машинами этими никто больше связываться не стал — мало неприятностей, что-ли…
— Но не могли ж бросить! Наверное снаряд какой разорвался. Или тока не было долго. На «Вулкане» что было помните?
— Да, — подумав, ответил Евграф. — Но не забывай, что всем этим хозяйством Москва ведает. А в тридцатых, часть оборудования использовала больница — электричеством психов лечили.
Полюдов подошел к лабораторному столу. Думать о его назначении не хотелось, хотя достаточно было повернуть голову и прочитать табличку, привинченную к стоящему рядом прибору. Евграф, приглядываясь, светил на него фонарем.
— «Электроконвульсивная терапия. Стенд номер один», — прочитал вслух Евграф и кивнул на матовый цилиндр, занимавший полстены сразу за креслом. — А вон еще какая-то штуковина.
Похожий на утыканную гвоздями турбину механизм притаился в темноте вместе с другими странными предметами. Рама его оказалась сломанной, а рядом громоздилось черное кресло с игольчатой конструкцией при железной полумаске; к ней подключался электрический кабель.
— Вот он — Евграф положил руку на металл и по его лицу я смог увидеть чего стоил начопероду поход сюда. В машинный зал входил средних лет волевой человек, командир и бесстрастный воин. А этот Полюдов был раза в два старше.
— Это специальный эргошлем. Вера его описывала: настроен на определенного человека… на нее то-бишь. С его помощью можно было видеть, как движется ток и расходятся магнитные волны, управлять ими. И еще Вера могла наблюдать реальность, которую не трепало ее больное воображение. — Мне, к примеру, эта штука бесполезна… нужно, чтобы биоданные совпадали. Индивидуальные.
— Ну что, проверим? — начоперод плюхнулся в кресло и, тронув одной рукой обруч полумаски, другой нажал на рычажок пуска. Гирлянды проводов стеклянно звякнули.
«Сожжет мозг, ей богу…» — мгновенно пронеслась мысль, несмотря на уверенность Евграфа. Лязгнул тумблер. Как во сне я смотрел, как переползла на отметку 200Е стрелка датчика.
— Что там? — с облегчением, почти крикнул я, когда начоперод смахнул проводки.
— Пусто, — Евграф встал и принялся утирать взмокший лоб. — Машина то работает. Самописцы вон «побежали». Да и миражи в коридоре… но нам с тобой никакого проку от сего факта, — он постучал пальцем по виску. Не видим мы реальности параллельные нашим — убежища тех же орверов. Настройка не та.
Он, с усмешкой, откинулся на спинку.
— А как сделать «ту»?
— Да откуда ж мне знать, — усмехнулся начоперод. — Все данные по проекту засекречены и забыты. Все, что я тебе рассказал, это я так — по собственному почину выяснил.
Чуть скосив глаза, смотрел я на мигающий за пыльным стеклом индикатор.
— Евграф Еремеич, а можно попробовать?
— Валяй, — покладисто согласился начоперод и поднялся: — Может увидишь чего у психических в голове творится.
Проверив на ощупь крепко ли сидят присоски, я не без опаски подкрутил зажим. С каждым витком решимость отчего-то падала, но, может быть это был последний шанс хоть чего нибудь прояснить в судьбе Снегурочки. Ее исчезновение напрямую связано с этой машиной, с давней историей, с Верой, пытавшейся вырваться из мира своих ужасных видений.
— Включай что-ли напоследок, — проворчал Полюдов — Теперь уж всё тут прекратят.
Тишина ослабела, едва я сомкнул пальцы на рычажке. Мрачный зал освещали отблески редких огоньков, которые вливались в лунный свет из окна. Тем сильнее ударил по нервам щелчок тумблера. Мне вдруг припомнилось лицо в круглом окне больничного корпуса, привидевшееся в тот день, когда я первый раз был в «скворечнике». Тусклый голос Савелича продрал морозом и засел в голове зловещим откровением: «Не смотри на Марлевую Невесту — у нее лица нет».
Тяжелый давящий гул несколько раз метнулся под самый потолок, где облицовочные панели отразили взметнувшееся зарево. Сбрасывая клубы пыли, из ниши выдвинулся вращающийся диск. Вскоре мерцающие волны побежали по плоскостям: они превращались в пестрые и стремительные искры света, когда пришли в действие латунные цилиндры главной машины.
Множество игл влетели из шлема прямо мне в голову, уводя горизонт во мрак. Он забирал к себе, как суховей подхватывающий листья с деревьев. По несмолкаемому электрическому треску и бормотанию моторов можно было понять, что я по прежнему в зале, но сам этот зал изменился и перенесся в какое-то другое место.
