Он не замечал гневного лица отца, не видел подмигиваний Иакова. Ему хотелось поделиться со всеми той пронзительной ясностью мышления, которую он почерпнул со дна чаши.
- Любовь не завидует, любовь не крадет, не убивает, любовь не ссорится. Зачем сориться? Давайте любить друг друга.
- Прекрати!
- Отец, не нужно ваших судов, не нужно армий, не нужно правителей, не нужно Закона, нужно только любить друг друга … и прощать, - Иоанну захотелось плакать от жалости к человечеству, которое не понимает простой арифметики любви.
- Уведи его! - приказал Зеведей Иакову.
Тот подхватил своего брата, продолжавшего восхвалять любовь, и увел его через двор подальше от людских глаз. Ноги слушались юношу так же плохо, как и язык. В темном углу двора его вырвало. И к нему вернулся рассудок. Он вдруг понял, что ужасно напился и опозорился за столом.
Иаков стоял рядом и пенял ему:
-Ты зачем так напился?
- Я случайно.
- Как можно случайно напиться? И дети не напьются случайно.
- Не знаю. Не знаю, Иаков.
Ему было невыносимо стыдно. Он лежал на спине под черным небом, и все звезды смотрели не него с презрением. “Ну что смотрите, - простонал Иоанн. - Без вас тошно”. Ему хотелось провалиться под землю, чтобы и звезды его не видели. Ему было очень плохо. Какая же это мерзость, - вино! И правильно, что праведники не пьют вина. Какой молодец Иохонан. Он предтеча Мессии. Он не пьет вино. Он любит …
- Что ты там бормочешь? - спросил Иаков.
- Я? Не знаю… Как мне стыдно, брат.
- Еще бы! Отец теперь посадит тебя под домашний арест.
- Мне нужно умыться.
- Я отведу тебя в дом.
- Нет-нет, - в ужасе отказался он. - Я должен вернуться и извиниться. Принеси мне воды.
Спасение было в одном: вернуться и принести всем извинение, и досидеть свадьбу до конца. Превратить все в досадное недоразумение. Ах, почему нельзя вырвать это событие из жизни? Ничего не было. Нужно вернуться за стол, вернуться на поле боя, с которого позорно бежал. Не вернуться - остаться виноватым навсегда. Он попробовал подняться, и в голове закрутились, заскрипели мельничные жернова. Иоанн без сил упал. Он изверг из себя все выпитое, но трезвым не стал. Как же ему стать самим собою? Необходимо отрезветь, вернуться на свадьбу и попросить прощение.
Иаков принес ему чашу.
- Это не вино?
- Вода. Пей и умойся.
- Вода пахнет вином.
- Ты сам пахнешь вином.
Но Иоанн ничего не мог с собой поделать. Вода казалась ему вином, и желудок не принимал ее.
- Ты иди, успокой отца и гостей. Я сейчас приду. Я смогу.
Наконец, умывшись и утеревшись своим поясом, он побрел назад. Иоанн приготовил извинения, но за столом все сделали вид, что ничего не заметили. Зеведей отложил разговор с сыном на потом. Он больше не нападал на Иисуса и вел беседу с хозяином дома. Тот тоже был доволен тем, что свадьба вернулась в праздничное русло. Судья пополнил свой архив новым аргументированным мнением: о вреде путешествий для молодых людей, которые набираются в чужих землях пагубных идей и дурных нравов. Одно лишь присутствие этого бродяги рядом испортило его сына.
Иоанн сознавал, что он все еще пьян. Он сидел на своем месте неподвижно, как истукан, боясь выдать свое состояние случайным движением.
- Поешь, - шепнул ему Иаков.
Он отрицательно покачал головой. Еда тоже пахла вином. От этого запаха, разлитого по всему пространству пира, его тошнило. Никогда больше он не выпьет вина. И не предлагайте ему!
Иисус внимательно и ласково посмотрел на Иоанна. Он достал из своей сумы какой-то флакон, капнул из него в чашу с водой и протянул юноше.
- Выпей. Это поможет.
Из чаши исходил неприятный запах, но не винный, а еще более острый. Из рук любого другого человека Иоанн не принял бы эту гадость, но это был возлюбленный учитель. Иоанн проглотил ее разом и передернулся.
- Теперь потерпи немного.
И вскоре он почувствовал, что чудесным образом трезвеет. Это было необычное ощущение. Все разом встало на свои места и вернулось в фокус. Иоанн облегченно потянулся к еде.
Колдовские действия Иисуса не остались незамеченными.
- Вот самое чудесное вино из воды, - пошутил хозяин дома. - Нам всем нужно его пить. Вы - врач? - почтительно обратился он к Иисусу.
- Немного.
- Не могли бы вы посмотреть мою спину? Она беспокоит меня, особенно по утрам.
- Я смогу дать вам несколько советов.
- Приму их с благодарностью.
- Пустяки.
И хозяин дома превратился в почтительного пациента. Он говорил с Иисусом как с заезжей знаменитостью, и это опять стало раздражать Зеведея.
А на следующее утро Иоанн заявил ему, что хочет поучиться у Иисуса искусству врачевания. Это был лишь благовидный предлог, и Зеведей его тут же раскусил. Он лежал в постели, его ноги ныли, а его сын намеревался сбежать от него к бродячему лжепророку.
- Ты вернешься вместе со мной в Назарет.
- Нет, отец. Там я умру с тоски.
- Выдумки!
- Возможно, я узнаю у него, как излечить вашу болезнь. Вы ведь сами не обратитесь к нему,- лукавил юноша.
- Глупости! Он шарлатан.
- Он спас меня. И помог хозяину дома.
- Глупости! Не смей перечить мне! Если ты пойдешь с ним, я отрекусь от тебя и лишу наследства, - пригрозил Зеведей крайней мерой.
Для сознания человека не бывает иной вины кроме той, которую оно принимает на себя само. Чувство вины - чувство добровольное. Человеку невозможно внушить вину, если он ее отвергает, и невозможно отнять, если он ее уже взял на себя. Самое чудовищное преступление может быть без вины, и самый ничтожный поступок может быть с виной. Раскаяние - это свободный выбор. Всякий суд – это насилие. Зеведею не было до этого дела, когда он выносил в своем суде приговоры, решал, кому быть виновным. Он гордо восседал на судейском месте и воплощал собою справедливость, сам Закон и карающий голос Господа. Но теперь перед ним стоял его сын, и он не принимал отцовского суда.
Иоанн ушел.
Зеведей бы сломлен.
