Я СМЕЮСЬ, ХОТЯ ПОНИМАЮ, что это неправильно. Все прошло откровенно ужасно. Бедный Даниэль. Очевидный факт: семья – это тяжело.

Только у метро Даниэль наконец перестает тянуть меня за собой. Он кладет ладонь себе на шею и опускает голову.

– Прости меня, – произносит он так тихо, что я скорее читаю по губам, нежели слышу эти слова.

Я пытаюсь не расхохотаться, потому что у него такой вид, словно кто-то умер, но мне сложно с собой справиться. Вспоминаю его отца, пытающегося впихнуть мне средство для выпрямления волос, и взрываюсь от смеха. Я не могу остановиться. Я обхватываю живот руками в приступе истерического хохота. Даниэль молча смотрит на меня. Его лоб так нахмурен, что кажется, эти морщины уже не разгладятся.

– Это был кошмар, – говорю я, наконец успокоившись. – Хуже быть просто не может. Отец-расист Старший брат – расист и женоненавистник.

Даниэль потирает шею и хмурится еще сильнее.

– А сам магазин! Древние плакаты с этими женщинами, и твой отец, критикующий мою прическу, и твой брат, который шутит про маленький пенис.

Закончив наконец перечислять все то, что показалось мне ужасным, я снова начинаю хохотать.

Проходит еще несколько секунд, и он наконец тоже улыбается. Это хорошо.

– Рад, что тебе это кажется смешным, – произносит он.

– Да брось, – говорю я. – Трагедия – это забавно.

– А что, трагедия – это про нас? – спрашивает он, теперь уже с широкой улыбкой на лице.

– Конечно. Разве жизнь – не трагедия? Все мы в конечном итоге умираем.

– Наверное, – говорит он. Подойдя на шаг ближе, он берет мою руку и кладет ее себе на грудь.

Я изучаю свои ногти. Изучаю кутикулу. Все что угодно, только бы не смотреть в его карие глаза. Его сердце часто стучит под моими пальцами. Наконец я поднимаю взгляд, и он накрывает мою руку своей ладонью.

– Прости, – произносит Даниэль. – Прошу прощения за свою семью.

Я киваю молча, потому что с моими голосовыми связками творится что-то странное.

– Прости за все. За всю историю этого мира. За расизм. За несправедливость.

– Что ты вообще такое говоришь? Это не твоя вина. Ты не можешь извиняться за расизм.

– Могу и извиняюсь.

Господи. Спаси меня от хороших искренних мальчиков, которые воспринимают все так близко к сердцу. Я по-прежнему считаю, что сцена в магазине была забавной, несмотря на всю ее безупречную чудовищность, но понимаю, почему ему стыдно. Тяжело, когда не можешь гордиться тем местом, откуда ты родом, или своей семьей.

– Ты – не твой отец, – говорю я, но он мне не верит. Его страх понятен мне. Кто мы, если не плод наших родителей и их историй?