Часть первая. Желание

Вторник

Звонков в нашем университете не дают. Только по времени можно догадаться, что началась пара. И я на ходу, доедая уже капающее мороженое, лечу по коридору на второй этаж. Можно было бы воспользоваться лифтом, но второй этаж — это не двадцатый, и не сороковой, можно и пешком. Где-то препротивно пахнет краской — летний ремонт. Почему при всем прогрессе не изобрести краску без запаха? И мороженое отчего-то доедать не хочется. И привычным движением я роняю его на пол у урны. Урночка абсолютно беззвучно наехала на него и так же беззвучно втянула в себя, убрав даже белесые потеки искусственного молока. Часы тревожно пикают, отмеряя последние секунды перемены, телефон сообщает о разрядившейся батарейке, сердце бешено колотиться, волосы неприятно липнут к лицу. Уфф, сейчас представляю лица своих одногруппников, когда я, взлохмаченная и злая открою дверь, а профессор геополитики, глядя сквозь свои неизменные очки, скажет: присаживайтесь, пара уже началась. Вот и заветная стеклянная дверь, я нервно дергаю ее, и… повезло, профессора еще нет. Датчик над входом тревожно мелькнул красным — значит, все-таки опоздала. Плакали пара баллов на студенческом. Приземлившись на первую парту, я бросила папку на сидение рядом. Можно не волноваться, что кто-то будет претендовать на это место — на семинарах успехом пользуется только галерка.

Вытянув из кармана свою сиреневую «Ультру», я направилась к подоконнику. Там, как на пляже, под прямыми солнечными лучами расположились еще два таких же телефона, причем оба красные (как хозяева их различают?) и какой-то зеленый, с подсветкой.

— Чей можно сдвинуть?

— А тебе места мало? — спросил ленивый голос с задней парты.

— Мало!

— А какой зарядился? — спросил кто-то из девчонок, разглядывающих на мини проекторе образцы косметики.

— Левый «Ультра».

— Ну, сдвинь его в тень, — не отрываясь от процесса, великодушно разрешила хозяйка.

Я положила свой на окно, заработал индикатор зарядки и я села на место. Достав из кармана свой студенческий, я вызвала электронное меню. Мда, два балла были не лишними, но я еще отделалась легким испугом. Итого — 492 балла. Еще восемь — и я закрываю модуль, «а потом будет лето… Турум — турум — тум!» — прицепилась глупая песенка.

Пора прекращать возню, я уже вижу фигуру преподавателя за стеклянной дверью.

Профессор вошел, проекторы исчезли с парт, сзади раздался характерный шум, усаживающихся на место студентов. Старик, по привычке откашлялся, и, поправив очки, достал журнал. Я когда-то читала, что раньше оценки выставляли в большую тетрадь. У нас журнал — небольшое устройство, похожее на телефон, начисляющее баллы и проверяющее отсутствующих. Балл «за посещение» — теперь на каждом студенческом.

— А мне не пробило...  — прогнусавил кто-то с галерки, под мелкое хихиканье. Но шутка была старая и уже не смешная, потому, что журнал — не ошибается, как и студенческий. Да и обмануть их вряд ли удастся. Во избежание обмана, студенческий неразрывно связан с хозяином. Он активируется во время пары в пяти метрах от хозяина, и подает тревожный сигнал, а после самоблокируется. А разблокировать — только в деканате. Можно заблокировать его по болезни, при отъезде и в конце года — опять таки через деканат.

Одно время ходила легенда о студенте, который умудрился взломать «студак», при помощи ноутбука и смартфона. Но известные мне подобные попытки приводили к блокировке и большим проблемам. А все-таки здорово было бы начислить себе пару десятков баллов просто так.

Мой телефон уже, наверное, зарядился. Долго он, однако. Думаю прикупить себе более мощную модель, заряжающуюся от тепла рук. Экзотично, но практично! А так все солнце да солнце. Нет ни одного приспособления, независимого от солнца, автомобили, телевизоры, компьютеры — все питается солнечной энергией. Просто это дешево, удобно и вечно. Вечно — потому что оно светит непрерывно много лет, не переставая ни на минуту, и под одним сплошным днем проходят миллионы жизней.

Из задумчивости меня вывел голос профессора:

— На прошлой паре мы обсуждали историю геополитики. У кого-то есть доклады по теме?

Вот он — мой шанс! Я поднимаю руку:

— Есть.

— Студенческий на стол. — он повертел его в морщинистых руках, и сказал: — студент 6369, можете начинать.

Взяв с подоконника телефон. Включив проектор на полную мощность. Я начала свой доклад.

— В 2016 году геополитическая карта изменилась навсегда. В результате японского проекта «Терра», который, как планировалось, позволит изучить земные недра, а так же строение земного шара более детально, было осуществлено бурение на рекордную глубину, повлекшее за собой подземный взрыв небывалой мощности. В результате этого взрыва планета Земля незначительно сбилась с орбиты, и перестала вращаться вокруг своей оси. В результате — на одной ее стороне царит вечный день, на другой вечная ночь. Как это получилось с точки зрения физики, никому объяснить не удалось. Возможно, вращение вокруг Солнца осуществляется по инерции, и это будет продолжаться еще некоторое время, а потом…

— Ближе к сути. — поправил профессор.

— Так вот, часть человечества осталась на темной стороне, часть — на светлой. Чтобы избежать перенаселения светлой стороны и борьбы за выживание, временное правительство пошло на крайние меры: лимитировать количество беженцев. На закате и на рассвете была срочно воздвигнута стена, в местах соприкосновения с сушей, все порты были перекрыты, береговые линии оцеплены. Из беженцев стали выбирать максимально полезных. А потом ворота захлопнулись раз и навсегда. Кто-то называл это убийством, кто-то считал, что геноцид оправдан. Так или иначе, на светлой стороне было сформировано единое государство. Вот, перед вами карта мира до катастрофы, а вот после. — ловя ключевые слова, проектор выбрасывал проекции одна за другой. Подождав, когда все рассмотрят, я продолжила:

— Конечно, очертания материков сильно поменялись — землетрясения и цунами сделали свое дело. На момент катастрофы было восемь самых развитых стран и четыре альянса. Теперь — одна страна. Доклад окончен.

Проектор свернулся, и я замерла в напряжении. Сейчас будут вопросы. А они точно будут.

Профессор долго смотрел куда-то в окно, а потом спросил:

— Ну что ж, в лимит времени вы уложились. У меня вопрос: на момент катастрофы, какую державу можно было по всем изученным параметрам назвать сверхдержавой?

Я призадумалась. Кто-то подсказывал: «СССР». Профессор зыркнул на подсказчика и сказал:

— Не правильно, вы путаете даты. СССР распался в каком году?

— В 2002? — робкий голос сбоку.

— В 1992, — ответил профессор.

— Блин, чуть-чуть не угадал.

— Так, я обращаюсь к докладчику, на момент катастрофы, какую державу можно было по всем изученным параметрам назвать сверхдержавой?

Ну, читала я об этом, читала…

— Америка? — тихонько промямлила я.

— Громче! — настаивал профессор.

— Америка, — выпалила я.

— Да, только ударение на второй слог. Спасибо за доклад. Садитесь. Подойдете ко мне на перемене, — и пара продолжилась.

На студенческом было ровно 500 баллов. Ура, каникулы! — тихо радуясь, я спрятала его в карман.

На перемене было многолюдно. Профессор стоял у подоконника и протирал по старой привычке очки, хотя смысла в этом не было — все стекла были грязе-и водоотталкивающими. Он долго задумчиво смотрел в окно, на ветвистое дерево, засыхающее из года в год. Некоторые растения так и не смогли приспособиться к жаре. Но в корпусе было прохладно — работал кондиционер, а рядом с деревом периодически включался автополив.

— Так вот, — рассеяно начал профессор, — Вас как зовут?

— Наора, Наора Герус.

— У вас литовские корни?

— Я не понимаю о чем вы.

— У вас фамилия литовская. Ну да ладно…

Он посмотрел в мои монгольские глаза с голубыми линзами, на выкрашенные в платиновый цвет, и модно и коротко подстриженные волосы, на желтую футболку и желтые бриджи со множеством карманов, на сетчатые кроссовки. И я почувствовала себя неловко.

— Наора, вы не хотите в этом году пройти практику по моему предмету? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Появилась возможность слетать на темную сторону. Предложили мне, но я не смогу, я приболел. Поэтому, в качестве практики, предлагаю вам отправиться вместо меня. На два дня. Они засчитываются, как полная двухнедельная практика.

Ну, ничего себе — что-то кричало в моей голове: два дня, как две недели. Значит я смогу поехать с Милкой, Сашкой, Джейсоном и Ли на море.

— Я понимаю, вы можете не согласиться, я не стану настаивать. — продолжал профессор.

— Я согласна! — он был слегка изумлен легкостью моего ответа.

— Тогда в среду я перешлю все документы по электронке. Ваш адрес? — он достал карманный компьютер и надиктовал ему, тот послушно все записал, и проинформировал о сохранении.

Ура, я еду на море. А теперь пора в деканат заблокировать студенческий и строить планы на лето!

Среда

Студенческий заблокирован до следующего учебного года. И я иду из университета под навесом к ближайшей остановке экспресса. Рядом со мной проплыл на воздушной подушке авто полив, оставляя за собой запах дождя. Жизнь удалась! На телефоне сообщение. Открываю почту: да, вот пакет вопросов, а вот условия поездки. Открываю вопросы: «Мисс Герус, здесь перечень вопросов, на которые нужно дать как можно более подробный ответы. Пусть вас не смущает их несоответствие предмету, но я пишу работу, и буду вам признателен, если вы мне поможете. Надеюсь, вы сможете снять ваше путешествие на камеру? С уважением, профессор К. В. Менгер».

Вопросы крайне простые. Справимся.

Заиграл вызов. Я включила мини наушник в ухе:

— Наора, ты поедешь с нами на Закат? — на экране появилось улыбающееся лицо Ли, за ней, пыталась поместиться перед экраном Сашка:

— Там море — супер! У меня родители там в прошлом году отдыхали! Ты подстриглась?

— Нет, а что?

— Мне показалось. Так поедешь? — Сашка оперлась для удобства на плечо Ли, и та поморщилась.

— Конечно. С практикой все Ок! Через неделю — готова!

— Саша, имей же совесть, на плечо не дави! — Ли, попыталась вывернуться, — Ну все Нао, мы отключаемся, звони, до встречи. А, кстати, Милка и Джес, отказались. Но мы кого-нибудь найдем! Пока!

Я счастливая дошла до остановки и села в экспресс. Там играло радио. Глядя, как скользят по кромке стекла многоэтажки и небоскребы, как пролетают деревья и кары, я слушала странную песню, причем не сначала. Куплет — так себе, а припев — неплохой: «My world will change tomorrow, my soul will change today…». Нужно скачать. Через минуту, я слушала ее у себя в наушниках целиком и полностью.

Завтра у меня первый день практики.

Четверг

Сегодня я должна приехать в исследовательский центр, но я даже не представляю, где это находиться. Поглощая суперлегкий завтрак, я активировала навигатор на телефоне: нашла — в трех квадратах от университета. Можно на экспрессе до университета, а потом пешком. Я долго думала, как нужно одеться, но что-то в голову ничего дельного не приходит. Я мысленно перерыла весь каталог своих вещей, и решила надеть белую юбку и сиреневую футболку без одного рукава. Сгребая в сумку свою аппаратуру, я чуть не забыла прихватить немного косметики. Хотя, для кого там краситься? Все равно в потемках меня никто не увидит. Но что-то внутри меня воспротивилось такому подходу к собственной внешности. Придется брать пудру. блеск для губ. Брасматик и карандаш мне давно не нужен. Предпоследняя стипендия стала перманентным макияжем. Главное, что даже в экстремальных условиях он не размажется. Кстати об условиях, особенно экстремальных. Нужно по дороге купить попить.

Позвонила родителям — они живут далеко отсюда, в другой части страны. Рассказала об окончании учебного года, промолчала по поводу практики, пусть не волнуются, они хотели мне выслать еще денег, но я сказала, что те еще не кончились.

Вылетела из квартиры, защелкнув автозамок. Ту вспомнила, что не взяла очки от солнца, и пришлось вернуться. Сашка говорит, что возвращаться нельзя, ей так родители говорили, что это дурной знак, но я в это не верю. Cхватив с тумбочки очки, я закрыла (надеюсь уже окончательно) дверь и села в лифт. Время поджимало и пришлось вызвать такси. Сидя на заднем сидении кара, я вошла в Интернет, чтобы узнать необходимую информацию.

В целом ничего интересного и сенсационного не было.

Оказывается, что темную сторону почти невозможно просмотреть со спутника — снимки получаются размытыми до невозможности и ничего на них не видно. А вот ссылка на книги о темной стороне: профессор К.В. Менгер «Темная сторона. Теории и гипотезы вращения Земли», пара каких-то неизвестных мне писателей, «Dark side of us» — наверное, попало по ошибке, а тут пошли фантастические жанры: «Война за свет» и что-то в этом роде. Готовиться к выходу книга «Возможна ли жизнь на темной стороне. Теория переселения», я клацнула на ссылку «подробнее»: «В своей книги профессор Менгер собирается ответить на вопрос — возможно ли существование человечества на темной стороне, за счет обеспечения ее энергией с помощью светлой. «Я не ставлю перед собой цель доказать, что жизнь там возможна. Я ставлю цель — объяснить, почему это необходимо. Наши ресурсы истощаются, и нам следует подумать об освоении новых» — говорит сам автор… На это исследование выделены деньги из нескольких научных фондов». Занятно.

Тут же ссылки на последние новости: «Размытое пятно похоже человека с тремя руками. Новое фото по ту сторону», «Конец близиться. Последний виток Земли». Бред.

Приехали. Здание было гораздо больше нашего университета, но какое-то неприметное. Поднимаясь по ступеням, читаю горящее табло «Центр Естествознания» Чуть ниже бегущая строка: «Посторонним вход воспрещен, при входе предъявлять пропуск».

Двери автоматически разъехались, и я вошла в светлое помещение. Там стоял кремовый диван, за ним другая дверь с пультом управления. Подойдя к ней, я нажала кнопку вызова диспетчера. Женский голос ответил, что мне следует подождать и что за мной придут.

Я села на диван, и тут же провалилась в его мягкие недра, бросив сумку по привычке рядом. Там, в углу, стоял автомат с водой. Они стоят в каждом учреждении, чуть дальше — несколько стендов с сенсорными экранами. «Нынешние проблемы биологии». «Способы избежания изменения климата»…

С трудом вырвавшись из мягких объятий дивана, я решила почитать. Но не успела я шагнуть к стенду, как за мной пришли. Невысокая, полная, темнокожая женщина в очках в накинутом на брючный костюм белом халате спросила: «Наора Герус?»

— Да. — я ощутила легкое волнение.

— Ваш персональный код? — равнодушно бросила женщина, подходя к пульту.

— 95835FPOG678, — показала я.

Она ввела его и подождала подтверждения.

— Идите за мной.

И мы неспешно двинулись в открытые двери, затем по коридору налево к лифту. Неощутимо поднялись на 32 этаж, и она завела меня в один из кабинетов.

— Здесь вы пройдете инструктаж. Прочитайте и подпишите эти бумаги, она сунула мне прозрачную папку, присаживайтесь, — и она указала на такой же кремовый диван, напротив кремового кресла.

«У них, наверное, вся мебель кремовая». — пронеслось у меня в голове, когда я распаковывала первый документ. Это была страховка, которая в случае непредвиденных обстоятельств покроет все расходы на лечение, похороны. Слово «похороны» мне не нравилось, и я почувствовала слабость, и руки покрылись гусиной кожей.

Глядя на мою реакцию, женщина недовольно заметила:

— Неужели вы никогда не летали? При каждом перелете оформляется такой документ, но обычно это входит в стоимость билета, и вы его не подписываете.

— Ладно, — сказала я и подписала его ручкой, которая лежала тут же.

В следующем документе было сказано, что все образцы, пленки и записи принадлежат Центру Естествознания, и право пользования ими предоставляется только с разрешения владельца. Так же там указывалось, что я не имею права брать оттуда что-то в качестве сувенира или оставлять там что-то свое.

Я мысленно представила вертолет, нетерпеливые возгласы сопровождающих, и я тащу мешок трофеев.

Они: Что это?

Я (восторженно): Сувениры! Я же не могу улететь, не набрав подарков родным и друзьям!

Улыбнулась, очевидно, я не мысленно, потому что взгляд моего консультанта стал выражать крайнее возмущение.

— Девушка, — это все очень серьезно. — У вас мало времени, подписывайте и перейдем к следующему этапу.

Нарисовав свою роспись, я отдала их этой мадам.

— А теперь слушайте внимательно: после того, как вы попадете на борт вертолета, слушайте команды старших. Не уходите никуда ни на шаг, не вздумайте перечить и соблюдайте осторожность. С вами будут еще два наших сотрудника и подразделение неправительственной военной организации. Я передам профессору Менгеру, что вы уже отправляетесь. А теперь переоденьтесь и снимите все украшения и линзы. Она взяла со стеклянной тумбочки зеркальный пакет.

— Здесь лежит ваша новая одежда. Если великовато — скажите, поменяем. Сюда же положите свою старую одежду и все ненужные вещи. Она остается здесь до вашего возвращения на хранении. Я покину вас ненадолго. Если понадобиться уборная — вторая дверь справа, — и она вышла.

Насчет туалета она попала в точку. Но перед тем как сходить туда я вытряхнула на диван содержимое пакета. Темная футболка, темные штаны застежками внизу, темная куртка, достаточно теплая и внушительного вида ботинки. Я долго думала, снять лифчик или не стоит и, в конце концов, оставила. Застегнув ремень на немного великоватых штанах, решила куртку пока не набрасывать, а сходить в туалет. Сложив не очень аккуратно свои вещи, я затолкала их в пакет. Из украшений на мне были только серьги, четыре камешка в левом — два в правом — не думаю, что с ними возникнут проблемы. Я взяла из своей сумки специальный раствор и коробочку для линз и пошла в уборную.

В коридоре было пусто, словно все вымерли. Найдя заветную дверь, я толкнула ее и очутилась в большом белоснежном помещении. У окна стояла вытяжка для курящих и пепельница с самоочистителем. Сделав по-быстрому все дела, я вымыла руки. Тщательно высушив их, я достала одну за другой линзы и положила в раствор. Карие глаза — это конечно красиво, но голубые или сиреневые лучше. Спецовка сидела ужасно. Я умылась, привела в порядок волосы, поправила макияж.

Через несколько минут, я нетерпеливо сидела на кремовом диване.

За дверью послышались шаги, и на пороге появилась мадам:

— Пакет можете оставить здесь. Вы готовы? Идите за мной.

Пройдя по этажу, мы опять сели в лифт и поднялись еще выше — до пятидесятого этажа. Там меня встретили, обыскали на предмет чего-то запрещенного, выдали специальный рюкзак. Я тут же полезла изучать его содержимое. Больше всего мне понравился фонарик. Одним нажатием кнопочки он загорался, точно так же тух. Повесив его за браслет на руку, я положила телефон в один из многочисленных карманов куртки.

— В рюкзаке паек и вода. Оружие Вам не полагается. Фонарик на батарейках. Запасные в левом кармане рюкзака. — сказала моя провожатая, — а потом почему-то тихо добавила: — Удачи…

А потом был взлет, с крыши на двухпропеллерном грузовом вагоне. Он так страшно накренился при взлете вперед, что у меня перехватило дыхание. Мы сидели и смотрели друг на друга — нас было восемь человек, я — девятая. Двое сотрудников и эскорт. Вертолет выровнялся и с небольшими рывками и толчками полетел. Мы летели долго и монотонно и меня начало укачивать. Чтобы хоть как-то избавиться от противного ощущения, я играла с фонариком и отхлебывала из фляги. Мною абсолютно никто не интересовался, и не было никого, кто бы мог сделать мне замечание по поводу моего некорректного поведения. Маленькие смотровые щели вверху показывали, что мы еще не вылетели из зоны света. Были моменты, когда мне хотелось заговорить с соседями, но факт того, что все летели молча, убивал во мне это желание. Постепенно я начала понимать, что становиться все темнее и темнее. Немного розоватый свет пробивался сквозь иллюминаторы, перерастая в пурпурный. Наверное, на Закате море и впрямь великолепное.

Говорят, что из-за того, что на нашей стороне солнце светит непрерывно, оно вызвало перегрев и спровоцировало таяние ледников, поэтому море поглотило часть суши. Казалось столько лет прошло с того момента, как это случилось, но прогресс шагнул вперед так незначительно. Мы пользуемся почти всеми теми вещами, что и сотню лет назад, разве только чуть улучшив. Кто-то в прошлом писал, что в 2123 году человечество полетит в космос, заселит ближайшие планеты, изобретет лекарства от всех болезней. Зачем нам чужие планеты, если мы со своей разобраться не можем? Мы очень много потеряли драгоценного времени на восстановление мира из руин, мы были слишком заняты выживанием, чтобы заметить, как исчезли многие виды животных и растений, не выдержав перемены климата. Мы не смогли спасти никого, кроме себя.

Мне было горько и тоскливо, словно во всем виновата была я одна, а сумерки все сгущали и сгущались, как будто кто-то занавешивает окна. Некоторые до сих пор так делают. У многих даже семейная традиция. А я не могу, темнота меня пугает, она для меня чужая…

Стало совсем темно, сработало освещение. Тусклая палка лампы временно спасала нас от неизбежности — тьма все равно не отступит и не отпустит.

Мы сели в целом благополучно. Был небольшой удар, вполне терпимый. Несколько человек пошли разведать территорию, пока мы сидели внутри. Через четверть часа они вернулись, и мы по команде стали выгружаться из вагона. Я шла последней. Мне даже не помогли спуститься! После тусклого света салона, я не увидела ничего, как будто я не просто закрыла глаза, а прижала их ладонями. Воздух был чистый и прохладный, застегнув куртку, действуя почти наощуп, я включила фонарик. В желтом кружочке земля была сухой и темной. Какие-то серые корни, и мелкие камни и пластиковая бутылка.

Нам дали приказ: «не расходиться». Один из разведчиков сказал, что в двухстах метрах от нас находиться город. Отметив на карте этот квадрат, командир дал приказ выдвигаться, и мы пошли. Я и, очевидно, сотрудники шли второй тройкой. В первой тройке шел командир с разведчиками, и замыкали наше шествие трое охранников.

Мои глаза стали постепенно привыкать к темноте. Я уже видела очертания зданий на горизонте, груды какого-то мусора, искореженный кар. Кары стали попадаться все чаще и чаще — мы вошли в город. Было почти тихо, только ветер, тихонько шелестел в руинах, задувая в темные дыры. Мне было не по себе. В наряженном мозгу скользнула мысль о том, что, наверное, страшно идти первым или страшно идти последним, не слыша за собой и перед собой шагов товарища. Дома были не высокими — не более пяти этажей. Кое-где я насчитала восемь. Многие частично рухнули, а некоторые, почти целые, смотрели зияющими пустотами на непрошеных гостей, чьи шаги отдавались эхом в пустых переулках. Мы шли по широкой улице, а по краю дороги торчали высокие столбы.

— Это фонари, — шепотом объяснил мне один из сотрудников, — когда день сменялся ночью, они освещали улицы. Я про них писал научную работу.

— Ух-ты… — прошептала я, и собственный голос показался мне невероятно громким.

Фонари мне понравились, и я решила поснимать. На ходу настраивая камеру, я чуть не выронила фонарик. Тогда я пристегнула его к правой руке, и сразу стало гораздо сподручнее.

Снимать в темноте все-равно было неудобно. Периодически объектив выхватывал лучики фонарей моих спутников, шаривших по стенам домов.

Сердце стучало в невероятном темпе, рука немного дрожала, я краем глаза поглядывала вниз, чтобы не зацепиться за мусор и не упасть.

Вы не поверите, но в мертвом городе мне чудились монстры. Казалось, что они смотрят на нас изо всех щелей, ждут, когда мы отвернемся, чтобы напасть сзади. В каждой расселине виделись чьи-то глаза, но когда направляешь фонарь — они исчезают. Я чувствовала, что от страха каждый шаг дается все сложнее и сложнее, словно я постепенно каменела. Мы прошли достаточно долго в гнетущей тишине мертвого города, только однажды я была близка к тому, чтобы заорать и броситься, куда глаза глядят — мы увидели странный силуэт скрюченного дерева. Под ногами все время что-то пугающе хрустело, а опустив фонарик я увидела большой, почти идеально круглый камень, за ним еще один и еще… Пройдя чуть вперед меня осенила страшная догадка: то, что хрустит под ногами, и те камни, которые мы обходим, те темные тряпки, которые цепляются за ботинки — это то, что осталось от жителей. Очевидно, здесь случилось что-то, что заставило их выбежать на улицу и умереть. Пошатываясь от брезгливости, я старалась не думать о том, что мы сейчас оскверняем чей-то прах. Темные тучи на небе рассеялись, и в просветах между ними было нечто великолепное: маленькие сияющие, как драгоценные камни. Я долго не могла вспомнить их название, а потом, меня осенило — это звезды! Я много раз видела их на картинках, но на картинках они напоминают белые точки, и их не сравнить с тем, что я вижу сейчас. Господи, все умрут от зависти, когда я расскажу! И покажу — промелькнуло в голове, и я подняла камеру телефона, чтобы снять это. Я замирала от восторга, представляя, как буду демонстрировать эти файлы своим друзьям, а они с недоверчивостью будут говорить — не монтаж ли это?

