1.

Светка отсидела последнюю пару и засобиралась домой. Нужно было поскорее зайти за Юркой, а то предки и без того уже начали волноваться: Глеб звонил во время урока, но она не смогла ответить. Химичка, Валентина Ивановна, была консерватором до мозга костей и проделать на уроке что-то своенравное — как то болтать под партой по телефону — нечего было даже и пытаться. Обычно учительница просто отбирала сотовый, прятала в лаборантской и незамедлительно вызывала в школу родителей. Отдавала лично в руки, попутно делясь другими подмеченными грешками. Светка знала, что за ней ничего не водится, однако здравый рассудок подсказывал, что лучше не испытывать лишний раз судьбу. И без того всё шатко и валко. Да и химичка может пойти на принцип, припомнив что-нибудь из другой жизни… В смысле, раскопать прошлогодний скелет.

Глубоко в душе Светка понимала, что подобное притеснение прав необходимо: иначе с их поколением просто не совладать. Компромиссы почему-то не находились, амбиции постоянно росли, а чувство меры и вовсе оказывалось безмерным. Одним словом, складывалось впечатление, что контроль над планетой Земля пытаются захватить некие, совершенно безответственные существа, которые хотя и имеют человеческий облик — во всём остальном сильно отличаются от прототипа. Самая настоящая война за господство, в прямом смысле этого слова! В столь непростой ситуации преподавателям и приходилось переходить от стандартных принципов убеждения к более действенным армейским методам принуждения — каких-то других путей искать было бессмысленно. Так и жили, бросаясь из крайности в крайность: хамили, мстили, дерзили, но всё равно никак не могли навязать противнику собственное превосходство.

«Да, столь радикальная политика Валентины Ивановны не лишена смысла, — думала Светка, в сотый раз перелистывая папку пропущенных вызовов на мобильном. — Но ведь не всегда же звонят по пустякам. Да и кто из друзей будет этим заниматься? Ведь все же в равных условиях — у всех уроки. Разве кто прикалываться надумает… Но это уже идиотизм, от которого, к сожалению, никуда не деться. А, вот, если близкие потревожат — это ведь означает, что что-то стряслось. Разве не так?.. Как быть в этом случае? Неужели исключений из правил совсем нет?!»

Светка перекинула сумку через плечо, посмотрела на близнецов Ковалёвых; те осторожно поднимали из-за парты покорёженного Палита. Добродушные брат и сестра так весь день и проходили за бедолагой, словно члены общества милосердия.

Саша поднимал Палита из-за парты, а Маша бережно брала того под руку.

«Вот почему у нас с Юркой не так? — подумала Светка, вспоминая, что уже высказала мелкому на счёт того, как хотела бы с ним поступить, а что ещё нет. — Ужас какой-то! У нас так никогда не будет. И дело даже не в том, что мы не близнецы. Дело в совершенно ином! В наших головах, наводнённых чёрт-те-чем!»

Светка нерешительно подошла к брату и сестре.

— Давайте помогу… — Девочка чувствовала собственную вину в случившемся, однако по-прежнему не знала, как следует себя вести в сложившейся ситуации.

«Женька, вон, не заморачивалась совсем: лишь прозвенел звонок — её и след простыл, будто Палит сам себя стулом по башке огрел! Эх, и влетит же ей теперь, когда парень оклемается!»

— Вот только ты не лезь, лады, — озлобленно прошипел Палит, опираясь о плечо Саши и, словно невзначай, проводя пальцами по бёдрам Маши.

Светка поморщилась, поспешила отвернуться.

— Ничего, мы справимся. Правда, Саша? — сказала покрасневшая Маша и улыбнулась брату, стараясь игнорировать лапы Палита.

— Конечно, Маша, — улыбнулся в ответ Саша, словно не замечая домогательств сестры. — Ты иди, Свет, мы его до травмпункта проводим, тут не далеко.

— Э, какой ещё травм пункт! — замычал Палит, моментально забыв и про боль, и про обиду, и про вставший на Машу. — Чё я там не видел? Домой айда!

Близнецы неуверенно переглянулись. Одновременно пожали плечами.

Обычно подобная синхронность поражала Светку. Но только не сейчас. Потому что голова была забита другим.

- А ты передай этой психопатке, как увидишь, что я ей уши отрежу! — Палит оскалился в лицо дрожащей Светке, провёл указательным пальцем по горлу. — По самые сиськи! Поняла?.. Так и передай!

— Рот закрой! — холодно произнёс подоспевший Олег. — Ведите его уже.

— А ты мне рот не затыкай! — разошёлся Палит. — Эта, твоя, вон, тоже при делах! Я же на неё не качу ничего!

— Ещё бы ты, покатить, вздумал.

— А чего, ты что-то возразить сможешь?.. Герой, да?! Что-то я не заметил, чтобы ты Мороза так же решительно затыкал!

— А Мороз мне ничего такого и не сделал! — Олег подцепил опешившую Светку под локоть, потащил в сторону выхода. — Будем мы с ним ещё отношения выяснять из-за говна какого-то!

— Ах ты, гнида! — Палит попытался вырваться из объятий Саши, но Маша тут же возникла перед ним, заслоняя Олега и Светку своей ровненькой фигуркой. — Пусти, говорю же… — прохрипел Палит уже не так уверенно.

— Вы идите, ребята, — Маша натужно улыбнулась. — Всё в порядке.

— Спасибо, — прохрипела Светка, позволяя Олегу утянуть себя прочь из класса.

На душе было паршиво, причём так, как до этого ещё не было никогда! Хотелось не то, чтобы просто провалиться… хотелось пасть в гиену огненную! Причём не целиком и сразу, а частями и постепенно! Лишь только так чувство стыда затмится нестерпимой болью, которая заставит задуматься о многом.

В данный момент, Светка ненавидела себя до глубин души. Точнее это даже была не ненависть, а лютая неприязнь ко всему, что составляло её организм: к каждой клеточке, к каждому атому, к каждой частице и, что самое страшное, к той самой безликой душе, на месте которой образовалась уродливая чёрная дыра!

На мгновение, Светке показалось, что она видит себя со стороны. Нет, это не было отражение в зеркале или в кромке дрожащей воды. Это выглядело так, словно перед тобой застыл твой же собственный двойник… Хотя нет, просто копия. Умелое подражание оригиналу. Марионетка, что находится в подчинении у хитрого кукловода.

(так кто они все такие? куда делись оригиналы? почему вокруг одни копии?..)

Она движется по воле рока, выполняет заданные команды, учувствует в процессе жизни, стараясь не выделяться из толпы, но… В угоду чему это всё затевалось? Кем придумано? И как далеко зашло?.. Может происходящее, часть какого-нибудь чудовищного эксперимента, а копии нужны лишь для того, чтобы появилась возможность взглянуть на себя со стороны в условиях стагнации?! Увидеть свою сущность такой, какой она стала под влиянием современного мира. К чему привело глобальное мышление, и невосприимчивость к чужой боли. Что засело в грудной клетке, на том месте, где раньше теплилась жизнь… Куда сгинула душа… В чём растворились эмоции…

Порой Светка видела перед собой раскачивающуюся фигуру в лохмотьях с гнилым лбом и синюшными руками, от которых несёт трупным смрадом. Мутный взор терялся в пустоте. Босые ступни месили грязь под ногами. В патлы длинных волос вросла плесень… Вне сомнений, фигура принадлежала мертвецу.

«Но разве могут мертвецы ходить?.. Как такое возможно?»

В мире много иррационального, и Светка отчётливо видела себя в нём. Как и отождествляла застывшую на пути темень с останками собственной души. Взор заслонился мглой, в груди росли кристаллы льда, под лобной костью копошились гнилые мысли. Тогда Светка всё же пригляделась и ужаснулась вдвойне… Она увидела, как раздувается и опадает под натиском чего-то, рвущегося извне живот копии. Внутри явно что-то сидит, — возможно, с незапамятных времён — и теперь, набравшись сил, желает проникнуть в реальный мир, в обитель чувств и света! Это именно оно чинило злость и страх, культивировало предательство и насилие, порождало неприязнь к друзьям и близким. Потому что одним страхом сыт не будешь.

«Как младенцу нужно молоко матери, так злу необходим негатив!»

Светка вздрогнула.

Последнее время она, как никогда раньше, хотела, чтобы её оставили в покое. Разве не так рожают потомство хищники? Вдали от прайда или стаи, чтобы злобный самец не сожрал новорожденных. Ведь так бывает довольно часто. Именно потому будущая мать инстинктивно, — а может, осознанно! — уходит в непроходимую чащу леса, в раскалённые пески пустыни или на ледяные просторы Арктики. С одной лишь целью: чтобы сберечь потомство. Её не останавливают ни страх, ни боль, ни голод — ведь, как это ни странно прозвучит, она движется навстречу новой жизни.

«Стоп! Тогда навстречу чему, закрыв глаза, шагаю я?..»

Светка почувствовала, как с ног до головы покрывается противными пупырышками.

— Ты как? — спросил Олег, когда они оказались уже в коридоре. — Всё в норме?

Светка кивнула, стараясь поскорее избавиться от жуткого образа собственного лицемерия. Да-да, это было именно оно: поникшее, распираемое изнутри паразитами, с гнилыми от постоянного бездействия конечностями и впалыми от слёз глазами. Такое оно и есть. Таким оно и должно быть! Это вовсе никакая не копия. Не эксперимент. Не кара небес, уставших терпеть людскую аморальность.

«Это я. Сволочная. Стервозная. И просто глупая».

— Ты не обращай внимания на этого придурка, — сказал Олег, явно виня в постигшем Светку ступоре горластого Палита. — Он запугивать только мастер, да орать почём зря — сама ведь знаешь… А как до дела дойдёт, первым же дурачка включит, — мальчик попытался изобразить на бледном лице улыбку.

Светка улыбнулась в ответ. Заставила себя откинуть плохие мысли прочь.

— Да, ты прав, — кивнула она. — Нужно забыть поскорее.