Несколько чугунных ванн появились из тумана горячего пара. Сразу за ними одиноко высился деревянный ящик с прорезями для рук и головы, на котором лежал обруч с оборванными электрическими проводками.
Невидимая капля громко ударилась о воду, заставив вздрогнуть. Тут же будто процокали каблуки по кафелю, и снова — кап. И ожидание, тревожное ожидание, прочно обосновавшееся в зале. Обитал здесь дух застарелого несчастья, и, казалось, что в глубине его спряталось огромное сороконожное насекомое, беспокойно шевелящееся сразу во всех углах.
Качнулась под потолком тяжелая люстра и начала вращаться с тяжелым скрипом, усиливая отраженный свет. Я невольно пригнулся.
— Чего дергаешься? — тихо произнес голос над ухом, когда голова перестала кружиться.
Это был Евграф. Изумление читалось на его лице, однако мое, наверняка, вытягивалось не меньше.
— Ев…ев… е.
— Ты куда нас, мать твою, завел? — зло спросил начоперод и дернул оплавившийся кабель. Оплетка посыпалась, обнажая черные спекшиеся провода.
Дорога назад, в нашу реальность была закрыта и ни один человек в мире не знал, что может встретится здесь. Каким образом сработал чертов шлем?!
— Саблин, а ты часом не псих, а? — проскрипел Евграф, вглядываясь в рассеивающийся туман. — Или тебя Грюнберг недолечил…
Зрачки Полюдова вдруг расширились. Он смотрел куда-то сквозь меня, то ли ругаясь, то ли приказывая. Я все никак не мог понять, что он шепчет, пока не сорвалось с закушенных губ: «…споди, освободи мою силу…». И таким взглядом жег то, что было у меня за спиной, что стены мог оплавить. Я обернулся.
На фоне окна, рядом с деревянным ящиком, появился женский силуэт в легком, как марля, платье. Плавно, следуя некоему ритуалу, подняла он лежавший на ящике электрический обруч. И, надевая, склонил голову.
Наклон этот, сделанный столь причудливо, что повторить его не смог бы никакой человек, продолжился ломаными изгибами рук и ног. Если бы в механическую куклу вселялась душа, то она бы оживала именно так: на ходу превращая острую раздельность движений в грацию, неуловимую настолько, что путь ее отмечался, лишь белой россыпью прикосновений к воздуху.
— Марлевая, мать их, Невеста. Да похрену! — Евграф поднял разрядник. — Пусть о н и боятся!
«Бо-ят-ся… я-тся…» — эхо отразилось от стен, возвращаясь и принося с собой животный ужас.
Она приближалась. Марлевая Невеста в обтягивающем платье, длинных перчатках, обвитых жгутами и в невесомых чулках, сотканных из белой хирургической нити, уже увидела нас. Легкие балетные па сжимали пространство — каждый мах или поворот — на несколько метров.
— Ее нельзя было звать, — прошептал Полюдов, пытаясь нажать на курок. Но с появившейся бело-марлевой силой ему никак не удавалось совладать, рука Евграфа дрожала. Я отступил на шаг.
Тотчас, будто дождавшись этих жестов безволия, фигура в белом закружилась в совершенно безумном танце. Это было неумолимое скольжение на границе тверди и воздуха, мигом разорвавшее сознание. Казалось, балерина кружит везде, но увидеть ее целиком не получалось — короткий миг движения сразу поглощала пустота, и появлялась она уже с противоположной стороны, бросая на пол тени мелькающих рук. Фата из полупрозрачной ткани адским шлейфом извивалась в полете.
— А-а, бля! — Евграф зло и удивленно пытался остановить прыгавшую, как отбойный молоток, руку, пока не выронил оружие. А мне, как ни странно, удалось взвести разрядник и выстрелить. Мимо. Но зато оружие здесь работает!
Ящик с прорезями содрогнулся от ударов; замки, что держали дверцы, отчаянно колотились — каждый на свой лад. Когда же стучание на миг смолкло, его сменил настоящий грохот. Кто-то пытался выбраться оттуда.
— Евграф, — закричал я. — Она справа!
В следующее мгновение Марлевая Невеста резанула воздух рукой, смахивая туман над ванными. Над ними промелькнула тень. За неясным движением последовал гул, с каким приближается поезд в тоннеле. В животе заворочался ком, и пока он, сжимаясь, подбирался к горлу, гул мчался по трубам к смесителям ванн и вырывал одну за другой металлические пуповины. Фонтан за фонтаном ударяли в потолок, расписывая его зловещими знаками. Сквозь веер брызг я увидел, как в ближайшей ко мне ванной из воды показалась босая ступня.
