1.

Григорий Викторович нехотя оторвался от изучения фотографии. Затушил истлевший окурок. Задумчиво посмотрел в переполненную пепельницу и понял, что на сегодня хватит: нужно сделать передышку. Один крохотный осенний вечерок, и завтра он будет снова в строю. Так было не раз и не два: подобное творилось на протяжении всей его жизни. Приходилось насиловать собственный организм в угоду правому делу. Истина должна всплыть на поверхность. Во что бы то ни стало, назло всем тем, кто так упорно скрывают её от недальновидной общественности.

Григорий Викторович похлопал себя по впалым щекам, сипло выдохнул. Руки сами по себе потянулись к ящику стола за очередной порцией никотина.

«Надо бы подсократить курительный НЗ ещё на парочку условных единиц. Затем уж домой».

Следователь склонился над ящиком стола и в этот самый момент в дверь решительно постучали.

— Минуточку! — прохрипел Григорий Викторович, но дверь уже открылась. На пороге возник опер Вадим.

Григорий Викторович выпрямился и, близоруко сощурившись, посмотрел на коллегу, из-за спины которого вырывались лучи ослепительного света.

— Ё-моё! — воскликнул Вадим, отмахиваясь от клубящегося в кабинете дыма. — Виктрыч, ты так в нежить превратишься! Совсем, что ли, ошалел, чёрт старый?! Тебе бабу бы искать, а ты тут в одиночестве чахнешь… Да атмосферу, вдобавок ко всему, загрязняешь — во всём отделе не продохнуть! Блин, меня даже вшторило, ей богу! — Вадим нащупал выключатель на стене, но лампочка под потолком отчего-то не зажглась.

— Проходи, Вадик, — улыбнулся Григорий Викторович, пропуская мимо ушей остальной спектр озвученных эмоций, — гостем будешь дорогим. А я, было, подумал, кто из уборщиков уже ломится…

Вадим мельком глянул на наручные часы.

— Не, рано ещё. Ты чего, совсем ход времени утратил? Корифей ты наш, сыскной! На износ ведь шестерни крутишь.

— А куда деваться? — пожал плечами Григорий Викторович и машинально распечатал очередную пачку трофейного «Перекура». — Подымим?.. Ты по делу или так?

Вадим плюнул на выключатель и, притворив дверь, принялся сражаться со шторкой и рамой окна.

— Да, по делу, Виктрыч, — он отворил раму, откинул прочь продымлённую шторку и глянул вниз, откуда уже слышался подковыристый смех. — Да нормально всё, пожар в данный момент не происходит!

— Так чего у тебя? — переспросил Григорий Викторович, присаживаясь на табурет у окна.

Вадим огляделся в поисках второго седалища, но не найдя ничего подходящего, расположился на подоконнике. Он глянул на протянутую пачку «Перекура и улыбнулся ещё шире, нежели при виде своих дружков внизу, под окном.

— Ничего себе, Виктрыч! Откуда?.. Ты армейский склад бомбанул, что ли, или с прапором, каким, дружбу завёл? Я со времён срочки этой дряни в руках не держал!

— Если бы… — отмахнулся Григорий Викторович, высовывая крючковатый нос в окно. — Вещдоки сплавляю.

— А, понял, не дурак! — кивнул Вадим, принимая предложенную сигарету. — Что ж, давай, на посошок по одной, заодно и боевую молодость в рядах ВС РФ вспомню!

— Валяй, вспоминай, — кивнул Григорий Викторович, посматривая на свинцовое небо. — А лето-то и впрямь, похоже, закончилось.

— Да уж осень заканчивается, Виктрыч! — Вадим затянулся, поморщился.

— Ну, как аромат молодости?

— Ой, чего-то от него все извилины заклинило, аж забыл, чего пришёл.

— Бывает. Это всё от чувств.

— Верняк. А ты уходить, что ли, собрался куда?.. — Вадим недоумённо посмотрел на следователя, кивнул на пустынную поверхность стола, которая оставалась такой крайне редко.

— А, да. Отоспаться, думал, сходить. Да и дом проведать — времена, сам знаешь, какие сейчас.

Вадим кивнул.

— Так может, я тогда завтра зайду? Чего тебя сегодня напрягать.

— Нет, раз уж зашел, говори, чего стряслось, — Григорий Викторович изобразил на лице некое подобие на улыбку. — Как говорится, чем смогу — помогу.

— Да тут фигня! — Вадим сплюнул в окно, почесал гладко выбритый подбородок. — Достали уже названивать из других отделов.

— По поводу чего? — насторожился следователь.

— Так ты, Виктрыч, сам распорядился, чтобы всякую собачатину нам сливали. Вот другие отделы и наглеют теперь, чтобы от волокиты лишней отделаться! Из-за пойманных организаторов собачьих боёв, вся эта дрянь, всплывшая вокруг их деятельности, на слуху постоянно, а газетчики только масла в огонь подливают! Так и норовят каждую «утку» через жопу вывернуть, чтобы народ поосновательнее запугать. Писаки недоделанные. Кто тут захочет, сам знаешь, какое место подставлять!..

— Так в чём дело-то?

— Да тут весь день какая-то полоумная консьержка с Братиславской названивает! Уже всю дежурку построить успела. Каким-то там оркестрантом сраным прикрывается — якобы он кого-то знает на самом верху. А эти черти, из тамошнего райотдела, всё нам сплавляют! Вот я и зашёл спросить, чего делать-то… Ехать туда или ну их всех? Конец рабочего дня, как-никак.

— И что, конкретно, она говорит?

— Там, короче, многоэтажка полупустая…

— Развалины?

— Да нет! — Вадим через силу прикончил сигарету и стрельнул окурком в окно.

Внизу недовольно загалдели.

— Да пошли вы! — прикрикнул Вадим, продолжая: — Наоборот, новостройка. Там новый жилой комплекс возводят — ну эти, современные, с парковками, заборами и пр. Каланча, одним словом. В общем, всякие ипотечники — у кого неминучее — прямо так и въезжают, в недостройку.

— Как это?

— Ну, как… Просто. Оформил сделку — и въезжай. Дом ко всему подключен: живи, не хочу. Да суть не в этом!

— Так-так, продолжай, — кивнул Григорий Викторович, прикуривая очередную сигарету.

— Не частишь?

— Нет, я свою норму знаю.

— Смотри, моё дело предупредить. Так вот, эта бабенция утверждает, что в одной из квартир закрыта зверюга.

— Зверюга?

— Да, так и говорит! — Вадим с чувством выдохнул, покачал головой и принялся потрошить свой «Уинстон». — Бультерьера там на день заперли, а он теперь, видите ли, воет на весь дом — крови так просит. Ну не идиотизм ли?..

— Совсем нет, — просипел Григорий Викторович, отчего Вадим недовольно фыркнул.

— Да, действительно, Виктрыч, двигай-ка ты лучше домой, отдохни. А я уж, так и быть, съезжу туда, осмотрюсь. Хозяева как раз, наверное, уже с работы вернулись. Припугну их немного, чтобы впредь неповадно было чудить.

— Нет, не нужно туда ездить, — Григорий Викторович резко поднялся, прошагал к столу. — Микрорайон Братиславский, говоришь?.. — Он склонился у стола, выдвинул массивный ящик, заваленный до краёв серыми папками.

— Ну да, — кивнул ничего не понимающий Вадим и поспешил за собеседником.

— Помнишь того парня, что на «Митсубиши» под товарняк заехал? — спросил Григорий Викторович, выуживая из ящика тетрадные страницы, исписанные ровным почерком.

Вадим задумчиво кивнул, присел на край стол.

— Как не помнить. Ты меня ещё просил его окружение «пробить».

— Да я и сам кое-кого «прощупал», — Григорий Викторович выпрямился, задвинул коленом ящик. — Интересные они все какие-то. Скрытные больно. Или и впрямь ничего не знают, или темнят не по-детски. А, может, и боятся кого…

— Так надавить надо. Тебе что-то конкретное узнать от них нужно?

— Да бог с ними. Ты ведь говорил, что у этого парня брат есть… — И Григорий Викторович протянул лист блокнота.

— Точно! — Вадим хлопнул себя ладонью по лбу. — А я всё голову ломаю, чего адрес такой знакомый! Он ведь туда и переехал с семьёй, как раз в эту чёртову новостройку. Вот это я ступил, каюсь! — Вадим покачал головой, вернул бумажку.

Григорий Викторович присел в кресло, изничтожил в пепельнице очередной окурок.

— И что думаешь делать? — спросил Вадим.

— Интересно как всё складывается… — размышлял вслух Григорий Викторович, никак не реагируя на сидящего напротив опера. — Брат, вот этот, переехал перед самой трагедией… Теперь собака бойцовой породы всплыла… Чего-то тут неясное творится. А дело, между тем, закрыли.

— Думаешь, серьёзный кто замешан?

— На собаках? — Григорий Викторович помассировал виски, снова потянулся к пачке, которую продолжал сжимать в свободной руке. — Даже не знаю. Тут надо поразмыслить, как следует…

— Так где же собака зарыта?

Наступила пауза. Вадим чесал нос, сидя на столе, а его собеседник только тяжело вдыхал мрачную атмосферу кабинета, густо перемешавшуюся с осенней промозглостью.

— Так что мне с адресом делать? — спросил, зевая, Вадим. — Виктрыч, ты спишь, что ли уже?..

— А?

— Я говорю, спишь, что ли уже? Чего мне с адресом делать?

— С каким адресом?

Вадим указал пальцем на лежавший посреди стола тетрадный лист.

— Она ведь не угомонится, это деятельница телефонная!

— Ничего, я сам туда зайду, — Григорий Викторович резко поднялся из-за стола. — Заодно, прогуляюсь перед сном.

— Уверен?

— А то! Мне всё равно по пути, — следователь открыл дверку допотопного шкафа и вынул из его пропахших нафталином недр плащ. — А ты домой ступай. Пивка…

— Да, это можно, — кивнул Вадим. — Спасибо что прикрываешь.

— Так это же по моей прихоти всё. Никак не успокоюсь на старости лет, вот и копаюсь во всякой дряни.

— Ладно, до завтра тогда. Если всё же кого прижать потребуется, говори, не стесняйся.

— Обязательно, — Григорий Викторович пожал протянутую ладонь и закрыл окно.

2.

Марина стояла на крыльце, ощущая себя злобной летучей мышью, — поясница затекла, плечи болели из-за неимоверного напряжения, лопатки упёрлись в стречевую кофточку, стремясь прорваться наружу, минуя мышцы, кожу и ткань, чтобы породить на свет божий что-то не от мира сего. Перед глазами клубилась серая мгла; она приползла с той стороны реки и решительно раскачивалась из стороны в сторону, как на качелях. Складывалось ощущение, будто за непроглядной пеленой повисла незримая рука, что игриво манит к себе изогнутым когтем, терпеливо выжидая момент, когда можно будет пробить тонкую грань реальности, схватить и утащить вовеки веков на другой берег.

«Вот были бы крылья, — думала Марина, обнимая трясущимися руками худые плечи, — точно бы улетела! Ещё тогда, давным-давно, когда погибла подружка. Чтобы не видеть и не слышать последовавшего затем ужаса. Чтобы не чувствовать мрак внутри головы! Чтобы не попадать всякий раз в подчинение злу. Но, к сожалению, низвергнутым крылья может дать лишь дьявол. А улететь и впрямь возможно, достаточно этого просто сильно захотеть. Только какова будет плата за приобщение к неведомому? Кажется, я утратила смысл. Точнее моя сущность, наделённая плотью».

Марина считала себя именно такой: потерянной, выпотрошенной, обречённой. Оболочкой, что наполнена чем-то чуждым этому миру.

«Оно явно не земного происхождения — я уяснила это ещё в детстве. Именно тогда оно завладело частичкой моего сознания; ныне же и вовсе пытается проникнуть в душу, пожирая чувства с лёгкостью космической бездны! А потому, если в один прекрасный день за моей спиной и зашелестят крылья, то это будут мерзкие перепонки, какими машет в ночи невидимая глазу летучая мышь».

Марина обречённо вздохнула. На секунду ей показалось, что всё надуманное за сегодняшний день, и впрямь может во что-то вылиться. В смысле, обрести реальную платформу, на базе которой состоится финальная битва добра со злом. Только вот чьей стороны придерживается она сама?.. Во что верит? Верит ли хоть во что-нибудь?!

«Придётся сделать выбор, как бы сложно это ни было. Иначе и впрямь утратится смысл всего происходящего. А без него зачахнет и жизнь».

Женщина засуетилась, борясь с неприятными мыслями и оцепенением, невольно скользнула руками в карманы кофточки, нащупала липкими от пота пальцами пузырёк алпразолама.

«Просто нужно не всякую ерунду в голове обдумывать, а глотать как можно больше вот этой самой дряни — тогда всё непременно образуется! Жизнь — наладится, а от дурных мыслей не останется и следа!»

Марина «закинулась» двумя капсулами; тут же ощутила стремительные перемены во всём организме, — желудок был пуст и моментально запустил лекарство по артериям и сосудам… в голову, туда, где обжился монстр.

За спиной скрипнули половицы. Марина вздрогнула, пряча пузырёк в трясущихся пальцах; она сжала ладони в кулачки и запустила их подмышки, скрестив руки на груди.

— Марина… — Голос Глеба прозвучал неимоверно глухо, словно из глубокого колодца.

«А может, из другой галактики… или Вселенной».

Марина почувствовала удушье. Она вздохнула полной грудью, ощущая, как стремительно возрастает ритм сердца, а с ним и кровоток; затем медленно обернулась. Сумерки поглотили тени — враг умело путал следы.

Марина проглотила страх: темно и он вряд ли разглядит её зрачки.

Глеб и не пытался: лишь настороженно огляделся по сторонам и скинул с плеч куртку.

— На, накинь. А то прохладно сегодня.

Марина схватила куртку, быстро отвернулась.

— Ты вся дрожишь. Что с тобой?

— А то ты не знаешь!

Глеб смутился.

— Прости, я был не прав.

— В чём именно?

— Во всём, — Глеб сделал паузу. — Это всё из-за меня. Если бы я не психовал по пустякам и больше общался с Сергеем, тогда этого кошмара точно бы не случилось. Я не только про трагедию, но и про всё остальное. Ты понимаешь.

Глеб замолчал.

Марина, хоть убей, не знала, что ответить мужу. Рассудок помутнел. Хотелось просто заснуть и больше не просыпаться.

— Знаешь, — снова заговорил Глеб откуда-то издалека, — у меня такое ощущение, что я приехал на похороны не родного брата, а незнакомого мне человека. Даже эти — не знаю, как их и обозвать — знают о жизни Сергея в разы больше моего.

Марина до крови закусила нижнюю губу: так, хорошо, сейчас тварь насытится и уберётся прочь, тогда настанет ясность, непременно настанет, ведь не может же лекарство настолько сильно подавлять волю и чувства!

И впрямь полегчало: дурман нехотя отступил.

— Хватит сопли распускать, — Марина обернулась, уставилась на мужа мутным взором. — Твой брат сам всё это затеял, и не тебе винить себя в его смерти.

— Но ведь…

— У тебя растут сестра и брат! Ты хотя бы раз замечал, какие между ними отношения?

Глеб рассеянно развёл руками. Между пальцев заклубился туман — он наслаждался игрой: она питала его и всех остальных, что прятались в нём.

— Они ведь ненавидят друг друга. У них взаимная неприязнь, как между Исламским государством и США! — Марина задохнулась от сказанного. — Дай каждому по ножу, даже неизвестно, чем всё закончится!

«Господи, что я такое несу?..»

— Что ты такое несёшь? — озвучил её мысли Глеб.

— То, что есть! — в сердцах ответила Марина.

— Но…

— А вот «но» сейчас стоит на этом самом крыльце, и виновато-то как раз именно оно! И никто другой! Не подумай, я не про гибель Сергея сейчас.

Глеб ничего не ответил.

Марина собралась с духом.

— Тебе, быть может, не понравится то, что я сейчас скажу, но уж придётся, прости. Если кто и повинен в смерти твоего брата, так это, в первую очередь, ваша мать. Потому что она — родитель. И не важно, что там у неё на душе в данный конкретный момент, какие мысли или проблемы. Нужно уметь чувствовать эмоции собственных детей. Как бы паршиво при этом не было самому. Хм… Это что касаемо твоих душевных переживаний. А вот ещё кое-что, на засыпку: мы же с тобой, повинны в том, что наши дети скоро вырастут, и их отношения ничем не будут отличаться от тех, что существовали между тобой и Сергеем, — Марина качнулась и поспешила снова отвернуться. — Вопрос в том, во что к тому времени превратимся мы сами.

Глеб какое-то время молчал. Потом спросил:

— Ты приняла таблетки?

Марина ничего не ответила, только неопределённо качнула головой.