Откуда не возьмись, появился Мороз — его огромный силуэт заслонил свет, заставив Светку снова сжаться в комок.

Олег расправил плечи, с вызовом посмотрел в глаза однокласснику.

— Да расслабься ты, — Мороз, шутя, изобразил боксёрскую стойку. — Я слышал, как ты этого мутанта уделал — респект от меня! И впрямь, не зачем из-за такого дерьма собачиться. Я просто тогда на взводе был, сам понимаешь, а тут ты ещё… — Мороз посмотрел на трясущуюся Светку, ухмыльнулся. — Рыцарь недоделанный, блин… Шучу-шучу, не напрягайся!

— Я и не думал, — Олег опустил плечи и совсем уж изничтожился перед массивной фигурой одноклассника.

— Ладно, — отмахнулся Мороз. — Проехали.

— Проехали, — кивнул Олег, пожимая сунутую в нос пятерню.

Мороз оскалился и пошёл по своим делам, профессионально насвистывая под нос что-то из Жанны Фриске.

— Вот видишь, всё уже налаживается.

Светка неуверенно кивнула, вцепилась пальцами в лямку сумки.

— Спасибо тебе за всё, — прошептала она, косясь по сторонам. — Я бы в одиночку, сама не знаю, чего бы натворила…

— Да ладно. Не наговаривай на себя.

Они обменялись улыбками.

— Может, сходим, перекусим до дискотеки? Дождь вроде закончился. Ты как, не против?

Светка почувствовала, что снова куда-то ускользает. Только на сей раз не в глубинные недра, а вверх, в недоступные взору высоты! Сознание превратилось в развесёлого воздушного змея, коему не страшен даже морской вихрь. Лишь был бы цел леер, что связывает с земными ориентирами, а всё остальное сопутствующее и невесомое, как чувства!

— Ну так как? — переспросил Олег, спуская Светку с небес на землю. — Ты не против?

— Я? Нет… — промямлила Светка, всё ещё ощущая на губах солёный морской бриз. — Не знаю даже…

— Да что с тобой такое целый день происходит? В первый раз тебя такой разобранной вижу.

— Прости… Всё в порядке, на самом деле. Я бы с радостью, но мне дома нужно быть. Я не иду на бал. Так получилось, просто.

Светка была готова придушить себя собственными же руками, дабы прервать эту бессмысленную цепочку, состоящую из отдельных, не несущих никакого смысла фраз.

Олег молча ждал и только добродушно улыбался. По внешнему виду мальчика невозможно было сказать, о чём он сейчас думает.

Светка выдохнула, как профессиональный диктор.

— Мне Юрку нужно забрать из садика, — сказала она, спешно восстанавливая размеренный ход мыслей. — А то предки уже на последней «паре» звонили. Думается, следующий звонок будет в детский сад… и лучше, чтобы к тому времени ни меня, ни мелкого там уже не было.

— Ты только из-за брата не идёшь?

— Ага, — кивнула Светка и потупила взор. — А так… Я была бы очень рада пойти с тобой. Правда.

— Да ничего страшного, — Олег улыбнулся: широко и искренне. — Не переживай по пустякам. В другой раз обязательно куда-нибудь вместе сходим!

— Обещаешь? — Светка почувствовала, как горят щёки.

— Конечно! Зачем мне врать? — Олег посмотрел по сторонам и, обнаружив на подоконнике фиалку, тут же «придушил» один из цветков. — Вот, это тебе.

Светка онемела, с трудом заставила непослушные пальцы принять столь прекрасный дар.

— Прости, что не розы, — засмущался Олег. — Как только начну зарабатывать — исправлюсь!

— Уже исправился, — прошептала Светка, не сводя восторженного взгляда с миниатюрного цветочка.

Олег улыбнулся.

— Я тогда зайду, как всё закончится? Ты ведь не против?

Светка безвольно помотала головой.

— Не против, — она посмотрела в глаза Олегу и, набравшись смелости, благоговейно поцеловала мальчика в щёчку.

В этот момент в её сознании взорвался огромный фиолетовый шар, несравнимый по своей красоте ни с чем на планете Земля.

2.

В жизни Глеба была лишь одна-единственная машина — горемычная «десятка», которая, за чередой событий, превратилась в своеобразного члена семьи, с мнением которого приходилось считаться, не смотря на то, что это самое мнение всё чаще влетало в копеечку. А как вы хотели? Когда в доме поселяется калека, да к тому же в преклонном возрасте, тут уж, как ни крутись — жди финансового коллапса. И в этом случае, как правило, актуально одно из двух: либо надейся и жди, либо кардинально меняй устоявшийся порядок. Однако денег на покупку новой машины не было, и с данным фактом приходилось так же мириться. Марина постоянно ныла на сей счёт, но остаться без средства передвижения выглядело и того хуже.

А вот Сергей, в отличие от брата, был на «тачках» просто помешан. Да и финансы позволяли. Правда, лишь до поры до времени. После убитой «девятки», больше походившей на стратегический бомбардировщик, Сергей пересел в респектабельный «Мерседес» SL класса, отчего сделался полностью удовлетворённым и, самую малость, надменным, словно данная цель занимала его не один год, а отмеченная победной галочкой, тут же превратилась в достижение под номером один. Да и женщины, какими бы они ни были правильными, реагировали на мужиков за рулём подобных «купе», в большинстве случаев, одинаково. Будь жив академик Павлов, и по сей день, можно было бы развить его общепризнанную теорию рефлексов. Только использовать в качестве объекта наблюдения не собак, а самое красивое и желанное, что ступает в элегантной туфельке по поверхности планеты Земля. Хотя, как казалось Глебу, женщины не особо интересовали брата, когда тот находился за рулём дорого авто. Сергей то ли пересытился ими в бытность пилотирования «девятки», когда поклонниц стало много и сразу, то ли просто настолько упивался красотой и величием новой машины, так что на что-то другое его эмоций просто не хватало.

Что и говорить, уже тогда, у станции метро «Воробьёвы горы», между строк возвышенных изречений брата, относительно своей новой жизни и не своей новой машины, Глеб отчётливо читал совершенно иное. И это ему совсем не нравилось! Сергей мог сплавлять на волю небес, что угодно, вплоть до межгалактических войн каких-нибудь зиготообразных спор с ожившими отрыжками из древних римских плевательниц, — но не было никаких сомнений в том, что на счёт машины и работы, якобы, связанной с той, он заливает без тени смущения.

Глеб прекрасно знал брата, и понимал, что после всего перенесённого в детстве — вернее упорно вытренированного, — Сергей вряд ли откажется и дальше испытывать судьбу в роли профессионального игрока. Тем более что это сулило огромные «лёгкие деньги»! Хотя Сергей данную фразу просто терпеть не мог. Да Глеб и сам не мог её выговорить с уверенной интонацией: язык так и лип к нёбу, а комок в горле превращал речь в жалкое бормотание. В глубине души, каждый из братьев прекрасно понимал, как именно всё обстоит в действительности. А царившее между ними напряжение только лишний раз подтверждало неприятную данность.

«Кто попробовал однажды и выиграл — тот не остановится и дальше», — сказал кто-то из сокурсников Глеба во время возникшего на лекции спора…

Сам спор начался с совершенно посторонней темы.

Глеб отчётливо помнил, произошедшую в тот день дискуссию, которая для него самого открыла нечто иное, нежели задумывал вбить в неподатливые умы абитуриентов затеявший её профессор.

Разговор начался с того, что тучный лектор, по привычке восседая за огромной кафедрой и потягивая утренний кофе, — то ли специально расставляя сети, то ли просто о чём-то задумавшись, — сказал, будто тот же Александр Македонский не мог, в свою бытность полководцем, проиграть отдельную взятую битву кому бы то ни было. Хотя бы тому же Дарию — трусливому царю поверженных персов, который во времена грандиозной битвы при Гавгамелах мчался впереди своих солдат, силясь сохранить хотя бы жизнь, так как было уже не до чести. И дело тут даже не в характере самого Дария — будь на его месте кто угодно, думается, финал битвы оказался бы неизменным, потому что личность Македонского изначально задумывалась, как основополагающая, занимающая особое место в человеческой истории. А все остальные должны были с этим просто смириться.

На этом месте произошла первая склока. Естественно, активировался кто-то из «ботаников», учащихся на бюджетной основе, — остальным на нудную тарабарщину было просто плевать.

Глеб не был силён в истории, потому уверенно причислял себя ко второй группе нерадивых циклофем, которым единственное, что нужно, прежде всего, — это оставаться незамеченными. Да и история была ему совсем не нужна: на журфаке — это так, рутинная канитель, которую всё же лучше не запускать, иначе можно потом «закопаться», вычищая хвосты. К тому же не стоило забывать, что это была уже не средняя школа, а сам великий МГУ, со своей сотней человеко-абитуриентов на место из года в год, где одной какой-нибудь случайно угаданной и вовремя озвученной датой спастись вряд ли удастся.

Глеб уже на первом семестре понял, что ценится тут, в первую очередь, философствующая мораль, идущая параллельно с исторически выверенным процессом. И если ты, собрав в кучу ту же битву при Гавгамелах с личностной характеристикой Македонского и Дария, не пойдёшь топором в топь, а побарахтаешься с полчасика на поверхности, и сделаешь это более-менее достойно, так что суть твоих рассуждений уловит хотя бы лектор — про сокурсников нечего и говорить, — тогда следующая пытка последует минимум через полгода.

Ну, так вот… Кому-то из бюджетников не понравилась речь лектора, смысл которой сводился к тому, что Александру отводилась некая определяющая роль в судьбе человечества. По мнению абитуриента, у Македонского элементарно не было соперников, которые бы соответствовали высочайшему уровню интеллекта великого полководца, — и незачем вплетать в историю происки небесных сил и какой-то там потусторонний смысл! Одним словом, неудавшийся зубрила, собственноручно влезший в угодливо растянутую перед его носом петлю, пытался втолковать похожему на удав профессору, что выступи против Македонского не какой-нибудь там трусливый перс, а взять хотя бы другого Александра — Невского или кого-нибудь из кровожадных монгольских ханов, — ещё не известно, чья бы смекалка оказалась изворотливее, и кто бы горделиво восседал на щите, созерцая, как его поверженный противник мчится прочь, подобно Дарию.