И тут из расселины в небе показалась почти полная луна. Ее диск, на котором совсем чуть-чуть не хватало для полнолуния, немного осветил нам улицу. Это было страшное, и в то же время, настолько завораживающее зрелище, что у меня по спине пробежали мурашки.

— The school is there. Keep in silence. Let’s move! — сказал один из разведчиков, что шли впереди. Командир отряда развернулся и по-русски сказал:

— Мы пришли к школе. Мы войдем внутрь. Идем, прижимаясь к стенам, так как все может обвалиться к чертовой матери, смотрим под ноги, там могут быть дыры в полу. — Это все адресовалось, очевидно, нам, «туристам».

— Вам хватит получаса? — спросил командир, включая подсветку на часах.

— Да, — кивнули ученые.

— Пошли! — он махнул рукой и, толкнув дверь, мы очутились почти в кромешной темноте. На улице было еще кое-как светло, а здесь можно было передвигаться разве что на ощупь. Командир дал приказ надеть приборы ночного видения, и, нашарив в рюкзаке нечто на очки похожее, я в числе других натянула это на глаза, нажав кнопку активации. И теперь, судя по всему, смахивала на робота из фильма о далеком будущем. Видно было плохо, сквозь какие-то помехи, но в целом очертания вырисовывались. В гулком вестибюле, скрипя ботинками и щелкая оружием, которое почему-то было наготове, мы двинулись мимо белых дверей аудиторий. Мы вошли во второй вестибюль, плотно прикрыв толстые двери, защелкнув их на автоматический замок, открывающийся нажатием ручки вниз.

Мы прошли черную кадку, в которой, словно гигантский паук распростерлось сухое черное растение. Поднявшись по лестнице, мы дошли до одной из дверей, и ученые сделали знак остановиться. У меня возникло подозрение, что они когда-то здесь уже были. Мы вошли в аудиторию. Часть ее было разрушена так, что было видно небо. На одной стене висела чудом уцелевшая доска, а по центру стояли наспех сдвинутые парты.

— А теперь сюда! — негромко скомандовал один из ученых другому, и они почему-то полезли в угол под доской. — Смотрите, коллега, вот это я хотел показать вам! Что вы на это скажете! — страстно шептал один ученый, присаживаясь на корточки у стены. Второй низко-низко склонился и молчал.

— Вы видите??? Это простейший организм, почти плесень, но это своеобразное растение, гриб. Он живет здесь без фотосинтеза. Он может жить здесь без света! — ученый что-то сковыривал со стенки.

— Господи! Я Вам не верил... Поздравляю, вы сделали открытие даже не в своей области. Это очень серьезно. — медленно проговорил второй, глядя на темное пятно на стене, как зачарованный.

— Я нашел его случайно, когда искал некоторые артефакты для музея. Я до сих пор не могу в это поверить! — они сняли очки и стали замерять его.

На меня это открытие никакого впечатления не произвело. На военных очевидно тоже. Они молча наблюдали за возней ученых. И у меня даже возникла идея присесть на пыльную парту, как вдруг военные напряглись. Странная тень мелькнула на крыше на фоне почти чистого неба. Сердце ухнуло вниз от неожиданности. Но потом воцарилось все то же настороженное спокойствие. Командир что-то шепнул ближайшему охраннику, и все как по команде подняли винтовки. Только мои зубы выдавали нервную чечетку, а тело отказывалось повиноваться.

— Поторапливайтесь! — сказал он бесцеремонно ученым. — Мне здесь не нравиться. Я не хочу рисковать. БЫСТРО СОБРАЛИСЬ и ПОШЛИ!

Мы вышли во второй коридор, и очень быстро двинулись к выходу в первый. У меня было такое ощущение, что я вижу себя со стороны. Не доходя до кадки, мы на секунду остановились. Дверь, захлопнутая нами на пути сюда, была открыта настежь. Это было видно даже в темноте невооруженным глазом. И тут в мы услышали звук, едва слышный звук крадущегося зверя. В очках коридор просматривался хорошо, но никого видно не было. Звук был где-то рядом…

— Мы его не видим, сэр. — сказал один из солдат, держа оружие наизготове.

— А ты очки сними… — негромко растягивая слова, произнес один из ученых.

И сдернув с лица очки, швырнув их на пол, мы увидели то, чего я никогда не забуду, даже если захочу, то, что будет еще долго приходить ко мне во сне — серую тощую, с блеклыми глазами фигуру человека, припадавшую на передние лапы. Один из солдат открыл огонь, и она молниеносно и почти бесшумно метнулась на потолок. Началась беспорядочная пальба. Я чувствовала, как рядом со мной в штукатурку вонзаются пули. Мои ноги подкосились, и я сползла по стене вниз. Битва в темноте продолжалась.

— У нас есть раненый! — кто-то кричал над ухом.

— Прекратить!!! STOP! — орал командир, глядя, как пули впиваются в своих. — Уходим, быстро! Let’s move out!

Они побежали, а я так и не смогла подняться, чтобы последовать за ними. Я сидела и чувствовала, что ноги меня не слушаются, в горле стоял ком, а от страха не могла даже вздохнуть. Я зажмурила глаза и услышала шорох. Дуновение ветерка чужого движения, словно проскользнул призрак и скрип двери. В холле послышались выстрелы, душераздирающие крики боли и, наконец, все стихло. Что-то громко хлопнуло наружной дверью.

Собрав свои силы в кулак, я, с трудом опираясь на стенку, вышла в холл. Глаза уже привыкли к темноте, и видела, куда нужно идти. Сделав несколько шагов, я споткнулась и упала руками вперед. Когда я поняла обо что споткнулась, я подлетела, как ошпаренная — это было тело одного из наших сопровождающих с разорванным горлом и окровавленным лицом. А то, что липкое и теплое стекало у меня по рукам — это раньше текло по его венам… Где-то в углу я слышала тихий стон, но подойти побоялась. Я толкнула дверь и на крыльце увидела еще одного «нашего», сидевшего, облокачиваясь на школьные перила, а серая тварь, перепачканная в крови, и с уже неимоверно раздутым брюхом, отгрызая от него приличный кусок ноги, оттаскивала его в черную щель фундамента. Меня вырвало, прямо на плиты школьного двора, страшная дрожь пробежала по телу, я вытерла тыльной стороной окровавленной руки, лицо и помимо неприятной горечи во рту почувствовала привкус металла на губах.

Я боялась пошевелиться. Нужно идти, идти к вертолету — там, вероятно, кто-то остался. Они, наверняка, отступали по той дороге, по которой мы пришли. Я осмотрелась по сторонами и побежала.

Первые шаги давались мне с огромным трудом, такое иногда бывает во сне: когда хочешь убежать, а не получается. Ноги, словно чужие. Я несколько раз упала, но не почувствовала боли, и снова поднималась и бежала. В боку что-то страшно кололо, и я сдавливала это место рукой. Только так я могла двигаться. Сзади всей тяжестью наваливался на меня рюкзак, и, задержав дыхание, я отстегнула поочередно бретельки. Он со стуком упал вниз. Мне казалось, что сзади я слышу погоню, и это придавало мне силы. Я почти прибежала, рухнув на землю почти перед первым каром, который мы обнаружили. Отдышавшись, я не услышала и не увидела погони — город был мертв так же, как и тот момент, когда мы в него зашли впервые. Сердце колотилось о грудную клетку, а на лбу проступила испарина. Я поднялась, и уже неспешно, шатаясь, пошла по пустырю. У вертолета меня встретила тишина — самое страшное, что могло меня там встретить. Подойдя поближе, я увидела мертвого пилота, прислонившегося к окровавленному стеклу и никого. Значит... значит…

Я рухнула на колени и у меня предательств задрожали губы. Это сон…Сон…Я закрою глаза и проснусь... Проснусь... Я зажмурила глаза, подождала и открыла, по корпусу вертолета побежали зеленоватые с синим пятна и тут же растворились — значит это правда… Я протерла глаза… Если бы у меня был пистолет, но за оружием нужно возвращаться в школу. У пилота! У пилота должно было быть оружие! И я повисла на двери кабины, она открылась, и тело всей тяжестью упало на меня. Я выползла из-под него и стала шарить по карманам. Пистолета нигде не было. И тут я заметила, что он все еще сжимает его в руке. Разогнув холодные окостенелые пальцы, я взяла дрожащей рукой пистолет. Он был неожиданно тяжелым. Мертвец лежал в неестественной позе, глядя мутными глазами на меня. Меня осенила ненужная догадка: его могли убить задолго до нападения на нас…

Если бы я знала, сколько патронов осталось в обойме? Я попыталась подковырнуть ногтем и вытащить ее, но безуспешно, а потом я поняла, что где-то должно быть приспособление, чтобы это сделать. Найдя в потемках заветную кнопку, я с ужасом поняла, что осталось всего два патрона… Я завыла от отчаяния. Двух патронов мало, чтобы защищаться, но есть то, для чего и одного хватит. Сама мысль об этом обожгла меня изнутри… Я села на корточки и с трудом сглотнула. А потом я вспомнила вещи, ради которых стоило жить: родители, солнце и мороженое. Пусть последнее было крайне глупым, но мне вдруг, как перед смертью, захотелось мороженого… И я подняла пистолет и со злостью выстрелила в обшивку вертолета, два раза… Я бросила пистолет на землю, испугавшись отдачи и шума, и гул продолжал стоять у меня в ушах…

— Зря я это сделала… Теперь все ближайшие твари знают, что я здесь… — горько усмехнулась я вслух.

— Других поблизости нет. А та еще не скоро выйдет на охоту. Такой пир не каждый день бывает… — произнес тихий, спокойный голос. Я от страха, вскочила на ноги почти моментально и развернулась, но почему-то никого не увидела.

— Покажись, — плаксиво попросила я, мне начинало чудиться, что я схожу с ума.

И от дальней части вертолета отделился темный высокий силуэт. Он становился все четче и четче. И я вдруг вспомнила о фонарике. Включив его, я скользнула в его сторону.

— Убери свет. — коротко и угрожающе произнес голос.

— Ты... ты не наш… Ты был здесь все это время? Наблюдал за мной? И это ты убил пилота?. — внезапная догадка осенила меня, и я медленно стала отступать. — Здесь больше никого не было... Это ты…Кто ты?

Силуэт вышел из тени вертолета, и я смогла его рассмотреть.

На нем была темная рубашка с закатанным по локоть рукавом, из-под рубашки были видны рукава еще какой-то обтягивающей черной кофты. Внизу рубашка была порвана, но владельца, казалось, это не беспокоило. Снизу были темные, местами сильно грязные штаны и странные не менее грязные ботинки. На боку к ремню у него был прикреплена какая-то темная палка.

Его лицо было очень бледным, худым, треугольным, с тонкими чертами. Глаза были темные, волосы тоже. Абсолютно прямые они были неровно подстрижены чуть ниже ушей с одной, причем с другой стороны они недостриженным куском доставали почти до плеча. Он был совсем не так противен, как показалось на первый взгляд, но в лице его было что-то злое.

— Ты меня тоже убьешь? — почему-то тихо, но без страха спросила я. Раз он умеет говорить, значит с ним можно договориться…

— Не знаю, посмотрим… — задумчиво протянул он.

— На ЧТО посмотрим?? — меня охватила ярость. Мне так хотелось ее на ком-то выместить… — И что мне теперь делать? На что ты собираешься смотреть?!!! После того, как ты убил мою последнюю надежду???

— Иди, куда шла… — бросил он равнодушно. — Мне даже интересно, сколько ты еще протянешь. Хотя, нет... Лучше я сам убью тебя…

Он сделал шаг по направлению ко мне, взял в руку конец палки и дернул вверх. Она блеснула металлом, и поняла, что это такое… Я видела в фильме нечто подобное. Отступив назад, я резко включила фонарь, направив свет ему в лицо, и рванула в сторону, противоположную от той, откуда пришла. Я бежала долго. Мне было страшно, но уже не так как в школе. Я бежала по какой-то аллее, деревья высились черными ровными рядами, я решила свернуть с нее и побежала сквозь колючие кусты. Они рвали одежду и впивались в кожу, оставляя жгучие царапины, но я продолжала бежать, не оглядываясь. Добежав до какого-то высокого бетонного забора, я обессиленно опустилась, ломая высокую черную траву под ним. Просидев пару минут, я услышала негромкий треск, как будто кто-то крался по моим следам. Судя по его словам, твари в этих местах было две — одна уже сытая, а вторая с железкой, поэтому вариантов, кто бы это мог быть, не возникало.

— Ну ладно, хватит… — устало сказала я, — может, не надо меня убивать. Мне и так не повезло... Я… — и тут же осеклась. В кустах горели два блеклых глаза. Я покрепче сжала фонарь и направила его на тварь, не включая. Пока. Он ошибся… Их здесь больше...

Тварь припала на передние лапы и прыгнула на меня, я дернулась в сторону и отползла, все было почему-то как в замедленной съемке. Она промахнулась, мягко соприкоснувшись с забором. Тварь была серая, костлявая, кожа висела на ней мешком, абсолютно лысая и голая. Она была крупнее, гораздо крупнее той, первой… Ее морда была похожа на человеческую, только носа почему-то не было, и зубы были внушительней. Я осознала — бежать некуда, и нажала кнопку фонаря. Свет ударил ей морду, и она отступила. Я видела, как она отпрыгнула в пределы досягаемости света и затаилась. Как только я поняла, что она боится света, у меня блеснула надежда. Я хотела встать, но запуталась в какой-то проволоке. Нужно как-то освободиться, не опуская фонарь. Я отстегнула его от браслета и, стараясь не дергать, засунула в рот. Он был грязным и на нем чувствовался привкус чужой крови, но я старалась побороть рвотный рефлекс и побыстрее распутать ногу. Это получилось, но не с первой попытки.

Аккуратно отступая, чтобы снова не запутаться и не упасть, я перехватила фонарь в руку. Тварь тихо кралась за мной, но свет заставлял ее соблюдать дистанцию. Несколько раз она пыталась, прыгнуть, но я успевала направить свет ей в морду. Я поняла: лишь в двух метрах от меня свет достаточно сильный, чтобы испугать ее, дальше он рассеивается и… Мы шли вдоль забора, я пятилась, а она наступала. Я так много пережила за эти три часа, что на смену парализующему страху пришла сковывающая сонная усталость и злость.

Один раз тварь решила меня обмануть и попыталась напасть сбоку, но я вовремя перехватила ее лучом. Она просто ждала, тупо смотрела на меня и ждала неизбежного. Секунды, сливались в минуты, которые казались вечностью. Я не знала, на сколько хватит фонарика.

Странные мысли стали закрадываться мне в голову: почувствую ли я боль перед смертью? Мне почему-то это стало казаться очень важным. Забор никак не кончался, и я остановилась. Я позавидовала самой страшной завистью тем, кто навсегда остался в школе… Тем, кому не суждено провести свою короткую жизнь в страшном, долгом ожидании, ожидании смерти. Если мне чудом удастся спастись от этой, то будут другие, и когда-нибудь на моей шее все равно сомкнуться чьи-то мощные челюсти, и мою оторванную ногу потащат под фундамент, чтобы глодать ее до белой косточки… И тут я вспомнила о телефоне. Он должен был лежать в кармане куртки. Я, стараясь не дергаться, опустила свободную руку в почему-то легкий и расстегнутый карман. В эту секунду мне не хотелось жить, как никогда…

— Господи… Я у тебя никогда ничего не просила… Пожалуйста... Пожалуйста… — у меня по щекам потекли слезы, — Я хочу домой… Я хочу увидеть солнышко… Пожалуйста… умоляю...  — Я громко шмыгнула носом, и утерла его рукавом.

Я сразу не поняла, что произошло. Свет фонаря вдруг стал слабеть, становиться из белого, каким-то насыщенно желтым, световая граница стала ползти к моим ногам. Фонарик тух, отмеряя последние секунды моей жизни. Тварь, нужно отдать ей должное за терпение, резко рванула на меня, я упала и больно ушибла левую руку. Зажмурив глаза, я почувствовала ее вонючее, опаляющее дыхание на своем лице, и судорожно поймав последний вздох, я почувствовала на себе всю ее тяжесть.

А потом вдруг появилась странная легкость... Спасибо, Господи... мне было не больно…Только почему после смерти так болит рука, и ноют царапины? Я выдохнула и поняла: я ошиблась — я жива. Мне не хотелось открывать глаза, мне почему-то казалось, что это был сон, что сейчас я проснусь под любимый будильник и пойду в душ... Я резко дернулась, чтобы сесть и все-таки открыла. Я почувствовала дикую слабость и головокружение. И тут я увидела остекленевшие глаза мертвой твари, лежащей рядом. И чье-то чуть сбившееся дыхание за спиной. Я, даже не пытаясь встать, развернулась, ломая сухую траву.

Он стоял и вытирал меч от крови пучком соломы. Единственное, чего я не испытывала к этому человеку — чувства элементарной благодарности. Он молча закончил дело, а потом произнес:

— Ты не просто дура. Ты везучая дура.

— И в чем мое везение? Избежать смерти от когтей одной бессловесной твари, чтобы меня прикончила другая, говорящая? — съязвила я. У меня начиналась истерика.

Я так и не поняла, что произошло, мою щеку обожгло, из глаз брызнули слезы. Схватившись за звенящую щеку, я с ужасом поняла, что это было. Меня никто, никогда не бил, тем более по лицу. Чувство самой горькой обиды переполняло меня, мне хотелось растерзать его, мне безумно хотелось сделать ему больно…

— Пошли. — приказал он, и не дожидаясь моей реакции развернулся и беззвучно пошел вдоль забора.

Я сидела, все еще сжимая щеку, размазывая слезы, и растирая глаза. Я поняла: у меня есть выбор: или плюну на гордость, тем самым проживу чуть дольше, или я умру гордой, несломленной и очень быстро.

Я еще долго не могла простить себе того, что выбрала первое.

Я встала и пошла. И каждый шаг давался с трудом. Где-то в кисти невозможно ныла левая рука. На правой телепался угасший навсегда фонарик. Я догнала, его. А он даже ни разу не оглянулся. Я шла чуть сзади, но он отчетливо слышал шум моих шагов. Не доходя до одного дома, он резко остановился. И прохрипел:

— Нам нужно остановиться на ночлег. Место подходящее. Ищи решетки на окнах. Первый этаж и последний — не подходит.

Я пробежала по окнам взглядом и на трех окнах второго этажа увидела их, черные, резные.

— Там, — и указала на второй этаж. — И вон еще на третьем два окна.

— Вижу. Жди здесь. — приказал он исчез в черном проеме подъезда.

— А если...  — начала я.

Ожидание длилось не долго. Он вернулся и сказал:

— Второй подходит. На третий не пройдешь.

И мы шагнули в подъезд. Воздух был затхлым и спертым. Поднявшись на второй этаж, я обнаружила закрытую дверь. Изнутри. Он посмотрел на нее и молча вышел из подъезда, бросив на ходу уже надоевшее мне:

— Жди!

— Зачем ходить туда-сюда два раза? — мои слова ударились о стену молчания. Похоже, его не заботило чужое мнение.

Через три минуты, внутри что-то щелкнуло, и железная дверь со скрипом открылась. Я вошла и увидела, нечто тронувшее меня до глубины души. На полу аккуратно лежал половичок, тут же была вешалка для одежды, и на ней висело чье-то пальто. В прихожей висело зеркало, и стоял пыльный шкаф, на полу стояли ботинки, туфли и валялась какая-то тряпка. Я прошла дальше. Было три комнаты и кухня. Все было таким странным. У меня было впечатление, что я заглянула в чужую жизнь. Все было в пыли.

— А где хозяин? Почему дверь была заперта изнутри? — спросила я.

Мой спутник, толкнув ногой одну из внутренних дверей, указал на огромную плиту, упавшую с потолка и стоящую под наклоном к полу. Их под нее было видна засохшая черная лужа, и торчала стоптаная подошва. Я пожалела, что спросила. По иронии судьбы остальные комнаты были целыми. В одной комнате я нашла диван, покрытый упавшими кусками штукатурки и пылью, большой стол с прозрачной вазой, книжный шкаф и смятое кресло. Я подошла поближе к шкафу и попыталась отодвинуть стекло. Глухо. Я открыла одну створку и обнаружила там кучу книг в прекрасном состоянии. Я взяла первую попавшуюся и открыла: Это была даже не книга. Это был альбом с фотографиями, причем почему-то сначала черно-белыми. Некоторые были прикреплены к ячейкам, некоторые просто лежали стопкой между страницами. Я подошла к зарешеченному окну, чтобы лучше разглядеть их. Я просмотрела их почти все: какие-то люди, дети, кто-то улыбается, кто-то, напротив, очень серьезен, какой-то город, цветущие улицы. Девушка в легком сарафане причудливого покроя, с букетом каких-то странных, но очень красивых цветов. Она улыбается, и ее распущенные волосы ложатся на букет. Эти цветы, я когда-то уже видела. Точно так же на картинке или фотографии. Но чтобы увидеть их живыми — никогда! Я бережно сложила фотографии в альбом и положила его на место. Это их память.

На столе лежала какая-то бумага. Неинтересно. Я посмотрела на вазу. В ней стояли почти точно такие же цветы, как на фото. Они засохли и свесили головки. Они были темные, свернутые в небольшие бутоны, и между безжизненно повисших листьев я увидела множество колючек. Я аккуратно отломала головку цветка. Она лежала у меня на ладони. Почему у нас нет таких красивых цветов? Как они называются? Я не помню, что было написано тогда на картинке. Я снова достала альбом и нашла ту фотографию. Сзади я с трудом разобрала: «На долгую память… Алина». И ничего о цветах. Я снова затолкала альбом в шкаф. В комнате было достаточно светло. Луна заглядывала в окно и освещала комнату. Мне так хотелось оставить хоть что-то на память, и я решила взять цветок. Но он был очень хрупкий и нежный, я и думала, куда мне его положить, чтобы не сломать? Придумала! Я раскрутила фонарик, вытащила толстые батарейки и аккуратно засунула в этот чехол свою находку. После так же аккуратно завинтила.

В другой комнате я слышала тихие шорохи, и звон, а потом скрип двери. Я прошла туда и обнаружила кухню. Огромный белый шкаф, стоящий у одной стены и несколько маленьких шкафов висевших по другим стенам. Стол, накрытый серой клеенкой и три небольших стула. Я подошла к клеенке и дотронулась пальцем. Под слоем пыли скрывался какой-то узор, и я нарисовала рожицу. А потом сердечко. Я хотела еще что-то написать, но потом передумала. Мой спутник открыл большой белый шкаф, и я почувствовала невыносимую вонь. Он с деловым видом выгреб содержимое на пол и стал перебирать. Пока он занимался, я посмотрела — другие шкафы были тоже вытряхнуты. Я не стала мешать ему, и шагнула в коридор. Там было еще три двери. Одна вела в туалет, где стоял большой, желтый от времени, треснувший, смешной унитаз. Действует он или нет, но он мне очень пригодился. В соседней комнате был душ. Я обрадовалась, но потом сообразила, что он уже сотню лет как не работает. Огромная белая ванна, маленькая раковина и проржавевший кран, и безжизненно свисающий шланг.

Я вернулась на кухню. Все, что не пригодилось моему спутнику, было небрежно сдвинуто в сторону, а на столе, прямо на моем произведении лежало несколько железных банок. На одной из них не было этикетки, на четырех остальных она была настолько пыльная, что прочитать было невозможно. Мой спутник сидел на стуле, и ножом открывал одну за другой. Первую он забраковал сразу, едва понюхав, во второй была белая жидкость, в третьей что-то темное и вкусно пахнущее, в четвертой была какая-то каша, а пятая полетела в кучу мусора. Он поставил их передо мной и сказал:

— Приступай.