- Я знаю, что ты их по-прежнему пьёшь. Сегодня я целый день думал о Сергее. О жизни, о наших с ним отношениях… Мне кажется, ты не права. Мы ведь всё равно любили друг друга. Несмотря ни на что. По крайней мере, мы не ненавидели друг друга до боли в зубах — за это я могу поручиться. А, вот, на счёт родителей… возможно, ты и права.

Марина вздрогнула; в груди закололо. Таблетки больше не действовали, причём она не могла сказать, почему так. Действие лекарства не могло пройти так скоро! Нет, нет и ещё раз нет! Всё дело в крови, и в НЁМ.

«ЕМУ нужна эта беседа».

— Ты, наверное, не понимаешь, к чему я всё это, — продолжил Глеб. — Наши дети любят друг друга. Просто… Просто должно что-то произойти. Что-то такое, что разобьёт скорлупу и сблизит их, — к сожалению, мы с Сергеем так и не преодолели этого. Может быть, и они сами должны сделать для себя какие-то выводы, что-то решить. А, в особенности, я и ты. И это будет новый уровень. Что-то сродни инсайду или озарению.

Глеб дотронулся до изогнутой спины жены. Марина извернулась и отпрыгнула в сторону, точно дикая кошка.

— Прости, — Глеб одёрнул руку. — Я потолкую ещё кое о чём со Славиным, и мы сразу же поедем домой, — он собирался было уже идти, но остановился и добавил: — Там в кармане куртки телефон — можешь позвонить. Они наверняка уже дома.

Глеб ушёл, а Марина продолжала стоять в темноте, прижимая правую ладонь к влажному подбородку. Её душили слёзы, а лекарство по-прежнему не действовало, словно и не было этих двух проклятых капсул! Марина протяжно выдохнула, с трудом проглотила всё наболевшее, стараясь поскорее восстановить сбившийся ход мыслей.

— Всё я понимаю, — прошептала она, поплотнее укутываясь в полы куртки. — Понимаю, даже получше твоего. Только я не знаю, что с этим всем делать. Как от НЕГО избавиться?

Со стороны реки налетел пронизывающий ветер. Он принёс очередную порцию воспоминаний. Марина вспомнила, как впервые увидела ЕГО.

На следующий день после ужасной прогулки в царство мёртвых, Марину осматривал психолог. Это был седобородый дядечка с впалыми, постоянно слезящимися глазами, добродушно смотрящими из-за круглых стёклышек миниатюрного пенсне. Марине поначалу даже показалось, будто доктору и впрямь жаль не то её саму, не то мёртвую подружку, не то их обеих вместе… Хотя, беспокоило, в первую очередь, не это. Девочка боялась, что попросту не вспомнит, как всё было на самом деле. Почему-то ей казалось, что дядечка непременно станет расспрашивать её о том, что она видела, а если у неё, чего доброго, не получиться рассказать всё как есть, тогда в дело снова включится полоумная бабка.

Однако сердобольный дядечка ничего не спрашивал; он только посветил Марине в глаза маленьким фонариком, измерил пульс, после чего начал показывать странные картинки, больше похожие на кляксы от пролитых на бумагу чернил. И что самое странное: в этих самых каракулях не на шутку запуганная Марина, по словам доктора, должна была распознать что-то материальное, с чем у неё возникают ассоциации в реальности!

Марина тогда просто разревелась, а дядечка засуетился, убрал свои картинки и принялся профессионально успокаивать. Он говорил бархатным голосом, что если у Марины ничего не получается, то это вовсе не страшно, — они попробуют позже, когда она немного передохнёт и успокоится. Марина кивала головой, шмыгала носом и желала, чтобы её поскорее оставили в покое, потому что общество взрослых больше не внушало ей доверия — особенно после перенесённых побоев от бабки и вот этих самых клякс. А плакала она вовсе не от того, что ничего не увидела на показанных ей картинках, — как раз наоборот, Марина прекрасно всё увидела, и это повергло её в истинный ужас!

Марине показалось, что она видит свою голову сверху, с зачёсанной набок чёлкой и распущенными косичками. Однако это была уже не её голова. Точнее голова по-прежнему принадлежала ей, но было отчётливо видно, как в том месте, где заканчивается пробор волос, на чёрном фоне картинки проступают еле различимые не то усики, не то рожки, не то мордочка — так похожие на фрагменты насекомого. Со стороны затылка, разметавшиеся косички образовали что-то наподобие веера, и этот веер совсем изничтожил здравый рассудок Марины — она поняла, что видит сложенные крылья чудовища. Да-да, на её голове ЧТО-ТО притаилось, причём это ЧТО-ТО было невозможно увидеть просто так, со стороны. Смотреть нужно либо строго сверху, либо через вот такую картинку, которая под действием воображения, открывает доступ к сокровенному, что находится за пределами восприятия реального мира.

Остаток дня Марина проревела под одеялом, не обращая ни на кого внимания. В моменты, когда слёзы иссякали, а дыхание сбивалось настолько, что её душили сильнейшие спазмы грудной клетки, больше походившие на самые настоящие судороги, краем уха Марина слышала тихий плач родителей и жуткое бормотание повёрнутой невесть на чём бабки. Последнюю, маленькая Марина тем вечером просто возненавидела! Она заставляла себя не вслушиваться в каркающий голос старухи, которая буквально сразу же начала требовать от родителей совершения какого-то церковного обряда по изгнанию из девочки нечистого. Марина прижимала ладошки к ушам, однако спонтанное касание собственных волос порождало очередную волну отвращения по отношению к ТОМУ, что притаилось на её затылке. Реальность медленно отступала, оставляя девочку один на один с неизведанным.

На следующий день Марина собиралась во всём признаться. Хоть кому: родителям, дядечке, ещё раз самой себе, однако задуманное не воплотилось в жизнь и по сей день.

Родители, вынужденные постоянно находиться рядом, подобного ужаса явно не заслуживали. Им и без того требовалась передышка, по совокупности вещей, — и Марина это прекрасно понимала, не смотря на свой скромный возраст. Хотя, с другой стороны, ведь на то они и родители, чтобы постоянно быть рядом, переживать за жизнь собственного ребёнка, за его здоровье и душевное состояние, прислушиваться к любым невзгодам и даже капризам. К тому же и Марина, находясь в одиночестве, начинала попросту сходить с ума из-за постороннего шума в голове — она не знала что это такое и чем именно порождено, а от того становилось ещё страшнее. Но она продолжала упорно молчать, не смотря ни на что.

Скорее всего, таким образом тварь обживалась на новом месте. Существо терпеливо выжидало моменты одиночества, во время которых и проявлялось её влияние: поначалу просто отдалённый шорох, впоследствии — ненавязчивый шёпот на непонятном языке. Марина чувствовала, что как никогда близка к безумию, а потому начинала истошно визжать, как только взрослые предпринимали попытки оставить её одну хотя бы на несколько минут.

Ночью родители практически не спали, так как после заката с Мариной начинало твориться и вовсе непонятное: она разговаривала сама с собой, ни с того ни с сего начинала смеяться, или просто к чему-то прислушивалась, лёжа на кровати с широко раскрытыми глазами. Наутро Марину пытались расспросить о ночных кошмарах, однако девочка ничего не помнила. И, думается, хорошо, что не помнила, потому как рискни она рассказать о том, что привиделось во сне — её бабке точно бы дали зелёный свет! Потому Марина предпочитала отмалчиваться, в результате чего, никто так и не узнал о поселившемся в её голове бесе.

Затем приходил местный участковый. Вот он-то, как раз, и хотел задать девочке какие-то страшные вопросы, что наверняка были намного ужаснее самых ужасных картинок доктора. Марина зажмурилась и в очередной раз провалилась за грань. Она слышала лишь обрывки фраз, доносящиеся, такое ощущение, из глубокого колодца. Было холодно, а повсюду сновали неясные тени. Но не это было главным, Марина слушала.

Сначала это был голос её отца, просивший участкового повременить с допросом, или хотя бы проконсультироваться на сей счёт с лечащим врачом ребёнка; затем холодный сквозняк принёс болезненные всхлипы, и Марина отчётливо угадала в них дыхание матери, просящей кого-то внеземного, помочь ей справится со ВСЕМ ЭТИМ и уберечь дочь; потом появился сладковато-бархатный голос, — он явно принадлежал бородатому дядечке, — а его, то и дело прерывали резкие выкрики участкового, относительно того, что девочки занимались на кладбище черт-те-чем, и, возможно, это именно они разрыли могилу.

Марину стошнило прямо в кровать, и остаток вечера она была вынуждена вдыхать противный запах собственной желчи.

Вообще, первая неделя была самой тяжёлой, однако потом дело постепенно пошло на лад. Со временем, Марина свыклась с засевшим в её голове паразитом, а маме она намекнула, что не прочь сменить причёску: девочку постригли под каре, напрочь ликвидировав пробор и косички. Однако, не смотря на это, существо оставалось внутри, и Марина это прекрасно понимала. Так же она понимала, что на картинках, которые ей показывал доктор, люди, перенёсшие стресс, видят ещё и не такой ужас, но с годами страх рассасывается, а ощущения, связанные с ним, забываются; впоследствии Марина часто бывала на приёме у психоаналитиков, но жутких усиков и крылышек больше не различила, как ни старалась. Утих, под действием лекарств, и шёпот.

Марина вздрогнула, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания.

Единственное, что она отчётливо помнила из того лета, были похороны подружки: девочку хоронили в закрытом гробу, как и Сергея.

3.

Лифт как-то неуверенно дёрнулся, словно не до конца понимая, чего именно от него хотят, — он-то своё дело сделал: довёз всех в целости и сохранности.

Светка в упор смотрела на перекошенную фигуру Германа Полиграфовича, раскачивающуюся у открывшихся дверей, и с трудом сдерживала себя, чтобы не закричать. Девочка была в курсе, что электрический трансформатор на их площадке плохо отрегулирован, так что убогое освещение нередко порождает фантомные тени несуществующих предметов. А уж над чем-то материальным, это самое освещение и вовсе измывается похлеще обезумевшего художника-абстракциониста, решившего воплотить в реальность свои фантазии.

Несомненно, именно мерцающее освещение и сотворило с пожилым музыкантом ту неприятную метаморфозу, что так сильно напугала девочку. Хотя Светке отчего-то казалось, что сама первопричина страха зародилась в её голове значительно раньше, просто за ширмой восторженных чувств, она не замечала отчаянных криков подсознания, гоня всяческие дурные мысли прочь. А зря.

Герман Полиграфович стоял спиной к лифту, на полусогнутых ногах. Руки со скрюченными пальцами нездорово тряслись, завитушки на макушке головы распрямились, а всё тело ходило ходуном из стороны в сторону. Престарелый музыкант был явно чем-то напуган. На первый взгляд, до глубин души, а может и того хлеще.

Светка кое-как перевела дух.

«Странно, — думала она, чувствуя, как в сумке «оживает» мобильник, — Герман Полиграфович живёт в противоположном крыле дома, в боковой однушке — он сам так решил, чтобы никому не мешать, дудя в свой тромбон… Тогда какого чёрта он позабыл так далеко от своего логова? Стоп. А что если он вовсе не тот, за кого себя выдаёт? Ведь я же о нём ничего не знаю — только то, что рассказали Глеб с Мариной… А им тоже кто-нибудь рассказал… например, полоумная Алла Борисовна, которая верит газетным сплетням и напрочь игнорирует реальность, — Светка сглотнула ком, страшась следующих мыслей. — Дом пустой. Поблизости совсем никого. Можно резать, душить, насиловать — творить, что угодно! — никто не придёт на помощь. Попросту не успеет на зов, да и не услышит его, хоть завизжи во всю глотку!»

Герман Полиграфович никак не отреагировал на остановку лифта; он пребывал в некоем заторможенном состоянии, так что не замечал происходящего вокруг. Он вздрогнул, лишь когда зазвонил Светкин мобильник и стал медленно оборачиваться, будто ожидал увидеть позади себя само средоточие вселенского зла или что-то приближенное к тому. Именно на это его движение и отреагировал в свою очередь лифт: кабинка дёрнулась, задрожала, словно балансировала на оборванном тросе подвески — хотя, возможно, так и было взаправду, — судорожно скрипнула.

Светка совершенно не понимала, что происходит, а потому не знала, как себя вести. Однако ситуация разрешилась сама собой: створки дверей со скрежетом сомкнулись, и лифт поехал. Чертовщина, иначе и не скажешь!

Светка мотнула стопудовой головой. Указательный палец на правой руке нестерпимо ныл. Девочка медленно поднесла ладонь к лицу. Плоть побелела от чудовищного усилия, приложенного к кнопке, а ноготь и вовсе сломался. Светка попыталась унять нарастающую во всём теле дрожь; лифт неспешно раскачивался, увозя детей невесть куда.

— Чего это с ним?.. — пропищал сидящий на полу Юрка, поджимая коленки к влажному подбородку.

Светка посмотрела на брата. Тот сидел посреди кабинки, размазывая ботинками по полу вязкую кашицу. Внутри металлической коробки витал запах детской мочи.

— Ты чего, обделался?! — не поверила Светка, одним движением поднимая сконфуженного Юрку с грязного пола за шкирку.

— Ничего я не обделался! — хныкал малыш, извиваясь и вывёртываясь из рук сестры так, чтобы той не было видно его обмоченных штанишек. — Чего ты опять обзываешься!

— Да нужен ты мне!

«Скафандр» всё же сделал своё мерзкое дело; Юрка понял, что докрутился и попросту не способен двигаться — рукава комбинезона сдавили плечи, так что перехватило дыхание. Малыш засопел.

Светка брезгливо осмотрела брата с ног до головы, наморщила нос.

— Ну за что, спрашивается, мне это наказание?! Почему именно сегодня?

Юрка вырвался из обмякших пальцев сестры и прижался к стенке.

Светка посмотрела на брата, как на умалишённого, однако тут же сообразила, что последнюю фразу она прокричала буквально во весь голос, и вновь ужаснулась.

Лифт замер, принялся задумчиво пощёлкивать своими электронными мозгами.

Светка не стала дожидаться пока откроются двери и, не особо задумываясь, ткнула саднящим пальцем кнопку своего этажа.

«Так за что же мне всё это?..»

«Да за ВСЁ, дурья твоя башка! Неужели не понятно? За ВСЁ!!!»

Светка прижалась лбом к холодной стене, ясно представляя всю ту гадость, что уже совершила, и которую теперь не исправить. Никогда и ни за что. Ни в этом мире, ни в этой жизни. Только там, за гранью, где уже поджидает страшная кара.

— Телефон, — прошептал из своего угла немного отошедший Юрка. — Не пугай меня так больше. Ладно? Это мама?..

Светка нездорово выдохнула, принялась суматошно рыться в сумке. Мелодия «Симметрис» постепенно «распускалась», наполняя утробу лифта мелодичным вихрем, который разгонялся всё быстрее и быстрее.

Светка не знала почему, но мелодия транса напоминала ей жизнь цветка: прекрасную и быстротечную. Всё начиналось с тихого перезвона — и в этот момент цветок рос, обдуваемый на заре ветрами; затем всё замирало, из-за горизонта появлялось светило, сопровождаемое дивным рокотом земных недр — гравитация пронизывала космос, а в безлюдной степи на тонкой ножке раскачивался дивный бутон. Небо озарили вспышки молний, стороны горизонта заслонились косматыми тучами, дождевые капли бомбардировали пыль, точно метеоры — гранит. Бутон гнулся к земле, заслоняясь широкими стеблями от буйства стихии. Он пытался сохранить жизнь. Ту самую, которую кто-то свыше заключил внутрь него, как в утробу матери. Спустя какое-то время буря стихла, так и не сломав цветок, а на небесной сфере снова засияло солнце. Мир окрашивался разноцветными красками, по земле струились потоки влаги, в призме капель изогнулась радуга — она соединила два берега: реальность и иллюзию. Гравитация исказилась, и транс проник внутрь. Он скользил по узлам нейронной сети, заигрывая с каждым нервом, а когда попал в кровь, сознание увидело цветок. Он расцвёл, пронизав пространство изумительным ароматом жизни. Потом прогремел взрыв — это душа пела колыбельную новой жизни, что уносилась вдаль вечерним ветерком. Семена метались из стороны в сторону, водили хоровод, оседали на землю передохнуть. Некоторые оставались тут навсегда, а другие неслись прочь, к иным мирам и галактикам. Перед ними открывались врата, а по ту сторону горизонта ждали очередные раскалённые пустыни. Измерения, в которых тоже должен прорости цветок. Спускалась ночь.

Цветок «Симметрис» сломался, так и не успев «распуститься». К сожалению, случалось и так.

«И в том мире начинался мор».

Светка заставила воображение заткнуться и нащупала телефон.

— Это мама? — повторился Юрка; за время Светкиных размышлений он всё же переборол страх и теперь сконфуженно изучал собственные штанишки.

