Несмотря на тайфун с его ураганным ветром и проливным дождем, космея не погибла. Смятые и, казалось бы, безнадежно поломанные стебли поднялись с земли, потянулись к небу. На стебельках один за другим появлялись новые листья красивого зеленого цвета, гораздо более густого, чем раньше.
— Молодец, не сдается! — восхищенно сказал Кавабэ.
Теперь после занятий мы сразу шли к деду — его дом сделался чем-то вроде нашего штаба. Мы наблюдали за космеей, ели купленные по дороге булочки и делали домашнее задание.
Дед всегда встречал нас какой-нибудь фразой вроде: «Опять вы приперлись» или «Будете шуметь — выгоню». Но тем не менее купил еще три специальных подушки, чтобы мы могли сидеть все вместе вокруг низкого столика.
— Что вы все зубрите да зубрите? Для чего вам? У вас все равно головы дырявые.
— Дырявые. Оттого и приходится зубрить.
Такие разговоры Кавабэ и дед вели ежедневно по нескольку раз на день.
Но на самом деле он здорово нам помогал — делал вместе с нами домашние задания по истории и по родной речи. Каждый раз, когда нам задавали новые иероглифы, он находил слова, которых мы не знали и чтобы они обязательно писались с этими иероглифами. Он показывал нам слово и объяснял его значение.
Когда мы проходили иероглиф «крона дерева», он объяснил нам слово «кущи» — «океан крон». Иероглиф «завладеть» мы запомнили благодаря слову «Ашура» — «завладевший шелком». Ашура — это такой зловещий воинственный демон, живущий либо в дремучем лесу, либо в морской пучине. Потом был еще иероглиф «гроздь», который пишется в слове «вымя» — «молочная гроздь». Это самое «вымя» даже Ямашта запомнил с первого раза. Благодаря деду Пончик вообще стал гораздо лучше разбираться в иероглифах.
Как-то вечером мы возвращались домой, после того как дед рассказал нам невероятную историю о Минамотоно Ёсицунэ — это тот великий полководец двенадцатого века, который объявил войну собственному брату и потерпел сокрушительное поражение. Так вот, оказывается, он вовсе не покончил жизнь самоубийством, как учили нас в школе, а бежал на северный остров Хоккайдо, откуда морскими путями добрался до материка и сделался там монгольским героем — легендарным Чингисханом. Впрочем, великий полководец меня не очень волновал.
— Слушайте, вы помните ту старушку, которую мы навещать ездили?
— Из дома престарелых?
— Ага… Она вам никого не напоминает?
— Чего? — Ямашта с Кавабэ переглянулись.
— Ты о ком?
— А вы сами не заметили?
— О! — Ямашта посмотрел на меня.
— Похожа, правда?
— Похожайохожа.
— Да на кого? Скажите уже! — Кавабэ все еще не догадывался.
— Помнишь, «Лавка семян Икэда»?
— На старушку из лавки?
— Что, скажешь, не похожа?
— Похожа.
Деду мы решили пока не рассказывать, что ездили к Яёи Коко в дом престарелых. Это был наш секрет.
— Может, попросим у нее, ну, у этой старушки…
— Что попросим?
И я рассказал о своем плане.
Вид у него был такой, будто он встретился лицом к лицу с призраком.
Когда мы привели к нему старушку из лавки и сказали, что это Яёи Коко, он посмотрел на нее так, как если бы она восстала из мертвых.
Поначалу мы сказали старушке из лавки, что космея вот-вот расцветет, и пригласили ее посмотреть на цветы. Но по дороге мы все ей объяснили и попросили ненадолго стать Яёи Коко.
— Понимаете, он все еще не может ее забыть.
— Он, наверное, каждый день мечтает о том, что встретится и поговорит с ней.
— Знаете, как он обрадуется!
— Что же делать? — задумалась старушка. — Вряд ли он поверит, что я это она.
— Поверит! Вы очень похожи! Вы невысокая, кожа у вас белая и лоб круглый, совсем как у нее.
Старушка машинально коснулась рукой своего лба.
— Я смотрю, мальчишечки, вы все продумали.
