Каждый день, возвращаясь из школы, Дамиан Бальби принимался готовить похлебку, чтобы отец, вернувшись с работы, мог поесть горячего. Он не первый год занимался такой работой. Уже девятилетним мальчиком он умел готовить. В течение пяти лет Дамиан каждый день чистил картошку и нарезал капусту, прежде чем приняться за приготовление уроков и углубиться в свои книги.

Он жил вдвоем с отцом, светловолосым великаном, тихим и немногословным, к которому его привязывало нечто большее, чем сыновний долг. Матери своей он не знал. Он вырос рядом с этим молчаливым, угрюмым человеком и сам сделался таким же молчаливым и угрюмым. Дамиану было четырнадцать лет, но он чувствовал себя взрослым мужчиной и рассуждал как взрослый мужчина.

Его отец был каменщиком, бригадиром каменщиков, и, чтобы поспеть вовремя на работу, ему приходилось вставать очень рано. Возвращался он лишь поздно вечером, усталый и голодный. Говорил мало, в основном интересовался, как у сына идет ученье, — это была его главная надежда, его гордость; потом ложился спать.

Утром мальчик поднимался раньше отца, чтобы приготовить кофе с молоком.

Пока Дамиану не исполнилось девять лет, завтрак и обед готовил отец. Но вот как-то вечером, вернувшись с работы, отец увидел, что на очаге кипит котелок, а мальчик склонился над ним и дует с очень серьезным лицом.

Когда отец приблизился, Дамиан, словно извиняясь, сказал:

— Я сварил тебе похлебку, папа. Я теперь каждый день буду варить. Так что когда ты придешь с работы, то сразу сможешь сесть за стол… Потому что ведь ты так устаешь!

Великан растрогался. Он положил свою огромную лапищу на белокурую голову сына и изрек:

— Ты в жизни далеко пойдешь!

— Я, папа?

— Да.

— Почему?

— Почему? Я и сам не знаю почему. Но мне кажется, мне, говорю, кажется, что ты не такой, как другие мальчуганы твоих лет. Потому-то я хочу, чтобы ты учился… Я, когда мне было пятнадцать лет, мечтал стать знаменитым художником вроде Леонардо да Винчи. Потом мне пришлось удовольствоваться работой каменщика. Но, кто знает, может быть, о тебе судьба порадеет, и ты станешь тем, чем я не смог стать…

Как-то вечером, вернувшись из школы, Дамиан нашел отца дома. Он спал. Рядом с ним сидел другой каменщик. Он объяснил мальчику:

— Ему стало плохо, сильные боли в спине и в груди. Пришлось вызвать «скорую помощь»… Теперь вот он заснул.

Дамиан перепугался насмерть. Ему никогда не приходило в голову, что отец может заболеть. Проснувшись, отец принялся отчаянно стонать, и Дамиан побежал за доктором. Доктор велел немедленно отвезти отца в больницу: его необходимо было срочно оперировать. Он сказал, что предполагает язву желудка и камни в печени. На следующее утро отца оперировали. Около полудня он скончался.

Дамиан чувствовал себя так, словно ему отрезали обе руки и обе ноги. Сердце его исходило кровью от страшного горя, которое он переносил без слез, без слов, как мужчина. Дядя Хосе, младший брат отца, тоже каменщик, такой же большой и кроткий, как и старший брат, распоряжался похоронами.

Когда вернулись с кладбища, он сказал племяннику:

— Ну что ж, Дамиан, теперь будешь жить с нами. Моя жена будет тебе матерью. А сыночек — твоим братом. Ну, а я за отца тебе буду. Что ж тут поделаешь, Дамиан! Уж кому что на роду написано. Отцу твоему туго в жизни пришлось. Хороший он был человек, многого стоил, вот зато, верно, и не было ему счастья. Может, тебе повезет. Я тебе за отца буду. Хочу, чтобы ты ученье свое не бросал…

— А может, мне лучше работать пойти?

— Нет, не бывать тому! — крикнул дядя и с силой топнул своей огромной ногой об пол.

— Да вы ж человек бедный, — уговаривал Дамиан. — Вы ж рабочий, каменщик, мало получаете ведь!

— У меня кое-что отложено, так, ерунда, около трехсот песо. Мы из этих денег будем брать на книги и чтобы платить за ученье. Потом, когда ты поступишь в институт, там видно будет!.. Твой отец для меня много сделал. Должен же я ему отплатить чем-нибудь за его заботы. И больше ни слова! Пойдем домой!

