Русские послы Юрий Траханиот и Василий Кулешин тщетно искали имперское семейство по всей Германии. Как всегда, немцы были немногословны, кивали друг на друга, рассказывали сказки и легенды, к которым резона прислушиваться не было. Устав от постоянных перемещений, Траханиот и Кулешин решили осесть в Регенсбурге, небольшом городке в герцогстве Баварском.

Ни один, ни другой не являются героями нашего повествования, но рассказать об их миссии в Германии стоит хотя бы ради того, чтобы понять хитросплетения дипломатической паутины того времени и оценить тонкость политики Ивана Третьего, успешно претворявшейся в жизнь стараниями Фёдора Курицына и его верных помощников.

Ещё будучи в Любеке, Траханиот и Кулешин нашли возможность передать через немецкого купца, отплывавшего в Ревель, письмо в Москву, в котором сообщали государеву дьяку Курицыну: «Король датский и князья немецкие, сведав о нашем путешествии в Германию и желая добра Казимиру, замышляли сделать нам в пути остановку и не одну, но посол Максимилиана Делатор, ехавший вместе с нами, взял меры по сохранению нашей безопасности».

Читал государев дьяк посольскую грамоту и диву давался. Знал он Юрия Траханиота как успешного царедворца, но не думал ни гадал, что так велик тот в искусстве умолчания. Что значит: «замышляли сделать нам в пути остановку»? Или другое… Как могли князья немецкие «желать добра Казимиру», когда их король Максимилиан ищет с Казимиром войны? Стоило призадуматься Фёдору Курицыну, да и было отчего: три года в посольстве при дворе короля Матфея даром не прошли. Познал государев дьяк науку хитростей короля Венгерского, упражнявшегося в тяжбах с государями стран валашских, италийских, франкских, хорватских, балтийских и даже басурманских. Всякого насмотрелся при дворе королевском: видал силу бояр его и князей, с которой король Матфей должен был мириться, хотя и не хотел того делать.

Может, и Максимилиан так? Или не ведает правая рука, что делает левая?

Знал Курицын, что корабли из Ревеля по пути в Германию стоянки делают в портах иноземных, там, где купцы ливонские торговлю ведут. А это и королевство польское, и шведское, и датское. Как в тех портах? Так уж всё гладко? Или было такое, что в грамоте не напишешь. А напишешь, так пожалеешь. Эх, кабы соколом стать, да слетать за тем кораблём, что послов везёт! Шутка ли? В кои веки Великий князь послов к немецкому цесарю отправляет. А тут такие странности. Что думать, что гадать?

Сказывают, в иных странах с помощью голубей донесения присылают. Вот бы освоить такое искусство. Первым делом в Стокгольм послал бы узнать, что шведы? Не замышляют ли чего?

Не знал Курицын, а в точку попал. Вот как раз в Стокгольме послам русским труднее всего и пришлось. Усмотрели они, что имел Делатор короткое свидание со шведским правителем Стеном Стуром, которое немец хотел сделать тайным, но послы, поминая наказ государева дьяка о преодолении хитростей и козней всевозможных, возымели, как говорят в таких случаях, «глаза и уши на стороне».

О чём говорил Делатор, конечно, знать не могли, но догадаться, в чём суть беседы была, в меру своей осведомлённости пытались. Швеция – та давний интерес имела к Финляндии, соседке Великого Новгорода. Земли финские, на которые и Иоанн Васильевич частенько поглядывал, шведским рыцарям по нраву были. Рыбы и зверья всякого на тысячу лет хватит. Вот шведы и осели там: крестьян финских кнутами побивают, финских рябчиков стреляют, морошкой заедают. Но не всё ещё шведы к рукам своим загребущим прибрали. Вознамерился их правитель Стен Стур охватить своим влиянием свободные земли на севере финской земли. Тут ему Московия, как кость в горле. Слава Богу, крепости русские далеко от Балтийского моря – не имеет московский государь выхода на морской путь. Но и этого мало коварным шведам. Задумал Стен Стур навеки московитов выхода к морю лишить, а для этого надобно Копорье, Орешек, Ладогу, Корелу, Ямгород и другие русские крепости разорить, а ещё лучше – силой забрать. Видать по всему, готовился шведский правитель к войне с Москвой, а потому хотел выведать у Делатора кой – какие секреты про наши края. А знал тот, как думал Стен Стур, немало. И недалёк был от истины. Ведь недаром доктор философии, теологии и филологии Георг фон Турн (как мы помним, в Москве его имя произносили, как Делатор), проезжая через Великий Новгород, вдруг «углядел» в договоре негаразды. Видать, хотелось подольше на границе побыть, секреты крепостей новгородской земли повыведать. Да разгадали государь Иоанн Васильевич и Курицын хитрость немца, приказали послам незамедлительно в путь отправляться, не дожидаясь подьячего Юшко, посланного из Новгорода в Москву с вопросами от Делатора.

Но фон Турн-Делатор и в Стокгольме хитрость имел. Король Максимилиан наставлял его обстоятельно выведать мнение шведских дворян на предмет того, чтобы предложить от их лица шведскую корону ему, Максимилиану, или сыну его Филиппу Красивому. Резон был такой. На владения магнатов шведских у Великого князя большой аппетит проявился. Знали они об этом. Сохранить свои земли в Финляндии могли бы, если бы под крылом у Максимилиана были, а тот с Иоанном договор о мире и дружбе заключит.

В польском Данциге другая оказия вышла. Не успело судно к берегу причалить, умчал фон Турн в город. Проследили послы и выяснили: ездил немец в ратушу, где с бургомистром встречался. Однако, к великому удивлению, скрытничать не стал. Пригласил Траханиота и Кулешина в свою каюту и сказал:

– Намерен я открыть вам тайну великую, только клятву дайте о ней молчать, пока обратно в Москву не вернётесь. В противном случае за ваше безопасное путешествие не ручаюсь.

