Наступили летние каникулы.

Каждый день мы ездим на автобусе в летнюю школу. На самом деле летняя школа — это те же самые дополнительные занятия, на которые мы всегда ходим после уроков. Но летом в обычной школе уроков нет, и дополнительные занятия начинаются не во второй половине дня, а с утра — и даже еще раньше, чем в обычной. Поэтому все ходят невыспавшиеся и недовольные.

Первое, что мы делаем, когда приезжаем в школу, — идем на общую зарядку. После зарядки — расходимся по классам на уроки.

По дороге на автобусную остановку надо идти мимо дедова дома. Вот и получается, что мы в первый раз увидели этот дом при утреннем свете, только когда начались каникулы, — ведь обычная школа находится совсем в другой стороне и раньше мы приходили сюда уже ближе к вечеру.

Утром телевизор у деда не работает. И лысины в окне не видно. Наверное, в это время он еще спит. Про стариков часто говорят, что они встают ни свет ни заря, но теперь-то я знаю, что это вранье.

На османтусе расчирикалась стая воробьев.

В ласковом свете утреннего солнца даже захламленный двор и разодранные котами мусорные пакеты, даже выпавшие из этих пакетов объедки и пластиковый мусор выглядят как-то жизнеутверждающе.

«Во-первых, мусорка приезжает не каждый день, а во-вторых, в восемь она все равно уже забирает мусор и уезжает, — подумал я, — а дед, наверное, дрыхнет допоздна и поэтому вообще не успевает мусор вынести».

Эта мысль секунду назад пришла мне в голову, и вот уже, сам не знаю как, я стою у деда во дворе и торопливо собираю разбросанный тут и там мусор в первый подвернувшийся под руку пакет. Сегодня понедельник. То есть мусорка вот-вот приедет. Если я быстренько соберу и бегом отнесу мусор к ближайшему фонарному столбу — тут до него метров десять, — то успею.

Я поднял очередной разорванный пакет. Откуда-то сбоку недовольно заорала кошка. Воздух наполнился кислым, тошнотворным запахом. Меня чуть не стошнило. Но я кое-как перевел дух, цыкнул на кошку: «Цыц! Тихо!» Что же это за запах такой? Ага. Это запах тухлятины. Банан протух, протух кусочек красной рыбы из о-бэнто, протухли остатки сардинок в консервной банке — то, что раньше было вкусным, протухло и теперь ужасно воняет. И все-таки я не понимаю. Гниение — это ведь всего лишь одно из многих изменений, происходящих с продуктами. Вот, скажем, когда мясо варят, то это изменение сопровождается вкусным запахом. Или брожение вина — запах при этом легкий, сладковатый. То есть получается, один и тот же продукт может изменяться и в «хорошую», и в «плохую» сторону. И я как-то сразу понимаю, какое изменение «хорошее», а какое нет. Например, то, что в последнее время происходит с моими руками и ногами, которые все растут и растут и не собираются останавливаться, — явно «плохое».

Я невольно вдохнул гнилостный запах, к горлу снова подступила тошнота. На глазах выступили слезы. Вдруг сзади раздался знакомый голос:

— Эй, Кияма! Ты чего это делаешь?

Кавабэ и Ямашта. Смотрят на меня непонимающе через дырку в заборе.

— Я мусор хотел выбросить.

— Мусор? — от удивления у Ямашты округлились глаза.

— Ты чё? Какой мусор?! — Кавабэ еле сдерживался, чтобы не заорать на меня. — Быстро вылазь и пошли отсюда.

— Вы лучше помогите. Одному мне не успеть.

— Ты дурак, да?

— Просто дедушка спит. Он проспал, понимаешь?

— Ага, а нам-то с какой радости выносить за него его вонючий мусор, а?

— Так мы когда за ним следим, это же все у нас под носом валяется и воняет. Ты ведь сам говорил, что запах неприятный.

— Ну и что с того?

— Слушайте, просто помогите мне, и все.

В конце концов, немного потолкавшись с той стороны дырки, они пролезли во двор. Бездомная кошка хотела прошмыгнуть мимо них, но Кавабэ умудрился наступить ей не то на лапу, не то на хвост, и она заорала как бешеная.