— Да.
— Ну хорошо. Молодцы. Раз так, то я согласна.
— Ну, вот и хорошо! — эхом отозвался Ямашта.
Дед как раз вышел во двор с тазиком в руках снимать сухое белье. Услышав, кого мы ему привели, он застыл, как изваяние. Старушка вежливо ему поклонилась.
На веревке весело раскачивались дедушкины подштанники.
— Может, присядете здесь? — позвал с веранды Ямашта. Он уже успел принести с кухни два стакана с холодным пшеничным чаем.
— А ты, я смотрю, чувствуешь себя как дома. — На самом-то деле дед вовсе не смотрел на Ямашту. Он торопливо пошел к дому, и лицо у него было страшное. Немного не дойдя до веранды, он вдруг обернулся и сказал гостье:
— Пожалуйста, заходите, садитесь. — И с этими словами взошел на веранду.
А еще через мгновение, все так же крепко прижимая к себе тазик, сел со всего размаху на курившуюся благовонную палочку, которая горела на веранде, чтобы отпугивать комаров.
— Ай-яй-яй, горячо!
Старушка с трудом подавила улыбку. На деда было страшно смотреть.
Я сделал Ямаште знак рукой: «Посторонним покинуть помещение».
На следующий день мы, как всегда, после занятий направились к деду. Увидев нас, он не произнес ни слова. В комнате было жарко, пахло свежевыглаженным бельем.
Дед спрыснул из пульверизатора белую наволочку и прошелся сверху утюгом. Раз, другой, нажимая с силой, чтобы разгладить складки. Потом поставил утюг на подставку, взял следующую наволочку и снова начал брызгать из пульверизатора. На руке, в который был зажат утюг, выступили синие жилки.
— Жара такая, а вы гладите. Давайте лучше пообедаем!
— Хотите, мы в магазин сходим?
— Может, и правда нужно чего купить?
Он продолжал молчать. Ни слова в ответ не сказал.
— Как прошла встреча? — не выдержал наконец Кавабэ. — Как вчера было?
Дед выдернул провод из розетки и принялся надевать хрустящие от чистоты наволочки на подушки. Он молчал и в нашу сторону не смотрел.
— Вы не хотели с ней встречаться, да? — испуганно спросил Ямашта.
И на это никакой реакции не последовало. Ямашта укоризненно взглянул на меня, словно говоря: «Вот, посмотри, что ты наделал! Вечно придумаешь что-нибудь…»
— Вы что, сердитесь на нас, что ли? — спросил я, надувшись. Дед сложил — одна на другую — четыре подушки, которые в постиранных, свежевыглаженных наволочках выглядели новенькими, только что купленными, и кинул на меня мрачный взгляд.
— Вам повезло, что я пообещал этой женщине вас не ругать.
— Вы что, сразу догадались?
— А ты как думал?
— Так вы поэтому сердитесь?
Дед облокотился на башенку из четырех подушек и сказал:
— Вы ее заставили соврать, жулье бесчестное!
— Какое еще жулье?! — тут же завопил Кавабэ.
— Заткнись, идиот! — зарычал дед.
Меня буквально подкинуло в воздух — я еще никогда не слышал, чтобы он издавал такие звуки.
— Мы хотели как лучше!
— Как лучше, как хуже… Не в этом дело.
— А в чем? В чем дело?
— А в том, что вы чужую жизнь в обезьянье шоу превратили.
Он уже не кричал, но эти слова — мрачные, тяжелые — придавили меня, как каменная плита. Это было гораздо, гораздо серьезней, чем если бы он сказал, что мы придурки и злобные уроды.
— Я честно думал, что это хорошая идея. Она так похожа на ту, другую…
Тишина. Долгая-долгая тишина. Я даже испугался. Осторожно глянул на деда и увидел, что он буквально сверлит меня глазами.
— Что это значит?
И тут я понял, что проболтался.
— Что это значит: «Похожа на ту, другую…» А?!
Кавабэ процедил сквозь зубы:
— Ну и придурок же ты, Кияма.