Тетка, тощая и очень нервная, встретила Дамиана неприветливо. Но ее сын, двенадцатилетний мальчик, болезненный и щуплый, очень обрадовался, увидев этого угрюмого силача-брата, в котором сразу почувствовал своего будущего защитника. Дядя торжественно представил Дамиана жене и сыну, словно те видели его в первый раз:

— Корина, вот твой второй сын. Наш старший сын… Сиксто, вот твой старший брат… — И он легонько подтолкнул Дамиана: — Пойди поцелуй своего братишку.

Мальчики ласково обнялись и поцеловались. Тетка что-то сердито проворчала, но Дамиан был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Дядя тоже не заметил недовольства жены: честный добряк был искренне взволнован всем происходящим. А Сиксто ликовал: теперь у него есть старший брат, такой сильный, такой большой! И мальчик не отходил от Дамиана и улыбался ему робкой улыбкой слабого, болезненного ребенка.

Ночью Дамиан случайно услышал разговор, которого никак не ожидал.

Единственная комната, служившая семье и спальней и столовой, была теперь разделена занавеской. Большая часть была отведена под столовую и спальню для дяди и тетки, а в меньшей, за занавеской, спали дети. Мебели было так мало, что здесь были возможны любые перестановки и перемещения.

Дамиан, лежа на спине, с устремленными в темноту глазами, думал об отце. По другую сторону занавески послышался шепот, и потом голос тетки спросил:

— Дамиан, ты спишь?

Сам не зная отчего, вероятно боясь прервать дорогие его сердцу воспоминания, Дамиан не ответил.

И тогда тетка, думая, что он спит, стала говорить громче: она сердито упрекала мужа за то, что он привел в дом лишнего едока.

— Он сын моего брата, — сказал дядя.

— Но каждый кусок, что ты даешь сыну твоего брата, — не унималась тетка, — ты вырываешь изо рта у твоего родного сына. Почему ты уперся на том, что он должен продолжать учиться?

— Потому что мой брат этого хотел.

— Твой брат! — рассвирепела тетка. — Твой брат мог жертвовать для него всем, чем угодно. Ведь это его сын! А тебе он всего-навсего племянник, и у тебя собственный сын есть. Ты должен о сыне заботиться, а не о племяннике. Если он будет продолжать учиться, твой родной сын должен будет стать каменщиком, как ты!

— Дамиан очень способный, — сказал дядя, словно для того, чтобы убедить жену, ему нужны были какие-то объективные данные: одних чувств было недостаточно. — А наш Сиксто, что греха таить, туповат. Не лезут ему науки в голову, да и только! Сама посуди, ведь он уже пять лет в школу ходит, а все еще в третий класс не перешел. Как бы мы ни хотели, чтобы он закончил ученье, все равно ничего не получится. Твердолобый он у нас. Весь в меня! А Дамиан — тот в своего отца вышел. Брат-то умница был! Он, бедняга, так хотел учиться… Но как только он начал ходить в школу, наши родители померли. Он и остался вроде как за отца для меня и для двух младших сестренок. Пришлось ему забросить книги и пойти работать. Пожертвовал собой для нас. А потом он хотел, чтобы я учился, раз уж ему не пришлось. Куда там! В мою голову ученье не лезло. Со мною было так же, как с нашим Сиксто. Оба мы с ним твердолобые! Ну что ж тут будешь делать? Это наша беда. Кто родился твердолобым, тот уж до смерти твердолобым и останется. Это вроде как горбатый — он уж весь свой век горбатый и есть. Или, к примеру, хромой… А сделать из нашего Сиксто инженера или адвоката — да это так же невозможно, как сделать из хромого или горбатого заправского боксера. Верно я говорю?

Тетка что-то сердито пробурчала, Дамиан не расслышал что. Дядя продолжал:

— Мой брат хотел, чтобы его сын стал архитектором. Должен же я чем-нибудь заплатить брату за все его заботы, за всю его доброту, за все его терпение! Я буду работать, чтобы его сын учился, чтобы он стал архитектором, как хотел брат. Разве это не будет справедливо? Мне кажется, я рассуждаю правильно и разумно. Если бы я задолжал что-нибудь лавочнику, ты первая нашла бы, что будет вполне разумно и справедливо, если я ему отдам долг. Верно ведь? Ну вот, а раз у меня есть долг по отношению к брату, значит, я ему должен уплатить. Вот как!

— Но ведь твой брат умер… — попробовала возразить тетка, которую дядино рассуждение не до конца убедило.