Я заметила, он был не особо разговорчив, и беседы его очевидно раздражали. Я провела глазами по столу и обнаружила то, что искала: в каком-то лотке лежали пыльные ложки и вилки. Я взяла одну из них, тщательно обдула, вытерла о куртку и воткнула в кашу, потом недоверчиво понюхала и положила в рот. Каша была очень вкусная. Мы ковыряли ее кто чем: я вилкой, а он ел с ножа. Приступив к «вкусно пахнущему», я с удивлением обнаружила, что это что-то мясное и, проглотив один кусок, я прожевала без особого энтузиазма, и отодвинула. Он смерил меня недовольным взглядом и сам оприходовал банку. В следующей было нечто великолепное. Оно было тягучим со вкусом молока. Прочитав на этикетке название «Сгущенное молоко», я подумала, почему у нас такое не продают? Я не заметила, как съела полбанки, и мне очень захотелось пить. С водой была проблема. То, что мы нашли в бутылках, обладало невыносимым запахом чего-то прелого. Мы нашли еще две бутылки, но уже стеклянные. Интересно, зачем выпускать продукцию в такой неэкономичной упаковке? Одна из них была мутная, с какими то черными плавающими кусками непонятно чего. Другую открыть мне оказалось не по силам — он же продавил пробку внутрь, и она упала в темную, приятно пахнущую жидкость. Я понюхала и поняла — вино! Оно было не крепким, и немного утолило жажду. Мы пили его из горлышка по очереди. Я осмелела и решилась спросить у него:

— Как тебя зовут? — конечно, начало знакомства было неудачным.

— Элис, — сказал он с ударением на второй слог.

— А меня — Наора. Очень приятно. — я почувствовала, как на меня навалилась усталость невероятно тяжело прожитого дня. Но имя у него все-таки странное, какое-то женское. Ну, черт с ним!

Он, по своему обыкновению, молчал. Я поняла — с ним будет очень непросто. И все-таки, кто он и как он здесь очутился? Спросить или нет? Мне кажется, он просто не ответит. Но ведь разговаривать он умеет, причем неплохо. Что ж лучше такая компания, чем одиночество. И все-таки, я никогда его не прощу, за то, что он меня ударил... Никогда… Голова немного кружилась, и жутко хотелось спать. Я громко зевнула и сказала:

— Я хочу спать.

— Там есть кровать. — сказал он, и направился в сторону одной из дверей.

— Там есть диван, — сказала я, указывая на комнату с цветами.

Мысль о том, чтобы спать с ним на одной кровати вызвала во мне целую гамму чувств. И я гордо пошла по направлению к «своей» комнате. Встряхнув покрывало, я забралась под него. Да… Я бы не отказалась от подушки, так как валик был очень высоким и жестким. Я закрыла глаза и попыталась заснуть, но потом поняла, что здесь небезопасно. Лучше чем-то забаррикадировать дверь. И я подставила кресло. Мне этого показалось мало, и я стала искать, чем бы еще ее подпереть. Больше ничего подходящего я не нашла. Забравшись под покрывало, я снова закрыла глаза. Перед глазами стояла картина — он спит, развалившись, на мягких подушках, под покрывалом на огромной кровати, а я жмусь на узком диване, подкладывая под щеку руку. Я вздохнула и открыла глаза. Очевидно, луну скрыли тучи, и комната стала наполняться мраком. Он стал красться и растекаться по всем углам, подступая к моему убежищу. Я вспомнила книгу о призраках. Наверняка здесь есть призраки, призраки тех, кто жил здесь когда-то. А за решетчатым окном рыщут голодные людоеды. В горле пересохло, я поджала ноги, по коже бегали мурашки. Я старалась думать о чем-то хорошем, добром и светлом. Даже вспомнила какую-то детскую песенку и попыталась мысленно ее напеть. Но уснуть не получалось… Тьма давила на меня со всех сторон, казалось, что стены сжимаются. Мне чудилось, что что-то скребется в темноте, мне грезились блеклые глаза за окном. Я смотрела в окно, и на миг мне померещилась чья-то зловещая тень и призрачные шорохи по углам. Я в ужасе резко встала, скинула покрывало, отшвырнула кресло, и побежала по коридору, юркнула в спальню и отдышалась. Сердце стучало, как барабан, отбивая ритм ужаса. Он не спал. Он лежал и смотрел на меня. Мне даже показалось, что он издевался.

— А теперь, возьми палку и засунь ее в ручку, чтобы дверь нельзя было открыть с той стороны. — мрачно сказал он, кивнув на дверь. Палка стояла рядом, прислоненная к стене.

Я взяла эту палку и поняла — это оторванный карниз для штор, и аккуратно продела его сквозь ручку. Неловко переминаясь, я не знала, как себя вести.

Он молча отодвинул кровать от окна в темный угол и лег, освобождая мне место. Вот она, моя подушечка! Он лежал между мной и окном. Меч — я, наконец, вспомнила название этой штуковины — лежал рядом с ним, и что-то он держал под подушкой. Я сняла ботинки и юркнула под одеяло, он лежал поверх второго, не разуваясь. Свернувшись калачиком, поджав ноги под себя, я стала дремать. Мне было немного противно, что здесь когда-то спал тот покойник, но почему-то мне было очень уютно.

— А как-ты попал в квартиру, если везде есть решетки? — все-таки решила спросить я, подавляя очередной зевок.

— На окне, где покойник решеток нет. — спокойно ответил он, не глядя.

— А-а, понятно. А то, что мы спим в чужой кровати...

— Думаю, хозяин не обидится, — мне показалось, что Элис улыбнулся.

— А они смогут сломать решетки? — я решила воспользоваться его разговорчивостью.

— Кто они?

— Твари… Эти людоеды...  — мне даже было неприятно вспоминать.

— Злыдни? Вполне возможно. — ответил Элис.

Интересное название — «злыдни». Вполне подходящее. Надо запомнить. Я зевнула и решила попытать счастья еще раз.

— А как ты здесь очутился?

Он посмотрел на меня и почти нежно сказал:

— Спи.

Ну, не хочешь, как хочешь. Тоже мне тайна. Наверняка один из моих товарищей по несчастью, оказавшийся в плохое время в плохом месте. Но зачем тогда убивать моего пилота? И пытаться убить меня? Он наверняка сумасшедший. Я бы тоже спятила от одиночества. Но он убил ту тварь или злыдню, которая пыталась мною закусить. Интересно, а злыдни — это новый биологический вид? А мне рассказывали, что человек — тупиковая ветвь эволюции. Наверное, ученым злыдня понравилась бы. Я прямо так и вижу ее в затемненной клетке, в какой-нибудь лаборатории, а в соседней клетке сидит тот, кто сейчас лежит рядом со мной. Мне стало почему-то смешно, но я спрятала улыбку в подушке. Немного поворочалась, громко зевнула и… вот, почти уснула.

Я спала наверно долго и без сновидений, а потом резко проснулась. Голова болела страшно, но не это разбудило меня: — за стеной кто-то скребся, ходил, фыркал… Я испуганно посмотрела на зарешеченное окно, а потом на Элиса. Я хотела вскрикнуть от неожиданности, когда что-то несильно толкнуло дверь, но он молниеносно зажал мне рот рукой. Элис лежал почти вплотную ко мне, и я чувствовала ветерок его дыхания. В горле стоял ком, по телу бежали мурашки. Следующий удар в дверь был сильнее — багет пока не поддавался. Меня охватила паника… Нужно бежать, нужно прятаться... Я попыталась освободиться, но он всем телом навалился на меня, не давая пошевелиться. Я видела его лицо почти впритык — он был моложе, чем он мне показался — ему было от двадцати пяти до тридцати пяти. На шее, там, где был не обстриженный клок волос, красовался уродливый шрам, а на бледном лице горели два желтых глаза с поперечным зрачком. При виде его глаз я почувствовала, что теряю сознание. Последнее, что я помню, как Элис ослабил хватку, а в его глазах был испуг, он что-то шептал, потом провел рукой по моему лицу. Последний удар в дверь и темнота...

Когда я пришла в себя, все тело ломило, голова была такой, будто всю ночь снились кошмары. Я с трудом разлепила глаза и поняла, что лежу сразу на нескольких подушках.

— Она ушла? — хрипло спросила я.

— Да, она всегда уходит… — Элис сидел на кровати рядом. Его подушка была подложена под мою спину.

— Как она нас нашла? — я все еще не думала подниматься.

— По запаху и шуму. У нее хороший нюх, слух, но зрение никудышное. Она в темноте видит неплохо, но только движущиеся предметы. — сказал он глядя на меня. — Ты как?

— Терпимо. — зевнула я, скидывая покрывало. Вставать все равно не хотелось.

Я стала припоминать все, что было до забытья. Голова явно не хотела это делать, но для меня почему-то это было важно. Я постаралась поймать его взгляд — да, я не ошиблась, у него были необычные глаза. Интересно, он не воспользовался моей беспомощностью? Да вроде нет. Наверное, я такая страшная, что он не захотел со мной связываться. Но я вижу, тут от конкуренток отбоя просто нет. Все в очередь строятся.

Господи, какие глупости в голову лезут.

— Нам пора. — Элис откинул волосы движением головы.

— Подожди. Успеем. Давай поиграем в одну игру. Я задам тебе вопрос — ты на него ответишь, а потом ты задашь мне любой вопрос — и я на него отвечу. Только честно. Лады? — я вытащила из-под себя подушку и положила рядом.

— А если я не захочу отвечать? — Элис заметно напрягся.

— Никто тебя не заставляет. Только тогда в моем случае — все будет точно так же. — я почувствовала, что почти победила.

— Давай, попробуем. — соизволил он.

— Хорошо, кто ты и как ты здесь очутился? И что вообще тут происходит?

— По-моему здесь три вопроса. На какой из них отвечать? — я заметила, что он не любит смотреть в глаза, он смотрит куда угодно, но не на тебя.

— На любой, на выбор. — я почувствовала азарт.

Он помолчал и стал, словно читать наизусть:

— В ночную пору, дрогнула твердь под ногами, и превратила города в руины. И дрогнула твердь в первый раз, погребя миллиарды людей, под руинами городов. И дрогнула твердь второй раз, и вода затопила все побережье. И собрались выжившие близ кровель своих, и разгребали руины, чтобы спасти родных из заточения, но не сумели. И стоны слышались еще долго из-под бетонных плит. И ждали люди утро. Но утро не настало. И бросились люди к собратьям своим за помощью, к тем, кто нес свет. Но померк свет в глазах, ибо дверь закрыли пред ними братья. И отчаяние поглотило людей. И ели они все — и остатки припасов, и разной твари, и гадов ползучих и себе подобных. И не дрогнули небеса, когда мать ела своего младенца, и не дрогнули небеса, когда убивали из-за еды, и не дрогнули небеса, глядя на тысячи голодных смертей. И проклял Бога род человеческий. И впал в отчаяние. И тогда, явилась ОНА. Она приказала всем и каждому явиться в назначенный срок, в назначенное место. И пришли люди, и спросила ОНА: «Люди-звери, люди-хищники и люди-жертвы, что вы хотите для себя?» И ответили люди-хищники: «Острые когти, острый нюх, острый слух, ночное зрение и ловкость дабы убивать». И ответили люди-жертвы: «Дай нам острое зрение, острый слух, ловкость, но сбереги разум, дабы выживать». И сказал тогда ОНА: «Да будет так!» И в руках у нее появилась чаша. И молвила она: «Выпившему из этой чаши, да пребудет желаемое». И взяли люди хищники, и испили ее до дна, и стали они страшными тварями: ловкими, но утратили навек человеческую способность мыслить и говорить. Люди-жертвы испили чашу не полностью, и не утратили облик человеческий. И спросили они ее: «Кто ты?». И ответила ОНА: «У меня пока нет имени иного, как тьма». И спросили они: «как почитать тебя?». Засмеялась она в ответ: «не нужны мне ваши почести». И исчезла. — Элис криво улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что за сто лет эволюция сделала то, чего не сделала за тысячи? Хочешь сказать, что ты — местный житель? Ты знаешь, что легенда конечно, красивая, но вериться в нее с трудом. — я была крайне разочарована.

— Это твое дело верить или нет. Я ответил на твой вопрос. Но свой я задам позже. — сказал он.

— Я тоже придумаю что-нибудь оригинальное! — я попыталась съязвить.

— Придумаешь по дороге. Пошли. — он встал, прислушался, а потом, пока я обувалась, вытащил погнутый багет. Но дверь не открывалась. Наверное, что-то упало и забаррикадировало ее снаружи. Он пнул ее, но безрезультатно. Я сидела на кровати и думала, как мы выберемся, если на окнах решетки, а дверь не открывается. Но почему-то мне было спокойно — сейчас он что-нибудь придумает.

Элис подошел к окну, вытащил маленький нож и подковырнул решетку. Она хоть и ржавая, но не поддалась. И тогда он взял стул, скинув с него какие-то пыльные тряпки — и мощным ударом выбил раму. Решетка не поддалась. И тогда Элис, выломав ножку стула, использовал ее на манер рычага. С одной стороны рамы решетка хрустнула и выломалась ее небольшая часть вверху, гулко упав вниз, освободив небольшую дырку, размером с форточку.

— Да, это нам очень поможет… — скептически заметила я, оглядывая отверстие, — Ты туда обязательно пролезешь, если превратишься в муху и научишься ходить по потолку. Только учти, я туда не полезу!

Подоконник был очень узким, а дырка высоко, поэтому идея встать на него и как-то перегнуться, была явно неудачной.

Он молча, не обращая внимания на мои реплики, очистил остатки рамы от стекла, отстегнул меч, бросил на кровать, взял с собой только маленький нож. Он подошел к стене, и одним махом забрался по ней, как по лестнице под самый потолок, а оттуда по потолку, словно муха, юркнул в отверстие, черной тенью. Куда-то вверх.

У меня был ступор. При всем желании, никто из живущих на светлой стороне его подвиг не повторил бы. Я подошла к стене, и провела по ней рукой. Она была абсолютно гладкая, тут даже зацепиться было не за что. Я села, а потом взяла в руки меч, завернутый в черный чехол. Он был тяжелым до чертиков. Я вытащила его почти до половины, как за стеной раздался шорох, глухой удар и скрип двери. Он стоял на пороге.

— Я не разрешал тебе его трогать. — он выхватил его из моих рук и пристегнул к поясу. — Путь свободен.

И тут я поняла… Поняла самое страшное… Я где-то уже видела эту тень. И страшная догадка вдруг подкралась вместе с комком страха к горлу. Если я сейчас спрошу, ответит ли он? Что изменится в этом случае? Там в школе… Дверь была закрыта. Злыдня не смогла открыть ее, так как дверь была автоматической разве что случайно, и то, для этого нужен ряд попыток. А они бы сопровождались характерным шумом. Нет, дверь была открыта беззвучно. И тень, мелькнувшая над нами. Злыдня не таится, когда нападает, потому что никого не боится. Если бы она была разумной то, боялась, но с интеллектом у нее дела плохи. Тот, кто открыл дверь, тот, кто был там, чье присутствие я невольно уловила — был явно разумный и действовал целенаправленно.

— Чего притихла? — Элис был удивлен моим длительным молчанием.

— Ничего. — буркнула я себе под нос, пока мы пробирались разрушенной улицей.

Если я сейчас предъявлю ему обвинения, он не ответит. Он промолчит или убьет меня.

— Почему ты не убил меня тогда, у вертолета? — спросила я, не выдавая дрожи в голосе.

— Не знаю. Наверное, пожалел. Ты так боролась за свою никчемную жизнь…

— А в школе? — вырвалось у меня, и я задержала дыхание. Сейчас все решится.

— Потому что ты вела себя тихо и не задавала лишних вопросов. — он почти вспылил.

И думай, как хочешь. С одной стороны он попал в точку, а с другой стороны — это могла быть неудачная шутка. Подумать только — он еще и с чувством юмора.

Мы вышли из города. Мы шли уже изрядно долго. Снова заболела левая рука, и я старалась лишний раз ею не двигать. Боль была тупая и ноющая, такая, что хотелось плакать от отчаяния. Мы шли вдоль побережья, из воды торчали какие-то железяки. А на заднем фоне, на фоне синего неба, виднелись огромные глыбы затопленных, полуразрушенных зданий. За столетие на побережье было намыто столько песка, что он простирался на десятки метров от моря. «Вот и съездила на море!» — со злостью думала я, ковыляя следом. Песок засасывал ботинки и попадал в складки штанов. Я старательно обходила, все торчащее из песка, однажды я чуть не наступила на металлический ржавый, толстый шип. При мысли, как он пробивает подошву ботинка и впивается в мою ногу, я поежилась. Нужно быть внимательнее. Но от голода сосало под ложечкой, а от усталости я становилась рассеянной.

— Куда мы идем? — я остановилась. — скажи, или я дальше не пойду! Я устала…

Он молча продолжал путь, словно я для него перестала существовать. Я видела лишь следы, следы на песке, оставленные, растворяющимся во тьме силуэтом.

— Стой! Стой же, черт возьми! — заорала я не своим голосом. Он даже не обернулся. «Вот как все просто, — подумала я, — умереть у моря». Я села на бетонную плиту, лежащую плашмя неподалеку. Справа металлический столб замысловатой конструкции, с верху которого свисали черные веревки. Точно такой же чуть поодаль, в море, и еще один, уходящий в пучину. В глазах появились слезы, сквозь них блестели звезды на ночном небе. Они накопились и одним взмахом ресниц стекли теплыми дорожками вниз, по левой щеке, чуть быстрее, чем по правой. Он понял, что я узнала его. Но не смог убить. Он просто оставил меня на произвол судьбы. Он оставил меня тварям. Ну, и зачем ждать, тянуть резину. Пусть знают, что я здесь. Нет смысла таиться. Я встала, зачерпнула морской воды и умылась. Жаль, нет зеркала, или хотя бы мобильника. Хоть посмотрела бы, во что я превратилась. Интересно, а отсюда сигнал бы пошел? Я потеряла его где-то в школе или у вертолета, или по дороге, а черт, неважно! Я смотрела на неровную цепочку его следов. И думала, о том, быстрее бы их смыла черная волна, подальше от соблазна пойти по ним и продлить себе жизнь еще на день.

Элис... Почему-то мне неприятно называть его по имени. Убийца его не заслуживает. В порыве злобы я сжала кулаки, Даже боль в руке была не такой сильной, как мой гнев.

— Пропади ты пропадом! Убийца! — крикнула я в пустоту, — я уже однажды поборола свою гордость, я пошла за тобой… несмотря на то, что ненавижу… Ненавижу...  — слезы опять потекли по лицу, я всхлипнула и села уже на песок.

— А я поборол гордость, чтоб вернуться. Отдохнула? Вставай, пошли! Осталось совсем немного, — он стоял у меня за спиной, беззвучно наблюдая за моими страданиями.

Мне было ужасно неловко, но я встала, отряхнулась и поплелась за ним. Всю дорогу мы молчали. Мы прошли по побережью еще пол километра, а потом повернули и пошли прочь от моря. Пейзаж не изменился, а потом пошли маленькие одноэтажные дома, осторожно минуя их, мы дошли до забора, почти такого же, как тот, где меня чуть не съели. А потом была аллея с черными сухими деревьями, мощеная плиткой. И где-то в чаще этих деревьев стояла башня. Самая настоящая башня. Высотой примерно с трехэтажный дом. Она была из странного кирпича, и во тьме казалось, что она имеет ржавый цвет. В башне было три зарешеченных окна и тяжелая дверь из железа. Элис подошел к двери и несколько раз постучал. Я стояла рядом и, затаив дыхание, ждала, что будет. Прошло минут пятнадцать, и дверь щелкнула и открылась. На пороге стояла старуха с седыми, сосульками волос. Одета она была в какое-то драное серое платье, поверх была накинута темная бесформенная хламида. При виде меня старуха ахнула. У меня пронеслась мысль, что она даже говорить не умеет. Она была мне до ужаса неприятна, к тому же от нее плохо пахло. Мне представилось, что поживи я здесь еще неделю — буду благоухать как она. Эта мысль меня доконала окончательно.

— Проходите. — сказала старуха, дрожащим от волнения голосом. И мы шагнули внутрь. Старуха чем-то чиркнула и зажгла свечу, осветив винтовую лестницу. Там под лестницей стояло ведро. Пахло не от старухи. Пахло от ведра. Туалет был незамысловатый, но я как представила, что по нужде нужно каждый раз бегать на улицу, так сразу поняла всю рациональность изобретения. Мы стали подниматься по железной винтовой лестнице вверх. Я шла следом за старухой, Элис шел сзади. Мы поднялись на очень большую площадку, заваленную всяким хламом, чуть выше была вторая. Мы остановились здесь. Запах стал менее ощутимым. Потому, что на этом уровне было окно. При тусклом сете свечи я разглядела какое-то кресло, стол, стоящий у окна, несколько валиков, отломанных, очевидно, от дивана, и куча коробок и коробочек, на которых в свою очередь было свалено различное барахло, кипы книг, одежды и прочей ерунды.

Элис достал откуда-то из кармана две свечи — одна была длинная, другая была короткая и уже весьма прогоревшая, и положил на стол.

— Это все. Еды не было.

— Да у меня еще хватит запасов. — старуха открыла одну из коробок и я увидела баночки, аккуратно сложенные в несколько рядов.

А потом, достав несколько из них, все той же левой рукой, правую она почему-то прятала, она ловко продавила ножиком крышку и протянула мне. Это было мясо. А потом она подала мне вилку. Я взяла, но есть, несмотря на голод не могла.

— Она мясное не ест, — неожиданно сказал Элис, — дай ей что-нибудь сладкое.

Так я стала счастливой обладательницей целой банки того молока с сахаром, которое уже пробовала здесь. Облизывая ложку, я смотрела, как Элис ловко расправляется с консервой ножом.

— Как тебя зовут? — спросила старуха с нетерпением.

— Наора. — в это раз я съела всю банку, и теперь при мысли о еде мне становилось плохо.

— Как ты сюда попала? — старуха, бесцеремонно рассматривала меня, садясь в кресло.

— На вертолете. Мы прилетели сюда за образцами, — я и двое ученых, а так же эскорт. Все нас было девять.

Мда, мысленно подумала я, для нее столько новых слов, нужно было сказать как-то попроще.

— Ты прилетела сюда за образцами, или вы что-то исследовали? Ты ученый? — старуха начинала меня удивлять…

— Нет, студентка. На практику. А вы, кто? И откуда вы столько знаете? — теперь любопытно было мне.

— Я ученый. По крайней мере я им была. Может вы слышали мое имя Ирина Эбри. Нет? Ну да ладно… Я прилетела сюда, около семи лет назад. С нами тоже были военные, и нашей целью было собрать необходимую информацию о некоторых химических веществах. Но это не суть важно. Мы успели выйти из вертолета, но дойти до пункта назначения не успели. Появилась злыдня (так вот откуда пошло название!), и мы в панике бросились бежать. Отряд почему-то разделился. И часть хотели вернуться к вертолету. Часть — продолжить задание, речь шла уже не о сборе артефактов, а о великом научном открытии. Тех, кто решил вернуться, мы больше не видели. До вертолета они так и не дошли. Это я узнала потом. Но мы были молоды и самонадеянны. Нас было пятеро. И тут… голос ее дрогнул… Мы увидели людей. Живых людей, явно не принадлежащих к нашей экспедиции. Мы были так глупы и так доверчивы, что решили подойти к ним близко. Вместо гостеприимного завтрака с аборигенами, мы сами стали завтраком, обедом и ужином. Они были людоедами. Они почти сохранили человеческие черты, и даже умение разговаривать, но, тем не менее, это не помешало им, съесть всех тех, кого я знала… Нас приковали за руки, чтобы мы не смогли сбежать. Хотя, если бы не оковы, шансов было много. В стене были вполне приемлемые для этого отверстия. Это продолжалось три дня. Три дня они забирали кого-то из нас. И вот однажды я поняла — нужно действовать. Нас осталось двое — я и Хелена. И тогда, я сняла с шеи украшение на нервущейся тесьме, туго перевязала руку, чуть повыше ржавого браслета. Я врач, я знала, что нужно делать. Я немного подождала, пока рука потеряет чувствительность, а потом взяла самый большой из обломков стены, валявшихся рядом с нами… — старуха сглотнула.

Меня чуть не вырвало, и по коленкам побежала дрожь.

— Хелена отказалась. Она плакала и говорила, что лучше умрет так, чем на всю жизнь калекой, а потом попросила меня убить ее. Чтобы не мучиться. А я… Я не смогла. Я была в состоянии такого шока от боли, что не смогла. Иногда, я просыпаюсь по ночам и слышу, как она кричит, я вижу ее лицо…

Я вспомнила стоны в темноте школьного коридора, и мне стало гадко-гадко.