— Глеб, — равнодушно сказала Светка. — Скинул.

— Перезвони!

— Тут связь плохая. Из квартиры наберу.

— Ну, ладно… — Юрка как-то зябко поёжился.

Лифт в очередной раз замер.

Светка вдохнула полной грудью, на всякий случай отошла к дальней стене, у которой разыгрывал пантомимы Юрка; на сей раз, малыш вжал голову в плечи и к чему-то прислушивался. Хотя Светка прекрасно знала, к чему именно.

Двери разъехались. На лестничной клетке никого не оказалось. По полу скакали больные тени, гудели, мерцая, лампы в кожухах, пахло строительным клеем и побелкой.

Юрка снова поёжился, но на сей раз не от страха, а от налетевшего с лестничной клетки сквозняка. Тот умело проник за ворот, принялся грызть рёбра.

— Странно… — прошептала Светка, осторожно выглядывая из лифта. — Ушёл.

— Может, спрятался просто? — пропищал Юрка, протягивая липкие пальцы к сумке сестры.

— Не говори ерунды! — огрызнулась Светка. — Не тронь — испачкаешь ведь!

Юрка вздрогнул, покорно опустил руки.

— Идём, нет тут никого, — и Светка решительно направилась к двери квартиры. — Он, наверное, и сам испугался из-за того, что мы тут с тобой учудили.

Юрка выскочил из кабины лифта и трусцой подбежал к сестре.

— А чего он тут вообще делал?

— Откуда мне знать? — Девочка зазвенела ключами. — Может, спросить, чего, хотел… Мало ли… соль могла закончиться или спички.

— А чего же не спросил?

— Отстань, а, — Светка вставила ключ в замочную скважину и оглянулась на брата. — Вот встретишь Германа Полиграфовича и сам у него всё спросишь.

Юрка помотал головой, нетерпеливо затоптался на месте, словно хотел в туалет.

— Ноги вытри, — фыркнула Светка и повернула ключ.

4.

Славин сидел за кухонным столом и уныло смотрел в окно, за которым уже всецело властвовал мрак. Завидев в дверях Глеба, он достал из стоявшей на полу дорожной сумки бутылку водки.

— Тебе нельзя, знаю. А вот я, пожалуй, выпью.

Глеб кивнул, садясь напротив.

— Всё настолько серьёзно?

Славин невольно вздрогнул, принялся загнанно озираться по сторонам. Глеб взял с подоконника стакан. Поставил его перед собеседником, на что тот лишь что-то невнятно пробормотал.

— Так в чём дело? — спросил Глеб.

— Я даже и не знаю, стоит ли тебе рассказывать… — Славин повертел в руках стакан. — Хотя их всех поймали, вроде как. Так что никакой опасности быть не должно.

— Кого — поймали?

— Тех уродов, что организовывали собачьи бои.

— А они тут причём?

— Притом, — Славин отчаянно пытался сладить с пробкой, но та всё никак не поддавалась.

— Дай сюда, — Глеб выхватил бутылку из вялых пальцев Славина; сжал горлышко, будто гусиную шею, и чуть было не свернул его вместе с пробкой. Послышался хруст стекла и невнятный стон Славина. — И рассказывай всё, что знаешь, — Глеб до краёв наполнил стакан.

— Странно, что следаки сами на тебя не вышли…

— Поверь, на счёт Сергея они мне основательно промыли мозги. А вот о том, что ты сейчас пытаешься рассказать, я, признаться честно, ни сном, ни духом.

— Ну, менты-то этого не знают, — Славин опрокинул стопку, жутко простучав зубами по граням стакана, и тут же заново наполнил его. — Просто ещё не докопали до тебя, — я так думаю. К тому же я слышал, ты переехал недавно…

— Ладно, бог с ними, с ментами. Говори по делу.

Славин залпом «проглотил» и второй стакан; он заметно успокоился и наполнил стопку в третий раз.

— Сергей проигрался по-крупному. Ещё там, в Москве, — Славин изготовился к третьему подходу, но Глеб предусмотрительно схватил собеседника за руку.

— Хватит! Сначала расскажи, а потом можешь хоть ужраться. Что всё это значит?

Славин глупо улыбнулся:

— Ну а чего ты хотел? Да, Сергей всегда был уверен, что ничего подобного с ним никогда не случится. Ведь он и впрямь был лучшим из нас. К тому же его было трудно перехитрить. Трудно, но как оказалось — не невозможно. Зазвездился, одним словом малец, причём ещё в бытность «зелёным» пацанёнком. А ты разве сам не заметил этого?.. — Славин уставился на Глеба мутным взором.

— Предположим.

— А тут и предполагать нечего. Нигде он в Москве не работал, как, собственно, и все мы. Сергей игрок — был, — и этим всё сказано. В общем, заприметили его тамошние барыги, предложили крышу: мол, выигрыш пополам, а от наездов конкурентов, мы защитим. Ну, Сергей естественно вспылил — ты же его знаешь, — и тут уж за него по-настоящему взялись: с чувством, с толком, с расстановкой. Машину пару раз расколошматили, квартиру чуть не спалили, да и так, на улице пару раз подкараулили, для профилактики. Одним словом, лопатили, как могли — а ему хоть бы хны! — Славин ухмыльнулся, осмысливая сочинённый каламбур. — Короче, поняли они, что Сергея только дно Яузы исправит. Правда, потом подумали и ещё покруче придумали: мол, несговорчивый ты — ладно, так и быть, — а вот посмотрим, как запоёшь, когда сам кому денег задолжаешь, — Славин всё же опрокинул третью стопку и грохнул стаканом по столу.

— И что было дальше?

— Как что?.. Предложили сыграть по крупному, а там просто развели. Это глухо — играть вот так, сам за себя, когда вокруг все блефуют.

— И сколько он проиграл?

— Много. Да ты не беспокойся — он всё отдал. Негоже было ему с долгами-то и под поезд… — Славин снова потянулся к бутылке.

— Так если за ним ничего не было, тогда смысл сводить счёты с жизнью?

— Это всё — собаки, — Славин изничтожил очередную стопку.

— Собаки? — Глеб почувствовал, как шевелятся волосы на затылке.

— Да, будь они трижды неладны! — Славин уже явно захмелел, но продолжал сражаться с непослушным языком. — Сергей пытался заработать на картах, но как-то всё не выходило. Он бы сделал это, рано или поздно, — и я ручаюсь тебе в этом! — но сроки были слишком малы. Реально, было просто не успеть! Вот он и прикупил у одного барыги бойцовую зверюгу: недолго думая, пустил её в оборот. Знаешь, когда просто так ставишь на чужого пса, деньги совсем не те. А вот когда боец твой — тут совсем другой расклад выходит! Денежек раза в два поболе удаётся подзаработать, да и купить пса могут, если тот, конечно, выигрывать постоянно будет. А ты знаешь, сколько сейчас подобное НЕЧТО на «чёрном рынке» стоит?

В царящем полумраке Глеб всё же разглядел, как Славин закатил глаза, обозначая приличную сумму. Происходящий разговор нравился всё меньше; Глеб то и дело ловил себя на мысли, что знает, чем именно закончится беседа.

Но Славин закончил так, как Глеб и предположить не мог.

— Слушай, я чего про всё это говорить-то начал… — Славин отхлебнул прямо из горла и красноречиво сморщился. — Продай мне этого пса. Тебе он всё равно ни к чему, да и мороки с ним не оберёшься, особенно если следаки и впрямь к тебе с ордером заявятся. А я завтра же на дно залягу, так что, на первых порах, и не сыщет никто. А ментам скажешь: мол, смылась собачка и дел-то!

— Так Умка — бойцовый пёс? — резко спросил Глеб, отчего Славин аж икнул.

— А по нему не видно разве?

Глеб ухватился руками за голову.

— Господи…

— Я хорошо заплачу, не обижу, — и Славин поставил на стол свою сумку. — Вот, — он расстегнул боковой карман и положил перед Глебом две сотенные пачки долларов. — Это только задаток. Как только собачка начнёт «зарабатывать» по-настоящему — я сразу же вышлю тебе гонорар.

Глеб почувствовал, как окружающий мир медленно затухает. Сознание отслаивалось от реальности, погружаясь в пучины забвения. Да, так бывает всегда, когда разум отказывается верить в случившийся кошмар.

Глеб собрался с мыслями и сказал:

— Но он же совсем не похож на убийцу.

— Кто не похож? Пёс? Да он-то тут причём?

— Как это причём? Ведь ты же его у меня купить хочешь!

Славин махнул рукой и, оглядевшись по сторонам, поманил Глеба к себе — его потное, с подрагивающими губами лицо было под стать маске безумца.

Глеб невольно подался вперёд.

— Тут такое дело — ай-ай-ай! — не хотел тебе говорить, потому что и сам толком не знаю, что к чему, — Славин снова загнанно оглянулся и захрипел уже на пороге слышимости: — В Москве некий трафик обозначился. Какие-то черти «дурь» для собак толкают. Хотя это и не дурь даже, а какой-то «озверин» неизведанный. И стоит столько, что не в приличном месте будет сказано.

— Что это за дрянь?

— Да говорю же, что не знаю! — Славин отвернулся. — Вводишь эту гадость псу, и тот превращается в чудовище, готовое убивать всех и вся.

Глеб окончательно перестал воспринимать действительность. В воображении нарисовалась картина истинного безумия: кровь на стенах, потолке, оконных рамах…

…А сквозь мутные разводы проступает улыбающееся Светкино личико; дочь прижимает к груди обгрызенные ладони и шепчет в полголоса: «Я не знаю где мелкий. Кажется, СПИНОГРЫЗ утащил его! Почему вы ничего не предпринимаете? Ведь я же вам всем рассказывала про НЕГО! ОН реален, как эта ночь!»

«А ведь Светка вчера вовсе не паясничала. Я тоже слышал про тот случай с взбесившимся псом, когда самого маленького ребёнка так и не нашли».

— Тебе, может, продавать жалко? — сухо спросил Славин. — Так ты это брось. Если животному однажды вкололи эту дрянь — это уже не пёс. Там не то зависимость сразу возникает, не то ещё что… Короче, тварь становится опасной для общества. Так-то.

— Как?.. — переспросил Глеб. — Как ты сказал?

— Я слышал, что вспышки света и монотонный шелест способны запустить повторную реакцию — вроде как приступ у эпилептика. Не всегда, но могут! Эта штука то ли на генном уровне работает, то ли она уже при первом применении что-то там, в голове перестраивает — не знаю, — Славин убрал сумку со стола и серьёзно — словно и не было четырёх стаканов — посмотрел на Глеба. — Знаю одно: таких псов нужно держать на коротком поводке, иначе…

— Иначе что? — Глеб помассировал виски; в голове творилось чёрт-те-что.

— Мозгами пораскинь, если ничего не читал про взбесившихся собак, — направо и налево беспечных хозяев грызут!

Славин нервно почесался.

— Ну, сам подумай, — снова зашептал он, — у тебя семья… Жена, дети — оно тебе надо? Я бы на твоём месте, даже думать не стал на этот счёт!

На Глеба будто ушат ледяной воды вылили: он вскочил и принялся ходить из угла в угол, цепляя невидимые во тьме предметы.

— Ты чего? — насторожился Славин. — Ну не хочешь продавать, так одолжи на время!

Глеб вдруг замер.

— Ты ведь спьяну это всё выдумал, верно? — Он быстро подошёл к испуганному собеседнику и присел на колено, силясь вглядеться в его расширенные зрачки. — Чтобы цену сбить, так?

— Чего?

— Ты придумал всё это! Про собак… и остальную хрень!

— Да какой, придумал! — Славин оттолкнул нависшего Глеба и тоже вскочил. — Ты журналист, или кто?! В городе целую банду накрыли, которая этим промышляла, а ты как влюблённая школьница в розовых снах — ах, как всё прекрасно благоухает… чтоб им всем обосраться и не встать!

— То, просто живодёры были. Там не было никаких наркотиков, которые собакам кололи!

— Ага, как же… — Славин недобро усмехнулся. — Не было. Хм… Или ты думаешь, тебе всё так на блюдечке и преподнесут с голубой каёмочкой — кушайте, не обляпайтесь! Да эту гадость через пятые-десятые руки перепродавали! И без всякой гарантии!

— Да ну! — Глеб немного отступил, но продолжил зло напирать: — А вы все, можно подумать, доверчивые такие!..

— Будешь тут доверчивым… особенно когда деньги позарез нужны, — Славин злобно засопел, громыхнул пустым стаканом по столу. — Всё через Интернет делалось. Тебе сообщают счёт, на который необходимо перевести деньги. Без всяких гарантий: хочешь — верь, не хочешь — не верь! И только потом, через месяц, а то и два сообщали, где можно это забрать.

Глеб снова сжал кулаки.

— Ты сам-то в это веришь?

— Я тебе рассказываю лишь то, что знаю сам: а уж верить мне или нет — это сугубо твоё личное дело. Да и смысл мне врать? Денег у меня уйма — сам погляди! — и поверь, я тебе даю за пса реальную цену. Столько в этом городе за него никто не заплатит. Особенно после всей этой кутерьмы с живодёрами.

Глеб почувствовал в груди, слева, неприятный укол и тут же осел на опрокинутый табурет.

— Эй, ты чего это?.. — Славин наклонился к собеседнику. — Ты в норме?

Глеб помотал головой.

— Нормально всё. Воды дай.

Славин отреагировал практически мгновенно и уже спустя пару секунд протянул Глебу прохладный стакан.

— Ты извини, если что не так… — бубнил он, шаря по стене в поисках выключателя. — Я ж не думал, что тебе настолько жалко этого чёртового пса! Я вообще другое собирался сказать. Про Сергея. А не мериться тут с тобой, сам знаешь чем…

— И что же? — Глеб осушил стакан, попытался собрать мысли в кучу.

— Он связался с теми торгашами, а потом-то всё и случилось, — Славин помолчал, словно предлагая Глебу вставить реплику, но так и не дождавшись реакции собеседника, продолжил: — Их вроде бы там всех переловили — иначе я не стал бы затевать этот разговор. Всё очень серьёзно и в твоих же интересах избавиться от собаки как можно скорее! Понимаешь, если в открытую ничего не говорят — значит, дело и впрямь дрянь!

— Дрянь? — Глеб вздрогнул.

— Да, дрянь! Ты слушаешь меня, вообще, или как? — Славин выглядел уже абсолютно трезвым, будто и не было этих четырёх стопок. — Сергей явно во что-то впутался. Причём очень основательно, если никому так ничего и не сказал. Так что если ты не хочешь дополнительных проблем, лучше сделай то, о чём я тебя прошу.

Глеб резко выпрямился.

— Мне нужно вернуться в город!

— Сейчас?!

— Да, сейчас.

Славин замер у стола совершенно сбитый с толку.

— Ну, как знаешь… Можно на него хоть посмотреть? Где ты его держишь?

— Кого?

— Пса.

Глеб снова замер.

— Я за весь день его так ни разу и не увидел. С ним всё в норме?

— Да. Просто Умка в городе. В квартире… С детьми.

Только сейчас Глеб окончательно осознал весь ужас сложившегося положения; он отшвырнул валявшуюся под ногами табуретку и стремительно выбежал в коридор.

Славин сел за стол, залпом допил оставшуюся водку. Затем сложил в сумку деньги и незаметно вышел во двор. Больше его никто не видел.

5.

Герман Полиграфович и впрямь не на шутку испугался, заслышав, как в остановившемся за спиной лифте кто-то осторожно зашевелился.

Всю вторую половину дня он был вынужден торчать у двери опостылевшей квартиры по приказанию Аллы Борисовны. Нет, конечно, Герман Полиграфович мог отказаться, но какой-то невнятный, еле различимый голос, возникший в глубинах подсознания уже здесь, на лестничной клетке, упорно советовал воздержаться от неповиновения — престарелый музыкант не хотел портить отношений с Аллой Борисовной, а потому молча терпел все её абсурдные прихоти.

Герман Полиграфович познакомился с Аллой Борисовной совсем недавно — как только переехал на новую квартиру. Вообще эти переезды случались довольно часто и, как правило, знаменовали собой не совсем приятные жизненные периоды. По своей натуре — натуре личности творческой (а Герман Полиграфович считал себя именно таким), причём несправедливо обделённой мирским вниманием, — музыкант был социально неприспособленным: всё что угодно могло запросто поставить ему предательскую ножку, надолго выбив из колеи. А в этом случае, как правило, случался продолжительный кризис. Причём не только творческий, но и бытовой.

Герман Полиграфович предпочитал не вспоминать сопутствующий кошмар: дурные мысли в голове, исчезновение и без того немногочисленных друзей, постоянные пересчёты стремительно сокращающейся наличности, которая всё чаще расходуется не на что-то необходимое, а на такую задушевную водочку, что напрочь растворяет проблемы в пьяном угаре. По вечерам в душе играла музыка… а просыпаться по утрам, как правило, не хотелось, хоть волком вой.

