– Извините за самовольное вторжение, – стоя в дверном проёме, начал Феофан, – но ваше начальство, – он, молитвенно сложив руки, поднял глаза вверх, – слёзно просило меня во что бы то ни стало найти вас и напомнить, что вы, уходя в отпуск, обещали и загранпаспорт сделать, и до конца отпуска за границу съездить. Узнать, как ваш друг там поживает. Не скучает ли он по старым знакомым? Не нужно ли ему чего? Может, он нуждается в моральной поддержке? Всё-таки заграница есть заграница! Не равнять с родиной. Тем более что ему и здесь, как я понял ваше начальство, все дороги были открыты. На всё про всё он даёт вам месяц или два, по желанию, дополнительно.
– Да проходите вы! Садитесь! – оттаивая от слов Феофана, пригласил его в дом Иван Иванович. – Давно знакомы. К чему церемонии? А вы, случайно, не спросили, деньги на это «всё про всё» он даёт? Я всего лишь простой бюджетный служащий. Живу на зарплату. А когда зарплаты нет, на то, что его величество случай, если вспомнит обо мне, пошлёт.
– Ну, в этот раз его величество случай вам послал хорошо! – воскликнул Феофан. – И дорогу туда и обратно ваш шеф оплачивает, и я, чтобы вам в поездке скучно не было, немного забугорной макулатуры привёз. Вот, пожалуйста, с вашего позволения, – положил Феофан несколько пачек зелени на стол. – Не откажите в любезности, примите скромный презент от лица бесконечно благодарных вам почитателей вашего таланта.
– Каких ещё почитателей? Какого таланта? – недоуменно спросил Иван Иванович.
– Вашего, любезный, вашего! Помните картину, которую я у вас купил? Вы потом просили её вернуть. За деньги, разумеется. И деньги предлагали вдвойне против заплаченных. А я не соглашался. Вы думаете, спроста? Я это предвидел. У меня нюх. Я знал, что так будет. Всё вышло по-моему. Так вот, поздравляю! На вас начался спрос.
– Какой ещё спрос?
– Обыкновенный! Друг миллионера, купившего потом у меня картину, между нами говоря, практически этюд, на званом вечере впал от этого этюда в восхищение и захотел точно такой же, только на всю стену. Для биллиардной. Сказал: «Какой ракурс! Какая свобода кисти! Какое потрясающее самовыражение! Нет, вы только поглядите! Видите? Нет, вы видите? Вот азиат в заплатанном, рваном халате, одетом на голое тело, стоит, слегка повернувшись боком к зрителю. Вы посмотрите, как он удерживает взбесившуюся, вставшую на дыбы лошадь под уздцы! Вы видите? Усталые люди. Усталые животные. Какая жестокая правда жизни! Вы чувствуете? Вам не кажется, что от картины явственно пахнет пустыней, иссушающим сознание зноем, потом загнанных лошадей? Я думаю, со временем одна подпись этого художника будет стоить больше, чем любая его картина. Найдите мне этого Караваджо! Чего бы мне это ни стоило! Плачу любые деньги! Даю срок – неделю! Ну, ладно, чёрт с вами, месяц! Надеюсь, – это он мне сказал, не последнему человеку в столице, – вы понимаете, что с вами будет, если вы его не найдёте?» И он сделал движение руками, каким откручивают голову цыплёнку. Посудите сами, что мне после этого было делать? Кто я такой? Не выполнишь – разорит. Пустит по миру. Такой человек! Вот и пришлось и к вашему начальству обращаться, и здесь, по городу, вас искать. Семь потов сошло. Я понимаю, мы нарушили вам идиллию утра. Но не судите строго. Не обессудьте! Не взыщите за беспокойство!
И только тут Иван Иванович начал подозревать, что Фифа приехал не совсем по поручению Феликса. Не по одному только поручению старого учёного. Что интерес у Фифы гораздо более серьёзный.
Завлекательная, в его понимании, горка пачек «макулатуры» лежала на столе. И ничего не надо было делать. Только и труда: протянуть руку и сбросить «зелень» в открытый ящик стола. И затем задвинуть ящик обратно. Всего делов! И предложение выглядело довольно заманчиво. Непонятная уму Ивана Ивановича игра то ли в деньги, то ли ещё во что, непонятное ему, начиналась всерьёз, по-крупному.
– Сколько здесь? – спросил он отсутствующе, наблюдая в окно, как Ледокол, вынув из кармана шоколадку и пытаясь улыбаться, по возможности, доброжелательно, протягивает её Маришке.