Ямашта взвизгнул и шарахнулся в сторону.

— Ямашта, не ори!

Я потихоньку начал передавать этим растяпам мусорные пакеты.

— Ну и вонь. — Кавабэ поморщился.

— У него даже газеты протухли. — Ямашта, зажав в руке пакет, который я ему только что передал, поднял с земли еще один.

— Ну ладно, так и быть, поможем деду… В конце концов, он ведь позволяет нам за ним следить, а это уже что-то, — философски заметил Кавабэ. — «Лучше мусор в руках, чем журавль в небе…»

— Отлично, теперь отнесем это к фонарю, — успел сказать я, и тут… Дверь дома с душераздирающим звуком открылась и ровно в тот момент, когда я обернулся, заехала мне со всей силы по лбу.

— Вы чё тут забыли, а?!

У меня в глазах потемнело, я временно перестал понимать, что происходит, и просто бессмысленно глядел перед собой.

— Чё, спрашиваю, вы тут забыли?! — На деде были мятая рубашка и треники. Он стоял прямо напротив меня. Первый раз я видел его лицо так близко. По форме оно напоминало большую фасолину, на фасолине — два глаза, как маленькие черные черточки. Эти глаза беспокойно бегали туда-сюда и как-то не особо сочетались с грозным голосом. Зубы у деда были желтые. Вернее, темно-желтые. И даже, наверное, ближе к коричневым. Внизу — только четыре средних зуба. Остальные выпали. Сверху не хватало правого клыка. Заросший жесткой седоватой щетиной подбородок по контрасту с сияющей лысиной выглядел особенно неряшливым. Я все так же стоял в молчаливом оцепенении. Дед посмотрел мне прямо в глаза. Я вздрогнул.

— Мы хотели мусор… — пробормотал я.

— Вы хотели мусор? — Дед посмотрел на нас с подозрением. Кавабэ и Ямашта застыли с пакетами мусора в руках, как статуи. — Мы хотели мусор выкинуть… Мы думали, так будет лучше… без мусора.

— Да вы же все время здесь околачиваетесь, разве нет?

Я сглотнул комок в горле.

— Не-ет… Мы просто…

— Что «просто», а? Что «просто»?!

Черт, и зачем я сказал это «просто»? Кто меня за язык тянул? «Мы просто тут следим за вами и ждем, пока вы умрете» — я же не могу ему это сказать.

— Мы просто хотели мусор выкинуть, — прошептал я.

— Не ври! — отрезал дед и буркнул себе под нос: «С вами если ухо востро не держать, еще и стащите чего».

Это было очень обидно! Ведь на этот раз мы действительно просто собирались выкинуть мусор, которым был завален его двор. Мне так хотелось, чтобы он нам поверил. Но с другой стороны, с чего бы ему нам верить? Было ясно — что бы я ему сейчас ни сказал, он все равно мне не поверит. «А раз так, лучше промолчать», — подумал я, но, к сожалению, есть еще в нашем мире люди, которые, похоже, вообще не думают…

— А что, мы разве что-то плохое вам сделали? — Голос Кавабэ звенел от напряжения.

— Перестань, — попытался остановить его Ямашта.

Дед фыркнул и начал закрывать дверь.

— Вы, значит, считаете, что мы сюда воровать пришли, да?!

— Кавабэ, заткнись, — я изо всех сил сжал ему плечо, но было уже поздно. Все пошло наперекосяк.

Дед снова приоткрыл дверь.

— Ну ты, парень, и нахал. А скажи-ка мне, зачем вы в чужой дом забрались, а? Чего вам здесь надо?!

— Простите нас, пожалуйста! Мы… — начал было извиняться Ямашта, но дед на Пончика даже не взглянул. Он как уставился на Кавабэ, так и не сводил с него глаз.

— Хотел бы я посмотреть на родителей, которые воспитали такого нахаленка.

«Теперь точно все пропало», — подумал я. Когда кто-то что-то говорит про его родителей, Кавабэ моментально выходит из себя. Ну вот, что и требовалось доказать: у него уже нога задергалась.

— Мой папа… мой папа, между прочим, был пожарным! Он погиб, когда вытаскивал из огня людей! Понятно?! Он был настоящим героем!