Такая точка зрения развеселила профессора не на шутку, отчего он, в чувствах, пролил на дорогущий галстук остатки кофе и даже не обратил на неприятную случайность внимания. Тут даже сам Глеб понял, насколько всё выглядит абсурдным; он попытался разглядеть говорившего, но ничего не вышло, — из-за начавшегося переполоха аудитория превратилась в вольер беснующихся шимпанзе, которым показали зеркало.

Профессор, усмехаясь, совершил контр-выпад: во что бы превратилась история, да и жизнь вообще, наплюй мы на пространственно-временной континуум и перемести всех великих воителей в одну временную эпоху ради такого вот эксперимента — понаблюдать кто, так сказать, кого?

Глеб сразу отчётливо представил, к чему бы привёл подобный парадокс. Тем более и за примером далеко ходить не нужно — взять хотя бы Советский Союз и фашистскую Германию. Всего двое помешанных на господстве, и почти разрушенный до основания мир. А представьте, если бы в каждой стране у руля, одновременно, сидели такие вот могущественные фанатики и вершили свои дикие планы по истреблению всего живого… Это ведь, не что иное, как начало конца! И, думается, вторая половина аудитории, к которой Глеб себя по-прежнему причислял, прекрасно осознала данность. Однако бюджетники не спешили сдаваться, и Глеб слышал, как умолкшего профессора прессует уже кто-то другой.

Именно в этот, ключевой для себя момент, Глеб и услышал ту фразу, которую помнил и по сей день. Но смысл сказанного дошёл до него значительно позже.

«Кто попробовал однажды и выиграл — тот не остановится и дальше», — сказали за спиной, отчего Глеб невольно обернулся.

Этого парня он не знал: видел, естественно, но не общался. Поймав на себе взгляд Глеба, тот расплылся в широчайшей улыбке и пожал плечами: «А чего?.. Понимаешь, мужику так попёрло, что не остановиться уже!»

Глеб поржал вместе весёлым соседом, но на душе отчего-то уже тогда остался неприятный осадок.

Смысл фразы пришёл на Воробьёвых горах, возле одноимённой станции метро, совсем недалеко от МГУ, где Сергей притормозил у ларька, чтобы купить сигарет. Это был тот самый вечер, когда он подкатил навестить Глеба в «общаге», а затем предложил прокатиться по вечерней Москве на «Мерседесе» престижной серии SL. Среди сокурсников разгорелся небывалый ажиотаж, однако кроме брата, Сергей никого не взял, да это было и лишним — они и вдвоём практически не разговаривали, будто стесняясь выдать собственных чувств.

Сергей выскочил из машины и направился к ларьку «Роспечати». Глеб остался в машине и непонятно зачем открыл бардачок. Естественно, внутри лежали колоды карт. Новенькие, запечатанные в прозрачный полиэтилен; от цветных коробочек разило типографской краской. «Совсем как от «зелёненьких» в детстве», — подумал Глеб, понимая, что брата уже не остановить. Не потому, что тот так переусердствовал в детстве. Не потому, что считал игру смыслом всей своей жизни. Не потому, что закрыл глаза на родных и близких. А потому что так рано начал выигрывать.

Ведь тот же Александр Македонский вряд ли видел в войне какой бы то ни было смысл, или что-то возвышенное и единственно верное для достижения любых целей — скорее всего, он ненавидел ее, как и все нормальные люди, однако не мог ничего поделать. Точнее изменить.

Профессор оказался прав: Македонскому было отведено место. Место в безумном мире, окутанном сетями страха, со злобными властителями, предателями и завистниками, способными пойти на что угодно, ради свершения своих мерзких замыслов. Но в тоже время, был прав и тот парень на заднем ряду: «Кто попробовал однажды и выиграл, тот не остановится и дальше!»

Глеб понял, что и он сам, и его брат, да и все люди — ни кто иные, как заложники времени. Неважно когда ты живёшь и какое место занимаешь в обществе — влияние мирских констант от этого не меняется, меняется лишь время, а человек остаётся жить и творить в своём крохотном мирке за нарисованным холстом.

Сергей не мог остановиться, и теперь уже Глеб был в этом всецело уверен. Однако когда брат вернулся, он ничего ему не сказал.

Затем они поехали кататься, и Глеб встретил Марину.

Всё произошло, как в песне Жака Бреля: она любила конфеты, а её подруга — стричься!

Сначала «Мерседес» престижной серии SL неслышно скользил по внешнему кольцу МКАД, затем свернул на Ярославское шоссе и понёсся по прямому шраму федеральной трассы М-8.

Глеб не знал, куда направляется Сергей, да и тот сам, скорее всего, не был окончательно уверен, где именно в тот вечер располагался пункт их назначения. Он, по обыкновению, выжимал всё из пулеобразного «купе», а тот, наподобие игривого тигрёнка, только лишний раз раззадоривался, изредка порыкивая «прикормленным» V-8, чем приводил братьев в состояние крайнего восторга. Машина была точно живой. Такое впечатление, что господин Даймлер в своё время продал душу дьяволу в обмен на секрет одушевления своих бесподобных творений!

Авто жило на ровном шоссе, и Глеб невольно стал осознавать, что возрождается и он сам. Скорость пленила, выделяя в кровь всё новые порции адреналина, заставляя сердце бешено уноситься за планку 140-ка ударов в минуту! Когда и скорость превысила данную отметку, Сергей резко убрал ногу с педали газа, отчего SL недовольно промурлыкал, будто не желая останавливаться на достигнутом, а продолжать разгоняться в спёртом вечернем воздухе и дальше… Дальше, пока не взлетит!

Глеб тогда поёжился и слегка расслабил мышцы ног — до того момента они, такое ощущение, задервенели, — чувствуя, как с груди соскальзывает щекотливая лапа ускорения. Сергей поиграл декоративным рычажком коробки передач, словил «нейтралку» и пустил «Мерседес» по инерции. Он горделиво посмотрел на брата, а Глеб, в свою очередь, согласился, что машина действительно, что надо! Он хотел было добавить: мол, жаль не твоя, но решил, что не стоит, и просто ещё раз показал большой палец, на что Сергей лишний раз усмехнулся, решительно сбив скорость до девяноста километров в час. Машина клюнула носом и тут же остепенилась, не желая перечить хозяину.

«Мерседес» престижной серии SL был для Сергея верхом свершений… и он стал последним приятным моментом в его жизни. О том, что случилось дальше, не хочется думать и поныне.

Братья и не заметили, как на полном ходу влетели в Мытищи. Они долго петляли по узким улочкам города-спутника, а когда всё же поняли, что окончательно заблудились, Сергей притормозил у одной из автобусных остановок и предложил Глебу спросить у сидевшей на лавочке девушки, как снова вырулить на федеральную трассу М-8.

Естественно, рано или поздно, они и сами бы преодолели преграду в облике настырного городка, так упорно не желавшего отпускать братьев из своих вечерних объятий, но так уж, наверное, было суждено… Оказаться именно там, у этой самой остановки общественного транспорта.

Глеб мог бы обратиться к девушке не выходя из машины, по крутому сыграв стеклоподъёмником, однако он не стал форсить и вышел.

Марина оторвалась от конфет и хмыкнула.

До сих пор Глеб был уверен, что не произнеси та сластёна этот, на первый взгляд пренебрежительный возглас, она бы никогда не стала его женой, и у них не было бы сейчас ни Светки, ни Юрки… ни, вообще, жизни.

3.

Григорий Викторович сидел за столом в своём крохотном кабинете на Дзержинского, 58 и упорно корпел над бумагами. Потёртая поверхность скрипела под локтями следователя, особенно неистовствуя в те моменты, когда тот о чём-нибудь задумывался и начинал машинально раскачиваться, взад-вперёд, опираясь лишь на сложенные перед собой руки. Внутреннее пространство кабинета наполнял тусклый свет от настольной лампы. Последняя, в клубах сигаретного дыма, больше походила на угасающее светило, что излучает нездоровый багрянец, озаряя надвигающийся конец времён.

На улице было ещё светло, однако поздней осенью Григорий Викторович даже не прикасался к шторкам, трудолюбиво задёрнутым кем-то из уборщиков ночной смены.

(или они были задёрнуты всегда?..)

С самого утра — если оно оказывалось таковым, а не являлось продолжением ночных размышлений, — Григорий Викторович принимался за дела, снизойдя лишь до ритуала зажжения настольной лампы, — так было намного проще сосредоточиться, дабы не отвлекаться в течение дня на постепенно тускнеющий свет. Озарение, как правило, приходило неожиданно, всякий раз подкарауливая вдали от рабочего места: приходилось сломя голову нестись к разложенным на столе бумагам, стараясь на ходу не оборвать нить размышлений, а от подобных догонялок логика и дедукция так и норовили завести совсем не туда.

Григорий Викторович был следователем старой закалки, ещё советской школы, готовившей величайших и непревзойдённых, способных раскрутить самого отъявленного негодяя. Сущность преступников скрывалась в глазах — так учили в школе МВД. По взгляду можно многое сказать о человеке, если не всё. Ярко выраженные прожилки кровеносных сосудов на белках глаз; расширенные зрачки, скачущие из стороны в сторону; и то, что глубже… в недрах, откуда лезет зло. Да, мрак зарождается именно там, внутри, за линзой хрусталика. Потом вырывается наружу, и с этим уже невозможно ничего поделать. Индивида, утратившего контроль над сознанием, необходимо срочно изолировать от общества. Иначе этот мир не спасти. Он рухнет. Треснет как зеркало, просто рассыплется на миллионы осколков. А в этом случае, утратится смысл, попутно высвободив ту самую мерзкую сущность.

