Все заразные находились в отдельном корпусе. Старый изолятор находился на Морской, но в мае на него упала бомба и постояльцев поселили здесь, в бывшем пищеблоке, навесив для блезиру на стены металлокерамику. А, Б и В — это по усилению тяжести болезни, ну, а почему пятнадцатый, могли сказать только чиновники из архива здравохраны.

Доступ в хмурое здание, где лежал Максимов, все так же закрывала стальная дверь на заклепках, за желтым знаком «СТОЙ! ОПАСНАЯ ЗОНА».

— Ну, вот куда? Ну, вот куда ты прешь?! Видишь — написано русскими буквами: «опасная зона».

Добродушный верзила, стоявший на вахте, скучал, видимо, давно и серьезно. Вытягивая и без того лошадиное лицо, он пытался додать суровой требовательности, отчего походил на первоклашку, оставленного держать подоконник жестокими сверстниками.

— Для кого написано, для меня? Я и так знаю, — вознаграждал себя за долгое молчание забытый страж. — Для тебя это, товарищ, чтоб не лез, куда не надо.

При виде папирос его немножко раздуло и, кося на открытую пачку, верзила нехотя запустил туда клешню. На тыльной стороне ладони я заметил следы глубоких укусов, какие остаются после контактного боя с вампиром.

— Ладно, сейчас доктора позову, — сжалился лошадиноголовый и крикнул: — Евгени-ваа-ныч!

Минуты через три в лязгающем проеме появился белый халат. Я попросил свидания со старшиной.

— Пограничник с биоожогами?

— Так точно.

Доктор подумал немного и сказал:

— Миша, пропусти.

В предбаннике меня «посмотрели» и принялись облачать в защитный биокостюм под грустный говор Евгения Ивановича.

— Не очень хорошее, не очень… Не можем проводить комплексное лечение… Не выдерживает сердце…

Не, не, не…

Максимов лежал в дальнем углу, отгороженный от коридора толстым окном в золотой паутине, и выглядел он, действительно, «не очень». Я не имею в виду зеленый бахромчатый ковер, перекинувшийся на грудь Максимова. Это ладно. Это поправимо. А вот удушающая бледная сдавленность, несмотря на кислород, напрямую качаемый в легкие, ставила как бы крестную печать на его лице.

— Хороший результат ― от облучения генератором низких частот, но прибор один, а нервических раненых много. Пока дойдет очередь…

— Это вы про Грюнберовскую машину говорите?

— Да. Надеемся на нее, не такая нагрузка ложится на ослабленный организм. Люди и так измучены…

Ребята и вправду мучились. Около старшины лежал парень с децентозом. Реэволюция пошла на пальцы и, захватив конечности, проявлялась на лице. Смотреть было жутко на чудовище с получеловеческой головой и сросшимися пальцами. Правая нога еще нормальная, а левая уже представляла собой жабью ласту, переходящую в пупырчатый, в обрат сгибающийся сустав.

— Мы таких симптомов и в книгах допетровской поры не встречали. Только в летописях. — Обведя бессонным взглядом хрустально-золотую палату, доктор остановился на человеке с повязкой вокруг головы. — Сержант Москалев ранен девятнадцатого августа в районе моста Свободы. Началась каменная гангрена.

— А с глазами, что у него?

— Поспешная ампутация.

Москалев был обречен. Каменная гангрена за две недели превращала человека в статую. А отрезать пораженную конечность не позволяли сгустки чужеродной материи, бродившие в теле. При ампутации они гибли, обрастая жесткими гранями, и эти грани протыкали сосуды, мозг или печень. Или глаза, как у сержанта.

— Сколько ему жить осталось, доктор?

— Да бог с вами, товарищ! Вытянем. Не сорок первый. И старшину вашего на ноги поставим. Эка ввернули…

Будто услышав, что говорят о нем, старшина открыл глаза. Увидев нас, он махнул рукой, сразу же закрываясь от яркого голубого свечения.

— Все, все, все, — заторопил евгенииванычев голос в наушник, — пора домой. И так через карантин вас в виде исключения.

Почему для меня исключение, доктор не рассказал, и, скинув английский противохимический костюм, я прошел в дезокамеру.

СДС — стационарная дезактивационная станция. Это, братцы, не передвижной обмывочно-дегазационный пункт, где вас окатят зеленой дрянью, пахнущей бычьими кишками и, сунув под электрический магнит, выкинут на улицу, чтоб пропустить следующего. Здесь все идет тщательно и долго.