Дед с грохотом закрыл дверь.

— Эй, куда?! Я с тобой разговариваю! Выходи! — заорал Кавабэ в закрытую дверь. — Дрянь какая! Дед, слушай меня! Мы следим за тобой, понял?! Потому что скоро ты подохнешь, а мы хотим посмотреть, как это будет! И посмотрим, так и знай!

Нам с Ямаштой пришлось здорово попотеть, пока мы вытаскивали беснующегося Кавабэ со двора на улицу. На улице он сразу затих и молча зашагал рядом с нами к остановке. Мусор мы так и не выкинули.

В школе мы об этом происшествии не говорили. Во время контрольной по арифметике я задумчиво рассматривал своих одноклассников. Прямо передо мной сидел Ямашта — от напряжения он весь согнулся, и спина у него была круглая, как баранка. При этом карандаш в его руке почти не двигался. Рядом с ним сидел Кавабэ — у его карандаша несколько раз ломался стержень.

Класс был наполнен шуршанием бегающих по бумаге карандашей, гудением кулера, тихим старательным сопением. В какой-то момент мне показалось, что мы всем классом медленно опускаемся в морскую глубину и вот-вот очутимся на самом дне…

Поблизости раздались осторожные шаги и затихли как раз около моей парты. Учитель заглянул в мою контрольную работу Я поспешно придвинул к себе задачник.

Дед, хоть и находился за дверью, наверняка слышал вопли Кавабэ. А мне теперь, наверное, никогда не забыть выражение дедовых глаз. Я стоял близко и хорошо разглядел. Да, конечно, легче всего сказать, что глаза у него были хитрые и что смотрел он на нас с подозрением, но я о другом. Его взгляд напомнил мне взгляд нашей старой собаки, когда она еще была жива. Тогда я был совсем маленьким и ходил в детский сад. А собака была очень старая. Шерсть у нее свалялась, а на попе, под хвостом, всегда висели налипшие кусочки засохших какашек. Обычно она лежала и дремала в саду в тени какого-нибудь куста. Еще до того, как я родился, мама и папа часто ходили вдвоем на реку и выгуливали там тогда еще молодую собаку. Я пытался представить себе, как она носилась по берегу взад-вперед и визжала от восторга, но у меня не очень получалось. К тому времени, как я научился ходить, она сделалась похожа на старое грязное одеяло. Я пытался с ней играть, бросал мячик, дергал за хвост, но она только тяжело дышала и, завидя меня, всегда устало отворачивалась. А потом к нам как-то раз пришел ветеринар и сделал ей укол. И мама сказала, что Чиро завтра умрет.

Весь вечер я просидел рядом с собакой. Она уже не отворачивалась, а, наоборот, все время смотрела на меня своими черными влажными глазами. Я видел в них тоску и тревогу. Да я и сам тревожился непонятно отчего. Знаете, такое чувство, будто сейчас вот-вот произойдет что-то очень важное, но произойдет уже как бы не с тобой. В какой-то момент я не выдержал и побежал к маме, забрался к ней в кровать, расплакался и долго не мог успокоиться.

На следующее утро, когда я проснулся, собака уже умерла и лежала в закрытой картонной коробке. Папа сказал, чтобы я туда не заглядывал. Интересно, почему я сразу его послушался? Почему не попросил посмотреть? Так ее и похоронили, нашу собаку, прямо в этой коробке. И каждый раз, когда я вспоминаю ее предсмертный взгляд, меня охватывает чувство неуверенности, потерянности, как будто я что-то проглядел, не заметил, упустил.

Днем, после уроков, мы сидели и молча ели булочки на скамейке на автобусной остановке. Эта была та самая скамейка, на которой Ямашта в первый раз рассказал нам о похоронах своей бабушки.

— Слушайте, давайте в бассейн сходим, — Ямашта не мог больше молчать.

— Отличная идея! — обрадовался я. — Надо сходить.

Кавабэ запихнул несчастную булочку себе в рот почти целиком и теперь никак не мог ее прожевать. Наконец он с ней справился и, проглотив последнюю порцию, буркнул:

— Я не пойду.