— Погоди, — сказал Полюдов. — Эта сучка в о д и т нас.
И я уловил скоротечное движение, легким вихрем затягивающее к центру залы. Неодолимая сила захватила, словно в детской игре, когда завязав глаза и раскрутив, толкают вперед. Вуаль Невесты едва не коснулась меня, и опять неуловимо промелькнуло лицо, скрытое дымкой голубоватых дрожащих ленточек.
Воздух наполнялся холодом, тягучим и пронизывающим, как болезненное ожидание грядущей смерти. Я потерялся совсем — дикая тоска обручем сдавила душу. А белая танцовщица продолжала шабаш, кометным хвостом распечатывая темницы призраков. От вихревых фуэте зачернели просыпающиеся тени замученных здесь пациентов.
Полумрак дрожал и раскачивался. Жуткая балерина появлялась то впереди, то сзади, то сбоку, не останавливаясь ни на секунду. Холодная мгла не отставала и мчалась за ней следом, обдавая стужей — скоро почти нельзя было вдохнуть из-за тысяч морозных иголок, вонзавшихся в легкие.
В ванной хлюпнуло, и мокрая нога свесилась с чугунного борта.
— Держи! — Полюдов сунул мне энергофугаску. — Бахнешь в ванную. — Согнутая в колене нога нащупывала под собой опору; капельки воды, стекая по белой как мел ступне, капали на пол.
Я заворожено смотрел на шарящую в воздухе ногу. Евграф ткнул локтем мне под ребра, я ойкнул и тут же вдавил капсюль фугаски, приготовившись к броску. Полюдов придержал меня за рукав халата, всматриваясь в дымящийся стенд.
— По моей команде!
Синеватые пальцы вытянутой ступни коснулись кафельного пола.
— Бей!
Я бросил гранату в ванну. Громкий двойной хлопок сопроводил яркую вспышку света, который убил оживающих призраков. Лишь облако пара и запах гари остался после них, да еще звон вращающейся железяки.
Обернувшись, я увидел, что на полу крутится крышка ведра, стоявшего возле рукомойников. Само ведро так же описало полукруг и перевернулось, вываливая гору тампонов, щедро пропитанных темно-красным. Одуряющий рвотный запах крови ударил в ноздри.
— На пол! — Евграф целился из тэтэшника в развевающийся бинт из кучи тампонов, подхваченный струей воздуха. Он полетел прямо на нас, хлопая и цепляясь с наждачным скрипом за пол. Разматываясь и удлиняясь на лету, бинт зацепил инструменты, развешенные на стене — острые крюки и зацепы пролетели над нами. Затем несколько раз громыхнуло. Бело-красную ленту порвало в клочья; лишь один, последний, самый длинный ее обрывок сбил меня с ног и обвился вокруг шеи. «Конец…», — пискнул в голове испуганный голос.
И тут Евграф сдернул удавку.
— Ну как, живой? — чуть слышно спросил он.
— Живой, пока…
Он подтащил меня в центр залы, где неожиданно было тихо и спокойно. Полюдов сел рядом на пол, вытянул ноги и улыбнулся, будто сынка или младшего брата наставляя:
— Халат докторский сними. Наши воскресающие друзья-психопаты очень их не любят.
Я потряс зажатым в руке разрядником, но Евграф лишь усмехнулся:
— Не поможет. У шизы и при жизни-то каша с отрубями в голове, а в могиле вообще… Энергооболочка ихняя весь наш с тобой арсенал за пару минут прожует и выплюнет.
Полюдов помог мне освободиться от халата, который отшвырнул подальше. Докторова одежка шлепнулась прямо на спинку кресла и медленно поползла вверх, цепляясь за провода.
Из окна напротив, на нас уставились прозрачно-белые фигуры в больничных пижамах. Наступила абсолютная тишина.
Протолкнув ком в горле, я повернулся к Евграфу.
— Отбились, а?
Полюдов хмыкнул.
— Это смотря от кого. Призраков отпугнули. А вот насчет танцовщиц… — он снял с головы фуражку и кинул как тарелочку для стрельбы. Пролетев метров пять, фуражка врезалась в невидимую преграду и дальше ее понесло в неостанавливающемся круговороте.
— Центрифуга какая-то…
Вихревой поток носил фуражку вокруг нас, пока разорванная пополам она не плюхнулась мне на колени.
— Ты тихонько сиди, — щурясь на летающие в воздухе искры обронил Евграф. — Жди балерин. Они сейчас подойдут.
