Я лежала на диване и смотрела в потолок. Я не хочу так жить. Три месяца равнодушия. Три месяца бессмысленности. Я ничего не хочу. Ни есть. Ни пить. Не спать. Мне ничего не нужно. Я закрыла глаза сгибом локтя. У меня нет сил, чтобы встать. День за днем, медленно-медленно, скользит печаль. А потом, в интернете, объявление. Заполненная форма и собранные рекомендации. Нет. Точно не пройду. Просто не подойду. У меня не хватит опыта. Зачем им студентка? Зачем им человек, который ничего из себя не представляет? Ни наград, ни благодарностей, ни особых заслуг. Ни-че-го. И телефонный звонок. Тревожная трель:

— Алло, Герус, Наора Герус?

— Да.

— Приезжайте. Вы нам подходите.

— Надеюсь, вам помогли мои рекомендации? — старый профессор сидел за своим рабочим столом, а я стояла у окна.

— Да. — я просто смотрела в одну точку. На синий купол какого-то торгового центра.

— Я очень рад. После того, что показали по новостям — вы популярная личность. — профессор улыбнулся.

— Не надо об этом. Вам подошли все те данные, что я смогла вам достать?

— Да, конечно... Я чуть не слег с инсультом после этого эпизода.

— Простите, что заставила вас поволноваться. — я чувствовала неловкость.

— Да. От вас там ничего не зависело... Почему вы хотите вернуться туда? Вас там кто-то ждет? — он хитро улыбнулся.

— Не знаю.

Профессор молчал, я тоже. Неуверенность, боль и страх боролись с твердой решимостью.

— Если я не поеду — я буду жалеть всю жизнь.

— Нда, — сказал профессор, — такой фанатизм очень цениться в науке. И не только. Ваш… Хм… объект исследования… должен быть крайне интересным.

И в первый раз, спустя три месяца я улыбнулась.

Я летела сюда с ощущением приближающегося праздника. Внутри меня что-то переворачивалось. Нетерпение, предчувствие чего-то хорошего и твердая уверенность в том, что я никогда не пожалею о принятом решении. Много чего изменилось за это время, но неизменным осталось лишь желание увидеть его. Центр меня не порадовал. Все та же площадь, только теперь я стою по другую сторону покалеченного памятника. Такое ощущение, что все, что было между тем первым разом и этим — был длинный и невыносимо скучный сон. Было холодно, на земле лежал снег. Это был один из десятка подобных центров. Экспансия темной стороны не зашла далеко. Центр называли — Аванпост, что означает передовой пост. Последнее убежище цивилизации, а дальше — сотни километром темноты и опасности. У меня дух захватило от подобной мысли. Внутри все было стандартно. Мне выдали кей от комнаты. Я запомнила код почти сразу. Он совпадал первыми цифрами с днем моего рождения. Если это совпадение, то очень приятное. Все идет хорошо. Пока, даже слишком хорошо.

Я прошла по тускло освещенному коридору, и спустилась два этажа на кухню. Из бака с водой я налила себе кипятка и бросила чай. Размешивая его пластиковой ложечкой, я смотрелась в огромную зеркальную стену. Ночник горел дежурным светом и включался автоматически, как только почувствует чье-то движение. Чай уже заварился, но пить его я не спешила, а поставила стаканчик на стол, сама присела на его край. Мое лицо расплывалось во тьме полуподвального помещения, но я смотрела самой себе в глаза пристально и долго. Волосы отросли, и я их перекрасила в натуральный, темно-каштановый цвет. Они теперь ложились на плечи, завиваясь крупными кольцами. Темные волосы. Темные глаза. Свитерок, который я прикупила себе для такого случая, был тоже темным. Изящно и со вкусом. Сама себя не похвалишь — никто не похвалит. Но вот только зачем...

Зачем? Зачем нужно было бросить университет, получив начальное ученую степень? Зачем нужно было послать свое резюме, а потом соглашаться на предложенную возможность вернуться в этот ад кромешный снова? При воспоминании о том, что пришлось когда-то пережить, я поежилась. Зачем нужно было становиться младшим ассистентом, девочкой на побегушках, и делать самую бестолковую работу?...

— Доминик. Доминик. Пройди на шестой этаж. — противный голос в динамике настойчиво звал нашего программиста, техника и механика по совместительству. Неприятный тип. Постоянно делает вид, что занят, а сам играет в компьютерные игры. У меня недавно были проблемы с i-pod ом, он долго рассказывая мне, как он занят, а у самого на сенсорном экране игра стояла в режиме паузы!

Шипение, скрежет. Боже, я скоро оглохну от этой связи.

— Роза? Ты меня слышишь?

Невнятное подтверждение.

— Розочка, девочка, принеси мне, пожалуйста, кофе. — тот же требовательный и противный голос продолжал гудеть в наушнике.

— Простите, я сейчас занята. Меня попросили помочь музее. Я не могу. — Розочкин голос был смущен отказом. Она не привыкла отказывать, чем собственно все и пользовались, заваливая ее любой работой. Хорошая девочка, правильная, у нее, как говорят большое будущее на заднем плане очередного проекта. Ее исполнительности можно позавидовать. Но не стоит. Я прямо вижу, как она аккуратно складывает образцы, как ее маленькое, миленькое личико склонилось над очередным экспонатом, и как она поправляет и без того идеально заплетенные волосы. Как она…

— Наора на кухне. Она принесет. — что ж, вполне можно было ожидать такой развязки. Она никогда не была мне подругой. Хотя могла бы ей быть. Просто она слишком зависела от мнения окружающих. А мой рейтинг здесь — оставляет желать лучшего.

Я философски продолжала дробить уже растаявший сахар. Раз, два, три…

Динамик снова зашипел и уже совсем близко к уху проорал.

— Герус, почему ты отключаешься.? — противный голос моей новой начальницы, Мирьям, скрипучий и истеричный, снова испортил мне настроение. — Пить кофе можешь и дома. А здесь работать нужно. Сделай мне кофе. Сахара как обычно.

— Хорошо. — сказала я елейным голосом. Черт побери, не дают уединиться. Вот она моя работа — кофе делать и быть девочкой на побегушках.

Опять звонок. Ну что опять?

— Сахара можешь не сыпать.

— Хорошо. — я сделал над собой усилие, чтобы придать голосу необходимое смирение, послушание и жизнерадостность. У Розы, это получается великолепно. Она умеет раболепно внимать любому слову начальства и вовремя кивать.

— Наора, принеси — это значит немедленно! — голос оборвался. Этот голос принадлежал координатору проекта. Ее зовут Мирьям. Может в детстве ее и называли ласково «Мэрри», но ни у кого язык не повернулся бы глядя на нее назвать ее как — то иначе, чем написано на ее бейджике: Мирьям Стюарт. Она — невысокая, черноволосая, коротконогая женщина с тяжелой нижней челюстью, и не менее тяжелым взглядом маленьких глаз, которые она прячет за стеклами фирменных очков, в черной квадратной оправе. Иногда, она придает своему взгляду такую томность, особенно когда начинает поучать кого-то жить. Последнее время единственным студентом на ее воображаемой кафедре «хорошего поведения» — являюсь я. В рамках курса «хороший работник», у нас неоднократно были дебаты я на темы: «разве можно так себя вести!», «как ты разговариваешь со старшими!» и «разве можно быть такой!». Фу! Философствуя, не забыла, сколько ложек сахара ей всыпала. Одну…две…Пойдет. В самом начале на меня и на Розу попытались свалить всю неприятную работу. Но в отличие от Розы, я читала контракт и ничего, абсолютно ничего там не было сказано о многом из того, чего требовали от меня. Я — не обслуживающий персонал (которого у нас 5 человек), чтобы выносить мусор из кабинета начальника и вытирать пыль в комнате начальника. В самом начале нашего поселения нас обеих попросили о «небольшом одолжении» — убрать комнату начальницы. Я категорично отказалась. Мне было противно ползать собирать бумаги и пылесосить там, где она ставит свои толстые ноги. А Роза, смиренно, взяла в руки корзину для бумаг и стала собирать. Я постояла и развернулась. Я думала, что в таких центрах все занимаются исключительно наукой. Я думала увидеть фанатичный блеск в глазах и радость очередного открытия. А увидела тупость и равнодушие. Открытия — это способ продлить жизнь проекту и заработать побольше денег. О финансовой стороне вопроса я предпочитаю не распространяться. Все финансовые потоки проходят через Мирьям, а я всего лишь волонтер. Работающий за еду и кров. А может интереса ради. Помимо Мирьям и Розы были еще и программисты, техники, уборщицы. Дело в том, что очень многих вещей, допустим, пепельницы с самоочистителем и автоматической урны у нас не было. Просто все эти предметы работали от солнечных батарей, а для нас адаптировали только то, что и впрямь было жизненно необходимо. Все это работало от генератора. А генератор, по-моему от ветра… Но если честно я в эти вопросы не вникала. Хотя факт остается фактом — мусор убираем вручную, посуду моем — вручную. Единственное, что у нас автоматическое — нагреватель воды, освещение и отопление и приборы. На поваре решили сэкономить, поэтому кушаем полуфабрикаты. Ну, ничего, я готова жрать всякую гадость, выслушивать капризы психованной идиотки, терпеть интриги за моей спиной. А их хватает. Вчера Роза пришла ко мне и предложила поговорить по душам. Она сказала, что видит, что меня что-то мучает. Я не такая дура, чтобы выложить все. Наплела ей что-то про неразделенную любовь на светлой стороне, о богатых родителях, о своем желании заниматься наукой. Через четыре часа, проходя по коридору, сквозь приоткрытую дверь кабинета Мирьям я слышала, все тоже самое, с небольшими домыслами и догадками. Тогда я узнала о себе все и еще много нового. А ведь с самого начала мне хотелось кому-то рассказать... Неся кофе, аккуратно, чтобы не разлить, я шла по лестнице, и неожиданно для себя обернулась. У основания лестницы стоял Фрасуа Элис. Внутри меня что-то похолодело, а рука предательски дрогнула. Я кивнула (нашла что сделать!) и стала подниматься наверх, как будто видеть этого человека я привыкла каждый день. Я донесла кофе, выслушала нравоучения по поводу моего опоздания, по поводу остывшего кофе (а я его и не и кипятила!), по поводу манеры одевать и держаться, мысленно послала ее куда подальше, не забыв указать точное направление. А внутри все думала, что скажет он.

Долго думать не пришлось. В гостиной комнате, на диване сидел Франс. Я аккуратно вошла и поймала удивленный и жестокий взгляд. Внутри все похолодело.

— Какого черта! — его губы искривились в неприятной гримасе, а глаза сузились. — Ты тут делаешь! Какого черта ты явилась сюда! Здесь тебя никто не ждет!

Я просто не знала что ответить. Все я ожидала, но не этого.

Я молча села рядом. Он замолчал и положил голову себе на руки.

— Наора, почему? — сказал он уже мягче и как-то устало.

— А ты не знаешь? — обреченно сказал я.

— Наора, Наора. Забудь обо всем, выкинь из головы все глупости и живи себе в свое удовольствие. — он встряхнул головой и посмотрел на меня.

— Ты меня не понимаешь! Ты даже не хочешь понять! А это самое страшное. — Я прижала колени к груди. И тишина.

Мы молча сидели не разных концах дивана. Он не собирался просить прощение за грубость, а я не собиралась прощать, Но что-то держало нас здесь, не давало подняться, послать все к черту и разойтись. Было неуютно, тоскливо и одиноко… Часы на стене отмеряли минуты тишины. Он не попросит прощения. Я его знаю, он не унизиться. Лучше промолчит… Будет молчать и злиться. А я принципиально не хочу отчитываться за свои поступки ни перед кем: ни перед родителями — ни перед ним. Он, как-никак, мне совершенно чужой человек, я для него тоже. Я уже не ребенок, я имею право делать все, что захочу. Почему мы не можем побыть вместе, как все нормальные люди. Почему мне так трудно без него, но еще труднее с ним. Он сидит задумавшись. Если бы я умела читать мысли…Ему идет та поза. Это выражение печальной сосредоточенности. Его волосы стали длинными, но не ровными. У него очень красивый профиль. И вообще, он очень красивый. Я не вижу в нем ни одного изъяна.

— Я ухожу через два часа. — тихо и неуверенно сказал Элис. — Я хочу попросить прощения за то что, был груб. Прости. Я просто вышел из себя, когда увидел тебя тут.