— Вот, я бежала, истекая кровью, к вертолету, там не было никого живого. Но там было оружие и кое-какие припасы. Я не знаю, как я смогла бежать после такого, но иногда в человеке просыпаются скрытые резервы, и очевидно инстинкт самосохранения позволил мне выжить и найти эту башню. Я почти привыкла. Я потеряла счет времени. Я почти забыла. Но иногда я вижу во сне солнце и просыпаюсь среди ночи. А тут у меня есть картинки и фотографии, если хочешь, можешь посмотреть. — старуха тоскливо смотрела куда-то в окно.

— Спасибо, когда-нибудь потом. А как вы познакомились? — спросила я, глядя на Элиса.

Почему-то мне казалось, что ответит именно он, но я ошиблась. Ответила старуха.

— Давным-давно, я не помню, когда именно, но помню, это была зима, я вышла во двор и увидела следы крови. Я испугалась, так как кровь может привлечь внимание к моему убежищу. Я пошла по кровавый следам, и нашла его. На шее у него была огромная открытая рана. Я не знаю, как я смогла затащить его в башню и зашить одной рукой эту рану, но у меня получилось. Не очень красиво, но получилось. У меня был анальгетик из аптечки вертолета, но я помню, что он долго не мог подействовать. Он очнулся почти посреди «операции» и посмотрел на меня, а потом снова отключился. Он пришел в себя спустя четыре дня, но что-то в нем изменилось во внешности, я так и не смогла понять что. Так он стал периодически приходить, приносить еду, а потом привел тебя.

Старуху было жалко, но чувство симпатии к ней во мне так и не проснулось.

— А у вас есть, что попить. — жалобно попросила я, так как эта вкусная консистенция имела в качестве последствия неуемную жажду.

— Там есть дождевая вода, а в бутылке — из родника. Пей. — старуха задумчиво сидела, по привычке пряча в складки драного платья искалеченную культю.

Я взяла бутыль, и, не смотря на то, что меня учили не пить не фильтрованную воду, пила до тех пор, пока в животе не начало булькать. А из бака с желобком, выходящим на улицу, я, наконец, смогла полноценно умыться и даже помыть голову. Когда я вытирала короткие, взъерошенные волосы темной тряпкой, я чувствовала себя почти счастливой. Господи, неужели так мало надо человеку для счастья. А потом, я смотрела картинки и читала при зажженной свече старинные книги, некоторые из них я уже видела, некоторые даже читала, но некоторые были совсем незнакомы. Это все напоминало музей, где были собраны всякие, красивые и не очень, полезные и не очень предметы старины. Иногда я поднимала глаза, и мне почему-то хотелось поймать взгляд Элиса. Это удалось, только когда одна стопка, частично съехала на пол.

Они сидели молча. Каждый думал о своем. Я поднимала книгу за книгой, и пыталась поставить в первозданный столбик. Но книги становиться в первозданную стопку не хотели, и подозрительно кренилась. Я придерживала их, но что-то не давало им стоять ровно.

— Ты не видишь, что медицинский справочник меньше других, какого черта ты его кладешь его вниз? — не выдержал Элис. — Ты хоть что-то нормально сделать можешь?

— Я не знала, что ты еще и читать умеешь. — съязвила я, вытаскивая пресловутый справочник, и водружая его на самый верх. Хм, а он прав — держится.

— Ты прямо удивишься, но писать я тоже умею. Ты — взрослая девушка, а ведешь себя, как маленький ребенок! — судя по виду, он терпеть не мог, когда его подкалывали.

— Да неужели? По-моему тебе без разницы кого бить по лицу! — судя по всему, я попала в точку.

Он молча встал и вышел, не глядя на меня. Так ему и надо! Нужно было еще сказочку ту вспомнить, ну да ладно. Я была крайне недовольной. Хотелось как лучше, а получилось...

День прошел странно. Элис так и не вернулся. Мы со старухой долго говорили о той стороне. Ее очень интересовало положение дел в медицине, но я так и не смогла толком ответить. Поэтому она быстро потеряла ко мне интерес, и мы стали укладываться спать. Я спала здесь, а старуха ушла на верхний ярус. Я собрала все валики, накинула пару покрывал, и получилась не совсем удобная, но кровать. Я долго ворочалась, но в конце концов заснула. Впервые здесь мне снился сон. Мне снился университет, я бегу пустыми коридорами, за мной гонится злыдня, прямо при свете дня, а потом, я открываю дверь в свою аудиторию, а там пустота, я закрываю дверь и сползаю вниз. А потом я слышу странный разговор. Вроде в классе никого нет, а я слышу разговор двух людей. Поначалу слова было трудно разобрать, но потом, кто-то из них произнес мое имя и я… проснулась. Я лежала и смотрела на винтовую лестницу вверх, но было ужасно темно. Я закрыла глаза и попыталась уснуть. Но тут, уже не во сне я услышала тихий, едва слышный разговор.

— Спасибо, что привел ее сюда… Мне было так тоскливо и одиноко.

— Я ее хотел прикончить по дороге. Был момент, когда она спала. Я даже нож достал. Но потом подумал, что тебе будет с ней веселее.

— Спасибо, что не убил. Она мне скрасит старость.

— Она мало кому чего скрасит. Но это твое дело.

— А вдруг она не спит?

— Спит, я проверял.

Интересно как он проверял сплю я ее или не сплю?

— Жалко девочку. Ей здесь придется прожить всю жизнь.

Молчание.

— Я понимаю — тебе все равно, но с одной стороны ты прав, может, гуманнее было убить ее сразу?

Молчание.

— Значит, у нее такая судьба.

— Я не хочу больше о ней разговаривать. Никогда.

Мне стало очень горько, будто я слышала то, что не стоило слышать. Я тихо заплакала. Я сжалась калачиком и плакала от обиды. Я никогда не увижу родной дом, солнышко, я сгнию здесь заживо, и он не хочет даже говорить обо мне... Я сдерживала рыдания. И слезы текли почти беззвучно. Такое чувство, будто мне плюнули в лицо…

Я уснула со слезами на глазах, а когда проснулась, почувствовала, как под глазами появилось раздражение, которое невыносимо щипало от воды. Я проснулась, и долго не могла вспомнить, почему плакала, а потом вспомнила. Я помню, что плакала из-за дома, из-за того, что не увижу родных, друзей, не поеду на море, не приму ванну, не посмотрю телевизор. Только из-за этого? Поверьте, только из-за этого. Да, вспомнила — у меня еще болела рука.

Старуха потащила меня после завтрака, куда-то вниз по улице. В одном доме, она ловко открыла калитку и прошла к двери, достала из-под подоконника ключ и открыла.

— Я хочу тебе что-то показать. — она провела меня по коридору, толкнула дверь и я увидело множество игрушек, а рядом стояла маленькая кроватка. Старуха зажгла свечу и я смогла разглядеть, пыльных кукол, мишек, больших и маленьких, какие-то непонятные игрушки, и большой мяч. Пока я разглядывала, старуха произнесла:

— Я сюда прихожу редко, но очень люблю здесь бывать. Иногда я представляю, что это мой дом, что муж где-то на работе, а маленькая дочка гуляет в саду или спит в кроватке. Я так хотела иметь ребенка, но выбрала карьеру, я должна была защитить очередную научную степень, собрать материал, в качестве доказательства, но... И вот теперь, ты стоишь передо мной. Я не такой представляла свою дочь, но все равно ты немного похожа. Я подошла и открыла дверь шкафа, я так и не смогла рассмотреть, что там лежало, я услышала вскрик. Сначала, мне показалось, что нас нашла злыдня, но глядя на лицо старухи, в застывшей гримасе боли, я проследила ее взгляд и увидела на створке открытого мною шкафа большое зеркало. При тусклом свете свечи оно отражало два лица: морщинистое, изнеможденное лицо старухи, и бледное, заострившееся, с запавшими глазами, мое собственное, украшенное беспорядком на голове. Я была о себе лучшего мнения. Но старуха… Она медленно подошла к зеркалу, сунула мне в руки свечу, и, щурясь, разглядывала свое лицо, седые космы, морщины, грязное дырявое платье. Она села на пол и заплакала.

— Господи… мне только сорок три… За что... Господи... за что?... Я уродище…я развалина... Мне сорок три, а я… старуха...

Я держала свечу, слушая всхлипывания и бормотания самой несчастной женщины на Земле. Мне впервые хотелось ее пожалеть… Но я не знала, как поступить. Очевидно, раньше она не лазила в шкаф, или не заметила, а тут такой шок. Я представила, какой я буду через семь лет. Буду ли еще жива? Я постаралась утешить старуху.

— Когда вернетесь домой, у вас будет возможность стать такой, какой вы были раньше. Обратитесь к косметологу… Он вам поможет... Нас будут искать, поверьте, они надут нас, и мы вместе вернемся домой.

Я и сама не сильно верила в то, что говорила, но на старуху это подействовало и она, утерев слезы, позволила помочь ей дойти до башни.

Мы сидели и беседовали о том, в какой цвет ей лучше покраситься, когда вернемся, что сейчас носят. Очевидно, на нее такие разговоры действовали успокаивающее. Я решила спросить, о том, что не давало мне покоя с самого утра:

— А Элис когда вернется?

— Может сегодня, может завтра, может через месяц, а может и никогда.

Неприятное чувство заполонило меня, и я оставила ее наедине со своими мыслями и села читать какую-то книгу, при свечке. А потом мы легли спать. Я лежала и представляла себя на ее месте, но потом поняла, что тут и представлять не надо, скоро я сама все увижу. И что это я думая о плохо перед сном? Я решила подумать о чем-то хорошем, и пока выбирала — уснула.

С утра, я первым дело умылась, а потом поднялась к старухе, наверх. Она сидела задумчивая и взволнованная, перебирая уцелевшей рукой жиденькие пряди седых волос.

— Что-то случилось? — я решила спросить просто так, из вежливости.

— Мне приснился странный сон. Я долго лежала и ворочалась, мне не хотелось жить. Я была в отчаянии… И мне приснилась странная женщина. Она спросила, чего я хочу? И я ответила — я хочу, чтобы прилетел вертолет… И она улыбнулась и сказала: «да исполниться желаемое» и показала место, куда он прилетит и произнесла: «сегодня». Глупый сон. Это явление как-то называется в психологии, но я уже не помню как.

— А вдруг это правда? — я была в растерянности. — А вдруг ваш сон — вещий?

— Я знаю это место, оно тут, не далеко. Но я просто знаю, что это напрасно. Но если ты хочешь, я смогу тебе его показать.

Так, ввязалась. Лучше бы я молчала. А так я еще и виноватой буду, за то, что разрушила иллюзии. Но мне и самой почему-то хотелось поверить в то, что это не просто сон.

Мы неспешно позавтракали и пошли по темной улице в сторону, противоположную морю. Старуха попросила отдохнуть и сказала, что давно тут не ходила. Я спросила насколько тут опасно, она ответила, что не знает, и что нужно идти очень внимательно.

Где-то в голове у меня крутилась мысль о том, что мы, две безоружные женщины станем легкой добычей, и что лучше вернуть домой. Я аккуратно поделилась своими соображениями, но старуха, кажется, и сама поверила сну, поэтому мы шли, частенько останавливаясь. И тут на одном из привалов, старуха насторожилась. Она пристально смотрела в сторону погнутого забора.

— Сиди и не шевелись. — сказала старуха, — вытаскивая невесть откуда пистолет. Я не видела, что происходит у меня за спиной, но слушалась беспрекословно.

— Ничего. Показалось. Но все-таки будь настороже. Мы почти пришли.

Мы прошли еще приблизительно четверть проделанного нами пути, и пришли к небольшой площади. Тут были разбитые витрины магазинов, памятник кому-то, с оторванной рукой, дальше были искореженные кары, когтисто — ветвистые деревья, и тишина.

— О Господи, — завопила старуха.

Там, посреди площади стоял огромный боевой вертолет. Рядом с ним можно было увидеть людей, что — то разгружающих или наоборот.

Мы стояли, за углом почти целого здания, и прекрасно видели всю эту картину. Старуха как-то по-детски взвизгнула и повисла у меня на куртке, повторяя, как сумасшедшая:

— Господи, это правда… они прилетели… спустя столько лет…

Она отпустила меня и бросилась бежать, я попыталась поймать ее за руку, чтобы остановить, но она вырвалась, поцарапав мне ладонь когтями и метнулась мимо памятника напрямик, на ходу спотыкаясь и крича. Люди у вертолета подняли головы. Она кричала, чтобы они не улетали без нее… Я стояла как истукан, не в силах пошевелиться. Наверное, нужно бежать с ней, бежать к спасению… И тут я услышала выстрелы, и черная фигура, почти добежавшая до вертолета замерла, сделала несколько шагов вперед и упала, как подкошенная. Я не поняла, что произошло, я метнулась к ней, но что-то схватило меня в охапку и закрыло рот.

Я обмякла и даже не сопротивлялась. Я не могла проронить ни слова.

— Это была твоя идея притащить ее сюда? — шипел злобный голос над ухом, убирая ладонь от лица.

— Отпусти… — тихо попросила я, — отпусти… Это какая-то ошибка... Так не должно было быть… он прилетел за нами... Так не должно было случиться... Почему?... . пппо-че-му? — мои ноги подкосились, но он не дал мне упасть, — Ты знал? Ты знал. Ты все об этом знал... Ты не сказал нам... Ты скрывал правду все это время... Рассказывая сказочки о... Твоя сказочка привела нас сюда... Ей приснилось… мы пришли... Лучше бы ты убил меня тогда… Лучше бы ты убил меня во сне, как хотел... Убей меня, или я пойду туда сама. И пусть они выпустят в меня всю обойму, как они сделали с ней… Я хочу умереть… Я хочу умереть... Но перед смертью я хочу узнать правду.

— Правда состоит в том, что задолго до ваших вылазок здесь идет масштабная работа по зачистке и масштабные исследования. Территория поделена на квадраты. Это — мой квадрат, я работаю на них и прилетели они ко мне. — он сжал мою левую руку со все силы, я тихо вскрикнула:

— Отпусти... Мне больно…

И он отпустил. Я стояла, прислоняясь к стене, а он навис надо мной.

— Значит, я был права... Я видела тебя в школе… Ты убил всех. Не тварь. — прошептала я равнодушно, почему — то не глядя ему в глаза.

— Не совсем правда. Я шел за ней следом, добивая выживших. Потому, что вернуться не должен был никто. Вы слишком много видели. А для общественности — вертолет потерпел крушение — выживших — нет. Все просто. — спокойно ответил он.

— Все просто, — эхом отозвалась я, — а я — маленькое осложнение, я небольшая проблема, которую можно устранить в любой момент. Ты прошел мимо, не заметил, посчитал убитой. Так давай, закончи то, что начал! Давай, убей меня, тварь! Ты ведь тварь, ты не человек...  — мне не хватило воздуха…

— Ты права — я тварь. Прости, что тогда тебя ударил за правду. Я, как ты заметила, не сильно отличаюсь от тех тварей, который бродят в округе. Но у меня, в отличие от них, у меня есть имя. — ответил он, глядя прямо мне в глаза.

— Элис? — со злостью выпалила я, готовая в любой момент сказать, что я думаю об его имени.

— Нет, это просто фамилия. Меня зовут Франсуа. — он почему-то грустно улыбнулся. — Возможно, с этого стоило когда-то и начинать. Он был таким красивым, когда улыбался. Я представила мир без него — лекции, контрольные, прогулки, вечеринки… И пустота в душе, такая невыносимая пустота. И у этой пустоты есть имя… — Знаешь… — мне было совсем неловко, — Я не побежала вместе с ней, потому что думала, что ты придешь… Я не хотела улетать не попрощавшись... Я, — громко всхлипнула, и выдохнула, — наверное, люблю тебя… Я понимаю… это неуместно…но…

Господи, что я говорю...

Мне стало невыносимо больно. Секунды его молчания отмеряли частые и глухие удары моего сердца.

— Глупая...  — он тихо вздохнул. — Ты многого не понимаешь… Он нежно провел вниз по моей щеке полусогнутыми пальцами. Я задрожала.

— Помнишь, вопрос, который я должен был задать. — он коснулся пальцами моих губ.

Я нерешительно кивнула, боясь пошевелиться.

— Так вот, если бы ты могла выбирать, чтобы ты выбрала: остаться здесь, со мной или попасть домой… — он приблизил лицо почти вплотную. Его глаза казались совсем темными на белом лице, в ореоле черных растрепанных волос. Я прикрыла глаза и ответила. И горячие предательские слезы по лицу. Но я не пыталась их спрятать или утереть. Пусть бегут, пусть текут болью по щекам, выжигая все чувства. Сердце готово было выпрыгнуть. Но я ответила. И мне стало страшно...

— Значит, ты так решила...  — его голос бы тихим и печальным.

Мое сердце сжалось и дрогнуло.

— Я не могу по-другому… — мой голос мне изменил, но он понял, что я имела в виду…

Элис медленно-медленно наклонился. Я закрыла глаза, чтобы смахнуть слезы, и почувствовала, как его губы коснулись моих, как его дыхание стало моим, как его острые зубы оставили сладкие и болезненные царапины на моих губах, как нежно его волосы касались моих влажных щек, а сам поцелуй проникал в самое сердце. Я чувствовала, как мне не хватает дыхания, как мои руки сами ложатся на его плечи, и как страшная боль пронзает меня. Я попыталась закричать, но мой крик утонул в предательском поцелуе убийцы… Под курткой стало тепло-тепло и эта теплота устремилась вниз, и упала крупными каплями на сухую землю, растеклась по моим рукам, голова закружилась и запах металла распространился в воздухе. Я стала оседать вниз, теряя сознание. Запрокинув голову, я потеряла его губы. Последним усилием я попыталась открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Он подхватил меня… Наверное — это и есть смерть. Его слова скользят где-то в призрачном мир снов. Я их слышу, но не понимаю…

Я открыла глаза, и солнечный свет, пронзавший белое жалюзи на миг ослепил меня. Я не поверила, я терла глаза и не верила. Я попыталась встать, но не смогла. У меня было забинтовано плечо и рука. Но боль была почти неощутимой. Я хотела повернуться, но не смогла, так и оставшись лежать в зафиксированном положении. Все было как во сне. Я нажала кнопку вызова. Дверь медленно приоткрылась. И в комнату вошла медсестра. При виде меня она улыбнулась и спросила о самочувствии. Я ответила. Я спросила, что со мной было.

— А ты совсем ничего не помнишь? — искренне удивилась она.

— Нет. — честно созналась я.

— Вы летели на темную сторону с научно исследовательским центром, вертолет по пути потерпел крушение. Все погибли. Ты спаслась чудом. Тебя пригвоздило, как бабочку, но повреждения не серьезные. Чудо, что ни одного важного органа не задето. Ты потеряла много крови… Но ты очень везучая. Тебя нашли почти сразу и доставили сюда. — она дала мне воды и удалилась, напоследок сказав, что если будет больно — позовете.

Я лежала и смотрела в потолок. Я очень везучая. Я очень везучая… — вертелось у меня в голове. И я вспомнила. Вспомнила удар по лицу, монстров, темноту башню, старуху и его. Я вспомнила вертолет, выстрелы и поцелуй и заплакала. Как же так получилось? Мой выбор. Почему все именно так. Это не справедливо ставить такие вопросы? Почему я должна выбирать... почему я всегда должна выбирать??? Я повернулась на бок и попыталась заснуть. Внутри меня была пустота, непомерная и необъятная пустота. Я хотела бы хоть чем-то заполнить ее, но каждый раз видела его лицо. Я закрывала глаза и видела, но не могла точно представить его. Я — самая последняя дура… И слезы текли по лицу на подбородок и в подушку. В носу щипало, а в горле стоял ком. Мы больше никогда не встретимся… Я больше никогда его не увижу… Он будет призраком в ночи, а я окончу университет, получу работу, выйду замуж. И иногда в чертах лица прохожих я буду искать его черты... А найдя, подолгу стоять и смотреть им в след, проклиная их, за сходство… Господи, лучше бы мы никогда не встретились… никогда… Теперь я знаю, что такое отчаяние… Я стала засыпать. Очевидно, в воду был примешан транквилизатор. И закрывая глаза, я молилась о том, чтобы не проснуться никогда.

Я проснулась. И был день. И я проклинала вечное солнце, его желтый глаз, светящий в мое окно, я проклинала белоснежную палату, и мир, в котором нет его. И снова плакала.

В дверь постучали, и вошла невысокая миловидная девушка. Она улыбнулась и села на стул. От улыбки на щеках у нее заиграли ямочки.

— Меня зовут Эппл Хармони, я психолог. Вы плакали? — ее лицо выражало неподдельное волнение.

— Да, так ничего… — смутилась я.

— А в чем причина ваших слез? — она смотрела на меня пристально.

— У меня будет уродливый шрам. — солгала я.

— Ах, пустяки. Несколько косметологических процедур и он исчезнет навсегда. — она звонко рассмеялась.

— Спасибо. Не сегодня… Извините, но мне сильно хочется спать. — выстрадано улыбнулась я.

И я отвернулась от нее, насильно закрыла глаза.

— Ну, хорошо, я приду попозже. — и выпорхнула из палаты.

У меня на тумбочке лежало обезболивающее. И протянула руку, взяла его и сделала вид, что пью. Но на самом деле спрятала. А потом позвала медсестру и попросила еще. Теперь я точно знала, что нужно делать. Если когда-то, сжимая холодный пистолет, колебалась, то теперь — была уверена. Отвернувшись от навязчивых камер, которые наверняка установлены в палате, я проглотила все таблетки разом, скомкав упаковку. Я не знаю, было ли это достаточным для задуманного, но я ничуть не колебалась. Маленький шарик бумаги был зажат пальцами до боли. У меня дрожали руки, но я была полна решимости. Я закрыла глаза, и отчаяние, самое страшное из всех чувств нахлынуло на меня и поглотило. А вдруг не подействует? И тяжесть опустилась на веки... Только бы забыться…

Я не видела ничего, кроме тьмы. А потом она заговорила, соткавшись в высокую женскую фигуру. Она была страшная, но я не боялась ее. «Ты кто?» — хотела спросить я, но не смогла разжать губ. «Я та, кто приходит к избранным, и отчаяние — мой предвестник». И что-то властное было в тонкой ее тонком стане. «Я знаю, кто ты.» — сказалa я беззвучно. «Тот, кто рассказал тебе обо мне — тоже был в отчаянии, когда я пришла к нему. Он попросил — и я сделала» — сказала она. Я вспомнила его глаза и все поняла. Только теперь. «Ты можешь загадать любое желание, но перед этим, я хочу, чтобы ты увидела». И я увидела. Я увидела реки крови, пролитой им. Я увидела десятки смертей, при операции по зачистке. Я почувствовала тот удар по лицу, когда обозвала его тварью и натиск стали в плече: «Она провалялась у вертолета с железкой в спине, истекая кровью. Это будет не просто доброе деяние — это будет возможность показать, что те «случайные» катастрофы и исчезновения без возврата не имеют к нашей деятельности никакого отношения». Все просто, только расчет. Я должна была выжить, дабы отбелить имя какой-то правительственной организации с трудным названием. Я всего лишь флаг, которым можно размахивать перед камерами, я буду сотни раз рассказывать выдуманную историю о падении, и сотни раз подтверждать смелость и оперативность их действий по спасению. Они будут спрашивать, а я должна молчать, они будут настаивать, но я должна рассказывать то, что нужно, они будут лгать и выпытывать, но я должна постоянно твердить одну и ту же сказочку, дабы остаться в живых. И он обрек меня на это. Именно ради этого он сохранил мне жизнь, а я плакала из-за него. Я плакала из-за убийцы. Глупая… Глупая… Глупая…Что-то настойчиво повторяло это внутри меня. Я смотрела на нее, и мне трудно было что-то произнести, а она не торопила. Я вспомнила его лицо, когда он спросил меня, и его лицо, когда я ответила и тихий шепот, когда оседала вниз: «Прости, но так будет лучше. Ты должна выжить. Для меня». То, что я здесь — это не мой выбор. Я выбрала другое. Тогда я выбрала его. И в этот раз, я была уверена… Я загадала самое лучшее желание на свете. «Да исполнится желаемое», — произнесла она с улыбкой. Я не помню, как она выглядит, я не знаю точно, кем была та, что явилась ко мне в пору отчаяния, но она улыбалась. «А как я пойму, что это был не сон?». Она продолжала улыбаться и произнесла: «Поймешь. Только никому не рассказывай о том, что видела ТАМ. Пусть это останется секретом. Придет время и для него».

И я проснулась. Все было по-прежнему. Стерильность палаты, в окно которой светило ненавистное мне солнце. Палата была пуста. Я долго лежала и обдумывала странный сон, а в постели спрятался комочек бумаги — упаковка от таблеток. Они не подействовали. А должны были? Плечо под повязкой молчало, рука тоже. Я хотелa нажать кнопку вызова дежурной медсестры, но дверь открылась сама и на пороге появилась психолог. Она сказала, и что у нее есть кое-что для меня и положила на стол мой фонарик и телефон(!). Я не показывала виду, о том, что взволнована и о том, что не ожидала его увидеть. Мы мило беседовали. И я уверенно твердила о том, как падал вертолет, и как мне было больно, а она что-то писала. Она пыталась выяснить помню ли я еще что-то. Я ответила: «Закат был очень красивый». Она попрощалась и вышла.