Количество всевозможных устройств для издевательства над «обрабатываемой единицей» превосходило все видимое ранее, и по выходу я только и мог слабо шевельнуть лапками, будто травимый клоп. Еле-еле добрался до своего лежбища и плюхнулся в его панцирное чрево.

В палате никого почти не было. Бессонову до обеда переливали кровь, «поэта» увезли на электротерапию, а Пашу Успенского, наверное, опять «заклинило» — медсестра выметала разбитые склянки. Только Водосвятов нежился в постели у окна, втирая Светланке что-то про былые подвиги.

— А я изображал недалекого ефрейтора, — обволакивал его басок собеседницу, — изображал, пока не ударило в кумпол взрывной волной. А Кузнецов потом наврал, что немцы применили электрические снаряды.

— Это такой… с громким голосом?

— Точно.

Помню я эту историю. Вернее, слышал, ибо все происходило осенью сорок первого. Когда шла эвакуация, в один из институтов загнали две машины спецоборудования. Приборы самые новейшие и позволяли разгадывать места возможного появления крупных сил чужаков по вариациям магнитного поля. Оборудование, установленное в одной из опустевших лабораторий, сразу же выдало на экран полдюжины линий. Магнитным друзьям не поверили (через два месяца очень пожалев об этом) и начали уже сворачивать «брехунов», когда бог весть как пробралась в альма-матер Зоя Леонова.

Зоя была аспиранткой на кафедре своего отца, профессора Леонова, и, увидев незнакомые приборы, стала их изучать. Умная девушка разобралась (на своем уровне, конечно). Разобралась и, получив результат на бумажной ленте, помчалась к военным: тревога, немцы применили новое оружие!

Волны из штаба начали расходиться кругами, наше начальство запаниковало, и чтобы предотвратить брожение умов, придумало сказку об электрических снарядах. Мол, установка зафиксировала изменение напряжения в воздухе от пролетающих болванок.

Это, как говорится, и история, и пример того, как действуют шифровальщики. Ремесло творческое. Может, поэтому среди них так много людей искусства — артистов, циркачей и даже мошенников. Водосвятов, к слову сказать, бывший помреж театра. Чтобы красить черное в белое, одного умения стрелять недостаточно, надо придумать, как выдать того же горюна с пятидюймовыми клыками за просто овчарку, да еще в городе, в котором люди не то что собак — друг друга ели.

Работы у шифровальщиков всегда в избытке, хотя в январе им пофартило: озверевшие чужаки бродили по Ленинграду, но людским ужасом не питались — умирающим было все равно. Так и выбили ОРВЕРов — стаю за стаей…

Легко было и уютно в кровати. Солнышко светит, липы стучат в окно, Водосвятов бубнит, как радио. Хорошо… Выписываться совершенно не хочется, до того хорошо и спокойно… Но недолго. Что-то не давало сосредоточиться, скрипя осиной в изголовье кровати. Мне даже глаза открывать не хотелось, а уж голову повернуть… Но тесовый скрип с присутствием кого-то рядом все-таки заставил оборотиться. Закатив голову на край подушки, я увидел…

Буран Бейсенов, собственной персоной!

— Ты кому спишь? — спросил потомок Чингисхана. — Ити нада, капитан зовет.

— Привет, Буран! Какой капитан? — тянул я резину в мечте продлить ласковую сиреневость одеял, но у плосколицего божка оказались тысячелетние запасы терпения, вытеснившие меня в коридор.

Ганчев сидел у окна под щитом «Оказание первой медицинской помощи при укусе эндопатогенного антропоида». Он и сам был похож на грустного вампира с плаката, только рисованный упырь задумчиво хватал зубами могучего осназовца, а капитан грыз химический карандаш. Перевернув лист, Ганчев уставился на рисунки каких — то шариков с нитями в сопровождении неприятных готических букв. Под ними вилась цепочка из плюсиков и минусов.

— Как вам сей кроссворд, Андрей Антонович?

— Это крестики-нолики?

Ганчев усмехнулся:

— Это схема развития кристаллического организма, который может эволюционировать в растворе электролита. Так, во всяком случае утверждает герр Отто Шутц. Слышал о нём?

— Нет.

— Неудивительно. Штурмбанфюрер Шутц занимался вопросами симбиоза органики, неорганики и тонкой материи.