Когда всё же удавалось подняться, приходилось на протяжении бесконечного дня бесцельно слоняться по пустой квартире и прислушиваться к тому, как сегодня поскрипывают половицы под ногами: если как и вчера — то надежды нет; если иначе — то возможно всякое…

Затем как-то незаметно подкрадывался вечер, и, прикрываясь обязательной прогулкой, без которой вряд ли удастся заснуть, Герман Полиграфович облачался в свой традиционный плащ, приводил в порядок седые кудряшки на голове и незримой тенью спускался во двор. Ноги, точно голодные волки, неизменно выходили на знакомый маршрут, заканчивающийся у порога какой-нибудь забегаловки.

Не сказать, чтобы подобное существование уж очень нравилось Герману Полиграфовичу, да и прожить без алкоголя на сон грядущий он, скорее всего, смог бы — по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Он не считал себя хроническим алкоголиком и мысленно верил, что как только кризис отпустит, все эти забегаловки, думы относительно неопределённого будущего, хлорированная вода из-под кухонного крана на завтрак, обед и ужин, да и всё прочее, что так и норовит сломить — незамедлительно отстанет. Но для этого нужна мотивация. Например, новая работа — именно так, ведь алкашом Герман Полиграфович себя не считал и мог бросить пить не только потому, что ему завтра на работу, а от того, что эта данность вообще существует. Попутно необходимо сменить жильё — оставаться в прежней халупе отчего-то не хотелось. В старой норе с хлоркой, скрипами и отчаянием, которая к тому же проведала про все его страхи, — элементарно не выжить! Даже не смотря на новый расклад, что подкидывает судьба.

Стены давили, точно тиски, потолок опускался всякий раз, как ложишься в постель, шорохи обоев не позволяли заснуть, скрип половиц населял комнату бесплотными тенями. В какой-то момент становилось окончательно не по себе, так что Герман Полиграфович невольно начинал задумываться на счёт того, что его организм всё же дал сбой, оказавшись во власти зелёного змия. Спасали настенные часы, размеренный ход которых отгонял совсем уж дурные мысли.

Однако, как только Герман Полиграфович менял место жительства, всё моментально прекращалось, будто данная закономерность была прописана в некоем таинственном алгоритме чередования событий в природе, изменить который не могли даже происки пресловутых сил тьмы.

И так, возвращаясь к Алле Борисовне. Порой Герману Полиграфовичу казалось, что престарелая консьержка чем-то похожа на него самого. Точнее не она сама, а тот событийный круг, внутри которого она существует. Только в отличие от Германа Полиграфовича, умевшего всякий раз прорывать окружность кольца, начиная жизнь заново, Алла Борисовна накрепко увязла внутри бесцветной сферы своего собственного мирка, подобно тому, как пчела застывает в куске янтаря. Все эти бредовые газетёнки, слухи на уровне «сарафанного радио», не прекращающиеся сплетни — отгораживали недальновидную консьержку всё дальше и дальше от реальности, заключая где-то на уровне больного подсознания, которое всё чаще разрождалось очередными сумасбродными бесами. Алле Борисовне было плевать на мир, что окружает её тело, — куда в большей мере старушку беспокоили собственные догмы, которые и впрямь не требовали никаких сторонних доказательств, потому что не имели никакого смысла. А раз в жизни человека нет смысла — что можно спросить с такого индивида? Правильно, ничего. Да и индивид ли это уже?.. Скорее оболочка начинённая невесть чем.

«Это маразм, — думал Герман Полиграфович, переминаясь с ноги на ногу. — Да-да, самый настоящий маразм, только неимоверно завуалированный на фоне напускной стервозности. Старуха просто рехнулась, уверовав в собственную значимость, хотя на деле её и всерьёз-то никто не воспринимает — просто связываться не хотят. Как и я, вот».

Алла Борисовна приказала ему оставаться у дверей квартиры и никого даже близко не подпускать — она, видите ли, чего-то там вычитала такого, в своих газетёнках, отчего всем жильцам дома грозит смертельная опасность. Консьержка поднялась к Герману Полиграфовичу, якобы, за советом, но, не тратя времени на объяснения, выволокла музыканта из квартиры и насильно приволокла на наблюдательный пост. Проведя краткий целевой инструктаж на тему, кто имеет права доступа к охраняемому объекту, а кто — нет, Алла Борисовна отлучилась по оперативному заданию, так же полученному от себя же самой, для вызова подкрепления.

Герман Полиграфович так и не понял, о каком подкреплении шла речь: милиция, военные, МЧС? Или и вовсе спецназ?.. Так или иначе, но он по-прежнему оставался на своём посту: сторожил осточертевшую железную дверь, а попутно изнывал под ворохом непутёвых мыслей. В придачу, перед самым «отбытием» Аллы Борисовны, Герман Полиграфович зачем-то ляпнул, будто у него есть какие-никакие связи в прокуратуре (через знакомого конферансье) и если где бы то ни было, «данный инцидент» посчитают дурацким розыгрышем, то можно припугнуть этими самыми связями. Хотя кого именно пугать, да и зачем, Герман Полиграфович понятия не имел.

Алла Борисовна, раскрасневшись от осознания всемогущества, ушла звонить, и до сих пор не вернулась — будто канула в пучину своего же собственного безумия.

Герман Полиграфович медленно обернулся, чувствуя, как трясутся коленки, а в животе от неприятных эмоций нарождается что-то жалкое и тянущее. Казалось, что за дверьми лифта притаилось вселенское зло. Сейчас оно выпустит когти, изогнётся в прыжке и вопьётся в плоть, силясь добраться до сердца! Тогда точно не будет ни новой работы, ни новой квартиры, ни новой жизни.

Престарелый музыкант споткнулся об металлическую банку из-под краски, присел и принялся шарить руками по холодному полу, в поисках оружия, которым можно было бы отмахнуться.

Занятый делом, музыкант не заметил, как, скрипнув, закрылись двери лифта, и всё прекратилось.

Понимая, что происходящее с ним выглядит абсурдным, Герман Полиграфович поспешил ретироваться в свою квартиру — ну, к дьяволу, эту полоумную Аллу Борисовну, со всеми её причудами! У него-то ещё шарики за ролики не закатились и крыша цела, пусть и подтекает местами…

«Просто температура, жар, бред. Оттого-то и мерещится чёрт-те-что!»

В глубине души, Герман Полиграфович понимал, что так не делается — нельзя покидать пост, как бы жутко не было.

«А на войне за подобную вседозволенность можно и вовсе лишиться головы: трибунал, расстрел, вышка. Но мы ведь не на войне. Так, дурью маемся по прихоти ненормальной бабенции!»

Заручившись подобными мыслями, престарелый музыкант покинул пост. Даже образ злющей Аллы Борисовны, с недовольно упёртыми в толстые бока ручищами, был не в силах вернуть былое повиновение. Резкий, мерцающий свет, только ещё больше усугубил и без того жалкое состояние Германа Полиграфовича, безумно скачущего через ступеньки, желая поскорее скрыться в своём крохотном мирке.

Всё же в чем-то они были похожи с консьержкой. Просто по-разному боролись со страхами.

«Неужто и впрямь мигрень, какая?.. — думал на бегу музыкант, цепляясь влажными пальцами за скользкие перила. — Нет-нет, не может быть! Так нельзя! Вдруг завтра появиться вакансия, — а она непременно появится, если я окончательно «расклеюсь»! — ведь это последний шанс для меня и тромбона! Болеть нельзя! Иначе снова бессонные ночи и хлорка три раза в день!.. Нет, конечно всё не так. Всего лишь лёгонький гайморит, который можно запросто обезвредить обычным ампициллином… А лучше водочкой — так уж наверняка!»

6.

— Фу, чем это так воняет? — прошептал Юрка и принялся боязливо оглядываться по сторонам.

— Рыбой, — ответила Светка, зажимая нос двумя пальцами; она помнила, что возвращаясь с улицы, следует, перво-наперво, помыть руки, а уж затем тянуться ими к лицу — ведь на пальцах и ладонях может таиться всевозможная зараза, особенно после детского сада. Однако как-то иначе выдержать атаку пробирающего до самих бронх смрада, было просто невозможно!

— А откуда она взялась? — не унимался Юрка; он суетливо топтался на месте, развозя по полу грязь.

— Да стой, ты, не вертись! — Светка схватила брата руками за голову: прикасаться к другим частям тела было не очень приятно. — Ну, посмотри, что наделал…

Юрка шмыгнул носом, нехотя замер.

Светка ещё раз пристально оглядела брата, бросила ключи на маленький столик у двери.

— Так, стой тут и не двигайся. Я тебя умоляю! — Девочка быстро скинула кеды и уверенно направилась в сторону кухни. — Мне кажется, я знаю, откуда взялась рыба…

Юрка хотел предупредить сестру о возможной опасности, но отчего-то так ничего и не сказал, продолжая покорно стоять у входной двери и всё отчаяннее вжимать голову в плечи. Под лобной костью вновь ожил Сверчок, который был уверен, что и поделом этой размалёванной ДЕВКЕ! Даже не смотря, что сестра, — пускай лезет в самое пекло, может тогда на их долю вороха безумия и котла боли попросту не хватит.

Юрка весь сжался.

Что это такое?.. Ведь Светка родная сестра, о ней нельзя так думать, даже не смотря на вражду. Да и есть ли вражда на самом деле?.. Вдруг это просто внушение? Внушение ЧЕГО-ТО, спустившегося ОТТУДА, где бродит злобный Месяц из страшного мультика!

Светка замерла у кухонной двери, прислушалась. С той стороны прошлёпали быстрые шажки, а на матовом стекле тут же обозначилась знакомая белая тень.

— Эй, как ты там?.. — шёпотом спросила Светка, на ощупь выискивая в сумке палку колбасы.

В ответ жалобно заскулили, и девочка, недолго думая, надавила на ручку.

Умка был страшен. В поисках пищи он, по-видимому, сначала собрал во всех углах паутину, затем выпотрошил мусорное ведро, вымазался в остатках рыбьих потрохов и, ко всему прочему, слопал газету, в которую те были завёрнуты.

Светка улыбнулась, присела на корточки.

— Эх ты, бедолага, — ласково сказала она, поглаживая нетерпеливо вертящегося пса по липкой шерсти. — Ты уже даже не белый, а какой-то дымчатый стал, как дымок.

Умка снова жалобно заскулил, явно больше не в силах себя контролировать из-за близости столь желанной колбасы. Пёс присел на задние лапы и, нетерпеливо стуча толстым хвостом по полу, обратил к девочке слезящиеся глаза.

— Эти душегубы, называющие себя родителями, и впрямь тебе ничего не оставили, — Светка второпях распечатала вакуумную упаковку, хотя Умке, собственно, было на это плевать и, отломив половину котелки, сунула псу в нос. Блеснули острые как лезвие клыки, и девочка невольно вскрикнула, стараясь уберечь пальцы.

— Свет, ты чего? — послышался из соседней комнаты сбивчивый Юркин шёпот. — Что там?

Девочка проигнорировала вопрос брата, опасливо кинула Умке остатки колбасы.

— Ну, ты и впрямь оголодал… — Девочка осторожно погладила пирующего пса по мускулистой шее. — Ещё бы, вон какой крепыш.

— Свет, а… Ну, Свет! — снова заныл в прихожей Юрка. — Чего ты опять начинаешь! Я маме расскажу!

Светка выпрямилась.

— Я сейчас! — крикнула она, второпях кидая сумку на стол. — Стой, где стоишь!

— А где ОН?

— Здесь, — Светка схватила с радиатора отопления тряпку. — Они ему ничего поесть не оставили. Живодёры.

Светка ещё раз, как бы невзначай прошлась пальцами по липкой шерсти смакующего пса, после чего вернулась к Юрке.

— Видишь, всё в порядке, — небрежно сказала девочка и резко сдёрнула капюшон с головы брата. — А теперь время для самостоятельной работы, — Светка расстелила тряпку на полу и кивнула сконфуженному Юрке. — Давай, ботики снимай, а лучше и всё остальное, что ниже пояса.

Малыш недовольно засопел.

— Ну чего ещё?.. — не поняла Светка. — Давай-давай, пошевеливайся! Ко мне ещё прийти должны. А тут такое чудо у самых дверей…

— Кто прийти должен? — обиженно спросил Юрка, нехотя уничтожая «мотыльков» на ботинках.

— Не твоё дело. Мне ещё ужин готовить.

Юрка вздохнул, снова выпрямился.

— Так, что на этот раз?

Мальчик потупил взор, замялся.

— Отвернись, — нерешительно попросил он.

— Ох, как же я сама не сообразила! — Светка всплеснула руками и отвернулась. — Теперь доволен?

— Доволен.

Юрка принялся неловко стягивать свою амуницию, громко сопя и пуская пузыри.

Светка простояла спиной к отдувающемуся брату с минуту, после чего махнула рукой и направилась на кухню.

Умка благодарно уставился на девочку; от избытка чувств, даже высунул розовый язык.

— Чего смотришь, голова, два уха? — Светка присела на корточки, обхватила ладонями сплюснутую голову пса. — Скучно было, да?

Умка гавкнул, — так, для приличия, чтобы обозначить своё участие в протекающем разговоре, — затем тоже присел и снова застучал хвостом по полу.

— Бедняга… — прошептала Светка, игнорируя запах псины. — Ну ничего, теперь тебе вдвойне веселее будет. Уж поверь, с нами не соскучишься! Хотя ты и сам вчера всё видел, — я о том, какие мы тут все дружные.

Умка вытянул шею, принялся мотать головой, словно не соглашаясь со словами девочки. Во все стороны полетели липкие слюни, отчего Светка невольно зажмурилась и вскинула перед собой ладони с растопыренными пальцами.

— Ладно-ладно! Это шутка была! Я больше не буду! Честно! Ну, хватит!..

Умка замер, снова гавкнул, но на этот раз уже с выражением, добавив гортанных звуков, — явно желал припугнуть несмышлёную хозяйку.

— Ах вот ты как! — воскликнула разошедшаяся Светка и щёлкнула пальцем по настороженному уху пса.

Умка округлил глаза, явно не ожидая подобной наглости. А Светка начала читать лекцию:

— Я по телику видела: вас нужно за ухо укусить, и тогда вы сразу шёлковыми делаетесь! Верно?.. — И девочка снова протянула руку к Умкиной голове.

Пёс явно занервничал, прижался к полу, неуклюже пополз назад, словно испуганный рак-отшельник в свою раковину.

— А мы, вот, сейчас и проверим…

Умка разразился переливчатым лаем, всем своим видом демонстрируя ошибочность суждений бесстрашной хозяйки, затем подпрыгнул, точно футбольный мяч, и принялся суматошно носиться по кухне, переворачивая встречающуюся на пути мебель.

Светка «покатилась» и сама не заметила, как очутилась на коленях. Она попыталась схватить мечущегося пса за мелькавший из стороны в сторону хвост, но последний только больно долбанул по костяшкам пальцев, осушив плоть.

— Ну, мы ещё посмотрим, кто кого!.. — прошипела Светка, потирая отбитые пальцы. — Вечер длинный, квартира квадратная — так что в одном из углов обязательно встретимся.

Девочка и помыслить не могла, насколько она в данный момент была близка к истине.

— Чего вы разорались?

Светка молниеносно обернулась; она сама не заметила, как напрочь забыла про оставшегося в прихожей малыша.

Юрка застыл у дверного косяка, испуганно поглядывая то на сидящую посреди кухни сестру, то на носящегося вокруг неё пса. Мальчик явно опасался входить, желая предварительно разведать обстановку.

— Мы не разорались, — лаконично заявила Светка, останавливая руками беснующегося Умку. — Просто играем.

Юрка нехотя отпустил косяк, прошмыгнул на кухню; он скинул с себя практически всю одежду, оставшись в длинной майке, доходившей ему почти до колен. Несмотря на прикрытую наготу, малыш всё равно неловко выгибал коленки, испытывая явное смущение перед улыбающейся сестрой.

— А, по-моему, вы просто беситесь, — заключил Юрка тоном продвинутого специалиста и тут же попятился, наблюдая за тем, как Умка решительно вырывается из Светкиных объятий, чтобы кинуться в его сторону.

— Ну, конечно… — съязвила Светка, поднимаясь с колен. — Это только вы беситесь в своём детсаде.

— Враки! — Юрка замер, будто пригвождённый к полу, загнанно посматривая на огромное чудище, кружащее вокруг его скособоченной фигурки. — Чего это он?..

— Слопает тебя сейчас! Ам!.. — Светка проскользнула мимо трясущегося Юрки, выглянула в соседнюю комнату, с сожалением оглядела ворох раскиданной по полу одежды.

— А вот и не слопает… — неуверенно прошептал Юрка, с трепетом вспоминая вчерашний вечер, когда папа говорил ему, какой Умка добрый, и что именно поэтому он ни на кого никогда не обижается.