Ну что поделаешь? Клятву дали. И вот что фон Турн рассказал нашим послам…

– Лет двадцать пять тому в войне с Польшей Тевтонский орден потерял прусские города Мариенбург, Торн и Данциг. По Торнскому миру они отошли к Польскому королевству и стали платить Казимиру дань, от которой уже успели устать. Бургомистр Данцига просил меня тайно передать королю Максимилиану, что города эти хотят быть приняты под его цесарство, в том виде, как другие немецкие города, а также тевтонский и ливонский ордена. Думаю я, – фон Турн сделал глубокомысленную паузу, – можно против Польши ещё один союз учинить. В него могли бы войти Великий князь Московский, гроссмейстер Тевтонского ордена, прусские города во главе с Данцигом и магистр Ливонского ордена.

– Мы донесём твои слова нашему государю, – ответил Траханиот. – А как Венгрия, вступит ли она в союз?

– Как мне передали, Венгрию мой король уже добывает, – ответил фон Турн.

Великая тайна, поведанная фон Турном, показалась послам забавной, слишком ничтожные кандидаты в союз предлагались. Вряд ли такое «дружество» их господин, Иоанн Васильевич, одобрит.

Но тайна есть тайна. Вот почему в письме из Любека послы не поминали ни Стокгольм, ни Данциг – о таких вещах можно говорить лишь с глазу на глаз. Не приведи Господь, грамота посольская не в те руки попадёт. Конфуза не оберёшься.

А вот о датской и немецкой оказии могли сказать открыто. Здесь не то что тайны нельзя было делать, наоборот, дело требовало полной огласки. Если что случится с ними в Германии, в Москве должны были знать, кого за это винить.

Первой незадачей стал Копенгаген. Только корабль в порт зашёл, тут как тут судебные приставы. И быстро судно под арест берут. Говорят, что один ливонский купец, ввозивший мёд, не уплатил пошлину. Под эту марку проверку учудили: и в трюмах, и в каютах всё обыскали. Особо обошлись с русскими послами, правда, у Траханиота сложилось мнение, что это не было случайным, препроводили их в королевскую канцелярию. Здесь, в беседе с королевским секретарём, поняли: задержат надолго. Выяснили послы, что датский король боится договора между Московией и Германией. Более того, расположен он к дружбе с Казимиром. И вот почему.

Больше двухсот лет назад три северных королевства – Датское, Шведское и Норвежское – подписали договор, по которому королями Швеции должны избираться только представители Датского королевского дома. Знатный шведский дворянин Стен Стур, которого в Стокгольме посетил Георг фон Турн, нарушил этот договор, отказался подчиняться датским королям и, победив в сражениях сначала короля Кристиана Первого, а затем, сменившего его на троне Карла Кнутссона, объявил себя правителем Швеции. Датчане знали о заходе корабля в Стокгольм и посчитали, что русские послы встречались с изменником Стуром. Месяц, пока шло следствие, Траханиот и Кулешов просидели в Копенгагене.

Выручил фон Турн: он доказал, что стоянка в порту Стокгольме была недолгой и московиты вообще не спускались на берег.

Но если позиция датской стороны была вполне объяснимой, там вопрос был принципиальный, поведение некоторых немецких князей удивило русских послов. Государь Иоанн Васильевич имел в Великом княжестве Московском неограниченную власть. Никто не смел ему перечить, а если кто и попадал под подозрение в том, что имеет собственное, отличное от Великого князя, мнение, можно было с уверенностью сказать, что служба такого безумца будет тут же вполне окончена, а сама жизнь подвергнется неминуемой опасности. Здесь же, в Германии, как выяснилось, каждый князь, герцог или курфюрст и даже горожанин, может иметь собственное мнение – спорные вопросы решаются в рейхстагах – собраниях всех ветвей власти и депутатов от городских магистратов. Так вот князья знатных родов Любека, города, входившего в мощный торговый Ганзейский союз шестнадцати немецких городов, через который осуществлялась вся торговля с Великим княжеством Московским, посчитали «беседы» русских послов в Копенгагене попыткой переориентировать торговые отношения Московии на Данию. И если бы не помощь фон Турна, вряд ли бы наши послы унесли ноги подобру-поздорову. Потом, конечно, король Максимилиан принёс бы извинения, объяснил бы князьям любекским, что те ошиблись, и ошиблись сильно, но кто сможет вернуть расстроенное здоровье без вины пострадавшим?

А дальнейший путь по немецкой земле показал, что оказия в Любеке – лишь первая ласточка. Чем дальше продвигались послы в глубь страны, тем больше проблем возникало на их пути. Наконец фон Турн узнал, что император Фридрих находится в австрийских землях в замке Хохостервиц. Он нанял проводника, знающего проходы в Альпах, чтобы встретиться с императором. Однако проехать через земли герцогов южной Германии Альбрехта Четвёртого и Георга Богатого послы не смогли. Оба герцога, выходцы из знатного и могучего рода Виттельсбахов, посильнее и побогаче императора были, могли и ослушаться при случае. Что тут говорить: на то, чтобы послам московским неприятности чинить, у каждого своя выгода имелась.

Альбрехт был женат на дочери императора Кунигунде, но особой любви к тестю не испытывал: разругался с ним из-за земель в Швабии, на которые оба виды имели.

Георг же был женат на дочери польского короля Казимира Ядвиге и …ценил тестя-поляка невероятно, да так, что готов был изменить своему императору, противясь союзу Фридриха и Иоанна.

У границы его владений находился имперский город Регенсбург, который платил налоги в казну императору. Здесь только могли и быть послы в безопасности, здесь доктор фон Турн посоветовал им переждать какое-то время, пока немецкие князья не съедутся на рейхстаг в соседний Нюренберг.

Русское посольство прибыло в Регенсбург зимой.

