В бывшее имение Матвеева Трескинской волости Кирсановского уезда снова приехал Антонов с братом Дмитрием, Иваном Ишиным и Петром Токмаковым и со своим адъютантом, бывшим сельским учителем Старых. Токмаков любил это место. Он здесь часто проводил часы отдыха ещё будучи начальником Трескинской милиции. Старый помещичий дом, чудом уцелевший после межреволюционных погромов и поджогов семнадцатого года (между синим Февралём и красным Октябрём), служил прекрасным местом, где можно было расслабиться, сплясать, попеть, а после этого затопить русскую баньку, да и оттуда, что называется, с огня — прямо в полымя, то есть в пруд голышом, особенно в зимнее время. Нет ничего прекраснее этого для русского человека! В такие минуты отдыхало не только тело, но и душа.

Токмакову удалось пристрастить к этому месту и своего друга Александра Антонова.

Дорогих гостей встретил, как и прежде, председатель Союза трудового крестьянства Трескинской волости Фомичев. Столы были накрыты и ломились от яствий и питий, несмотря на голодное время во всей остальной России. Рекой лился самогон и спирт, конфискованный с винного завода. Жирные мужицкие бараны здесь же резались и жарились на кострах. Баня была заранее истоплена, оставалось лишь в последний момент поддать жару. Самые лучшие девки из окрестных деревень и хуторов готовы были увеселять компанию хоть до зари.

Здесь они могли не беспокоиться о своей безопасности. Вокруг села, по окраинам, стояли караулы из мужиков с вилами, кольями, топорами и косами, те самые, которых Антонов прозывал "вильниками". На мельнице сидел наблюдатель, а в самом селе, у центральной усадьбы, которую антоновцы именовали штабом, стоял пулемёт и постоянно дежурило 10-15 всадников.

Веселье было в самом разгаре. Заиграли сразу четыре гармошки, запели "Шарабан".

— Где Надя? — крикнул подвыпивший Антонов.

— Я здесь! — из-за соседнего стола поднялась красивая, черноволосая с лёгкой проседью Надя Дриго, жена расстрелянного красными офицера.

— Давай ой-ру!

Офицерскую вдову не нужно было упрашивать несколько раз. Тут же снова заиграла музыка, Надя пустилась в пляс. Вскоре не выдерживает Ишин: он выскочил из-за стола, напялил на себя лисьи шубы и начал под ту же музыку бестолково, не всегда в лад, поскольку не мог уже себя, как следует, контролировать, топать, выбивая чечётку. Адъютант Главоперштаба Старых сидел на задней лавке с дочерью местного попа, робко, но напористо потискивая её. Та так же, как и её ухажёр, была подвыпивши, но всё же стыдливо похихикивала и ненастойчиво пыталась отбиться от назойливых рук антоновца.

— Ах, Иван Александрович, вы меня совсем засмущали. Что может подумать об нас с вами папенька?

— А что?! Я же н-не отказываюсь. Я, как любой честный мужчина, готов на вас жениться.

— Полноте, Иван Александрович. Я же знаю, что у вас в селе Калугино есть законная жена.

— Это-о... — Старых несколько замялся от неожиданности и даже икнул. — Так она же осталась в прошлом. Она ведь на сторону красноты перешла... Так что я теперь, можно сказать... вдов.

Он снова прижался к поповне и пытался целовать её в шею, едва торчавшую из-под высокого воротника.

Антонов какое-то время молча взирал на всё это пьяное веселье. Затем ему вдруг захотелось пофилософствовать. Он стал искать собеседника, точнее слушателя. По левую руку от него сидел брат Митяй, по правую — хозяин этого застолья Фомичев. К нему и решил обратиться Антонов.

— Понимаешь, брат Фомичев, я себя иногда чувствую Емельяном Пугачёвым в этой стране.

— Почему? — удивился Фомичев.

— Потому что я борюсь за то, чтобы у нашей страны было то правительство, которое наш мужик заслуживает, а не то, какое находится у власти сейчас.

Дмитрий, всегда носивший с собой в планшетке блокнот и карандаш, едва старший брат начал говорить, стал записывать его мысли: для будущего. Ведь он не сомневался, что и у Александра, и у него, Митяя, будет большое будущее.

— И кто же будет во главе? — вопрошал Фомичев.

— Не ты — точно! — хихикнул Антонов, а после паузы добавил. — И не я! Я себя вижу в роли Главнокомандующего.

— Шура, а как же Тарас Бульба, твой любимый герой? — осмелился спросить брата Дмитрий.

— Э-э, Митяй! Бульба воевал с ляхами, с ок-к-купантами, с чужеземцами. У нас же сейчас идёт война с внутренним врагом...

Антонов хотел было ещё что-то добавить, но в этот момент в толпе танцующих мужиков и баб кто-то прокричал частушку:

Ему тут же завторил другой мужик:

Частушечная перекличка разгоралась всё больше. Антонов уже забыл о своих философствованиях и с удовольствием слушал.

Наконец, в дело вступили и бабы:

Ей ответила другая:

— Ай, не то поёте! — закричал Иван Ишин. — Вот, как надо:

Он лихо отстучал ладонями по коленям и голенищам сапог и хитро поглядел на Антонова. Тот захохотал и зааплодировал.

И тут вошёл в раж Дмитрий Антонов. Он засунул блокнот с карандашом назад в планшетку, вскочил из-за стола и выкрикнул свою частушку:

Наконец Антонов почувствовал, что ему становилось скучно. Он стукнул кулаком по столу и поднялся.

— А как там, Фомичев, у нас с банькой?

— А банька давно готова, Александр Степанович, — живо откликнулся Фомичев и тут же подал знак стоявшему в стороне мужику.

Тот кивнул и побежал выполнять приказание.

— А не пойти ли нам тогда всем в баню, а?

Антонов глянул на веселящуюся компанию и нетрезвым шагом направился вслед за Фомичевым. За ним вереницей тут же потянулись его ближайшие сподвижники и выбранные ими бабы.

Баня была большой, барской. Влажный пар стоял стеной. Поначалу, с улицы даже дышать было трудно, но затем, попривыкнув, Антонов попросил ещё раз облить водой раскалённые камни. Он лежал на полке, покряхтывая от удовольствия и прикрыв глаза, а две голые бабы с двух сторон угощали его берёзовыми веничками. Рядом раздавался бабий визг и мужицкий хохот — это мужики щипали своих подруг за самые неприличные места.

— А теперь все в пруд! — Антонов вскочил на ноги и, как был, в чём мать родила, рванул на улицу и, пробежав метров пятнадцать, бултыхнулся в неглубокий пруд с заранее продолбленой прорубью с ледяной водой. — А-а! Благодать!

Его примеру последовали все парившиеся, и вскоре визг из закрытого помещения перенёсся сюда. Хмель постепенно выветривался из голов.

Однако недолго пришлось наслаждаться Антонову. Появился всадник с подушкой вместо седла — один из охранявших село партизан.

— Александр Степаныч! — спешился он и подбежал к заснеженному берегу, ища глазами Антонова. — Александр Степаны-ыч!

— Чего тебе? — наконец ответил Антонов.

— К селу приближается конница Бриммера.

Веселье тут же прекратилось. Антонов поплыл к берегу.

— Ты уверен? — спросил часового Токмаков, первым вышедший из пруда.

— Точно он.

— От, краснота! Даже расслабиться не дадут, — Антонов заворачивался в принесённую ему банщиком простынь. — Всем одеваться и по коням.