— О-ни?
— А ты что, ничего не заметил? Их ведь две. — Евграф принялся заводить часы, показывая движением головы. — Да вон сам полюбуйся.
В белом одеянии, с полупрозрачной фатой на голове, танцующая фигура соскочила с невидимой грани. Вторая появилась из-за спины. Шелестя каскадом голубоватых лент, покрывающих голову, она стала к нам чуть ближе.
Мрак и холод накрыл всё. Танцовщиц было хорошо видно из темноты: тонкие руки, обтянутые легкой светлой тканью, лица в полупрозрачной дымке и слепящий душу взгляд. Два страшных цветка — белый и голубой — завораживали красотой смертельной опасности.
В глубине полумрака, среди забытых временем медицинских орудий, ждали нас ангелы смерти. Пылинки, носившиеся в воздухе, светились электричеством. Мало того — казалось, что дотронься до чего и взорвется оно тут же, рассыпаясь тысячью искр. Одежды балерин шевелились, притягивая взгляд гипнотическим движением. Не в силах выдержать, я отползал за Евграфа, держась за его плечо. Полюдов усмехнулся:
— Не суетись, Андрюха. Жаль, конечно, что гадюшник в больнице прохлопала «контора». Зато наш с тобой «последний и решительный» красиво сверкнет: с музыкой, фейерверком и девочками. — Он длинно сплюнул. — Каждому по невесте. Только моя — чур с фатой. Ну, а тебе вон та — с бинтиками.
В насмешливом полюдовском ерничанье и было спасение для меня. Пример, подсказывающий, ч т о и к а к достойно быть в дюжине шагов от смерти. И перенимая злую эту веселость, я толкнул его в бок:
— А чего это с фатой тебе?
— А того! Во-первых, у меня подарок есть, — Евграф щелкнул крышкой часов. — Заряд здесь, как десять наших фугасок. Эти «часики» еще в сороковом по обмену от немцев получили. А во-вторых, я Вере перед свадьбой сказал, что невеста моя непременно в фате будет.
— А мы с Астрой должны были в ЗАГС сегодня…
Полюдов улыбнулся.
— Чудно, Саблин! У меня свадьба сорвалась и у тебя тоже. У меня Вера пропала, у тебя — ее копия. Мы не родственники с тобой, а? Ты там по беспризорству может тятеньку и маменьку попутал?
Две балерины остановились перед нами и синхронно выпростали руки, чтобы откинуть полог фаты. Я смотрел на дрожащие лоскуты, понимая, что сейчас произойдет то страшное, что должно завершить этот танец смерти. И сам танец — всего магическая дробь барабанов перед казнью, такой короткой, что успеешь лишь сказать последнее слово перед тем, как откроется лицо, на которое н е л ь з я смотреть. Лицо за вуалью — такой же, что привиделась на принцессе, когда мы танцевали на школьном балконе. Мигом пронеслась боль воспоминаний. Школьный вальс смешался с «танго дождя» и две вуали взметнулись вверх.
— Астра!
— Вера!
Мы крикнули с Полюдовым одновременно. И в тут же стену этого сумасшедшего мира проломил ослепительный протуберанец. Могучий удар разбил в прах все барьеры, и тьма осела, словно в чан с тушью проникла вода, размывая все более бледнеющую пустоту. И цепенящая острь ужаса за откинутой фатой через долю мгновения разлетелась холодными осколками, будто налетела на скалу ледяного айсберга. Передо мной было просто два женских лица. Выточенные резчиком из иномирья, они практически неотличимы. Только шрамы у Астры на правой стороне, а у Веры на левой.
Через секунду обе танцовщицы беззвучным вихрем приподнялись вверх и слились в одну в бело-голубую фигуру.
— Саблин, — прорезал тишину полюдовский голос. — Наши пожаловали.
Евграф стоял у окна, глядя на разворачивающийся между двумя соседними зданиями «Колокол» — поставленную на колесную платформу рогатую башню с уродливым стволом. Зеркальный локатор на стержне наверняка вращался, выискивая цель.
— У нас пара минут, — сказал Полюдов. — Кабель еще не подключили к подстанции, пристрелочный импульс будет терпимым. А потом всё здание к хренам накроет!
Снизу послышались торопливые звуки — это вставляли катодные пластины в лязгающий железом отсек. В нем находился магнитный резонатор системы Колокольникова — особой мощности оружие, подавляющее все, что не совпадает с биоэнергетическим диапазоном хомо сапиенс. И плевать было, кто из «гостей» свой, а кто нет, этой адской машине ОСКОЛа.
