— Вот он, сука!!!

Крик заставил Пашку обернуться. Возле угла длинного деревянного дома, в полуминуте ходьбы от дороги, по которой шел Пашка, стояли трое десятиклассников, и один из них протягивал руку, показывая пальцем прямо в него. Несколько тягучих от страха секунд Пашка стоял и смотрел, как так же стоят и смотрят на него враги. Его ноги, вдруг ставшие тяжелыми, с коленками, будто набитыми ватой, пытались шевельнуться и не могли — ужас обездвижил их. Три рослые десятиклассниковские фигуры отделились от угла дома и, постепенно ускоряя шаг, направились к Пашке. Он развернулся и побежал — сначала с трудом, тяжело топая резиновыми подошвами по пыльной, убитой грунтовке, а потом все быстрее, подстегиваемый частым стуком собственного пульса в висках. Позади раздался еще один матерный вопль и топот преследователей.

— Ка-а-а-к стра-а-а-шшшшно… — прошипело у Пашки где-то в горле. — Бежшшша-а-а-ать…

Он метнулся как заяц в сторону, соскочил с обочины дороги и нырнул в щель под трубами теплотрассы, куда не могли протиснуться десятиклассники. Теплотрасса была высотой метра полтора, трубы круглые, уцепиться не за что, так сразу не перелезут… Выполз, извиваясь и царапая локти о камни, продрался сквозь кустики березы и ольхи, выскочил на железобетонный тротуар и обернулся как раз в тот момент, когда через теплотрассу перепрыгнул первый из преследователей. С разбегу. Не остановившись ни на мгновение.

Пашка зачарованно и даже с неожиданным восхищением наблюдал, как сжавшаяся в комок человеческая фигура пролетает в нескольких сантиметрах над дюралюминиевой обшивкой труб, как человек раскладывается в полный рост, вытягивая ноги для приземления, и как снова сжимается на корточках, ударяет ладонями о гравий, чтобы погасить инерцию прыжка. Не дожидаясь, пока преследователь распрямится, Пашка резко развернулся и побежал. Сзади грохотнули металлические листы — кто-то из врагов запрыгнул на трубу.

Пашка еще несколько раз пытался повторить заячий маневр, сигая в кусты, перебегая в неожиданных местах с тротуара на дорогу и обратно, сворачивая во дворы домов. И каждый раз проигрывал. Преследователи, как волки, спрямляли углы на каждом из его диких зигзагов. Дважды он споткнулся и чуть не упал. Сердце уже клекотало под самым горлом, легкие ныли от натуги, мышцы ног жгло. Когда понял, что не убежит, он заметил неспешно трясущийся по главной поселковой дороге рейсовый оранжевый автобус. Старенький ЛиАЗ шел параллельным курсом. Впереди, в паре сотен метров, торчал дощатый домик автобусной остановки.

«В автобусе взрослые», — мелькнуло в голове, и Пашка из последних сил рванулся вперед, к синеньким облупленным доскам автобусного павильончика, но был сбит наземь суровым пинком и скорчился в пыли, судорожно глотая воздух.

Его подняли и повели, положив руку на плечо, — как будто по-дружески.

— Дернешься, я тебе всю морду разобью, — тихо сказал тот, кто держал его, длинный, худой парень в форменном школьном кителе, старом и явно тесном.

Другие двое, такие же рослые и худощавые, в спортивных курточках, шли чуть в стороне. Все трое были русскими.

Пашка цеплялся взглядом за лица редких прохожих, но боялся подать какой-либо знак. И еще он думал, что просто сознается, где лежит взрывчатка, и его отпустят — ведь за ним нет другой вины.

Подъезд многоквартирного деревянного дома, куда его завели, содержал в себе запах краски, супа, лежалой картошки, которую хранили в стоящих у стен деревянных ящиках.

— Такой же? — спросил один из врагов, срывая с Пашкиного плеча ивовый лук.

Даже сквозь страх Пашка удивился, как это оружие не соскочило с него во время погони, ползания под теплотрассой, бросков сквозь кусты… Десятиклассники склонились над индейским артефактом.

— Точно такой, — подтвердили они друг другу.

— Значит, ты индеец? — спросил Пашку, усмехаясь и подмигивая, враг в школьном кителе.

Это он прыгнул первым через теплотрассу, и, хотя у него были растрепанные и до отвращения сальные черные лохмы, Пашка смотрел на него уважительно — не каждый умеет так прыгать. Враг улыбчиво разглядывал Пашку. «Как Дуди», — мелькнуло у того в голове.

— И как называется ваше племя? — спросил Прыгун. — Апачи? (Он хохотнул, как будто слово было неприличным.) Или как там, в том стишке?.. «Я — индеец Сика-Кука, я из племени бамбука»?

— Благородный вождь Дрочидопота! — захихикал другой десятиклассник, белобрысый и стриженый.

— Отпустите меня… — сказал Пашка подавленно. — Я скажу, где лежит взрывчатка.

— Взрывчатка? — переспросил Прыгун, нахмурившись, будто не вполне понимал, о чем идет речь.

— Детонаторы… — подсказал из-за его спины третий парень, с вялыми жестами и скучным веснушчатым лицом.

— Нам не нужны детонаторы, — спокойно объяснил Пашке Прыгун: видимо, он был главным и сам решал, что нужно, а что нет. — Детонаторы мы вам простим, если отдадите остальное.

— Что остальное? — спросил Пашка.