А я посмотрела на мобильник и подумала, что, наверное, выронила его у вертолета. Я полазила по своим папкам, но ничего не нашла, ни следа от видеозаписей — все стерто. Я положила его рядом с собой. А потом меня осенило. И я стала перебирать адресную книгу. Но никаких новых добавлений в ней не было. Ничего не изменилось и в сообщениях. Я почти поверила, я почти обрадовалась… Я бросила его на кровать снова, и взгляд мой упал на фонарик. Ловко раскрутила его и на мою ладонь выпал сухой цветок… Бутон производил жалкое впечатление какого-то черного сморщенного насекомого. Я бережно положила его на стол, долго смотрела, а потом задремала.

Когда я проснулась, в палате царил полумрак. Ну наконец-то догадались! Я подняла глаза и увидела темные лепестки цветка, унизанные тонким, давно забытым людьми, ароматом. Я, наверное, первая среди живущих, кто, спустя столько лет, снова вдыхает его сладковатые ноты нежности...

— Какая красота, — шептала я, касаясь пальцами шелковых лепестков. — Жаль, что я не знаю, как тебя назвать…

И тьма мне ответила:

— Роза.

 

Часть вторая. Расплата

Я лежала на диване и смотрела в потолок. Я не хочу так жить. Три месяца равнодушия. Три месяца бессмысленности. Я ничего не хочу. Ни есть. Ни пить. Не спать. Мне ничего не нужно. Я закрыла глаза сгибом локтя. У меня нет сил, чтобы встать. День за днем, медленно-медленно, скользит печаль. А потом, в интернете, объявление. Заполненная форма и собранные рекомендации. Нет. Точно не пройду. Просто не подойду. У меня не хватит опыта. Зачем им студентка? Зачем им человек, который ничего из себя не представляет? Ни наград, ни благодарностей, ни особых заслуг. Ни-че-го. И телефонный звонок. Тревожная трель:

— Алло, Герус, Наора Герус?

— Да.

— Приезжайте. Вы нам подходите.

— Надеюсь, вам помогли мои рекомендации? — старый профессор сидел за своим рабочим столом, а я стояла у окна.

— Да. — я просто смотрела в одну точку. На синий купол какого-то торгового центра.

— Я очень рад. После того, что показали по новостям — вы популярная личность. — профессор улыбнулся.

— Не надо об этом. Вам подошли все те данные, что я смогла вам достать?

— Да, конечно... Я чуть не слег с инсультом после этого эпизода.

— Простите, что заставила вас поволноваться. — я чувствовала неловкость.

— Да. От вас там ничего не зависело... Почему вы хотите вернуться туда? Вас там кто-то ждет? — он хитро улыбнулся.

— Не знаю.

Профессор молчал, я тоже. Неуверенность, боль и страх боролись с твердой решимостью.

— Если я не поеду — я буду жалеть всю жизнь.

— Нда, — сказал профессор, — такой фанатизм очень цениться в науке. И не только. Ваш… Хм… объект исследования… должен быть крайне интересным.

И в первый раз, спустя три месяца я улыбнулась.

Я летела сюда с ощущением приближающегося праздника. Внутри меня что-то переворачивалось. Нетерпение, предчувствие чего-то хорошего и твердая уверенность в том, что я никогда не пожалею о принятом решении. Много чего изменилось за это время, но неизменным осталось лишь желание увидеть его. Центр меня не порадовал. Все та же площадь, только теперь я стою по другую сторону покалеченного памятника. Такое ощущение, что все, что было между тем первым разом и этим — был длинный и невыносимо скучный сон. Было холодно, на земле лежал снег. Это был один из десятка подобных центров. Экспансия темной стороны не зашла далеко. Центр называли — Аванпост, что означает передовой пост. Последнее убежище цивилизации, а дальше — сотни километром темноты и опасности. У меня дух захватило от подобной мысли. Внутри все было стандартно. Мне выдали кей от комнаты. Я запомнила код почти сразу. Он совпадал первыми цифрами с днем моего рождения. Если это совпадение, то очень приятное. Все идет хорошо. Пока, даже слишком хорошо.

Я прошла по тускло освещенному коридору, и спустилась два этажа на кухню. Из бака с водой я налила себе кипятка и бросила чай. Размешивая его пластиковой ложечкой, я смотрелась в огромную зеркальную стену. Ночник горел дежурным светом и включался автоматически, как только почувствует чье-то движение. Чай уже заварился, но пить его я не спешила, а поставила стаканчик на стол, сама присела на его край. Мое лицо расплывалось во тьме полуподвального помещения, но я смотрела самой себе в глаза пристально и долго. Волосы отросли, и я их перекрасила в натуральный, темно-каштановый цвет. Они теперь ложились на плечи, завиваясь крупными кольцами. Темные волосы. Темные глаза. Свитерок, который я прикупила себе для такого случая, был тоже темным. Изящно и со вкусом. Сама себя не похвалишь — никто не похвалит. Но вот только зачем...

Зачем? Зачем нужно было бросить университет, получив начальное ученую степень? Зачем нужно было послать свое резюме, а потом соглашаться на предложенную возможность вернуться в этот ад кромешный снова? При воспоминании о том, что пришлось когда-то пережить, я поежилась. Зачем нужно было становиться младшим ассистентом, девочкой на побегушках, и делать самую бестолковую работу?...

— Доминик. Доминик. Пройди на шестой этаж. — противный голос в динамике настойчиво звал нашего программиста, техника и механика по совместительству. Неприятный тип. Постоянно делает вид, что занят, а сам играет в компьютерные игры. У меня недавно были проблемы с i-pod ом, он долго рассказывая мне, как он занят, а у самого на сенсорном экране игра стояла в режиме паузы!

Шипение, скрежет. Боже, я скоро оглохну от этой связи.

— Роза? Ты меня слышишь?

Невнятное подтверждение.

— Розочка, девочка, принеси мне, пожалуйста, кофе. — тот же требовательный и противный голос продолжал гудеть в наушнике.

— Простите, я сейчас занята. Меня попросили помочь музее. Я не могу. — Розочкин голос был смущен отказом. Она не привыкла отказывать, чем собственно все и пользовались, заваливая ее любой работой. Хорошая девочка, правильная, у нее, как говорят большое будущее на заднем плане очередного проекта. Ее исполнительности можно позавидовать. Но не стоит. Я прямо вижу, как она аккуратно складывает образцы, как ее маленькое, миленькое личико склонилось над очередным экспонатом, и как она поправляет и без того идеально заплетенные волосы. Как она…

— Наора на кухне. Она принесет. — что ж, вполне можно было ожидать такой развязки. Она никогда не была мне подругой. Хотя могла бы ей быть. Просто она слишком зависела от мнения окружающих. А мой рейтинг здесь — оставляет желать лучшего.

Я философски продолжала дробить уже растаявший сахар. Раз, два, три…

Динамик снова зашипел и уже совсем близко к уху проорал.

— Герус, почему ты отключаешься.? — противный голос моей новой начальницы, Мирьям, скрипучий и истеричный, снова испортил мне настроение. — Пить кофе можешь и дома. А здесь работать нужно. Сделай мне кофе. Сахара как обычно.

— Хорошо. — сказала я елейным голосом. Черт побери, не дают уединиться. Вот она моя работа — кофе делать и быть девочкой на побегушках.

Опять звонок. Ну что опять?

— Сахара можешь не сыпать.

— Хорошо. — я сделал над собой усилие, чтобы придать голосу необходимое смирение, послушание и жизнерадостность. У Розы, это получается великолепно. Она умеет раболепно внимать любому слову начальства и вовремя кивать.

— Наора, принеси — это значит немедленно! — голос оборвался. Этот голос принадлежал координатору проекта. Ее зовут Мирьям. Может в детстве ее и называли ласково «Мэрри», но ни у кого язык не повернулся бы глядя на нее назвать ее как — то иначе, чем написано на ее бейджике: Мирьям Стюарт. Она — невысокая, черноволосая, коротконогая женщина с тяжелой нижней челюстью, и не менее тяжелым взглядом маленьких глаз, которые она прячет за стеклами фирменных очков, в черной квадратной оправе. Иногда, она придает своему взгляду такую томность, особенно когда начинает поучать кого-то жить. Последнее время единственным студентом на ее воображаемой кафедре «хорошего поведения» — являюсь я. В рамках курса «хороший работник», у нас неоднократно были дебаты я на темы: «разве можно так себя вести!», «как ты разговариваешь со старшими!» и «разве можно быть такой!». Фу! Философствуя, не забыла, сколько ложек сахара ей всыпала. Одну…две…Пойдет. В самом начале на меня и на Розу попытались свалить всю неприятную работу. Но в отличие от Розы, я читала контракт и ничего, абсолютно ничего там не было сказано о многом из того, чего требовали от меня. Я — не обслуживающий персонал (которого у нас 5 человек), чтобы выносить мусор из кабинета начальника и вытирать пыль в комнате начальника. В самом начале нашего поселения нас обеих попросили о «небольшом одолжении» — убрать комнату начальницы. Я категорично отказалась. Мне было противно ползать собирать бумаги и пылесосить там, где она ставит свои толстые ноги. А Роза, смиренно, взяла в руки корзину для бумаг и стала собирать. Я постояла и развернулась. Я думала, что в таких центрах все занимаются исключительно наукой. Я думала увидеть фанатичный блеск в глазах и радость очередного открытия. А увидела тупость и равнодушие. Открытия — это способ продлить жизнь проекту и заработать побольше денег. О финансовой стороне вопроса я предпочитаю не распространяться. Все финансовые потоки проходят через Мирьям, а я всего лишь волонтер. Работающий за еду и кров. А может интереса ради. Помимо Мирьям и Розы были еще и программисты, техники, уборщицы. Дело в том, что очень многих вещей, допустим, пепельницы с самоочистителем и автоматической урны у нас не было. Просто все эти предметы работали от солнечных батарей, а для нас адаптировали только то, что и впрямь было жизненно необходимо. Все это работало от генератора. А генератор, по-моему от ветра… Но если честно я в эти вопросы не вникала. Хотя факт остается фактом — мусор убираем вручную, посуду моем — вручную. Единственное, что у нас автоматическое — нагреватель воды, освещение и отопление и приборы. На поваре решили сэкономить, поэтому кушаем полуфабрикаты. Ну, ничего, я готова жрать всякую гадость, выслушивать капризы психованной идиотки, терпеть интриги за моей спиной. А их хватает. Вчера Роза пришла ко мне и предложила поговорить по душам. Она сказала, что видит, что меня что-то мучает. Я не такая дура, чтобы выложить все. Наплела ей что-то про неразделенную любовь на светлой стороне, о богатых родителях, о своем желании заниматься наукой. Через четыре часа, проходя по коридору, сквозь приоткрытую дверь кабинета Мирьям я слышала, все тоже самое, с небольшими домыслами и догадками. Тогда я узнала о себе все и еще много нового. А ведь с самого начала мне хотелось кому-то рассказать... Неся кофе, аккуратно, чтобы не разлить, я шла по лестнице, и неожиданно для себя обернулась. У основания лестницы стоял Фрасуа Элис. Внутри меня что-то похолодело, а рука предательски дрогнула. Я кивнула (нашла что сделать!) и стала подниматься наверх, как будто видеть этого человека я привыкла каждый день. Я донесла кофе, выслушала нравоучения по поводу моего опоздания, по поводу остывшего кофе (а я его и не и кипятила!), по поводу манеры одевать и держаться, мысленно послала ее куда подальше, не забыв указать точное направление. А внутри все думала, что скажет он.

Долго думать не пришлось. В гостиной комнате, на диване сидел Франс. Я аккуратно вошла и поймала удивленный и жестокий взгляд. Внутри все похолодело.

— Какого черта! — его губы искривились в неприятной гримасе, а глаза сузились. — Ты тут делаешь! Какого черта ты явилась сюда! Здесь тебя никто не ждет!

Я просто не знала что ответить. Все я ожидала, но не этого.

Я молча села рядом. Он замолчал и положил голову себе на руки.

— Наора, почему? — сказал он уже мягче и как-то устало.

— А ты не знаешь? — обреченно сказал я.

— Наора, Наора. Забудь обо всем, выкинь из головы все глупости и живи себе в свое удовольствие. — он встряхнул головой и посмотрел на меня.

— Ты меня не понимаешь! Ты даже не хочешь понять! А это самое страшное. — Я прижала колени к груди. И тишина.

Мы молча сидели не разных концах дивана. Он не собирался просить прощение за грубость, а я не собиралась прощать, Но что-то держало нас здесь, не давало подняться, послать все к черту и разойтись. Было неуютно, тоскливо и одиноко… Часы на стене отмеряли минуты тишины. Он не попросит прощения. Я его знаю, он не унизиться. Лучше промолчит… Будет молчать и злиться. А я принципиально не хочу отчитываться за свои поступки ни перед кем: ни перед родителями — ни перед ним. Он, как-никак, мне совершенно чужой человек, я для него тоже. Я уже не ребенок, я имею право делать все, что захочу. Почему мы не можем побыть вместе, как все нормальные люди. Почему мне так трудно без него, но еще труднее с ним. Он сидит задумавшись. Если бы я умела читать мысли…Ему идет та поза. Это выражение печальной сосредоточенности. Его волосы стали длинными, но не ровными. У него очень красивый профиль. И вообще, он очень красивый. Я не вижу в нем ни одного изъяна.

— Я ухожу через два часа. — тихо и неуверенно сказал Элис. — Я хочу попросить прощения за то что, был груб. Прости. Я просто вышел из себя, когда увидел тебя тут.

Судя по его лицу, ему было трудно признавать свою неправоту. У меня дрожали губы.

— Мог бы как-нибудь по-другому отреагировать на мое появление…

— Как, по-твоему: дружеское рукопожатие? Или любящее объятие? Как мне еще выразить свою буйную радость по поводу созерцания тебя в этом подходящем месте?

— Прекрати!

— Вот видишь, у меня не было выбора. Кстати, я не могу найти большие ножницы. Они всегда лежали в третьей секции.

Большие ножницы я брала еще неделю назад, и куда-то по инерции засунула. Теперь никто не может найти, и все вспоминают меня не злым тихим словом, потому, что приходиться возвращаться в кабинет за своими.

— Зачем они тебе?

Он зажал прядь своих волос между пальцами и, скосив глаза, посмотрел на них.

— Слишком длинные. Они мне мешают. — задумчиво проговорил он.

— А, по-моему, тебе красиво с длинными… — задушевно начала я.

— Лучше скажи, куда ножницы дела. Пока тебя тут не было, все было на месте.

— Не подстригай их. Вот… — И я сняла с волос любимую серебристую заколку. Она когда-то была в наборе с расческой, резиночками и прочей ерундой, а теперь стала совсем одинокой, так как оставшаяся часть набора оказалась не такой прочной и качественной, как она.

Он посмотрел на меня с таким удивлением.

— Ты сошла с ума! Я еще женскими заколками не пользовался.

— Она не женская. Она почти без рисунка. Да и кто в темноте тебя разглядывать будет! — я подбросила ее в воздух. Он поймал ее и долго вертел в руках.

— Ладно, сейчас попробую заколоть. — Он взял ее в рот и двумя руками стал собирать волосы в хвост. — Фсе не жакалывается.

— А все и не надо. Пусть висят на висках и спереди. Вот. Давай помогу.

— Не надо, я фам... Тьфу! Она не держит.

— А ты ее зафиксируй в другом положении. Смотри, какая красота!

Спереди, наискось, почти закрывая один глаз, висело то, что не вошло в официальную прическу. Было необычно видеть его таким, и он это почувствовал и мрачно заключил:

— Теперь я буду пугать врагов только одним своим видом.

— Ну, это сначала только кривовато и непривычно, а так привыкнешь и приспособишься и…

— Не… Может лучше ножницы найдем.

— Не надо. Ты мне так больше нравишься…

Элис шумно вздохнул.

— Мне пора. — сказал он, поднимаясь… — Хотя подожди. Раз уж ты здесь, будь осторожнее. Здесь, вдали от цивилизации, может случиться все, что угодно. Это там твоя жизнь была защищена законом, здесь она ничего не стоит. Здесь даже для людей не действуют законы того мира. Ты помнишь, что написано в контракте? Если ты умрешь здесь, никто не станет докапываться до истины, никто не станет искать виновных, а в случае чего скажут: «Она знала, на что идет. Вот ее подпись». Всегда легко свалить всю вину на внешние факторы, чтобы избавиться от неудобных, слишком много знающих или бесполезных людей. Если ты еще веришь в человечность — забудь об этом. На-всег-да. Вот. Я не могу сделать для тебя большего — и он снял с шеи многократно обмотанную черную тесьму, а на ней был тонкий и длинный, серебристый крест с одним мерцающим белым камнем. Никогда бы не подумала, что он верит в Бога.

— Я больше не верю в Бога. Если он есть, то он — несправедлив. Но если он есть, то пусть опровергнет мои слова и сохранит тебя. — он вложил крест мне в руку. У меня пропал дар речи.

— Но так как надежды на Господа мало. Чтобы выжить. Вот. Не узнаешь? — он отстегнул с пояса нож. Я узнала его, я видела его раньше. — Он чуть не убил тебя, может он и спасет тебе жизнь. Помни, никому не верь… никому… не делай глупостей… а теперь прощай. Через неделю прилетит вертолет. Улетай, улетай на нем. И никогда не возвращайся. Ты всегда можешь отказаться от жизни здесь. Надеюсь, это наша последняя встреча. Прощай. Прощай навсегда, Наора Герус. — он усмехнулся и ушел, не оглядываясь.

— До свидания, Франсуа Элис… — медленно сказала я, когда дверь за ним закрылась окончательно.

Все, что я себе представляла, сжимая в руках контракт, оказалось не таким занимательным и замечательным. Я сижу взаперти, на улицу меня стараются не выпускать, оружие — не давать, потому, что не стерлась память об одном неприятном эпизоде с моим непосредственным участием. Но меня это вполне устраивает — другие на улицу тоже не торопятся выходить. Последний раз я была на улице, когда сломался генератор. В тот день, Мирьям, как раз собиралась написать очередную программу на выбивание дополнительного финансирования проекта. Она сидела в своем кабинете с портативным компьютером, как вдруг по всей территории нашего аванпоста вырубился свет. Она едва успела сохранить информацию и перейти на экономный режим. Мы чуть не оглохли от того, как она орала в наушник. Отдавая приказы направо и налево, она ругалась так, что держа наушник на расстоянии вытянутой руки можно было серьезно пополнить свой словарный запас. Наконец нашли источник бед — навес генератора проломился под тяжестью снега, и… короче, чтобы его починить, нужно было выйти на улицу. Решили выходить попарно. Мы не знали, насколько серьезно там все было сломано, поэтому пока Доминик, одетый в две куртки и перчатки без пальцев, сидел и пытался вернуть нам свет и тепло, кто-то должен был дежурить рядом с оружием. Проблема заключалась в том, что, несмотря на курсы обучения владения пистолетом, многие не знали, с чем придется столкнуться. Большинство членов проекта ограничивались лишь походом от вертолета к аванпосту, который расположен прямо на уже знакомой мне площади с безголовой и однорукой статуей. Поэтому не могли правильно оценить масштаб опасности, особенно при плохой видимости. Когда наступила моя очередь дежурить, то мне было как-то странно знакомо. Стрелять я умела, но плоховато. Хотя, если потренироваться… И когда пришла моя очередь, то я, закутанная в куртку и обмотанная шарфом, в перчатках без пальцев стояла в метрах десяти от техников и всматривалась в метель. Минуты казались вечностью. С одной стороны это интересно, а с другой — невыносимо скучно и напряженно. Нужно все время быть начеку. Пока тебя кто-то не сменит. Я вспоминала разрушенный город, вино из горлышка, решетку и поцелуй. Боже, как горько… Я тряхнула головой, чтобы прогнать воспоминание. А оно назойливо лезло в голову. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела темный силуэт на горизонте. Он двигался быстро. Я подняла пистолет. Повисла звенящая тишина и, не прицеливаясь особо, нажала на курок. Силуэт остановился, а потом выругался женским голосом, потом, стянув с себя капюшон, подошел к нам вплотную.

— Какого черта, вас всех вынесло на улицу? И какого черта ты стреляла? — женщина встряхнула головой и по плечам рассыпалась копна волос.

— У нас тут неполадки с техникой, — замялся Доминик.

— Еще бы чуть-чуть и горячий душ, на который я так рассчитывала, сделал мне ручкой, — она почесала щеку. В смутных очертаниях горящего над Домиником фонаря. Я увидела, что волосы у нее темно-медные, а глаза светлые, а еще я увидела небольшую вмятину на щеке.

— А света и так нет. Душа тоже и отопления, — нервно сказала я. Я чуть не убила человека. Я чуть не убила человека. Чуть не стала… убийцей.

— Расслабься. — она хлопнула меня по плечу и зашла внутрь. — Ладно. Я подежурю. Так уж и быть. А ты… — она взглянула на меня. — Правильно делала, что стреляла. Если бы это была не я, то было бы уже поздно. Иди, грейся. Она шмыгнула носом и прислонилась к стене. А я, поплелась по коридору аванпоста, освещенному аварийными лампами получать очередной выговор. Выговор состоялся. Мирьям сама лично была свидетелем моего «непростительного поведения».

— Что ты себе позволяешь! Ты с ума сошла применять оружие! Да я тебе впредь острее веника ничего не доверю! — Мирьям кипятилась. — Все! Ты исчерпала свой лимит доверия!

— Пожалуйста, — сказала я и вышла.

— Разговор еще не окончен. — сказала она жестко.

— Для меня он окончен. — равнодушно бросила я. Нет смысла держаться за Аванпост. Нет смысла стараться. Просто нет.

— Я не понимаю, почему ты открыла огонь без предупреждения? Ты себе не представляешь…

«Да, это вы не представляете… сидите тут как крысы. Вы не видели настоящей опасности, разве что на мониторе. А я видела… Я видела оторванную ногу, которую утаскивали под фундамент, я видела тварь так, как сейчас вижу тебя… Ну, есть даже определенное сходство…»

— Ты меня слышишь?!! Чтоб больше такого не было!!! — она была красная от злости, кутаясь в черную шаль, она заняла эффектную позу в кресле, а я стояла в дверном проеме, грея руки в рукавах свитера.

— Простите, это не повториться. — Мне прямо чесалось высказать ей все наболевшее, но я не осмелилась. Первый выговор в личное дело я уже получила.

Я сидела на диване в общей комнате и думала о бессмысленности такой жизни.

— Ты как?

Я вздрогнула от неожиданности. Женщина, которую я чуть не пристрелила, стояла в дверном проеме, в свитере, в бриджах и сапогах. Свитер был рыжий, штаны и сапоги коричневые, а волосы, которых казалось необъяснимо, много вились мелкими кольцами, не медного, а больше светлого цвета. У нее были правильные черты лица, большие глаза и изумительная улыбка. Она плавно прошла и села рядом, спросив уже после того, как приземлилась на диван, разрешения.

— Сильно ругали? — спросила она с неподдельным сочувствием, что я почувствовала себя маленьким ребенком, которого утешают. Мне захотелось выговориться, довериться, но здесь нельзя никому доверять, поэтому я ответила, как можно беззаботней:

— Нет.

Она улыбнулась и протянула узкую руку:

— Джинджер.

Я коротко пожала ее и ответила:

— Наора.

— Слушай, Наора, можно я тут пока посижу, душ еще не нагрелся, а у меня нет желания мыться холодной водой. Я и так промерзла, пока караулила. — Джинджер поежилась и откинулась на спинку.

Я не могла понять нравиться она мне или нет. Внешне она была красавицей. Чем больше я на нее смотрела, тем больше чувствовала себя неловко. Ее талия была уже моей, грудь — больше, ноги длиннее. Ее кошачья грация завораживал, а полудетская улыбка обезоруживала.

— Наора, ты давно здесь?

— Не очень — у меня не было желания разговаривать.

— Зачем тебе это? — сказала она, понизив голос почти до шепота. — Зачем ты сюда вернулась?

— Почитай мое резюме — узнаешь. Вообще-то я никуда и не уходила.

— Просто ты мне напомнила одну девочку, которую я видела полгода назад, летом. Эта девочка потом вернулась домой с небольшим сувениром в виде шрама справа, чуть ниже плеча, чуть выше груди. — Она посмотрела мне в глаза.