— Умер! Вот так причина, чтобы не платить долгов! Если бы лавочник умер, я бы уплатил долг вдове. Умер, говоришь, брат? Ну вот, я и плачу его сыну!

— Да, но у своего сына отнимаешь, — упорствовала тетка. — На ученье племянника ты потратишь все свои сбережения, а когда нужно будет родному сыну, то взять будет неоткуда.

Дядя рассердился.

— Да что с тобой говорить! — закричал он. — Бесполезно с тобой говорить! Ты этого не понимаешь и никогда не поймешь! И не потому, что ты твердолобая — ты не твердолобая. У тебя сердце жесткое, вот что! А такие вещи не головой — сердцем понимать надо… И кончен разговор!

Он погасил свет, намереваясь уснуть. Тетка еще некоторое время что-то ворчала, но Дамиан не мог расслышать ее слов. Долго не мог он успокоиться. Мысли так и кипели в его мозгу. Был момент, когда ему захотелось немедленно встать с постели, идти к дяде и сказать ему, что пойдет работать, что не будет больше учиться. Но что-то удержало его от этого шага.

Наконец он уснул. Утром, за чашкой кофе, Дамиан сказал:

— Ночью мне папа снился.

— Да? А как он тебе приснился? — спросил дядя.

— Мне снилось, что он мне сказал: «Дамиан, брось ученье.

Ты должен идти работать…» Так что, дядя, я, знаешь, думаю…

— Что? — спросил дядя, побледнев. — Что ты думаешь, а?

— Я думаю бросить школу…

— Ни за что! — крикнул дядя, стукнув кулаком по столу. — Ни за что! — повторил он еще громче и стукнул кулаком по столу еще сильнее.

Дамиан, собравшись с духом, попробовал его убедить:

— Видите, сам папа сказал…

— Это он тебе во сне сказал. Значит, ты должен продолжать учиться. Сны всегда надо понимать наоборот. Если снятся похороны — к долгой жизни. Если снятся мыши — к деньгам… Правда, Корина? — обратился он к жене, надеясь, что она его поддержит.

Но она не поддержала, только заметила:

— Не всегда…

— Все равно! — закричал дядя, — Все равно! Ты будешь продолжать учиться… И кончен разговор!

Он встал из-за стола и, на ходу допив свой кофе, поспешил на работу.

Благородное поведение мальчика не смягчило сердце тетки. С первого же дня она начала против него глухую войну, поминутно раздражаясь, придираясь к мелочам, словно хотела капля за каплей вылить на него ту ненависть, которая распирала ее душу. Дамиан не подавал виду, что что-нибудь замечает. Когда, бывало, он, сидя в уголке, учит свои уроки, а тетка рядом гладит и нарочно громко поет, Дамиан только закрывает уши руками и продолжает заниматься. Или вечером, когда она на цыпочках подходит в темноте к его кровати, стаскивает с него плюшевое одеяло и накрывает им своего сына, Дамиан лежит не шелохнувшись, притворяясь, что спит. Или еще за обедом, когда она кладет ему самый жесткий кусок мяса, Дамиан молчит — ведь он слишком голоден, чтобы отказаться; в конце концов, если поэнергичнее жевать… Дяде Дамиан никогда ничего не говорил. Зачем? Хорошо, что дядя не замечает. Как раньше отец, дядя с интересом расспрашивал его о занятиях и бывал по-настоящему счастлив, когда племянник рассказывал ему что-нибудь из истории или, отвечая на его вопросы, говорил, как тот или иной предмет называется по-французски.

За завтраком, когда муж был на работе, хозяйка ставила перед каждым из мальчиков по тарелке супа, но в тарелку сына всегда выливала яйцо.

Когда она впервые вылила яйцо в тарелку Сиксто, а в тарелку Дамиана не вылила, Дамиан поднял голову и серьезно посмотрел на нее.

Она смутилась и сочла необходимым объяснить:

— Он слабый. Ему нужно больше, чем тебе.

Тогда только Дамиан понял до конца эту мелкую душу. Он словно прочел эту душу в маленьких, сверкающих злобными искрами глазках женщины, в выражении ее лица, одновременно испуганном и ликующем. Он почувствовал, как слезь) бросились ему в глаза и какой-то комок застрял в горле, мешая дышать. Ведь он пришел сюда, ища утешения, с сердцем, полным любви. Почему же эта женщина так жестоко обращается с ним? Он пожал плечами и, глубоко засунув в рот ложку, проглотил вместе с супом подступившие к горлу слезы. И только тогда смог выговорить, стараясь, чтобы тетка не заметила, что он лжет:

— Да я совсем не люблю яйцо в супе!