— Уйди, я тебе ничего не делал, — шептал Юрка, мысленно отмахиваясь от страшных картинок, что нарисовал в его воображении Сверчок. — Мы тебе ничего не сделали.

Светка безразлично поднимала с пола одежду, мяла её в руках, силясь определить, что промокло насквозь, а что более-менее сухое.

Умка аккуратно дёрнул Юрку за майку, попытался залезть под неё, однако вскоре потерял к малышу всяческий интерес и снова поскакал к девочке.

— Да отстань ты! — отмахнулась Светка, занятая делами. — Эх, жаль, что нельзя тебя ребятам показать. Они бы мне тогда всё простили.

— А чего ты им такого сделала? — подал голос немного успокоившийся Юрка.

Светка сокрушённо вздохнула.

— Обидела я их, причём основательно.

— Как это?

Светка выпрямилась, принялась быстро сматывать в рулон выбракованную одежду.

— Ты всё равно не поймёшь, — заключила она после секундной паузы. — Маленький ещё.

— Никакой я не маленький! — Юрка аж покраснел; демонстративно уселся на полку встроенного шкафа. — Я даже уже знаю, что такое Школа жизни, и что нужно с детьми делать, чтобы они злыми не становились потом, — Юрка вовремя смекитил, что не стоит открывать всей правды — и так уже сболтнул лишнего, желая возвыситься в глазах усмехающейся сестры.

Малыш надул губки и принялся раскачивать тонкими ногами, изредка поглядывая в сторону сестры.

— Ого, да тебя хоть завтра в школу можно отдавать, — Светка попыталась обернуться, но в этот момент, подкравшийся сзади Умка, схватил её за джинсы и потянул на себя. Девочка вскинула руки и со звучным: «Мамочки!!!» — села на пол.

Юрка засмеялся.

— Вот гадство! — выругалась Светка, грозя Умке кулаком. — Зачем так сделал?

Умка ничего не ответил и принялся методично обнюхивать девочку.

Когда пёс дошёл до поясницы, Светка внезапно поняла, что у неё снова началось ЭТО…

7.

— Да объясни ты толком, что происходит?! — воскликнула Марина, увлекаемая в непонятном направлении трясущейся рукой мужа; она отчётливо чувствовала сквозь тонкую кофточку каждый палец Глеба, хватка которого больше походила на костлявые объятия смерти.

Марина, в который уже раз, жалела о том, что так опрометчиво скинула куртку, предложенную ей мужем несколькими минутами ранее, — синтепон хотя бы частично мог защитить от этих клешней, что и впрямь пронизывали до самых костей, вспарывая ткань, кожу и мышцы.

С тех пор, как Глеб ворвался в комнату и бесцеремонно выволок её из-за стола, они не обмолвились ни единым словом. Марина боялась задавать вопросы, а муж, видимо, не желал посвящать её в суть вершащейся сумятицы — как-то иначе охарактеризовать происходящее Марина попросту не могла. Но она прекрасно понимала: случилось что-то страшное. Намного страшнее гибели Сергея и похорон. Славин что-то поведал мужу — передал некую информацию, что затмила рассудок последнего, вызволив на поверхность первобытный страх. Но что это могло быть?

Стоп!

«Не стоит себя накручивать. Может, ничего страшного и не случилось — Глеб просто бежит от суровой действительности, что въелась в сознание похлеще самой приставучей хвори. Тем более он выпил. А в таком состоянии неимоверно сложно себя контролировать. Ведь я и сама страшусь невесть чего после приёма алпразолама! Хотя… это всё другое. Подобного ещё не случалось ни со мной, ни с Глебом. Бог ты мой! — Марина ощутила дрожь во всём теле. — Ведь он вовсе не убегает. Наоборот, он спешит вернуться, чтобы предотвратить назревающий в реальности кошмар!»

Марина почувствовала, что куда-то проваливается.

Она была недвижима, стоя на развилке. За спиной вкрадчиво шуршала Смородина, унося густые волны за грань миров. Цепочка понтонов колыхалась в такт ходу времён. Окружающее пространство заслонилось молочным туманом. Воздух сделался густым и влажным — его было не так-то просто вдохнуть, а когда получалось, грудную клетку разрывал кашель. Марина поняла, что не может дышать. Лёгкие сдавило, так что не продохнуть. Что-то мучило её, наслаждаясь содеянным.

«Нет, оно вовсе не мучает, — скользнула одинокая мысль. — Оно просто торопит: желает поскорее узнать, какой выбор совершу я сама, обособленно от мужа! Куда сделаю шаг…»

Марина уставилась под ноги: три тропы разбегались в разных направлениях, чтобы никогда больше не встретиться.

«Хотя возможно, где-нибудь там, за пределами миров, они всё же пересекаются, привнося в жизнь очередную иллюзию или шок. Смотря во что выльется путь на каждой, отдельно взятой тропе».

На уровне колен из тумана возник флегматичный протуберанец. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, словно предлагая Марине и впрямь сделать выбор.

Марина зажмурилась. В сознании явно обозначились образы Юрки и Светки. Вот только что они значили именно сейчас? Ведь она не любила ни того, ни другую, смиренно выполняя отведённую для себя роль: растила, била, кормила. А что если это всего лишь антураж? Её заставили поверить в то, что она не любит родных детей. Заставили, потому что так нужно! Или, наоборот: спустились, чтобы показать, что так неправильно. Точнее не спустились, а отправили посланца — кровожадное чудище, что не знает пощады. Оно запрограммировано на причинение физической и душевной боли, потому что это есть кара, а победить страх можно только объединив усилия!

Внезапно Марина поняла, что смерть подружки вовсе не была случайной, как не было случайным и её падение в сырую могилу. Так было задумано изначально, для того чтобы наказать. Ведь кем бы они ни были, они прекрасно знали, что случится впоследствии, потому что давным-давно преодолели пространство и время.

Марина резко открыла глаза.

Протуберанец раскачивался на уровне её головы, и Марина впервые увидела лицо истинного страха…

Это было её собственное лицо.

Марина ошалело огляделась по сторонам, стараясь ухватится взором за очертания реального мира. Однако полы тумана сделались настолько густыми, что ей показалось, будто протекавшая совсем недалеко речка вышла из кисельных берегов и двинулась всей своей молочной массой прямиком на неё. Протуберанец изогнулся, принял очертания сутулой человеческой фигуры. Из пелены возникли длинные, словно хлысты руки… Они потянулись к Марине, обволокли запястья…

Глеб дёрнул так, что чуть было не вырвал Маринину руку из плечевого сустав. Женщина вскрикнула, однако туман тут же проглотил вопль, как лягушка заблудшего мотылька. Марина с трудом устояла на ногах и совершила шаг. Протуберанец исчез, позволив женщине двигаться самостоятельно.

«Что это?.. Происки небесных сил, или Всевышний, что указывает путь?»

Марина мотнула головой. Наваждение тут же исчезло. Отрепья тумана поредели, в лицо ударили мелкие капли дождя. В ушах шумел ветер, под ногами пузырилась грязь.

Глеб замер у «десятки» и нервно шарил по карманам брюк.

Марина обхватила плечи руками, исподлобья глянула на мужа.

— Может, всё-таки объяснишь, что происходит? — сипло спросила она, зябко вздрагивая от каждого поры ветра. — Ты пугаешь меня.

Глеб выронил брелок, быстро наклонился и подобрал.

— Нам нужно срочно вернуться в город.

— Что случилось? — Марина напряглась.

Она была готова услышать в ответ всё что угодно, но во тьме лишь злорадно пропищала сигналка.

Глеб открыл дверцу, ураганом влетел в салон.

— Чего ты молчишь?!

Муж ничего не ответил, отчего Марину затрясло уже по-настоящему.

— Ты говорить, что ли разучился?! С детьми что-нибудь?.. — Марина почувствовала, как руки, сами собой, тянуться к карманам кофточки, пытаясь нащупать спасительные таблетки. — Не игнорируй меня, слышишь! — Последнее уже больше походило на истерику, и Глебу пришлось ответить:

— Там… дома… Вещи кое-какие остались Сергеевы. Надо бы привезти.

— Вещи?! — вскипела Марина, моментально забыв про таблетки. — Так это ты из-за вещей такой?!

Глеб вытер ладони о брюки.

— Просто там кое-что есть… Важное. Надо бы от этого избавиться поскорее.

— Ты про собаку?

Глеб нездорово вздрогнул.

— Да… Нет.

— Так да или нет?

Глеб молча включил зажигание. «Десятка» что-то обиженно пробурчала, но завелась с первого же оборота. В сыром воздухе повис запах выхлопа. Застучали клапана. Скрипнули дворники.

— Садись, — прохрипел Глеб, прислушиваясь к недовольному ворчанию двигателя. — По дороге всё расскажу.

8.

Григорий Викторович не спеша брёл вниз по Братиславской в сторону ЦПКиО. Он продвигался тем же маршрутом, что совсем недавно прошли Светка и Юрка.

Следователь доехал на 6-м троллейбусе до остановки «Улица Братиславская», ещё изначально решив прогуляться до комплекса «Братиславский» пешком, тем более что и транспорт дальше не шёл: троллейбусная линия сворачивала в сторону Полетаева, не оставляя особого выбора. Заодно Григорий Викторович намеревался поразмыслить над тем незатейливым клубком, что беспорядочно вертелся в его голове, то и дело распуская отдельные ниточки и ехидно пошевеливая затянутыми узелками неизвестности.

Следователь прекрасно понимал, что всему виной — усталость, явившаяся отголоском чрезмерного перенапряжения, постоянного недосыпания и монотонного отравления организма никотином и кофеином. Рано или поздно, всё это должно затянуться на шее узлом. Только, вот, где и когда?.. Дома ли, на больничной койке, или в рабочем кабинете — какая разница. Григорий Викторович старался не думать о неизбежном, в который уже раз безуспешно пытаясь направить поток несговорчивых мыслей на разрешение куда более насущных проблем. Однако проблемы упирались в вопросы, а ответы на последние по-прежнему не находились.

«А может, и впрямь пора на покой? Ведь и голова уже не та. Мысли — атрофировались. А организм и вовсе зациклен повседневностью. Что-то будет дальше… Не сойти бы с ума, пытаясь решить очередную задачку, с множеством неизвестных. Хотя информации — навалом. Не получается её обобщить, так чтобы на каждый ход отыскивался вразумительный ответ. Где же вы — интуиция, логика, дедукция? На кого бросили старого следака?.. Неужто думаете, что мне, самое то, с мужиками во дворе в домино резаться, а не уголовные задачки обмозговывать? Ох, опять не о том думаю».

Григорий Викторович редко думал о дне, когда он навеки покинет родные пенаты, — сама мысль об этом казалась абсурдной, двуликой, не несущей определённого смысла. Это всё равно, что птице обзавестись самосознанием и в кои-то веки задуматься о том дне, когда она больше не сможет взлететь. Да, смысл, вне сомнений, утратится, и птица погибнет. Нет, не сразу, спустя какое-то время, изведя себя дурными мыслями, относительно того, что ждёт за чертой, переступить которую придётся, как ни крути. А новый день настанет — с тобой или без тебя, — карусель жизни будет крутить вечно, чего бы ни кричали по этому поводу дипломированные специалисты, прикрываясь найденной истиной. Жизнь человека, как взмах крыла птицы — вот он полёт, что обнадёживает, неся радость и восторг, а вот падение, которое неизбежно. Оно больно ударит. Как бьют перемены.

— Мы попросту боимся перемен, какими бы они ни были.

Так он и брёл по пустынной промозглости, терзая душу неприятными мыслями. О работе думать не получалось, о жизни — не хотелось, а о чём-то нейтральном — было превыше его сил. Вечер уже всецело вступил в свои законные права, и над головой Григория Викторовича проснулись горбатые фонари. Они разгорались не спеша, с трудом отходя от превратностей дневного сна, попутно покачивая своими плоскими, как у жирафов, головами под порывами безудержного ветра. Их мутные спросонья взоры пытались пробиться сквозь рвань тумана, стелящуюся вдоль проезжей части. Однако это было не так-то просто сделать, в результате чего тусклый свет рассеивался ещё в воздухе, так и не достигнув мокрого асфальта.

Откуда-то издалека донёсся звон. Даже не звон, а шорох, будто по земле волочили оборванный клочок металлической цепи.

Григорий Викторович пошевелил затёкшими плечами, с трудом поборол желание оглянуться. Ветер то и дело менял направление, отчего было невозможно определить приближается звук или удаляется, — казалось, он существует одновременно повсюду, причём просто так, сам по себе, никем и ни чем не порождаемый.

Григорий Викторович поплотнее укутался в полы плаща, ускорил и без того быстрый шаг. Под дых ударил незримый кулак беснующегося ветра, в лицо метнулись капли осенней мороси. На миг перехватило дыхание.

— Вон, оно, чего… — усмехнулся следователь и поспешил отойти в сторону.

Фонари постепенно разгорелись, в их, всё ещё близоруком свете, Григорий Викторович заприметил, как раскачиваются на креплениях и растяжках провода троллейбусной линии — именно от них и нёсся тот самый металлический шорох, что поначалу так встревожил опытного следака.

— Эх, и впрямь старею, — вздохнул Григорий Викторович, соглашаясь с недавними мыслями. — И чуйка уже не та, да и пуганый какой-то стал.

Из темноты выскочила тень, тут же принявшая очертания раскрашенного под «Мегафон» троллейбуса; Григорий Викторович насилу успел увернуться от встречного потока грязи. Дорога в этом месте была не особо широкой, так что чего-то подобного нужно было ожидать ещё изначально. Григорий Викторович пропустил бесноватую стихию и, отряхнув плащ, снова ускорился.

По молодости он работал участковым в 12-м микрорайоне города. Тот впритык подходил к пойме реки и наводнения, особенно по весенней распутице, были делом обычным. Общественный автобус, под номером одиннадцать, было не дождаться — местные даже горделиво величали старую жестянку «Летучим Голландцем», — а с мотоциклами в райотделе и вовсе царила самая настоящая дискриминация: их, как правило, выдавали либо заслуженным, либо отличившимся, либо тем, за кого просто попросили. А молоденьким лейтенантам только-только выпустившимся из академии МВД, о служебном транспорте можно было только мечтать. Что делать, приходилось идти пешком. До Бутырок ещё можно добраться на 26-м автобусе. А вот дальше только на своих двоих: мимо ГАИ — ныне уже ДПС, — по хлипкому мостику, через загаженный Трубеж, который уже в ту пору перестал замерзать на зиму, затем поворот направо, вдоль песчаного карьера, где и начинались основные неприятности…

Дорога была разбита до основания. Точнее всё это безобразие дорогой можно было назвать лишь с определённой натяжкой — так, рытвина на рытвине, или скорее даже колдобина на колдобине. И все эти колдобины да рытвины были по края заполнены талой водой, которая играла бликами на весеннем солнышке, пряча под собой липкую грязь, что при всяком удобном случае летит во все стороны из-под колёс проносящихся на огромной скорости автомобилей, так и метя в лицо.

Перемещаться приходилось кратковременными перебежками, то и дело оглядываясь по сторонам, чтобы, чего доброго, не оказаться облитым с головы до ног смрадной жижей. Иногда удавалось вовремя отбежать в податливый рыхлый снег, а иногда нет. Особенно если вдоль обочины разливалось длинное и глубокое болото.

А кто-нибудь видел поутру отстающий от графика автобус?

В тот чёрный день девятый вал накрыл Григория Викторовича с головой — точнее с фуражкой, — не оставив на теле молодого лейтенанта сухого места — сплошное серо-коричневое пятно вместо формы, а на душе неизменное оранжевое настроение! Как назло, пожаловала проверка из главка, и Григорию Викторовичу влетело по первое число за «неопрятный внешний вид» от замначальника следственного отдела.

Григорий Викторович улыбнулся — такое не забывается — и снова зашагал, стряхивая с плаща капельки серых брызг.

— Разве это обдал? — усмехнулся он. — Так, осеннее недоразумение.

Воспоминания о беспечной молодости немного приподняли настроение.

Занятый раздумьями о былом, Григорий Викторович не услышал, как за его спиной крадучись замерли протекторы дорогих шин.

9.

Светка поубавила огонь на плите и теперь неумолимо поглядывала на вздыхающего Юрку; малыш нехотя трамбовал за щёку манную кашу, всем своим видом демонстрируя высшую степень недовольства. Щёки постепенно раздувались, отчего мальчик всё больше походил на измученного хомячка, вынужденного через не хочу, повинуясь лишь опостылевшим животным инстинктам, запасаться провиантом на долгую зиму.

«Вот лопну, — думал Юрка, — будет тогда знать! Хотя только мама с папой расстроятся, а эта уж точно плакать не будет».

Юрка снова вздохнул; манки во рту скопилась уже столько, что густая масса полетела во все стороны.