Прыгун снова усмехнулся:

— То, что вы нашли в заброшенной теплице. Мы знаем, что вы были там. И ты там был…

Он резко хлопнул ладонью по индейскому подбородку, отчего Пашкины зубы громко и больно клацнули. В индейском животе забурчал и заворочался страх.

— Мы ничего не брали! Мы просто посмотрели! Мы все сложили обратно! Мммм… — Пашкины зубы снова клацнули от хлопка по челюсти.

— Не ври нам, — посоветовал Прыгун.

— А что ты с ним сделаешь? — спросил тот, что стоял за спиной Прыгуна, вяло поднимая руку. — Морду ему будешь бить? Здесь, в подъезде? Он же потом побежит жаловаться.

— А мы будем его пытать! — Прыгун страшно наморщил нос. — Дайте-ка вон ту дощечку.

Они взяли с пола круглое фанерное донце, какое бывает у бочонков с соленым сливочным маслом. Прыгун поднял донце перед собой, вгляделся в него и сплюнул точно в центр круга. Потом плюнул еще раз, так что на фанерке получилась маленькая лужица его слюней.

— Ну-ка! Давайте! — сказал он.

Вялый и Стриженый тоже поплевали на фанерку, а Стриженый даже сморкнулся на нее зеленовато-белыми соплями. Пашка чувствовал, что от вида этих действий, этой фанерки и сопливо-слюнявой лужи его начинает тошнить.

— Ну, что? Скажешь? — спросил Прыгун Пашку, приближая к его лицу фанерный круг.

Пашка дернулся, но Стриженый крепко схватил его за локти сзади.

— Мы ничего не брали! — заорал Пашка, отворачиваясь в сторону.

— Говори, — шептал Прыгун, — говори-и-и, а то… — Он подносил донышко масляного бочонка все ближе, следя, чтобы харкотина не стекла с него на пол.

— Мы только порвали одну шкурку! Лисью шкурку порвали! А потом все сложили…

Фанера с соплями прижалась к Пашкиной щеке, он задрожал и умолк, его лицо приняло странно сосредоточенное выражение. Чужие плевки текли ему за воротник.

— Мы сейчас поссым на тебя… — сказал Стриженый.

— И посрем еще, — тихо гоготнул Вялый.

— Это вы в нашем вигваме насрали? — отстраненным, спокойным голосом спросил Пашка.

— В вигваме!!! — расхохотались враги, хлопая друг друга по плечам. — В вигваме!!!

Пашка неожиданно извернулся, вырвался из рук забывшегося на секунду Стриженого, с бешеной холодностью в сердце совершил пару прыжков, уворачиваясь от длинных вражеских рук, и выскочил из подъезда, громыхнув тугими двойными дверями на пружинах. В его груди что-то мерзко тряслось, а щека, к которой прижимали заплеванную фанеру, онемела. Он перевалился через перила высокого крыльца, упал на травяные кочки газона и быстро, как ящерица, заполз под лестницу. Сверху по ступеням простучали и смолкли шаги врагов.

— Ссы в одно море, чтобы не было горя! Ссы в одно море, чтобы не было горя! — приговаривали Алешка, Дима и Спиря, пуская три золотистых звонких струи на угол безвестной теплицы неподалеку от детского сада — их излюбленной площадки для игры в пекаря.

Дуди стоял рядом с ними и наблюдал за ритуальным процессом, будто в нем заключалась волшебная тайна. Он внимал словам, как молитве.

Создав море и предотвратив горе, они вернулись на площадку, где их встретил мрачный Пашка. Он сидел на качелях и смотрел прямо перед собой. Впрочем, лицо его было сухим и выражение имело твердое — самое что ни на есть индейское.

— Десятиклассники, — коротко объяснил он соплеменникам причину своего состояния и внешнего вида: его курточка и брюки были густо пропитаны пылью из-под крыльца, где он прятался несколько часов, прежде чем решился высунуть голову и осмотреться.

Слушая Пашкин рассказ, индейцы негодовали:

— Плевали? — восклицали они яростно и сжимали палки в чумазых руках. — Высморкался?!!

— Да, — говорил Пашка.

Ему было до сих пор противно и стыдно за то, что по его лицу стекали чужие плевки, но при этом он чувствовал себя немного героем — лазутчиком сиу, сбежавшим от жестоких конфедератов. И еще он вопросительно смотрел на Алешку. Индейцы, перехватывая этот взгляд, тоже косились на вождя. Алешка молчал.

— Что мы будем делать? — наконец спросил Пашка прямо.

Алешка помнил, что, согласно свято хранимым индейским законам, древним, как солнечный свет или игра в пекаря, он, как вождь, нес полную ответственность за то, что случилось с Пашкой. Но он никак не мог придумать способа избежать подобных событий в ближайшем будущем.

— Нас мало… — наконец сказал он, глядя задумчиво, как склонившееся к вершинам сопок солнце освещает теплыми рыжими лучами меловой круг с пирамидкой консервных банок. — Паша был один, и поэтому его поймали. Помните, когда нас было много, мы смогли их напугать.

— И сами убежали, — напомнил Спиря.

— Убегать больше нет смысла, — признался вождь. — Они помнят нас…

— Как они узнали, что мы были в теплице? — Пашка все еще потирал щеку, стараясь избавиться от мерзкого запаха чужих слюней на коже.

Вождь помолчал, подумал и признался:

— Я забыл там лук… Но это неважно. Это не Леша Ильгэсиров. Луки уже не могут нас защитить, нам нужно другое оружие, которого будут бояться десятиклассники.

— Взрывчатка, — улыбаясь пухлыми щеками, подсказал Дима.

— Может быть, — сказал Алешка. — Может быть…