Судя по его лицу, ему было трудно признавать свою неправоту. У меня дрожали губы.

— Мог бы как-нибудь по-другому отреагировать на мое появление…

— Как, по-твоему: дружеское рукопожатие? Или любящее объятие? Как мне еще выразить свою буйную радость по поводу созерцания тебя в этом подходящем месте?

— Прекрати!

— Вот видишь, у меня не было выбора. Кстати, я не могу найти большие ножницы. Они всегда лежали в третьей секции.

Большие ножницы я брала еще неделю назад, и куда-то по инерции засунула. Теперь никто не может найти, и все вспоминают меня не злым тихим словом, потому, что приходиться возвращаться в кабинет за своими.

— Зачем они тебе?

Он зажал прядь своих волос между пальцами и, скосив глаза, посмотрел на них.

— Слишком длинные. Они мне мешают. — задумчиво проговорил он.

— А, по-моему, тебе красиво с длинными… — задушевно начала я.

— Лучше скажи, куда ножницы дела. Пока тебя тут не было, все было на месте.

— Не подстригай их. Вот… — И я сняла с волос любимую серебристую заколку. Она когда-то была в наборе с расческой, резиночками и прочей ерундой, а теперь стала совсем одинокой, так как оставшаяся часть набора оказалась не такой прочной и качественной, как она.

Он посмотрел на меня с таким удивлением.

— Ты сошла с ума! Я еще женскими заколками не пользовался.

— Она не женская. Она почти без рисунка. Да и кто в темноте тебя разглядывать будет! — я подбросила ее в воздух. Он поймал ее и долго вертел в руках.

— Ладно, сейчас попробую заколоть. — Он взял ее в рот и двумя руками стал собирать волосы в хвост. — Фсе не жакалывается.

— А все и не надо. Пусть висят на висках и спереди. Вот. Давай помогу.

— Не надо, я фам... Тьфу! Она не держит.

— А ты ее зафиксируй в другом положении. Смотри, какая красота!

Спереди, наискось, почти закрывая один глаз, висело то, что не вошло в официальную прическу. Было необычно видеть его таким, и он это почувствовал и мрачно заключил:

— Теперь я буду пугать врагов только одним своим видом.

— Ну, это сначала только кривовато и непривычно, а так привыкнешь и приспособишься и…

— Не… Может лучше ножницы найдем.

— Не надо. Ты мне так больше нравишься…

Элис шумно вздохнул.

— Мне пора. — сказал он, поднимаясь… — Хотя подожди. Раз уж ты здесь, будь осторожнее. Здесь, вдали от цивилизации, может случиться все, что угодно. Это там твоя жизнь была защищена законом, здесь она ничего не стоит. Здесь даже для людей не действуют законы того мира. Ты помнишь, что написано в контракте? Если ты умрешь здесь, никто не станет докапываться до истины, никто не станет искать виновных, а в случае чего скажут: «Она знала, на что идет. Вот ее подпись». Всегда легко свалить всю вину на внешние факторы, чтобы избавиться от неудобных, слишком много знающих или бесполезных людей. Если ты еще веришь в человечность — забудь об этом. На-всег-да. Вот. Я не могу сделать для тебя большего — и он снял с шеи многократно обмотанную черную тесьму, а на ней был тонкий и длинный, серебристый крест с одним мерцающим белым камнем. Никогда бы не подумала, что он верит в Бога.

— Я больше не верю в Бога. Если он есть, то он — несправедлив. Но если он есть, то пусть опровергнет мои слова и сохранит тебя. — он вложил крест мне в руку. У меня пропал дар речи.

— Но так как надежды на Господа мало. Чтобы выжить. Вот. Не узнаешь? — он отстегнул с пояса нож. Я узнала его, я видела его раньше. — Он чуть не убил тебя, может он и спасет тебе жизнь. Помни, никому не верь… никому… не делай глупостей… а теперь прощай. Через неделю прилетит вертолет. Улетай, улетай на нем. И никогда не возвращайся. Ты всегда можешь отказаться от жизни здесь. Надеюсь, это наша последняя встреча. Прощай. Прощай навсегда, Наора Герус. — он усмехнулся и ушел, не оглядываясь.

— До свидания, Франсуа Элис… — медленно сказала я, когда дверь за ним закрылась окончательно.

Все, что я себе представляла, сжимая в руках контракт, оказалось не таким занимательным и замечательным. Я сижу взаперти, на улицу меня стараются не выпускать, оружие — не давать, потому, что не стерлась память об одном неприятном эпизоде с моим непосредственным участием. Но меня это вполне устраивает — другие на улицу тоже не торопятся выходить. Последний раз я была на улице, когда сломался генератор. В тот день, Мирьям, как раз собиралась написать очередную программу на выбивание дополнительного финансирования проекта. Она сидела в своем кабинете с портативным компьютером, как вдруг по всей территории нашего аванпоста вырубился свет. Она едва успела сохранить информацию и перейти на экономный режим. Мы чуть не оглохли от того, как она орала в наушник. Отдавая приказы направо и налево, она ругалась так, что держа наушник на расстоянии вытянутой руки можно было серьезно пополнить свой словарный запас. Наконец нашли источник бед — навес генератора проломился под тяжестью снега, и… короче, чтобы его починить, нужно было выйти на улицу. Решили выходить попарно. Мы не знали, насколько серьезно там все было сломано, поэтому пока Доминик, одетый в две куртки и перчатки без пальцев, сидел и пытался вернуть нам свет и тепло, кто-то должен был дежурить рядом с оружием. Проблема заключалась в том, что, несмотря на курсы обучения владения пистолетом, многие не знали, с чем придется столкнуться. Большинство членов проекта ограничивались лишь походом от вертолета к аванпосту, который расположен прямо на уже знакомой мне площади с безголовой и однорукой статуей. Поэтому не могли правильно оценить масштаб опасности, особенно при плохой видимости. Когда наступила моя очередь дежурить, то мне было как-то странно знакомо. Стрелять я умела, но плоховато. Хотя, если потренироваться… И когда пришла моя очередь, то я, закутанная в куртку и обмотанная шарфом, в перчатках без пальцев стояла в метрах десяти от техников и всматривалась в метель. Минуты казались вечностью. С одной стороны это интересно, а с другой — невыносимо скучно и напряженно. Нужно все время быть начеку. Пока тебя кто-то не сменит. Я вспоминала разрушенный город, вино из горлышка, решетку и поцелуй. Боже, как горько… Я тряхнула головой, чтобы прогнать воспоминание. А оно назойливо лезло в голову. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела темный силуэт на горизонте. Он двигался быстро. Я подняла пистолет. Повисла звенящая тишина и, не прицеливаясь особо, нажала на курок. Силуэт остановился, а потом выругался женским голосом, потом, стянув с себя капюшон, подошел к нам вплотную.

— Какого черта, вас всех вынесло на улицу? И какого черта ты стреляла? — женщина встряхнула головой и по плечам рассыпалась копна волос.

— У нас тут неполадки с техникой, — замялся Доминик.

— Еще бы чуть-чуть и горячий душ, на который я так рассчитывала, сделал мне ручкой, — она почесала щеку. В смутных очертаниях горящего над Домиником фонаря. Я увидела, что волосы у нее темно-медные, а глаза светлые, а еще я увидела небольшую вмятину на щеке.

— А света и так нет. Душа тоже и отопления, — нервно сказала я. Я чуть не убила человека. Я чуть не убила человека. Чуть не стала… убийцей.

— Расслабься. — она хлопнула меня по плечу и зашла внутрь. — Ладно. Я подежурю. Так уж и быть. А ты… — она взглянула на меня. — Правильно делала, что стреляла. Если бы это была не я, то было бы уже поздно. Иди, грейся. Она шмыгнула носом и прислонилась к стене. А я, поплелась по коридору аванпоста, освещенному аварийными лампами получать очередной выговор. Выговор состоялся. Мирьям сама лично была свидетелем моего «непростительного поведения».

— Что ты себе позволяешь! Ты с ума сошла применять оружие! Да я тебе впредь острее веника ничего не доверю! — Мирьям кипятилась. — Все! Ты исчерпала свой лимит доверия!

— Пожалуйста, — сказала я и вышла.

— Разговор еще не окончен. — сказала она жестко.

— Для меня он окончен. — равнодушно бросила я. Нет смысла держаться за Аванпост. Нет смысла стараться. Просто нет.

— Я не понимаю, почему ты открыла огонь без предупреждения? Ты себе не представляешь…

«Да, это вы не представляете… сидите тут как крысы. Вы не видели настоящей опасности, разве что на мониторе. А я видела… Я видела оторванную ногу, которую утаскивали под фундамент, я видела тварь так, как сейчас вижу тебя… Ну, есть даже определенное сходство…»

— Ты меня слышишь?!! Чтоб больше такого не было!!! — она была красная от злости, кутаясь в черную шаль, она заняла эффектную позу в кресле, а я стояла в дверном проеме, грея руки в рукавах свитера.

— Простите, это не повториться. — Мне прямо чесалось высказать ей все наболевшее, но я не осмелилась. Первый выговор в личное дело я уже получила.

Я сидела на диване в общей комнате и думала о бессмысленности такой жизни.

— Ты как?

Я вздрогнула от неожиданности. Женщина, которую я чуть не пристрелила, стояла в дверном проеме, в свитере, в бриджах и сапогах. Свитер был рыжий, штаны и сапоги коричневые, а волосы, которых казалось необъяснимо, много вились мелкими кольцами, не медного, а больше светлого цвета. У нее были правильные черты лица, большие глаза и изумительная улыбка. Она плавно прошла и села рядом, спросив уже после того, как приземлилась на диван, разрешения.

— Сильно ругали? — спросила она с неподдельным сочувствием, что я почувствовала себя маленьким ребенком, которого утешают. Мне захотелось выговориться, довериться, но здесь нельзя никому доверять, поэтому я ответила, как можно беззаботней:

— Нет.

Она улыбнулась и протянула узкую руку:

— Джинджер.

Я коротко пожала ее и ответила:

— Наора.

— Слушай, Наора, можно я тут пока посижу, душ еще не нагрелся, а у меня нет желания мыться холодной водой. Я и так промерзла, пока караулила. — Джинджер поежилась и откинулась на спинку.

Я не могла понять нравиться она мне или нет. Внешне она была красавицей. Чем больше я на нее смотрела, тем больше чувствовала себя неловко. Ее талия была уже моей, грудь — больше, ноги длиннее. Ее кошачья грация завораживал, а полудетская улыбка обезоруживала.

— Наора, ты давно здесь?

— Не очень — у меня не было желания разговаривать.

— Зачем тебе это? — сказала она, понизив голос почти до шепота. — Зачем ты сюда вернулась?

— Почитай мое резюме — узнаешь. Вообще-то я никуда и не уходила.

— Просто ты мне напомнила одну девочку, которую я видела полгода назад, летом. Эта девочка потом вернулась домой с небольшим сувениром в виде шрама справа, чуть ниже плеча, чуть выше груди. — Она посмотрела мне в глаза.

А я была врачом, который здесь остановил кровотечение, наложил повязку, напичкал тебя транквилизаторами и отправил домой не без надежды, что девочка выживет. — Джинджер улыбнулась.

— Значит, девочка должна сказать спасибо. — наигранно торжественно сказала я.

— Я вижу, ты расстроена из-за этого инцидента, с ремонтом генератора? — она потерла щеку. Я заметила у нее едва заметный шрам и привычку постоянно прикасаться к нему.

— Может официально извиниться перед тобой? — спросила я с раздражением.

— Мне он говорил, что ты вредная, но чтобы настолько. — Она хотела увидеть мою реакцию.

— По-моему вода уже согрелась. — заметила я абсолютно спокойно.

— Ах да, уже иду. Тебе здесь, я так поняла не сладко. Не бери дурного голову и не ищи во всем подвоха. — она встала и пошла к двери, там обернулась — Да, если хочешь, можешь подождать меня, я не долго.

Я посмотрела ей во след, залезла поудобнее и обняла колени. Значит, она все знает, или не все. Джинджер. Да родители выбрали ей подходящее имя. Мне кажется, она все поняла. Поняла истинную причину моего присутствия здесь. Нужно постараться сохранить хорошую мину при плохой игре. Джинджер… Она проницательнее, чем мне показалось. Зная предыстрию можно угадать причину. Но как предугадать последствия? Здесь нельзя говорить ни о чем серьезном. Там, в углу стоит камера наблюдения. Точно такая же стоит в коридорах и комнатах, а одна из камер выходит на крыльцо, поэтому к моему выговору уже присоединился видео материал.