— Ты специально? — тут же накинулась Светка, протягивая к лицу брата полотенце. — Будешь выдуриваться — рот завяжу. Пока не проглотишь.

Юрка вздрогнул и враз проглотил все запасы.

Девочка довольно кивнула.

— Значит, есть всё же можно.

— Можно, — малыш всё же решился на просьбу о помиловании: — Я просто ещё не голоден. А?..

Светка вытерла дрожащие губы брата полотенцем и забрала тарелку.

— Ладно, живи, салага, — кивнула она. — Но, вот, молоко точно выпьешь.

— Тёплое? — проскулил Юрка, готовясь к очередной пытке.

— Нет, холодное! Размечтался.

Светка выключила плиту, ловко вылила из ковшика в стакан разогретое молоко. Она искоса посмотрела на дремлющего у раковины Умку и машинально поправила свободной рукой съехавшие джинсы. Не сказать, чтобы она уж так сильно испугалась случившегося казуса… Однако когда кровотечение только началось, а пёс принялся так тщательно её обнюхивать, невольно сделалось не по себе.

А что если зверь и впрямь понимает, что именно с ней происходит?

— Там пенка, — Юрка наморщился.

Светка вздрогнула, подошла к столу, старательно выловила сгусток.

— Что-нибудь ещё?.. — Она уселась напротив, принялась буравить брата пристальным взглядом. — Пей, давай, — спасения ждать не откуда.

Юрка вздохнул и принялся пить. Он знал, что когда чего-то очень сильно не хочется, следует, перво-наперво, зажмуриться, а затем попытаться проглотить всё залпом, чтобы попросту не распробовать вкуса. Однако тёплая жидкость отдавала каким-то сладковатым привкусом, от ощущения которого в голове тут же всплыл обеденный инцидент в садике… а от этого желудок резко уменьшился в размерах, стараясь вытолкнуть столь усердно проглоченное обратно. Юрка давился, кривился, пыхтел, но всё же продолжал бороться с молоком, изредка отрываясь от столь нелёгкого занятия, чтобы перевести дух и поёжиться в фокусе пристального взора сестры.

Когда с молоком всё же было покончено, Юрка отодвинул стакан, словно тот был наполнен эссенцией и, выпятив нижнюю губу, принялся рассматривать её сведёнными у переносицы глазами.

— Молодец! — похвалила Светка, высматривая что-то невидимое за Юркиной спиной.

Малыш снова поёжился, невольно покосился в тот угол, где дремал насытившийся пёс.

— Меня вырвало сегодня в садике, — непонятно зачем сказал Юрка и робко глянул на сестру.

Светка вздрогнула.

— Фу, гадость, какая! — Она схватила стакан и решительно направилась к раковине. — Вот, Марина приедет, обязательно ей расскажи. Она точно оценит.

— Почему ты такая? — спросил Юрка.

Светка резко обернулась.

— Какая?

— Злая, — Юрка поёжился, но усидел на месте.

Девочка задумалась, однако лишь на пару секунд, после чего быстро вернулась за стол.

— Злая… — шёпотом повторила она. — А мама твоя, можно подумать, добрая.

— Почему ты её так называешь?

— А как мне её называть?!

Юрка шмыгнул носом, пожал печами.

— Она ведь и твоя мама тоже. Тем более, она взрослая. Она больше тебя живёт, а значит умнее, — Юрка усиленно вспоминал слова Лены, но мысли непослушно скакали в пустой голове, из которой, такое ощущение, разбежалось всё разумное.

— Чего это ты такое сочиняешь? — удивилась Светка, посматривая на брата с неподдельным любопытством.

— Ничего я не собираю, — обиделся Юрка. — Почему ты так ко всем относишься?

— Как?

— Как будто нас уже нет. Словно мы где-то далеко, или, наоборот, ты на необитаемом острове, а мы тут, дома. Вот ты и злишься от безысходности, потому что не знаешь, как быть дальше, или просто завидуешь.

Светка открыла рот, да так и застыла с гримасой ужаса на лице, не в силах что-либо сказать. Лампы под потолком хищно мигнули, наполнив кухню алыми всполохами срабатывающих стартеров. В ушах застучали керамические палочки разгоняемых в люминесцентных трубках фотонов. Затем свет снова выровнялся и, напоследок полоснув неприятным гулом по барабанным перепонкам, принялся распространяться, как и прежде.

Светка вздрогнула, а Юрка просто нервно сглотнул. В своём углу приоткрыл глаза Умка; он поднял голову и грозно зарычал в потолок.

— Чего это? — прошептал перепуганный малыш, скача взором то на потолок, то на пса, то на сестру.

Светка опомнилась, попыталась взять себя в руки, привстала.

— В щитке на площадке, наверное, снова искрит.

— И чего теперь будет? — Юрка был готов в этот вечер к чему угодно, но только не к полнейшему мраку в компании одомашненных монстров.

— Вроде наладилось всё, — Светка шагнула к настенному шкафу. — Надо бы свечки поискать, а то мало ли что…

Юрка притих, будто пойманная мышь, понимая, что самое страшное ещё впереди.

Светка пододвинула к плите табурет, встала на него обеими ногами и внимательно изучала содержимое развешанных вдоль стены шкафов.

«Она тоже чего-то боится!»

— Ага, вот! — весело сказала Светка, легко спрыгнув с табурета; девочка положила на стол перед братом две розовые свечки и, обхватив себя руками за плечи, снова о чём-то задумалась.

— Чего?.. — не понял Юрка, ощущая, как по спине пробегают редкие мурашки.

— Ничего, — покачала головой Светка, усаживаясь напротив брата. — Чего тебя стошнило-то? Опять кормили насильно? — Девочка машинально взяла одну из свечек и принялась просто так вертеть в пальцах, царапая ногтями податливый парафин.

— А ты откуда знаешь, что так бывает? — спросил Юрка, продолжая боязливо коситься на сестру.

— Помню.

Юрка вздохнул.

— Нет, — прошептал он на пороге слышимости. — В это раз я сам виноват.

— Да ну…

— Я просто на руки воспитательницы посмотрел… — Юрка что есть сил сглотнул взбунтовавшийся молочный сгусток; немного подождал и лишь затем продолжил: — Я на её руки посмотрел… а не надо было. Они такие… Такие…

— Какие?

Юрка притих, закатил глаза, будто к чему-то прислушиваясь.

Гул под потолком снова резко возрос. Светка не удержалась и задрала голову. Яркий свет от вспыхивающих ламп озлобленно полосонул по сетчатке, оставив после себя медленно гаснущие кляксы. Девочка болезненно поморщилась, снова уставилась на брата.

У того не было туловища; Светка отчётливо видела запрокинутую голову с блестящими белками глаз, а вот ниже шеи дрожало коричневатое гало, которое становилось всё темнее и больше, раздуваясь на вроде фурункула. Внезапно аномалия принялась пульсировать, словно внутри Юрки забилось дополнительное сердце.

«Господи! — пронеслось в голове девочки. — А что если внутри него и впрямь что-то сидит! С самого рождения. Вполне возможно, это часть Марины. Только, вот, непонятно какая: светлая или тёмная?»

Светка зажмурилась, а когда заново открыла глаза, световой ожог окончательно «зарубцевался». Напротив, за столом, ёрзал мелкий Юрка. Он был снова обычным мальчиком с одним единственным сердцем.

Юрка жалобно посмотрел на сестру.

— Только обещай, что смеяться не будешь и обзываться.

— Не буду, — пообещала Светка, силясь унять разошедшееся сердце.

— У неё руки, как у Бабки Ёжки. Все косточки наружу торчат, — Юрка содрогнулся, вспоминая увиденное.

— Как это? — не поняла Светка, изучая свои руки.

— А вот так! Я и сам думал, что так не бывает. А оказывается, бывает! — Последние слова Юрка тонюсенько пропищал, отчего Умка снова недовольно заворчал в полудрёме.

Светка покосилась на пса, но тот продолжал мерно посапывать, больше никак не реагируя на их беседу.

— Может она болеет просто, — предположила Светка, отодвигая прочь свечку; под ногтями застрял воск, и она принялась терпеливо его вычищать.

— Всё равно страшно, — Юрка шмыгнул носом. — Вдруг у меня тоже такие пальцы будут? Потом, когда вырасту. Вдруг я тоже ЭТИМ заболею!

— Не говори глупостей! Хотя, если таким свинтусом останешься, какой сейчас, — непременно что-нибудь отвалится.

— Я не свинтус!

— Конечно, — Светка решила, что хватит на сегодня столь задушевных разговоров — не очень-то хотелось дожидаться взрослых с дурными мыслями в голове.

ДОЖИДАТЬСЯ!!! Она и подумать не могла, что будет когда-нибудь дожидаться ИХ возвращения с подобным нетерпением!

— Тебе вещи твои показать?

Юрка снова надулся и покачал головой.

— Вот и славно, — кивнула в ответ Светка. — А на руки своей воспитательницы больше не смотри. Понял?

— Ага. Страшно просто было…

— Ты мальчик. А мальчики ничего не боятся.

— Так уж и ничего? — не поверил Юрка и даже привстал.

— Ну, встречаются, правда, трусы, — растянуто проговорила Светка. — Но об них отдельный разговор. Ты ведь не трусишка зайка серенький?

Юрка снова заёрзал: на этот раз как-то возбуждённо, словно испытывая некие возвышенные чувства.

— Я — нет.

— Ну вот и хорошо. Тогда тебе не пристало блевать, всякий раз, как видишь старушечьи руки.

Юрка кивнул.

— Хорошо. Я в следующий раз представлю, что они просто нарисованные. Ну, невсамделишные! И тогда не страшно будет!

— Вот и молодец!

Светка хотела встать, но вдруг поняла, что не может этого сделать. Почему-то именно сейчас она впервые ощутила поблизости что-то родственное, с чем было просто приятно находиться рядом.

«Что происходит? — думала девочка, наслаждаясь приятным моментом единения. — Дело во мне, или это всё ОН? ТОТ, кто затаился внутри Юрки. Ведь это ЕГО сети. И, похоже, я в них всё же запуталась».

— А ты тоже смелая, — робко произнёс малыш, восторженно поглядывая на сестру.

— Я? — удивилась Светка. — Ну уж нет, скажешь тоже… Я всего на свете боюсь.

— А вот и неправда, — возразил Юрка, по-взрослому качая головой, чем приводя сестру в ещё большее замешательство. — Ты, вон, не побоялась сегодня в квартиру входить, к этому… — И малыш опасливо кивнул на пса.

Светка безуспешно боролась со смятением. Девочка не совсем понимала, что именно происходит: то ли она действительно совсем не знает собственного брата, то ли тем и вправду управляет кто-то посторонний, то ли она сама медленно, но верно сходит с ума. Мозаика в голове постоянно перестраивалась, отчего то и дело менялось и мировосприятие, порождая то панический страх, то благоговейную любовь, то полнейшее безразличие.

— Скажешь тоже… — прошептала Светка, посматривая на дремлющего Умку. — Я и не задумывалась, что может что-то произойти.

— Но ведь ты сама все эти страшилки рассказывала!

— Ну и что, — вздохнула Светка. — Я просто тебя попугать хотела. Прости.

Юрка пожал плечами.

— Классно у тебя получилось! — улыбнулся он спустя пару секунд, только сейчас понимая, как здорово работает палочка в его голове, — маленькая Лена сделала то, что должна была сделать: своей заумной речью она научила его мыслить по-взрослому — это и было истинное волшебство, заключённое вовсе и ни в каком предмете, а в слове. — Я испугался так!

Светка улыбнулась, протянула брату полусогнутый мизинец.

— Будем мириться?

— Ага! — кивнул довольный Юрка. — Только я не знаю, как…

— Давай свой мелкий отросток.

Малыш неуклюже оттопырил мизинец, потянул кулачёк к руке сестры.

Светка подцепила своим мизинцем мизинец брата и прошептала, стараясь унять дрожь в голосе:

— Мирись-мирись — больше не дерись.

Юрка заворожённо наблюдал за непонятным ритуалом.

— А к Умке я подошла вовсе не от того, что такая смелая, — Светка горестно улыбнулась и нехотя отцепилась от вновь обретённого брата.

— А отчего? — не вытерпел Юрка.

— Просто я запуталась, — задумчиво сказала девочка. — Так же, как и все остальные.

— Мама и папа?

— Нет, я вообще о людях. Естественно, что Мрина с Глебом — в их числе. Просто мы мало воспринимаем действительную опасность. Вернее воспринимаем, но как-то не так. Боимся не того, чего следовало бы опасаться в первую очередь. Не скрипы нужно ночью слушать, не «тараканов» в голове гонять, а по «зебре» дорогу переходить, например, любить друг друга, не отнимать чужую жизнь, бороться за справедливость. А вот когда ничего этого нет — тогда и нужно бояться по-настоящему. Потому что за несоблюдением всех этих неписаных правил, и таится ОНА… Действительность, — Светка улыбнулась брату. — Ты, наверное, ничего не понял из того, что я только что сказала. Только запутала тебя.

— Я понимаю! — как мог убедительно кивнул Юрка.

— Да ну?.. Я сама-то себя последнее время не понимаю. Трясусь постоянно невесть от чего… а бояться, как уже сама говорила, надо чего-то реального.

— Ага, нужно бояться не вымышленных чудищ, а всамделишных.

Светка открыла рот и чуть было не взвизгнула, услышав пронзительный звонок в дверь.

10.

— Майор!

Григорий Викторович остановился, застигнутый врасплох внутри крохотного мирка между прошлым и настоящим, под ворохом воспоминаний. Фраза отдалась звучным эхом от незримой грани, после чего медленно осела в недрах подсознания, став очередной историей.

Ветер затих, капли мороси поредели, туман просто повис над мостовой, словно дрейфующая по волнам медуза. Такое ощущение, что доступное зрительному восприятию пространство отсекли от остального мира прозрачной полусферой. В данной точке фазового пространства должно было что-то произойти.

Может, разговор, а может и не только…

С присвистом хлопнула, закрываясь, дверца чёрного «Рейндж-Ровера»; Григорий Викторович как бы невзначай глянул на номер — профессиональная привычка — и понял, что настало время «Ч», карты легли на стол.

«Три девятки, МММ. Интересно».

— Майор, — скользнули идеальные стежки бархатного голоса, каким в голливудских фильмах обычно говорят миллионеры в преклонном возрасте.

Широкая тень качнулась и решительной генеральской поступью вышла в свет фар.

Григорий Викторович всегда угадывал генерала в толпе штатских именно по походке — как-то они так ходили по-особенному, будто подчиняясь некоему негласно писаному уставу, который не дозволялось нарушать даже находясь «по гражданке».

— Майор, на пару слов, — пухленькая фигурка замерла в метре, на следака взглянули слезящиеся от мороси глазки.

«Штабной, — подумал Григорий Викторович. — Явно штабной. Видать и впрямь, под кого не того копаю».

— Простите, а с кем имею честь? — спросил следователь, пытаясь как можно тщательнее рассмотреть таинственного собеседника.

Толстячок ухмыльнулся, поджал пухленькие губки, смахнул влагу с залысин.

— Боюсь, мы не знакомы, — он показано смутился и заулыбался ещё шире, как бы силясь разрядить обстановку. — Просто вы так на меня смотрите… Извините, но тут одно из двух: либо вспомнить меня пытаетесь, либо, так сказать, запомнить.

«Ничего себе! — Григорий Викторович с трудом удержался, чтобы не потереть недельную щетину на подбородке. — А не так - то проста штабная рыбка! Наверняка тот ещё удавчик. Как бы ни заглотил, чего доброго…»

— Расслабьтесь, майор, мне нужно просто с вами поговорить, — улыбка пропала, но голос остался прежним: бархатистым, немного с издёвочкой — так обращаются к человеку, роль которого в повседневной жизни незначительна и, по большей части, несёт неприятности. — Может, пройдём в машину? Сыровато как-то сегодня… не то, что вчера.

Толстячок прокатился с носка на пятку — сама манерность.

— Всё же хотелось бы сначала узнать, с кем имею честь беседовать? — Григорию Викторовичу совсем не нравилось происходящее, но возможность распутать неподатливый клубок прямо сейчас буквально уволакивала вслед за генералом.

«Вот и мне на шею накинули петлю. Сейчас затянется очередной узелок, и я стану частью клубка. Хотя кого обманывать — давно уже стал!»

Толстячок потупил взор, нехотя протянул ручку с коротенькими пальчиками.

— Моя фамилия… Чистоплюев. Возглавляю региональный штаб ФСБ. Точнее отделение в вашем городе.

— В нашем городе? — Григорий Викторович специально взял паузу, так как странная интонация уже явного генерала слегка потревожила его. Особенно эта заминка перед фамилией. Собеседник то ли так гордился ею, что даже вставлял неуместную паузу перед заглавной буквой, то ли попросту выдумал всё на ходу, а оттого заминка вышла спонтанной. Штабной был явно не дурак, и что именно он затевает, вряд ли получится так легко выведать. Если, конечно, он сам не пожелает этого.