Снежный покров на юге Германии нестойкий. Едва выглянуло солнце, на дороге образовались первые проталины, которые, тут же схваченные лёгким морозцем, превратили наст в ледяной каток – впору вызывать любителей покататься на коньках, коих немало послы видели на севере Германии. В морозные дни, казалось, все жители городов и сёл высыпали на зеркальную гладь замёрзших озёр и рек насладиться невиданной на Руси забавой. Василий Кулешин даже приобрёл на базаре во Франкфурте пару железных лезвий с креплением из прочной пеньковой верёвки, попробовал прокатиться, да где там, только ушиб коленки и спину и решил отложить испытание диковинных железок до лучших времён.

Утром 15 января 6999 года стражники у северных ворот и зеваки на стенах, опоясывавших имперский город, наблюдали следующую картину.

К Регенсбургу подъехала кавалькада из восьми карет. Из первой вышел высокий немец и показал караульному грамоту императора Фридриха. Началась проверка вояжа: не ввозят ли приезжие что-нибудь запрещённое?

Фон Турн сопровождал стражника, по ходу проверки делая нужные пояснения.

В первой карете сидели послы Юрий Траханиот, Василий Кулешин, сотрудник, как бы сейчас сказали, службы безопасности Иван Халепа и подьячий Юшко, присоединившийся к общей компании уже в Ревеле. Как мы помним, через него Иоанн Васильевич передал изготовленную после отъезда посольства новую золотую печать для скрепления договора с Максимилианом. Во второй карете находились слуги и повара. В остальных шести послы везли провизию. Чего там только не было! Три бочки с вяленым лососем, по бочонку с вяленой медвежатиной и олениной, три бочки мёда, четыре бочки с квашеной капустой, вареньем из морошки, черники и голубики, клюква в собственном соку с сахаром, мочёная репа, сухари, квас, медовая бражка, бочонок соли, бочонок с солёными грибами, мешок сушёной тыквы – перечень можно продолжать и дальше, да есть ли смысл. И не скажешь, чтобы у нашей делегации был такой отменный аппетит! Простой опыт показывал, что вояж из Московии в дальние страны занимает от восьми до десяти месяцев – так что запасы припасались на любой случай жизни: неурожайный год, голод, эпидемия чумы, дороговизна европейских рынков питания, не подходящая для русского человека местная кухня.

Поначалу стражник потребовал заплатить таможенный сбор, но его рвение было успокоено фон Турном, незаметно для постороннего глаза опустившим в карман сурового стража один золотой и сообщившим, что таможенный сбор уже взят в Любеке и документы на это имеются.

Постоялый двор, рекомендованный фон Турном, каменное здание в три этажа, назывался «Семь петухов». Немцы любят давать названия гостиницам и харчевням в честь домашних и диких животных. Часто вход в то или иное заведение украшала голова оленя, гуся, медведя или волка. В Баварии наибольшей популярностью пользовалась свинья или кабан, по-немецки «швайн», не самое чистоплотное, по русским понятиям, животное, чуть ли не возведённое в ранг национального символа. Василий Кулешов, ввиду своего первого пребывания в Германии всё увиденное подвергавший анализу, полагал, что любовь эта неслучайна и вызвана особым пристрастием баварцев к свиным колбаскам, продававшимся на каждом углу уличными торговцами.

Нашим послам по самым скромным предположениям предстояло пробыть в «Семи петухах» до весны, поэтому постоялый двор подвергся самому тщательному досмотру.

Здание по своему предназначению разделялось на две части: нижнюю – хозяйственную и верхнюю – жилую; в нижней размещались стойла для лошадей, мастерские, подвалы для хранения продовольствия и вина, в верхней – кухня, столовая и жилые комнаты. Снаружи здание выглядело очень привлекательно. Резные окна в три ряда с выкрашенными в белый цвет рамами, два ряда длинных террас, увитых вечнозелёным плющем, которые Траханиот, на итальянский манер, называл «лоджиями» – всё это приятно радовало глаз.

Между окнами на стенах крепились вырезанные из дерева фигурки святых. «Баловство», – думал рассудительный Кулешин, окидывая пристрастным взглядом хоромы, – «ведь это не церковь».

Хозяин встретил гостей внизу, конторка его, видимо, из любви к животным размещалась рядом с лошадьми, аппетитно уминавшими овсяные колосья.

В цене сошлись быстро. Будущие постояльцы, из боязни быть разбуженными храпом и ржанием лошадок, попросились на третий этаж. По широкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж, осмотрели столовую, заказали обед и перешли наверх, расположившись на отдых в просторной гостиной.

Фон Турн, которого послы по-прежнему называли Делатором, но он к этому привык ещё в Москве и весьма спокойно относился к новому имени, сидел у окна в массивном кресле, далеко вытянув тощие ноги в широких ботфортах.

– Скажи, Делатор, почему немецкие князья не слушаются своего императора? – обратился к фон Турну Василий Кулешин. – Наш государь уже давно отрубил бы таким умникам головы.

Немец глубокомысленно помолчал, собираясь с мыслями. Вопрос был деликатный, притом задан чисто по-русски прямо в лоб. При ответе фон Турн собирался применить всё дипломатическое искусство, на какое он только был способен, но, как назло, нужные слова куда-то исчезли и упорно не приходили в голову.

– Наши государства слишком разные, – наконец изрёк фон Турн.

Василия Кулешина ответ явно не удовлетворил, он хотел ещё что-то уточнить или добавить, но увидел многозначительный взгляд старшего товарища Юрия Траханиота и осёкся на полуслове. «Влетит мне сегодня от грека по первое число», – подумал Василий.

Неожиданно в разговор вмешался обычно всегда молчаливый Иван Халепа:

– И какая власть лучше – наша державная или ваша, которая от каждого князька зависит? Ведь у вас и императора князья ставят.

Траханиот с Кулешиным переглянулись. Не иначе как говорящая фамилия у их главного охранника, не вляпаться бы с ним когда-нибудь в дипломатический скандал. Каждый про себя решил: больше Ивана к разговорам с влиятельными лицами не подпускать.

– Ну, во-первых, не от каждого, – ободрился фон Турн. – Важные вопросы у нас решаются на общем собрании рейхстага. Император в своих решениях полагается на мнение большинства. Если он проводит мудрую политику, то всегда получит поддержку.