Нынешний следственный отдел не тот, да и следователи совсем иные, прибывшие, такое ощущение, с другой планеты. Все они, как это сейчас модно говорить, с новым менталитетом.

Поколение, вскормленное многочисленными ментовскими сериалами, редко было в состоянии адекватно мыслить и доводить дела до конца. Да и начальство, словно видя всю эту детсадовскую недееспособность, старалось всякую мелочёвку скорее замять, а что-то крупное, сразу же отправлять, от греха подальше, в прокуратуру — пускай там сами до ума доводят и раскручивают кого надо. Ведь, как правило, кого и надо бы раскрутить, не очень-то и раскрутишь. А если всё же удастся, так самого по инерции так откинет, что в лучшем случае, оклемаешься в каком-нибудь захудалом райцентре в должности участкового.

Григорий Викторович усмехнулся собственным мыслям, попытался сфокусировать взор на лампочке.

— Всё-то не по тебе, старый хрыч! Времена… Люди… Нравы… А ведь и самому пора честь знать, не всё тут над бумажками сидеть, да молодёжи косточки перемывать. И без того, руководство РОВД второй год на уступки идёт, держа в кресле начальника следственного отдела пенсионера. А ведь гнать нужно в хвост и в гриву — освобождать путь молодым специалистам. Уж какие-никакие, а жизнь, поди, научит уму-разуму, сами ведь так начинали когда-то! Как слепые щенята, оторванные от сиськи матери.

Григорий Викторович сипло откашлялся и, сменив неудобную позу, принялся рыться в карманах пиджака. Наконец он нашёл, что искал, но тут же вспомнил, что не докурил ещё предыдущую сигарету и стал перекладывать с места на место толстые подшивки «Дел…», стараясь откопать под всем этим ворохом картона и бумаги чадящую пепельницу.

Он уже третьи сутки напролёт безвылазно сидел в своём кабинете, питался, чем придётся, поглощал густой кофе из автомата в коридоре и нещадно уничтожал содержимое курительного НЗ. Так уж он был устроен: если брался за что-то, то не щадил ни себя, ни врагов, ни чёрта лысого! А последнее дело, о странной гибели профессионального игрока в покер под составом грузового поезда, засело в сознании следователя буквально намертво; на одной из утренних летучек он даже попросил знакомых оперов из СКМ последить на досуге за воротилами игорного бизнеса: мало ли чего интересного разузнают… Может, кто проигрывался в последнее время по крупному или, наоборот, неожиданно выиграл и решил «сделать ноги», пока не запахло жаренным, однако по законам жанра так и не успел. Ведь это всё жульё, способное за деньги мать родную продать!

В то, что бедняга добровольно свёл счёты с жизнью, Григорий Викторович не верил — была у него такая профессиональная чуйка. К тому же и заключение экспертов-криминалистов, разобравших искорёженный «Митсубиши» буквально по винтику, с лёгкой руки начальства, слилось в прокуратуру и похоже надолго осело в бездонных ящиках столов из красного дерева, опечатанных неприкосновенной коррумпированной печатью.

Случай слива информации выглядел странным, и именно после него Григорий Викторович закрылся в собственном кабинете. Он самым тщательнейшим образом изучал материалы о ходе следствия, немногочисленный улики, свидетельства очевидцев, — которые тоже, как в воду канули, — однако не находил ничего, за что можно было бы по-настоящему уцепиться. На титульном листе неприступной папки уже давно стоял штамп: «В архив», — однако Григорий Викторович и думать не помышлял, идти на поводу у системы.

«Ну не мог парень, достигший столь заоблачных высот, самостоятельно учудить нечто подобное: на полной скорости, да под поезд, — в который уже раз размышлял следак, незаметно для себя подкуривая оставшийся от сигареты фильтр. — Скорее всего, ему и впрямь кто-то помог. А в этом случае, дело и впрямь дрянь. Статейка попахивает терроризмом и если у истоков заказа стоит некто столь влиятельный, дополнительная шумиха ему вряд ли нужна. Хотя, с другой стороны, что мог парень сотворить такого, за что ему уготовили столь страшную участь? Неужели всё дело в игре?..»

Григорий Викторович оторвался от мыслей, с прискорбием затушил окурок.

«Разве что, ты был не только игроком, парень? Точнее игроком, но не только в покер. Но во что же ты тогда играл, и с чем?.. Уж не со смертью ли?»

Григорий Викторович отложил дело о гибели игрока, взялся за пожелтевшую от дыма газету.

«Из криминальной хроники… — прочитал следователь размашистую шапку. — Вчера оперативными сотрудниками органов внутренних дел в одном из спальных районов микрорайона Канищево были задержаны организаторы проведения собачьих боёв. По сообщению зам. начальника следствия Московского РОВД… данная преступная группировка давно находилась в разработке с целью пресечения незаконного денежного оборота, возникающего в результате приёма ставок на исход драки бойцовых собак… Так же в материалах дела фигурируют пока не подтверждённые факты живодёрства в отношении животных… Операция по задержанию организаторов боёв удалась благодаря особой бдительности, проявленной со стороны местных жильцов, от которых и поступил сигнал о незаконном игорном бизнесе… В ходе грамотно спланированной операции по задержанию преступников, на скамье подсудимых оказались лидеры группировки… По фактам, имеющимся в материалах следствия, ведутся проверки… Возбуждено уголовное дело по статье…»

Григорий Викторович отложил газету, задумался. Перед ним, на внезапно опустевшей поверхности стола лежала небольшая фотография: ещё целёхонький «Митсубиши-Ленсер», внутри которого видны два силуэта… Причём тот, что слева, принадлежит явно не человеку.

4.

Марина стояла на крылечке привлекательного коттеджа с остроконечной крышей и аккуратным палисадником; взор женщины был устремлён на извилистую тропинку, что убегала вдаль от металлической калитки. По ту сторону облупившегося заборчика на пожухлых пригорках сгрудились такие же опрятные домишки, с разноцветными крышами, хлопающими форточками и пустыми скворечниками. Осенняя промозглость, хоть и наложила на постройки свои изъеденные тленом следы, всё же сделала это как-то нерешительно, будто ещё не до конца осознавая, что лета здесь больше нет. Однако суть, скорее, заключалась в самих людях. Здесь они были не такими, как в городе.

Соседи искренне улыбались, здоровались при каждой встрече, звали в гости, словно далёкая и чуждая Марина являлась членом их семьи — даже не смотря на отсутствие родственных связей. В городе всё обстояло иначе — в бетонных монолитах ютились злобные демоны.

Милейшие люди согревали здешние места теплом своих душ, и холоду, со всеми его сопутствующими атрибутами, оставалось только загнанно поджать облезлый хвост, забиться в какую-нибудь сырую щель и наблюдать за размеренной сельской жизнью, лишь изредка недовольно ворча, когда поблизости слышится чей-нибудь беспечный смех.

Троица раскинулась вдоль правого берега реки. Именно из-за этой географической особенности в селении постоянно пахло рыбой, в полуденный зной было немного душно, а поутру, в зажатом с ночи кулачке, оказывалась переливчатая чешуйка… Поначалу данность раздражала Марину. Однако постепенно она привыкла к деревенскому феномену и каждое утро сонно улыбалась, рассматривая то одну, то другую сторону очередного экземпляра.

Возможно, это было обычным дурачеством со стороны Глеба… Хотя, последнее время, муж явно пребывал не в себе и уж точно не был способен на подобное проявление чувств. Что там у них бывает?.. Кризис среднего возраста? Так, кажется.

«Мужчинам, наверное, невероятно сложно растить дочерей, потому что те, рано или поздно, начинают взрослеть. Становятся, так сказать, объектом вожделения. А та, что всё это время была рядом: готовила, стирала, убирала — гробила красу!!! — превращается в этакого одомашненного монстра, которого хочется поскорее задвинуть ногой под кровать, чтобы просто не видеть».

Марина вздрогнула, отскребла ноготком приставшую к фаланге левого пальца чешуйку.

— Ну, вот! Опять… — прошептала она, улыбаясь. — Мистика.

Женщина вдохнула прохладный осенний воздух, обхватила руками плечи.

В доме она осталась одна. Все остальные — Глеб, его престарелая мама, да ещё несколько, вроде как бывших друзей Сергея — уехали на кладбище. Не густо, хотя если учесть род деятельности мужниного брата, иначе и быть не могло.

Глеб позволил ей остаться при дворе, — точнее он просто ничего не сказал, когда Марина поспешила удалиться от погребальной процессии: ещё один визит в царство мёртвых она бы не перенесла. И плевать на приличия!

Естественно, никто из присутствующих ничего не сказал — до Марины никому не было дела. Чуть позже Глеб объяснил, что всё в порядке, друзья понимают её чувства, так что ей не о чем беспокоиться. Хотя Марине, признаться, было плевать на мнение незнакомых людей: она знала, что заставить её пойти на кладбище не сможет ничто на этом свете! Даже грустный взор мамы Глеба.

Кладбище располагалось по соседству с посёлком, на той стороне реки, — что слегка успокаивало Марину. В период отсутствия навигации берега соединяла цепочка деловито раскачивающихся понтонов. Вот это уже не очень нравилось, потому что по этой самой цепочке оттуда, с той стороны, могло приползти что-то ужасное! Естественно, в деревню оно сунуться не посмеет, но всё равно будет ошиваться где-нибудь поблизости: наблюдать, прислушиваться, выжидать.

На понтонах всегда толпились приезжие рыбаки со своими снастями; они расхаживали вдоль поручней, как хозяева, недобро косились на местных жителей и пресекали всяческие попытки говорить нормальным голосом — тут можно было лишь хищно перешёптываться, дабы не вспугнуть потенциальный улов. Это пресмыкающееся шипение, только лишний раз отбивало желание ступать на противоположный берег. Марина знала, что там на многие километры нет ничего живого, вернее человеческого, — лишь необъятные леса Мещеры, заливные луга, да вот такие немногочисленные погосты, отделённые от мира живых своеобразной речкой Смородиной, на середине которой рвётся связь с доступным пониманию миром.