А я была врачом, который здесь остановил кровотечение, наложил повязку, напичкал тебя транквилизаторами и отправил домой не без надежды, что девочка выживет. — Джинджер улыбнулась.

— Значит, девочка должна сказать спасибо. — наигранно торжественно сказала я.

— Я вижу, ты расстроена из-за этого инцидента, с ремонтом генератора? — она потерла щеку. Я заметила у нее едва заметный шрам и привычку постоянно прикасаться к нему.

— Может официально извиниться перед тобой? — спросила я с раздражением.

— Мне он говорил, что ты вредная, но чтобы настолько. — Она хотела увидеть мою реакцию.

— По-моему вода уже согрелась. — заметила я абсолютно спокойно.

— Ах да, уже иду. Тебе здесь, я так поняла не сладко. Не бери дурного голову и не ищи во всем подвоха. — она встала и пошла к двери, там обернулась — Да, если хочешь, можешь подождать меня, я не долго.

Я посмотрела ей во след, залезла поудобнее и обняла колени. Значит, она все знает, или не все. Джинджер. Да родители выбрали ей подходящее имя. Мне кажется, она все поняла. Поняла истинную причину моего присутствия здесь. Нужно постараться сохранить хорошую мину при плохой игре. Джинджер… Она проницательнее, чем мне показалось. Зная предыстрию можно угадать причину. Но как предугадать последствия? Здесь нельзя говорить ни о чем серьезном. Там, в углу стоит камера наблюдения. Точно такая же стоит в коридорах и комнатах, а одна из камер выходит на крыльцо, поэтому к моему выговору уже присоединился видео материал.

— А вот и я. — Джинджер плюхнулась на диван. В руках ее были две кружки. Я налила себе чай, а потом подумала, что тебе тоже захочется.

— А как ты догадалась, что это моя кружка? — сказала я, беря в руки свою белую кружку с детским рисунком.

— Просто никто кроме тебя не мог купить себе кружку с мультяшками. — скала она, отхлебывая чай. — Надо было еще печенья прихватить…Мммм… И сахара… А то как-то не сладко получилось... А все эта мымра Мирьям. Я ее встретила по дороге, а она меня хотела чем-то пригрузить. Еле отделалась. Сказала, что зайду попозже.

— Я бы выбирала выражения. — сказала я кивая в сторону блестящего глазка камеры.

— А… ты об этом… Расслабься. Она тут давно не работает. Так, висит для красоты. Ее скуртили еще три года назад. А чинить никто не собирается. Что-то не так? Да наплюй на все! Мирьям — дура. Она ей была и останется ею.

— Тише… В коридоре все слышно… — я почувствовала неловкость.

— Я могу громко заявить об этом. Дууура! Вот. Но тебя тяготит не это. Мне всегда было интересно с тобой пообщаться. А Мирьям не бойся. Не бойся собаки, которая громко лает, бойся той, которая молча рвет.

Я решила перевести разговор на нейтральную тему, потому, как Джина, все равно здесь не останется, а проблем будут у меня. Она красивая. Очень. Тонкая талия. Длинные ноги, большая грудь, и кукольное личико, а волосы! Кошка. Даже по тому, как она сидит, понятно, что я по сравнению с ней гадкий утенок. Было как-то обидно, но в целом она очень милая и приятная.

— Чего задумалась? — спросила она, ставя чашку на столик.

— А сколько вас, охотников?

— Сейчас три, раньше было больше. Я, Франс и Робинзон. Робинзон, он вообще уникальный дядька. Он редко приходит в центр. У него где-то там логово, поэтому мы его так обзываем. А настоящая фамилия — Робинсон. Созвучно. Он очень сильный. Я, например, не уверена, в том, что смогла бы его победить в рукопашной. Так вот. У него когда-то был напарник. Друг.

— Пятница? — я хихикнула.

— Не. Не помню, как его звали, но он погиб. Робинзон все хотел отомстить, а потом успокоился, вроде, как бы. — Джина погрустнела.

— Жаль. — рефлекторно сказала я.

— Франс о тебе много рассказывал. Я тебя, знаю, хотя никогда не видела раньше. — она понизила голос. — Зачем ты вернулась?

И я рассказала ей все. Или почти все. И мне стало легче. Мы стали подругами. Она часто приходила ко мне. Однажды сидела целую неделю.

— Ну не буду же я в критические дни, рыскать по городу? Они кровь ого-го как чуют! — Она смеялась. И я смеялась вместе с ней. Одно огорчало. Франс приходил редко.

Роза сидела на диване и что-то писала, периодически глядя на дверь. Дверь была приоткрыта. Оттуда доносились голоса. Один визгливый женский, а другой спокойный мужской.

— Я не предлагаю. Я приказываю. — в женском голосе появились истеричные нотки.

— Нет.

— Вы не можете игнорировать прямой приказ! Вот мое письменное распоряжение. Мне нужна эта папка. Нужна! Вы меня понимаете? — в голосе женщины смешивались угроза и просьба.

— Нет. Я вас не понимаю. Ради кучки бесполезных листов вы хотите рискнуть человеческими жизнями? Отряд, который вы предлагаете мне возглавить — обречен. — мужчина говорил спокойно и уверенно.

— Тогда идите туда один! Я все оформлю.

— Я туда не пойду ни за какие деньги.

— А ради науки?

— Плевал я на вашу науку.

— Какое…

— Так, успокойся и слушай меня. Никто туда не пойдет. Забудь об этом. Ищите другие документы. Где хотите. Как хотите.

— Я вам приказываю. Вы обязаны мне подчиняться!!!

— Я подчиняюсь напрямую Центру. Разговор окончен.

— Но… — женщина была крайне удивлена. Впервые ее авторитет был подорван таким наглым образом.

— До свидания, Мирьям. — равнодушно сказал мужской голос.

— Я тебе это припомню, Франсуа Элис.

Дверь открылась, и он мрачно прошел мимо, не взглянув ни на удивленную Розу, ни на меня. Я поняла — все очень серьезно.

— Я так и знал. — мрачно заключил он, глядя на две чашки кофе и тарелку с печеньем, стоящие столике. — Ты не улетела, девочка с отсутствующим инстинктом самосохранения. Он присел рядом.

— А я и не собиралась. — я надгрызла печенье. — Угофяйфя.

— Не хочу. — он откинул голову на спинку. Надо же, а заколочку не выкинул. Ему идет. Чертовски идет.

— А кофе? — кивнула я на чашку.

— Давай.

— Франс…

— Ммм? — он отхлебнул.

— Можно я с тобой буду «охотиться»? — я очень волновалась, хотя заранее знала, что он ответит.

— Не-а.

— Почему? — глупый вопрос, я знаю.

— Когда я один — мне удобно. Когда я один — мне спокойно. Когда я один…

— …мне скучно, — закончила я. — Ну хоть один раз?

— Посмотрим.

— Посмотрим на что??? — разговор начинает казаться мне очень знакомым.

— На обстоятельства. — лаконично ответил он.

— Ну, смотри… — улыбнулась я, потянувшись через него за печеньем.

— Ты на меня не разлей. — он опасливо покосился на мою почти полную кружку горячего и сладкого кофе.

— Не бойся… Ой! Сейчас вытру…

— Черт с тобой. Сходим на прогулку. Я сделаю тебе пропуск. Нужно преподать тебе урок выживания. Это входит в мою должностную инструкцию. С твоим везеньем на больше не рассчитывай… Левее… Возьми еще салфетку… свитер был не так уж и плох, пока он не встретился с твоим кофе.

— Холодно… Не думала, что так холодно будет. — я дохнула на пальцы.

— Надо было теплее одеваться! — сказал он, шагая впереди. — Ничего. Сейчас мы это исправим. Сюда. — он указал на переулок. Мы прошли по заснеженному городу уже с километр.

Его кашемировое пальто, рукав, по обыкновению на три четверти. Длинный свитер, торчащий из-под него, высокие сапоги и черные штаны. Он остановился.

— А ты почему не мерзнешь? — спросила я, стряхивая снег с сапог.

— Я… как бы это по-русски сказать… черт, вылетело слово… Ну, ты поняла.

— А русский для тебя не родной язык, что ли?

— Нет.

— А какой — родной?

— Французский. — выдохнул он облачком пара.

— Так ты думаешь на французском?

— Я стараюсь думать на том языке, на котором говорю. Но не всегда получается. Когда себя не контролируешь — всегда думаешь и говоришь на родном языке. Нам сюда. — он толкнул дверь. Там было достаточно светло. Ночь была лунная, а в помещении было окно во всю стену.

— И что это за груда хлама? — я разочарованно посмотрела вокруг.

— Бутик. Я здесь частенько одеваюсь. Я — консервативен. Приверженец одного бренда. — он улыбнулся.

— Что, легче надеть новое, чем постирать? — съехидничала я.

— Кровь плохо отстирывается. Да и смысл? Выбирай.

На вешалках, на полу, на столах лежали вещи. Я брезгливо потянула двумя пальцами какую-то тряпку. Это была юбка.

— Франс, твой размерчик! А они новые? — я бросила ее под ноги.

— Ну как тебе сказать… Их никто не носил. Ну, разве только злыдни. А потом положили на место, надели бирочку и завернули в пакетик.

Я прыснула.

Он, глядя на меня, хихикнул.

— Ты на вешалках смотри. Тебе посветить?

— Не, не надо. Таааак… Ух-ты! — я сняла куртку с капюшоном, в полиэтиленовом чехле. С чехлом я справилась быстро, не церемонясь. На куртке был мех, и судя по размеру — должна подойти. Я сняла свою и надела ее. Точно!

— Красиво? — я кокетливо повертелась.

— Угу. В тон волос.

— Жаль зеркала нет. Придется пока поверить тебе на слово.

— Тебе бы к ней перчатки и шарф. О шапке я молчу. — он прислонился к стене.

— Тут какие-то лежат. Малы. Вот еще. Нее, это, наверное, носки. А, вот. Правда в них неудобно. — я натягивала их на замерзшую руку.

— Зато тепло. Привыкнешь. — он откинула с лица прядь волос. Все? Экипировалась?

— Тут столько всякого… Ты себе свитерок взамен того, грязненького, не хочешь? — мне явно не хотелось уходить. Еще живя на светлой стороне, я любила ходить по магазинам.

— У меня их штук пятнадцать. Пошли. Ты прямо как Джина. — он развернулся и вышел. Мне почему-то было неприятно. Он, наверное, всегда сравнивает меня с ней. — сказала мне моя ревность. И не в мою пользу. — сказала моя память.

Мы вышли на улицу. В куртке было тепло. Я подняла ворот и застегнула капюшон.

— Когда я впервые попал сюда, мне было столько же сколько тебе сейчас. Я был слишком самоуверен, поначалу. Я думал, что если убивал монстров в виртуальном мире, то убивать будет легко и в реальном. Моя самоуверенность улетучилась мгновенно, как только я встретил настоящую опасность. Я бежал, а мой инструктор спокойно расправился с той тварью. С одно выстрела. Когда я успокоился, он сказал мне: «если судьба умереть — ты умрешь даже в собственной квартире. Ты знал, на что шел». Потом я помню свое первое убийство. Я выстрелил легко. И попал. С первого раза. Я стоял счастливый и гордый, а инструктор произнес: «привыкай».

— А когда ты впервые убил человека?

— Это было спустя пару месяцев после того события. Помню, что не мог нажать курок. Я закрыл глаза, представил тварь и выстрелил. — он смотрел в одну точку, а потом перевел глаза на меня. — Убивать сложно только впервые.

— А кого ты убил?

— Инструктора. — он произнес это спокойно.

— За что? — я в ужасе остановилась.

— Он был смертельно ранен. Здесь есть такой закон — незаменимых людей нет.

— Я бы что-нибудь придумала… Оттащила его в центр. Там бы его спасли…

— Шансов не было. Тем более, что тащить раненого через весь город — опасно. Он сам меня научил этому. — он произнес это так хладнокровно, так спокойно, что мне стало страшно.

— А если со мной что-то случиться, ты тоже… Бросишь меня подыхать или пристрелишь? — что-то очень неприятно перевернулось внутри меня.

— Я проявлю последний акт милосердия.

Я как-то свыклась с мыслью, о том, что он — убийца, я однажды даже попыталась понять его. Попытаюсь еще раз.

— Что было дальше?

— Дальше я был один. Я помню, когда впервые вышел на охоту один. Вдвоем, казалось не так страшно. Всегда есть тот, кто тебя подстрахует. А тут один на один. Я помню, как постоянно оглядывался и ходил вдоль стен. Я помню, огромную луну, больше даже чем сейчас. Помню пронизывающий ветер и страх. Я был неловок, я был чересчур медленным, неповоротливым и глупым. Но я быстро учился на ошибках. Некоторые мне дорого стоили. — Он провел воздухе рукой в том месте, где у него на шее рубец.

— А как это случилось? — я столько раз представляла себе эпическую битву между злом и… меньшим злом. Добром у меня язык не повернулся его назвать.

— По дурости. Доверчивым я не был никогда, но недооценить врага — это значит проиграть. Злыдни, хоть их считают примитивными, не так глупы, как может показаться. У них есть множество тактик и приемов, и что самое страшное, они их постоянно совершенствуют. Первый раз попался на тактику «загонщика»: одна из них заманивает, а вторая крадется сзади и перерезает путь к отступлению. — он помолчал. В тот раз, я помню голос, в темноте. Он кричал, что-то очень похожее на «помогите!» и плакал как ребенок. Их там оказалось несколько, и я попался. Одна из них рванула когтями по шее, я почти потерял сознание, но вовремя выстрелил. Я почти ничего не видел и стрелял из последних сил, зажимая рану рукой. Самое интересное — боли не было. Но была страшная слабость. И запах ржавчины. Мне повезло. Я попал. Чисто автоматически. Так же, на автомате, я выполз, потом смог встать. Артерия была не повреждена. Но кровопотеря была огромной. Я оставлял за собой следы и шел. Просто шел, опираясь на стену, а когда не смог идти упал в снег. Это будто засыпаешь. Но я был уверен, что не проснусь. Я был в отчаянии. Смерть раньше меня не пугала, но когда она была так близко, я боялся. И тогда я попросил. Попросил у Бога. Но он мне не ответил. И в минуту самого крайнего отчаяния я увидел женщину. Она сказал, что услышала мою просьбу. Мне повезло. Я чувствовал тепло, чувствовал, как игла протыкает мою кожу, я чувствовал боль — значит, я был жив. Я выжил, но что-то изменилось. Мое желание сбылось, так как я и не мечтал. Я стал таким, каким ты меня видишь. Но за каждое желание нужно платить.

— Неужели она потребует расплату? — я почувствовала холод по спине.

— Значит, ты тоже встречала Черную Мадонну. — задумчиво сказал он. — Значит, ты тоже была в отчаянии.

— Что за расплата? — я заметно нервничала.

— Я должен был сохранить жизнь одному человеку. Любой ценой. Я хотел нарушить данное обещание. — он горько улыбнулся. — Но потом понял, что не обещание, данное в момент отчаяния, мешает мне это сделать. Я сам не мог так поступить. Это была не просто человечность, которая проснулась во мне в ненужный момент. — он посмотрел мне в глаза. — Жалость… Если ты нарушишь обещание — она заберет у тебя самое ценное, что есть. В моем случае — это была жизнь. Но расплата обернулась для меня кучей проблем… Ты, наверное, замерзла, пока стоим. Нужно идти.

— Да… Есть немного… — его слова заставили меня задуматься. Жалость. Просто жалость. Я не такая дура, чтобы не понять. Я — была его расплатой. Только для чего? Почему наши судьбы переплелись таким странным образом? Почему из всего экипажа выжить должна была только я? Я — часть ее плана? Какова будет моя расплата, за желание, загаданное потому, что жалость иногда так похожа на нечто другое?

— Ты идешь или нет? — спросил он, отойдя на пару шагов.

— Нет. Мы возвращаемся. Мне холодно. — сказала я тихо.

— Черт, давай я тебе пальто отдам… — он смотрел с недоумением, зажав верхнюю пуговицу пальто между пальцами.

— Не нужно. — в его глазах читалась растерянность. — Лучше вернемся. Мне очень холодно. — я посмотрела ему в глаза.

Он снял пальто и, держа в руке, протянул его мне, оставаясь в черном свитере с воротом.

— Накинь. — тихо и неуверенно сказал он. — Я не хочу, чтобы ты заболела…

— Мне… не… нужна… твоя… жалость. — я произнесла это четко и ровно. Я отвернулась, чтобы он не видел моих слез, бегущих по замерзшим щекам, и пошла обратно, в центр. Он не бросился догонять меня, выяснять причину столь резкой перемены. Не плачь, Нао… не плачь… Он не стоит слез.

— Какого черта ты ушла? — мы стояли в холе. Он нагнал меня перед самой дверью.

— Замерзла. — процедила я сквозь зубы, снимая куртку.

— Хорошо. — отстраненно произнес он.

— Жаль, что ты меня не слышишь. Жаль, что тебя не волнуют мои внутренние проблемы. Жаль… От этого так… холодно.

— Да, я такой человек. Я слышу только то, что хочу слышать. А ты видишь, только то, что хочешь видеть. Ты не лучше. — как приговор слетели эти слова и разбились звоном тишины. — Может, так и должно быть.

* * *

Они сидели на диване, почти потушив свет. Я различала их силуэты. Это было как картина в пастельных тонах. В постельных. Потому, что она гладила его волосы, а он обнимал ее за плечи. Внутри меня что-то оборвалось. Тело стало тяжелым-тяжелым, а сердце билось со скоростью стоящих часов. Я стиснула зубы, пытаясь подавить в себе желание заплакать. Я кусала губы в кровь, а боли не было. Я не могла на это смотреть, но уйти у меня не было сил. Слава Богу, в коридоре было темно. Я старалась не смотреть, как он прижимается губами к осени ее волос, как она тихо смеется. У меня хватило сил оторваться от стены и пойти бездумно куда-то в темноту. Только бы дойти до комнаты, там можно плакать, там можно кричать, а здесь нет. Я дошла до комнаты, пустила воду во весь напор и умылась. Какая тут экономия??? Я пыталась заплакать, а слез нет. Почему я не могу заплакать. Я бросилась на кровать и под шум крана истерически смеялась. А слез все не было. Мне было все равно. Теперь мне было все равно. Я была лишней в их мире, в нашем мире, в этом мире… Я так и не смогла уснуть. Я хотела отомстить, но что — то говорило, что виновата сама. Почему о таком я не могла даже подумать? Почему я думала, что нужна ему? Я не нужна… Жалость... . Это было самой большой ошибкой в моей жизни. Просто забудь. Просто улети со следующим вертолетом. Просто забудь его имя, его лицо, его глаза, его поцелуй и начни жизнь снова. Разве это будет жизнь? Я не могу желать его, потому что он принадлежит другой. Он счастлив, обнимая ее, как ребенка. Нельзя быть эгоисткой. Я желаю ему счастья. Пусть он будет счастливым, даже если в его объятиях засыпает другая. Кто-то сказал, что любовь дает крылья. Любовь дает эти крылья, чтобы потом сломать их и бросить вниз… Можно жить и без него. Можно. Просто убить в себе. Так больно… Больно… За что? Я гнала от себя мысль о том, как они целуются. Я сильная. Я выдержу. Я переживу. Держись, Наора…

— Наора, вот тебе свежие данные по персоналу. Вбей их в компьютер. — Мирьям подала мне флешку. — просто загрузи их и все.

Я, крутя флешку на пальце, дошла до собственной комнаты, достала ноутбук. Ввела логин и пароль, а потом поставила на загрузку. Замелькала заставка. Я решила, налить себе кофе и кое-что посмотреть. Чашка стояла на самом краю, а я автоматически выбивала пальцами его имя. «Франсуа Элис». Появилась фотография. Бледный, полноватый мужчина с серо-зелеными глазами, в очках и с короткой стрижкой. Только нос и улыбка выдавала в нем того человека, которого я знаю. Ну ничего себе! Он такой был раньше. А раньше — это когда?

«Возраст 36 года».

— Сколько??? Да он ровесник моей мамы, — чашка на столе угрожающе поехала к краю.

«Образование: юрист».

— А я когда-то усомнилась в его способностях читать. Боже, как стыдно…

Я открыла пачку сигарет. Последнее время я начала курить. У нас тут все курят. Сигарета лежала между пальцами, а зажигалка где-то в кармане. Тут дальше идут загруженные в разное время обновления. Он был ответственен за самые сложные, самые рискованные и кровавые операции. Самой популярной формулировкой задания было: «ликвидировать, уничтожить, обезвредить». На его счету такое количество трупов, что трудно посчитать сразу. Он убийца, спокойный и жестокий. Он ни разу не провалил ни одного задания, ни разу не упустил жертву. Нет один раз упустил… И эта жертва сидела сейчас с незажженной сигаретой, положив руки на клавиатуру.

Чтобы сделала глупая героиня фильма, которая узнав о том, что ее возлюбленный отправил на тот свет такое количество народа? Расплакалась или подумала «какой он крутой»? А я просто Наора, Наора Герус зажгла сигарету и втянула горький дым. Не мне судить его.

Через пять секунд закончиться загрузка… По экрану побежали кубики и линии, а потом выскочило сообщение: «Извините, данные были перемещены из-за смерти запрашиваемого объекта». И сигарета упала на пол. Кружка медленно наклонилась и, разливая горячий кофе прямо на линолеум, полетела вниз. Только запах кофе, дым умирающей сигареты, дрожание рук и воздух, пойманный, но не выпущенный, с горьким, приглушенным криком, летел между пересохших губ. Я не помню, как встала и тут же упала опять на стул.

Боже… Почему так дрожат руки… почему все тело, словно онемело… почему… Почему каждый вздох дается мне с таким усилием… Почему передо мной плывет экран компьютера, почему цвета сливаются в одну серость, почему... Почему он? Почему из миллионов людей на земле ушел именно он? Губы дрожали, каждый вздох давался с трудом. Я шагнула в кофейную лужу, взяла с полки нож для резки бумаги и с треском выставила лезвие. Слез нет. Я провела пальцем по его острию. Боли нет. Я вдавила его глубже. Боли нет. И слез тоже. Была кровь. Франс…И тогда я поняла, что я еще жива, а его больше нет. Губы дрожат… Черная Мадонна солгала. Я потеряла счет времени. Просто обои, просто стол, просто ноутбук, просто фото того на заставке того, кто больше никогда не придет… Ни… ко… гда… Я лежала на кровати и выла. Это трудно назвать плачем. Это был вой зверя… И не было рядом никого, кто бы мог утешить… Понять… Выслушать… В этот мир мы приходим в одиночестве и уходим из него такими же одинокими… Зубы стучали, а руки до боли сжимали подушку. Нет никого, кто бы помог пережить… Только темнота… Слушай же тьма… Слушай… Смотрите, люди на мониторы… Смейтесь… Смейтесь над чужим горем… Злорадствуйте… А мне все равно… Меня тошнило от запаха комнаты… Мне было душно… Меня тошнит от запаха сигарет… От запаха кофе… Франс…Я никогда не выпью кофе и не возьму в рот сигарету. Меня тошнит от этого мира… Франс…

— Я ненавижу вас всех… За то, что вы живы. Не-на-ви-жу! — голос был хриплым и резким.

Я закрыла глаза. Франс… Я просто хочу увидеть твои глаза… Франс… Просто увидеть… С заставки на мониторе на меня мой Франс… Я так и не сказал ему… Он так и не узнал, что я… люблю его… Люблю не как маленькая девочка…Люблю, как женщина… По-настоящему… Это не просто увлечение или влюбленность… Это желание быть с ним, простить все, понять все… Даже если он далеко… Даже если он с другой… Даже если это просто жалость… Забери и мою жизнь тоже. Забери…Где ты, Черная Мадонна?

— Герус, у меня возникают сомнения в вашей компетенции. — Мирьям поправила очки и посмотрела на меня «самым страшным из своих взглядов». Я молча смотрела в картинку окна. У нас, для психологического комфорта на окна наклеивают изображения улицы, небоскребов, автомагистралей, делают подсветку, имитирующую дневной свет. Так проще привыкнуть.

— Я бы вам порекомендовала быть более старательной. У меня есть для вас одно небольшое задание. — продолжила она. — Ты меня слушаешь? У тебя что, кто-то умер?

— Слушаю. — глухо ответила я. На картинке была изображена высотка, голубое небо, а в том месте, где было облако было немного оторвано. Кого они обманывают?

— Так вот слушай внимательно и попробуй что-то напутать. Вот карта. Вот здесь — она ткнула толстым пальцем в один из квадратов — здесь мы. Тебе нужно попасть сюда. Сначала налево, потом прямо, а потом два поворота направо. Запомнила?