«Сволочи! Всё предусмотрели!» – чувствуя, что первоначальное мнение о Ледоколе, помимо его воли, понемногу меняется в лучшую сторону, улыбнулся он. Похоже, теперь он мог воспринимать эту человекоподобную машину, этого андроида, как вполне разумное существо.
– Полтинник! – услышал он голос Фифы.
– Полтинник, – повторил задумчиво вслед за Фифой Иван Иванович, наблюдая в окно за дипломатическими манёврами Ледокола. – Вам известны мои принципы? Каково моё отношение, как человека и художника, к элементарной, бытовой, житейской философии?
– Как же! Как же! Наслышаны.
– И как в таком случае вы расцениваете происходящее? Это что, пошлая покупка меня, как они, эти богатеи, привыкли покупать всё, что им хочется? Что, по-вашему, я теперь похож на вещь, которую можно купить на дешёвой воскресной распродаже? Или что, нынче наступили такие времена, что для некоторых, пожалуйста, любой их каприз на блюдечке за их деньги? Так уже дело обстоит? Теперь деньги – мерило всему?
– Я так и объяснял жирному Коту, – задрав майку и почёсывая жирное, обвислое брюхо пояснил Фифа. – Да куда там! Разве такие люди что-нибудь понимают? У Котов своя философия. «Если не согласится, – говорит, – удвой ставку.
Нет, значит, утрой! А не договоришься, пеняй на себя. Сам понимаешь, что с тобой будет. В бараний рог сверну». Такой вот разговор вышел. Поверишь, не пойму, что он нашёл в этой картине. Говорит: «Мировой шедевр создавать будем». Пойми после этого причуды миллиардеров! Между нами, я уже говорил, что сходят с ума нувориши. Работа так себе. Этюд! Не больше! Но приказ есть приказ. Конечно, я могу удвоить сумму. Как вы смотрите на такой вариант? Это что-то меняет? – И, вынув из пакета ещё несколько пачек «макулатуры», положил их на стол.
Иван Иванович вздохнул.
– А знаете, никак! Ничего это не меняет. Видите ли, я об этом вам не рассказывал. Недосуг как-то было, да и незачем. Так вот, не так давно, всего несколько лет назад, мой лучший друг предложил мне целое состояние. Сказочное. Большое-пребольшое. Просто огромное. Так вот, я думаю, сейчас, если бы я не был таким дураком, какой я есть, я был бы богат как арабский шейх.
– Ну и что дальше? К чему вы это?
– Дальше? Ничего! Я же сказал: если бы я не был таким дураком. Я отказался. Это к тому, что у меня плохие взаимоотношения с деньгами. Я не очень понимаю, нужны ли они мне вообще. Мои потребности незначительны. Мои жизненные интересы находятся вне связи с деньгами. Даже больше. У меня такие ощущения… Как бы вам объяснить? Я с деньгами чувствую себя так, как будто я что-то очень важное, главное в себе теряю, когда у меня появляются деньги.
– Ну, уважаемый, – рассмеялся Фифа, – вот это вы загибаете! Высший класс! Сколько живу, никогда такого не слышал, – откинувшись на спинку стула, Фифа издевательски улыбался. – Вы прямо отшельник какой-то. Анахорет. Отщепенец. Такие раньше в скит уходили. В монахи. В отречении от житейского искали себя, своё назначение в этом мире. Потом из них дармоеды в рясах с крестами святых делали. Чтоб самим без работы не остаться. Без куска хлеба. Но вы-то учёный. И художник, возможно, не чета другим. Эвон какие деньжищи, правда не понимаю за что, вам платят.
– Ирония судьбы! Гримасы искривлённого сознания. Никак не иначе. Наверно, потому, что они мне не нужны, мне и платят. Давайте лучше я вам кофе приготовлю. Устали вы с дороги. Вам надо перекусить, отдохнуть. Зовите вашего бодигарда. И уберите, пожалуйста, со стола этот мусор! – показал он на стопку денег. – Раздражает!
– С вашего позволения, может, не будем столь категоричны? – спросил дипломатично Феофан. – Деньги всё же. Уважения к себе требуют. И наш разговор ещё не закончен. Нам, возможно, ещё придётся вернуться к деньгам.
– Я так не считаю. Хотя и полон уважения к деньгам. Какая-то польза от денег всё же есть. Можно, например, купить хорошие краски. Построить дом.
Но это только одна сторона медали, а есть и другая, тёмная, и я не думаю, что из нашего разговора что-либо выйдет.
– А если я добавлю столько же? – рассмеялся Феофан. – Возможно, ваше отношение к деньгам немного изменится?
– Давайте лучше пить кофе, – предложил Иван Иванович. – Говорят, кофе иногда хорошо мозги от дерьма прочищает. Если они есть.