* * *

Мальчики очень привязались друг к другу. Это приводило в отчаяние мать Сиксто. Она хотела поссорить их. Если бы они стали врагами, это был бы лишний повод для нападок на Дамиана. Но младший, болезненный и хилый, с обожанием смотрел на старшего, такого большого и сильного. Гораздо сильнее, чем наговоры матери, всячески старавшейся восстановить его против Дамиана, действовали на Сиксто поступки брата, который помогал ему готовить уроки и заходил за ним в школу, если узнавал, что его обижают. Этот высокий, широкоплечий мальчик со светлыми волосами и синими глазами — который сжимал кулаки, и при этом кулаки у него были как у взрослого, и который, как взрослый, носил сороковой номер ботинок — внушал худенькому Сиксто самое глубокое уважение. Кроме того, этот великан, этот силач, способный поднять Сиксто одной рукой и нести целый квартал, ни капельки при этом не устав, был его двоюродный брат, жил с ним в одной комнате и сам взял его под свою защиту.

Мальчик просто слышать не мог наговоров матери, которая тщетно пыталась перелить в сердце сына хоть каплю ненависти, наполнявшей ее собственное сердце. Стараясь почаще застать Сиксто одного, она подолгу с ним беседовала, всячески оговаривая Дамиана. Все ее усилия были бесполезны. Сиксто немедленно бежал искать Дамиана и с восторгом выкладывал ему все, что только что говорила мать. От этих разговоров он сам чувствовал большое удовлетворение, потому что ему казалось, что, оказывая такое доверие брату, он хоть как-то платит ему за его бесценное покровительство, за дружбу и защиту.

— Знаешь, Дамиан, — сказал однажды Сиксто, — сегодня мать опять говорила про тебя плохое.

— Да? А что же она говорила?

— Она сказала, что из-за тебя я буду каменщиком, что папа тратит все свои сбережения на твои занятия, что я не должен тебя любить, что ты мой враг… «Нет, мама, — сказал я, — Дамиан мне не враг! Он меня защищает, уроки мне помогает готовить, ходит со мной на реку купаться, водит меня в кино…» Я не слушаю маму. Что она может понимать! Правда?

— Не знаю, что тебе сказать, ты сам решай. Если ты думаешь, что я твой враг, не дружи со мной…

— Да нет, Дамиан, я думаю, что ты мой друг! — И мальчик ласково жался к Дамиану, глядя на него снизу вверх, как на высокую башню.

Дамиан положил свою большую руку на плечо брата и притянул его к себе:

— Ты мой братишка! Твой папа и мой папа очень любили друг друга, и мы с тобой должны друг друга любить.

— Верно, Дамиан! Пускай мама говорит что хочет. Все, что она мне будет говорить, я тебе буду потом рассказывать. Вот видишь, я не обращаю на нее внимания. Какая она плохая, мама! Да?

— Я не знаю, плохая твоя мама или хорошая, но она тебе мать…

После этого разговора дети подружились еще больше. А ненависть тетки к племяннику все росла и росла. Раньше она вела хозяйство очень экономно. Но с тех пор как сбережения мужа оказались под угрозой, перестала заботиться о том, чтобы не истратить лишний сентаво. И, болтая с соседками, откровенничала:

— Уж не думаете ли вы, что я буду лишать себя самого необходимого, для того чтобы господин племянник мог учиться?

Она применяла тактику нападения из-за угла. Никогда не решалась она сразиться лицом к лицу с этим мальчиком, который напоминал взрослого мужчину не только своим ростом, но и своим умом и характером. Как-то раз она, правда, попробовала пойти в открытую атаку. Дамиан опоздал к обеду, и она принялась сначала ворчать на него, а потом стала кричать. Дамиан не ответил. Он только очень серьезно посмотрел на нее. И во взгляде его она прочла такой горький упрек, что почувствовала себя побежденной. Подумать только: он не защищался, он не пытался оправдаться, как это сделал бы на его месте всякий другой ребенок! Это настолько изумило тетку, что она даже пожалела о своем поступке. Дамиан, сохраняя молчание, ел холодный обед. Она сидела неподалеку от него и штопала чулки. Подняв глаза от работы, она каким-то испуганным голосом спросила:

— Ты, конечно, скажешь Хосе, что я тебе суп не разогрела?