Ямашта, понимая, что все потеряно, втянул голову в плечи.
— Ну, мы с ней встречались… — сказал я.
— Вы ее нашли?
— Да.
И я рассказал ему все по порядку. О том, как мы обзванивали ее однофамильцев. О доме престарелых. О сестре и племяннике, в доме которых она раньше жила.
— И как она? В порядке?
Дед опустил голову так низко, что я не видел ничего, кроме его лысой макушки.
— Да.
— Она что-нибудь сказала?
Я не ответил. Дед поднял голову и пристально на меня посмотрел.
— Она все забыла.
— Вот как.
— Она потеряла память. Она думает, что ее муж погиб на войне.
Дед вдруг тихонько засмеялся.
— Так ведь… так оно и есть. Все равно что умер.
— Нет, не все равно.
Стрекот цикад засасывал нас, как огромная звуковая воронка.
Цир-цир-цир… цир-цир… Цир-цир-цир… цир-цир… Цир-цир-цир… цир-цир…
Это многоголосое, многослойное пение забивало уши. Я сам не узнавал своего голоса. Мне показалось, за меня говорит кто-то другой.
— Она думает, что он герой… что муж ее погиб как герой. Она рассказала мне, что он привязал к себе бомбу, пошел в самую гущу вражеского войска и взорвал себя. Она очень подробно мне все рассказала, так подробно, что даже не верится, что все это неправда.
— Это не называется неправдой, — вдруг влез в разговор Кавабэ.
— Да, это не неправда… — Дед лег на спину. Потом спросил задумчиво: — А далеко это место… куда вы ездили?
— Неблизко.
Он полежал еще немного на спине, потом перевернулся на бок и буркнул:
— А вообще, не лезьте, если вас не просят. — После этих слов он повернулся к нам спиной.
— Простите, можно зайти? — послышался из сада неуверенный голос.
Выглянув с веранды, мы увидели старушку из лавки семян. Она стояла у входной двери.
— Мальчишечки, дорогие, и вы здесь? — Она пошла по двору в сторону веранды.
Сегодня на ней было надето кимоно, а над головой она держала белый матерчатый зонтик от солнца. Круглый зонтик сиял под солнечными лучами, и казалось, что над головой у бабушки вынули кусочек неба и оттуда льется ослепительное сияние. Как будто вход в потусторонний мир.
Старушка сложила зонтик.
— Вы меня извините за вчерашнее, — она вежливо поклонилась.
— Я… после того как вы ушли… — она посмотрела на нас, — у меня не получилось так, как вы хотели…
Мы в один голос начали извиняться внезапно охрипшими голосами.
— Да что вы, что вы. Это вы меня простите, — и старушка снова поклонилась.
— Мне очень жаль, что мы вас поставили в такое неловкое положение. — Дед вышел на веранду и пригласил старушку зайти и сесть за стол. Было видно, что он нервничает.
Старушка положила на стол перед собой аккуратный сверток. Развязала концы нежно-розового платка — внутри оказалась бамбуковая корзинка, полная ярко-красных ягод.
— Шелковица? Откуда?
— Родственники из деревни прислали. Извините, что я так мало принесла, — и она смущенно улыбнулась.
Меня отправили на кухню мыть ягоды. Я набрал целую миску воды, растворил в ней щепотку соли и тщательно вымыл каждую ягодку. Это нас дед научил, что, когда моешь фрукты, надо добавлять соль. Когда на них падал солнечный блик, красные ягоды переливались в воде таинственным светом, как россыпь рубинов. Я слил воду, аккуратно переложил шелковицу обратно в корзинку и поспешил на веранду.
— Какая сладкая!
— Ой, кисленькая!
— Вкуснятина!
Наши возгласы прозвучали нестройным хором.
— Лучшее лакомство для медведя, — дед с удовольствием закинул в рот большую ягоду. Настроение у него явно улучшилось.
— Медведя?
— Медведи обожают шелковицу и другие лесные ягоды. Там, где самые вкусные ягоды, обязательно поблизости окажется медведь. И наоборот — там, где околачивается медведь, ягоды будут самыми вкусными. Как эти!