— А вот и я. — Джинджер плюхнулась на диван. В руках ее были две кружки. Я налила себе чай, а потом подумала, что тебе тоже захочется.

— А как ты догадалась, что это моя кружка? — сказала я, беря в руки свою белую кружку с детским рисунком.

— Просто никто кроме тебя не мог купить себе кружку с мультяшками. — скала она, отхлебывая чай. — Надо было еще печенья прихватить…Мммм… И сахара… А то как-то не сладко получилось... А все эта мымра Мирьям. Я ее встретила по дороге, а она меня хотела чем-то пригрузить. Еле отделалась. Сказала, что зайду попозже.

— Я бы выбирала выражения. — сказала я кивая в сторону блестящего глазка камеры.

— А… ты об этом… Расслабься. Она тут давно не работает. Так, висит для красоты. Ее скуртили еще три года назад. А чинить никто не собирается. Что-то не так? Да наплюй на все! Мирьям — дура. Она ей была и останется ею.

— Тише… В коридоре все слышно… — я почувствовала неловкость.

— Я могу громко заявить об этом. Дууура! Вот. Но тебя тяготит не это. Мне всегда было интересно с тобой пообщаться. А Мирьям не бойся. Не бойся собаки, которая громко лает, бойся той, которая молча рвет.

Я решила перевести разговор на нейтральную тему, потому, как Джина, все равно здесь не останется, а проблем будут у меня. Она красивая. Очень. Тонкая талия. Длинные ноги, большая грудь, и кукольное личико, а волосы! Кошка. Даже по тому, как она сидит, понятно, что я по сравнению с ней гадкий утенок. Было как-то обидно, но в целом она очень милая и приятная.

— Чего задумалась? — спросила она, ставя чашку на столик.

— А сколько вас, охотников?

— Сейчас три, раньше было больше. Я, Франс и Робинзон. Робинзон, он вообще уникальный дядька. Он редко приходит в центр. У него где-то там логово, поэтому мы его так обзываем. А настоящая фамилия — Робинсон. Созвучно. Он очень сильный. Я, например, не уверена, в том, что смогла бы его победить в рукопашной. Так вот. У него когда-то был напарник. Друг.

— Пятница? — я хихикнула.

— Не. Не помню, как его звали, но он погиб. Робинзон все хотел отомстить, а потом успокоился, вроде, как бы. — Джина погрустнела.

— Жаль. — рефлекторно сказала я.

— Франс о тебе много рассказывал. Я тебя, знаю, хотя никогда не видела раньше. — она понизила голос. — Зачем ты вернулась?

И я рассказала ей все. Или почти все. И мне стало легче. Мы стали подругами. Она часто приходила ко мне. Однажды сидела целую неделю.

— Ну не буду же я в критические дни, рыскать по городу? Они кровь ого-го как чуют! — Она смеялась. И я смеялась вместе с ней. Одно огорчало. Франс приходил редко.

Роза сидела на диване и что-то писала, периодически глядя на дверь. Дверь была приоткрыта. Оттуда доносились голоса. Один визгливый женский, а другой спокойный мужской.

— Я не предлагаю. Я приказываю. — в женском голосе появились истеричные нотки.

— Нет.

— Вы не можете игнорировать прямой приказ! Вот мое письменное распоряжение. Мне нужна эта папка. Нужна! Вы меня понимаете? — в голосе женщины смешивались угроза и просьба.

— Нет. Я вас не понимаю. Ради кучки бесполезных листов вы хотите рискнуть человеческими жизнями? Отряд, который вы предлагаете мне возглавить — обречен. — мужчина говорил спокойно и уверенно.

— Тогда идите туда один! Я все оформлю.

— Я туда не пойду ни за какие деньги.

— А ради науки?

— Плевал я на вашу науку.

— Какое…

— Так, успокойся и слушай меня. Никто туда не пойдет. Забудь об этом. Ищите другие документы. Где хотите. Как хотите.

— Я вам приказываю. Вы обязаны мне подчиняться!!!

— Я подчиняюсь напрямую Центру. Разговор окончен.

— Но… — женщина была крайне удивлена. Впервые ее авторитет был подорван таким наглым образом.

— До свидания, Мирьям. — равнодушно сказал мужской голос.

— Я тебе это припомню, Франсуа Элис.

Дверь открылась, и он мрачно прошел мимо, не взглянув ни на удивленную Розу, ни на меня. Я поняла — все очень серьезно.

— Я так и знал. — мрачно заключил он, глядя на две чашки кофе и тарелку с печеньем, стоящие столике. — Ты не улетела, девочка с отсутствующим инстинктом самосохранения. Он присел рядом.

— А я и не собиралась. — я надгрызла печенье. — Угофяйфя.

— Не хочу. — он откинул голову на спинку. Надо же, а заколочку не выкинул. Ему идет. Чертовски идет.

— А кофе? — кивнула я на чашку.

— Давай.

— Франс…

— Ммм? — он отхлебнул.

— Можно я с тобой буду «охотиться»? — я очень волновалась, хотя заранее знала, что он ответит.

— Не-а.

— Почему? — глупый вопрос, я знаю.

— Когда я один — мне удобно. Когда я один — мне спокойно. Когда я один…

— …мне скучно, — закончила я. — Ну хоть один раз?

— Посмотрим.

— Посмотрим на что??? — разговор начинает казаться мне очень знакомым.

— На обстоятельства. — лаконично ответил он.

— Ну, смотри… — улыбнулась я, потянувшись через него за печеньем.

— Ты на меня не разлей. — он опасливо покосился на мою почти полную кружку горячего и сладкого кофе.

— Не бойся… Ой! Сейчас вытру…

— Черт с тобой. Сходим на прогулку. Я сделаю тебе пропуск. Нужно преподать тебе урок выживания. Это входит в мою должностную инструкцию. С твоим везеньем на больше не рассчитывай… Левее… Возьми еще салфетку… свитер был не так уж и плох, пока он не встретился с твоим кофе.

— Холодно… Не думала, что так холодно будет. — я дохнула на пальцы.

— Надо было теплее одеваться! — сказал он, шагая впереди. — Ничего. Сейчас мы это исправим. Сюда. — он указал на переулок. Мы прошли по заснеженному городу уже с километр.

Его кашемировое пальто, рукав, по обыкновению на три четверти. Длинный свитер, торчащий из-под него, высокие сапоги и черные штаны. Он остановился.

— А ты почему не мерзнешь? — спросила я, стряхивая снег с сапог.

— Я… как бы это по-русски сказать… черт, вылетело слово… Ну, ты поняла.

— А русский для тебя не родной язык, что ли?

— Нет.

— А какой — родной?

— Французский. — выдохнул он облачком пара.

— Так ты думаешь на французском?

— Я стараюсь думать на том языке, на котором говорю. Но не всегда получается. Когда себя не контролируешь — всегда думаешь и говоришь на родном языке. Нам сюда. — он толкнул дверь. Там было достаточно светло. Ночь была лунная, а в помещении было окно во всю стену.

— И что это за груда хлама? — я разочарованно посмотрела вокруг.

— Бутик. Я здесь частенько одеваюсь. Я — консервативен. Приверженец одного бренда. — он улыбнулся.

— Что, легче надеть новое, чем постирать? — съехидничала я.

— Кровь плохо отстирывается. Да и смысл? Выбирай.

На вешалках, на полу, на столах лежали вещи. Я брезгливо потянула двумя пальцами какую-то тряпку. Это была юбка.

— Франс, твой размерчик! А они новые? — я бросила ее под ноги.

— Ну как тебе сказать… Их никто не носил. Ну, разве только злыдни. А потом положили на место, надели бирочку и завернули в пакетик.

Я прыснула.

Он, глядя на меня, хихикнул.

— Ты на вешалках смотри. Тебе посветить?

— Не, не надо. Таааак… Ух-ты! — я сняла куртку с капюшоном, в полиэтиленовом чехле. С чехлом я справилась быстро, не церемонясь. На куртке был мех, и судя по размеру — должна подойти. Я сняла свою и надела ее. Точно!

— Красиво? — я кокетливо повертелась.

— Угу. В тон волос.

— Жаль зеркала нет. Придется пока поверить тебе на слово.

— Тебе бы к ней перчатки и шарф. О шапке я молчу. — он прислонился к стене.

— Тут какие-то лежат. Малы. Вот еще. Нее, это, наверное, носки. А, вот. Правда в них неудобно. — я натягивала их на замерзшую руку.

— Зато тепло. Привыкнешь. — он откинула с лица прядь волос. Все? Экипировалась?

— Тут столько всякого… Ты себе свитерок взамен того, грязненького, не хочешь? — мне явно не хотелось уходить. Еще живя на светлой стороне, я любила ходить по магазинам.

— У меня их штук пятнадцать. Пошли. Ты прямо как Джина. — он развернулся и вышел. Мне почему-то было неприятно. Он, наверное, всегда сравнивает меня с ней. — сказала мне моя ревность. И не в мою пользу. — сказала моя память.

Мы вышли на улицу. В куртке было тепло. Я подняла ворот и застегнула капюшон.

— Когда я впервые попал сюда, мне было столько же сколько тебе сейчас. Я был слишком самоуверен, поначалу. Я думал, что если убивал монстров в виртуальном мире, то убивать будет легко и в реальном. Моя самоуверенность улетучилась мгновенно, как только я встретил настоящую опасность. Я бежал, а мой инструктор спокойно расправился с той тварью. С одно выстрела. Когда я успокоился, он сказал мне: «если судьба умереть — ты умрешь даже в собственной квартире. Ты знал, на что шел». Потом я помню свое первое убийство. Я выстрелил легко. И попал. С первого раза. Я стоял счастливый и гордый, а инструктор произнес: «привыкай».

— А когда ты впервые убил человека?

— Это было спустя пару месяцев после того события. Помню, что не мог нажать курок. Я закрыл глаза, представил тварь и выстрелил. — он смотрел в одну точку, а потом перевел глаза на меня. — Убивать сложно только впервые.

— А кого ты убил?

— Инструктора. — он произнес это спокойно.

— За что? — я в ужасе остановилась.

— Он был смертельно ранен. Здесь есть такой закон — незаменимых людей нет.

— Я бы что-нибудь придумала… Оттащила его в центр. Там бы его спасли…

— Шансов не было. Тем более, что тащить раненого через весь город — опасно. Он сам меня научил этому. — он произнес это так хладнокровно, так спокойно, что мне стало страшно.

— А если со мной что-то случиться, ты тоже… Бросишь меня подыхать или пристрелишь? — что-то очень неприятно перевернулось внутри меня.

— Я проявлю последний акт милосердия.

Я как-то свыклась с мыслью, о том, что он — убийца, я однажды даже попыталась понять его. Попытаюсь еще раз.

— Что было дальше?

— Дальше я был один. Я помню, когда впервые вышел на охоту один. Вдвоем, казалось не так страшно. Всегда есть тот, кто тебя подстрахует. А тут один на один. Я помню, как постоянно оглядывался и ходил вдоль стен. Я помню, огромную луну, больше даже чем сейчас. Помню пронизывающий ветер и страх. Я был неловок, я был чересчур медленным, неповоротливым и глупым. Но я быстро учился на ошибках. Некоторые мне дорого стоили. — Он провел воздухе рукой в том месте, где у него на шее рубец.

— А как это случилось? — я столько раз представляла себе эпическую битву между злом и… меньшим злом. Добром у меня язык не повернулся его назвать.