— Я? — откликнулся Дамиан. — Я скажу? Вы меня не знаете!

Он проговорил это с такой уверенностью, что женщина остолбенела и еще несколько раз потом с недоумением украдкой взглядывала на него. Никак она не могла понять этого мужчину в коротких штанишках, который мог только что так обстоятельно рассказывать вам о греках и римлянах, а пять минут спустя уже прыгать на одной ножке по двору, играя с малышами в классы.

Три дня не могла она забыть сцену за обедом. Три дня подряд она относилась к Дамиану по-матерински ласково. И однажды вылила ему в тарелку яйцо, так же как своему сыну. Дамиан обрадовался этой перемене. Он ничего не сказал, но был очень доволен, потому что, несмотря на угрюмую внешность, был в душе ласковым и добрым, нуждался в любви и сам хотел любить. Он съел суп вместе с яйцом, позабыв, что когда-то говорил, что не любит яйца в супе. Этот знак внимания растрогал его… Но передышка длилась недолго: вскоре тетка опять вернулась к своей мелочной войне и как-то раз за обедом снова дала ему тарелку супа без яйца. Впрочем, она сочла нужным объяснить свой поступок:

— Надо экономить, поэтому я не вылила в твою тарелку яйца. А так как он слабее… — Она указала на сына. Потом, немного помолчав, добавила более тихим голосом — Надо экономить — твое ученье обходится очень дорого.

Дамиан перестал есть и поднял голову. Она отвернулась, избегая его взгляда.

* * *

Внезапно на семью обрушилось несчастье.

Однажды вечером, возвращаясь из школы, Дамиан нашел двери дома открытыми. Женщины, дети, несколько мужчин столпились у дверей и словно ждали чего-то. Когда Дамиан приблизился, ему рассказали печальную новость: Хосе, его дядя, упал с лесов и разбился. Только что его привезли в «скорой помощи», мертвого. Дамиан побежал в комнату. Тетка громко выла. Сиксто увидел его, подбежал и крепко обнял. Дамиан молча замер на месте, глядя на неподвижное тело дяди на постели, повернутое лицом к стене. Ему казалось, что тяжелый камень внезапно свалился ему на плечи. Но он не склонил голову и не заплакал. Он стоял в немом молчании, с потемневшим лицом и только все крепче прижимал к себе жалобно всхлипывающего братишку. Да, теперь они стали настоящими братьями!

На рассвете Дамиан остался возле покойника вдвоем с теткой. Соседи и знакомые уже ушли. Сиксто спал. Дамиан не захотел ложиться. Он считал, что его долг всю ночь оставаться подле дяди. Тетка плакала и причитала;

— Теперь, чтобы нам на улице не остаться, я должна буду опять пойти на фабрику. Сиксто тоже придется работать… А ты… Я не знаю, что с тобой делать!..

Дамиан подошел к ней. Он сказал:

— Сиксто должен по-прежнему ходить в школу. Я пойду работать. Я уже говорил с хозяином строительства, где работал дядя. Он принял меня чернорабочим. Но скоро я выучусь. Через месяц я стану помощником мастера. Я уверен! Сиксто не должен идти на фабрику.

Вы получите трудовое пособие, ведь дядя умер от несчастного случая. А там увидим…

Тетка встала с места и, обняв его, горячо, порывисто поцеловала в обе щеки и заговорила, вернее, закричала:

— Сынок, сынок ты мой дорогой! Хочу, чтоб ты был моим сыном!..

— Что вы делаете, тетя? — спросил Дамиан, изумленный, потому что тетка упала на колени и, обнимая его ноги, кричала:

— Прости меня, сынок, прости меня! Я плохо с тобой обращалась, прости меня!

Дамиан, взволнованный до того, что, казалось, сейчас задохнется, попытался улыбнуться. Он сказал:

— Да что вы, тетя, встаньте, не вспоминайте про эти глупости! Ну стоит ли про такие глупости вспоминать, что вы! Встаньте!

Он поднял тетку и поцеловал ее в лоб.

На следующий день после похорон дяди Дамиан пошел на работу. Он вернулся вечером, усталый и голодный, как когда-то возвращались его отец и дядя.

Женщина поставила перед мальчиками по тарелке супа. Потом взяла яйцо, разбила скорлупу и вылила яйцо в тарелку Дамиану. Он поставил Сиксто свою тарелку, а себе взял его и объяснил тетке:

— Он слабый. Ему нужно больше, чем мне.