Иоанн размыкает веки, и свет бьет ему в глаза. Он обнаруживает себя лежащим на сене в старом сарае. Сквозь оконце на него смотрит осеннее серое небо. Пахнет кислым дымом и дождем. Его память совершает волшебный скачок, и он разом вспоминает все: вчерашний уход от отца, дорогу с Иисусом, ночевку в деревушке под Каной.
Хромой Иуда сидит у костра, выгоревшего за ночь. В дверях появляется освеженный Иисус с хлебом, сыром и молоком. Он улыбается Иоанну.
- Вставай, Иоанн. Солнце взошло. Птицы запели, кони заржали, львы заревели. Все приветствуют новый день.
- Учитель, я ничего не слышу, - потягиваясь, с виноватой улыбкой признается юноша.
- Неужели? Я тоже не слышу. Но это не важно. Вставай, умойся дождевой водой в кадке. Вкусим даров нашего гостеприимного хозяина.
Иоанн охотно вскакивает на ноги. Сегодня учитель в хорошем настроении, и его душа тут же отзывается на этот призыв.
- Что это он так расщедрился? - спрашивает Иуда.
- Я дал ему совет, как избавится от его хвори.
- Что за хворь?
- Запоры.
Иоанн фыркает от смеха и выходит из сарая. Он привычно изучает небо. Ничего, кроме дождя оно ему сегодня не сулит. Похоже, ангелы потрудились за ночь, натащив столько туч над головой юноши. Ладно, его час еще придет. Он плещет в лицо из деревянной лохани, утирается рукавом нарядного хитона цвета индиго и возвращается в сарай, где на холщовой тряпке уже накрыт завтрак. Иоанн ест хлеб и черствый сыр с аппетитом. Бродячая жизнь приходится ему по вкусу.
- Я видел чудный сон, - рассказывает он, - синее-синее озеро, гладкое-гладкое, и мы идем по нему, а вода нас не поглощает, словно твердь. А потом что-то еще, но я никак не могу вспомнить. Так интересно, будто во сне у тебя есть еще одна жизнь, и ты живешь две жизни: одну - днем, а другую - ночью, во сне. Ты любишь сны, учитель?
- Нет, не люблю.
- Почему? Они у тебя дурные? Мне тоже иногда снятся кошмары, всякие чудовища с рогами. Тебе они тоже снятся?
- Я не люблю сны за то, что они возвращают меня ко мне прежнему.
- Как это?
- Всем ли ты доволен в себе, Иоанн?
- О нет! - восклицает юноша. - Мне многое в себе не нравится. Иногда я даже желал бы родиться другим человеком. Хотя я не представляю как это возможно. Ведь другой человек это уже не я. Но я хотел бы измениться. Стать менее чувствительным … менее суматошным … Многое во мне не так, - печально заключает он.
Этот юношеским артистизм, стремящийся быть тем, чего он него ждут, как податливая глина, принимающая правильные формы под рукой ваятеля, вызывает у Иуды холодную усмешку. Он не верит этому мальчишке ни на грош.
Иоанн ловит эту усмешку и сердито смотрит на калеку.
- Мы строим себя как дом, - объясняет в это время Иисус. - Поднимаем стены, ставим кровлю, меняем двери и окна. Как плотник, я знаю в этом толк, - иронизирует он на мгновение. - Так вот. Сны возвращают меня в старый дом, в котором я давно не живу, и не хочу возвращаться в него. В нем слишком много человеческого. Ложь, страх, похоть, жадность, зависть - все, что свойственно человеку от природы. Этот дом я долго ломал. Его нет в моей жизни. Но он возвращается ко мне во снах. Сны меня делают тем, кем я уже не являюсь, от чего освободился. Я был юн и стал стар. И мне не нужна моя юность. Вот почему я не люблю сны: в них много человеческого.
- Понимаю, - взволновано отзывается Иоанн и косится на Иуду: не смеется ли тот опять.
Но Иуда, погруженный в свои думы, уже не замечает его и высказывается сам:
- Тяжело возвращаться в свой дом, где ничего не осталось.
- Ты бы хотел все вернуть? - спрашивает Иисус.
- Нет, - серьезно отвечает калека. - Мне тоже не нужна моя юность. Что было, то было. Пусть все остается как есть.
И они переглядываются, словно говорят о чем-то, что известно только им обоим. Их связывает прошлое, в котором Иоанну нет места. Он желал бы это узнать, чтобы понять, почему они вместе, ибо кажутся ему совершенно несовместимыми. Что заставляет мрачного Иуду ходить с Иисусом, которого он никогда не называет учителем? Почему они вместе? Зачем просветленному, как небо в солнечный день, Иисусу темный, будто омут, Иуда?
Их завтрак закончен. Они собираются в дорогу. Иуда заботливо кутает свою искалеченную ногу в пуховой платок, сев спиной к ним. Похоже, этот человек не любит показывать другим свое уродство.
Иоанн тянет шею, пытаясь заглянуть за плечо ему.
- Что тебе?- раздается голос, и юноша смущенно отстраняется.
- Ничего, - бормочет Иоанн.
Спиной он, что ли, видит?
- Наверное, ваша нога вас сильно беспокоит? - Иоанн хочет быть вежливым.
- Я уже привык.
- Давно у вас это?
- Давно, - холодно отвечает Иуда, но юноша продолжает:
- Если вы пострадали за правое дело, Господь вас наградит.
- Я не фарисей, как твой отец, и не верю в воскресение. За гробом только пустота.
- Так ли, учитель?
Иисус невозмутимо отвечает:
- За гробом Царство Небесное.
- Я так и сказал, - невозмутимо подтверждает Иуда.
Иоанн недоумевающе переводит взгляд с одного на другого.
- В Царстве Небесном только Святой Дух,- поясняет Иисус.
- И ничего больше?
- А ты, наверное, - усмешливо говорит Иуда, - представляешь его как город, населенный людьми и животными? С такими же дырявыми сараями и кучами навоза?
- Я не такой глупый.
- Тогда вообрази пустоту, только пустоту и ничего более.
- Так ли, учитель? - опять переспрашивает юноша.
- Так, но только без мрачности Иуды. Это царство света, а не царство тьмы. В Азии я встречал людей, которые называли себя знающими - гностиками по-гречески. Они утверждают, что души после смерти обитают на звездах.
Иоанн фыркает.
- Это не столь смешно, когда пробуешь их понять. Гностики исходят из того убеждения, что смерть - не черная дыра, как думает наш Иуда, но царство света. Звезды, говорят они, это скопление светоносных душ. Когда душа покидает тело, она воспаряет вверх и присоединяется к тем душам, к которым чувствует наибольшую склонность, симпатию по-гречески.