— Андрюха ты чего, — изумленно спросил Евграф, глядя, как я с трудом поднимаюсь на ноги. — «Колокол» ведь на людей не действует!
— Не действует… на людей…
Казалось, невидимые щупальца проникли в самый мозг, где громко перекликались тысячи голосов, и все тело отзывалось болью на любое движение. Мне чудился кто-то чужой, забравшийся внутрь меня и теперь рвущийся на свободу.
Я держался, хотя ледяной вихрь сжигал все внутри. До места, где излучение резонатора пропадало, было метров двадцать — через половину зала и распахнутую дверь. Прыгающий фокус постоянно суживался, и казалось, что я смотрю в прорезь маски: за дверью просматривалась площадка со ржавыми перилами, под ней — ступени. Хотя каждый шаг давался всё с большим трудом, я успевал: сзади слышался грохот, звон разбитого стекла и мат Евграфа:
— Не стреляйте… свои… здесь свои!
Я успевал, Зверь, который жил во мне, еще только просыпался, пробуя на прочность грюнберговскую клетку. И на грохот ее решеток отзывались датчики организма: температура — половина критической, масло — перегрето, мотор — работает с перебоями… Узлы и детали держались на пределе, но все равно я успевал.
Если бы…
Если бы на пути не оказалась снежно-голубая дымка. Она лежала, как бы раскачиваясь на волне, а через ледяную оболочку проступали черты Снегурочки. Тело, сотканное из частичек морозной пыли для человеческих рук было неосязаемо. И не стало мыслей ни о чем, кроме спасительной для принцессы темноты, начинавшейся за дверью — «Колокол» не доставал туда. Изогнувшись, я склонился над Астрой, чтоб хоть попытаться «поднять». Сначала не чувствовалось ничего, а затем холодное тепло неведомой жизни обвило плечи.
Дрогнул воздух. Зал последний раз сверкнул вымытым до блеска кафелем и рассеялся туман, скрывавший вид мрачного помещения. Оно все более тускнело — заброшенное, мертвое, страшное. Струпья мусора, рожденные из потеков на стенах и висящей в воздухе пыли, покрывали всё вокруг. Сверкающее никелем железо оказалось ржавым хламом, с торчащими из паутины зубьями. Выло скрипом из преисподней рассохшееся дерево. Капала с потолка вода. Ванны оказались доверху наполнены липкой жижей, и лишь одна из них была почти пуста — в эмалевой чистоте шевелили лапами черные пауки. А потом смыло последнюю фальшь.
…Астра держалась за меня. Я ощутил холодные острые грани, осторожно коснувшиеся плеча…
«Я ведь говорила, что меня нельзя любить такую», — услышал я принцессу.
— А у меня другой Астры нет…
Застучал генератор и через стены плеснула волна тускло-зеленого света «Колокола». Залив подоконник, волна откатилась, но брызги ее полетели дальше в зал и Снегурочка тихо вскрикнула.
Через разваленные доски я двигался к железной лестнице. Стук генератора заглушал нарастающий вой сирены.
«Говорит штаб Местной Противовоздушной Обороны. Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
Тусклый свет исчез, и сразу же заскользили шершавые огненные сполохи; спустя мгновение донесся дребезжащий вой. Все смешалось в единую всепроникающую волну, которую несли потоки пульсирующих огней. Так бьет магнитный резонатор, очищая землю от чужаков.
Ослепленный вспышками, я пошел вниз — там, на улице, кончался губительный свет «Колокола».
— Саблин! — закричал Евграф, — Быстрей! Помрешь, дурак!
Держа Снегурочку, я чувствовал цепенящую волну смертного холода. Уже занемели и перестали сгибаться ноги, и тысячи снежных игл обжигали морозной стужей. Но я смог все-таки сделать несколько шагов, чувствуя, как заканчивается воздух. Остановившись, я пытался сделать вдох.
Холод не обжигал, как в крещенской проруби, а рвал на части изнутри, словно вода из промороженной купели заменила собой кровь. Подумалось, что теперь уж точно не дойти — упаду, замерев навечно. Глаза, обожженные морозным сиянием, с трудом рассмотрели двенадцать ступеней, ведущих к спасению.
И тут увидел я, что Астра стоит рядом со мной. Не та Астра, что лежала у меня на руках — выточенная из матового льда принцесса, — а живая и прячущая улыбку девчонка из довоенного безмятежья.
И я понял, что, пока она здесь, леденящая боль не раздавит сердце и удастся дойти до выхода. Ведь чтобы спасти принцессу, оставалось пройти совсем немного: всего лишь двенадцать ступеней.