Десятый «Б» выстроился перед школой на автомобильной стоянке. Одиннадцать девушек и десять ребят, от пятнадцати до восемнадцати лет, стояли в одном ряду. Вейен вышагивал вдоль строя, пересчитывая головы своих подопечных.

– Внимание! – крикнул он и тут же понизил голос, так что даже Рената с расстояния трех шагов едва могла разобрать слова.

– Сейчас вы медленно направитесь к автобусу. Вещи оставьте здесь. Трое мальчишек, – он прошелся, прикидывая, взглядом по строю, – да, Карстен, Бруно и Илмаз помогут их погрузить. Остальные садятся в автобус. Но спокойно, как воспитанные европейцы, да позволено мне напомнить вам об этом! Начинайте!

Вейен склонился к своему чемоданчику из тисненой бычьей кожи. Не успел он выпрямиться, как шумный и орущий класс оставил его далеко позади. У автобуса они пошвыряли багаж на асфальт и устроили давку у дверей: каждому не терпелось занять место на заднем сиденье.

Рената побрела за толпой. Даже как следует не поздоровался, подумала она. И с такой мразью я еду на экскурсию!

Трое избранников без восторга грузили сумки в багажник.

– Вейен в своем репертуаре! – прошипел пепельный блондин Карстен. – Вечно ездит на одних и тех же!

Бруно, итальянец с почти такими же светлыми волосами, дал ему легкого пинка под зад.

– Тоже мне кайзер. Не умрешь из-за несколько чемоданов…

– Из-за несколько, – фыркнул Карстен. – Из-за нескольких! Родительный падеж, если тебе вообще известно, что это такое.

– Известно, толстый. Падежи придумали у нас в Италии. Две тысячи лет назад. Твои предки тогда еще сидели на деревьях в лесопарке Хаттингена и давили вшей.

Рената потеребила Карстена за рукав.

– Как называется ваша веселая игра? Расизм?

Карстен осмотрел невысокую практикантку с головы до ног, потом с ног до головы, при этом взгляд его дважды задерживался в области бюста.

– Могли бы сообразить, – возвестил он затем, – что мне нет охоты таскать чемоданы за вонючими пролетариями.

– В самом деле? – Рената Краузе в притворном ужасе всплеснула руками. С наигранным участием она поинтересовалась: – А чем ты страдаешь? Позвоночник? Или ревматизм?

Карстен осекся.

Бруно ухмыльнулся практикантке и сказал:

– Да не принимайте вы его всерьез. У папаши около двадцати домов, два приятеля в городском совете и один в комиссии по контролю застройки. Время от времени это ударяет толстому в голову.

– Понятно, – кивнула Рената. – Будущая профессия – наследство. Так?

Карстен сумрачно посмотрел с высоты своего метра восьмидесяти на молодую учительницу.

– Не понимаю только одного, – продолжала невозмутимо практикантка, – зачем ты учишься с вонючими пролетариями в реальной школе?

Лицо Карстена стало пепельным, как его волосы.

Но Бруно снова опередил его:

– Так это ж ясно, как день, фрау Краузе. Такую тупость не исправишь никакими родительскими подношениями.

Вожделенные места на заднем сиденье захватила группа во главе со Стефанией. Когда, наконец, носильщики стали протискиваться по узкому центральному проходу, Стефи крикнула:

– Илмаз, здесь есть еще одно место!

Как всегда, когда нужно было действовать быстро, на пути оказался замешкавшийся Карстен. Илмаз, не раздумывая, ткнул его на свободное место рядом с Олафом, третьим блондином в классе. С отвращением взглянув на его усеянную нашивками джинсовую куртку, Карстен вскочил снова.

– Только не с ним! Что общего у меня с поклонником футбольной команды Шальке? А ты, – накинулся он на турка, – держи руки дальше от наших девушек!

Илмаз усмехнулся. Потом сдвинул Карстена в сторону и стал протискиваться назад. Но не успел он сделать и шага, как кто-то схватил его за пояс. Он оглянулся: Бруно!

– Слушай, – попросил тот, – пусти меня туда!

Илмаз замотал головой.

Лицо Бруно приняло почти умоляющее выражение. Вплотную придвинувшись к уху турка, он зашептал:

– Ну, пожалуйста, Илмаз. Эта поездка – последний шанс. Через две недели вручат аттестаты, и я больше никогда ее не увижу.

– Не выйдет, Бруно, место занято. С того вечера в пятницу…

Бруно выпустил пояс. Молча смотрел он, как Илмаз уселся рядом со Стефи и тесно – очень тесно – прижался к ней. В горле у него застрял ком, который никак нельзя было проглотить.