Шелковица лопается во рту. Сначала кислая-кислая, потом сладкая-сладкая. «Вот если забраться в самую гущу леса, где не ступала нога человека, и собрать с древесных листьев самые крупные росинки, то, наверное, они будут такого же вкуса», — подумал я.
— Есть еще дикий виноград, — сказала бабушка.
— Ага. Есть и виноград, — вид у деда при этом был такой, как будто он совсем не прочь прямо сейчас превратиться в медведя.
— Райские яблочки.
— Точно! — дед прищурился как кот, наевшийся травки-котовника.
— Тисовые ягоды.
Дед ничего не ответил, только вздохнул блаженно.
— Теперь и ягод стало меньше. И уже почти не осталось мест, где можно их собирать.
Старушка смешно держит губы трубочкой, будто пьет нектар. Как птичка.
— А вы откуда? Где родились?
— На Хоккайдо. Из поселка Айбецу.
— Вот как. А я из Тома, слышали?
Старушка удивленно глядит на деда.
— Получается, мы земляки, — она улыбается. Как две капли воды похожа на Яёи Коко!
— А я на самом-то деле вчера так и подумал, что, наверное, мы с вами земляки.
— Да?
— Люди с Хоккайдо, они… они другие. Разве не так? — он кивнул, будто вел разговор сам с собой. — Вот и мама моя тоже была такая. Работала очень много.
— Ну надо же! — Кавабэ уставился на деда. — У вас тоже, значит, была мама!
Эта мысль поразила его до глубины души.
— Ну понятно, была.
— Да-да, в моей семье тоже все работали много и хорошо. Любили работать, — сказала старушка и смущенно засмеялась.
А потом они принялись вспоминать и рассказывать друг другу о том, как ходили в школу на лыжах, которые надо было надевать на резиновые сапоги; и о том, что дедов папа был железнодорожным инженером; и о том, в каких местах — а это были сплошь секретные, потаенные места — рос самый вкусный дикий виноград; и о том, как однажды мама засолила целый кувшин икры; о том, как летом дети купались в реке; о том, что вода в реке была холоднющей; о том, как прямо на глазах старушки, когда она была маленькой девочкой, поймали опасного преступника, сбежавшего из тюрьмы в Абасири; о том, как всей семьей вялили селедку; о том, как вкусно было есть на обед острый перец в маринаде из соевого соуса с рисовым солодом; о том, что старушка в детстве терпеть не могла молоки; и о том, как каждый раз ее сердце сжималось от грусти, когда она слышала по ночам вой лисицы, спустившейся с высоких гор; о том, как летом вдруг расцветали разом все цветы; о том, какие роскошные клубы пара шли зимой от лошадей, везущих повозки, груженные бревнами; и о том, как чистили печки-буржуйки; и о том, как ели замороженное молоко, посыпая его сверху сахаром, так что он скрипел на зубах; о том, как строили зимой снежную горку и соревновались, кто дальше съедет с нее на лыжах…
Они говорили и говорили, и казалось, этот разговор никогда не закончится.
Просто удивительно, сколько интересных воспоминаний было у этих двух стариков. Я даже подумал, что быть старым вовсе не так уж и плохо. Ведь чем ты старше, тем больше вещей, о которых ты можешь вспоминать и радоваться этим воспоминаниям. И даже когда ты сам уже исчезнешь, твои воспоминания будут витать в воздухе, растворяться в дожде, просачиваться в почву… Они будут существовать в самых разных местах, и, может быть, часть из них найдет путь к сердцу другого человека… Ведь бывает так, что оказываешься в каком-то месте впервые, но отчего-то чувствуешь, что когда-то ты уже здесь был. Это значит, что воспоминания людей из прошлого нашли тебя и зашли в твое сердце. От этой мысли мне сделалось очень хорошо.
Бабушка и дедушка замолчали. Теперь они сидят и молча смотрят во двор.
Откуда ни возьмись налетел прохладный ветерок. Мне показалось, что мы все сидим внутри кисло-сладкой, спелой, напоенной лесными ветрами ягоды тутового дерева.