— Да, и в вашем тоже, — сухо продолжил Чистоплюев. — Я работаю по всему Центральному Федеральному округу, так что приходится много разъезжать. Тут у вас кое-что произошло. Как раз на счёт этого я и собирался с вами поговорить… э… — Протянутая ручка дрогнула, но не неуверенно, а скорее даже назидательно.

«Да, с этим так просто не сладишь. По любому вывернется», — подумал следователь и пожал протянутую ладонь, которая оказалась неправдоподобно сухой и тёплой.

— Староверов Григорий Викторович, начальник следователь отдела…

— Я в курсе, — перебил Чистоплюев. — Ну, так пройдёмте, нечего тут стыть, — он выдернул ладошку из мозолистых пальцев следака и засеменил к машине.

Григорий Викторович крякнул, поспешая следом.

— А неплохо нынче в ФСБ живут, а? — он осторожно коснулся крыла джипа, словно опасаясь осквернить дорогущий автомобиль отпечатками пальцев простого смертного.

— Да тут и у вас, некоторые, не отстают, — парировал Чистоплюев и как-то неестественно протиснулся в салон джипа: словно сытый кузнечик — в утробу богомола.

Григорий Викторович откашлялся, аккуратно потянул за ручку: та еле слышно щёлкнула. Дверца послушно отворилась, а из салона дыхнуло лавандой и дорогой кожей.

— Впечатляет… — кивнул Григорий Викторович, устраиваясь на шикарном кресле рядом с местом водителя, — он даже старательно постучал подошвами ботинок друг о друга с той стороны, чтобы не натащить внутрь уличной грязи.

— Ну, будет вам… — отмахнулся Чистоплюев, настраивая климат-контроль. — Право, это уже лишнее.

— Я, признаться, не бывал ещё в столь шикарных апартаментах.

— Апартаментах? — Чистоплюев смешно выгнул шею, точно удивлённый какаду. — Странно, вы так говорите, будто я тут живу, — он наконец прекратил накручивать рукоятку кондиционера и мерно положил пальчики на руль. — Хотя я и впрямь, последнее время, осел в ней основательно. Впору даже укореняться, как бы глупо это не прозвучало.

Григорий Викторович деликатно улыбнулся, показывая всем своим видом, что понял и с достоинством оценил плоский генеральский юмор.

— Ну, в такой и я, думается, укоренился бы, — добавил он, осторожно касаясь пластикового уплотнителя на боковом стекле. — И сколько нынче НЕЧТО ПОДОБНОЕ стоит?

Чистоплюев озорно улыбнулся, постучал большими пальчиками по рулю.

— Дорого, майор. Очень дорого.

— Хм… Даже так. Что ж… Вы постоянно называете меня по званию, значит, как понимаю, дело, скорее всего, касаемо службы?

— Вы всё верно понимаете, — кивнул Чистоплюев, выключая фары. — В принципе, не хотелось подобную конспирацию затевать. Тем более подкарауливать вот так. Но вы должны понимать: дело деликатное и не терпит огласки. Да и ко всему нежелательно, чтобы нас кто-нибудь видел вместе.

— Боитесь, что вас кто-нибудь всё же узнает?

Чистоплюев почесал аккуратный «ёжик» на голове и деловито хмыкнул.

— Ну, это вряд ли. Хотя даже если и узнают — мне, собственно, всё равно. С другой стороны, я бы не рекомендовал вам распространяться по поводу нашей сегодняшней беседы, — Чистоплюев вздохнул и добавил уже чисто генеральским тоном: — И по базе данных тоже не советую меня пробивать — могут неприятности возникнуть. Вы не подумайте только: я не пытаюсь вас запугать или что-то ещё…

— Что-то ещё?

Чистоплюев снова загадочно улыбнулся.

— Именно. Денег предлагать тоже не стану.

Григорий Викторович улыбнулся в ответ.

— Значит, на патриотизм давить станете?

— А вы очень проницательны, — Чистоплюев помрачнел, принялся буравить следака своими мышиными глазёнками, — раз о патриотизме так заговорили. Много чего «нарыли» уже?

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, — Григорий Викторович изобразил на лице полнейшее недоумение, а сам превратился в сенсор человеческих чувств.

— Бросьте паясничать! Вы сами не понимаете куда, а главное, под кого роете! На кону, можно сказать, судьба всей страны, а вы тут шуточками кроетесь, да изображаете из себя невесть кого! В комиссара Катани поиграть вздумалось?

Григорий Викторович глянул на генерала с ещё большим недоумением.

— Сколько вам осталось до пенсии? — Чистоплюев снова уставился в лобовое стекло, часто стуча пальчиками по рулю.

— А что, хотите к себе в штаб пригласить, на вакантную должность?

Генерал напрягся, но виду не подал — принялся колупать коротко подстриженными ноготками отделку руля.

— Это единственное, что я могу вам предложить в сложившейся ситуации.

— Вон как, значит, всё на самом деле обстоит…

— Послушай, майор, хватит в игры играть! — Чистоплюев упёрся лбом в руль, принялся выразительно сопеть, всем своим видом показывая, как непросто ему было снизойти до столь откровенного разговора. — Я всё понимаю по одному твоему внешнему виду.

— И что вы по нему скажете обо мне?

— Это излишне. Я изучал ваше досье. Прекрасный послужной список, множество наград, даже ранения были, — генерал немного помолчал, потом заговорил более уважительно: — Вы ведь и в горячих точках бывали. Не то, что я.

Наступила напряжённая пауза, во время которой Чистоплюев в упор рассматривал Григория Викторовича, будто перед ним сидел сам Павка Корчагин, а следак жевал губы, вспоминая былое.

— Я понимаю, насколько вам противно сидеть и слушать, как непонятно кто советует, что вам нужно делать. Я понимаю, что вы просто так не спустите это дело даже уломай я вас сейчас сделать по-моему. Я всё это прекрасно понимаю, как и многое другое, но поверьте мне: сейчас явно не та ситуация, в которой целесообразно заниматься той отсебятиной, которая из вас так и прёт. Вы и представить себе не можете, куда вас приведёт ниточка. Вы, кстати, читали в детстве сказки?

— Да, я тоже всё прекрасно понимаю, — кивнул Григорий Викторович. — И да, я читал сказки. Но если там, у вас, куда, как я понял, и тянется эта самая злополучная нить, сидят такие вот, под которых нельзя «копать», — кто тогда вы сами и как, вообще, называется то место, в которое вы меня так любезно приглашаете?

— Оно называется: региональный штаб ФСБ, — сухо процедил Чистоплюев, сжимая кулачки.

— Хе… — усмехнулся Григорий Викторович. — А вы ещё вроде как мной восхищаться вздумали — или это так, проформы ради?

Чистоплюев побагровел, но из-за тусклого света, видны были лишь вздувшиеся на его висках артерии.

— А ведь моя жизнь оказалась прожитой зря. Не тех, получается, сажал. Так?

— Майор!

— Что, генерал?

— Я не хотел этого говорить, но вы не оставляете мне выбора: соблюдайте субординацию — я при исполнении, да и вы, кстати, тоже!

Григорий Викторович спешно полез за сигаретами, но вовремя опомнился и только крепко сжал пачку «Перекура» в трясущихся от негодования пальцах. Подумать только, а он ещё этого прохвоста удавчиком величать соизволил! Да это ведь так просто: фентипулька, пальцем выделанная. Сыч, вывалившийся из гнезда и попавший на воспитание к орланам. Да уж, и впрямь кино и немцы — в окопах всё!

— Что это вы курите такое?

Григорий Викторович злобно выдохнул, показал Чистоплюеву смятую пачку.

— «Перекур»? Никогда раньше не слышал о такой табачной марке.

— Да вы много чего, скорее всего, не слышали… да и не видели в придачу. Когда у подъезда стоит такая вот машина, а сама квартира расположена на двадцатом этаже за решётками, воротами и камерами элитных районов — тут много чего из быта обычного люда в новинку покажется.

Чистоплюев усмехнулся.

— Мне кажется, вы просто слишком близко всё к сердцу воспринимаете. Хотя, признаться, я и не ожидал чего-то другого.

— Вон как. Оказывается, вы и впрямь всецело осведомлены обо мне.

— Вы даже представить себе не можете, насколько мы осведомлены относительно жизни таких сотрудников как вы, — в данный момент Чистоплюев, как никогда походил именно на голодного удава. — Сейчас я вам всё расскажу, так что дальнейшее ваше расследование утратит всяческий смысл. Я думаю, вы и сами в этом со мной согласитесь.

— Как знать, — кивнул Григорий Викторович, снова превращаясь в слух.

— Только, как я уже сказал, потрудитесь держать себя в руках. Договорились? А я, пожалуй, попробую ВАШИХ сигарет, — Чистоплюев вытащил измятую сигаретку и, повертев её в пальчиках, нажал кнопку прикуривателя. — Вы тоже курите, если желаете. Не стесняйтесь.

— Благодарю, — снова кивнул следователь, наблюдая, как опускается тонированное стекло.

— Дело даже не в самом ФСБ, на которое, как я уже понял, у вас давненько зуб имеется. Мы тоже были не очень рады, когда нас попросили закрыть ТО дело и заняться совершенно другим, — щёлкнул прикуриватель и Чистоплюев по-хозяйски предложил Григорию Викторовичу «огня». Затем прикурил сам, закашлялся, но всё же прочистил горло и продолжил рассказ: — Эти собачьи бои лишь на первый взгляд стоят особняком. Сразу и не поймешь, отчего плясать нужно. В общем, на Урале с одного засекреченного объекта у военных случилась утечка.

— Утечка? — Григорий Викторович тут же забыл про сигарету и уставился на Чистоплюева, силясь определить по выражению лица генерала, правду тот говорит или врёт.

— Да, на первый взгляд, всё выглядит абсурдным. Я и сам поначалу не поверил — думал, военные что-то ещё скрывают, более глобальное, что ли. А это всё так, «утка» для отвода глаз. Но оказалось, что там и впрямь что-то у них «уплыло». Дрянь какая-то, вроде нейролептика или психостимулятора — толком никто ничего не знает, военная тайна, как-никак. Её на животных испытывали, но создавали явно для людей, — Чистоплюев глянул на застывшего собеседника и жутко улыбнулся. — Для солдат, естественно.

— Ну…

— Баранки гну! Кто-то из причастных к исследованиям, решил подзаработать на этой отраве и принялся её на «гражданку» толкать, хотя опыты ещё продолжались. Бабла немерено, конечно, срубили. Слава богу, ни один наркоман не догадался это на себе испытать. Что бы тогда наше правительство с толпой зомби делало, куда бы ныкало, где закрывало… Как бы вот с такими упёртыми, как ты, майор, договаривалось, понятия не имею. Хорошо, вовремя мы их накрыли. Этих, которые уже тут работали. Военные, там, сейчас своих шерстят, так что огласка — она никому не нужна, особенно после всего случившегося. Тем более, выборы весной. Понимаешь?

— А если всё специально было подстроено?

Чистоплюев засопел, будто лезущий в гору паровоз.

— Майор. Я вас от одной крайности отвести пытаюсь, а вы в другую тут же бросаетесь. Данные исследования находились под патронажем Кремля. Хоть это понимаете? Вы под кого рыть собираетесь? Под меня? Под моих начальников? Под моих замов?.. Или прямо на Красную Площадь ход прорубите?

— Но ведь логично всё, — не спеша рассуждал Григорий Викторович. — Создать искусственную утечку, а затем просто сидеть и выжидать пока, как вы сами сказали, кто-нибудь это на себе не попробует. Потом всё тихо-мирно спустить на тормозах. Убрать нескольких начальников, которые неугодны уже оттого, что много чего знают, отправить в дисбат часовых, которые якобы всё это охраняли, а гражданских курьеров, работающих тут, и вовсе тю-тю… Тормоза долой и под поезд.

Чистоплюев осип — не то от сигарет, не то от мыслей следователя, произнесённых вслух, не то просто по совокупности происходящего.

— Что вы такое несёте?..

— Я про того парня, что на иномарке под товарняк заехал.

— Знаете что… Я не для того вам всё это рассказываю, чтобы выглядеть клоуном! Если бы всё было в действительности так, как вам в то хочется верить — мы бы с вами беседовали совершенно в другом месте! — У Чистоплюева появилась нездоровая одышка. — Или вы думаете, у нас тут израильский Моссад работает?!

— Судя по тому, где президент начинал — может и работает, — усмехнулся Григорий Викторович.

— Вам всё ещё смешно?

— Вовсе нет. Что это за вещество? Как оно действует на организм?

Чистоплюев надулся, точно обозлённый паук, у которого выторговывают засушенные мушиные потроха.

— У военных обычно всё просто и сводится к одному… — Чистоплюев выждал законную паузу, давая Григорию Викторовичу возможность самому выковать последнее звено выстроенной им цепочки.

— Ясно, — кивнул следователь. — И как результаты?

Чистоплюев вздрогнул.

— Я надеюсь, вы понимаете, что всё это секретно? — Он заёрзал, явно уже жалея о столь откровенном разговоре.

— О нашей беседе никто не узнает. Слово работника МВД.

— И вы гарантированно прекратите попытки возобновить дело того бедолаги, — Чистоплюев живо подался вперёд, буквально клещом цепляясь за последний шанс отыскать компромисс.

— Да, — выдохнул Григорий Викторович, ощупывая карманы плаща в поисках очередной сигареты. — Но смерть этого, как вы сами выразились, бедолаги, всё равно останется на вашей совести.

— Послушайте, майор… Тот парень был наркокурьером! Даже хуже.

— Вы думаете, он знал, что перевозит?

— А это настолько важно?

— Не мне судить о морали, — вздохнул Григорий Викторович, попыхивая сигаретой. — Но даже в Библии прописаны различные кары за одинаковые на первый взгляд грехи. Например, за осознанную ложь первому встречному на улице, который не поверит тебе, даже скажи ты ему правду в лицо, и знакомому человеку, что и помыслить не может о недоверии.

— К чему эта фабула? — не понял Чистоплюев.

Григорий Викторович неопределённо развёл руками.

— На парне просто висел карточный долг. А вы вот так его… Совсем не задумываясь о том, что у него мог кто-то остаться.

— Это не мы его, — Чистоплюев напрягся. — Это он сам себя. А подобную лекцию вам лучше не мне читать, а его родителям, и родителям тех, других, которым ещё можно помочь.

— Помочь?..

— Да, помочь. Где ваша долбаная «комната милиции»?! Где воспитательная работа со школьниками?! Вы, вообще, знаете, чем они там занимаются?.. Да они уже с детского сада друг над другом издеваются, как хотят, а что самое страшное — до этого никому нет дела! Если смотреть со стороны, то всё это пострашнее армейской «дедовщины» будет! Так что, повторюсь, это вам, в первую очередь, смотреть за ними надо, для того, чтобы НАМ потом не пришлось за ВАМИ прибирать.

— Так что с животными? — глухо произнёс Григорий Викторович, прерывая, казалось бы, бессмысленную тираду генерала.

«А уж не такая она и бессмысленная. Особенно если сложить все ЗА и ПРОТИВ».

— Вещество стимулирует участки головного мозга, отвечающие за агрессию, — монотонно пробубнил Чистоплюев, наподобие лектора, уставшего повторять одно и то же из года в год. — Точнее оно не стимулирует даже, а что-то там перестраивает… в голове.

— Что?

— Процесс не обратим. Это не наркотик. Это «Ящик Пандоры». На выходе совершенно иной организм. Это уже не земное существо, а нечто… неизведанное.

— Только не говорите, что тут ещё и инопланетяне замешаны.

— Инопланетяне? А что, занимательно… Я думаю, если бы они и впрямь существовали, то давным-давно перестреляли бы нас всех, как самых злобных и никчёмных созданий во Вселенной. — Чистоплюев перевёл дух, загадочно улыбнулся. — Знаете, в Астраханских степях водятся такие пауки — не помню, как они называются по-научному. Мы называли их просто: «фалангами». Потому что они очень похожи на человеческую кисть.

Григорий Викторович поёжился и даже отпрянул назад, когда Чистоплюев демонстративно протянул к лицу собеседника свою пухленькую, а от того действительно так похожую на злобного паука-убийцу ладошку.

— С ними невозможно договориться, их нельзя приручить. Они созданы лишь для убийства, — по крайней мере, так мы предполагали в бытность ещё зелёными юнцами. Эта тварь, как правило, поджидает тебя на земле и медленно шевелит конечностями…

— Ужас какой-то рассказываете.

— И не говорите… Самое страшное, что эти твари бросаются лишь тогда, как только ты наклонишься из любопытства, чтобы их получше рассмотреть — вам никого это не напоминает? Прямо в лицо. И жалят. Если не подоспеет санинструктор, то всё — кома, а дальше смерть.