Марина поёжилась, присела на скамейку у крыльца. Поверхность была сырой, но, одновременно тёплой, будто тут только что кто-то сидел. Марина невольно огляделась по сторонам, однако поблизости никого не оказалось. Да, собственно, и не могло оказаться.

После института Глеб собирался забрать мать к себе; старушка к тому времени основательно прописалась в инфекционном отделении областной клинической больницы имени Семашко, с подозрением на острую пневмонию. Если учесть, сколько сигарет она выкуривала за день, в особенности после смерти мужа, то на что-то другое рассчитывать просто не приходилось. Врачи с каждым днём отмечали постепенное ухудшение общего состояния пациентки, ожидая скорого кризиса, но последний всё не наступал. Казалось, всевышний настолько устал от повседневных хлопот, что попросту забыл передвинуть нужный рычажок на новую позицию, чем невольно даровал старушке второй шанс. Тем не менее, оставаться в городе врачи категорически запретили и на деньги, которые Сергей регулярно высылал из Москвы, Глеб купил этот коттедж. Скрепя сердцем, перевёз сюда престарелую маму доживать последние деньки на белом свете. Однако старушка всё не спешила на ту сторону, так что уже пережила мужа и одного из своих сыновей.

Марина не могла сказать с уверенностью, какие чувства у неё вызвала гибель Сергея. Сочувствие?.. Утрата?.. Боль?.. Нет, ничего этого не было и в помине!

«Хотя, по идее, я должна благодарить Сергея остаток всей своей жизни: ведь не купи он давным-давно «Мерседес» престижной серии SL, они с Глебом никогда бы не завалились в Мытищи, где я училась в кооперативном техникуме на Третьей Крестьянской улице, дом номер семнадцать, и не тормознули бы на автобусной остановке, чтобы спросить у незнакомой девушки, поедавшей шоколадные батончики, как им снова выбраться на федеральную трассу М-8».

Тем вечером Марина поджидала подружку из парикмахерской, потому что той кто-то из знакомых девчонок-подмастерий обещался бесплатно сделать модную стрижку. Глеб потом всё долго шутил по этому поводу, цитируя слова из песни некоего Жака Бреля, которую Марина, как ни желала послушать, так до сих пор и не послушала.

— Да, не будь Сергея, много чего бы сейчас не было. А то, что есть… — Марина вздрогнула, страшась звука собственного голоса. — Надолго ли оно?

Отчего-то Марине показалось, что именно сегодня всё изменится. Причём кардинально. Так что былого порядка уже не вернуть. Ей безумно захотелось обратно домой! Или хотя бы позвонить детям. Последний раз Светка не взяла трубку — наверное, до сих пор дуется. Однако мобильник остался у Глеба.

Марина легко вспорхнула, пробежалась по скрипящим ступенькам и скользнула в дом. Она быстро прошла на кухню, схватила нож и принялась нервно нарезать салат. Женщина в который раз пыталась вспомнить, куда она могла засунуть тот другой нож, бесследно исчезнувший из ящика кухонного стола новой квартиры. Однако память упорно сопротивлялась.

5.

Подружка щурилась от яркого света и всё тревожнее посматривала на Марину. Казалось, она хочет что-то сказать, но никак не решится на столь откровенный шаг. Девочки продолжали лакомиться спелой вишней, изредка оглядываясь по сторонам, словно опасаясь быть застигнутыми за подобным бесстыдством. Поблизости никого не было, да и по законам жанра, не могло быть на многие километры вокруг!

Внутри периметра кладбища реальная жизнь исказилась, будто в грани кривого зеркала, отчего лицо подружки принялось вытягиваться, выворачиваться наизнанку, обнажая алую плоть и белки глаз.

Марина не сразу поняла, что именно происходит с её спутницей; она продолжала жевать сладкие ягоды, пачкая ладони и щёки красным соком. Затем во рту вспыхнула адская боль — незамеченная косточка под зубом! — Марина вскрикнула и внезапно догадалась, что с подружкой и впрямь происходит что-то неладное; недоеденные ягоды посыпались из её трясущихся пальцев, раскатились по сырой глине. Сердце в груди отчаянно колотилось, а сознание отказывалось верить в происходящее. Окружающие предметы — могилы, кресты, оградки, лавочки, обелиски — всё перемешалось и скакало вокруг опешившей Марины, взгляд которой был устремлён в одну точку.

Марина не видела, как подружка повалилась, сражённая приступом эпилепсии; она услышала лишь пронзительный свист вырывающегося из лёгких воздуха. Кому именно принадлежал возглас Марина не знала… но, скорее всего, не ей, потому что её рот оставался набит кроваво-красной плотью вишни, которая, казалось, ещё не определилась окончательно в какую сторону двигаться: внутрь трепещущего тела ребёнка или наружу, к необъятному ужасу. Свистопляска теней продолжилась, а Марина нерешительно отступала назад, втаптывая раскатившиеся ягоды в рыжеватую глину.

Подружке не повезло самую малость; девочка стояла слишком близко от острых шпилей металлической оградки вокруг могилки какого-то очень мрачного дядечки. В момент приступа, её колени подкосились, отчего тело стремительно осело на торчавший из ограды пруток. Острый конус вошёл в голову в районе подбородка, вспоров все возможные артерии, и вышел в основании черепа, не дав девочке ни единого шанса на спасение.

Марина смотрела на поникшее тело подружки, на её еле заметно дрыгающие ноги, — и постепенно сходила с ума от вида огромной лужи крови, растекающейся по молчаливому погосту.

Марина не понимала, как подобный ужас сумел вырваться из ночной тьмы и объявиться в реальном мире, к тому же средь бела дня. Такое было возможно только во сне! В сюрреалистичном кошмаре, от которого стынет кровь в жилах и хочется сначала проснуться, а потом поскорее забыть только что увиденное!

Марина продолжала машинально пятиться и жутко таращить глаза, в душе надеясь, что, вот, сейчас она проснётся в своей кроватке и всё непременно закончится. Однако ангелов на небесах в тот день не было. Либо они просто никогда не заглядывали на территорию мёртвых, уверенные, что тут и так всё ясно: лежащие в могилах — счастливы, а ходящие по земной поверхности — скорбят, и им не стоит мешать.

Кошмар не прекращался, а от вида крови Марину вырвало спелой вишней… От вида спелой вишни её продолжило тошнить и дальше. В носоглотку проник медный запах чего-то дурманящего, перемешанный со сладким ароматом ягод, и тут же засел тугим комком в горле, отчего дыхание просто перехватило. Сознание медленно угасало. Вокруг царила страна-фантазия; она влекла и не отпускала.

Марина очнулась в луже собственной рвоты; она долго смотрела на кровавую массу, испытывая букет всевозможных эмоций. Затем медленно поднялась с колен и нерешительно направилась в сторону притихшей подружки. Марина знала, что та просто так дурачится и попытается напугать, как только она осмелится подойти ближе.

Марина сошла с вишни и теперь осторожно ступала по стремительно остывающей крови. Из лужи под ногами поднимался пар. Колени напоминали несмазанные шарниры: они пощёлкивали на каждом шагу. Складывалось ощущение, что под чашечками перекатываются маленькие шарики, чиня массу неприятных ощущений.

Марина замерла в нескольких шагах от тела подружки, протянула трясущуюся руку. Она сама не понимала, что хочет достичь этим своим жестом. Скорее всего, откинуть со лба замершей подружки окровавленную чёлку, чтобы увидеть, как та улыбнется, обозначив конец игре и царящему повсюду ужасу. Однако Марина так и не успела воплотить в жизнь выдуманный буквально из ничего план.

Сверху раздался клокочущий шум, и на поникшую голову подружки спустился Он.

Марина застыла в оцепенении, одними губами прошептала: «Кыш…» Но Он не послушался и закричал в лицо шарахнувшейся в сторону девочки. В нос ударил спёртый запах гнили, словно Его внутренности данным давно разложились, а в ушах ещё долго звенело эхо зловещего крика. Хотя Марина снова не понимала, чей именно это был крик: её или Его. Она продолжала отступать, не обращая внимания на то, что царит под ногами… А под ногами была размокшая от дождей глина.

Огромный ворон крикнул ещё пару раз и, удостоверившись, что Марина никоим образом не претендует на его добычу, принялся основательно переминаться на голове мёртвой девочки. Острый клюв застучал по черепу и после нескольких неудачных попыток полоснул по закатившемуся глазу… Марина поперхнулась в очередном рвотном позыве и именно в этот момент поняла: что-то крепко держит её за ногу!

Тем летом постоянно шли дожди и скопившаяся в глиняных пластах вода, усердно размывала верхние слои рыхлой почвы, в особенности свежих могил. Холмики проседали, отчего их постоянно приходилось поправлять, дабы в земле не образовывались уродливые дыры с осыпающимися краями.

Марине не повезло — хотя и не так, как не повезло её подружке, — сама того не желая, она медленно, но верно отступала как раз к такому размытому холмику. Сапожки увязли в глине, а от опрометчивых движений, направленных на скорейшее высвобождение, земля дрогнула под ногами и расступилась как в детской сказке, приняв ополоумевшую от страха девочку в свои сырые объятия.

6.

Юрка сидел в раздевалке и грустно рассматривал собственные кеды. Остальных малышей разобрали по домам родители, а за ним всё никто не шёл. Юрка не знал, стоит ли ему радоваться по этому поводу или, наоборот, грустить. Ему совсем не хотелось сидеть с сестрой в пустынной многоэтажке на отшибе города и выслушивать то, как она его любит. Хотя, с другой стороны, если Светка за ним не придет, Зинаида Прокопьевна непременно нажалуется маме, и что тогда случится с сестрой страшно даже подумать! Ничего хорошего — это в лучшем случае.

А крайним снова окажется он.

Юрка грустно вздохнул, нерешительно потянул за шнурок, наблюдая, как красивый бантик, так похожий на замершего мотылька, заново превращается в уродливую гусеницу.