– Ну, а то, что на цесарство его князья ставят? Нашему-то государю власть Богом дана, – не унимался Халепа.

– Пойди-ка, Иван, распорядись насчёт вина, – приказал Траханиот.

Пока тот ходил за вином, тему разговора решили сменить. Хотя фон Турн решил дождаться возвращения Халепы и настаивал на том, чтобы ответить на поставленный вопрос. Это было делом принципа. Опытный дипломат, фон Турн не хотел, чтобы с его именем были связаны какие-то недоговорки – они потом могли бы быть неправильно истолкованы, причём, обеими договаривающимися сторонами.

– Императора выбирают десять самых богатых и влиятельных князей-курфюрстов, – пояснил он вернувшемуся спорщику. – Это самые достойные люди Германии. Поэтому правильность их выбора у нас никем не оспаривается.

– Скажи, Делатор, Георг Богатый, не пропустивший нас через свои земли, будет ли он наказан императором, – теперь и Траханиот, упустивший ведущую роль в разговоре, решил реабилитировать себя с помощью острого вопроса.

– Безусловно, это вопрос чести, – подтвердил фон Турн. – Я обязательно доложу императору о недружественных действиях Георга Богатого.

– А он, что, действительно так богат, как говорит об этом его прозвище? – спросил Кулешин.

– Да, очень, – немец улыбнулся. Вопрос понравился ему. – Расскажу вам историю о его свадьбе.

Тема была интересная. Все оживились и удобнее устроились в креслах, ожидая от немца интересный рассказ.

– Пятнадцать лет назад, – начал фон Турн-Делатор, – Людвиг Виттельсбах, герцог Баварский, по прозвищу Богатый решил женить сына своего, двадцатилетнего Георга. Невесту искали долго – она должна была соответствовать высоким требованиям знатного рода Виттельсбахов и размерам кошелька старого герцога. Наконец остановились на дочери Казимира Ядвиге – лицом красавица, фигурой статная и королевского рода. Чем не подарок судьбы?

Свадьбу играли три дня. На торжество в Ландсхут, столицу герцогства, съехались все князья Германии, гости из-за границы. Император Фридрих вывел к жениху красавицу Ядвигу и напутствовал молодых.

На площади поставили два чана с вином: один – с белым, другой – с красным. Каждый горожанин мог выпить бокал вина за здоровье молодых. В харчевнях города всех кормили бесплатно, за счёт герцога.

А для знатных гостей пир был невиданным. Еду готовили 146 поваров. Забили 300 быков, 300 свиней, 1000 овец, 1500 ягнят, 500 телят, 12 тысяч гусей, 40 тысяч кур. Столько вся Бавария не съедала за год.

У поражённых послов, не раз участвовавших в грандиозных пирах Великого князя в Красных Сенях на берегу Москва – реки, не было слов, чтобы оценить услышанное. Даже обида на Георга Богатого прошла. Тем более что за его владениями, простирались земли герцога Альбрехта Четвёртого (тоже из рода Виттельсбахов), а тот вообще враждовал с императором из-за спорных земель в Швабии на границе своих владений и Габсбургов. Так что неизвестно ещё, чтобы с ними дальше приключилось бы.

На следующий день фон Турн записал послов в книгу для приезжих в городском магистрате и, попрощавшись, уехал к семье в Нюренберг. Обещал прислать гонца, как только король Максимилиан приедет на рейхстаг. Русские послы были обречены зимовать в Регенсбурге.

Обидно, конечно, всего два дневных перехода отделяли их от австрийских земель и резиденции Фридриха. Но в чужой огород со своим уставом не ходят.

Стареющий Фридрих больше всего на свете боялся одиночества. Но, как часто бывает в жизни, то, чего больше всего сторонишься, однажды посещает тебя, не спросив разрешения.

6 апреля 6998 года умер Матфей, король Венгерский. Случайно или нет, история умалчивает. Радоваться бы такому благоприятствованию судьбы, так нет, снова озабочен старый император. Сын Максимилиан на последние деньги нанял ландскнехтов и отправился за высокие горы в Нижнюю Австрию отвоёвывать фамильные владения.

И сидит теперь император с горсткой слуг в старом замке Хохостервиц в окружении альпийских вершин. Вечерами наблюдает в подзорную трубу перемещение небесных светил, рисует пророческие картины своего ближнего и дальнего будущего, с нетерпением ждёт вестей от любимого сына.

Что это? Показалось, или хлопнула дверь? Неужели старый слуга несёт долгожданное письмо? Так и есть: развернул дрожащею рукой вчетверо сложенный лист и прочитал:

«Дорогой отец, 16 августа сего года стремительным натиском взял Вену. Это удивит тебя, но через месяц я уже под стенами Буды… и вот замок Корвина в моих руках, а вся Венгрия у наших ног. Однако заканчиваются деньги, и армия начинает роптать. Разрешил грабить близлежащие сёла, выход нелучший, но эффективный при нынешних обстоятельствах.

Отец, я слышу стук в дверь – на пороге гонец с депешей из Богемии. Прости, я прерываюсь на время.

…Продолжаю, после нескольких дней молчания. Отец, случилась беда. Сын Казимира, чешский король Ладислав, вступил в Венгрию. А мои ландскнехты разбрелись по сёлам, и я не могу собрать их воедино. Ладислав грозился взорвать мост через Дунай и отрезать мне пути к отступлению. Чтобы избежать плена, я вынужден оставить Буду. Почти все мои солдаты целы – целёхоньки и идут со мной, за исключением двух десятков отчаянных головорезов, которых венгерские крестьяне взяли в плен за превышение полномочий военного положения.

Продолжаю письмо уже в Вене. Как хорош Дунай поздней осенью! Я на марше потерял двух лошадей и сломал ногу. Сейчас отдыхаю в нашем старом замке. Ладислав с войском стоит недалеко от австрийских границ.

Целую твои руки. Твой любящий сын Максимилиан.

Писано в Вене. 30 ноября 6 998 года».

