Все, чем стоит мне заняться, это пойти спать — утихомирить свой разум, расслабить тело и заснуть. Но неважно, насколько сильно я хочу этого, сон не идет. Мой мозг — неизведанная комната с потайными ходами. Голос Карлы включается в моей голове. Может, она так и не отошла от того, что случилось с твоим папой и братом. Что это значит? Смотрю на часы. Час ночи. Семь часов до прихода Карлы. Мы сделаем несколько анализов крови и отправим их специалисту по ТКИД, которого я нашла. Семь часов. Я закрываю глаза. Снова открываю их. 01:01.

Не могу ждать, пока ответы доберутся до меня. Я должна найти их.

Вся энергия уходит на то, что дойти, а не добежать, до кабинета мамы. Я уверена, что она спит, но не могу рисковать и разбудить ее. Хватаюсь за ручку и какое-то ужасное мгновение думаю, что дверь будет заперта. Мне придется ждать, а я не могу ждать. Но ручка проворачивается, и комната впускает меня, будто ждала, будто предполагала, что это я.

Ее кабинет обычный — не слишком чистый и не слишком неопрятный. Нет никаких очевидных признаков больной психики. Сумасшедшие, беспорядочные надписи не покрывают каждый дюйм стены.

Я подхожу к большому столу в центре комнаты. В нем есть встроенный шкафчик-регистратор, с которого я и начинаю. Мои руки трясутся, но это не тремор, а самая настоящая дрожь, как землетрясение, которое могу почувствовать только я.

Мама щепетильна и причудлива в хранении записей. Она сохранила все, и у меня уходит час на то, чтобы просмотреть кучу файлов. Здесь есть квитанции на крупные и мелкие покупки, договоры об аренде, налоги, гарантийные талоны и инструкции по применению. Она даже сохранила корешки от билетов в кино.

Наконец около задней стенки нахожу то, что искала: толстая красная папка с пометкой "Мадлен". Осторожно достаю ее и присаживаюсь на пол.

Записи о моей жизни начинаются с ее беременности. Я нахожу рекомендации о витаминах для беременных, УЗИ и копии всех посещений врача. Нахожу карточку с двумя ячейками — одна для мальчика, вторая для девочки. Ячейка для девочки отмечена галочкой. Здесь же мое свидетельство о рождении.

Через какое-то время поисков понимаю, что я была болезненным ребенком. Нахожу отчеты педиатра о сыпях, аллергиях, экземах, простудах, лихорадках и двух ушных инфекциях — и все за четыре месяца жизни. Нахожу направление к консультантам по кормлению грудью и детскому сну.

Когда мне было шесть месяцев, как раз через месяц после смерти папы и брата, я попала в больницу с респираторно-синцитиальным вирусом (РСВ). Я не знаю, что это такое, и мысленно ставлю заметку прогуглить. Было достаточно тяжело держать меня в больнице три дня.

А затем ее записи становятся менее скрупулезными. Нахожу распечатку из сети о РСВ. Она обвела кружком раздел, который объясняет, что этот вирус тяжело переносится людьми со сниженной иммунной системой. Нахожу копию первой страницы статьи о ТКИД из медицинского журнала. Ее каракули на полях трудны для прочтения. После этого был единственный поход к аллергологу, а затем походы к трем разным иммунологам. Каждый сделал вывод, что болезнь не обнаружена.

И все.

Я снова обыскиваю шкафчик в поисках файлов. И это все, что есть? Где результаты анализов? Должен был быть четвертый иммунолог, да? Где диагноз? Где консультации и вторые мнения? Должна быть еще одна толстая красная папка. Просматриваю файлы в третий раз. И в четвертый. Раскидываю другие папки по полу и роюсь в них. Просматриваю бумаги на ее столе. Пролистываю страницы ее медицинских журналов, выискивая выделенные места.

Мое дыхание ускоряется, когда я подбегаю к книжной полке. Вытаскиваю книги, трясу их за корешки, ожидая, что что-то выпадет — позабытый анализ, официальный диагноз. Ничего.

Но ничего это не доказательство.

Может, доказательство где-то еще. Одна попытка, чтобы угадать пароль — Мадлен. Два часа я просматриваю каждый документ на ее компьютере. Изучаю историю браузера. Заглядываю в корзину.

Ничего.

Ничего.

Где доказательство о жизни, которой я жила?

Медленно поворачиваюсь посреди комнаты. Я не верю тому, что вижу своими собственными глазами. Я не верю тому, чего не вижу. Как ничего не может быть? Моя болезнь будто возникла из ниоткуда.

Это не правда. Этого не может быть.

Возможно ли такое, что я не болею? Мой разум отшатывается от такого направления мыслей.

Может она хранит другие записи в своей спальне? Почему я не подумала об этом раньше? 05:23. Могу ли я ждать, пока она проснется? Нет.

Дверь открывается как раз тогда, когда я иду к ней.

— Вот ты где, — говорит она, в ее глазах отражается облегчение. — Я волновалась. Тебя не было в комнате. — Она проходит дальше, и ее глаза расширяются, как только она видит полные беспорядок, окружающий нас. — Было землетрясение? — спрашивает она. Наконец она понимает, что бардак сделан человеком. Она с озадаченным выражением лица поворачивается ко мне. — Милая, что происходит?

— Я болею? — спрашиваю я. Моя кровь слишком громко стучит в ушах.

— Что ты сказала?

— Я болею? — спрашиваю я в этот раз громче.

Ее зарождающаяся злость рассеивается, сменяясь беспокойством.

— Ты плохо себя чувствуешь?

Она тянется ко мне, но я отстраняюсь.

Из-за боли на нее лице мне становится дурно, но я давлю дальше.

— Нет, это не то, что я имею в виду. У меня есть ТКИД?

Ее беспокойство трансформируется в раздражение и жалость.

— Ты все еще по поводу того письма?

— Да, — говорю я. — И Карла тоже. Она сказала, что, возможно, ты не в порядке.

— Что ты имеешь в виду?

В чем конкретно я ее обвиняю?

— Где все бумаги? — спрашиваю я.

Она глубоко вдыхает, чтобы успокоиться.

— Мадлен Уиттер, о чем ты говоришь?

— У тебя есть записи всего, но нет ничего о ТКИД. Почему я не могу ничего найти? — Я хватаю с пола красную папку и пихаю ей. — Все остальное у тебя есть.

— О чем ты говоришь? — спрашивает она. — Конечно, все здесь.

Я не знаю, что ожидала от нее услышать, но не это. Она и правда верит, что все здесь?

Она прижимает папку к груди, будто пытаясь превратить ее в часть себя.

— Ты тщательно смотрела? Я все храню.

Она подходит к столу и освобождает место. Я наблюдаю, как она просматривает файлы, перекладывая их и приглаживая руками страницы, которые не нуждаются в приглаживании.

Через какое-то время она смотрит на меня.

— Ты их взяла? Я знаю, что они были здесь. — Ее голос наполнен замешательством и, при этом, страхом.

И тогда я точно понимаю.

Я не болею и никогда не болела.