— Хотел скрестить человека и призрака?

Медленно подняв голову, рыжий капитан задумчиво пробормотал:

— Слушай, а ведь это мысль…

Он перевернуть страницу назад. Разворот запестрел картинками, с руническими надписями.

— Не с призраком конечно, а … — Ганчев поискал чего-то взглядом и, видимо, не обнаружив в моем лице достойного собеседника, продолжил дискуссию с самим собой:

— …жизнь органическая подразумевает наличие энергии — сиречь электричества в этом самом организме. А энергетические организмы — привидения, призраки и иже с ними, — они имеют органическую составляющую?

Я всмотрелся в картинки. Фашистские крестики и минусы сворачивались в сальто-мортале и образовывали неопрятные кляксы. Выглядели они мерзко и походили на клетку, которая собралась делиться.

Капитан изобразил доцента Решетникова:

— ОРВЕРы бывают трех основных типов: антропоиды, подвергнувшиеся вариациям, древние формы жизни и, наконец, параэнергетические объекты, — и, глядя из под бровей куда-то вглубь меня, добавил: — И все они при утилизации дают определенную золь-массу.

— Ну и?

— Вот ведь неуч, — Ганчев устало выдохнул и, наклонив голову, тихо сказал: — Если призраки бестелесны, то есть не имеют органики, откуда тогда берется вещество, которое мы в процессе закатываем в спец-ёмкости?

Ганчев наклонился еще ниже и сказал еще тише:

— А вдруг и правда есть сущность, которая может сочетать энергию и органику, а?

— Так… материализация призраков имеет место…

— Да. После чего их можно брать голыми руками. А это…

— Атавр!

— Что?

Он по-лошадиному встряхнул головой:

— Что за зверь еще?

Немного смутившись, я рассказал капитану о прочитанном еще в Лахтинской спецшколе рассказе. В нем описывалось существо, созданное из электричества и клеток человеческого организма.

— Навроде Голема?

— Только наоборот. Голема создали для защиты, а он стал убивать. А вот Атавр наоборот — задумывался как оружие, но вместо этого принялся защищать людей.

— От кого? И что за автор описал столь удивительного ОРВЕРа?

Я развел руками:

— От кого — не говорилось прямо, а кто автор, не запомнил как-то. Не очень известный писатель, про крестьян вроде у него книжка.

Капитан, объяснив, что подобная литература в «контору» случайно не попадает попросил поискать автора и вообще все по теме, пока меня не «приняла в объятья родная комендатура». И даже вручил «список литературы».

— Давай-давай, — напутствовал он, — Евграф и тебя сказал привлечь.

— Так это Полюдов?!

— А ты как думал? — рыжий капитан душевно ухмыльнулся, — Он у нас как Юлий Цезарь — по пять дел враз охватывает.

— Андрюша Саблин к нам пришел, — запел высокий женский голос, — и хочет книжку почитать.

Голос фальшивил, но его обладателю, вернее, обладательнице, отсутствие слуха заменяло хорошее настроение.

— Я вся внимание, товарищ стха-арши-ий лейтенант. — Медсестра Анечка положила грудь на стойку. — Прессу штудировать хотите или насчет такого-прочего?

— Или.

— Тогда пройдемте в ту дверку.

Анечка пошла впереди, умело виляя задницей, и казалось, что под силу ей доставать бедрами стоящие вдоль коридора шкафы. Дверь она закрыла на ключ и сразу же приступила к работе, перебирая карточки спецлитературы.

— Крайновский, Быков и Бонифатий Кедров — через двадцать минут. Архивы на полках.

— Спасибо. И еще, Анечка, мне нужен атлас парастабильных зон Европейской части СССР.

Анечка удалилась, а я сразу же взял быка за рога, то бишь подшивку растрепанного сборника документов и распоряжений особой группы Северо-Двинской губчека.

Пролистал десяток страниц и на одиннадцатой — фокус, письмо в политсовет войск охраны Республики с доносом на особуполномоченного ГПУ Полюдова Е.Е. Далее следовал отчет по доносу. Морковного цвета справка гласила, что факты, изложенные товарищем Кацман, не подтвердились и расследование прекращено «ввиду его бесполезности». Тов. Кацман мелькнул еще раз посередке сборника в качестве уполномоченного «Главспички» и фигурантом этих документов уже не проходил. Евграф тоже испарился.