Наконец император обратил внимание на склонившуюся у двери в глубоком поклоне фигуру.

– Накорми гонца и размести во флигеле для гостей, – приказал слуге, после чего уединился в спальне.

Утром гонец вёз в Вену ответное письмо.

«Милый сын, – писал император. – Не отчаивайся. Скоро приедут послы из Московии от Великого князя Иоанна. Я надеюсь, что когда будут повешены печати на грамоту о дружбе и приязни между нами, Иоанн поможет нам солдатами. Не забудь о сватовстве к его дочери. Если ты женишься на ней, это даст нам право требовать помощь, а не просить.

Будь благоразумен. Любящий тебя отец.

Писано в замке Хохостервиц. 8 декабря 6998 года».

– Уже декабрь, как быстротечно время, – сокрушался Фридрих, сидя у камина.

Зима в Альпах наступает рано. Горные вершины вокруг замка снова надели белые шапки. Дров хватало только на обогрев спальни императора и помещения для слуг. Раньше каждый из них занимал отдельную комнату, теперь в целях экономии все сгрудились в одном месте. Провианта едва хватало, чтобы обедать один раз в сутки. Каждый день в горы снаряжалось два отряда: один – для рубки леса, второй – для охоты на оленей и куропаток. Никогда ещё император не испытывал столь бедственного положения. Единственное, что согревало сердце, это то, что скоро придёт ответ от Максимилиана, и непременно с хорошими новостями.

Замок Хохостервиц находится всего в пяти днях пути от Вены, но следующее письмо от сына Фридрих получил только через месяц. Путь в Каринтию через заснеженные хребты был очень опасен из-за схода снежных лавин, поэтому Максимилиан послал с письмом трёх выходцев из Тироля – только такие знатоки гор смогли бы благополучно пройти по заснеженным перевалам и избежать потерь. Теперь они обогревались у камина в комнате для слуг, а император читал послание сына.

«Дорогой отец, – писал Максимилиан. – Я не хотел тебя огорчать. Не знаю, как так получилось, но, не посоветовавшись с тобой, я ещё в середине сентября отправил посольство к Анне Бретонской с предложением моей руки и сердца. Может быть, на меня повлиял быстрый исход военной компании в Венгрии, когда я всего за месяц войны продвинулся к её столице. Я подумал тогда, что если я достиг таких успехов, договор с Московией не так важен для нас. Теперь, когда Ладислав вытеснил меня из Венгрии и подбирается к нашим австрийским рубежам, я понимаю, что ошибся. Но ничего теперь не исправишь. От Анны пришло согласие на брак, и я месяц назад отправил в Бретань своего представителя, который от моего имени вручит моей невесте обручальное кольцо и скрепит наши узы браком. Когда ты будешь читать это письмо, брачный союз между мной и Анной Бретонской будет уже заключён. Надеюсь, моё поспешное сватовство не испортит наши отношения с Великим князем Московским Иоанном. Дорогой отец, прощаюсь с тобой до марта, когда мы встретимся с тобой на рейхстаге в Нюренберге.

Прости, если сможешь. Любящий тебя сын Максимилиан.

Писано в Вене. 20 декабря 6998 года».

Что оставалось делать бедному императору, после такого письма? Уповать на расположение небесных светил. Может быть, они, наконец, будут благоприятствовать его судьбе? Ведь жизнь катится к закату, а покоя нет. Фридрих взял в руки подзорную трубу и вышел на балкон. Ночь опустилась над замком Хохостервиц.

Время летит быстро. 22 марта, в назначенный Максимилианом срок, в Нюренберге собрался рейхстаг. Вопрос стоял один – Максимилиан просил у князей и имперских городов денег на содержание армии. Наши послы, оповещённые фон Турном, приехали на четвёртый день рейхстага. Ожидая приёма, Юрий Траханиот ещё раз перечитывал «запись», то есть, памятку для ведения переговоров, составленную Фёдором Курицыным, и мысленно повторял её на ломбардском наречии, являвшимся официальным языком на переговорах.

«Запись» состояла из семи пунктов:

1. Вручить Максимилиану Иоаннову договорную грамоту и присягнуть, удостоверяя её правильность.

2. Взять с Максимилиана такую же, писанную языком славянским, а буде напишут оную по-немецки или по латыни, изъяснить, что обязательство Великого князя не будет иметь силы, ежели в их грамоте будут отмены против нашей.

3. Максимилиан должен утвердить союз целованием креста.

4. Объявить Максимилиану согласие выдать за него дочь, с условием, чтобы она не переменяла веры православной.

5. Сказать ему, что послам немецким и московским лучше ездить впредь через Данию и Швецию для избежания неприятностей, какие могут встретиться в польских владениях.

6. Просить Максимилиана дать Великому князю лекаря искусного в целении внутренних болезней и ран.

7. Приветствовать единственно короля Максимилиана, а не цесаря, ибо Делатор, будучи в Москве, не сказал Великому князю ни слова от Фридриха.

Наставления, данные Курицыным от лица государя, Траханиот осмысливал при изменившихся обстоятельствах.

О сватовстве к дочери Иоанна решили не упоминать, так как все в Регенсбурге только и говорили о новой невесте Максимилиана – Анне Бретонской, с которой тот обручился. Говорили, что она ещё богаче Марии Бургундской, красива, но хромает на одну ножку.

По седьмому пункту тоже само прояснилось. Сказывали, что старый Фридрих простудился на охоте и в Нюренберг не прибыл.

Но вот и настал назначенный Максимилианом час.

Король, окружённый князьями, встретил Траханиота приветливо, как старого знакомого. Сделал несколько шагов навстречу, пожал руку и повёл, было, усаживать за стол. Но посол просил обождать. Представил королю дьяка Кулешина и велел внести дары: от Иоанна – 80 отменных соболей, от Великой княгини – отрез «камки» (дорогого полотна из Дамаска) и птицу кречета в золотой клетке.