— По дурости. Доверчивым я не был никогда, но недооценить врага — это значит проиграть. Злыдни, хоть их считают примитивными, не так глупы, как может показаться. У них есть множество тактик и приемов, и что самое страшное, они их постоянно совершенствуют. Первый раз попался на тактику «загонщика»: одна из них заманивает, а вторая крадется сзади и перерезает путь к отступлению. — он помолчал. В тот раз, я помню голос, в темноте. Он кричал, что-то очень похожее на «помогите!» и плакал как ребенок. Их там оказалось несколько, и я попался. Одна из них рванула когтями по шее, я почти потерял сознание, но вовремя выстрелил. Я почти ничего не видел и стрелял из последних сил, зажимая рану рукой. Самое интересное — боли не было. Но была страшная слабость. И запах ржавчины. Мне повезло. Я попал. Чисто автоматически. Так же, на автомате, я выполз, потом смог встать. Артерия была не повреждена. Но кровопотеря была огромной. Я оставлял за собой следы и шел. Просто шел, опираясь на стену, а когда не смог идти упал в снег. Это будто засыпаешь. Но я был уверен, что не проснусь. Я был в отчаянии. Смерть раньше меня не пугала, но когда она была так близко, я боялся. И тогда я попросил. Попросил у Бога. Но он мне не ответил. И в минуту самого крайнего отчаяния я увидел женщину. Она сказал, что услышала мою просьбу. Мне повезло. Я чувствовал тепло, чувствовал, как игла протыкает мою кожу, я чувствовал боль — значит, я был жив. Я выжил, но что-то изменилось. Мое желание сбылось, так как я и не мечтал. Я стал таким, каким ты меня видишь. Но за каждое желание нужно платить.

— Неужели она потребует расплату? — я почувствовала холод по спине.

— Значит, ты тоже встречала Черную Мадонну. — задумчиво сказал он. — Значит, ты тоже была в отчаянии.

— Что за расплата? — я заметно нервничала.

— Я должен был сохранить жизнь одному человеку. Любой ценой. Я хотел нарушить данное обещание. — он горько улыбнулся. — Но потом понял, что не обещание, данное в момент отчаяния, мешает мне это сделать. Я сам не мог так поступить. Это была не просто человечность, которая проснулась во мне в ненужный момент. — он посмотрел мне в глаза. — Жалость… Если ты нарушишь обещание — она заберет у тебя самое ценное, что есть. В моем случае — это была жизнь. Но расплата обернулась для меня кучей проблем… Ты, наверное, замерзла, пока стоим. Нужно идти.

— Да… Есть немного… — его слова заставили меня задуматься. Жалость. Просто жалость. Я не такая дура, чтобы не понять. Я — была его расплатой. Только для чего? Почему наши судьбы переплелись таким странным образом? Почему из всего экипажа выжить должна была только я? Я — часть ее плана? Какова будет моя расплата, за желание, загаданное потому, что жалость иногда так похожа на нечто другое?

— Ты идешь или нет? — спросил он, отойдя на пару шагов.

— Нет. Мы возвращаемся. Мне холодно. — сказала я тихо.

— Черт, давай я тебе пальто отдам… — он смотрел с недоумением, зажав верхнюю пуговицу пальто между пальцами.

— Не нужно. — в его глазах читалась растерянность. — Лучше вернемся. Мне очень холодно. — я посмотрела ему в глаза.

Он снял пальто и, держа в руке, протянул его мне, оставаясь в черном свитере с воротом.

— Накинь. — тихо и неуверенно сказал он. — Я не хочу, чтобы ты заболела…

— Мне… не… нужна… твоя… жалость. — я произнесла это четко и ровно. Я отвернулась, чтобы он не видел моих слез, бегущих по замерзшим щекам, и пошла обратно, в центр. Он не бросился догонять меня, выяснять причину столь резкой перемены. Не плачь, Нао… не плачь… Он не стоит слез.

— Какого черта ты ушла? — мы стояли в холе. Он нагнал меня перед самой дверью.

— Замерзла. — процедила я сквозь зубы, снимая куртку.

— Хорошо. — отстраненно произнес он.

— Жаль, что ты меня не слышишь. Жаль, что тебя не волнуют мои внутренние проблемы. Жаль… От этого так… холодно.

— Да, я такой человек. Я слышу только то, что хочу слышать. А ты видишь, только то, что хочешь видеть. Ты не лучше. — как приговор слетели эти слова и разбились звоном тишины. — Может, так и должно быть.

* * *

Они сидели на диване, почти потушив свет. Я различала их силуэты. Это было как картина в пастельных тонах. В постельных. Потому, что она гладила его волосы, а он обнимал ее за плечи. Внутри меня что-то оборвалось. Тело стало тяжелым-тяжелым, а сердце билось со скоростью стоящих часов. Я стиснула зубы, пытаясь подавить в себе желание заплакать. Я кусала губы в кровь, а боли не было. Я не могла на это смотреть, но уйти у меня не было сил. Слава Богу, в коридоре было темно. Я старалась не смотреть, как он прижимается губами к осени ее волос, как она тихо смеется. У меня хватило сил оторваться от стены и пойти бездумно куда-то в темноту. Только бы дойти до комнаты, там можно плакать, там можно кричать, а здесь нет. Я дошла до комнаты, пустила воду во весь напор и умылась. Какая тут экономия??? Я пыталась заплакать, а слез нет. Почему я не могу заплакать. Я бросилась на кровать и под шум крана истерически смеялась. А слез все не было. Мне было все равно. Теперь мне было все равно. Я была лишней в их мире, в нашем мире, в этом мире… Я так и не смогла уснуть. Я хотела отомстить, но что — то говорило, что виновата сама. Почему о таком я не могла даже подумать? Почему я думала, что нужна ему? Я не нужна… Жалость... . Это было самой большой ошибкой в моей жизни. Просто забудь. Просто улети со следующим вертолетом. Просто забудь его имя, его лицо, его глаза, его поцелуй и начни жизнь снова. Разве это будет жизнь? Я не могу желать его, потому что он принадлежит другой. Он счастлив, обнимая ее, как ребенка. Нельзя быть эгоисткой. Я желаю ему счастья. Пусть он будет счастливым, даже если в его объятиях засыпает другая. Кто-то сказал, что любовь дает крылья. Любовь дает эти крылья, чтобы потом сломать их и бросить вниз… Можно жить и без него. Можно. Просто убить в себе. Так больно… Больно… За что? Я гнала от себя мысль о том, как они целуются. Я сильная. Я выдержу. Я переживу. Держись, Наора…

— Наора, вот тебе свежие данные по персоналу. Вбей их в компьютер. — Мирьям подала мне флешку. — просто загрузи их и все.

Я, крутя флешку на пальце, дошла до собственной комнаты, достала ноутбук. Ввела логин и пароль, а потом поставила на загрузку. Замелькала заставка. Я решила, налить себе кофе и кое-что посмотреть. Чашка стояла на самом краю, а я автоматически выбивала пальцами его имя. «Франсуа Элис». Появилась фотография. Бледный, полноватый мужчина с серо-зелеными глазами, в очках и с короткой стрижкой. Только нос и улыбка выдавала в нем того человека, которого я знаю. Ну ничего себе! Он такой был раньше. А раньше — это когда?

«Возраст 36 года».

— Сколько??? Да он ровесник моей мамы, — чашка на столе угрожающе поехала к краю.

«Образование: юрист».

— А я когда-то усомнилась в его способностях читать. Боже, как стыдно…

Я открыла пачку сигарет. Последнее время я начала курить. У нас тут все курят. Сигарета лежала между пальцами, а зажигалка где-то в кармане. Тут дальше идут загруженные в разное время обновления. Он был ответственен за самые сложные, самые рискованные и кровавые операции. Самой популярной формулировкой задания было: «ликвидировать, уничтожить, обезвредить». На его счету такое количество трупов, что трудно посчитать сразу. Он убийца, спокойный и жестокий. Он ни разу не провалил ни одного задания, ни разу не упустил жертву. Нет один раз упустил… И эта жертва сидела сейчас с незажженной сигаретой, положив руки на клавиатуру.

Чтобы сделала глупая героиня фильма, которая узнав о том, что ее возлюбленный отправил на тот свет такое количество народа? Расплакалась или подумала «какой он крутой»? А я просто Наора, Наора Герус зажгла сигарету и втянула горький дым. Не мне судить его.

Через пять секунд закончиться загрузка… По экрану побежали кубики и линии, а потом выскочило сообщение: «Извините, данные были перемещены из-за смерти запрашиваемого объекта». И сигарета упала на пол. Кружка медленно наклонилась и, разливая горячий кофе прямо на линолеум, полетела вниз. Только запах кофе, дым умирающей сигареты, дрожание рук и воздух, пойманный, но не выпущенный, с горьким, приглушенным криком, летел между пересохших губ. Я не помню, как встала и тут же упала опять на стул.

Боже… Почему так дрожат руки… почему все тело, словно онемело… почему… Почему каждый вздох дается мне с таким усилием… Почему передо мной плывет экран компьютера, почему цвета сливаются в одну серость, почему... Почему он? Почему из миллионов людей на земле ушел именно он? Губы дрожали, каждый вздох давался с трудом. Я шагнула в кофейную лужу, взяла с полки нож для резки бумаги и с треском выставила лезвие. Слез нет. Я провела пальцем по его острию. Боли нет. Я вдавила его глубже. Боли нет. И слез тоже. Была кровь. Франс…И тогда я поняла, что я еще жива, а его больше нет. Губы дрожат… Черная Мадонна солгала. Я потеряла счет времени. Просто обои, просто стол, просто ноутбук, просто фото того на заставке того, кто больше никогда не придет… Ни… ко… гда… Я лежала на кровати и выла. Это трудно назвать плачем. Это был вой зверя… И не было рядом никого, кто бы мог утешить… Понять… Выслушать… В этот мир мы приходим в одиночестве и уходим из него такими же одинокими… Зубы стучали, а руки до боли сжимали подушку. Нет никого, кто бы помог пережить… Только темнота… Слушай же тьма… Слушай… Смотрите, люди на мониторы… Смейтесь… Смейтесь над чужим горем… Злорадствуйте… А мне все равно… Меня тошнило от запаха комнаты… Мне было душно… Меня тошнит от запаха сигарет… От запаха кофе… Франс…Я никогда не выпью кофе и не возьму в рот сигарету. Меня тошнит от этого мира… Франс…

— Я ненавижу вас всех… За то, что вы живы. Не-на-ви-жу! — голос был хриплым и резким.

Я закрыла глаза. Франс… Я просто хочу увидеть твои глаза… Франс… Просто увидеть… С заставки на мониторе на меня мой Франс… Я так и не сказал ему… Он так и не узнал, что я… люблю его… Люблю не как маленькая девочка…Люблю, как женщина… По-настоящему… Это не просто увлечение или влюбленность… Это желание быть с ним, простить все, понять все… Даже если он далеко… Даже если он с другой… Даже если это просто жалость… Забери и мою жизнь тоже. Забери…Где ты, Черная Мадонна?

— Герус, у меня возникают сомнения в вашей компетенции. — Мирьям поправила очки и посмотрела на меня «самым страшным из своих взглядов». Я молча смотрела в картинку окна. У нас, для психологического комфорта на окна наклеивают изображения улицы, небоскребов, автомагистралей, делают подсветку, имитирующую дневной свет. Так проще привыкнуть.

— Я бы вам порекомендовала быть более старательной. У меня есть для вас одно небольшое задание. — продолжила она. — Ты меня слушаешь? У тебя что, кто-то умер?

— Слушаю. — глухо ответила я. На картинке была изображена высотка, голубое небо, а в том месте, где было облако было немного оторвано. Кого они обманывают?

— Так вот слушай внимательно и попробуй что-то напутать. Вот карта. Вот здесь — она ткнула толстым пальцем в один из квадратов — здесь мы. Тебе нужно попасть сюда. Сначала налево, потом прямо, а потом два поворота направо. Запомнила?

— Да. — я смотрела сквозь карту, сквозь нее, сквозь окно и видела ночь, черноту и снег, кровь. Мне стало плохо. Я покачнулась. Слава Богу, эта курица не заметила.

— Тебе нужно принести оттуда дипломат с архивными документами. Мы восстанавливаем все события после землетрясения. Нам нужно точно знать, сколько еще существовала цивилизация, в часах, минутах, днях. Мы находим дневники, журналы, архивы, записки. Все это есть в музее. Ты, наверное, видела страницу из дневника, где написана легенда про Черную Мадонну?

— Слышала. — я вспомнила, как он мне читал его наизусть.

— Так вот, нас интересует один архив, который есть на заводе. Не в цехах. Запомни — не в цехах. В административном здании. Но туда можно пройти только через цеха. Путь через главный вход и проходную завален.

— А как он там очутился? Дипломат. — мне было абсолютно все равно, но мне хотелось потянуть время. Мероприятие нужно было обдумать, а голова думать не хотела.

— Мы возвращались из экспедиции, несли его собой, но потеряли, когда возникли… непредвиденные обстоятельства. — Мирьям словно вспомнила о корректности и не стала продолжать об «обстоятельствах», — Так вот, он либо здесь. Либо тут. Черный дипломат. Принеси его.