— Да. — я смотрела сквозь карту, сквозь нее, сквозь окно и видела ночь, черноту и снег, кровь. Мне стало плохо. Я покачнулась. Слава Богу, эта курица не заметила.

— Тебе нужно принести оттуда дипломат с архивными документами. Мы восстанавливаем все события после землетрясения. Нам нужно точно знать, сколько еще существовала цивилизация, в часах, минутах, днях. Мы находим дневники, журналы, архивы, записки. Все это есть в музее. Ты, наверное, видела страницу из дневника, где написана легенда про Черную Мадонну?

— Слышала. — я вспомнила, как он мне читал его наизусть.

— Так вот, нас интересует один архив, который есть на заводе. Не в цехах. Запомни — не в цехах. В административном здании. Но туда можно пройти только через цеха. Путь через главный вход и проходную завален.

— А как он там очутился? Дипломат. — мне было абсолютно все равно, но мне хотелось потянуть время. Мероприятие нужно было обдумать, а голова думать не хотела.

— Мы возвращались из экспедиции, несли его собой, но потеряли, когда возникли… непредвиденные обстоятельства. — Мирьям словно вспомнила о корректности и не стала продолжать об «обстоятельствах», — Так вот, он либо здесь. Либо тут. Черный дипломат. Принеси его.

— А что если я откажусь? — теперь я поняла, о чем шла речь, когда решили собрать группу охотников и пойти туда. И когда Элис поругался с Мирьям. Теперь меня посылают туда одну на верную гибель. Повезло. Почему бы не испытать судьбу? Почему бы не поиграть с ней? Если я останусь, я задохнусь в четырех стенах. Если пойду — есть шанс встретиться с Ним пораньше.

— Это приказ. — и она улыбнулась. — В противном случае ты здесь долго не проживешь. Есть очень много способов наверняка избавиться от человека, а тут у тебя есть шанс. Может бог тебе поможет.

— Прощайте. — я развернулась и пошла к двери. Я выбрала.

— Ты постарайся и у тебя все получиться — ласковым голосом школьной учительницы сказала Мирьям, перед тем, как я хлопнула дверью.

— Я специально ее припугнула. Она по-моему очень испугалась. Вообще-то она какая-то потерянная. У нее никаких диагнозов нет. Шизофрения? Истеричность? Нужно потом ее послать на обследование. Если что — это будет еще одним поводом отделаться от нее. И все-таки она нас боиться. Я по ней вижу. — я слышала голос Мирьям за стеной, сидя в общей комнате.

(Мирьям, ты плохо разбираешься в людях.)

— А если она не пойдет? — спросила Роза. Ее голос я узнала сразу.

— А кто туда пойдет? Все рассчитано. Если не пойдет, а я в этом уверена почти на все сто процентов, рапорт в Центр и к чертовой матери отсюда. — голос Мирьям был радостным, очевидно от грядущей перспективы.

— А если пойдет? — Роза спрашивала очень осторожно.

— Никто никуда не пойдет. — отчеканила Мирьям. — Все уже рассчитано. Осталось вписать дату в один документик и все…

Ну, что ж Мирьям. Посмотрим, кто победит.

На улице было холоднее, чем я предполагала. Но холод извне ничто по сравнению с холодом внутри. Когда сердце бьется только потому, что хочет жить, а душа рвется наружу, и безумно хочет, чтобы ее отпустили вслед за другой душой. Снег под ногами рассыпался, а тьма казалась не такой уж и страшной. Это было полное безразличие, равнодушие, в душе, которая устала жить. Снег не падал, а черно-синее небо смотрело на меня тысячью звезд ясной ночи. Поворот, еще поворот, прямо. В руке, в кармане тяжесть пистолета и пачка сигарет. Зачем я их взяла? Пусть будут. А под курткой и футболкой на тонкой черной ленте покоится серебряный крест. В голенище сапога прячется нож, Его нож. Тьма сковала этот мир и сердце. Вот оно, очертания завода, на фоне мертвого неба. Я знала, что нужно искать вход через цех, но для этого нужно найти забор и дырку в нем, поскольку скалолазанием я никогда не занималась. Забор, забор, проволока наверху. Бррр… Боже… Я помню… Забор, фонарик, злыдня и он, с мечем. Такой размытый, как туманная дымка. Просто черный силуэт. Призрак. Я оглянулась, потому, что хотела бы вспомнить то ощущение защищенности и силы. Теперь он воспоминание. Он только мой. Он живет внутри меня до тех пор, пока живу я. Значит навсегда. Я улыбнулась, сквозь пелену слез. Спустя столько дней. Никого не было в округе, а чернота деревьев напоминала мне тот день. Я бы все отдала, чтобы снова вернуться в тот день и сделать так, чтобы мы никогда не встретились. Я бы просто жила. Он бы просто жил. И я бы никогда не встретила черноволосого человека со странными глазами, никогда не полюбила, и не оплакала. Я бездумно брела вдоль забора. Мне почему-то везло, я не встретила никого на пути к цели, которой не было. Но я представила, как принесу тот дипломат, как швырну его на стол, окровавленной рукой и удалюсь, посмотрев на всех безразличным взглядом. А потом хоть в ад. Хоть домой. Забор, забор, ты что — бесконечный? Пора бы хотя бы хоть маленькой дырочке появиться. Неужели тебя строили на века? Мне уже надоело гулять по морозу. Пора бы внутрь — согреться. Неее. Тут даже для меня узковато. Не полезу! Пройдем еще. Ух-ты! Кто ищет — тот всегда найдет! Прямо как по мне. Забор был выломан деревом, и я с легкостью перелезла и прыгнула вниз, в сугроб. Оставляя цепочку следов, я шла, грея руки в рукавах к административному зданию. Хоть в чем-то Мирьям была права — дверь была завалена. Придется искать другой вход. Цеха выглядели очень солидно и неприступно. Но дверь была рядом. Точнее ее отсутствие не исключало возможность пройти внутрь. Я, слушая свое сбивчивое дыхание и неритмичные шаги, шла по гулкому пустому зданию, наполненному различными громоздкими силуэтами. Какие-то станки, ржавчина, пыль. Мне стало еще холодней. И тут я услышала детский плач. Он был не призраком прошлого, не отголоском воспоминаний, а реальным, режущим и необычным в такой обстановке. Сразу появилось инстинктивное желание броситься на помощь страдающему ребенку, но я была очень осторожна. Плач становился все сильнее и сильнее. Кто-то плакал надрывно, жалобно, но мое сердце больше не трогали чужие слезы. Откуда здесь взялся ребенок? Я вытащила пистолет и пошла на звук. В углу, межу контейнерами жалась маленькая тень. Я выставила пистолет вперед. Тень внезапно прекратила плакать и рассмеялась, заливистым детским смехом, а потом стала подходить поближе. Мелкая серая тварь с детскими пропорциями осторожно шла ко мне и улыбалась. Ее бледные, светящиеся глаза были голодными. А из-за другого контейнера появилась еще одна тень, а за ней еще. Детский сад. Почему я не подумала о том, что у тварей может быть потомство. Они неторопливо, тихо хихикая, издавая почти человеческие звуки. Я твердо нажала на курок и выпустила пулю в их сгусток. Визг, стоны, крики. Еще пуля, еще… Они выли, а я, шатаясь от омерзения, развернулась и бросилась бежать. Тени, коридор, тьма, отблески, дыхание. Мне страшно, холодно и горько. Я бежала как во сне, снова коридор, снова дверь, на которую я бросилась всем телом. Она открылась. Тьма, комната, дверь. Дверь не открывается. Я тянула ручку, дергала, толкала. Я в отчаянии толкнула ее вбок, и она открылась. Я ее тут же закрыла. И сползла вниз. В висках стучало, в голове шумело. На дверь что-то навалилось, что-то ударило. Но дверь была железной и не поддавалась. Я оказалась в комнате без окон и ничего не видела. Я выругалась и попыталась открыть дверь, но тщетно. Тупик. Это конец.

— Уууу, зараза. — я взвыла от бессилия.

— Почему из всех людей, которых я представлял увидеть здесь, появилась именно ты. — голос был мрачным и глухим, но я его узнаю из тысячи.

— Ты… — я бессильно упала на пол и больше ничего не помню.

Я открыла глаза и почувствовала, что лежу на полу. Кто-то бережно гладит меня по голове. Я слышу шелест его дыхания.

— Ты мне снишься…

— В страшном сне. — мрачно заключил голос.

— Ты же умер… — я попыталась разглядеть его лицо.

— Как видишь.

— И что же ты тут делаешь? — ехидно поинтересовалась я.

— Отдыхаю, черт побери. Неужели не видно?

— Ты — придурок! Идиот! — я вскочила и ударила его. Я ударила его ногой, потом рукой.

— Успокойся. — он схватил мои руки и сжал их до боли. — Приди в себя, дурочка.

— Не вздумай меня оскорблять! — меня теперь просто колотило.

— Прости. — его голос прошелестел у моего уха.

— Нет, это ты прости… Я… погорячилась... Я… — мне было стыдно за свое поведение. Он отпустил мои руки.

Я приподнялась и обхватила его голову руками и прижала к своей груди. Он обхватил меня за талию. Я стояла на коленях и гладила его жесткие, длинные волосы и плакала. Я скользнула вниз и прижалась к его губам. Он прижал меня к себе. Это было просто невероятно. Он ответил на поцелуй, прижимая меня все сильнее и сильнее. Я чувствовала его ладонь, гладящую меня по спине, я чувствовала его губы, и мне хотелось умереть именно сейчас. Боже… Боже… Это счастье… это… Я счастлива… Счастлива в холодной, темной комнате, без надежды, без шансов выжить, с кучей тварей за дверью… Я просто счастлива… Господи… Я скользнула губами по его шее и ощутила неровность шрама. У меня прогнулись колени. Я просто падала в его руки… Он снял с меня куртку и расстегнул рубашку. Он резко отдернул ее на том плече, где все еще болел шрам. Он замер, а потом коснулся его губами. Я почувствовала дрожь. А он прижался к моей груди головой и прошептал:

— Прости… Прости пожалуйста… Франс…

Я рассеянно гладила его по голове и говорила и беззвучно плакала. Никогда не думала, что можно плакать от счастья. Я не могла оторвать свои руки, свои губы от него. Я впервые в жизни была по-настоящему счастлива. Спасибо… Спасибо… Господи… Я снова запустила руки в его волосы и в каждое движение я пыталась вложить всю свою нежность. Все, что я делала, казалось таким неуклюжим, таким неумелым. Он нежно гладил меня по спине. Сквозь тонкую рубашку я чувствую его тонкие пальцы. И мне все равно, есть у него другая или нет, мне все равно — любит он меня или нет. Он сейчас со мной. Только со мной. На миг или на целую вечность. Он — моя тьма. Я хочу видеть, гладить, целовать его глаза, его губы, его волосы, его руки. Мне все равно, чем все это закончиться. Даже если это мои последние минуты жизни я хочу провести их с ним.

Даже если он меня прогонит или ударит, я люблю его. Даже если он выберет не меня, я люблю его. Даже если он просто уйдет, раствориться как сон, я люблю его. Люблю.

— Я люблю тебя… — у меня не было голоса, чтобы это сказать.

— Глупая. — как эхо повторил он.

— А ты?.

— Еще тот дурак.

— А вдруг это всего лишь сон. — я закрыла глаза.

— Послушай. За шкафом есть дверь. Дверь ведет в комнату с одним единственным окном. От окна ведет карниз. Он не шире ладони, но ты сможешь пройти. Дойди до козырька, а оттуда спрыгни в сугроб.

— А дипломат?

— Его здесь больше нет. Его вообще больше нет. Я его уничтожил.

А теперь — иди. Не верь никому. Прощай, мой сон.

И снова тьма. Я лежала у двери. Прижимая одной рукой пистолет, а второй до боли его крест. Слез больше нет. Я встала. Все тело болело, не болело только сердце — его больше не было. Я встала, глотая слезы, прошла до упора к стене. Шкаф стоял на месте, и я толкнула его изо всех сил. Он упал, и я увидела запечатанную дверь. Я вынула нож и стала отковыривать наугад куски дерева, до тех пор, пока она не раскрылась. Следующая комната был светлей. Я посмотрела на свои изувеченные руки, на тупой нож, а потом снова надела на шею крест и одним ударом стула выбила раму и стекла. Они брызнули во все стороны, а я прикрывая лицо вылезла наружу. Ботинки мяли осколки стекла, куртка была нараспашку, но я шла, прижимаясь к стене по тонкому карнизу. Мне было не страшно. Я дошла до козырька и спрыгнула в сугроб. А потом, что есть силы, побежала по пустой улице. Слезы на глазах превращались в лед, а ветер рвал волосы. Я просто не могла думать. Я ненавижу этот мир за то, что он отнял у меня. Нужно сосредоточиться на чем-то. Просто не упасть. Просто идти дальше. Просто жить дальше, закрыв глаза. А чего я, собственно, бегу. Может, проще замерзнуть насмерть. Нет! Я должна закончить то, что я начала. С ним или без него.

Я ковыляла, цепляясь ботинками за наст. Интересно, что я скажу в центре. Интересно, что обо мне подумают. Мне плевать. Впервые в жизни мне плевать на то, что скажут. Что это было? Там в темноте… Он пришел, чтобы спасти мне жизнь. Это не мог быть плод моего больного воображения, потому, что о двери я не могла знать. Я бы осталась в темноте и в одиночестве. Умерла бы от голода и холода, запертая в кирпичной могиле. Я не знаю… Почему тогда я не ушла с ним? Почему он не взял меня с собою? Он спас мне жизнь второй раз. А я ничем не могла отблагодарить его. Как он не понимает, что я не хочу жить без него. Что весь мир не заменит мне даже одного его взгляда. Я бреду и не вижу куда. Ноги сами несут меня к спасительной теплоте и кружке кофе. Дверь открылась автоматически, после сканирования моей руки. В холе автоматически зажегся свет, я бросила куртку на пол. В центре было подозрительно тихо, и я пошла сразу на кухню. В полумраке я наткнулась на что-то большое. Наверное, это мешок с моими вещами. Меня выселяют, а может, посчитали убитой. Я толкнула его ногой и поняла, что это не мешок, а что-то странное. Оно охнуло… Хлопнув в ладоши, я зажгла свет. На полу в луже крови лежала Роза, в ее глазах был ужас, но она была еще жива. Она тихо простонала, и я увидела раскуроченный живот, внутренности на полу и поняла: она — не жилец.

— Мне больно… — прошептала, захлебываясь кровью, Роза.

— Я знаю. Но сейчас все пройдет. — мой голос был нежен и спокоен.

— Ты вылечишь меня? — в ее глазах блеснула надежда.

— Да. Попытаюсь. — голова лихорадочно соображала. Я могу дотащить ее до медпункта. Но что дальше? Вколю анальгетик. Что дальше? Буду ждать помощи. Что дальше? Я посмотрела на Розу. Но здесь что-то не так. Здесь опасно. Этот запах и это ощущение. Дверь была закрыта. Значит ЭТО вряд ли пришло снаружи. Тишина. Здесь опасно. Здесь очень опасно. Тащить Розу по всему коридору на руках, а потом на второй этаж было бы тяжело. И рискованно. Для меня. Я не знаю, что там меня ждет.

— Роза? — мой голос казался мне чужим. — Что здесь случилось?

— Убийца... Внезапно… Больно...  — в ее голосе слышались жалобные детские нотки, кровь текла по ее подбородку.

— Злыдня?

— Нет, — она булькнула и закатила глаза. Я прощупала пульс — она упорно не хотела умирать сразу и сама.

— Я помогу тебе…

— Спасибо...  — сказала она, не открывая глаз. Я вытащила пистолет и приставила к ее виску. Руки дрожали. В висках стучало: «не могу…не могу… не могу…». Это единственное, что я могла сделать. Это акт милосердия. Это то, чего я не сделала раньше в школе. Это то, чего не сделала старуха. Но я смогу. Стоит только нажать на курок и все. Каждая секунда жизни причиняет ей боль. Каждая секунда промедления причиняет боль мне. Давай, Наора, стреляй. Стреляй! Все. Курок показался мне очень тугим, а выстрел оглушающим. Я больше ничего не могла для нее сделать. По крайней мере, мне легче думать так. Я посмотрела — патронов больше не осталось. Я прошла дальше к кухне и налила себе кофе. Нужно успокоиться. Кто? Это кто-то из охотников. Мирьям, наверное, мертва, программисты мертвы, персонал мертв. Но мне их не жалко. Они это заслужили. А вот Розу было жалко. Она по сравнению с другими была самой человечной, но слишком слабой.

— Еще одна.

Я обернулась и увидела Робинзона. Он стоял заросший и грязный в дверном проеме. Внутри себя я услышала голос, который принадлежал не мне: «беги». Я смотрела на него, а он на меня. Потом он медленно, грузно шагнул мне навстречу и вытащил нож. Мясник. Я моментально сориентировалась и выплеснула в лицо ему кипяток из кружки. Он взвыл и выронил нож, пытаясь закрыть лицо руками. Я шагнула к нему, вытаскивая из голенища сапога памятный сувенир, от любимого. Мне было все равно. Я уже убила. Я уже убила человека. Я убийца. Такая же, как и Франс. Убивать трудно только впервые. Стоит убить раз, как внутри тебя срывается какой-то барьер. Я подошла и ударила. В живот, в грудь, в живот, в шею. Руки в крови, но это не моя кровь. У крови убитого такой пьянящий запах. Он мразь. Он достоин смерти. Я кромсала его, пока он не обмяк.

— Это моя расплата за мое желание. — он уже даже не хрипел, а сипел.

— Я отомстил…всем…

Я села рядом и разрыдалась, как девчонка, утирая кровавыми руками слезы. Я что-то переступила в себе, что-то поборола. Что — то во мне сломалось. И я не могу понять что. Я теперь такая же, как он. Я — убийца.

Немного придя в себя, я вымыла руки и лицо от крови. От слабости была сильная жажда, и я жадно пила воду прямо из автомата. Потом, взяв нож в руку, я осторожно пошла по коридору, включая свет. Я дошла до жилого сектора. Там была тишина. Я поднялась выше, туда, где были кабинеты. Кабинет Мирьям был закрыт, и я пошла в технический. Там лежал один из наших. Правда я так и не поняла кто, но это было не важно. Я посмотрела на панель и поняла, что генератор не работает, а то, что есть свет — это остатки резервного аккумулятора. Он был почти на исходе. Панель мерцала едва заметным светом в режиме экономии энергии. Хоть что-то умное сделал Мирьям — выписала резервный источник энергии, но его хватает совсем ненадолго. Очевидно, ей надоело, что из-за перенапряжения или по каким либо другим причинам во всем центре гаснет свет, и пока его налаживают, мы все живем как кроты. Аварийка работала от него. Я знала, что здесь есть база данных всех разговоров по внутренней связи, но у меня к ней нет доступа. Это хоть как-то бы прояснило ситуацию. Хорошо, попробуем по-другому. На столе лежал наушник одного из техников. Там была функция прокрутки последнего разговора. Я надела его и включила. Я слышала голос Мирьям. Она что-то говорит про аккумулятор и про резервное питание. Какая-то поломка. Я ничего не понимаю. Они куда-то собираются идти. За какой-то деталью. Они берут с собой Джину. По крайней мере, они живы. Хотя… Надеюсь на это. Дожили… Я хочу увидеть Мирьям. Ну, хоть кого-то. И тут странное чувство опасности. Я чувствую его всем телом. По спине пробегает холодная волна, а все чувства обостряются. Нужно уходить. Я не знаю почему. Но нужно уходить. Я бегу по коридору, вниз… Нет… сюда нельзя… Налево. Я выхожу. Коридор. Я беру куртку с пола, на ходу одевая ее. Я верю в предчувствия. Теперь верю. Я открываю дверь, и холодный воздух заставляет мое тело сжаться. Нужно идти. Уходи! Быстро! Я как зверь. Метнулась не прямо, а за угол здания. Я бежала, туда, куда, мне говорил внутренний голос. Нужно было взять пистолет. Он должен был лежать на пункте охраны. Почему я сначала делаю, а потом думаю? Нужно остановиться и отдышаться. Я уже далеко. Кирпичные стены впереди. Я чувствовала, как волна беспокойства проходит по всему телу. Я оглядывалась по сторонам. Я пыталась дышать глубоко-глубоко, а морозный воздух с болью вырвался в легкие. И тут я увидела женщину, идущую легкой походкой по моим следам. Я сделала шаг назад, но потом поняла, что это Джин. Я хотела было броситься к ней, но что-то меня удержало. Она неспешно подошла ко мне и, улыбнувшись, сказала:

— Почему ты убегаешь от меня?

— Я немного заблудилась. И испугалась. — сказала я, чувствуя, что все плохое уже позади. По крайней мере, так и должно было быть. — Меня послали на завод за дипломатом.

— Не может быть! Надеюсь, у тебя хватило ума туда не идти?

— Я уже возвращалась.

— Франс всегда говорил, что ты везучая. — она улыбнулась.

При упоминании этого имени все внутри меня перевернулось. Но меня не покидало ощущение напряженности.

— Проводи меня Мирьям и Роза наверное меня заждались.

— Я недавно вернулась и еще не была там. У нас сломался генератор, и мы перешли на резервное освещение. А еще пропала связь. А потом Мирьям сказала, что есть еще один пункт связи и попросила проводить. Она уже ждет тебя в Центре. Они с Розой сейчас сидят и перемывают тебе косточки, как обычно, я их видела двадцать минут назад, — она посмотрела мне в глаза.

— Если так, то все в порядке. — сказала я непринужденно. В рукаве у меня был нож, и я сжала его рукоять. Его лезвие нагрелось и приятно скользило по тыльной стороне руки.

— А где дипломат? — спросила Джин.

— Это уже не важно. Мертвым он все равно не понадобиться. — просто сказала я.

Она скользнула по мне заинтересованным взглядом, а потом улыбнулась. Гадко-гадко.

— Значит, ты все знаешь. Так даже проще. — Она почесала тонкий шрам на щеке. — Ну что ж, тогда не стоит размениваться на любезности и лишние объяснения. Это была просто расплата за мое желание. Желание жить. В каменном саркофаге, четыре дня. Сходишь с ума от темноты и голода. А за дверью рыщут злыдни. Голодные и безжалостные. И тут только один выбор — смерть. Долгая или быстрая. Но это уже не имеет значения.

— Ты права. Это ни к чему. Но все-таки кое-какие ответы я должна узнать. — мои губы обветрились, поэтому каждое слово давалось мне с трудом.

— Ты слишком много говоришь. Я хотела выстрелить тебе в спину, но потом поняла, что мне этого будет мало. Ты попыталась забрать то, что принадлежит мне. Я такое не прощаю. — она выставила пистолет. Его черное дуло смотрело на меня.

— Почему ты молчишь? — глаза Джины были совершенно спокойными. Она облизала губы и приставила пистолет к моему лбу. Я не сопротивлялась. Я знала, что это бессмысленно.

— Стреляй. — твердо сказала я. Впервые в своем голосе я слышала такие жесткие, уверенные ноты. Это был голос другого человека. Но это ничего не меняло. Смерть всегда ходила рядом, а теперь смотрит из черного дула. — Только…

— Тьфу ты, опять условия… — противница неприлично выругалась, — Что еще?

Она заметно нервничала, то и дело переводила взгляд с пистолета на меня, как будто боялась, что я выбью его из рук, как в фильме. Нет… Это будет лишь жалкой и смешной попыткой, которая вряд ли кончиться удачей. Нож тоже бессилен. Не показывай свою слабость. Будь гордой. Нужно быть гордой. До конца.

— То, что ты мне говорила — это правда? Правда ему было все равно, выживу я или нет? — мой голос чуть не дрогнул, не от страха — от горечи. Она была слишком напряжена, чтобы заметить это.

— Да, если тебя это так волнует. Ему на тебя наплевать. Это уже не имеет значение. — и она задумалась. И тут я увидела. Каким-то невероятным, непостижимым образом. Я увидела все, как бы со стороны. Он несет на руках мое тело, а из раны на пол крупными каплями льется кровь. Его рубашка в крови, его руки в крови. Он бережно кладет меня на операционный стол, и рыжеволосая женщина срезает с меня кусками куртку с того места, где зияет кровавая рана.

— Много крови. Слишком много. Что-то не так? — спросил он.

— Еще не знаю… — сказала она, пинцетом приподнимая лоскут куртки. — Ты запросто мог девочку инвалидом оставить…

Он тяжело упал на диван. Тишина.

— Сейчас простерилизую и буду зашивать... Глубоко, черт побери, слишком глубоко. — она склонилась над моим телом.

— О, Господи. — он побледнел.