- Ты веришь в это?
- Верить, мой мальчик, можно во что угодно. Я предпочитаю знать, но то, что знаю я, имеет значение только для меня, к сожалению. Для тебя же имеет значение только то, что знаешь ты.
- Учитель, для меня имеет значение все, что знаешь ты. Расскажи еще. Эти гностики правильно говорят?
- Нет, Иоанн. Они поверхностны. Царство Небесное тоньше звезд, тоньше их света.
В это время, закончив перевязку ноги, Иуда поднимается и спрашивает:
- Ты собираешься просвещать его в сарае?
- Почему бы и нет?
- Быть может, выйдем на дорогу? Там хоть не воняет.
- Пожалуй, - соглашается Иисус. - Пойдем, Иоанн. Дорога нас ждет.
Во дворе их встречает старик, ставший вдруг словоохотливым, и провожает до ворот.
- Уж, не в Тибериаду ли вы идете? Ныне многие туда идут. Вот и мои сыны с невестками подались в царский город. Времена теперь не лучшие. Поголовная подать, земельный оброк, налог с жилья, ремесленный сбор, товарная пошлина, пожертвование на Храм, а теперь еще плати за царский город. Тяжело жить. Вот и подались мои дети на заработки. Там сейчас всех принимают, были бы руки. Так вы не в Тибериаду? А то бы передали от меня сынам весточку, что, мол, у стариков все хорошо.
- Что же ты, человек? - не выдерживает Иуда. - У тебя пустой дом, а ты заставляешь нас ночевать в грязном сарае! Так-то тебя учили принимать соплеменников?
- Сыны не велели.
- Их здесь нет. А дом твой стоит пустой. Следовало бы поджечь его.
- Не гневайся, добрый человек.
- Я не добрый. Сейчас спалю твой дом.
- Я соседей позову.
- Зови. Спалим всю вашу деревушку, как Содом и Гоморру.
Старик в страхе пятится от Иуды.
- Он пошутил, старче, - успокаивает его Иисус.
Тот недоверчиво смотрит на своих гостей. Стоящий позади мужчин Иоанн жалостливо улыбается ему.
- Прощайте, господа, - произносит старик и торопливо уходит в дом.
Иисус укоризненно смотрит на Иуду.
- Ты ведь знаешь, - хмуро оправдывается тот, - мои кости не терпят сырости. Я заплатил бы ему с лихвой за сухую и теплую постель.
Они выходят на дорогу. Вскоре деревушка скрывается из виду. Вновь их обтекает с двух сторон череда холмов с пустыми виноградниками и оливковыми рощами. Иногда попадаются сторожевые башенки времен Селевкидов и более ранние строения израильских царей. Здесь, конечно, нет знаменитых конюшен Соломона, но древняя земля Ханаана, отданная во владение потомкам Завулона и Неффалима, богата историей.
Иоанн еще не научился долго молчать, как это умеют его спутники. Видимо, они способны часами не говорить друг с другом и не тяготиться этим. Но Иоанн жаждет разговора.
- Учитель, мы говорили о снах. Ты стал другим, а сны делают тебя прежним. Я ведь тоже хочу измениться, и, наверное, когда-то мне тоже не будут нравиться мои сны.
- Так, Иоанн.
- Но иногда я думаю: почему я - это я? Почему я - Иоанн? Почему я не какой- то другой человек? Почему я родился собою, а не кем-то другим?
- Иоанн - это только ты и никто другой.
- Но почему я именно я? И почему у меня именно эта жизнь?
- Я объясню это, когда ты будешь готов.
- Разве нет простого ответа?
- Есть. Но за этим ответом стоит другой вопрос. А за ним следующий, еще больший.
- Как это?
- Ты спрашиваешь: почему я родился собою? Но это вовсе не простой вопрос. Этот вопрос уже предполагает в себе, что твое я было до твоего рождения. Но не было твоего я до твоего рождения. То, что родилось, не было тобою. Это был Святой Дух, чистый дух, настолько чистый, что в нем не было ничего, никаких частей. Чище воды, чище воздуха, чище света и огня. Чище пустоты. И в этой чистоте нечего было познавать. Невозможно осознать мир, не осознав прежде себя. Мир всяким живым существом познается через себя и не может познаваться отдельно. И первое, что сделал Дух - осознал себя и стал я. Тысячи и тысячи раз Святой Дух осознает себя, порождая тысячи и тысячи я. Душа - это отдельный акт осознавшего себя Духа. Все из Святого Духа. И вот душа, уже знающая себя, начинает через себя познавать мир. В этом первоначальном состоянии душа знает только я, но познавая мир, она познает нечто отдельное от себя, - он. Есть я и есть он - мир. Вот что говорит себе душа. Но вот что тебе покажется странным, мой мальчик, на первый взгляд: когда ты говоришь “я”, ты говоришь в действительности “он”. Иоанн говорит об Иоанне? Как такое возможно? Я говорит о я как о постороннем. Разве, если бы я было только я, оно смогло бы говорить о себе? Я говорит о себе самом как об он. Младенец знает свое я, но еще не может сказать “я”, и весь мир он воспринимает как я. Для младенца нет ничего кроме я. Святой Дух в нем только-только осознал себя. Когда младенец впервые скажет себе “я”, он узнает себя как “он”. С этого часа его душа станет полной. И тогда он увидит, что мир не часть его и в нем есть тысячи других я-он. И вот одно из этих я-он узнало, что у него есть тело, жизнь и имя. Не Иоанн получил жизнь, жизнь получила Иоанна. Он взялся из ничего, из осознавшего себя Святого Духа. Не мать родила младенца,- младенец родил мать, родил себя и весь мир.
Иисус взглядывает на обескураженного Иоанна и ласково спрашивает:
- Ну а как ты понимаешь себя?
- У меня есть бессмертная душа. Отец учил нас, что после смерти душа покидает тело и ждет Страшного суда. Осужденные души будут ввергнуты в преисподнюю, а праведные получат вечную жизнь.
- Но где же была твоя душа до рождения, твой отец не рассказывал?
- На небе у Бога. Но Господь дал ей тело. Однако за грех Адама тело должно умереть. После суда оно воскреснет.
- Где же находятся души до суда?
- Хранятся у Бога.
- Спят в неком хранилище? - серьезно спрашивает Иисус, но Иоанну почему-то кажется, что он внутренне смеется.