Вернувшаяся через некоторое время Маргарита застала трёх мужчин, сидевших за столом, уставленным бутылками с кофейного цвета жидкостью вперемешку с мандаринами, кусками ветчины, пирожками и бутылками со сладкой водой. Сдвинутые на угол стола деньги возвышались отдельной, никому на этом празднике жизни не нужной стопкой.
Несколько пачек упало на пол. Осмелевшая Маришка, не совсем ещё понимавшая, что это такое, подобрала их и строила из пачек домик на диване.
На малышку никто не обращал внимания.
– Ладненько, посоветуйте, пожалуйста, мне, что я должен сказать Коту? В какое положение вы меня ставите? Что теперь со мной будет? – обращаясь к Ивану Ивановичу, занервничал Феофан.
– В самое обычное. У меня служба. Сложная научная тематика. Поэтому начальство посылает меня в Штаты. Мне просто некогда этим заниматься. А картину для биллиардной вашему Коту легко может наваять кто угодно. Сколько мастеров владеют кистью гораздо лучше меня!
– Вы, любезный, кажется, не поняли, – раздувая щёки и топыря короткие пальцы в перстнях, начал высказываться Фифа. – Нам лучше не надо. Нам надо так, как можете вы, дорогой мой. Нам ваша кисть нужна, а не какая-то другая. И ваша персональная подпись собственноручно в углу.
Разговаривая, он принялся названивать кому-то по телефону.
– Излагаю понятно? – названивая, обратился он к Ивану Ивановичу. – Или что-то не доходит? А чтоб дело спорилось, дадим вам двух помощников из тех, кто, как вы говорите, владеет кистью лучше вас. Краски смешивать, стремянку при необходимости в нужное место передвинуть, напитки по стаканам в жажду разлить. Искусство – такая вещь! Мало ли что может во время работы потребоваться?
«Да! – наконец дозвонившись, закричал он в трубку. – Слушаю! Не соглашается! – раздавался голос Фифы в комнате. – Что дальше? Удвоил. Потом утроил. Предложил двести. Не берёт. Что он хочет? А бес его знает! Странный он какой-то. Непонятный. Не от мира сего. Не из нашего мира. Уверяет, что деньги ему не нужны, и даже более того – просто вредны. Как вам это? Что? Нормальный? Да, нормальный! Я давно его знаю. Ручаюсь! Что делать? Как вы сказали? Придётся пойти на крайние меры? Самые крайние? Что, так и передать этому страннику? Хорошо! Так и передам. Если до него дойдёт. Странный народ эти художники. Сколько я их знаю, а так и не смог понять, что они за люди. Думают не так, как мы, рассуждают не как мы, поступают не как мы. Возможно, они и не с Земли вовсе. Может, с Марса, а может, с другой стороны Луны. Пришельцы, одним словом. Не понимаю я их. Что им надо? Не знаю. Да, слушаюсь. Передам слово в слово. Сейчас объясню».
– Ну как, уразумел? – выключив телефон, Фифа торжествующим тоном обратился к Ивану Ивановичу. – Ты знаешь, что с тобой будет, если ты не согласишься? Ты хоть отдалённо догадываешься?
– Что же?
– Кот сказал, что он и твою научную тему закроет, а будешь привередничать, упираться, и институт расформирует. Ты этого хочешь? Так он сделает. Ему раз плюнуть. И будешь ты сидеть без денег и без работы до конца дней. Уж он постарается. Это в его власти.
– Ваш Кот что, закон?
– Он выше закона. Он законы издаёт, – уточнил, криво улыбаясь, Фифа.
– Что-что, а это он может, – вставая из-за стола, чтобы уступить место Маргарите, высказался Ледокол. На поверку, при ближайшем рассмотрении, он оказался очень милым, деликатным, учтивым мужчиной. Наблюдая его обходительность, даже не верилось, что при необходимости он мог одним молниеносным движением сломать кому-нибудь руку или лёгким ударом мог вытряхнуть лишний мусор из мозгов.
– Кот – такой человек! – озабоченно продолжил он. – Не зря и фамилия – Кот. Я бы на вашем месте не очень сопротивлялся. Себе дороже выйдет. И деньги! Кто ещё в кои-то веки предложит вам такие очень даже нехилые деньжата. Подумать есть над чем.
– Подумать всегда есть о чём. И когда есть деньги, и когда их нет. Даже тем счастливчикам, кому совершенно не о чём и незачем думать, – сказал устало Иван Иванович.
Беспомощно, словно в мучительных поисках совета, он огляделся, посмотрел безвольно на Маргариту, на Феофана, на игравшего на диване с Маришкой Ледокола.