— Ладно, очухается. Ты лучше подумай что им сказать, чтобы они ее забрали сейчас…А не то какая разница, что я тут с ней вожусь?.. Кстати, если все пойдет как надо, ее надо будет напичкать снотворным, а то вдруг ненароком в вертолете придет в себя… Ты сильно рискуешь, Франс, очень сильно… Они могут не поверить…

Он долго смотрит на свои руки, переводит взгляд на пол. Он прячет лицо в окровавленных ладонях, а потом вздрагивает.

— Почему он вздрогнул тогда, когда ты зашивала мне рану? — спросила я спокойно.

— Ты произнесла его имя… — мгновенно ответила она. — Откуда ты это знаешь?

— Это уже не имеет значение. — я закрыла глаза.

— Ты знаешь, именно тогда я поняла, что ненавижу тебя! — эти слова она почти прокричала, и нажала курок.

Щелчок и тишина. Я горько улыбнулась. Я поняла одну страшную истину. Истина приходит с последним вздохом, как некоторая компенсация за страдания. Я поняла все. Я поняла, что неведомая сила хранит мою жизнь не просто так. Я поняла суть моего желания и его последствия. Чудом прошедшая анкета, мое зачисление в стройные ряды доблестных колонизаторов темной стороны, чудесные спасения в безвыходных ситуациях и самое главное…

— Закончились патроны… — выдохнула она, — ты невезучая. Не смейся. Тебе же хуже. Вместо легкой смерти тебе придется помучаться.

И тогда она бросила пистолет в снег и ловко выхвалила нож. И словно в замедленной съемке я видела, как он летит к моему сердцу, и как его поглощает тьма.

Между нами стоял он. В черном расстегнутом кашемировом пальто с рукавами три четверти, из его рта валил пар. Он стоял ко мне вполоборота, и его длинные волосы были собраны в хвост. Только некоторые пряди свободно падали на лицо. Он был бледен и тяжело дышал.

Он резко повернулся ко мне спиной и на снег упал нож. Я стояла, прислонившись к холодной стене, и не могла пошевелиться. Он упал на колени, подхватив ее оседающее тело. Я не могла понять, что там произошло. Я слышала лишь тихий женский голос:

— Ну, вот и все… Ты сделал свой выбор... Я… я… люблю тебя... .

Скажи… скажи, что ты меня любишь… Такая любовь заслуживает взаимности… Ты ведь любишь?

— Да. — его голос был тих.

— Наклонись… — прошептала она, и его голова склонилась над ней.

Потом он встал. И на снегу в темном кровавом пятне, раскинув руки, лежала Джин. Она была так же красива, как и при жизни: снежинки, падали на ее темные локоны, а глаза были полуоткрыты, только поразительная бледность лица и неестественно запрокинутая голова выдавали присутствие смерти. Он встал ко мне спиной, и я не могла разглядеть его лица, чтобы понять, что он сейчас чувствует. Но можно было предположить.

— Пойдем. — сказал он не глядя на меня.

Я не шелохнулась. Он сделал несколько шагов вперед.

— Я не собираюсь повышать голос. Пойдем! — он остановился.

На его черное пальто ложилась снежинки. Он встряхнул головой, и устало сказал:

— Не упрямься. Ты же не хочешь тут оставаться?

— Хочу. — спокойно произнесла я. — Если ты ее так любишь, почему ты выбрал меня?

— Ты просто ничего не понимаешь! — он повернулся ко мне. Он с трудом сдерживал себя.

— Нет, это ты не понимаешь! — Я наклонилась за пистолетом. Он напряженно смотрел на меня. Я приставила его к виску. Рука не дрожала.

— Избавь меня от этой комедии. Не нужно пустых демонстраций. Он не заряжен. — он смотрел на меня холодным ничего не выражающим взглядом. Я молчала.

— Не понимаю, чего ты хочешь эти добиться? — он начинал заметно нервничать.

— Дело в том, что это моя вина, что тебе пришлось из нас двоих выбрать меня.

— Что ты…

— Молчи и слушай. Я загадала желание. Желание просто: «я хочу быть с ним всегда, я хочу жить с ним единой судьбой, и чтобы ничто не стояло на нашем пути». Именно так в тот злосчастный день я сказала ей — Черной Мадонне. Пойми Франс, жалость и любовь — это две разные вещи. Я приняла одно за другое. Мне не нужна твоя жалость!!! Понял!!! Не нужна! Ты поступил, как тебе велел долг — защитил слабого. Я была твоей расплатой… Я не хочу, чтобы ты жалел о своем выборе, а ты пожалеешь. Придет время — пожалеешь. Смотри, каково мое желание. — Я улыбнулась, глядя ему в глаза, и нажала на курок. Я опомнилась, лежа на снегу. Я видела звездное небо и чувствовала невероятную тяжесть, а он лежал, сверху прижимая к земле мою руку с пистолетом.

— Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка… Еще осечка… Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты — жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. — сказала я поднимаясь и отряхиваясь. — И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. — после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.

— Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? — он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. — Если ты такая дура, то тебе не понять. — сказал он резко. — Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?

— А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он — не заряжен? — я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.

Он молча ударил меня по лицу. Боли не было. Только звенящая тишина. Я закачалась, но не упала. Сознание чуть не покинуло меня. Кровь во рту, кровь на губах.

— Вот она какая — твоя жалость. — сказала я сплевывая кровь на снег, — В этот раз было не так больно, как в предыдущий. Наверное привыкаю. — мне не было обидно или больно. Мне было приятно мучить его…

Он остолбенел. Страшная бледность покрыла его лицо. И он сказал:

— Прости меня… Я не сдержался… Я не знал, что пистолет…

— Бог простит. — мой голос был ровным и спокойным.

— Я больше никогда не подниму на тебя руку. — проговорил он.

— Нет, поднимешь. Ударил один раз — ударишь и второй раз, а за ним третий и четвертый. А потом каждый раз, когда тебе что-то не понравиться. Я не хочу всю жизнь прожить, пригибаясь, видя поднятую руку. Может, в следующий раз ты меня ногой пнешь? Чтобы больнее. С размаху. А потом пожалеешь. — горько усмехнулась я, наслаждаясь его болью.

— Прости, Наора... Пожалуйста, прости… — он встал на колени. Меня ничуть не тронул подобный жест с его стороны.

— Вставай, не унижайся… — сказала я разворачиваясь.

— Я ударил тебя потому, что не мог смотреть, как единственная женщина, которая мне нужна в этом мире, в истерике собиралась пустить себе пулю в голову на моих глазах. — проговорил он, тихо.

— Я тебе не верю. Только что ты признавался в любви другой… Хотя… Даже если это так — это ничего не меняет. Ты меня не понимаешь. Ты не просто не можешь понять. Самое страшное, что ты не хочешь понимать. Я говорю, а ты не слышишь. Или слышишь только то, что хочешь услышать. Я так больше не могу. Я для тебя, ребенок, игрушка, зверюшка, которую ты не воспринимаешь в серьез. Это мое мнение.

— У меня на этот счет совсем другое мнение.

— Оставь его при себе. Прощай.

И я медленно пошла. Снег падал на мое лицо и таял от жара моего гнева, ненависти и стыда. Мне почему-то было стыдно перед собой. Ненавидела я себя. Себя, за то, что я отомстила, так больно и страшно ни сколько ему, а себе. Но я упорно шла, без дороги и без пути.

— Прощай. — сказал он. — Если ты так решила, то прощай. Я не стану, как ты говоришь «унижаться». Если ты права, то значит, наши шансы умереть одновременно резко уменьшаются, когда мы далеко друг от друга.

И мы разошлись в разные стороны огромного темного мира. Он шел к своему одиночеству, я шла навстречу тьме. Я сама себе испортила жизнь. Я сама себе придумала его, и сама себе придумала любовь. И теперь никак не могу выбраться из заколдованного круга, который сама себе и очертила. Он ударил меня… Неважно, что это он сделал после того, как я хотел на его глазах застрелиться. Это уже не важно. А мне просто хотелось выместить на ком-то свою злобу и ненависть. Я отомстила за его показное равнодушие, за каждое несказанное слово любви, за то, что он заставлял меня страдать. Нет… Это уже не важно… Важно то, что ни он, ни я не знаем, чего хотим. Ни от жизни, ни друг от друга… Если честно, то будь он хоть чуть-чуть настойчивей, то я, возможно, передумала бы. Простила. Забыла. Забыла, каким он был жалким, когда стоял на коленях и просил прощения. Я не думала, что он тоже может быть слабым. Я не думала, что он так легко меня отпустит. Я хотела… Я хотела… чтобы он схватил меня за руку, прижал к себе и сказал, что я теперь никуда от него не денусь. Я теперь точно знала, что сказала ему Джин и эти слова вертелись у меня на языке: «Спасибо за ложь». Я произнесла их шепотом, только для того, чтобы попробовать на вкус: «Спасибо за ложь». Спасибо тебе, Наора, за ложь. За свою проклятую жизнь благодари себя сама.

Мне холодно. Мои пальцы потеряли чувствительность, но я нащупала застежку меховом воротнике, и застегнула ее. Без разницы замерзну я или нет. Мне некуда идти. Не имеет значение, что я готова вернуться и броситься к нему. Не имеет значения, что я погорячилась…Я знаю, что я тоже была не права. Но я гордая. В этот раз я не пойду против гордости. Я стала старше. Я уже не та испуганная девочка, готовая тут же забыть обо всем и простить.

И как все-таки здесь красиво. Белый рой снежинок, черные дома, и темно синее небо на горизонте. Странный танец на руинах… Снежинки… Снежинки… Снежинки… Я уже давно никуда не иду, я стою посреди улицы и смотрю, как из черноты небес рождается снежный вальс. Мне уже не холодно, а как-то тепло и спокойно. Чувствую, как кружиться голова... Мне кажется, что я падаю на мягкую постель, а метель поет нежным голосом песню зимы. Мне уже не холодно. Я просто устала… Сильно устала… И очень хочется спать… Сон приходит незаметно. Я вижу ее глаза. Предо мной стоит Черная Мадонна. Ее губы повторяют мое имя, а я внимаю ее словам. Она говорит о расплате. За каждое желание приходиться платить свою цену. Что каждый, кто хоть раз что-то просил должен был расплатиться за это потом. И я спросила, какова моя расплата? Какова цена несбывшегося желания? И она ответила:

— Жизнь. Я заберу ее, потому, что ты — не ценишь ее. Я заберу ее. — она грустно улыбнулась, — Желание не сбылось. Ты сама этого не захотела, потому что не смогла простить другому слабости, хотя он часто прощал их тебе. Ты сама не захотела этого, потому, что решила поиграть с его чувствами. Тебе доставляло удовольствие смотреть на его мучения, но маску мученицы одела на себя ты. Если ты еще сомневаешься, то я тебе скажу — ты стала другой. Злой, черствой и жестокой. Мне нравилась та девочка, которая загадала самое лучшее на свете желание — быть вместе с любимым человеком, без каких либо условий, без каких либо преград. Та, которая шла к своей цели и плакала, если что-то не получалось… Мне она нравилась. Он любил ее.

Я смотрела на нее и не могла оторвать глаз. Я ничего не могла изменить, ничего. Да, я стала другой. Губы мои дрожали от бессилия.

— Ты сама свела нас! Если бы ты не потребовала от него такой расплаты я была бы давно мертва! Ты сама решила все за нас! Почему?

— Судьба повторяется. И я ничего не могу с этим поделать. Мне это неподвластно. Значит, пусть все будет так, как и должно было быть изначально. Я заберу то, чем ты больше всего дорожишь.

— Зачем тебе моя жизнь?

— Почему ты решила, что речь идет о твоей жизни? — она смотрела на меня пристально. — Я заберу его жизнь.

И слабость пришла в мое тело. Я поняла, что не смогу без него. Я люблю его больше своей жизни… Я готова умереть вместо него. Я хотела крикнуть ей это, но мой голос отказался повиноваться мне. Я рвала когтями в кровь горло, чтобы выдавить хотя бы один звук. Я чувствовала, как силы покидают меня. Я упала и билась в истерике.

— Нет… нет… нет… умоляю… не надо… я готова сделать все что угодно… Только не это…Умоляяяяяю…

— Тогда вернись к нему. — сказала она коротко. — Это твоя расплата… Больше я тебя не потревожу. Я выполнила твое желание. Прощай навсегда. И она исчезла.

Я приоткрыла глаза и почувствовала, что полулежу в тепле и темноте и чувствую губами ободок кружки. Кто-то настойчиво пытается влить ее содержимое мне в рот. Оно горячее и приторное. Фу!

— Я, конечно, все понимаю, но лекарство нужно выпить… Проснись… Черт… да проснись ты уже и пей. А потом спи, сколько влезет...  — Мне держат голову и пытаются разжать зубы. Бе! Я сделала первый глоток и проснулась окончательно… Я находилась в знакомой мне башне. Я узнавала ее зарешеченное окно, горы хлама и одеяло, в которое я была закутана.

— Господи, какая гадость! — всхлипнула я, все еще ощущая на языке мерзкий привкус лимона. — А еще и горячее…

Кружка исчезла. А потом вернулась.

— Нормальное. Пей уже. — на моей кровати, сидел собственной персоной Франсуа Элис. На нем был черный свитер и черные штаны, а волосы, цвета воронова крыла, свободно лежали на плечах. На треугольном лице горели желтые, самые красивые на свете глаза. Одной рукой он пытался влить мне содержимое кружки, а другой придерживал, чтобы я не вырывалась.

— Пей. — сказал он твердо.

— Хорошо… Можно я сама… — голос мой был хриплый и тихий.

Он аккуратно вложил кружку мне в руки. Я сделала над собой усилие и выпила до дна.

— Я сейчас умру. — прохныкала я, отдавая кружку.

— Размечталась — он поставил ее на пол.

— Ну, ведь оно же гадостное. Есть что-то запить. — я скинула с себя одеяло.

— Запивать нельзя. — он посмотрел на меня и накинул одеяло обратно. Он разулся и лег поверх его рядом со мной.

— Ты заразишься, — сказала я, шмыгая носом. Кажется ко всему комплекту у меня еще и насморк.

— У меня иммунитет. — сказал он глядя в потолок.

— Франс… я… это… вчера вела себя… как... дура... я… — мне было неловко и голос в добавок ко всему срывался в противный сип.

— Это мягко сказано — вчера. Три дня назад...

— Сколько?!! — я резко дернулась.

— Тише, не дергайся… Три дня назад. За эти три дня я успел сходить в Аванпост, обнаружить, что кто-то не закрыл дверь… — он посмотрел на меня, и я увидела небольшую царапину на его скуле.

— Во первых у меня не было ключа, а во вторых — это последнее, о чем я думала, тогда. — прошептала я, чтобы на напрягать голосовые связки. Я прекрасно знала, что он все слышит. Слух у него отменный.

— Но это полбеды. Там была парочка незваных гостей, пять трупов, причем один из них, в столовой выглядел так, как будто над ним поработал мясник-недоучка…

Я вздрогнула, вспоминая тот день. Я старалась забыть… а тут он напомнил и та кровавая картина снова встала перед глазами.

— Там царит такой беспорядок — не перелезешь. Мне пришлось уничтожить всю информацию об исследованиях достаточно радикальным способом.

— Ты раскурочил всю технику, что там нашел. — мрачно закончила я. — Там же был мой ноут, а на нем куча полезной информации по учебе.

— Я куплю тебе новый. — сказал он, зевая.

— Последней модели. — обижено сказала я. — И курсовую мне сделаешь…

— Ноутбук — любой. На выбор. А курсовую — и не мечтай!

— Это значит... что... мы… вернемся... вместе. — начала я, боясь спугнуть эту прекрасную идею.

— Это значит, что пора спать… А завтра все решим. — сказал он поворачиваясь ко мне.

— А поцелуй на ночь? — кокетливо попросила я.

— Не заслужила. Хотя, авансом, в щеку... Фе! Ты права. Лекарство — гадость!

* * *

— Понимаете, я не критик. Мне трудно сказать будут ли это публиковать. Стиль достаточно примитивный, но рассказ красивый. — девушка перебирала в руках тонкие листы бумаги. — Тут немного.

— Бред. Это вложите в историю болезни. — сказал седой мужчина.

— А у девочки есть талант. Она бы могла много бы достичь, если бы не… Мне тут много моментов понравилось.

— Мисс Хармони, мне, конечно, интересно было бы почитать, но я в совсем жизни начитался такого! — Он скрестил руки на груди.

— Тогда можно, я заберу их себе? — робко спросила девушка, прижимая листы к груди.

— Берите, мне то что. Или в мусор…

Она шла по коридору, неся их бережно, словно ребенка. Это все, что осталось от грустной девочки, ее подопечной. Кто знал, что не разговорчивая и печальная девушка пишет это все по ночам? Теперь я точно знаю, что случилось с ней. Я знаю, что в минуту самого крайнего отчаяния, один раз в жизни приходит Черная Мадонна и выполняет самое заветное желание, но цена такого желания велика, но оно обязательно сбудется. Оно сбылось. Вчера, в 7.46 девушка умерла. Она не плакала, а лишь улыбалась, словно ждала чуда. Она не улыбалась до этого ни разу с тех пор как она, попала сюда во второй раз. Впервые с ранением, а потом с нервным срывом. Ее привезли на вертолете, апатичную и равнодушную. Никто не мог назвать причину, но теперь я все понимаю. Я нашла в базе данных два имени и фамилии. Он погиб. А она не смогла это пережить.

Наверное, если бы у меня была такая любовь, я бы тоже не смогла жить без него… Я слышала последние слова, обращенные явно не ко мне — «ты не пришел…».

Вот я снова и снова жадно пробегаю глазами строчки и понимаю, что у меня в жизни такого не было и не будет. И вдруг к горлу подступил ком, и слезы застыли в глазах. Я бы все отдала, чтобы быть на ее месте. Эта любовь стоила смерти. А у книги, как она и написала, пусть будет счастливый конец. Слезы текли по лицу. Я сняла очки и положила их на стол. Я словно грезила наяву. И тут ко мне явилась женщина со странными глазами, которую я никогда раньше не видела. Она коснулась меня своей узкой рукой и тихо спросила:

— Чего ты желаешь?

— Я знаю, что за каждым желанием следует расплата.

— Желание того стоит.

— А что если я пожелаю, чтобы все было как в книге? Что мне придется сделать взамен?

— Ничего. Я никогда к тебе не приду. Ты будешь мучиться от того, что не попросила ничего для себя. Вот твоя расплата.

Я кивнула.

Она улыбнулась. Нежно, по-матерински и сказала:

— Да исполнится желаемое…

Я проснулась и проснулась и не могла понять сон это или явь. Сон был настолько реальным, что мне стало страшно. Было темно и в сумеречном небе, в проеме окна плыли в лунном свете облака. Мне снилась больница, яркий свет ламп, девушка, которая была моим врачом. Мне снилось, что я сошла с ума. Мне снились белые стены, часы одиночества и молчания. А еще смерть. Я высвободила руку из-под одеяла, и провела по лицу. Меня еще немного колотило, остатки сна стояли перед глазами. Смерть, как будто наяву. Где я? Кто я? Почему вокруг так темно? Я резко села. Из-под одеяла рядом вылезло нечто, и я увидела темный силуэт с едва горящими желтыми глазами.

— Мама! — взвизгнула я и поползла по кровати вверх, отталкиваясь ногами.

— Если ты каждый раз так будешь радостно реагировать на мое появление, то чувствую, что нам придется спать отдельно. — мрачно заключил силуэт, садясь на кровать, прикоснувшись рукой к своему лицу.

— Кто ты?

— Приехали. — мрачно заключило, оно откинула волосы назад.

— Ффранс? — робко, словно не веря самой себе, спросила я.

— А ты догадливая. — с издевкой сказал он.

И тут к глазами подступили слезы. Я все вспомнила. Это был сон, дурной сон. На самом деле все хорошо. Он рядом. Губы задрожали. Боже, какая я нервная стала последнее время. Постоянно плачу. Но я не могла себя контролировать. Я всхлипнула.

— Ты плачешь?

— Не… плачу…

Он, подвинулся ближе и обнял меня. Я легла ему на грудь, потершись щекой о его мягкий свитер. А потом обняла его за талию.

— Мне приснилось… Что-то очень гадкое… и страшное. — я сжалась при мысли о том, что это могло быть правдой.

— Мне тоже. — ответил он, гладя меня по голове. — но это просто сон. Глупый сон, который скоро пройдет.

— Что случилось? Мне кажется, что я спала вечность. Я помню… дипломат… закрытую дверь… Тебя, хотя это был не ты. Как больно вспоминать.

— А ты не вспоминай. — мягко сказал он. — Я проснулся чуть раньше тебя. Я тоже видел странный сон. Он тоже был похож на правду. Но это всего — лишь сон. И он уже закончился. Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо. Нет насморка и голос стал прежним. Прямо чудо исцеления. Франс… А у тебя не бывает такого, что тебе кажется, что когда-то давным давно ты видел и чувствовал что-то, что чувствуешь сейчас?

— Де жа вю. — я чувствовала его дыхание у себя в волосах. — Бывает.

— Мне почему — то кажется, что когда-то я тоже лежала в такой же башне. Я помню боль и одиночество. Кашель. Может совпадение?

— Может.

— Я тебе хочу сегодня кое-что показать. Пойдешь со мной? — спросил он.

— Сейчас?

— Почему бы и нет?

— Пошли! — я расцепила руки у него за спиной.

— Подожди. Посиди так еще. Просто помолчи. Я так долго боролся сам с собой. Я так долго чего-то искал. Я так долго чего-то ждал. И когда, наконец, я все понял, я чуть все не потерял. — он прижал меня к себе, так, что у меня перехватило дыханье.

— Я много потерял, но по сравнению с тем, что могло случиться, это просто ничто.

Ну, признается он или нет? Нет. Не признается. Он не такой человек. Он будет молчать до последнего.

— Знаешь, чего я боюсь в этой жизни? — сказал он шепотом и голос его дрогнул.

— Знаю. Я боюсь того же самого.

Мы шли по заснеженной улице. Но тьма больше не страшила меня. Мы шли по миру, где было полно опасности, но опасности я уже не боялась.

Он шел рядом, словно мы идем не по мертвому городу, кишащему всякой пакостью, а по городскому парку.

— Знаешь, какой сегодня день? — спросил он, глядя на меня.

— День твоего рождения? — неуверенно спросила я пытаясь вспомнить его биографию.

— Сегодня Рождество.

— Католическое или православное?

— Не важно. Главное, что сегодня Рождество. — он поднял голову и посмотрел на звезды. — И главный подарок, который я хотел получить, я уже получил.

— Я тоже. Поэтому на это Рождество обойдемся без подарков. — внутри меня была уверенность и спокойствие, а еще счастье, которое переполняло через край.

— Вот. — он поднял руку в перчатке и показал на полуразрушенное здание. — Пришли.

Под очертаниями темного неба, я увидела крест, чуть припорошенный снегом. Собор.

— А там безопасно?

— Сейчас проверю. Жди. — сказал он и посмотрел на меня серьезно. А потом улыбнулся. — Подожди здесь, Нао, я посмотрю.

— Нет, — я уцепилась ему за руку. — Я с тобой.

Он вытащил меч и сталь сверкнула в отблеске луны. Я почувствовала себя в безопасности. С ним, я бы пошла и на смерть.

— Хорошо, пошли. — и мы вошли внутрь. Высокие окна, разбитые скамьи, алтарь и крест. Все было в снегу, частично не хватало крыши.

— Когда-то люди молились тут. Даже после катастрофы они приходили сюда и искали Бога. И Бог их услышал.

— Неужели?

— Да, Нао. — он помолчал. Земля вращается. Она продолжает вращаться, но цикл ее вращения сбился. Скоро там, где свет — будет тьма… Очень скоро. Но мы этого уже не увидим. Поэтому я уничтожил всю информацию, я не хочу, чтобы об этом знали. Я не хочу, чтобы история повторилась. Весь центр знал об этом. Это было последнее научное открытие.

— А может они успели…

— Нет. Связь была выведена из строя сразу же. Мною.

Мы помолчали.

— Можно я кое-что сделаю? — спросила я снимая с шеи его нательный крест.

— Да.

Я подошла к заснеженному алтарю и положила его. Черная тесьма змеей легла на белое покрывало, камень сверкнул. Или это слезы. Он больше не нужен нам. Нас хранит другая сила. Хорошо это или плохо — не знаю. На фрески, под лунной дорожкой, я увидела лицо, темное, от времени. Лицо женщины. Теперь я все поняла.

— Спасибо. — прошептала я ей.

— Пошли, Наора Элис. — сказал он улыбаясь.

— Я…а…я…

— Что? Впервые не знаешь, что сказать? — он засмеялся.

— Слушай, а все твои… ну как бы это помягче сказать… особенности передаются по наследству? — осторожно спросила я.

Он поднял брови и, сдерживая смех, сказал:

— У нас будет возможность это проверить.