- Не знаю.
- Ну конечно, спят, как спали до рождения. И надо полагать, что души человеческие спят отдельно от душ животных, чтобы не перепутаться.
- Учитель, ты смеешься?
- Извини, Иоанн. Меня смешит фарисейство, не ты. Давай продолжим. Ты хочешь изменить себя, стать лучше. Получил ты свой нрав вместе с телом? Или твой нрав, твои мысли и чувства - часть твоей души?
- Наверное, часть души.
- Значит, ты хочешь изменить свою бессмертную душу, которую создал Бог?
- Нет, никто не может исправлять Божье.
- Что же тогда есть твой нрав? Часть тела?
- Пожалуй. Как меняется тело человека, так меняется его нрав. Бог возложил на человека ответственность за его тело и за его нрав.
- Что же тогда есть душа, если она не тело и не нрав, не чувства и мысли?
- Душа - просто душа. Основа всего.
- Основа всего - Святой Дух. Уверяю тебя, душа и Дух - не одно и то же.
- Расскажи, еще учитель.
- Твоя душа - это и есть ты. Твои мысли и чувства, твой нрав и твоя память - вот из чего состоит душа. Душа родилась вместе с телом, и вместе с телом она умрет. И ты умрешь весь, без остатка, мальчик мой. Останется только Дух. Но Дух не приходил и не уходил, не рождался и не умирал. Он всегда был. Душа была оболочкой Духа, одной из тысяч и тысяч его оболочек. Каждый человек носит в себе Святой Дух, чистый Дух, безымянный Дух. Человек не знает этого, не помнит, ибо, всматриваясь внутрь себя, находит только душу, у которой есть имя: я-он. Именно так, мальчик мой. Каждая душа про себя знает, что она лишь один из многих “он”, и только поэтому осознает свою смертность. Душа царя Соломона не скорбела бы о своей смертности, если бы была истинным я. Ведь истинное я не знает себя. Как оно может знать о своей смертности? Истинное я и есть Святой Дух, единый для всех душ. Имя Бога Израиля запрещено произносить, но его можно произнести. Произнести истинное я невозможно! Не может человек зайти дальше “он, потому что с “он” все и началось для него. Там, за “он”, за языком находится Святой Дух. Когда говорю “Святой Дух”, я преступаю, но не могу преступить, ибо Святой Дух вне языка, он до языка, а я не могу выйти из языка. То, что я называю Святым Духом, нельзя назвать даже “Святым Духом”, никак нельзя назвать, ибо имя Духа и есть уже душа, которая в этом мире.
Иисус опять внимательно вглядывается в Иоанна и продолжает:
-У человека нет ничего, кроме языка. Нагой он стоит посреди мира. Но говорю тебе, мальчик мой, весь мир есть язык. Мир - это язык над Царством Небесным. Вне языка мира нет, только Царство Небесное. И мы - творцы этого языка, мы - творцы мира. Мы видим языком, слышим языком, живем в языке и творим мир вокруг себя в языке. Посмотри на эту дорогу, на эти горы, на это небо. Они в твоем языке. Они - творение твоей души.
- Учитель, учитель! Я понимаю это!
- Конечно, понимаешь. Ведь ты близок к Духу Святому - и по возрасту, и по нраву.
- В детстве я думал, вдруг все вещи зависят от меня. Они на месте, когда я их вижу, но исчезают, когда я на них не смотрю. Вдруг, думал я, моя комната пропадает, когда меня нет в ней, - и появляется, когда я прихожу домой? Но ведь это не так, - разочарованно добавляет Иоанн. - Вот мы сейчас покинули деревню. И что же, она сразу провалилась под землю? Ведь нет. Она стоит себе на месте.
-Конечно. Но разве ты единственный творец мира, разве ты единственный, у кого есть язык. Вот если бы исчезли все носители языка, исчез бы и мир, исчезла бы и эта деревня.
- И что же было бы на ее месте?
- Не было бы никакого места. Место и время - тоже из языка. Не было бы места и времени без языка. Но если угодно, я тебе отвечу так. Ты спрашиваешь, что было бы на месте той деревни. Ты не поверишь, мой мальчик: там было бы Царство Небесное.
- Учитель! - почти со стоном произносит юноша.
- Именно так, Иоанн! Гностики говорят, мир без души - лишь куча мусора. Но они ошибаются.
- Как со звездами?
- Да. В мире без души нет языка, нет ничего. Мир без души - Царство Небесное, царство Святого Духа.
- И человек творит этот мир?
- Не только человек. Как ты понимаешь, животные видят мир также как и мы?
- Конечно. Они ведь на слепые.
- Значит, они также владеют языком, частью языка, как, возможно, и человек владеет лишь частью. У языка нет конца. Как бы далеко ты не зашел в языке, можно зайти еще дальше. Именно поэтому из языка невозможно выйти. И звери имеют свою часть в этом языке, у них есть души, которыми они творят свой мир. Говорят, глаза - это окна души. И это правильно. Живое видит языком. Как две души узнают друг друга. Вот ты идешь вдоль леса. Ты видишь деревья, кусты, цветы. Все они мертвы, хотя ветер качает их. Но вдруг ты понимаешь, что там есть кто-то живой. Ты всматриваешься и не видишь его, но знаешь: там есть кто-то. Ты встретил взгляд на мгновение, и душа узнала душу. Именно так живое узнает живое и понимает, что они в одном языке и видят мир одинаково.
Иоанн зачем-то косится на оливковую рощу, мимо которой они проходят. Там никого нет, и только слабый бриз, дошедший от моря, треплет какой-то лоскут на дереве, видимо, оставшийся от праздника кущ.
- Однажды мне пришлось заночевать в поле, - рассказывает Иисус. - Я сидел у костра, а вокруг была ночная мгла. Но вдруг я почувствовал, что из темноты на меня кто-то смотрит. Я вгляделся в эту бездонную мглу, но никого не увидел. Но взгляд из ночи был.
- И что же ты сделал? - с чувством легкой жути спрашивает юноша.
- Ничего. Я лег спать.
- Быть может, это был дьявол?
- Быть может, - легко соглашается Иисус, - дьявол всегда рядом с человеком.
- Ты не боишься его?
- Я сорок лет боролся с ним и победил. Хотя иногда он шепчет мне.
- Что же он шепчет, учитель?
- Дьявол всегда шепчет человеку человеческое. Что еще он может предложить?