— А что если я откажусь? — теперь я поняла, о чем шла речь, когда решили собрать группу охотников и пойти туда. И когда Элис поругался с Мирьям. Теперь меня посылают туда одну на верную гибель. Повезло. Почему бы не испытать судьбу? Почему бы не поиграть с ней? Если я останусь, я задохнусь в четырех стенах. Если пойду — есть шанс встретиться с Ним пораньше.

— Это приказ. — и она улыбнулась. — В противном случае ты здесь долго не проживешь. Есть очень много способов наверняка избавиться от человека, а тут у тебя есть шанс. Может бог тебе поможет.

— Прощайте. — я развернулась и пошла к двери. Я выбрала.

— Ты постарайся и у тебя все получиться — ласковым голосом школьной учительницы сказала Мирьям, перед тем, как я хлопнула дверью.

— Я специально ее припугнула. Она по-моему очень испугалась. Вообще-то она какая-то потерянная. У нее никаких диагнозов нет. Шизофрения? Истеричность? Нужно потом ее послать на обследование. Если что — это будет еще одним поводом отделаться от нее. И все-таки она нас боиться. Я по ней вижу. — я слышала голос Мирьям за стеной, сидя в общей комнате.

(Мирьям, ты плохо разбираешься в людях.)

— А если она не пойдет? — спросила Роза. Ее голос я узнала сразу.

— А кто туда пойдет? Все рассчитано. Если не пойдет, а я в этом уверена почти на все сто процентов, рапорт в Центр и к чертовой матери отсюда. — голос Мирьям был радостным, очевидно от грядущей перспективы.

— А если пойдет? — Роза спрашивала очень осторожно.

— Никто никуда не пойдет. — отчеканила Мирьям. — Все уже рассчитано. Осталось вписать дату в один документик и все…

Ну, что ж Мирьям. Посмотрим, кто победит.

На улице было холоднее, чем я предполагала. Но холод извне ничто по сравнению с холодом внутри. Когда сердце бьется только потому, что хочет жить, а душа рвется наружу, и безумно хочет, чтобы ее отпустили вслед за другой душой. Снег под ногами рассыпался, а тьма казалась не такой уж и страшной. Это было полное безразличие, равнодушие, в душе, которая устала жить. Снег не падал, а черно-синее небо смотрело на меня тысячью звезд ясной ночи. Поворот, еще поворот, прямо. В руке, в кармане тяжесть пистолета и пачка сигарет. Зачем я их взяла? Пусть будут. А под курткой и футболкой на тонкой черной ленте покоится серебряный крест. В голенище сапога прячется нож, Его нож. Тьма сковала этот мир и сердце. Вот оно, очертания завода, на фоне мертвого неба. Я знала, что нужно искать вход через цех, но для этого нужно найти забор и дырку в нем, поскольку скалолазанием я никогда не занималась. Забор, забор, проволока наверху. Бррр… Боже… Я помню… Забор, фонарик, злыдня и он, с мечем. Такой размытый, как туманная дымка. Просто черный силуэт. Призрак. Я оглянулась, потому, что хотела бы вспомнить то ощущение защищенности и силы. Теперь он воспоминание. Он только мой. Он живет внутри меня до тех пор, пока живу я. Значит навсегда. Я улыбнулась, сквозь пелену слез. Спустя столько дней. Никого не было в округе, а чернота деревьев напоминала мне тот день. Я бы все отдала, чтобы снова вернуться в тот день и сделать так, чтобы мы никогда не встретились. Я бы просто жила. Он бы просто жил. И я бы никогда не встретила черноволосого человека со странными глазами, никогда не полюбила, и не оплакала. Я бездумно брела вдоль забора. Мне почему-то везло, я не встретила никого на пути к цели, которой не было. Но я представила, как принесу тот дипломат, как швырну его на стол, окровавленной рукой и удалюсь, посмотрев на всех безразличным взглядом. А потом хоть в ад. Хоть домой. Забор, забор, ты что — бесконечный? Пора бы хотя бы хоть маленькой дырочке появиться. Неужели тебя строили на века? Мне уже надоело гулять по морозу. Пора бы внутрь — согреться. Неее. Тут даже для меня узковато. Не полезу! Пройдем еще. Ух-ты! Кто ищет — тот всегда найдет! Прямо как по мне. Забор был выломан деревом, и я с легкостью перелезла и прыгнула вниз, в сугроб. Оставляя цепочку следов, я шла, грея руки в рукавах к административному зданию. Хоть в чем-то Мирьям была права — дверь была завалена. Придется искать другой вход. Цеха выглядели очень солидно и неприступно. Но дверь была рядом. Точнее ее отсутствие не исключало возможность пройти внутрь. Я, слушая свое сбивчивое дыхание и неритмичные шаги, шла по гулкому пустому зданию, наполненному различными громоздкими силуэтами. Какие-то станки, ржавчина, пыль. Мне стало еще холодней. И тут я услышала детский плач. Он был не призраком прошлого, не отголоском воспоминаний, а реальным, режущим и необычным в такой обстановке. Сразу появилось инстинктивное желание броситься на помощь страдающему ребенку, но я была очень осторожна. Плач становился все сильнее и сильнее. Кто-то плакал надрывно, жалобно, но мое сердце больше не трогали чужие слезы. Откуда здесь взялся ребенок? Я вытащила пистолет и пошла на звук. В углу, межу контейнерами жалась маленькая тень. Я выставила пистолет вперед. Тень внезапно прекратила плакать и рассмеялась, заливистым детским смехом, а потом стала подходить поближе. Мелкая серая тварь с детскими пропорциями осторожно шла ко мне и улыбалась. Ее бледные, светящиеся глаза были голодными. А из-за другого контейнера появилась еще одна тень, а за ней еще. Детский сад. Почему я не подумала о том, что у тварей может быть потомство. Они неторопливо, тихо хихикая, издавая почти человеческие звуки. Я твердо нажала на курок и выпустила пулю в их сгусток. Визг, стоны, крики. Еще пуля, еще… Они выли, а я, шатаясь от омерзения, развернулась и бросилась бежать. Тени, коридор, тьма, отблески, дыхание. Мне страшно, холодно и горько. Я бежала как во сне, снова коридор, снова дверь, на которую я бросилась всем телом. Она открылась. Тьма, комната, дверь. Дверь не открывается. Я тянула ручку, дергала, толкала. Я в отчаянии толкнула ее вбок, и она открылась. Я ее тут же закрыла. И сползла вниз. В висках стучало, в голове шумело. На дверь что-то навалилось, что-то ударило. Но дверь была железной и не поддавалась. Я оказалась в комнате без окон и ничего не видела. Я выругалась и попыталась открыть дверь, но тщетно. Тупик. Это конец.

— Уууу, зараза. — я взвыла от бессилия.

— Почему из всех людей, которых я представлял увидеть здесь, появилась именно ты. — голос был мрачным и глухим, но я его узнаю из тысячи.

— Ты… — я бессильно упала на пол и больше ничего не помню.

Я открыла глаза и почувствовала, что лежу на полу. Кто-то бережно гладит меня по голове. Я слышу шелест его дыхания.

— Ты мне снишься…

— В страшном сне. — мрачно заключил голос.

— Ты же умер… — я попыталась разглядеть его лицо.

— Как видишь.

— И что же ты тут делаешь? — ехидно поинтересовалась я.

— Отдыхаю, черт побери. Неужели не видно?

— Ты — придурок! Идиот! — я вскочила и ударила его. Я ударила его ногой, потом рукой.

— Успокойся. — он схватил мои руки и сжал их до боли. — Приди в себя, дурочка.

— Не вздумай меня оскорблять! — меня теперь просто колотило.

— Прости. — его голос прошелестел у моего уха.

— Нет, это ты прости… Я… погорячилась... Я… — мне было стыдно за свое поведение. Он отпустил мои руки.

Я приподнялась и обхватила его голову руками и прижала к своей груди. Он обхватил меня за талию. Я стояла на коленях и гладила его жесткие, длинные волосы и плакала. Я скользнула вниз и прижалась к его губам. Он прижал меня к себе. Это было просто невероятно. Он ответил на поцелуй, прижимая меня все сильнее и сильнее. Я чувствовала его ладонь, гладящую меня по спине, я чувствовала его губы, и мне хотелось умереть именно сейчас. Боже… Боже… Это счастье… это… Я счастлива… Счастлива в холодной, темной комнате, без надежды, без шансов выжить, с кучей тварей за дверью… Я просто счастлива… Господи… Я скользнула губами по его шее и ощутила неровность шрама. У меня прогнулись колени. Я просто падала в его руки… Он снял с меня куртку и расстегнул рубашку. Он резко отдернул ее на том плече, где все еще болел шрам. Он замер, а потом коснулся его губами. Я почувствовала дрожь. А он прижался к моей груди головой и прошептал:

— Прости… Прости пожалуйста… Франс…

Я рассеянно гладила его по голове и говорила и беззвучно плакала. Никогда не думала, что можно плакать от счастья. Я не могла оторвать свои руки, свои губы от него. Я впервые в жизни была по-настоящему счастлива. Спасибо… Спасибо… Господи… Я снова запустила руки в его волосы и в каждое движение я пыталась вложить всю свою нежность. Все, что я делала, казалось таким неуклюжим, таким неумелым. Он нежно гладил меня по спине. Сквозь тонкую рубашку я чувствую его тонкие пальцы. И мне все равно, есть у него другая или нет, мне все равно — любит он меня или нет. Он сейчас со мной. Только со мной. На миг или на целую вечность. Он — моя тьма. Я хочу видеть, гладить, целовать его глаза, его губы, его волосы, его руки. Мне все равно, чем все это закончиться. Даже если это мои последние минуты жизни я хочу провести их с ним.

Даже если он меня прогонит или ударит, я люблю его. Даже если он выберет не меня, я люблю его. Даже если он просто уйдет, раствориться как сон, я люблю его. Люблю.

— Я люблю тебя… — у меня не было голоса, чтобы это сказать.

— Глупая. — как эхо повторил он.

— А ты?.

— Еще тот дурак.

— А вдруг это всего лишь сон. — я закрыла глаза.

— Послушай. За шкафом есть дверь. Дверь ведет в комнату с одним единственным окном. От окна ведет карниз. Он не шире ладони, но ты сможешь пройти. Дойди до козырька, а оттуда спрыгни в сугроб.

— А дипломат?

— Его здесь больше нет. Его вообще больше нет. Я его уничтожил.

А теперь — иди. Не верь никому. Прощай, мой сон.

И снова тьма. Я лежала у двери. Прижимая одной рукой пистолет, а второй до боли его крест. Слез больше нет. Я встала. Все тело болело, не болело только сердце — его больше не было. Я встала, глотая слезы, прошла до упора к стене. Шкаф стоял на месте, и я толкнула его изо всех сил. Он упал, и я увидела запечатанную дверь. Я вынула нож и стала отковыривать наугад куски дерева, до тех пор, пока она не раскрылась. Следующая комната был светлей. Я посмотрела на свои изувеченные руки, на тупой нож, а потом снова надела на шею крест и одним ударом стула выбила раму и стекла. Они брызнули во все стороны, а я прикрывая лицо вылезла наружу. Ботинки мяли осколки стекла, куртка была нараспашку, но я шла, прижимаясь к стене по тонкому карнизу. Мне было не страшно. Я дошла до козырька и спрыгнула в сугроб. А потом, что есть силы, побежала по пустой улице. Слезы на глазах превращались в лед, а ветер рвал волосы. Я просто не могла думать. Я ненавижу этот мир за то, что он отнял у меня. Нужно сосредоточиться на чем-то. Просто не упасть. Просто идти дальше. Просто жить дальше, закрыв глаза. А чего я, собственно, бегу. Может, проще замерзнуть насмерть. Нет! Я должна закончить то, что я начала. С ним или без него.