Как ребёнок, радовался король подаркам, особенно полученным от имени царевны Софьи. Долго гладил полотно, рассматривая затейливые переливы цвета, а птице пытался подставить под клюв указательный палец, едва успел Траханиот его остановить. Угадала царевна с подарками. Был король немецкий большим модником, а о похождениях на охоте ходили по городам немецким целые легенды.

К переговорам решили приступить утром. Оставшееся время коротали по-разному.

Максимилиан тут же забыл о встрече, заперся в спальне один, читал сообщения одно печальнее другого. Из Австрии гонцы сообщали, что чешский король с войсками промышляет в окрестностях Вены. Из Бургундии пришло известие, что Карл Восьмой намерен силой отнять жену – Анну Бретонскую, с которой ещё и свидеться не довелось. Армия французская уж на подступах к границам её герцогства. Ну а что же послы? Иван Халепа выпил медовухи и заснул непробудным сном. Василий Кулешин достал Библию, и лишь на пятой главе священного писания – «Числах» – очутился в объятиях «морфея», как раз в тот момент, когда первые петухи уже будили жителей Регенсбурга. Юрий Траханиот в сопровождении слуг до позднего вечера бродил по узким улочкам имперского города, и, наконец, решил зайти в харчевню – от волнения у грека прорезался аппетит.

Мрачные мысли одолевали его седую, умудрённую опытом голову. Как будет вести себя Максимилиан? Не посчитает ли для себя унизительным принять те исправления, которые сделал Великий князь Московский в предлагаемом тексте договора? Как король отнесётся к мнению немецких князей? Ведь не все курфюрсты и герцоги ратуют за дружбу с Москвой.

В харчевне было оживлённо. Едкий дым от жаровен, запах жареных колбасок и свежего ячменного пива кружили голову посетителям.

Люди всё простые, из мелких сословий – торговых и купеческих, определил для себя Траханиот. Многие одеты в яркие костюмы: кожаные штаны, шерстяные куртки с разноцветными вышивками, на голове – охотничьи шляпы с перьями. Вырядились, что те попугаи. Почти все места за прочными дубовыми столами были заняты, еле удалось приткнуться в уголке, куда едва проникал тусклый свет от масляных ламп. Рядом расположились два немца. Один постарше, краснолицый, с седыми волосами и бородой. Второй – молодой, румянощёкий с веснушками и рыжими кудрями – словно прибыл сюда из Рязанского княжества. Немцы пили пиво из больших стеклянных чаш и закусывали жареными свиными ножками. Говорили на наречии близком к ломбардскому, видать, приехали из южных районов, расположенных близко к Италии. Разговор шёл о короле Максимилиане. Траханиот стал прислушиваться.

 

Легенда о короле Максимилиане

– Дело было поздней осенью, когда лиственница в наших краях сияет на солнце яркими красками, – рассказывал пожилой немец молодому. – Рано утром из замка Тратцберг, – ты знаешь этот охотничий замок, он расположен недалеко от Инсбрука, там, где река Инн прорывается в узкий проход между горами, – выехала кавалькада охотников. Впереди на белом коне – Максимилиан, за ним – несколько его друзей, два опытных егеря и конюх. Король по крутой тропе взбирался на гору Мартина, где ближе к вершине, прыгая со скалы на скалу, любили резвиться дикие серны. Пока позволяла крутизна, ехали на лошадях. На императоре была серо-зелёная куртка из грубого сукна в клетку, моток верёвки на плече, сбоку охотничий рог, на поясе крючья. Охотничья шляпа из фетра болталась за спиной, король любил скакать с непокрытой головой, чтобы ветер свистел в ушах.

Наконец спешились, оставив лошадей на попечение конюха. Дальше можно было подниматься только пешком. Причудливые скалы попадались на пути, говорят, где-то рядом тролли добывают серебро в глубокой шахте. Король знал гору и все тропки на ней как свои пять пальцев. Он не раз охотился в этих местах по приглашению потомков графа Андекс, построившего замок Тратцберг. Сейчас Его Высочество со спутниками карабкались по крутой тропе к середине отвесной скалы. Здесь на небольшом плато остановились на отдых полюбоваться панорамой гор и причудливым замком, словно гнездо глухаря, примостившимся на одном из склонов. На лужайке перед замком Максимилиан распорядился поставить скамьи, чтобы дамское общество – а король, как известно, слыл любимцем не только австрийских, но и всех женщин Германии – могло любоваться охотой, следить за искусным восхождением своего кумира на горные кручи и восхищаться его отвагой.

Дамы махали платками, особенно усердствовала юная графиня Тратцберг, дочь старого приятеля Максимилиана. Она не могла забыть, как накануне на балу он шепнул в её маленькое ушко пару тёплых фраз.

Здесь рассказчик сделал небольшую паузу, и заказал ещё два штофа янтарного пенистого пива. Молодой слушатель хотел рассчитаться, но старший товарищ не позволил ему сделать это.

– Ещё успеешь, Ганс. Побереги гульдены. Тебе ведь скоро невесту выбирать, – он похлопал молодого человека по плечу и продолжил рассказ.

– Слуги сделали своё дело, загнали четырёх серн на скалу. Одна из них, стоящая на верхнем уступе, была образцом своей породы. Длинная грациозная шея, короткая морда, острые чёрные ушки, изогнутые рога, стройные ноги.

«Вот эту то и сниму со скалы», – воскликнул король. – «Дуй в рог, егерь»!

Максимилиан начал подкрадываться к серне, то и дело поглядывая вниз. «О, юная Тратцберг – хрупкая фигурка, милое личико, каких мало!»

Серна всё ещё не проявляла беспокойства. Кажется, она не заметила, что кто-то шаг за шагом подкрадывается всё ближе. «Дай копьё», – обратился король к одному из егерей. По рыцарским законам при охоте на серн нельзя было использовать ни мушкет, ни арбалет, ни другое стрелковое оружие.

Всё ближе и ближе он подбирается к серне. Осталось только сделать прыжок через узкую расселину. Король долго не раздумывает, король прыгает.