Я стал рыться в бумажных развалинах, но отыскал всего лишь половину северо-двинского тома за 1927 год. Там, на пятидесяти страницах, развернулась эпопея поимки чудовища в пойме реки Стырь. Чудище крало скот, нападало на проезжих и по неподтвержденным сведениям «сильничало девок и баб». Пастухи целой округи боялись ходить в ночное, был вызван отряд милиции, а оказалось, что Федор Крикунов с подельниками обставили банальный разбой суеверной бутафорией. Приводились фотоснимки атамана с железной лапой при когтях и грубо раскрашенной медвежьей шкурой. Красили фосфором. Фосфор штука сильная. Михей рассказывал, как чуть не застрелил он мирного прохожего — тот работал на заводе органических красок и шел с фосфорным самодельным фонариком.

Однако ж при всей своей изобретательности Федор Крикунов не мог мне помочь найти следы деятельности Евграфа. Анечка тоже не могла посодействовать — вторая половина сборника так и не нашлась.

— А ты, Ань, чего тут вообще делаешь? Где архивариус, почему медперсонал занимается выдачей книг?

Аня сделала несчастное лицо.

— У меня после трех операционных смен полагается одна легкая. Регистратура, библиотека или гидротерапия. Мне нравится здесь.

— Подожди, а где заведующая, охрана?

— Заведующий в патруле где-то, а охрана я.

— Ну, тогда я спокоен.

— Работайте, товарищ Саблин. В случае чего, стану грудью на защиту вас.

— Лучше двумя.

Анечка, хихикнув, удалилась, впрочем, не забыв мотнуть хвостом на прощание, а я погрузился в секретные материалы согласно Ганчевским пожеланиям.

В толстом фолианте с церковным штампом «для внутреннего пользования» нашелся отчет о некоей девице, заподозренной в совокуплении с нежитью. Отчет был совсем короткий, ввиду того, что «помянутая девица Грунц» наложила на себя руки, прыгнув в Обводной канал.

Вторым по списку шел рапорт жандармского офицера Головатых о двух фрейлинах, странным образом умерших на выставке «уральских самоцветных каменьев». Головатых усердно собрал факты, проанализировал случившееся, но к выводам так и не пришел — больно диковинно выглядело случившееся. В конце концов выяснилось, что перед уральской экспозицией была еще одна — египетская, откуда и занесли ОРВЕРа-убийцу.

Британцы вообще дали маху с этим Египтом, особенно, когда стали копать могилы фараонов. Наши палестины пострадали не так, как Европа, но дерьма хлебнули тоже — в Одессе и Питере до тридцать девятого года стояли бассейновые спецзаслоны, обнюхивавшие каждый подозрительный пароход. А, например, палеоорганику, которую привез из Гоби профессор-заика Ефремов, или коллекцию князя Черкасского, держат в карантине по сей день.

После Головатовского рапорта следовал «Вестник богословия» за 1916 год и журнал «Научная мысль» за двадцать первый. Объединял их один из авторов — некий П.П.Бажов. В «Вестнике» он проходил под каким-то немыслимым церковным чином, а в советском печатном органе был просто «тов.».

Начал ПэПэ Бажов пространными рассуждениями о том, что Господь сделал человека по своему образу и подобию, но за прошедшее время «штамп» износился. И теперь мол получаются лишь плохие копии. А вот если бы найти оригинал… И понеслась математика на дюжине страниц.

Я сперва не понял ничего — ну не моё оно. Математика, алгебра, физика… Однако в этой ученой тайнописи, иредка разбавленной комментариями, я смог зацепить одну мысль. А когда «пережевал» ее, то впал в небольшой ступор: этот Бажов описывал математическую модель сверхсущества: собственно Бога. Ну ни хрена себе… Интересно как отнесся к этому опусу ихний поповский партком? Воодушевленный, я ринулся далее пробиваться сквось заросли интегралов, но отставной теософ ударился в такой густой фольклор, что я журналы отставил и перешел к описи «Странных и необьяснимых случаев в музеях Пермской губернии».

На исходе третьего часа я получил отупение средней тяжести. Перерыв стал нужен как воздух, и я вышел в коридор. В борьбе между физзарядкой и никотином победил, как всегда, нездоровый образ жизни, и, пуская в окно дым, я глазел на хоздвор, заваленный противопехотными решетками и ящиками с аргентированной водой — убогим оружием сорок первого. На стенке желтел плакат «Будь бдительным». Советский кулак сжимал хищную волосатую лапень, тянущуюся к городу. Актуально. Если дорисовать лапе когти подлиннее и чешую, будет картинка о нас. Угораздило Петруху заложить город в таком гиблом заливе! Взял бы южнее, и квакала бы здешняя нечисть по болотам, пугая грибников и охотников.