«Вот бы и мне поскорее научиться завязывать такие красивые бантики!» — подумал Юрка, теребя за матерчатое крылышко второго мотылька. К сожалению, на данном этапе сознательной жизни более-менее сносно у него получалось этих мотыльков лишь обескрыливать. Да и то, если те не свернутся в противный клубок, силясь ускользнуть от настырных пальчиков.

В раздевалку заглянула Зинаида Прокопьевна, осмотрела с ног до головы насупившегося Юрку, вздохнула не без сожаления.

— Ох, бедолага, ты мой, горемычный! Где же эта сестра твоя непутёвая бродит?.. — Воспитательница степенно проследовала к Юркиному шкафчику, вынула уличные ботинки и принялась профессионально переобувать сконфуженного малыша.

Юрка покорно терпел насилие, безуспешно стараясь уследить взглядом за ловко снующими пальцами Зинаиды Прокопьевны — пара неуловимых движений, и вот они, два миловидных мотылька, словно и не превращались в гадких гусениц, а незаметно для глаза перепорхнули с кед на ботинки.

Юрка с трудом оторвал восторженный взор от обуви, посмотрел на раскрасневшуюся от неудобной позы Зинаиду Прокопьевну.

— Вы только маме не говорите, что сестра опоздала, — прошептал он. — А то она её ругать будет.

— Да её не ругать, а воспитывать надо, как следует!

Юрка вздрогнул; в голове отчего-то снова всплыл образ Целовальникова-старшего, навеянный жуткой жутью.

— Это надо подумать: у неё брат тут никому не нужный сидит, — а она где-то там шляется после уроков!

Зинаида Прокопьевна всплеснула руками, шумно вышла из раздевалки, гремя дверными ручками.

— Как только объявится, обязательно меня позови! — крикнула она из соседней группы. — Я проведу с ней воспитательную беседу, раз родителям несподручно!

«Ну вот, — подумал Юрка, заламывая пальцы, — хотел как лучше, а только заново всё испортил. Теперь Светке сначала от Зинаиды Прокопьевны влетит, затем от мамы… а потом и я своё огребу — тут без вариантов».

Настроение окончательно упало, а указательный палец сам собой потянулся к носу.

Действительно, для решения всех этих проблем необходимо обладать волшебной палочкой!

Поначалу Юрка подумал, что Лена шутит над ним; он даже снова хотел обидеться на улыбчивую девочку, но та тут же пустилась в совершенно недетские рассуждения, относительно чувств, эмоций и прочего заумного, о чём Юрка до сей поры понятия не имел.

Что такое волшебная палочка Юрка знал не понаслышке. Он смотрел мультик про Незнайку, к тому же мама читала ему книжку Носова. Волшебная палочка — это такая штука, вроде указки, которой стоит только взмахнуть, как любое загаданное желание тут же исполнится! Можно пожелать чего угодно, вплоть до внеземного богатства или, там, моря мороженного, — и всё это будет дано тебе просто так! Здесь и сейчас!

Юрка не знал, как всё это работает на деле. Так же, как и не особо различал, где заканчивается реальность, уступая место фантазии, и наоборот, когда вымысел затухает, превращаясь в обыденность. Мама называла всё это сказкой, и Юрка безропотно верил ей, — а чего ему ещё оставалось делать? Если возвращаться к словам той же Лены — это Школа жизни в действии. Мама живёт давно, а значит, она знает больше, и ей, стало быть, нужно верить на слово. Однако после повторного общения с Леной, Юрка окончательно запутался.

Сверчок продолжал дуться, словно сама идея дружбы со странной девочкой совершенно ему не нравилась. Юрке от этого становилось ещё больше не по себе, отчего он уже не понимал толком, чего страшится больше: правды про волшебную палочку или окончательной потери связи с вымышленным другом.

Лена сказала буквально следующее:

«По мультику, Незнайка должен был сделать три добрых поступка, причём подряд и бескорыстно, то есть, не желая чего-то взамен. Только тогда к нему пришёл бы Волшебник и подарил волшебную палочку! А при помощи последней, можно мигом СДЕЛАТЬ сестру снова доброй и весёлой. Не прибегая при этом к воспитанию! Главное — позволить волшебству вынырнуть из сказки!»

Юрка на это разинул рот, не зная, что ответить. Понятное дело, в сказку всегда хочется верить, но как быть с мамиными словами? Ведь она явно не верит ни в Незнайку, ни в Волшебника, ни, тем более, в волшебную палочку! Если только в хорошие и бескорыстные поступки… Юрка аж подскочил на месте, поняв, что всё же к чему-то пришёл. Вот оно, ЭВРИКА! Да, незнакомое слово, но так обычно кричат мультяшые персонажи, когда над их головами загорается вожделенная лампочка. Юрка даже нос задрал, а Лена рассмеялась, словно прочла его мысли.

«Именно, — продолжала девочка. — Сделай для сестры что-нибудь хорошее или просто окажи помощь, всё равно в чём. Ведь наверняка охоту она начала не просто так. Была на то причина, вне сомнений. А если была, так надо это причину вычеркнуть, как ошибку из тетрадки, — вжик, красными чернилами и нету!»

«Так а что нужно сделать-то? — спросил Юрка. — Чем вжикнуть?»

Лена загадочно пожала плечиками.

«Это уж тебе решать, а иначе не по правилам будет! Но если всё правильно сделаешь, то Волшебник обязательно придёт, и сказка настанет».

— Чего это с тобой? — Вопрос свалился с потолка, накрыв Юрку с головой.

Малыш замер, скукожился, загнанно глянул на дверной проём.

— Ты уже и тут чудить начал? — Светка прикрыла за собой входную дверь, застыла в нерешительности.

— Ты чего опаздываешь? — пропищал со своего места Юрка.

— Не твоё дело, — отрезала Светка, присаживаясь на скамью напротив малыша. — Занята была.

— Чем?

Светка с интересом посмотрела на брата.

— Что значит — чем? Дела были. В магазин зашла: кормить ведь тебя чем-то надо. И того, другого.

— Другого?.. — Юрка почувствовал, как шевелятся на макушке волосы; а молчавший до сих пор Сверчок и вовсе исполнил в голове нечто, похожее на пулемётную очередь.

— Ага, — кивнула Светка. — Что, испугался?

— Не очень… А разве папа не должен был его увезти?

— Что-то мне, кажется, вряд ли он помнит вчерашний разговор с Мариной, — Светка осмотрела раздевалку, брезгливо поморщилась. — Фу… Ну и запах. Толком даже не помню, чем пахнет, а всё равно гадостно.

— СПИНОГРЫЗАМИ, — прошептал Юрка, невинно наблюдая за тем, как округлились глаза сестры.

Светка проглотила ком в горле и приподнялась. Ноги не слушались.

«Спокойно, подруга. Ну же, возьми себя в руки!»

— Ладно, давай, одевайся и пошли, — Светка посмотрела на нерешительно мнущегося Юрку. — Я не стану одевать тебя как Марина, даже не думай!

— Она меня не одевает. Я сам могу.

— Ну, вот и славненько.

Юрка засобирался, стараясь производить как можно меньше шума, дабы не привлечь внимания Зинаиды Прокопьевны.

Светка снова присела.

«Спиногрызами — подумать только… — думала она, изучая затёртый рисунок на стене за шкафчиками. — Что это?.. Неужели тот самый паровозик! А где же спасающиеся из-под его колёс гномики? Неужели их всех уже того… Стоп! О чём это я? И что это вообще такое?! Чьи мысли?.. СПИНОГРЫЗАМИ… А чего ты хотела?! Даже попугай рано или поздно начинает говорить! Точнее просто повторять услышанное. Господи, что же я такое творю?..»

Светка почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы; тут же поспешила отвернуться. Странно, но даже сейчас, когда за ширму показного безразличия, что томно раскачивалась перед взором на протяжении последних лет, невольно протиснулась частичка раскаяния, жалко, в первую очередь, стало себя. Не маленького бедного Юрку, родившегося намного раньше срока и получившего в награду за тягу к жизни ужасного мозгового паразита — а именно себя!

Светка заставляла себя думать, что все эти сантименты вылезли на поверхность лишь из-за Олега. До тех пор, пока он не замечал в ней женщины, в душе царствовали холод и безразличие. Скорее даже лютая злоба ко всему живому, что может оставаться счастливым, не смотря на её проблемы. Именно так! Это была самая настоящая СОЦИОПАТИЯ.

«А как только всё пошло на лад, я оказалась не готовой к этому».

Светка закусила губу: правильно, жалеть, в первую очередь, нужно именно себя, а не Юрку, Глеба, Марину и прочих. Они все здоровы. Они видят этот мир таким, какой он есть на самом деле, каким сотворён. А она…

«Всё дело в моей голове! Больна я, а вовсе не все остальные. Это именно мою душу точит слепой червь уныния, заставляя не замечать красок жизни! Окружение же, напротив, постоянно пыталось помочь, просто я упорно игнорировала проявленное внимание, словно боясь исцеления. В лучшем случае, я закрывалась ото всех, а в худшем… Не хочется даже вспоминать».

— Ну, чего ты там возишься? — нетерпеливо спросила Светка, растирая по щекам остатки слёз.

«Нет, это всё детский сад! — отмахнулась она. — Похоже, с моими тараканами лучше сюда не соваться. Иначе, жди беды!»

Юрка облачился в свой «скафандр» и стоял у шкафчика, смешно кривя губы.

Светка кое-как выдавила из себя улыбку.

— У тебя глаза красные, — сказал Юрка, невинно пуская пузыри. — Кто-то обидел?

Девочка встрепенулась, принялась спешно рыться в сумке.

— Нет… Просто дождь, наверное, — она наконец отыскала косметичку и принялась изучать лицо через зеркальце. — Блин, и правда, как зомби!

Юрка пожал плечами — в его облачении для этого нужно было сначала подняться на носочки, а затем прокатиться на пятки; он не знал, кто такие эти ЗОМБИ, — но сестре, естественно, виднее.