— Так к чему всё это?

Чистоплюев вздохнул.

— Знаете, сколько мы их там положили просто так, потому что считали никчёмными тварями?

— Ах, вон оно что… — кивнул Григорий Викторович, задумчиво играя желваками. — И что же, эта дрянь военных превращает собак в нечто подобное? В механизм убийств?

— Именно, что превращает. Но всё равно нужен продолжительный курс инъекций. Один, два укола — может, и изменят физиологию животного… но чудовище, во всяком случае, не породят.

— Вы в этом уверены?

— Не больше, чем вы.

— И что же вы предпринимаете?

— В настоящее время мы работаем с преступниками и, так сказать, утилизируем невольные объекты их экспериментов.

— Убиваете собак?

— Это уже не собаки, — непреклонно заявил Чистоплюев, посматривая на дорогущий «Ролекс».

— Вы же сказали, что от одного, двух применений — с животным ничего страшного не происходит. Или я что-то не так понял?..

— Вы снова всё верно поняли. Но нам нельзя рисковать.

— Значит, всё возможно… — прошептал Григорий Викторович.

— Что вы сказали?

— Нет-нет, это я так, сам с собой. Но вы ведь понятия не имеете, с чем столкнулись. Не так ли?

Чистоплюев лишь недвусмысленно отмахнулся.

— Знаете, у меня сегодня ещё дел немерено… — Он выжидательно поколупал ногтем руль. — Так что скажете? Мы с вами договорились?

— Договорились? — переспросил Григорий Викторович, мысленно пребывая где-то далеко.

— Вы прекратите нам мешать — помните уговор? Дашь на дашь, как и условились.

Следак вздрогнул, как-то странно посмотрел на собеседника, словно видел того впервые в жизни, сипло закашлялся.

— Да-да, — произнёс он сквозь астматический кашель. — Больше вы обо мне не услышите, обещаю.

— Рад, что наша беседа оказалась плодотворной, — Чистоплюев расплылся в самодовольной улыбке, явно гордясь проделанной работой. — Тем не менее, моё предложение на счёт койко-места в штабе остаётся в силе. Как только решитесь, напишите прошение о переводе и отправьте в главк. Не обещаю, что скоро, но я походатайствую за вас.

Григорий Викторович только кивал, не слушая повеселевшего генерала. Он ясно чувствовал подкрадывающуюся со всех сторон тревогу, однако продолжал упорно отмахиваться от той, словно по-прежнему не до конца верил в ясный ход собственных мыслей. Услышанное поразило до сущих глубин, добавив к уже имеющимся множество новых вопросов. Куда же катится человечество, в попытке расширить горизонты познаний? На волю чему отдаётся? К шёпоту каких «тараканов» прислушивается? Прислушивается ли вообще к чему бы то ни было на этом свете?..

«Наши страхи отданы на откуп внутреннего голоса — пресловутого самосознания, — но в пылу гонки, человек может утратить истину, отвернуться от смысла, закинувшись озвученной правдой. В этот момент в голове щёлкает потайное реле — вживлённый имплант, — и мы перестаём слышать подсознание. Мы начинаем слышать что-то ещё… Что-то, что гонит вперёд с удвоенной силой!»

— Что ж, приятного вечера и до скорого, — донеслось откуда-то со стороны, оборвав ход мыслей.

Григорий Викторович проводил мутным взором стремительно удаляющийся «Рейндж-Ровер».

Он даже не понял, как очутился на свежем воздухе. В голове царила канитель, отчего складывалось впечатление, будто и не было никакого джипа, генерала, да и всего остального тоже. Разговор возник в голове, словно сам по себе, или и вовсе явился следствием общего переутомления организма. Так или иначе, от беседы остался некий двоякий смысл. Точнее от её итога: Григорий Викторович вроде бы и дал обещание больше не вмешиваться в столь крупную игру, однако где-то в глубинах подсознания у него всё же осталось странное чувство невыполненного долга, словно щёлкнувшее под лобной костью реле сработало не до конца, оставив некоторые центры головного мозга нетронутыми.

Или же его просто направляли.

«А что, если всё происходящее и впрямь некий чудовищный эксперимент?»

Григорий Викторович поёжился не то от налетевшего порыва ветра, не то от вновь возникшей в его сознании картинки.

В машине на фото угадывались две тени, причём одна принадлежала явно не человеку. Значит, у того парня была собака. Бойцовая или нет — это уже не столь важно. Важно то, что ЭТИ чистоплюи про неё ничего не знают, а в этом случае ещё можно повоевать.

«И, к черту, какая разница, чем именно всё это является!»

Григорий Викторович подождал, пока в тумане окончательно не растворятся светодиодные маячки джипа, затем закурил и поспешил в сторону парка.

11.

Марина наблюдала за тем, как в боковое окно ударяют редкие капли дождя; эпизодически она прислушивалась к надрывному гулу мотора, пытаясь не утратить связи с действительностью. Дорога была пуста — густой туман отпугнул даже водителей фур, — отчего создавалось впечатление, что они и впрямь очутились за чертой мироздания, где напрочь отсутствует всяческое проявление разумной жизни.

Марина чувствовала, что Глеб отчаянно спешит; муж с трудом сдерживался, чтобы не вдавить педаль в пол до упора. Пару раз их выносило на обочину, но Глеб всё же возвращал машину на скользкое шоссе — при этом он упорно молчал, что только ещё больше нагнетало атмосферу.

Временами «десятка» начинала конвульсивно дёргаться, словно её сердце билось через раз и должно было вот-вот остановиться. Однако машина продолжала мчаться вперёд, навстречу непрекращающемуся дождю и неизвестности.

— Ты так и будешь молчать? — спросила Марина, отчаянно всматриваясь в дождевую пелену.

Глеб лишь вздохнул и поддал газа.

— Я, конечно, всё понимаю… — Марина спонтанно закусила фалангу пальца. — Но не лучше ли мне быть готовой к самому худшему?

Глеб издал какой-то неопределённый звук; «десятка» дёрнулась и зашлась астматическим «кашлем» — рывки продолжались какое-то время, затем прекратились.

— Чёртов бензонасос! — выругался Глеб.

Марина почувствовала на ладонях холодный пот.

— Только не говори, что она сейчас сломается…

Глеб хрустнул шеей.

— Не каркай.

Марина вздрогнула. Она чуть было не сказала в ответ КЫШ, как тогда на кладбище, но вовремя опомнилась и лишь с присвистом выдохнула, прикрыв губы пальцами.

За окном простирался иллюзорный пейзаж: неясные очертания фонарных столбов закручивались в серые вихри и оседали позади несущейся машины флегматичными протуберанцами. Змея ограждения разделительной полосы извивалась из стороны в сторону, бликуя в свете фар отдельными чешуйками. Горбатые остановки с грудами переполненных мусорных пакетов были под стать покинутым норам чудовищ. Последние искусно прятались во всепоглощающем мраке, а может, не только во мраке, но и в головах заблудших путников.

— Возможно, Умка учувствовал в боях, — неожиданно сказал Глеб и что есть мочи ударил кулаком по рулю; двигатель в ответ снова чихнул, а машина заметалась по пустынной трассе, будто незрячая.

— В боях?.. — Марина уставилась на мужа, попросту игнорируя сложившуюся аварийную ситуацию. — В каких ещё боях? Что-то не припомню, чтобы твой брат где-то служил…

Глеб напряжённо сопел.

Марина нервно тёрла влажными ладонями о колени. Хрустела запястьями, тщетно пыталась вымести из головы бредовые мысли. Однако ответ мужа окончательно припечатал Маринин рассудок к основанию бытия.

— В собачьих боях.

Марина почувствовала, как внутри у неё что-то оборвалось. В груди, под ямочкой, проскользнул электрический заряд, оставив после себя ноющее сердце. В пальцах рук и ног закололо, перед глазами заплясала мошкара. Всё сопутствующее отодвинулось на второй план, сделавшись ненужным и малозначительным. Марина была уверена, что влети сейчас «десятка» на полном ходу в бетонное ограждение, она сама только безумно рассмеётся, не веря в столь быстрый конец всего. Это будет слишком просто. СЛИШКОМ ПРОСТО!

«Господи, ведь дома Юрка и Светка — один на один с этим монстром!»

Марина вздрогнула и, что есть сил, вцепилась в ремень безопасности.

«Во что бы то ни было нужно жить! Не ради себя, ради детей. Ради их безопасности. Если ещё не поздно…»

Марина не обратила внимания на подобные мысли, хотя в нормальной обстановке, они, вне сомнений, шокировали бы её, заставив задуматься о многом… И, в первую очередь, о своём собственном поведении.

— Сергей проигрался по крупному, — прохрипел Глеб. — В карты. Вернее не проигрался, а доигрался.

— В смысле? — Марина силилась усмирить разошедшееся сердце, голос дрожал.

— В прямом. Его подставили столичные барыги, — Глеб злобно покачал головой. — Им, видите ли, не понравилось, что брат всё время выигрывает. Вот они и предложили крышевать общий бизнес, а выигрыш на общак пускать, — думали, что на лоха какого напали. А Сергей вспылил — ты же его знаешь: не свойственно ему под кого-нибудь прогибаться. Так уж он устроен.

— А что, лучше постоянно прогибаться? — сама не зная зачем, спросила Марина и тут же поспешила отвернуться.

— В определённых ситуациях — это не так уж и зазорно. Во всяком случае, появится время, чтобы ещё раз всё досконально обдумать. А брыкаться и биться лбом об стену — это не выход. Уж поверь мне — только выдохнешься раньше времени.

Марина промолчала.

— Вот кореша и подставили Сергея в назидание. Заодно деньжат решили срубить. Потому-то брат и бросался из крайности в крайность — пытался выкрутиться любой ценой. Славин сегодня сказал, что на собаках можно реально заработать, а Сергею как раз это-то и нужно было, кровь из носу.

Марина с трудом проглотила подкатавший к горлу комок, глянула на мужа.

— То есть, ты хочешь сказать, что вчера вечером просто так привёл в дом чудовище, которое где-то там, за деньги, дралось на смерть с другими такими же чудовищами?.. — Внезапно Марина поняла, что в жизни ещё не была так близка к тому, чтобы не вцепиться мужу в глотку. Она хотела, как в песне: «Рвать сталь, рвать сталь, рвать сталь, чтобы!..» До тех пор, пока от собственных ногтей ничего не останется! А потом передохнуть… и снова: «Рвать сталь, рвать сталь, рвать сталь!..»

— Ты, вообще, понимаешь, что такое сотворил? — прошептала Марина враз севшим голосом, словно проглотила всю эту надуманную сталь. — Ты хоть представляешь, что там сейчас, в эту самую минуту, может происходить?

— Марина… Хватит нести чушь!

— Чушь?! А куда ты тогда так летишь?! — выкрикнула Марина, и впрямь чувствуя всем своим нутром сковавший грудь металл. — Да она по телефону ни разу не ответила! Ты это понимаешь?!

Глеб как-то безумно улыбнулся и принялся шарить по карманам.

— Сейчас я позвоню при тебе… — скороговоркой говорил он, а Марина в этот самый момент слышала совершенно иное:

«Я не позвоню, потому что на мне надета одна рубашка, а сотовый осталась в куртке, которую я накинул тебе на плечи ещё в Троице… и которую ты наверняка оставила там же, как оставила собственную сумочку на работе…»

Глеб оторвался от дороги и уставился на жену так, словно та только что материализовалась на сидении из пустоты.

Впервые в жизни Марина увидела в глазах мужа истинный страх: зрачки сузились до размеров булавочной головки, губы растянулись в некоем подобии оскала, а волосы на голове…

«Да нет же, просто показалось! Наверняка всё дело в дожде и ветре».

«Десятка» снова задрыгалась, принялась сновать по проезжей части, словно контуженая лошадь под мёртвым всадником на поле боя.

Глеб всё же справился с управлением, однако на сей раз, пациент был скорее мертв, чем жив.

Марина, путаясь в опрометчивых мыслях, наблюдала за тем, как муж снова и снова безрезультатно давит на педаль газа, а попутно силится отыскать подходящее место для остановки. Двигатель продолжал издавать надрывные вздохи, похожие на предсмертную агонию туберкулёзника. Всё было кончено и перед фактом очевидности осталось лишь пасть на колени, надеясь на снисходительность звёзд. Но последних на небе сегодня не было… как не осталось шансов успеть добраться до города в срок. Реальность дала трещину, ускользнув во мрак грёз, а на её месте снова раскачивался равнодушный протуберанец, нехотя принимая очертания дорожного указателя. Безнадёжная «десятка» доживала свои последние часы внутри закупоренной магистрали неизвестности, бежать из которой сегодня было попросту невозможно.

— И что теперь? — прошептала Марина на пороге слышимости, чувствуя, как всем её нутром завладевает отчаяние.

— Фильтр забился, — Глеб смотрел на приборную панель, хищно ощетинившуюся красными маячками. — Это я виноват. Чёртово корыто, чтоб тебя!

— Может, хватит сокрушаться! — вскипела Марина, в сердцах отшвыривая ремень безопасности. — Или это и есть твоя, так сказать, передышка?!

Глеб вздрогнул, посмотрел на трясущуюся жену.

— И совсем не смешно. Думаешь, я так рад, что мы тут застряли?!

— Да мне плевать на тебя и на то, что ты думаешь! Меня больше интересует, ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ПРЕДПРИНЯТЬ, ЧТОБЫ ВЫТАЩИТЬ НАС ОТСЮДА?!

В салоне сделалось нестерпимо душно. Складывалось впечатление, что содержавшийся в воздухе кислород вступил в реакцию окисления с их жаркой перепалкой, в результате чего царившая внутри машины атмосфера попросту выгорела, вместе с чувствами, эмоциями и здравым рассудком!

Марина попыталась открыть дверцу, но та не поддалась. Тогда женщина принялась буквально выдавливать пластик трясущимися пальцами, оставляя на поверхности стекла мутные разводы.

— Марина, успокойся! — крикнул Глеб. — Сейчас бензин в баке отстоится, и машина, возможно, заведётся!

— Возможно?..

— Да, возможно, — терпеливо повторил Глеб, продолжая смотреть прямо перед собой. — Просто забился фильтр, и бензонасос не может прокачивать бензин из бака в двигатель…

— Так сделай, чтобы мог! Ты ведь мужчина!

— Да, я мужчина. И нет, я не могу ничего сделать. Мы можем только ждать.

Марина отвернулась от неподатливой дверцы, с мольбой посмотрела на мужа.

— Я тебя прошу, слышишь?.. Как самого дорогого человека прошу!..

Глеб глянул в ответ и увидел, что жена плачет.

— Марина… Ну, пожалуйста… Я тебя умоляю, возьми себя в руки.

— Поменяй этот чёртов фильтр! Выкинь его совсем! Сделай хоть что-нибудь! — Марина уже просто ревела навзрыд, как тогда, в детстве.

— Да я бы с радостью выкинул, — прошептал Глеб, — но до него не добраться, если только не перевернуть машину…

Марина поняла, что слов у неё больше нет, как нет и надежды на избавление от этого рвущегося наружу кошмара. Мерзкое слово «ожидание» завладело её стремительно затухающим сознанием, связало по рукам и ногам, принялось безжалостно топить в растёкшемся во всех направлениях молоке. Мысли беспорядочно метались в голове, но от их хаотичного движения было мало пользы. Судьба распорядилась иначе: сценарий сыгран, карты биты, сюжетные линии переплетены — осталось дождаться кульминации и страшной развязки.

«Я даже пережила сражение с собственным «я». Только непонятно, добилась ли победы, или в очередной раз проиграла, не сумев понять смысла: что есть тот голос, что командует мной и требует крови? — Марина невольно вздрогнула. — Неужели это и есть моя истинная сущность?.. Кровожадный монстр, рождённый на свет божий лишь только для того, чтобы причинять ближним боль. Калечить судьбы, пугать до изнеможения, просто вгонять в оцепенение! — Женщина глубоко вздохнула. — Нет-нет, так не может быть, ведь я всё осознала и раскаялась. Но тогда чем является это существо? Откуда оно? Чего хочет добиться, в конце-то концов, при помощи моих рук?!»

У Марины снова не было ответов, а потому теория про сыгранный сценарий попросту отпала за неимением данных.

— Значит, будем ждать, — прошептала женщина и, легко отворив дверцу, вылезла из мёртвой машины.

Глеб покорно кивнул, выключил зажигание. Задумался о чём-то своём.

(лишь бы не начались проблемы со щитком на лестничной площадке… лишь бы не было светопреставления, что он изредка устраивает!.. лишь бы Светка и Юрка держались вместе… лишь бы случилось так, как не бывало ещё никогда).

Глеб навалился на руль всем своим весом. В голове что-то щёлкнуло.