Иоанна восхищает этот тон. Учитель говорит о сатане запросто, как о старом знакомом, к которому он относится с пренебрежением. Как же выглядит этот дьявол? Он не хотел бы встретиться с ним один на один, но с Иисусом можно. Возлюбленный учитель не даст его в обиду сатане.
- Он ужасный или красивый?
- Кто?
- Дьявол.
- А человек ужасен или красив?
- Люди бывают разные.
- Вот и он разный.
- Нужно ли его бояться?
- Не нужно. Но если ты избрал свой путь, тебе суждено долго сражаться с ним, пока не освободишься от человеческого.
- Понятно, учитель.
- Не думаю, что тебе уже все понятно. Это долгий путь. А пока тебе следует понять две истины, мой мальчик: ты умрешь навсегда, и тебя ждет Царство Небесное.
Иоанн понимает, что разговор окончен. Учитель дал ему урок, и его нужно усвоить. Он подводит итоги. Вначале было слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог. А потом Бог послал Слово в мир и дал его человеку. А сатана возненавидел Слово и мир. У этого зверя множество голов и он легко меняет лики. То, что он когда-нибудь, в очень далеком будущем умрет, не беспокоит Иоанна. Ведь смерть становится страшна, когда о ней долго думаешь. Он же думает сейчас о другом. Его ждет Царство Небесное.
К вечеру они достигают Магдалы. Холмы вдруг расступаются перед ними, и в закатном сумраке они видят Галилейское озеро, совсем не синее и не гладкое, как во сне Иоанна, где он с учителем ходил по воде. Озеро кажется почти черным, легкая рябь бежит по нему. Серые тучи, которые ползли за тремя путниками весь день от Средиземного моря, наконец, настигают их и обрушиваются ливнем на их головы.
Магдала – маленький рыбацкий поселок, обросший со временем ремесленными пристройками. Однако он стоит на древнем торговом пути из Сирии в Египет. На окраине поселка, почти вплотную к караванному тракту расположен постоялый двор с конюшней и харчевней. Ворота его распахнуты настежь для всех желающих. Трое путников пересекают покрытый лужами двор и входят в харчевню, уже изрядно вымокнув.
Справа расположен очаг и кухня, слева тянутся вдоль стен два ряда столов со скамьями. Половину одного из этих рядов заняли греческие рыбаки, приплывшие с восточного берега озера, из Декаполиса. Они играют в кости, пьют вино, хохочут и бранятся. Край другого ряда достался трем парфянам в штанах по персидской моде и в лисьих шапках. Их обслуживает молодая женщина, тоже одетая не по-иудейски. Ее руки обнажены, пестрое платье декольтировано, а лицо так вызывающе накрашено, что Иоанну сразу приходит на ум: это и есть один из ликов дьявола. Парфянин - варвар грубо усаживает ее себе на колени и лезет рукой под подол. Она игриво отбивается, смеется и громко произносит по-гречески:
- Сначала заплати, а потом хватай.
Рыбаков за соседним столом это забавляет, и один из них кричит:
- Эй, красотка, почем фунт?
- С тебя, морячок, драхма за все.
- А товар стоящий? - спрашивает другой, чтобы подразнить варваров в лисьих шапках.
Те сердито косятся на рыбаков, что-то бормочут на своем языке и тянут женщину к себе, доставая деньги.
На мгновение Иоанн в тусклом свете масляных ламп видит ее лицо: тушь, индиго, киноварь. Это размалеванная, бесстыдная женщина потрясает его. Все эти люди кажутся ему безумными. Юноше не нравится это место. В нем просыпаются чувства древних пророков. Да ведь это Вавилон! Дом пьяниц и блудниц, идолопоклонников и стервятников.
К трем новым гостям подходит владелец постоялого двора. По левой половине лица этого сирийца пролегает чудовищный сабельный шрам, который оставил его без одного глаза и вытянул рот в кривую усмешку. Иоанну думается, что это сам сатана, покровитель всей этой нечисти. Вот они и встретились. Он взглядывает на своего Спасителя. Иисус держится невозмутимо и смотрит на безобразного сирийца с усталым равнодушием. Но ведь учитель так ему и сказал: нет нужды бояться дьявола, он ему давно наскучил.
Харчевник приглашает трех путников за стол, на другом конце которого устроились парфяне.
- Учитель, уйдем отсюда, - просит Иоанн.
Иуда в предвкушении ужина и теплой постели смотрит на него с недоумением, учитель слегка удивлен, а сатана - криво усмехается.
- Эти люди не причинят нам вреда. Проходи и садись за стол, - мягко отвечает Иисус. - Если они тебе не нравятся, не смотри на них.
- Здесь не чисто, - бормочет юноша.
Харчевник слышит его и по-арамейски отвечает:
- Моя харчевня известна на всю округу. У меня однажды обедал даже царь Антипа Ирод.
Иисус смотрит на скованного Иоанна и произносит:
- Давай для начала поужинаем. Ты ведь хочешь есть?
Юноша невнятно кивает головой. Еще недавно он очень хотел есть, но теперь его аппетит стремительно тает. Они садятся за стол: Иоанн с Иисусом спиной к входу, Иуда напротив них у стены. Он по-хозяйски кладет руки на стол и говорит сирийцу:
- Нам нужен хороший ужин.
- Имеется баранина: свежая, сочная, только что с вертела.
- Она у него идоложертвенная, - бормочет Иоанн.
Иуда смотрит на сирийца.
- Не сомневайтесь, господа. Барашек зарезан по всем иудейским правилам. Я чту местные порядки и даже сам подумываю перейти в вашу веру. Только мои друзья-иудеи советуют мне хорошо подумать: иудейский закон строг.
- У тебя есть друзья иудеи?
- Меня знают все в Магдале, приглашают на свадьбы и праздники, - гордо заявляет тот.
Иуда переводит взгляд на своих спутников, показывая, что он удовлетворен ответом. Но Иоанн смотрит исподлобья.
- Что еще найдется у тебя из еды?- спрашивает Иисус.
- Есть чечевичная похлебка, вареные овощи, сыр, оливки.
- Дай нам овощи, сыр и вино.
Вскоре все это стоит перед ними на столе. Иуда разливает вино по чашам, пробует его и морщится: оно прокисло. Иисус тоже пригубляет его и отставляет в сторону. Иоанн к вину не притрагивается. Он вяло берет в рот кусок вареной репы, но она застревает у него в горле. Ему не дает покоя женщина на другом конце стола. Она замечает вновь прибывших путников. Ее накрашенный рот хищно улыбается Иоанну. Они встречаются взглядом, - и душа узнает душу. И женщине, и самому Иоанну мгновенно становится ясно, что он - не грозный пророк, а перепуганный мальчишка. И если сейчас эта женщина подойдет к Иоанну, а она легко может это сделать, ее порочность подавит его чистоту. У него не найдется сил гневно встать и сказать: отойди от меня, вавилонская блудница, - он будет сидеть и дрожать от страха и отвращения. И действительно, у Иоанна начинается мелкая нервная дрожь. Почему так? Ведь он прав!