— Пойдём уже… Жарко.

— Да погоди ты! — отмахнулась раздосадованная Светка. — Не видишь, что ли, на кого я похожа?..

— На зомби, — Юрка пожал плечами, не спеша поплёлся к выходу.

— Много ты понимаешь… Эй, а ну-ка стой! — Светка наспех подвела глаза и, собрав вещи, схватила брата за руку. — А воспитателю разве не надо сказать, что я тебя забираю?

Юрка замялся, но тут же снова обрёл себя:

— Нет.

Светка внимательно посмотрела в глаза малышу.

— Врёшь.

— Она ругаться будет. На тебя. Уже ругалась. Сказала, маме расскажет, что опоздала.

Светка махнула рукой.

— Пускай хоть обговорится. Мне всё равно.

Она дёрнула Юрку к двери, и они быстро спустились на улицу.

7.

Глеб сидя гипнотизировал стоявший на столе стакан. Он редко пил водку, отдавая предпочтение красному полусухому. Но сегодня было как-то всё равно.

Они вернулись с кладбища полчаса назад. Сразу же сели поминать. Как правило, на поминках принято вспоминать усопшего добрым словом, однако в комнате сразу же повисло томительное молчание, нарушаемого лишь горькими всхлипами матери. Кругом царило немое напряжение.

Глеб понятия не имел, как старушка ещё держится. Потеря мужа, в буквальном смысле, наотмашь пихнула мать стопудовой гирей в грудь, так что та долго ещё не могла разогнуться, чтобы попытаться начать жить заново. Теперь вот не стало Сергея. Да ещё как! Такого ни одному родителю не пожелаешь: стоять полдня возле закрытого гроба и мысленно осознавать, что лежащее внутри когда-то было твоим сыном. Такое и в дурном сне не привидится. Разве что в нездоровом рассудке.

Глеб хотел уложить мать в спальне, но та отказалась, заявив, что с ней всё в порядке, а уснуть она теперь и ночью вряд ли сможет, что уж говорить про день. Глеб всё прекрасно понимал, а потому настаивать не стал. Сейчас мама сидела напротив в уголке, то и дело прижимая влажную салфетку к покрасневшим глазам.

«Хорошо, что хоть Маринка догадалась купить эти салфетки, — думал Глеб, стараясь не смотреть в одну точку, подобно всем остальным. — Иначе мать протёрла бы кожу на лице до основания. До белой кости. Или глубже… Своими-то допотопными платками».

Тишина давила уже на всех, но момент хмельного плача ещё не настал. Пока.

За окном смеркалось. Хотя, возможно, снова зарядил понурый дождь. Или с реки приполз молочный туман, окутав обитель скорбящих своими влажными щупальцами. Но свет включать не спешили, отчего над столом повис густой сумрак. Он всасывал в себя мысли о прошлом, поминал на свой манер. Пахло корвалолом, дешёвым одеколоном, табачным дымом.

Глеб потянулся, разминая затёкшую спину.

Последний раз он видел брата живым вначале весны. У Сергея явно были проблемы, но в открытую он ничего не говорил. Сказал лишь, что шеф «прогорел» на каких-то денежных махинациях, влез в долги, после чего бесследно исчез, — то ли его закопали многочисленные «кредиторы», то ли «крышивики» спрятали, то ли сам сбежал, осознав, куда именно всё так стремительно катится. Милиция, естественно, взялась «шерстить» ближнее окружение, пытаясь определить, кто при делах, а кто ни сном, ни духом. Контору опечатали, сотрудникам фирмы стали устраивать очные ставки, а когда всё же выяснили, что никто ничего не знает, и концов сроду не найти, — попросту передали бумажную волокиту судебным приставам. Те же, в свою очередь, не чураясь, запустили всё с молотка — в том числе, московскую квартиру Сергея и «Мерседес» престижной серии SL. Долги нужно было как-то погашать. За счёт кого-то.

Глеб прекрасно понимал, как всё обстоит в действительности: Сергей наконец-то проигрался по крупному. Хотя… Рано или поздно это должно было случиться даже с таким мастером, каким он по праву себя считал. Глеб не сдержался и вспылил. Впервые в жизни, потому что надоело всякий раз выслушивать ложь. Просто осточертело! Подумать только, и это эрудированное недоразумение пыталось в детстве купить его молчание! А потом врало, врало… и снова врало. А потом ещё стыдило! Да разве можно такое существо назвать братом?!

Стоп. О покойнике нельзя так говорить, каких бы глупостей тот не наделал при жизни. Но полгода назад Сергей был ещё жив, и Глеб с трудом сдержался, чтобы не придушить братца собственными руками. Нет, он не стал устраивать истерик в Маринкином духе. Молча развернулся и ушёл. Как ему показалось, в момент расставания Сергей был как никогда близок к тому, чтобы открыть карты. Но так и не открыл. А Глеб по пути домой чуть было не расшиб к чертям многострадальную «десятку»!

«А ведь не психани я тогда, всего этого могло бы и не случиться. Сергей хотел открыться. Просто я никудышный психолог. Вообще никакой. Но ведь я и не психолог вовсе! Всё равно это моя вина. Я ответственен за то, что родной брат лежит сейчас под пластами сырой земли и… разлагается. Я и никто другой!»

Глеб вздрогнул и залпом осушил стакан.

— Придурок! Ты чего делаешь?! — тут же отреагировала Марина и залепила мужу такую оплеуху, что тот даже не нашёлся, что ответить.

В ушах звенело, Глеб глупо вращал помутневшими глазами.

— Я… Сам не понимаю…

— Нам же назад ещё ехать. У тебя дети одни дома! Забыл?

Над столом народился шорох: он вылез из-под скатерти, расправил замшелые крылышки и, окинув фасеточными глазами комнату, порхнул в сумрак. Тут же отскочил от потолка, принялся расти, занимая всё большее пространство над головами людей.

— Мариночка, так это сто грамм всего. Даже алкатестер не покажет.

— Ага, не покажет! — Марина гневно посмотрела на говорившего Зимина, которого она и не знала толком. Затем принялась озлобленно трясти отбитой кистью.

«Тоже мне, философ, хренов, выискался! — думала она, обводя сидящих злобным взором. — Советчик недоделанный, блин!»

— Господи, дай мне сил… — проскулила из своего угла мама Глеба, отчего Марина аж вздрогнула: сердце сытым филином свалилось в пятки, а в руках поселилась нервная дрожь; кончики пальцев несильно покалывало.

…Маринина бабка тогда причитала точно так же: «Господи, дай мне сил! Господи, дай сил МНЕ!» — И на ей по губам. На! Чтобы невольно было всуе всякую околесицу в доме про нечистых нести. Да-да, именно так! Что б враз всех мертвяков из башки повыбить. Дед Поникар, напоминавший беспокойного рака-отшельника, суетился рядом и тоже бубнил невесть что, на счёт мародёрства и «нынешнего оголтелого поколения никчёмышей, за которыми только глаз, да глаз нужен, иначе они ещё и не такого навертят».

Марина ничего не понимала и лишь беспомощно щурилась всякий раз, как костлявая рука старухи хлёстко била её по губам. В голове царила настоящая вакханалия, а за её медным звоном всё явственнее ощущалось стремительное наступление ЧЕГО-ТО извне. Это было оно — БЕЗУМИЕ; мягкие шажки лапок с крошечными подушечками — так подкрадывается хищник, маскируясь под шорох травы. Затем с Мариной случилась истерика, и больше из событий того ужасного дня она ничего не запомнила.

— По мне, так можешь и вовсе нажраться, — прошипела Марина. — На такси уеду, — она встала из-за стола и направилась к выходу.

— Марина! — Глеб хотел было поймать жену за руку… но это оказалась лишь тень; эфемерная подделка под плоть извернулась, окатила флюидами ненависти и просто растворилась.

— Оставь ты. Это нервы всё. Пускай «перекурит» малость — сейчас всем не по себе, — Славин смотрел мимо Глеба, потом спохватился и махнул очередную стопку. Из всех, присутствующих за столом, он был самым близким другом Сергея — ещё с тех незапамятных времен, когда они вместе пропадали за гаражами.

— Да уж, сегодня и впрямь денёк не из лёгких, — выдохнул Зимин, размышляя о чём-то своём.

Старушка в уголке снова заплакала.

— Тут такие дела… — отрешённо произнёс молчавший до сих пор Стасюлевич.

Его Глеб не знал совсем.

«Наверняка один из последних Сергеевых дружков, которых почему-то оказалось намного меньше, чем вроде бы должно было быть на деле».

Хотя, по любому, прийти, проститься с другом, по известным причинам, отважились не все.

— Что-нибудь серьёзное? — отрывисто бросил Зимин и тут же замолчал, поняв, насколько по-идиотски звучит сегодня данная фраза.

— Серьёзное, — выдохнул Славин, машинально «обновляя» стаканы.

Глеб ничего не сказал; он продолжал смотреть в одну точку, желая, чтобы вся эта сцена показной скорби поскорее закончилась.

— Ко мне тут следователь на днях приходил, — вздохнул Стасюлевич. — Расспрашивал всё…

— О чём? — спросил Зимин.

— Обо всём.

— Но ведь дело вроде как закрыто уже, — занервничал Зимин.

— Вот именно: вроде как… — Стасюлевич исподлобья посмотрел на Глеба — хотя посмотрели, скорее всего, все; просто Стасюлевич сидел ближе всех и единственный попадал в область периферического зрения.

— Ты ничего не знаешь? — спросил Славин.

Глеб неопределённо пожал плечами.

— Он ведь брат твой, как-никак, — зачем-то добавил Зимин.

Глебу захотелось просто наподдать по этой наглой роже, решившей так некстати поумничать; однако он быстро осознал, что мордобой сегодня тоже совсем не к месту и мысленно заставил себя не кипятиться почём зря.