— А можно мы больше не будем за ним следить? — жалобно спросил Ямашта. — Мне кажется, уже хватит. И к тому же что-то непохоже, что дед этот прямо сейчас возьмет и умрет.

Кавабэ слушал, хмуро уставившись себе под ноги. Мы с Ямаштой переглянулись.

Я немного встревожился, потому что вдруг вспомнил про яд, о котором говорил Кавабэ, когда Пончик притащил для деда тарелочку с рыбой.

Засунув в рот вторую булочку, Кавабэ решительно поднялся с места. Ну что ж, делать нечего. Значит, придется идти вместе с ним. И мне, и Ямаште было ясно как дважды два, что одного его отпускать нельзя.

Дни стояли жаркие, но окно на веранде у деда оставалось наглухо закрытым. Однажды дед было приоткрыл его, но, высунув наружу свою лысую голову и увидев нас, тут же быстро закрыл раму. В другой раз, открыв окно, он выплеснул в нашу сторону ведро воды. Не долетев до нас, вода с шумом плюхнулась на забор.

— Увы, увы, — с довольным видом прокомментировал Кавабэ.

Мы продолжали следить за дедом, когда он ходил за покупками. Но это уже не было настоящей слежкой. Кавабэ шел в‘некотором отдалении, уставившись деду в спину и даже не думая прятаться. Иногда дед оборачивался. Тогда мы просто останавливались и ждали, когда он пойдет дальше.

— Тише-едешь-дальше-будешь-стоп! — скороговоркой выпалил Ямашта, но Кавабэ ничего на это не ответил и даже не улыбнулся.

Интересно — в последнее время дед стал гораздо лучше питаться. За покупками ходит каждый день. И не только в круглосуточный магазин, но и к зеленщику за овощами стал захаживать, и в рыбную лавку — за сашими.

— Говорю вам, ему тогда сашими понравилось! — сказал Ямашта, когда дед вышел из рыбной лавки. — Вот и покупал бы у моего папы, раз все равно покупает.

Кавабэ цокнул языком.

— Надо было все-таки тогда яда ему подсыпать. Вредный старикан!

Однажды в сумерках на торговой улице мы потеряли нашего деда из виду. Договорились разойтись в разные стороны и поискать. Через некоторое время, пробираясь сквозь толкучку, я наткнулся на Кавабэ.

— Ну что, нашел?

— Не-е, — Кавабэ помотал головой. Мы пошли рядом.

— Ну, все равно рано или поздно он вернется домой. Может, пойдем к нему и подождем его там?

Кавабэ не ответил. Было душно и жарко. Вот-вот совсем стемнеет. Дед и правда наверняка скоро пойдет домой. «А зонта у него, вроде, нет…» — отчего-то подумал я.

— Мой папа… это… — вдруг сказал Кавабэ.

— Что?

— Он не умер.

Я посмотрел на Кавабэ. Он шел, глядя прямо перед собой, не обращая никакого внимания на людей, которые шли по улице.

— У него другой ребенок. А у ребенка — мама. Другая мама, не моя. — Произнеся эти слова, Кавабэ пробормотал едва слышно: «Умри!» Я так и не понял, к кому он обращался, — то ли к тетеньке, которая покупала в кулинарной лавке готовые котлеты, то ли к запропастившемуся куда-то деду, то ли к своему отцу, то ли к его ребенку, то ли к маме этого другого ребенка…

— Извини, что я врал вам все время.

— Да ладно. — Я не ожидал, что он будет извиняться.

— Кияма! — Ямашта изо всех сил махал нам рукой. — Сюда, сюда!

Дед отыскался около почты. Он стоял в одиночестве рядом с почтовым ящиком и оглядывался по сторонам.

— Ждет, что ли, кого-то? — Ямашта с интересом следил за происходящим.

— Кого ему ждать? — Кавабэ было собирался направиться к деду, но передумал и остановился.

Прошло несколько минут. Никто не появлялся. Дед снова начал оглядываться и вдруг заметил меня. Заметил и сразу пошел от почты в сторону дома.

— Слушайте, а вдруг, — Ямашта даже подпрыгнул от радости, — вдруг это он нас ждал?

— Дурак ты, Пончик. С чего бы ему нас ждать?

