Это утро в конце лета на берегу озера было пасмурным и ветреным. Около восьми часов по тропинке, терпеливо повторяющей причудливую линию берега, брел дачник. Очевидно, он вышел с рассветом, потому что ближайший поселок находился часах в трех такой неторопливой ходьбы.

Впереди него, постоянно оглядываясь, так же неспешно гулял доберман. Первое возбуждение от прогулки по лесу давно прошло, и собака, привычная к долгим одиноким блужданиям хозяина, шла метрах в десяти впереди, вопросительно оглядываясь, когда тот останавливался рассеянно поворошить ботинком кустик черники или посмотреть на линию горизонта, где сходились две напряженно серые стихии.

В этом месте на их пути был небольшой полуостров, и тропинка предоставляла выбор: продолжить путь вдоль берега или срезать. Собака, знавшая привычки хозяина, оглянулась и свернула с короткого пути.

Человек остановился, выудил из кармана мятую сигарету, закурил и огляделся. Что-то на удаленном конце полуострова привлекло его внимание. Он всмотрелся пристальнее. Палатка? Похоже, но почему же собака не обращает внимания? Остатки еды и прочие человеческие запахи обычно неудержимо влекут ее. Человек огляделся, прислушался и направился туда.

На первый взгляд туристы или только пришли, или собирались сниматься. Нет, все-таки только пришли и ставили палатку. Она еще не была как следует натянута. А один угол вообще провисал и был придавлен каким-то мешком. К дереву прислонены два ярких рюкзака, а рядом на земле валяется еще какой-то брезентовый мешок…

Собака почуяла что-то необычное. Она подбежала к рюкзакам, обнюхала, затем сунулась к мешку и отпрыгнула, но снова бросилась на него передними лапами. Тот продавился, как пустой. Больше всего он напоминал скомканный тент.

Человек подошел ближе и увидел, что это не брезент. Но не было оно похоже и на то, чем было. Собака обнюхивала лицо, страшно искаженное, но не гримасой, — вся голова была неправильной формы, как воздушный шарик, наполненный водой. Одна нога подвернулась совершенно неестественным образом, другая загибалась в сторону чуть ниже колена.

Дачник сделал шаг назад и оглянулся на палатку. Мешок, придавивший ее угол, тоже был человеком, так же ужасно искаженным, как в кривом зеркале. Как отброшенная игрушечная обезьяна.

Собака заскулила и подбежала к хозяину. Тот медленно приблизился к трупу на палатке. Рука мертвеца была придавлена телом, но кисть высовывалась. Дачник осторожно дотронулся до тыльной стороны и отпрянул. Рука была холодная и мягкая, как бы без костей. Он взял палку и потыкал тело, которое подалось, как хорошо взбитая перина.

Дачник удержал приступ тошноты и посмотрел на лес. Ничего живого поблизости не угадывалось. Он подумал минуту, подозвал собаку и пошел прочь от озера в сторону шоссе. Ходьбы до него было часа два, но там неподалеку располагался пост ГАИ.

*

Утренний автобус из маленького городка в дачный поселок был почти пустой. Две тетки с большими сумками — такие есть в любом пригородном автобусе, — женщина средних лет с двумя детьми и сухой старичок, ежедневно отправляющийся за грибами, то ли за ягодами — были его сегодняшние пассажиры.

Шоссе было пустынным. Многообещающе оно проходило сквозь поселок и тут же упиралось в ворота воинской части. Движение обеспечивали только дачники — владельцы легковушек и шумные армейские бензовозы. Часть относилась к военно-воздушным силам и потребляла фантастическое количество горючего, хотя никто не мог припомнить никакого летательного аппарата в небе над ней.

Да еще офицеры сновали в городок и обратно на джипах. Такой и ехал сейчас навстречу автобусу.

Вдруг из леса наперерез выскочил человек. Одной рукой он отчаянно размахивал, другой держал на поводке рвущуюся крупную черную собаку. Водитель резко затормозил. Человек, кажется, что-то крикнул и споткнулся, выпустив поводок. Собака метнулась в метре перед автобусом и скрылась в лесу по другую сторону дороги. Автобус остановился, пассажиры бросились к окнам.

— Задавил кого, что ли?

— Точно! Лежит, не встает.

— Не, был бы слышен удар, — авторитетно заявил дедок.

Водитель открыл дверцу и выскочил.

— Ну-ка, сидите! — прикрикнула женщина на детей. Но ее саму тоже снедало любопытство.

Армейский газик притормозил рядом. Офицер выпрыгнул из машины и подошел к водителю автобуса. Тот ошарашено стоял на коленях возле лежащего.

— Сбил? — коротко спросил офицер.

Водитель поднял расширенные глаза.

— Ей-богу, нет! Даже не задел. Черт знает что такое. Попробуйте пощупать пульс. Я уже попробовал. — Он затрясся и нервно хихикнул.