Я ковыляла, цепляясь ботинками за наст. Интересно, что я скажу в центре. Интересно, что обо мне подумают. Мне плевать. Впервые в жизни мне плевать на то, что скажут. Что это было? Там в темноте… Он пришел, чтобы спасти мне жизнь. Это не мог быть плод моего больного воображения, потому, что о двери я не могла знать. Я бы осталась в темноте и в одиночестве. Умерла бы от голода и холода, запертая в кирпичной могиле. Я не знаю… Почему тогда я не ушла с ним? Почему он не взял меня с собою? Он спас мне жизнь второй раз. А я ничем не могла отблагодарить его. Как он не понимает, что я не хочу жить без него. Что весь мир не заменит мне даже одного его взгляда. Я бреду и не вижу куда. Ноги сами несут меня к спасительной теплоте и кружке кофе. Дверь открылась автоматически, после сканирования моей руки. В холе автоматически зажегся свет, я бросила куртку на пол. В центре было подозрительно тихо, и я пошла сразу на кухню. В полумраке я наткнулась на что-то большое. Наверное, это мешок с моими вещами. Меня выселяют, а может, посчитали убитой. Я толкнула его ногой и поняла, что это не мешок, а что-то странное. Оно охнуло… Хлопнув в ладоши, я зажгла свет. На полу в луже крови лежала Роза, в ее глазах был ужас, но она была еще жива. Она тихо простонала, и я увидела раскуроченный живот, внутренности на полу и поняла: она — не жилец.

— Мне больно… — прошептала, захлебываясь кровью, Роза.

— Я знаю. Но сейчас все пройдет. — мой голос был нежен и спокоен.

— Ты вылечишь меня? — в ее глазах блеснула надежда.

— Да. Попытаюсь. — голова лихорадочно соображала. Я могу дотащить ее до медпункта. Но что дальше? Вколю анальгетик. Что дальше? Буду ждать помощи. Что дальше? Я посмотрела на Розу. Но здесь что-то не так. Здесь опасно. Этот запах и это ощущение. Дверь была закрыта. Значит ЭТО вряд ли пришло снаружи. Тишина. Здесь опасно. Здесь очень опасно. Тащить Розу по всему коридору на руках, а потом на второй этаж было бы тяжело. И рискованно. Для меня. Я не знаю, что там меня ждет.

— Роза? — мой голос казался мне чужим. — Что здесь случилось?

— Убийца... Внезапно… Больно...  — в ее голосе слышались жалобные детские нотки, кровь текла по ее подбородку.

— Злыдня?

— Нет, — она булькнула и закатила глаза. Я прощупала пульс — она упорно не хотела умирать сразу и сама.

— Я помогу тебе…

— Спасибо...  — сказала она, не открывая глаз. Я вытащила пистолет и приставила к ее виску. Руки дрожали. В висках стучало: «не могу…не могу… не могу…». Это единственное, что я могла сделать. Это акт милосердия. Это то, чего я не сделала раньше в школе. Это то, чего не сделала старуха. Но я смогу. Стоит только нажать на курок и все. Каждая секунда жизни причиняет ей боль. Каждая секунда промедления причиняет боль мне. Давай, Наора, стреляй. Стреляй! Все. Курок показался мне очень тугим, а выстрел оглушающим. Я больше ничего не могла для нее сделать. По крайней мере, мне легче думать так. Я посмотрела — патронов больше не осталось. Я прошла дальше к кухне и налила себе кофе. Нужно успокоиться. Кто? Это кто-то из охотников. Мирьям, наверное, мертва, программисты мертвы, персонал мертв. Но мне их не жалко. Они это заслужили. А вот Розу было жалко. Она по сравнению с другими была самой человечной, но слишком слабой.

— Еще одна.

Я обернулась и увидела Робинзона. Он стоял заросший и грязный в дверном проеме. Внутри себя я услышала голос, который принадлежал не мне: «беги». Я смотрела на него, а он на меня. Потом он медленно, грузно шагнул мне навстречу и вытащил нож. Мясник. Я моментально сориентировалась и выплеснула в лицо ему кипяток из кружки. Он взвыл и выронил нож, пытаясь закрыть лицо руками. Я шагнула к нему, вытаскивая из голенища сапога памятный сувенир, от любимого. Мне было все равно. Я уже убила. Я уже убила человека. Я убийца. Такая же, как и Франс. Убивать трудно только впервые. Стоит убить раз, как внутри тебя срывается какой-то барьер. Я подошла и ударила. В живот, в грудь, в живот, в шею. Руки в крови, но это не моя кровь. У крови убитого такой пьянящий запах. Он мразь. Он достоин смерти. Я кромсала его, пока он не обмяк.

— Это моя расплата за мое желание. — он уже даже не хрипел, а сипел.

— Я отомстил…всем…

Я села рядом и разрыдалась, как девчонка, утирая кровавыми руками слезы. Я что-то переступила в себе, что-то поборола. Что — то во мне сломалось. И я не могу понять что. Я теперь такая же, как он. Я — убийца.

Немного придя в себя, я вымыла руки и лицо от крови. От слабости была сильная жажда, и я жадно пила воду прямо из автомата. Потом, взяв нож в руку, я осторожно пошла по коридору, включая свет. Я дошла до жилого сектора. Там была тишина. Я поднялась выше, туда, где были кабинеты. Кабинет Мирьям был закрыт, и я пошла в технический. Там лежал один из наших. Правда я так и не поняла кто, но это было не важно. Я посмотрела на панель и поняла, что генератор не работает, а то, что есть свет — это остатки резервного аккумулятора. Он был почти на исходе. Панель мерцала едва заметным светом в режиме экономии энергии. Хоть что-то умное сделал Мирьям — выписала резервный источник энергии, но его хватает совсем ненадолго. Очевидно, ей надоело, что из-за перенапряжения или по каким либо другим причинам во всем центре гаснет свет, и пока его налаживают, мы все живем как кроты. Аварийка работала от него. Я знала, что здесь есть база данных всех разговоров по внутренней связи, но у меня к ней нет доступа. Это хоть как-то бы прояснило ситуацию. Хорошо, попробуем по-другому. На столе лежал наушник одного из техников. Там была функция прокрутки последнего разговора. Я надела его и включила. Я слышала голос Мирьям. Она что-то говорит про аккумулятор и про резервное питание. Какая-то поломка. Я ничего не понимаю. Они куда-то собираются идти. За какой-то деталью. Они берут с собой Джину. По крайней мере, они живы. Хотя… Надеюсь на это. Дожили… Я хочу увидеть Мирьям. Ну, хоть кого-то. И тут странное чувство опасности. Я чувствую его всем телом. По спине пробегает холодная волна, а все чувства обостряются. Нужно уходить. Я не знаю почему. Но нужно уходить. Я бегу по коридору, вниз… Нет… сюда нельзя… Налево. Я выхожу. Коридор. Я беру куртку с пола, на ходу одевая ее. Я верю в предчувствия. Теперь верю. Я открываю дверь, и холодный воздух заставляет мое тело сжаться. Нужно идти. Уходи! Быстро! Я как зверь. Метнулась не прямо, а за угол здания. Я бежала, туда, куда, мне говорил внутренний голос. Нужно было взять пистолет. Он должен был лежать на пункте охраны. Почему я сначала делаю, а потом думаю? Нужно остановиться и отдышаться. Я уже далеко. Кирпичные стены впереди. Я чувствовала, как волна беспокойства проходит по всему телу. Я оглядывалась по сторонам. Я пыталась дышать глубоко-глубоко, а морозный воздух с болью вырвался в легкие. И тут я увидела женщину, идущую легкой походкой по моим следам. Я сделала шаг назад, но потом поняла, что это Джин. Я хотела было броситься к ней, но что-то меня удержало. Она неспешно подошла ко мне и, улыбнувшись, сказала:

— Почему ты убегаешь от меня?

— Я немного заблудилась. И испугалась. — сказала я, чувствуя, что все плохое уже позади. По крайней мере, так и должно было быть. — Меня послали на завод за дипломатом.

— Не может быть! Надеюсь, у тебя хватило ума туда не идти?

— Я уже возвращалась.

— Франс всегда говорил, что ты везучая. — она улыбнулась.

При упоминании этого имени все внутри меня перевернулось. Но меня не покидало ощущение напряженности.

— Проводи меня Мирьям и Роза наверное меня заждались.

— Я недавно вернулась и еще не была там. У нас сломался генератор, и мы перешли на резервное освещение. А еще пропала связь. А потом Мирьям сказала, что есть еще один пункт связи и попросила проводить. Она уже ждет тебя в Центре. Они с Розой сейчас сидят и перемывают тебе косточки, как обычно, я их видела двадцать минут назад, — она посмотрела мне в глаза.

— Если так, то все в порядке. — сказала я непринужденно. В рукаве у меня был нож, и я сжала его рукоять. Его лезвие нагрелось и приятно скользило по тыльной стороне руки.

— А где дипломат? — спросила Джин.

— Это уже не важно. Мертвым он все равно не понадобиться. — просто сказала я.

Она скользнула по мне заинтересованным взглядом, а потом улыбнулась. Гадко-гадко.

— Значит, ты все знаешь. Так даже проще. — Она почесала тонкий шрам на щеке. — Ну что ж, тогда не стоит размениваться на любезности и лишние объяснения. Это была просто расплата за мое желание. Желание жить. В каменном саркофаге, четыре дня. Сходишь с ума от темноты и голода. А за дверью рыщут злыдни. Голодные и безжалостные. И тут только один выбор — смерть. Долгая или быстрая. Но это уже не имеет значения.

— Ты права. Это ни к чему. Но все-таки кое-какие ответы я должна узнать. — мои губы обветрились, поэтому каждое слово давалось мне с трудом.

— Ты слишком много говоришь. Я хотела выстрелить тебе в спину, но потом поняла, что мне этого будет мало. Ты попыталась забрать то, что принадлежит мне. Я такое не прощаю. — она выставила пистолет. Его черное дуло смотрело на меня.

— Почему ты молчишь? — глаза Джины были совершенно спокойными. Она облизала губы и приставила пистолет к моему лбу. Я не сопротивлялась. Я знала, что это бессмысленно.

— Стреляй. — твердо сказала я. Впервые в своем голосе я слышала такие жесткие, уверенные ноты. Это был голос другого человека. Но это ничего не меняло. Смерть всегда ходила рядом, а теперь смотрит из черного дула. — Только…

— Тьфу ты, опять условия… — противница неприлично выругалась, — Что еще?

Она заметно нервничала, то и дело переводила взгляд с пистолета на меня, как будто боялась, что я выбью его из рук, как в фильме. Нет… Это будет лишь жалкой и смешной попыткой, которая вряд ли кончиться удачей. Нож тоже бессилен. Не показывай свою слабость. Будь гордой. Нужно быть гордой. До конца.

— То, что ты мне говорила — это правда? Правда ему было все равно, выживу я или нет? — мой голос чуть не дрогнул, не от страха — от горечи. Она была слишком напряжена, чтобы заметить это.

— Да, если тебя это так волнует. Ему на тебя наплевать. Это уже не имеет значение. — и она задумалась. И тут я увидела. Каким-то невероятным, непостижимым образом. Я увидела все, как бы со стороны. Он несет на руках мое тело, а из раны на пол крупными каплями льется кровь. Его рубашка в крови, его руки в крови. Он бережно кладет меня на операционный стол, и рыжеволосая женщина срезает с меня кусками куртку с того места, где зияет кровавая рана.

— Много крови. Слишком много. Что-то не так? — спросил он.

— Еще не знаю… — сказала она, пинцетом приподнимая лоскут куртки. — Ты запросто мог девочку инвалидом оставить…

Он тяжело упал на диван. Тишина.

— Сейчас простерилизую и буду зашивать... Глубоко, черт побери, слишком глубоко. — она склонилась над моим телом.

— О, Господи. — он побледнел.

— Ладно, очухается. Ты лучше подумай что им сказать, чтобы они ее забрали сейчас…А не то какая разница, что я тут с ней вожусь?.. Кстати, если все пойдет как надо, ее надо будет напичкать снотворным, а то вдруг ненароком в вертолете придет в себя… Ты сильно рискуешь, Франс, очень сильно… Они могут не поверить…

Он долго смотрит на свои руки, переводит взгляд на пол. Он прячет лицо в окровавленных ладонях, а потом вздрагивает.

— Почему он вздрогнул тогда, когда ты зашивала мне рану? — спросила я спокойно.

— Ты произнесла его имя… — мгновенно ответила она. — Откуда ты это знаешь?

— Это уже не имеет значение. — я закрыла глаза.

— Ты знаешь, именно тогда я поняла, что ненавижу тебя! — эти слова она почти прокричала, и нажала курок.

Щелчок и тишина. Я горько улыбнулась. Я поняла одну страшную истину. Истина приходит с последним вздохом, как некоторая компенсация за страдания. Я поняла все. Я поняла, что неведомая сила хранит мою жизнь не просто так. Я поняла суть моего желания и его последствия. Чудом прошедшая анкета, мое зачисление в стройные ряды доблестных колонизаторов темной стороны, чудесные спасения в безвыходных ситуациях и самое главное…

— Закончились патроны… — выдохнула она, — ты невезучая. Не смейся. Тебе же хуже. Вместо легкой смерти тебе придется помучаться.

