Кто же этого не знает! Кому это неизвестно? Есть на белом свете ничем особым, казалось бы, не примечательные города и селения в нашей стране, названия которых общеизвестны и, бывали вы в них или нет, как приятное воспоминание, сказочный сон или отдалённая мечта, они у всех, живущих в нашей стране, на слуху.

Роскошным ожерельем, возможно сравнимым с ожерельем из полудрагоценных камней, жемчугов и чистой воды бриллиантов, нанизанных на нить береговой линии, украшают они побережья южных морей.

Здесь, в этих городах, у белой кромки прибоя, можно сказать, заканчиваются все дороги, сходятся воедино все пути.

Жизнь в этих городах проста и безыскусна. Жители этих городов, живущие вдали от чумных мегаполисов, вдосталь наслаждаются чистотой и свежестью воздуха, напоённого ароматами разнотравья, смешанного с терпким, солоноватым запахом морских бризов, необременительной всеобщей непритязательностью нравов, ленивой – куда же им, живя на краю земли, торопиться?! – неспешностью бытия.

С цивилизацией их связывает одна-две дороги, ближайший, в сотне километров, аэропорт, железная дорога, телеком и спутниковые антенны.

В общении они просты и естественны.

С ними есть о чём поговорить, потому что они, как правило, достаточно разносторонне образованы, много видели и обладают своим взглядом на вещи и события.

А главное, в этих городах, городках и вовсе глухих деревнях хорошо отдыхать, наслаждаясь простой непритязательностью быта, а если вдруг не в меру достало житие, прятаться от излишних забот, скрываясь от житейских проблем и неурядиц.

Вот туда, в один из этих городков, рано поутру и гнал Иван Иванович «вороных», горяча и подгоняя мотор, насколько это было возможно, старенькой «Волги» вначале по Валдайскими холмам, а потом по бескрайнему унылому однообразию скучной до ломоты в зубах украинской степи.

Он торопился. Вода вот-вот грозила закипеть в радиаторе, рокот мотора заглушал все остальные звуки, и ему казалось, что он понемногу глохнет от свиста ветра, шума колёс и рокота мотора, а он всё гнал и гнал без устали железных коней.

Очень уж ему хотелось после стылой, вымораживающей сознание картины северных морей добраться поскорей к тёплому, приветливому, южному морю, вдосталь насладиться балдёжной весенней негой цветущих улиц любимого до замирания сердца, до слёз южного городка, а главное – увидеть Маргариту.

Поэтому и топил, как только мог, вдавливая до отказа в пол, педаль газа, горяча и поторапливая, где только можно, лошадок, какие ещё остались в стареньком моторе его машины.

Вольный ветер, врываясь в приоткрытое окно его автомобиля, напевал обычную дорожную песню. Песню дальней дороги.

После дождей брызги грязи из-под колёс встречных автомобилей обдавали ветровое стекло его машины, затрудняя обзор, но Ивану Ивановичу ничто не мешало пребывать в отличном настроении. Его лицо излучало блаженство.

До моря было ещё далеко, но оно явственно, воочию рисовалось в его сознании за ветровым стеклом, прямо перед капотом автомобиля.

Так было всегда. Когда ему надоедали дальние дороги, он вспоминал о юге и о море, которое неизменно ласково его привечало, а когда ему надоедало бессмысленное однообразие южного существования, он снова собирался на север, чтобы бродить по местам, где раньше он никогда не был, в поисках неизвестно чего, что толком он и не смог бы никогда объяснить.

Такая выпала ему судьба. Что поделаешь! Мы не всегда вольны в своих пристрастиях. Иногда они управляют нами. Но он был доволен. Его профессия позволяла ему бродить по земле.

К морю он в этот день как ни старался, так и не успел. Караваны тяжёлых машин не давали возможности набрать хорошую скорость и, переночевав в придорожном кемпинге, поутру, с первыми лучами солнца, он снова пустился в путь.

Ближе к вечеру раскалённое, колеблющееся над асфальтом чадное марево развеялось, воздух посвежел, приобрёл солоноватую терпкость, а горизонт многообещающе налился синевой и неожиданно Чонгар полыхнул в окна кабины завораживающим синим пламенем, будоража многообещающе утомлённое степным однообразием и трудностями дальней дороги сознание.

Проехав по мосту на другой берег залива, Иван Иванович остановился, вылез из машины и долго смотрел на яркую водную синеву.