Молодой Ганс, затаив дыхание, ловит каждое слово рассказчика.

– И о, ужас! Кусок скалы отваливается вслед за прыжком, – продолжил тот, умело выдержав паузу. – Лавина щебня, гальки, куски скальной породы обрываются из-под ног. И наш любимый король оказывается на пятачке, где едва умещаются подошвы его сапог. Под ногами бездна, только орлы парят высоко в небе, а над головой уступ, на который невозможно взобраться даже с помощью Бога.

«Егерь»! – в ужасе кричит король. – «Помоги мне выбраться отсюда»!

Егерь и охотники пустили в ход верёвки и крючья. Но где там! Зацепиться за отвесную скалу не удаётся. «Доставьте сюда лестницы и позовите на помощь людей», – приказал егерь. – «Наберитесь терпения, государь. Главное – не теряйте самообладания и не смотрите вниз. Мы обязательно вызволим вас из этой западни!»

Увы, не помогли ни лестницы, ни многочисленные слуги. Расщелина была так широка, что ничего не могло помочь бедняге. Максимилиан застыл на уступе; он не мог двинуться ни вперёд, ни назад, ни вверх, ни вниз. Наступал вечер, надвигалась ночь, довольно холодная в это время года. Максимилиан из последних сил держался на узком уступе, прижавшись спиной к скале. Осторожно достал из сумки кусок сыра и флягу с вином – надо было подкрепить угасающие силы. Омочил губы вином – сделать хоть один глоток он себе не позволил. Нельзя было расслабиться ни на секунду, одно неосторожное движение или лёгкая дремота могли сделать Германию горькой сиротой.

Внизу в долине разожгли костёр, чтобы поддержать царственную особу. Слёзы навернулись на глаза Максимилиана. Мысленно он прощался с жизнью. Сколько ещё мог он простоять так, в напряжении всех сил? Король собрал волю в кулак. Нет, он поборется за жизнь.

Незаметно нахлынули воспоминания. О битвах и сражениях, о войне в Бургундии, об осаде соседней крепости Куфштайн, о балах и пирах, о рыцарских турнирах, о покойной жене Марии, о юном сыне Филиппе.

Всё в прошлом, далёком призрачном прошлом. Это была холодная, бесконечная, жуткая ночь.

Наконец забрезжил рассвет. Долину окутал густой туман. Так что не видно было ни замка, ни разведённого костра. Король был в плачевном состоянии: тело его окоченело. Ноги одеревенели, мучила ломота в коленях, боль в пояснице и плечах.

Между тем утренняя заря разгоралась. Вершины гор осветило солнце, пожелтевшие лиственницы сияли, словно осыпанные красным золотом. А что же его величество? Что ему утреннее солнце и золото пожелтевших лиственниц?

Бесконечно далеко внизу у подножия горы собирался народ. В центре дамского кружка стояла барышня Тратцберг. Вокруг толпились рыцари и крестьяне, священники и прихожане. Их взгляды были устремлены вверх. Они в отчаянии заламывали руки, моля Бога о спасении короля. Егерь предпринял ещё одну попытку спасти короля, но тщетно, чуть сам не провалился в бездну.

Вызвали из Инсбрука епископа с каноником. Помогли им в полном облачении подняться наверх. Епископ предпослал королю святое причастие и последнее утешение: «Пребывайте с Богом, сын мой Максимилиан. Господь утолит ваши печали и дарует желанный покой».

Король прощался с жизнью. Ещё немного, и его одолеет слабость, и тогда конец, ничто не удержит его на бренной земле. Последний взгляд окрест, на горы, долину, на любимый Тироль.

«Господь наш, тебе завещаю свою душу! Тебе доверяю распорядиться мной». – И с тем покорился последний рыцарь империи, смиренно принимая свою участь.

И вдруг он услыхал где-то наверху шаги. Посыпались камни, и над его головой раздался звонкий юношеский голос: «Не отчаивайтесь Ваше Величество. Я уже рядом, я спасу вас».

Придворные дамы, епископ, егерь и юная Тратцберг не верили своим глазам. Сверху, с самой вершины, карабкался юноша в светлом одеянии: не то ангел небесный, не то пастух. Потом кое-кто даже божился, что видел над головой юноши сияние.

С уступа на уступ перепрыгивал молодой человек легко и свободно, не страшась бездны. Кто он? Альпийский пастух? Горец? Рудокоп из швейцарских серебряных рудников?

Юноша протянул королю руки, вытянул его наверх и указал путь в долину, путь, возвращающий к жизни.

Юная Тратцберг, придворные кавалеры и дамы, епископ Инсбрука, егерь и охотники, простой люд – все ликовали, когда король, хотя и обессиленный, но всё же целый и невредимый, подошёл к ним, одетый в серо-зелёную куртку из грубого полотна, пропитанную потом и страхом за свою жизнь. Не было на нём только охотничьей шляпы – она навсегда осталась лежать на дне глубокого непроходимого ущелья.

В суматохе никто не обратил внимания на скромного юношу. Спаситель короля, альпийский пастух или рудокоп, а может, человек другой профессии затерялся в толпе. И никто не узнал, кто, собственно, это был.

Максимилиан, разумеется, ничего не забыл. Он был уверен: на его долю выпало спасение свыше. Преисполненный благодарности, он упал на колени, и все, кто толпился вокруг него у подножия горы Мартина, последовали его примеру, вознеся хвалу Господу.

Рассказчик взглянул на собеседника. Юноша, до последней минуты с трепетом внимавший каждому его слову, не выдержав напряжения, уронил голову на стол и спал счастливым сном.

Юрий Траханиот в сопровождении слуг вышел из харчевни. Он шёл по узкой, мощённой крупным булыжником улице, мимо аккуратных каменных домов с островерхими крышами, освещёнными тусклым светом масляных фонарей. Как нужно любить своего короля, думал Траханиот, чтобы с такой теплотой говорить о нём? Способен ли русский народ так любить своего государя, Иоанна? Он не находил ответа. Служить – да, в страхе быть наказанным за малейшую оплошность, но любить? Вряд ли наш народ способен на такую умилительную любовь.