И тогда она бросила пистолет в снег и ловко выхвалила нож. И словно в замедленной съемке я видела, как он летит к моему сердцу, и как его поглощает тьма.

Между нами стоял он. В черном расстегнутом кашемировом пальто с рукавами три четверти, из его рта валил пар. Он стоял ко мне вполоборота, и его длинные волосы были собраны в хвост. Только некоторые пряди свободно падали на лицо. Он был бледен и тяжело дышал.

Он резко повернулся ко мне спиной и на снег упал нож. Я стояла, прислонившись к холодной стене, и не могла пошевелиться. Он упал на колени, подхватив ее оседающее тело. Я не могла понять, что там произошло. Я слышала лишь тихий женский голос:

— Ну, вот и все… Ты сделал свой выбор... Я… я… люблю тебя... .

Скажи… скажи, что ты меня любишь… Такая любовь заслуживает взаимности… Ты ведь любишь?

— Да. — его голос был тих.

— Наклонись… — прошептала она, и его голова склонилась над ней.

Потом он встал. И на снегу в темном кровавом пятне, раскинув руки, лежала Джин. Она была так же красива, как и при жизни: снежинки, падали на ее темные локоны, а глаза были полуоткрыты, только поразительная бледность лица и неестественно запрокинутая голова выдавали присутствие смерти. Он встал ко мне спиной, и я не могла разглядеть его лица, чтобы понять, что он сейчас чувствует. Но можно было предположить.

— Пойдем. — сказал он не глядя на меня.

Я не шелохнулась. Он сделал несколько шагов вперед.

— Я не собираюсь повышать голос. Пойдем! — он остановился.

На его черное пальто ложилась снежинки. Он встряхнул головой, и устало сказал:

— Не упрямься. Ты же не хочешь тут оставаться?

— Хочу. — спокойно произнесла я. — Если ты ее так любишь, почему ты выбрал меня?

— Ты просто ничего не понимаешь! — он повернулся ко мне. Он с трудом сдерживал себя.

— Нет, это ты не понимаешь! — Я наклонилась за пистолетом. Он напряженно смотрел на меня. Я приставила его к виску. Рука не дрожала.

— Избавь меня от этой комедии. Не нужно пустых демонстраций. Он не заряжен. — он смотрел на меня холодным ничего не выражающим взглядом. Я молчала.

— Не понимаю, чего ты хочешь эти добиться? — он начинал заметно нервничать.

— Дело в том, что это моя вина, что тебе пришлось из нас двоих выбрать меня.

— Что ты…

— Молчи и слушай. Я загадала желание. Желание просто: «я хочу быть с ним всегда, я хочу жить с ним единой судьбой, и чтобы ничто не стояло на нашем пути». Именно так в тот злосчастный день я сказала ей — Черной Мадонне. Пойми Франс, жалость и любовь — это две разные вещи. Я приняла одно за другое. Мне не нужна твоя жалость!!! Понял!!! Не нужна! Ты поступил, как тебе велел долг — защитил слабого. Я была твоей расплатой… Я не хочу, чтобы ты жалел о своем выборе, а ты пожалеешь. Придет время — пожалеешь. Смотри, каково мое желание. — Я улыбнулась, глядя ему в глаза, и нажала на курок. Я опомнилась, лежа на снегу. Я видела звездное небо и чувствовала невероятную тяжесть, а он лежал, сверху прижимая к земле мою руку с пистолетом.

— Зря ты помешал. Неужели ты не понял? Ничего бы не произошло. Осечка… Еще осечка… Это все не случайно. Мы связаны по собственной воле или против нее, как тебе угодно. Пока жив ты — жива я. И наоборот. Если мы умрем, то только вместе, одновременно. Когда два сердца остановятся враз. — сказала я поднимаясь и отряхиваясь. — И я хочу освободить тебя от этой связи, но никак не могу это сделать. — после этих слов я получила вторую в жизни пощечину. Он молча сжал кулаки.

— Неужели тебе приятно делать мне больно! Неужели тебе не понятно, почему я так поступил? — он дотронулся до своей переносицы и зажмурился. — Если ты такая дура, то тебе не понять. — сказал он резко. — Какого черта заставлять меня страдать, размахивая незаряженным пистолетом?

— А я как же я что-то пойму, если ты такой гордый и упрямый! Почему ты так испугался, ведь он — не заряжен? — я выстрелила в стену, оставив небольшую дырку в кирпичной кладке и, швырнула пистолет на землю.

Он молча ударил меня по лицу. Боли не было. Только звенящая тишина. Я закачалась, но не упала. Сознание чуть не покинуло меня. Кровь во рту, кровь на губах.

— Вот она какая — твоя жалость. — сказала я сплевывая кровь на снег, — В этот раз было не так больно, как в предыдущий. Наверное привыкаю. — мне не было обидно или больно. Мне было приятно мучить его…

Он остолбенел. Страшная бледность покрыла его лицо. И он сказал:

— Прости меня… Я не сдержался… Я не знал, что пистолет…

— Бог простит. — мой голос был ровным и спокойным.

— Я больше никогда не подниму на тебя руку. — проговорил он.

— Нет, поднимешь. Ударил один раз — ударишь и второй раз, а за ним третий и четвертый. А потом каждый раз, когда тебе что-то не понравиться. Я не хочу всю жизнь прожить, пригибаясь, видя поднятую руку. Может, в следующий раз ты меня ногой пнешь? Чтобы больнее. С размаху. А потом пожалеешь. — горько усмехнулась я, наслаждаясь его болью.

— Прости, Наора... Пожалуйста, прости… — он встал на колени. Меня ничуть не тронул подобный жест с его стороны.

— Вставай, не унижайся… — сказала я разворачиваясь.

— Я ударил тебя потому, что не мог смотреть, как единственная женщина, которая мне нужна в этом мире, в истерике собиралась пустить себе пулю в голову на моих глазах. — проговорил он, тихо.

— Я тебе не верю. Только что ты признавался в любви другой… Хотя… Даже если это так — это ничего не меняет. Ты меня не понимаешь. Ты не просто не можешь понять. Самое страшное, что ты не хочешь понимать. Я говорю, а ты не слышишь. Или слышишь только то, что хочешь услышать. Я так больше не могу. Я для тебя, ребенок, игрушка, зверюшка, которую ты не воспринимаешь в серьез. Это мое мнение.

— У меня на этот счет совсем другое мнение.

— Оставь его при себе. Прощай.

И я медленно пошла. Снег падал на мое лицо и таял от жара моего гнева, ненависти и стыда. Мне почему-то было стыдно перед собой. Ненавидела я себя. Себя, за то, что я отомстила, так больно и страшно ни сколько ему, а себе. Но я упорно шла, без дороги и без пути.

— Прощай. — сказал он. — Если ты так решила, то прощай. Я не стану, как ты говоришь «унижаться». Если ты права, то значит, наши шансы умереть одновременно резко уменьшаются, когда мы далеко друг от друга.

И мы разошлись в разные стороны огромного темного мира. Он шел к своему одиночеству, я шла навстречу тьме. Я сама себе испортила жизнь. Я сама себе придумала его, и сама себе придумала любовь. И теперь никак не могу выбраться из заколдованного круга, который сама себе и очертила. Он ударил меня… Неважно, что это он сделал после того, как я хотел на его глазах застрелиться. Это уже не важно. А мне просто хотелось выместить на ком-то свою злобу и ненависть. Я отомстила за его показное равнодушие, за каждое несказанное слово любви, за то, что он заставлял меня страдать. Нет… Это уже не важно… Важно то, что ни он, ни я не знаем, чего хотим. Ни от жизни, ни друг от друга… Если честно, то будь он хоть чуть-чуть настойчивей, то я, возможно, передумала бы. Простила. Забыла. Забыла, каким он был жалким, когда стоял на коленях и просил прощения. Я не думала, что он тоже может быть слабым. Я не думала, что он так легко меня отпустит. Я хотела… Я хотела… чтобы он схватил меня за руку, прижал к себе и сказал, что я теперь никуда от него не денусь. Я теперь точно знала, что сказала ему Джин и эти слова вертелись у меня на языке: «Спасибо за ложь». Я произнесла их шепотом, только для того, чтобы попробовать на вкус: «Спасибо за ложь». Спасибо тебе, Наора, за ложь. За свою проклятую жизнь благодари себя сама.

Мне холодно. Мои пальцы потеряли чувствительность, но я нащупала застежку меховом воротнике, и застегнула ее. Без разницы замерзну я или нет. Мне некуда идти. Не имеет значение, что я готова вернуться и броситься к нему. Не имеет значения, что я погорячилась…Я знаю, что я тоже была не права. Но я гордая. В этот раз я не пойду против гордости. Я стала старше. Я уже не та испуганная девочка, готовая тут же забыть обо всем и простить.

И как все-таки здесь красиво. Белый рой снежинок, черные дома, и темно синее небо на горизонте. Странный танец на руинах… Снежинки… Снежинки… Снежинки… Я уже давно никуда не иду, я стою посреди улицы и смотрю, как из черноты небес рождается снежный вальс. Мне уже не холодно, а как-то тепло и спокойно. Чувствую, как кружиться голова... Мне кажется, что я падаю на мягкую постель, а метель поет нежным голосом песню зимы. Мне уже не холодно. Я просто устала… Сильно устала… И очень хочется спать… Сон приходит незаметно. Я вижу ее глаза. Предо мной стоит Черная Мадонна. Ее губы повторяют мое имя, а я внимаю ее словам. Она говорит о расплате. За каждое желание приходиться платить свою цену. Что каждый, кто хоть раз что-то просил должен был расплатиться за это потом. И я спросила, какова моя расплата? Какова цена несбывшегося желания? И она ответила:

— Жизнь. Я заберу ее, потому, что ты — не ценишь ее. Я заберу ее. — она грустно улыбнулась, — Желание не сбылось. Ты сама этого не захотела, потому что не смогла простить другому слабости, хотя он часто прощал их тебе. Ты сама не захотела этого, потому, что решила поиграть с его чувствами. Тебе доставляло удовольствие смотреть на его мучения, но маску мученицы одела на себя ты. Если ты еще сомневаешься, то я тебе скажу — ты стала другой. Злой, черствой и жестокой. Мне нравилась та девочка, которая загадала самое лучшее на свете желание — быть вместе с любимым человеком, без каких либо условий, без каких либо преград. Та, которая шла к своей цели и плакала, если что-то не получалось… Мне она нравилась. Он любил ее.

Я смотрела на нее и не могла оторвать глаз. Я ничего не могла изменить, ничего. Да, я стала другой. Губы мои дрожали от бессилия.

— Ты сама свела нас! Если бы ты не потребовала от него такой расплаты я была бы давно мертва! Ты сама решила все за нас! Почему?

— Судьба повторяется. И я ничего не могу с этим поделать. Мне это неподвластно. Значит, пусть все будет так, как и должно было быть изначально. Я заберу то, чем ты больше всего дорожишь.

— Зачем тебе моя жизнь?

— Почему ты решила, что речь идет о твоей жизни? — она смотрела на меня пристально. — Я заберу его жизнь.

И слабость пришла в мое тело. Я поняла, что не смогу без него. Я люблю его больше своей жизни… Я готова умереть вместо него. Я хотела крикнуть ей это, но мой голос отказался повиноваться мне. Я рвала когтями в кровь горло, чтобы выдавить хотя бы один звук. Я чувствовала, как силы покидают меня. Я упала и билась в истерике.

— Нет… нет… нет… умоляю… не надо… я готова сделать все что угодно… Только не это…Умоляяяяяю…

— Тогда вернись к нему. — сказала она коротко. — Это твоя расплата… Больше я тебя не потревожу. Я выполнила твое желание. Прощай навсегда. И она исчезла.

Я приоткрыла глаза и почувствовала, что полулежу в тепле и темноте и чувствую губами ободок кружки. Кто-то настойчиво пытается влить ее содержимое мне в рот. Оно горячее и приторное. Фу!