Архивный лес делался все гуще, и я, наверное, так бы и завяз в нем, если бы не спасение, явившееся под вечер. Спасение плюхнулось в соседнее кресло и, глупо подмигивая, сообщило, что меня ждут у проходной. Спаситель носил гордое имя Виктор, но за глаза его звали не иначе как «скотоложец Фомин». Фомин — техник, вернее, техник-восстановитель. У технарей есть мастерская на заводе «ЛенКИП» и там они чинят всякий хлам: звукоглушители, сгоревшие стволы терморазрядников, ломаную оптику. А что делать? Доставка в Питер одной катушки импульсного генератора длится месяц. И хорошо, если не собьют транспортный самолет над Ладогой. Зато своими силами быстро и ловко. Но опасно. Фомин получил заряд антиэнергии, меняя экран-поглотитель, — их раньше в море кидали по истечению срока годности, запрещая в том месте лов рыбы, а сейчас повторно используют. В общем, был Витя нормальный мужик, а стал моральным уродом. Я не говорю, что стал он исключительным негодяем, подлецом и скотиной. Нормальный человек, но аппетит появлялся у Фомина при взгляде на какие-то особенные травы (причем непременно колышущиеся), бедняга постоянно лез в воду, занимая там позу эмбриона, а угасшая половая активность внезапно проявилась, когда привезли на прививки питомцев ОР-9. Витю с трудом оттащили, а бедную собачку увезли на зашивание.

— Ждут, — повторил Фомин, и я вышел из библиотеки, оставив за плечами его завидующий взгляд.

Подинтригованный и немного встревоженный, я увидел в конце коридора товарища начоперода, стоящего рядом с Ганчевым. Капитан неуверенно тыкал карандашом в книгу, Евграф ехидно улыбался и жевал кислючее даже на вид яблоко. О чем-то они спорили всерьез. Ганчев прямо кипел, а Полюдов в кипевшего оппонента бросал свои «чудесно» и чмыхал.

— Да тебе вон и Саблин подтвердит, — кивнул Евграф, когда я приблизился.

— Не был, не видел, все показания давал под давлением. — Я щелкнул пальцем по зубу и, проведя ногтем по шее, уставился на Полюдова.

Ганчев прыснул, а начоперод, выплюнув в кулак яблочные косточки, пожаловался:

— Заставляет меня Ганчев надавить на Грюнберга, чтоб выписку из госпиталя оформил — мечтает опыт поставить. Электрический, да Паш?

Капитан махнул рукой. Полюдов хмыкнул и, приподняв огрызок, будто бокал шампанского за здоровье, проглотил его с чавком.

— Но на Ганчеве дело еще одно висит, как раз по твоей части. Пособить не хочешь?

— Никак нет, товарищ подполковник. Я в палату хочу. У нас скоро ужин и сон.

— Сон и ужин отменяются. Получай свои вещи, одевайся и дуй к своим. Михей и Руис в конторе ждут Да! Не забудь в отдел кадров к Еленину зайти. Скажешь, выписку твою я уже оформил.

Полюдов вытащил запечатанный коверт, показал мне и велел не мешкать:

— Люди, понимаешь, с ног падают, а он в домино стучит и по библиотекам шляется.

Получив в каптерке вещи и попрощавшись с ребятами, я пошел ко Льву Борисовичу. Грюнберг, к сожалению, был в отъезде. Попавшаяся в коридоре Светланка пожала плечами на вопрос о докторе и лишь потом удивилась, разглядев на мне форму:

— Так вам еще ж дней пять процедурить, — хлопала медсестра ресницами. — Как же?..

— В другой раз долежу!

— Тьфу на вас. И типун на язык!

Светланка поправила завернувшийся обшлаг моей гимнастерки, после чего толкнула легонько, прощаясь:

— Ну, идите уже, сто лет, чтоб вас не видеть.

Я вышел на улицу, на остановку трамвая, став у недавно окрашенной тумбы с афишами. Краска была свежая и этот мирный запах, обволакивая, звал в прошлое. В тот первый военный август, когда я так же уходил из госпиталя домой — на одно утро и несколько часов следующего дня.