Иногда, в прошлые посещения Чонгара, ему удавалось в закатном солнце наблюдать, как эта вода горит ярким высоким пламенем.

Это пламя не обжигало. В этом пламени можно было купаться, брызгаться горящей водой, полностью исчезать за стеной огня и, возникнув вдруг в пылающих языках необычайного костра, вылезти потом на берег как ни в чём не бывало, живым и невредимым.

Но это было давным-давно, когда он был безумно молодым. Но теперь, должно быть, из-за «благотворного, всё окрест облагораживающего» влияния прогресса и цивилизации на всё повсеместно, планктона и прочей живности в воде стало мало.

Он давно не наблюдал больше ярких, фосфоресцирующих огней. А теперь, если ему и удавалось иногда наблюдать яркий фосфоресцирующий фейерверк, то это было лишь жалкое подобие былого.

Как давно он здесь не был! Это было ещё не море. Это был всего лишь залив. До конечной цели его путешествия, городка, куда он спешил, ещё надо было ехать и ехать, но Иван Иванович чувствовал себя так, как будто он уже приехал домой.

Это была земля, которую он любил больше всего. Это была водная стихия, без которой он не представлял себе своего существования.

Что бы он был, если бы не было моря, этой странным образом воздействующей на сознание, даже на сам образ мыслей и чувств, уникальной формы материи, дарующей жизнь всему живому, чарующей водной синевы?

Как степняк любит степь, горный человек – горы, он любил море и почти так же, как одетый в шкуры собиратель плодов и злаков древний язычник, в немом восторге и восхищении поклонялся ему. И, если подумать, так ли далеко ушёл он от первобытного дикаря? Иногда он задумывался над этим и выводы получались неутешительные.

Несомненно, что-то в процессе эволюции как вид он приобрёл, но как много он потерял!

Из постовой будки, стеклянного фонаря, стоящего у моста, вышел милиционер, подошёл к машине, поглядел на номер, затем на Ивана Ивановича, спросил:

– Издалека путь держите?

– Издалека, – ответил Иван Иванович.

– По номеру вижу, что не наш, не с Украины. Не скажете, откуда? – спросил он. Тогда Крым ещё входил в состав Украины – недогосударства, организованного националистами, кучкой лиц, возжелавших разбогатеть на национальной идее и сделавших на глупости и недальновидности простого народа большие деньги.

– Из стольного града всех славян, – ответил улыбаясь Иван Иванович.

– Из Москвы, что ли?

– Из неё, из Первопрестольной.

– Простите за неуместное любопытство, как вы там живёте?

Это уже была тема большого разговора.

– В основном хорошо. Это же Москва. А вообще, кто как. Как везде.

Милиционер немного подумал, потом понимающе кивнул. Ответ, должно быть, показался ему исчерпывающим.

– Что ж, доброго вам пути! – приложив руку к козырьку фуражки, чем-то похожей на австрийский картуз, пожелал он.

С некоторых пор, после выхода из состава могучего государства, обозначавшегося красивой аббревиатурой – СССР, в соответствии с разрушительными планами одной заокеанской державы и в угоду националистам в Украине было организовано другое государство, не залежное от всего и вся и очень, до дури, самостийное. Что это такое, понимают только те, кто заколачивает на самостийности хорошие деньги.

Милиция надела другую форму, и даже стали говорить на другом официальном языке, на мове, с произношением, очень похожим на ханаанское.

И лидеры на государственных постах, новоявленные Моисеи, повели украинцев, нацию, названную так коммунистами, за собой за амерские деньги в знойную, голодную, безводную пустыню, называемую Незалежность, в поисках прячущейся от них в ужасе в этой пустыне украинской самобытной самостийности.

Ничего другого, как ходить по пустыне, Моисеи делать не умели, потому что родом были из этого богом избранного, как они везде о себе заявляли, Моисеева племени. Моисеи умели только ходить по пустыне. И идут уже почти тридцать лет. Осталось, согласно преданию, десять. Куда придут – неизвестно.

И народу Украины Моисеи, начиная с первого президента, тоже Моисея, навязали менталитет и направление развития, пустынный, мало связанный со здравым разумом.

Всё это Иван Иванович знал и понимал, о чём на самом деле спрашивает украинский милиционер. Но надвигался вечер и надо было спешить.