— Я, конечно, все понимаю, но лекарство нужно выпить… Проснись… Черт… да проснись ты уже и пей. А потом спи, сколько влезет...  — Мне держат голову и пытаются разжать зубы. Бе! Я сделала первый глоток и проснулась окончательно… Я находилась в знакомой мне башне. Я узнавала ее зарешеченное окно, горы хлама и одеяло, в которое я была закутана.

— Господи, какая гадость! — всхлипнула я, все еще ощущая на языке мерзкий привкус лимона. — А еще и горячее…

Кружка исчезла. А потом вернулась.

— Нормальное. Пей уже. — на моей кровати, сидел собственной персоной Франсуа Элис. На нем был черный свитер и черные штаны, а волосы, цвета воронова крыла, свободно лежали на плечах. На треугольном лице горели желтые, самые красивые на свете глаза. Одной рукой он пытался влить мне содержимое кружки, а другой придерживал, чтобы я не вырывалась.

— Пей. — сказал он твердо.

— Хорошо… Можно я сама… — голос мой был хриплый и тихий.

Он аккуратно вложил кружку мне в руки. Я сделала над собой усилие и выпила до дна.

— Я сейчас умру. — прохныкала я, отдавая кружку.

— Размечталась — он поставил ее на пол.

— Ну, ведь оно же гадостное. Есть что-то запить. — я скинула с себя одеяло.

— Запивать нельзя. — он посмотрел на меня и накинул одеяло обратно. Он разулся и лег поверх его рядом со мной.

— Ты заразишься, — сказала я, шмыгая носом. Кажется ко всему комплекту у меня еще и насморк.

— У меня иммунитет. — сказал он глядя в потолок.

— Франс… я… это… вчера вела себя… как... дура... я… — мне было неловко и голос в добавок ко всему срывался в противный сип.

— Это мягко сказано — вчера. Три дня назад...

— Сколько?!! — я резко дернулась.

— Тише, не дергайся… Три дня назад. За эти три дня я успел сходить в Аванпост, обнаружить, что кто-то не закрыл дверь… — он посмотрел на меня, и я увидела небольшую царапину на его скуле.

— Во первых у меня не было ключа, а во вторых — это последнее, о чем я думала, тогда. — прошептала я, чтобы на напрягать голосовые связки. Я прекрасно знала, что он все слышит. Слух у него отменный.

— Но это полбеды. Там была парочка незваных гостей, пять трупов, причем один из них, в столовой выглядел так, как будто над ним поработал мясник-недоучка…

Я вздрогнула, вспоминая тот день. Я старалась забыть… а тут он напомнил и та кровавая картина снова встала перед глазами.

— Там царит такой беспорядок — не перелезешь. Мне пришлось уничтожить всю информацию об исследованиях достаточно радикальным способом.

— Ты раскурочил всю технику, что там нашел. — мрачно закончила я. — Там же был мой ноут, а на нем куча полезной информации по учебе.

— Я куплю тебе новый. — сказал он, зевая.

— Последней модели. — обижено сказала я. — И курсовую мне сделаешь…

— Ноутбук — любой. На выбор. А курсовую — и не мечтай!

— Это значит... что... мы… вернемся... вместе. — начала я, боясь спугнуть эту прекрасную идею.

— Это значит, что пора спать… А завтра все решим. — сказал он поворачиваясь ко мне.

— А поцелуй на ночь? — кокетливо попросила я.

— Не заслужила. Хотя, авансом, в щеку... Фе! Ты права. Лекарство — гадость!

* * *

— Понимаете, я не критик. Мне трудно сказать будут ли это публиковать. Стиль достаточно примитивный, но рассказ красивый. — девушка перебирала в руках тонкие листы бумаги. — Тут немного.

— Бред. Это вложите в историю болезни. — сказал седой мужчина.

— А у девочки есть талант. Она бы могла много бы достичь, если бы не… Мне тут много моментов понравилось.

— Мисс Хармони, мне, конечно, интересно было бы почитать, но я в совсем жизни начитался такого! — Он скрестил руки на груди.

— Тогда можно, я заберу их себе? — робко спросила девушка, прижимая листы к груди.

— Берите, мне то что. Или в мусор…

Она шла по коридору, неся их бережно, словно ребенка. Это все, что осталось от грустной девочки, ее подопечной. Кто знал, что не разговорчивая и печальная девушка пишет это все по ночам? Теперь я точно знаю, что случилось с ней. Я знаю, что в минуту самого крайнего отчаяния, один раз в жизни приходит Черная Мадонна и выполняет самое заветное желание, но цена такого желания велика, но оно обязательно сбудется. Оно сбылось. Вчера, в 7.46 девушка умерла. Она не плакала, а лишь улыбалась, словно ждала чуда. Она не улыбалась до этого ни разу с тех пор как она, попала сюда во второй раз. Впервые с ранением, а потом с нервным срывом. Ее привезли на вертолете, апатичную и равнодушную. Никто не мог назвать причину, но теперь я все понимаю. Я нашла в базе данных два имени и фамилии. Он погиб. А она не смогла это пережить.

Наверное, если бы у меня была такая любовь, я бы тоже не смогла жить без него… Я слышала последние слова, обращенные явно не ко мне — «ты не пришел…».

Вот я снова и снова жадно пробегаю глазами строчки и понимаю, что у меня в жизни такого не было и не будет. И вдруг к горлу подступил ком, и слезы застыли в глазах. Я бы все отдала, чтобы быть на ее месте. Эта любовь стоила смерти. А у книги, как она и написала, пусть будет счастливый конец. Слезы текли по лицу. Я сняла очки и положила их на стол. Я словно грезила наяву. И тут ко мне явилась женщина со странными глазами, которую я никогда раньше не видела. Она коснулась меня своей узкой рукой и тихо спросила:

— Чего ты желаешь?

— Я знаю, что за каждым желанием следует расплата.

— Желание того стоит.

— А что если я пожелаю, чтобы все было как в книге? Что мне придется сделать взамен?

— Ничего. Я никогда к тебе не приду. Ты будешь мучиться от того, что не попросила ничего для себя. Вот твоя расплата.

Я кивнула.

Она улыбнулась. Нежно, по-матерински и сказала:

— Да исполнится желаемое…

Я проснулась и проснулась и не могла понять сон это или явь. Сон был настолько реальным, что мне стало страшно. Было темно и в сумеречном небе, в проеме окна плыли в лунном свете облака. Мне снилась больница, яркий свет ламп, девушка, которая была моим врачом. Мне снилось, что я сошла с ума. Мне снились белые стены, часы одиночества и молчания. А еще смерть. Я высвободила руку из-под одеяла, и провела по лицу. Меня еще немного колотило, остатки сна стояли перед глазами. Смерть, как будто наяву. Где я? Кто я? Почему вокруг так темно? Я резко села. Из-под одеяла рядом вылезло нечто, и я увидела темный силуэт с едва горящими желтыми глазами.

— Мама! — взвизгнула я и поползла по кровати вверх, отталкиваясь ногами.

— Если ты каждый раз так будешь радостно реагировать на мое появление, то чувствую, что нам придется спать отдельно. — мрачно заключил силуэт, садясь на кровать, прикоснувшись рукой к своему лицу.

— Кто ты?

— Приехали. — мрачно заключило, оно откинула волосы назад.

— Ффранс? — робко, словно не веря самой себе, спросила я.

— А ты догадливая. — с издевкой сказал он.

И тут к глазами подступили слезы. Я все вспомнила. Это был сон, дурной сон. На самом деле все хорошо. Он рядом. Губы задрожали. Боже, какая я нервная стала последнее время. Постоянно плачу. Но я не могла себя контролировать. Я всхлипнула.

— Ты плачешь?

— Не… плачу…

Он, подвинулся ближе и обнял меня. Я легла ему на грудь, потершись щекой о его мягкий свитер. А потом обняла его за талию.

— Мне приснилось… Что-то очень гадкое… и страшное. — я сжалась при мысли о том, что это могло быть правдой.

— Мне тоже. — ответил он, гладя меня по голове. — но это просто сон. Глупый сон, который скоро пройдет.

— Что случилось? Мне кажется, что я спала вечность. Я помню… дипломат… закрытую дверь… Тебя, хотя это был не ты. Как больно вспоминать.

— А ты не вспоминай. — мягко сказал он. — Я проснулся чуть раньше тебя. Я тоже видел странный сон. Он тоже был похож на правду. Но это всего — лишь сон. И он уже закончился. Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо. Нет насморка и голос стал прежним. Прямо чудо исцеления. Франс… А у тебя не бывает такого, что тебе кажется, что когда-то давным давно ты видел и чувствовал что-то, что чувствуешь сейчас?

— Де жа вю. — я чувствовала его дыхание у себя в волосах. — Бывает.

— Мне почему — то кажется, что когда-то я тоже лежала в такой же башне. Я помню боль и одиночество. Кашель. Может совпадение?

— Может.

— Я тебе хочу сегодня кое-что показать. Пойдешь со мной? — спросил он.

— Сейчас?

— Почему бы и нет?

— Пошли! — я расцепила руки у него за спиной.

— Подожди. Посиди так еще. Просто помолчи. Я так долго боролся сам с собой. Я так долго чего-то искал. Я так долго чего-то ждал. И когда, наконец, я все понял, я чуть все не потерял. — он прижал меня к себе, так, что у меня перехватило дыханье.

— Я много потерял, но по сравнению с тем, что могло случиться, это просто ничто.

Ну, признается он или нет? Нет. Не признается. Он не такой человек. Он будет молчать до последнего.

— Знаешь, чего я боюсь в этой жизни? — сказал он шепотом и голос его дрогнул.

— Знаю. Я боюсь того же самого.

Мы шли по заснеженной улице. Но тьма больше не страшила меня. Мы шли по миру, где было полно опасности, но опасности я уже не боялась.

Он шел рядом, словно мы идем не по мертвому городу, кишащему всякой пакостью, а по городскому парку.

— Знаешь, какой сегодня день? — спросил он, глядя на меня.

— День твоего рождения? — неуверенно спросила я пытаясь вспомнить его биографию.

— Сегодня Рождество.

— Католическое или православное?

— Не важно. Главное, что сегодня Рождество. — он поднял голову и посмотрел на звезды. — И главный подарок, который я хотел получить, я уже получил.

— Я тоже. Поэтому на это Рождество обойдемся без подарков. — внутри меня была уверенность и спокойствие, а еще счастье, которое переполняло через край.

— Вот. — он поднял руку в перчатке и показал на полуразрушенное здание. — Пришли.

Под очертаниями темного неба, я увидела крест, чуть припорошенный снегом. Собор.

— А там безопасно?

— Сейчас проверю. Жди. — сказал он и посмотрел на меня серьезно. А потом улыбнулся. — Подожди здесь, Нао, я посмотрю.

— Нет, — я уцепилась ему за руку. — Я с тобой.

Он вытащил меч и сталь сверкнула в отблеске луны. Я почувствовала себя в безопасности. С ним, я бы пошла и на смерть.

— Хорошо, пошли. — и мы вошли внутрь. Высокие окна, разбитые скамьи, алтарь и крест. Все было в снегу, частично не хватало крыши.

— Когда-то люди молились тут. Даже после катастрофы они приходили сюда и искали Бога. И Бог их услышал.

— Неужели?

— Да, Нао. — он помолчал. Земля вращается. Она продолжает вращаться, но цикл ее вращения сбился. Скоро там, где свет — будет тьма… Очень скоро. Но мы этого уже не увидим. Поэтому я уничтожил всю информацию, я не хочу, чтобы об этом знали. Я не хочу, чтобы история повторилась. Весь центр знал об этом. Это было последнее научное открытие.

— А может они успели…

— Нет. Связь была выведена из строя сразу же. Мною.

Мы помолчали.

— Можно я кое-что сделаю? — спросила я снимая с шеи его нательный крест.

— Да.

Я подошла к заснеженному алтарю и положила его. Черная тесьма змеей легла на белое покрывало, камень сверкнул. Или это слезы. Он больше не нужен нам. Нас хранит другая сила. Хорошо это или плохо — не знаю. На фрески, под лунной дорожкой, я увидела лицо, темное, от времени. Лицо женщины. Теперь я все поняла.

— Спасибо. — прошептала я ей.

— Пошли, Наора Элис. — сказал он улыбаясь.

— Я…а…я…

— Что? Впервые не знаешь, что сказать? — он засмеялся.

— Слушай, а все твои… ну как бы это помягче сказать… особенности передаются по наследству? — осторожно спросила я.

Он поднял брови и, сдерживая смех, сказал:

— У нас будет возможность это проверить.