- Учитель, уйдем отсюда,- просит он.
Иисус перестает жевать сыр, смотрит на Иоанна, на парфян, на блудницу спокойным мужским взглядом и мягко произносит:
- Мой мальчик, это всего лишь постоялый двор. Они всюду таковы. Не место оскверняет человека, но человек место.
Как приобрести Иоанну эту мудрую невозмутимость, эту цитадель мужества? Где отыскать этот панцирь, защищающий Иисуса от мира?
С ним начинает происходить что-то невообразимое. Иоанну хочется плакать. В этой сумрачной магдальской харчевне он словно чего-то лишился и стал ничтожной былинкой в этом чудовищном мире. Где же Бог? Бог, которому не безразлична жизнь каждой былинки. Господи, дай мужество одной из твоих былинок по имени Иоанн. Но Бога нет в этой харчевне. Он не заглядывает в капища и вертепы. Иоанну хочется спрятаться в какую-нибудь раковину, уйти от этого мира в глухомань и вновь обрести себя.
- Учитель, уйдем отсюда, - слезно молит он.
Иисус с сомнением смотрит на юношу: не пресечь ли ему эти щенячьи страдания, - но Иоанн вот-вот расплачется.
- Что же, пойдем.
Он вопросительно смотрит на Иуду.
Тот пожимает плечами.
- Я не стану проводить еще одну ночь на сыром дворе ради мальчишеской прихоти.
- Хорошо, - соглашается Иисус и встает. - Встретимся утром.
- Подожди, - останавливает его Иуда, снимая с себя пуховой платок.- Тебе он пригодится больше.
Иисус с Иоанном исчезают в дверном проеме, который словно покрыт занавесом из дождевых струй.
Харчевник провожает их своей неизменной кривой усмешкой. Мужчина ищет уединения с красивым юношей. Что ж! Он видел и такое. Но зачем идти для этого в конюшню? У него достаточно комнат. И он не сторож своим постояльцам.
Его подзывает оставшийся гость.
-Так ты говоришь, мясо у тебя кошерное?
- Клянусь Баалом и Астартой!
Иуда коротко усмехается.
- Не за такие ли клятвы тебя лишили глаза?
Сириец начинает сердито сопеть.
- Негоже смеяться над увечьями других тому, кто сам с увечьем. Я заметил, господин, что у вас одна нога тоже не такая же, как другая.
Иуда гневно всматривается в его обезображенное лицо и смягчается.
- Ладно, оставим наши увечья. Давай свое мясо. И подай хорошее вино вместо этой кислятины. Бурду из репы тоже убери. Еще мне нужна комната.
- У меня много свободных комнат. Нашлось бы место и вашим друзьям, - замечает сириец. - Зачем идти на холодный двор?
Иуда пропускает эту реплику мимо ушей и продолжает:
- Пусть поставят в комнату жаровню и хорошо протопят.
- Я прикажу.
- Еще мне нужен чан с теплой водой и оливковое масло, тоже подогретое.
- Каких размеров чан нужен?
- Чтобы помыться и попарить свои ноги.
- Будет сделано. Но это стоит денег.
- Конечно, - Иуда достает из-за пояса три динария и бросает их на стол.
На харчевника вид денег производит благостное впечатление. Сгребая их со стола, он добавляет:
- Я могу прислать господину за отдельную плату молоденькую девушку, которая согреет его своим телом.
- Вот эту? - Иуда кивает на раскрашенную жрицу любви.
- Нет. Совсем юную и чистую.
- Не нужно. Я не царь Давид, чтобы греться юными девами. Сделай, как я сказал.
- Сейчас распоряжусь,- сириец забирает со стола кислое вино и блюдо с репой.
- Постой,- останавливает его Иуда.- У твоей девушки крепкие руки?
- Руки? Да, крепкие. И все остальное тоже… крепкое.
- Сможет она размять мои кости?
- Конечно, господин. Сразу помолодеете на двадцать лет.
- Мне нравится мой возраст,- холодно обрывает его Иуда.
- Конечно. Отличный возраст для мужчины. Я не имел ввиду, что вы стары. Просто так принято говорить…
- Хорошо. Пришлешь ее попозже. А на утро нужен будет приличный завтрак для троих.
- Курица вас устроит?
- Вполне.
Широкий караванный путь от Армении и Парфии через Сирию вдоль Галилейского озера и Иордана до Мертвого моря и далее в Аравию и Египет пролегает мимо Магдалы. Рассветное солнце красит воды Галилейского озера. Вдоль этого серебристого фона движутся три человеческие фигуры:
Иоанн, сын Зеведея левита;
Иисус, сын Иосифа плотника;
Иуда, сын Симона Соратника.
Они идут на север, оставив позади рыбацкий поселок Магдалу и царский город Тибериаду. В лучах солнца блестят ее башни. Тетрарх Галилеи и Переи Антипа в подражание своему отцу Ироду Великому, поднявшему некогда на месте старой бухты огромный город Цезарею в честь Августа, строит уже несколько лет на берегу Галилейского озера город с именем ныне правящего императора Тиберия. И город этот, говорят, так же нечестив, как Цезарея: он полон статуй и богов. Антипа так старался угодить Риму, что даже навредил себе. Его непосредственный начальник, проконсул всей Сирии Луций Вителлий невзлюбил этого идумейского царька и не спешил ему помочь в конфликте с арабами, которым он вернул свою жену, чтобы жить с Иродиадой, своей племянницей и бывшей женой его брата Филиппа, тетрарха Трахонеи. В этой семье детоубийство и кровосмесительство были обычным делом.
Не любит Антипу и тетрарх Иудеи Понтий Пилат. В Иерусалиме за Антипой остался отцовский дворец, и, наезжая периодически в этот главный город Иудеи, он держится там как наследный принц. Пилат, несомненно, отнял бы у него это самое роскошное сооружение Иерусалима, но он терпеть не мог этот город и проводил все свое время в Цезарее, где жил в прекрасном губернаторском дворце. Цезарея была эллинизированным городом. Там имелись театры, гимназии, ипподром, школы риторов и храмы всех богов: Юпитера, Аполлона, Митры, Кибелы, Изиды. В Иерусалиме имелся только Храм Яхве. Пилат посещал этот город раз-два в год на несколько дней. Гораздо больше времени там проводил Антипа. И многим в народе идумейский царь был ближе, чем римский наместник. На восточном берегу Мертвого моря в древних землях идумеев у Антипы была крепость Машерон. Все свое время он проводил в этом треугольнике: Тибериада - Иерусалим - Машерон.