Все молчали. Он ещё раз посмотрел на Маргариту, прямо в глубину её глаз, как будто в их глубине он мог найти ответ на такой непростой вопрос, на вызов судьбы.
В глубине её глаз он увидел, что они оба, и она и он, знают единственно правильный ответ, который позволил бы им не упасть в грязь лицом, не испачкаться об эти деньги перед этими людьми и собой.
В полной тишине он наполнил бокал. Было слышно, как булькает и плещет о стекло наливаемая в фужер жидкость. Жадно, большими глотками, хлюпая и стуча зубами о стекло, он выпил, сморщился от горечи пойла, перекривив лицо, не закусывая, шумно выдохнул и почувствовал себя так, будто это помогло ему выбрать правильное решение.
Протянув руку, взял из горки лежащих валом на столе денег пачку, большим пальцем прошёлся с шелестом по углу пачки, как бы проверяя, нет ли подлога, и, обращаясь к Феофану, спросил:
– Как вы думаете, содержимого этой пачки, того, что здесь есть, хватит, чтобы такому человеку, как я, смотаться на месячишко в Штаты?
У всех сразу как будто какая-то неимоверная поклажа свалилась с плеч. Сгустившийся было в помещении до густой синевы воздух вновь стал прозрачным и лёгким. Феофан и Леонид заулыбались.
Маришка полезла на стол. Ей не хватало денег на строительство домика. Но никто ей слова не сказал, и, взяв в ладошки столько пачек денег, сколько в них поместилось, она, довольная, вернулась на диван достраивать домик.
Одна Маргарита оставалась серьёзной. То есть её лицо по-прежнему как будто ничего не выражало, но её карие глаза почему-то стали глубокими, бездонными. И неожиданно он потонул в их глубине.
Тонул, тонул и всё никак не мог выплыть. И, больше того, он и не хотел выплывать. Ему было хорошо в этом карем омуте.
«Плавать бы так до конца дней. Если это возможно, – подумал он. – И умереть в один день!»
А Феофан, подняв голову и упёршись взглядом в потолок, начал что-то высчитывать, загибая по одному толстые, короткие, поросшие рыжей шерстью пальцы и мучительно шевеля губами. Видно, в счёте он был не силён. Деньги, как известно, считать – это вам не мешки в порту на свежем воздухе ворочать.
– Отели, рестораны, чаевые, поездки по стране, – шептали его губы. – Знаешь, если очень, ну очень скромно, то маловато будет, – обратился он к Ивану Ивановичу.
– А так? – взяв из кучи ещё одну пачку спросил Иван Иванович. – Двух пачек хватит?
– Двух? Двадцать тысяч? Если не шиковать, не посещать элитных ресторанов, может, и хватит.
– И десять тысяч Марго на духи. Тогда, если никто не возражает, я оцениваю заказанную работу в тридцать тысяч. Звоните своему Коту-людоеду! Скажите, что я согласен.
И, брезгливо сдвинув локтем на край стола внушительную горку денег, сказал:
– Уберёт кто-нибудь в конце концов этот мусор со стола? Терпеть не могу беспорядок.
– А, сейчас! Федя! – включая телефон, радостно возопил Феофан.
– Да, шеф! – легко, как пружина, поднявшись с дивана, Ледокол сумрачной тенью навис над круглым, бесформенным Фифой, являя собой воплощённый эталон элегантности и физического совершенства.
– Слушаю вас, шеф!
– Ты не мог бы слегка прибрать на столе? И заодно убери эту ботву, – показывая на горку с пачками денег, попросил Феофан. – Раз такое дело, что некоторым избыток денег мешает нормально жить, денежки надо убрать.
– Одну минуту, шеф! – лёгкой тенью скользнул вдоль стола Ледокол, собирая мандариновые корки, остатки бананов, объедки пирожков, и, встряхнув чистый пакет, начал, считая, укладывать туда деньги.
– Вот, пожалуйста, тут все, за вычетом оговорённых в условии тридцати тысяч! – подавая пакет Фифе сказал Ледокол.
– Тогда, раз всё утряслось, пришло время подумать об основном инстинкте? – направляясь на кухню, спросила Маргарита.
– И вы, королева, небожительница, не свободны от инстинктов! – искренне удивился совершенно обалдевший от всеподчиняющего обаяния Маргариты Феофан. – Вот уж никогда бы не подумал. Что же после этого говорить нам, простым людям!
– А говорить нечего. Кроме инстинктов, у человека есть право выбора, – скрываясь за дверями кухни, сказала Маргарита.
Все довольно заулыбались. День, начавшийся было не слишком удачно, начал вновь приобретать разумные, доступные пониманию всех присутствующих очертания.