Ну да, с чего бы ему нас ждать. Хотя… а почему бы и нет?

Ямашта выжидающе смотрит на меня.

— Ну-у… — тяну я и пожимаю плечами.

На следующий день после этого происшествия мы, несмотря на сумасшедшую жару, собрались на своем наблюдательном пункте у забора. Солнце палило нещадно. Было так жарко, что казалось, вот-вот начнет закипать мозг. Но сколько мы ни ждали, дед у окна не показывался. Телевизор тоже не работал. Мы подумали, что он мог пойти за покупками раньше обычного, поэтому немного сместили угол наблюдения, так чтобы видеть улицу, по которой он ходил в магазин. Но, кроме машин, на улице ничего и никого не было.

— А вдруг ему стало плохо и он лежит там сейчас на полу… — встревожился Ямашта.

— Да нет, вряд ли. Он же вчера вроде такой бодрый был, — попытался я его успокоить.

— Моя бабушка тоже была бодрая. Она за день до смерти праздничный ужин в деревне устроила.

Прошел еще час. За это время из дома не донеслось ни звука. Кавабэ, плотно сжав губы, неотрывно глядел на окно. Потом, словно устав, перевел взгляд на дверь. Потом снова — на окно. У него уже довольно давно начала дергаться нога.

— Эй, не расклеивайтесь! — сказал я, но вышло у меня это как-то неубедительно.

Вокруг оглушительно стрекотали цикады. Наверное, они сидят на османтусе, который растет у деда в садике. Вот позади нас проехала машина. И снова не слышно ничего, кроме стрекота цикад.

— Я это… — Кавабэ говорил едва слышно, — зря я так ему сказал… ну, что он скоро…

«Не бери в голову», — хотел сказать ему я, но не смог — слова застряли у меня в горле. А «не брать в голову» было еще невозможней.

— У меня зрение с самого детства плохое, поэтому я такой вспыльчивый.

— А какая связь между вспыльчивостью и плохим зрением?

— Надо было мне извиниться… — Кавабэ чуть не плакал.

— Давайте попробуем в дверь постучаться. — Ямашта уже был готов бежать к дому, как вдруг раздвижная рама со стуком отъехала в сторону, сантиметров на пятнадцать. Затаив дыхание, мы смотрели на окно. В щели показалась тощая морщинистая рука. Она дрожала. Как рука зомби, вылезающего из могилы.

— Что же делать, что делать?! Он, наверное, умирает там! — Ямашта встал на цыпочки и со страдальческим видом смотрел поверх забора.

— А что ты хочешь делать?

— «Что делать, что делать?» А что тут можно сделать?!

Кавабэ как-то весь напрягся, широко открыл глаза и начал издавать какие-то кошмарные звуки — как ветер гудит в трубе.

— Эй! Ты чего?

Я не знал, куда мне смотреть — то ли на эту руку в окне, то ли на Кавабэ, у которого того и гляди пена изо рта пойдет, — и вертел головой вправо-влево, как курица.

— Ну дает!

Дедова рука поднялась и застыла в окне. Сжалась в кулак. И в ту же секунду дед выкинул вверх два пальца: указательный и средний. Этот жест называется «виктория», то есть победа.

— Гад! Он просто издевался над нами! Изображал из себя умирающего! — Кавабэ кипятился, как чайник.

— На раз обманул… — Я тоже волновался за деда по-настоящему и ужасно на него рассердился.

— Да, здорово мы обмишурились. — По лицу Ямашты было не очень понятно, расстроен он или, наоборот, рад.

— Замолчите уже, вы оба! — Кавабэ, не поправляя сбившихся очков, торопливо пошел от забора. Мы с Ямаштой едва поспевали за ним.

— Значит так — он объявил нам войну! — Кавабэ неожиданно остановился и повернулся к нам. — Отлично. Я принимаю вызов и буду продолжать слежку. А вы как хотите. Справлюсь и без вас.

— Я тоже принимаю, — сказал я. — Надо довести дело до конца!

Если мне и было раньше немного неловко, то теперь от неловкости не осталось и следа. Раз дед такой, то и нам стесняться нечего.

— Нахал он все-таки, — сказал Ямашта.

Да уж. Этот так просто не умрет…