Весь день трех спутников сопровождает справа Галилейское озеро. Оно то исчезает за холмистым, неровным берегом, то появляется вновь - синее и гладкое. В пятницу к полудню тракт приводит их к капернаумской таможне. Это небольшой дом, обнесенный каменным забором, к которому пристроен навес с привязями для лошадей и другого караванного скота. Позади таможни тянется холмистый гребень, скрывающий озеро. Чуть выше на севере, где он кончается, расположен лодочный причал. Напротив таможни в двух сотнях метров от тракта расстилается Капернаум. А вдали за ним видны Галилейские горы. Город лежит на склоне. Видны его улицы, дома и постройки. Верхнюю часть его занимает греко-сирийский квартал. Там расположился и римский гарнизон. В нижней части города у речки, бегущей с гор в озеро, стоит большая синагога. А еще ниже почти до самого тракта стелятся огороды горожан.
Ворота во двор таможни распахнуты. Возле них на камне скучает Левий Матфей, будущий евангелист и автор Нагорной проповеди. Таможня служит ему и домом, и местом работы. Здесь он днем и ночью встречает караваны из Сирии и суда из Декаполиса, заполняет бумаги, собирает пошлины, ест, спит и проводит все свое время. Он выглядит нарядным и ухоженным, как человек, который живет в достатке и заботится о своей внешности. При виде трех путников он встает и дружелюбно улыбается.
- Мир вам, господа.
- Мир твоему дому, - отвечает Иисус.
- Благодарю, - Матфей искренне рад такому ответу и приглашает войти. - Дом, которому вы пожелали мира, рад таким гостям, - высокопарно изъясняется он и жестом приглашает их войти.
- Учитель, он - мытарь, - шепчет Иоанн.
Но на этот раз Иисус ему строго выговаривает:
- Я не намерен делать то, чему учил тебя твой отец. Мы войдем в этот дом и поговорим с этим человеком.
Левий Матфей оказывается весьма радушным хозяином. Он приглашает гостей к широкому прямоугольному ложу с резными перильцами в изголовье и ногах. Ложе стоит на каменных опорах под акацией, деревом шиттим, которое послужило материалом для Ковчега Завета, и покрыто циновками. Такие дворовые ложа по всему востоку служат и столом, и постелью. Мытарь приглашает гостей устраиваться на нем, а сам устремляется в дом за водой, чтобы они могли омыть руки и ноги.
Иуда садится боком на ложе и кладет на него свою изувеченную ногу, не касаясь циновок сандалией. Возвращается Матфей с тазом и кувшином, на плече у него полотенце. Когда омовение заканчивается и гости, сбросив обувь, располагаются на ложе, он вдруг произносит:
- Господин, ведь я вас знаю. Вы проезжали здесь с караваном в позапрошлом году.
- Ты ошибаешься, - хмуро отвечает Иуда.
- Нет же, господин! Я запомнил вас, простите меня, по вашей ноге. Но, конечно же, не это было причиной. Даже совсем не поэтому. Ведь вы, можно сказать, спасли мне жизнь.
- Ты ошибаешься.
- Вспомните, господин. С вами был человек по прозвищу бар-Аббас, очень опасный человек. Он из галилейских зелотов. Но тогда я этого еще не знал. Этот бар-Аббас зарезал в Иерихоне городского сборщика податей на глазах у всех. И никто не донес на него: одни - из страха, другие - считая его народным мстителем. Я хотел досмотреть ваш груз, но ваш спутник посоветовал мне не совать нос в чужие дела. Я сказал, что мне нужно оценить товар для получения пошлины, и тогда бар-Аббас стал угрожать мне. Он бы и меня зарезал. Но вы заступились и заплатили пошлину. Правда, я так и не узнал, что вы везли в своих тюках.
Все это время Иуда лишь хмурится и растирает свою ногу.
- Кажется, Иуда, твоя правая рука не ведает того, что делает левая, - подшучивает Иисус.
- Что это значит?
- Ты спас человеку жизнь и не хочешь признать этого.
- Я его не спасал. Проще было заплатить. Слышишь, мытарь? Я тебя не спасал. И забудь эту историю!
- Конечно, господин, - удивленно отвечает Матфей. - Я бы и не вспомнил, не увидь вас снова.
- Скажи лучше, мытарь. Где здесь купить воск?
- Воск?
- Пчелиный воск.
- Думаю, у меня найдется немного. Я запечатываю им свои отчеты. Много ли вам надо?
- Столько, чтобы растопить его и обложить свою ногу, которую ты так хорошо запомнил.
- О, господин, на это у меня достаточно. Хотите сделать это сейчас?
- Если не трудно, - смягчается Иуда.
- Совсем не трудно. Я ваш должник. А вы, господа, устраивайтесь удобнее. Я поставлю воск на огонь и позабочусь об ужине. Надеюсь, вы останетесь в моем доме на ночлег?
Вечером Матфей потчует своих гостей всем лучшим, что нашлось в его доме. Посреди гостиной накрыт низкий стол, вокруг него разбросаны подушки. Зажжены субботние светильники, блюда с закусками теснятся между ними. Горит очаг, и характерный запах огня мешается с ароматами пряностей, которыми пропитан весь этот дом, словно кулинарное заведение. Эти запахи приятно успокаивают Иоанна. Ему нравится это опрятное холостяцкое жилище, хоть хозяин его и мытарь.
- Вообще-то, я стараюсь соблюдать субботу, - признается Матфей за столом, - но с моей работой это не всегда получается. Караваны идут, как им удобно. Если я скажу купцам, что не могу их принять, они меня просто не поймут. Я вынужден работать каждый день.
Матфей очень хочет понравиться гостям. Похоже, ему не хватает собеседников.
- Друг, - с улыбкой произносит Иисус, - не человек для субботы, суббота для человека.
Иоанн не смеет возразить на это заявление.