Переговоры с Максимилианом длились три недели. Всё было исполнено согласно наставления Великого князя: текст союзной грамоты не изменён, клятвы принесены, печати подвешены. На постоялом дворе «Семь петухов» в Регенсбурге русские послы готовились отметить успешное окончание посольского предприятия. Запасы, привезённые с родины, за девять месяцев, что послы находились в Германии, солидно поубавились. Решено было заказать стол у хозяина постоялого двора. Соперничать с Георгом Богатым, памятуя о его, знаменитой на всю Европу, свадьбе не приходилось возможным, но всё же…

В центре стола гордо возвышался тушёный гусь с яблоками. Рядом – огромная сковорода с ещё дымящимися жареными свиными ножками и кислой капустой. Для поднятия аппетита слуга поставил возле каждого едока тарелку со свиными сосисками и пивом. Остальные блюда ожидали своей очереди на кухне, где трудились три опытных повара и пять проворных помощников-поварят.

За столом сидели четверо: послы Траханиот, Кулешин, Халепа и подьячий Юшко. По гостиной разносился стойкий аромат жареного мяса и тушёной капусты.

– Запах приятный, – повёл носом Иван Халепа и, потирая руки, подмигнул подьячему Юшке. Тот вдруг потянулся к штофу с пивом и махом осушил его до дна, в конце, между прочим, поперхнувшись и закашлявшись.

– Что это ты, батюшка? – осадил подьячего Кулешин. – Есть же какая-то субординация. Есть старшие, в конце концов.

– Мне теперь всё равно, – произнёс Юшко обречённым голосом.

– Да, други мои, – объявил Халепа, – не хотел говорить, праздник портить, но безобразиями сего недоросля вынуждаем я омрачить ваше настроение.

Послы, как по команде потянулись к чёрному пенистому баварскому пиву и осушили свои штофы.

– Да, – продолжил Халепа, не взирая на послов, пытавшихся не омрачаться и не брать во внимание многозначительность его речи. – В наши дружеские ряды затесался некий бумажный червь, который вместо того, чтобы опрашивать купцов на пристани, как было поручено ему мною, и выведывать секреты немецкие, завёл крамольные тетрадки, в коих вознамерился… – тут, не находя слов Халепа остановился и махнул рукой. – Впрочем, почитаю, – он строго посмотрел на Юшку и вынул из-за пазухи пачку листов, аккуратно сшитых суровыми нитками.

– Писано третьего генваря в Нюренберге, – начал он басом. – Проезжая этот славный город, удивлён красотой ратуши, домами горожан и купеческого собрания, высотой шпилей немецких церквей. Вот и отметили мы Рождество Христово на чужбине. На улицах города весело, а в сердце моём хладом веет.

Халепа сделал паузу и выразительно посмотрел на сотрапезников. Кулешин и Траханиот с ожесточением грызли свиные ножки.

– Каково назначение человека? Зачем дана ему жизнь и зачем её у него отнимают? Почему никто не стремиться в рай, а желает плоды жизни земной вкушать? Штуденты университета из городка Альтдорф устроили шествие с факелами, во главу которого поставили чучело страшного старика по имени Руперт. Лица у всех вымазаны сажей, у иных спрятаны под страшными рогатыми масками.

– Чепуха какая-то, – произнёс Кулешин. – Дай-ка мне, – он пролистал тетрадку и вдумчиво прочитал вслух:

– Улица, по которой мы двигались, была вымощена камнем. Над нами нависали выкованные из железа и подвешенные на цепях на домах ярко раскрашенные сапоги, дверные замки, кренделя. Взад и вперёд сновали люди с корзинами и тележками, забитыми зеленью, цветами, мешками с мукой и рыбой; конные и пешие, одетые нарядно и разнообразно.

Кулешин озадаченно почесал потылицу и строго посмотрел на подьячего. Не разумею, зачем всё это?

– Это мысли мои и суждения о Германии, – наконец выдавил из себя Юшко. – Я брал у Фёдора Васильевича Курицына книги. Читал записи Афанасия Никитина и иных странствующих купцов, а также монахов, о странах разных. Решил сам попробовать.

– Как думаешь, Юрий, – обратился к Траханиоту Кулешин, – выпороть его за баловство, или простить по молодости лет.

– Дай-ка мне, – заинтересованно произнёс седой грек и тоже полистал тетрадку.

– Ну, вот, кстати, недурственно, – произнёс он и зачитал, – Нюренберг при подъезде к нему оказался неприступной крепостью. Ещё за версту видны были его высокие стены и множество башен с острым верхом. Перед нами оказался ров с мутной зелёной водой, за ним в толстой стене огромные железные ворота – так, это пропустим, – пробормотал грек, – вот дальше интереснее, – переехав зловонный ров, мы…

– Помилуй, Юрий, – Кулешин чуть не поперхнулся свиной колбаской. – Давай в другой раз о зловонии…

– Хорошо, – согласился Траханиот. – Слушайте, как я рассудил вас. Халепу благодарим за осмотрительность и всевидящее око его. Молодого человека предупредим, впредь глупости не писать. Пороть не будем. Всё же записи вести я ему сам приказал.

– Но не такие же! – возмутился Халепа.

– Ну не такие, – подтвердил Траханиот. – Тетрадку оставлю себе. Почитаю. Всё ненужное, чернилами вымараю. – Ганс, – обратился он к помощнику повара, краснолицему мальчишке в белом колпаке. – Бутыль шнапса на стол.

Забудем, други мои, обиды и трудности, невзгоды и ошибки. Дело большое сделали. Будем пировать!

Празднество продолжалось до утра, и если бы герцог Баварский Георг Богатый по какому-то недомыслию оказался в «Семи петухах» – герцоги, конечно, не допускают мысли пребывать в гостиницах в столь поздний час, у них для этого замков предостаточно – ей Богу, остался бы доволен…