– Благодарю! И вам не скучать! – усаживаясь в машину пожелал он милиционеру.

Ещё оставалось несколько сотен километров пути. Вечерний воздух посвежел. Тёмный полог ночи уже ложился на землю, когда за одним из поворотов в лунном свете перед капотом машины наконец возникла сумрачная громада моря, а вдали, отражаясь мириадами огней в воде, как сказочное видение, как мираж из восточной сказки, показался город.

Вначале он казался большим костром, полыхавшим между сизой, сумеречной степью и уходящей в непроглядную темень, сливавшуюся тёмной стеной с небом, равниной моря. По мере приближения языки пламени начали распадаться на отдельные огни.

Вот от общего пламени отделилась гирлянда огней, уходящих в сумеречную даль за набережной. За огнями пригорода обозначились силуэты высоток. И наконец машина вкатилась под свет уличных фонарей в пульсирующий, клекочущий шум ночных улиц южного города.

Как он любил этот провинциальный, такой тихий, уютный городок! Как, возвращаясь из далёкого далека, когда приходило время, ни за что на свете, ни за какие блага не променял бы он, как его друг Виктор, эту милую его сердцу уютную провинциальность на какие-то там Майами.

Ему пришлось пару раз побывать за границей, увидеть своими глазами общество неограниченного потребления и всеобщего и полного благоденствия.

Он признавал достижения Запада, как и то, что в его стране, скорее всего, никогда ничего подобного не будет. А если будет, то не для всех, а только, согласно сложившейся издревле парадигме, для избранных. Для «достойных» людей.

Но, странное дело, всякий раз, возвращаясь в родные пенаты, он испытывал настоящее наслаждение, почти счастье, попав из общества вечного благоденствия в затерявшуюся во времени патриархальность, какую-то забытость, необязательность, в которой можно было пока ещё отдыхать душой от стремительного бега времени, от всё ускоряющегося прогресса.

И всё-таки, как на чей взгляд, а по мнению Ивана Ивановича, как бы где хорошо ни было, а только Родину, как мать и отца, на всевозможные блага и сладкую жизнь, пусть даже сказочную, пусть даже райскую, приличные люди не меняют.

Возможно, по этой причине не торопился он посетить своего заокеанского друга. Уехал так уехал, ушёл в другую жизнь, о чём теперь говорить!

И он катил поздним вечером на машине улицами милого его сердцу курортного городка, хотя, если по совести, без меры завидовал всем этим людям, которым не нужно было никуда из этих райских мест уезжать, у которых всё необходимое им было сосредоточено здесь, в этом сказочном городе, на этих улицах, в их чудо-квартирах, обставленных дорогой мебелью, заставленных драгоценными цацками, заваленными вообще не имеющими никакого практического смысла побрякушками и бесполезными вещами.

Улица, другая, третья. Вот и знакомая калитка, родимый дом. Иван Иванович надеялся вкатить машину в маленький дворик и отдохнуть.

Открыть окна, дверь, упасть на диван и спать, спать, спать, пока не наступит утро, но из беседки, увитой виноградной лозой, в свете фар появилась женщина.

– Маргарита! – воскликнул Иван Иванович, сообразив, что никакого сна этой ночью не будет. Вот из-за чего, должно быть, он так торопился на юг, выжимая из машины всё, что только можно, последние два дня, чтобы увидеть её карие глаза, запустить руки в роскошную гриву ее черных как смоль волос, услышать долгожданную музыку её голоса.

– Я так тебя ждала! Я знала, что ты сегодня приедешь, – подходя, сказала Маргарита.

Когда он устало выбрался из машины, она обняла его, обдав теплом мягкого, податливого тела. Прижалась трепетно, как, бывает, прижимается после грозы на леваде травинка к травинке.

«Не так уж бедна и бессмысленна наша жизнь, – открывая дверь в старенькое, покосившееся, даже как будто ставшее ниже за время отсутствия хозяина жилище, подумал Иван Иванович, – пока есть хоть кто-то, кого мы любим, пока есть кому нас ждать».

Впереди была ночь. Короткая, знойная, южная ночь. Впереди было много ночей, которые он проведёт с Маргаритой, пока внутри него, подобно звукам полковой трубы, не зазвучит голос, снова зовущий его в дорогу, в дальнюю даль, где он опять будет заниматься настоящим мужским делом, без которого, как и без любви, он не мыслил своей жизни.