- Как мудро сказано, - радостно подхватывает Матфей, найдя понимание у своих собеседников. - Я полностью с вами согласен. Но местные иудеи меня не любят. Впрочем, не только за это. Я ведь полукровка.- Он осторожно всматривается в лица гостей и не замечает какой-либо перемены в их лицах при этой вести. И продолжает храбро откровенничать:
- Мой отец - иудей из Эшкола, там самое лучшее вино в Израиле, а мать - гречанка из Декаполиса. Я был обрезан по Закону и воспитан в иудейской традиции. Но моей матери не нравилось жить в Эшколе, а родне отца не нравилась моя мать. Они расстались. Мать вернулась в Декаполис, отец женился на иудейке. Я жил то с одним, то другим из моих родителей. Греки считали меня иудеем, иудеи - греком. В конце концов, родственники матери помогли мне выкупить это место у прежнего сборщика пошлин. Я не в восторге от него, но что мне остается? Я чувствую себя иудеем, но меня здесь не принимают. Меня, конечно, допускают в синагогу, но не приглашают в свои дома. Для них я - грек. Я вижу в вас людей ученых и рад принимать у себя таких гостей. Вы можете оставаться здесь, сколько понадобится. Живу я один, места в доме много. Удобно ли вам, господин? - обращается он к Иуде.
- Вполне. Благодарю, Левий, - отвечает тот. - Думаю, мы погостим у тебя. - И вопросительно смотрит на Иисуса.
- Спешить нам некуда, - соглашается Иисус.
- Этот дом велик для меня, - словно извиняется Матфей. - Вам понравилось вино? Оно с приморских виноградников. А теперь попробуйте это местное. Не эшкольское, конечно, но есть свой аромат. Чувствуется воздух Галилейских гор.
Иисус с улыбкой принимает чашу и пробует вино.
- Не правда ли?- вопрошает мытарь.
- Да. Но я не знаток вин.
- О, вовсе не нужно быть знатоком! Нужно лишь иметь хороший вкус. Я, уверен, он у вас есть, - льстит он так простодушно, что его невозможно заподозрить в угодничестве. Просто ему нравятся его свободомыслящие гости.
- Попробуйте, господин, этот крестец барашка с пряностями и медом, - почти просит он Иуду.
И тот покорно пробует.
- Вот птица с орехами. Очень нежная. Вы едите такое? - обращается он к Иисусу.
И тот кивает головой.
- А это пасхальный харосет. Я кладу больше инжира и меньше яблок, чтобы харосет был слаще. Думаю, юноша, вы его любите. Поешьте, - убеждает он Иоанна.
И тот не смеет отказаться.
Все трое очарованы искренним радушием и хорошими манерами Левия Матфея. Он держится так, будто гости оказывают ему услугу, остановившись в его доме и поедая его обед, а не он - им. Последним сдается Иоанн. Мытарь - хороший человек.
А Матфей весь вечер угощает их разнообразными кушаньями и спрашивает их мнение о кулинарных качествах пищи. Отверженный местным обществом, при хорошем доходе, но лишенный родных и друзей, на кого нужно тратить время и деньги, он постепенно превратился в одинокого гурмана. Весь свой досуг он проводит на кухне и радуется жизни за столом. До сих пор ему не хватало ценителей. Теперь они у него появились.
- Завтра, господин,- обращается он к Иуде, - я куплю в Капернауме вам свежего воска для ноги.
- Завтра? - удивляется Иоанн.
- В греческом квартале. Там не соблюдают субботу. Вы не возражаете?
- Не думаю, что Господь будет против моего лечения, - отвечает Иуда.
- Так ли, учитель? - вопрошает тут же Иоанн.
- Если суббота, как говорят фарисеи, предназначена для очищения человека, то очищение - для души, не для тела. Можно пролежать бревном сутки, ничего не изменив в себе. Ессеи в Кумране так и делают. Они даже не справляют нужду в этот день.
- Неужели это так? - фыркает юноша.
- Я бывал в кумранской общине, но мне не понадобился год испытаний, чтобы уйти оттуда. Закон можно превратить в бессмыслицу, если следовать букве Закона, а не его духу. Я знаю, что скажут книжники и фарисеи. Закон держится именно на букве, а не на душе. Если всякий будет толковать Закон по-своему, от него ничего не останется. Что ж, значит, я против всех Законов. И разве я не прав? Закону - тысяча лет. Но мир остался тем, чем был. Закон его не изменил. Разве он стал Царством Божьим, где все стали богами, освободившись от своего человеческого? Как сказано в псалме у Давида: И встал Бог среди богов. О, если бы это было так! Иудейская суббота - день лицемерия! Где мысли человека, пока он лежит бревном? Разве они лежат рядом с ним? Мысли же превыше поступков. Посмотревший на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем, ненавидящий ближнего своего уже убийца, а солгавший себе солгал во всеуслышание. Как не думать об обезьяне с красной мордой? Чем больше ты стараешься не думать о ней, тем дольше она остается с тобой. Как не думать о грехе? Нужно забыть грех! Нужно освободиться от человеческого! Поэтому Исайя говорит, что суббота для добрых дел, за которыми добрые мысли. Развяжи узы неправды, разбей ярмо мести. Вот в чем смысл субботы, Иоанн, - стать чище. Хоть немного освободиться от человеческого. Копи только такие субботы, мальчик мой. И пусть каждый день будет у тебя субботой.
- Как мудро сказано, - восхищенно произносит Матфей. - Не бороться с грехом, но забыть его и освободиться. Поистине, вы - учитель. Могу ли я тоже называть вас так?
- Можешь, - спокойно произносит Иисус.- Вот только у меня нет учеников.
При этих словах Иоанну хочется воскликнуть: “А кто же я?”
- Слушающий меня - еще не ученик мне. Идущий со мною - уже не ученик мне, но брат мой по дороге в Царство Небесное.
- В Царство Небесное? - с сомнением спрашивает мытарь, не привыкший еще и своеобразной речи Иисуса, полной пафоса и аллегорий.
- Да, Матфей. Ведь мы идем в Царство Небесное.
- Идете в Царство Небесное?
Уж не шутит ли этот человек? Матфей скептически всматривается в его лицо с каким-то особенным выражением глаз, и ему кажется, что в них есть что-то безумное. Человек с такими глазами ходит по краю какой-то пропасти, в которую он готов прыгнуть.
- Идете в Царство Небесное? Такое не часто услышишь. А я в своей жизни слышал всякое. Простите, господин, - он тянет время и уже не пытается называть Иисуса учителем, - Царство Небесное. А где же оно, если позволительно мне спросить об этом?
- Внутри тебя.
И опять он не может побороть свой скепсис и подозрение, что говорит с безумным.