— Брат, — Глеб усмехнулся. — Да любой из вас о Сергее побольше моего знает, потому что вместе делишки свои и прокручивали. Или вы тоже водителями были?.. — Глеб почувствовал, что хмелеет, однако о сказанном ничуть не жалел — давно пора уделать этих ХИТРОЖОПЫХ придурков, возомнивших себя Спинозами.

Славин дёрнулся, но тут же взял себя в руки, и лишь мельком глянул на старушку в углу.

— Давай выйдем, — предложил он. — А парни тут о своём пока потолкуют.

— Нет, а что следователь-то хотел? — не унимался Зимин.

— А то ты не знаешь… — растянуто произнёс Стасюлевич, попутно «опрокидывая» очередную стопку.

Глеб поднялся, посмотрел на мать.

«Интересно, — подумал он, — а вправе ли я сегодня вообще уезжать?..»

Славин подцепил Глеба за руку. Вдвоём они вышли на кухню, не обращая внимания на ожившие под ногами скрипы.

8.

Светка не шла, а буквально летела. Кругом грустила осень — всеобщее увядание, угасание, умирание, — а в душе наконец-то наступила оттепель. Долгожданная весна, и к чертям, что календарь свидетельствует об обратном!

«Это всего лишь мелованная бумага, типографская краска и вера людей… в то, что всё действительно так, а не иначе. Но бывает и наоборот. Достаточно лишь заставить сознание поверить в чудо».

Светка шагала уже практически вприпрыжку, отчего Юрка неизбежно отставал, не в силах совладать со своим тяжеленным «скафандром». Дождик закончился, но легче от этого не стало: выпавшая влага превратилась в сгустки тумана и теперь медленно ползла вверх по зданиям в виде удушливых испарений.

Юрка не понимал, почему всё именно так. По идее, после дождя должно непременно похолодать — так было всегда, — но сегодня почему-то этот закон не действовал, а вниз по спине, тем временем, текли полноводные ручьи. Юрка отдувался из последних сил, но предпочитал молча сносить муки, не заостряя лишний раз внимание сестры на своей персоне: сегодня и без того будет время насладиться обществом друг друга.

Они спустились вниз по Братиславской и теперь шли мимо ЦПКиО. Юрке не очень нравился этот маршрут, потому что где-то рядом располагался канализационный слив, отчего воздух был сдобно пропитан нечистотами. С мамой он здесь никогда не ходил — та словно чего-то опасалась, — а вот Светка, как нарочно повела столь дурно пахнущей тропой.

Под ногами затаились приоткрытые канализационные люки, в чёрных зевах которых бурлила смрадная жидкость. Она силилась пробиться ещё глубже, туда, где не бывал ни один живой человек на планете Земля. Юрка во все глаза смотрел под ноги, силясь случайно не повалиться в такой вот лаз, в извечную темень, где даже дружелюбный Сверчок окажется не в силах помочь!

Однако Светка, словно разгадав тревожные мысли брата, свернула напрямки, а когда Юрка в нерешительности замер на последних сантиметрах асфальтовой дорожки, только хмыкнула и направилась дальше.

Юрка вздыхал и плёлся следом.

Их окружил яблоневый сад: светлый и, такое ощущение, необъятный. Опрятные деревца держались обособленно друг от друга, и именно из-за этого сам сад разрастался на глазах, увеличивался в размерах, заставляя сознание уноситься за пределы доступных пониманию границ. Город отступил, позволив детям хотя бы на миг окунуться во что-то восторженное и прекрасное. В незримую страну-фантазию, коей лишён чёрствый мир обыденности. Однако налетевший непонятно откуда ветерок тут же приволок за собой облезлый хвост: канализационные нечистоты, запах выхлопов и аэрозоли грязных улиц — воссоединившись, злокачественное марево водрузило реальность на законное место. Деревца лишь содрогнулись, принялись недовольно покачивать голыми ветвями, силясь отмахнуться от зловещей реальности. Но тщетно. Та не желала больше терпеть потустороннего присутствия.

Почва под ногами пружинила, а шагать — как это ни странно — сделалось заметно легче, даже не смотря на спутанные вихры догнивающей травы, коричневую листву и покрытые плесенью плоды.

Юрка терпеливо выгреб из общей коричневой массы более-менее твёрдое яблоко и принялся пинать плод перед собой, точно футбольный мяч. Обычно подобным образом он «издевался» над каштанами, когда ходил с мамой по Полетаева. Особенно спускаясь в сторону дома: можно было двинуть по ореху ещё от детской поликлиники, и восторженно наблюдать за тем, как тот летит по инерции до следующего перекрёстка, подпрыгивая, словно толстенный кот на мокрых лапах, и распугивая редких прохожих.

В яблоневом саду проделать нечто подобное, естественно, не получится: и почва под ногами — не гладенький тротуар, да и гнилое яблоко — не прыгучий орех. Юрка старался бить вскользь, чтобы сохранить округлую форму снаряда как можно дольше, однако тот после каждого очередного пинка, вырывающего из его боков зловонные клочки коричневой плоти, худел буквально на глазах, превращаясь во что-то омерзительное, что оседало серой кашицей на носах ботинок.

— От Марины не влетит? — спросила Светка, поджидая брата, и, кивком головы, указала на заляпанную обувь.

Юрка засопел похлеще паровоза, что лезет в гору; чего уж там, расстаться с яблоком не так-то просто, да и о мамочке забывать не следует. Однако сад закончился так же быстро, как и начался, оставив горести и невзгоды заключёнными внутри рамок своего периметра.

За садом начинался пустырь, расчищенный огромными бульдозерами для возведения очередных многоэтажек. Местность больше походила на лунный ландшафт или на засекреченный военный полигон, где взрывают страшные бомбы. Вырытый котлован под соседнюю высотку напоминал кратер. Разрекламированной «зелёной зоной» пока не пахло и в помине.

Юрка весь сжался, любуясь отходами повседневной строительной деятельности: пустые глазницы окон, торчащая из бетона арматура, вогнанные в плоть земли сваи. Малыш зажмурился, запрокинул голову, открыл глаза, в попытке отыскать родные окна.

Их десятиэтажка высилась над всем этим унылым скоплением, точно космический посланец, занесённый безудержной волной человеческого прогресса в совершенно незнакомый мир, условия быта которого и сама суть существования были далеки от понимания, как Альдебаран далёк от Солнечной системы…

Юрка вздрогнул.

Откуда это?

Сырая земля под ногами закончилась, и дети ступили на асфальтовый панцирь будущей парковки. Юрка сразу же принялся отбивать грязь с подошв ботинок, а Светка, подражая брату, пристально всмотрелась в окна столь ненавистной ей квартиры.

— А мама с папой скоро вернуться? — Юрка невинно взирал на сестру.

— Вернуться-вернуться, — скороговоркой ответила Светка, поправляя съехавшую с плеча сумку. — Никуда не денутся, не боись.

— А я и не боюсь, — соврал Юрка. — Можно я тут пока поиграю?

— Вот ещё! Чтобы ты потом заболел, а я крайней осталась?.. Ну нет, не дождёшься. Идем, а то ты и так уже, как переваренный рак — сейчас продует и всё! Марина потом мне весь мозг вынесет.

— Как это?..

— Так это! — передразнила Светка, косясь на ватагу чаек, скучающих у мусорных бачков. — А ну, кыш, пошли!

Юрка снова вздохнул.

— А этот, там… — прошептал малыш. — Он же целый день один сидит. Голодный. Он ведь на нас не накинется?

— Ну, конечно, вот сидит там, у двери, и тебя поджидает.

— Сама же вчера пугала.

— Шутила я. Вопрос исчерпан?

Юрка ничего не ответил, только недовольно кивнул.

Доволен… Да, он доволен, но лишь ответом, не более!

Светка схватила брата за руку и потащила к подъезду. Юрка посопротивлялся, но только так, для проформы, после чего заковылял уже самостоятельно.

Алла Борисовна куда-то запропастилась. Светка удивилась, но, одновременно, и порадовалась — встречаться со сварливой старухой совсем не хотелось. Девочка шикнула на брата, чтобы тот вёл себя как можно тише — по возможности, тише мыши. Юрка постарался, как мог; вдвоём, дети неслышно проскользнули к лифту.

Закуток консьержки и впрямь пустовал: на столике валялась растрёпанная газета с обведённой салатовым маркером статейкой. Светка вытянула шею, но из-за приглушенного света разглядеть ничего так и не смогла.

Лифт прибыл как никогда быстро; дети поспешили проскользнуть в его гудящий зев.

Внутри Юрка заметно нервничал: он выпятил нижнюю губу и молчал, точно партизан на допросе, изредка косясь на помигивающие лампы дневного освещения. Собственно, Светка ничего и не спрашивала, так пожурила лишний раз, что мог бы и побыстрее ходить, когда этого требуют обстоятельства. Юрке было плевать на обстоятельства.

— Вот! — как могла, весело произнесла Светка, демонстрируя ошарашенному Юрке палку колбасы. — Это на тот случай, если наш дружочек проголодался.

— Большая, — Юрка довольно кивнул, изобразив на лице одобрение. — Должно хватить. Он вроде вчера не очень много ел…

— Хватит причитать! Глеб, по любому, ему что-нибудь оставил. Он же не дурак, — Светка убрала колбасу, невольно отметила про себя, что ввиду заоблачного настроения из-за недавнего разговора с Олегом, она совсем не прислушивается к собственному подсознанию. А на душе и впрямь было как-то, ну не совсем хорошо.

«Ну вот, и ты, подруга, туда же».

Лифт вздрогнул и остановился. В системе привода была неисправность: двери открывались не сразу, а спустя какое-то время, так же как и закрывались, словно недружелюбная железяка, призванная облегчить жильцам быт, вершила свой собственный план, конечная цель которого оставалась неизвестной.

Светка нетерпеливо постучала носком кеды в дверь. В стене пару раз щёлкнуло, после чего створки нехотя разошлись.

Со стороны лестничной клетки к лифту скользнула размытая тень; Светка невольно вскрикнула.

Юрка сел на пол где стоял и понял, что описался.