Военный сочувственно и слегка брезгливо посмотрел на водителя и нагнулся над пострадавшим. Тот лежал вниз лицом, и что-то в его позе было ненормальное. Как тряпичная кукла, промелькнуло в голове офицера. Он потянулся к запястью и замер на полпути. Рука была закручена на полтора оборота.

— Ничего себе не зацепил! — сказал он и пощупал руку. Мать твою! Она мягкая, как кисель! Там нет ни одной кости! Что тут случилось?

— Вы же видели? — водителя трясло. Он схватил офицера за рукав. — Вы видели? Товарищ капитан! Он лежит не на дороге. Он упал сам. Господи, посмотрите на его ногу!

Сперва могло показаться, что одну ногу пострадавший, падая, подогнул под себя, но на самом деле она была изогнута, как отстойник под раковиной.

Капитан отцепил от себя водителя и потрогал место странного изгиба.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Ничего подобного не видел. Похоже, все кости у него раздроблены.

— А голова! — водитель автобуса уже пускал пену. — Она плоская и мягкая, как подушка.

Офицер выпрямился и оттащил новоиспеченного сумасшедшего на пару метров от трупа:

— Спокойно. Я все видел. Как он упал, и как собака побежала. Ты не виноват. Успокойся. Но милицию нужно вызвать.

— Да, конечно. Обязательно. — Безумие стало проходить.

Пассажиры автобуса не выдержали и вылезли наружу. Из газика высовывался шофер-ефрейтор. Капитан обратился к народу:

— Все в порядке, граждане. Маленькое дорожное происшествие. Скоро сюда приедет милиция. Но автобус вынужден сойти с маршрута. Тех, кто торопится, я посажу в первую же попутную машину. К месту происшествия подходить запрещается.

Маленькая толпа никуда не торопилась и подходить пока не собиралась. Зрители таращили глаза на тело и негромко делились впечатлениями. Офицер подошел к своей машине.

— Нужно съездить на пост ГАИ. Это минут двадцать. И сразу обратно. Впрочем, уже не нужно, — из-за поворота показался грузовик. — Лучше побудем здесь. Мало ли что.

Он вышел на середину дороги и поднял руку. Грузовик остановился. Жуликоватый шофер оценил обстановку.

— И кто ж его, сердешного? Надеюсь, не ваше благородие?

— Твое дело маленькое. Поедешь мимо поста ГАИ. Остановишься и скажешь, что на сто девяносто третьем километре ЧП. Вернее ДТП. И свободен.

— Э, нет, командир. Мимо поста я не ездок. — Он шмыгнул в кабину. Офицер вспрыгнул на подножку и сжал ему руку.

— Несообщение о происшествии? А что везешь? — Глаза шофера забегали. — Делай, что тебе говорят. Рядом с этим никому ты не нужен.

— Твоя взяла, ваше благородие.

— Ой ли?

— Мамой клянусь.

Грузовик тронулся. Ефрейтор презрительно посмотрел ему вслед и сплюнул.

— Через час доберется. — Он вылез из машины, сел на обочину и закурил.

К капитану подошел старичок из автобуса.

— Товарищ капитан, объясните все-таки, что случилось? Его ведь не сбили?

— Я не следователь. Сейчас приедет милиция и разберется.

— Я бы сказал, что разбираться здесь — дело военных.

Капитан посмотрел старичку в глаза.

— Товарищ капитан! — раздался голос ефрейтора. Поглядите-ка!

Офицер был рад отвязаться от дедка, но тот засеменил следом. Ефрейтор стоял под ближайшими к дороге деревьями. Он принялся объяснять:

— Сижу, покуриваю, вдруг гляжу — какая-то странная черная куча. Присмотрелся, подошел — так это та самая собака. И тоже дохлая. Зацепил, наверно, автобус и ее.

Офицер уже догадывался, какую картину он увидит, но все оказалось еще нереальнее. Собака походила на старые тренировочные штаны, которые использовали как половую тряпку и отшвырнули в угол. Не нужно было прикасаться, чтобы понять, что у нее тоже нет ни одной целой кости. Капитан все же потрогал ее в том месте, где должны были быть ребра. Собака уже остыла, но оставалась мягкой, как студень.

— Пойдем, — сказал он своему подчиненному. — Присматривай, чтобы гражданские сюда не лезли.

— И все-таки, товарищ капитан, что это значит? — подал голос дедок.

— Это значит, — капитан остановился и повернулся к нему. Надо было припугнуть этого назойливого старика. — Это значит, что происходят серьезные вещи. И я, как единственный представитель власти, объявляю здесь чрезвычайное положение, а это уже значит, что всякое невыполнение моих приказов будет караться заключением под стражу. Ефрейтор! Проследи за этим особенно.

— Так точно, товарищ капитан.

Дедок попятился и проковылял к своим. Тем уже наскучило происшествие. Сумчатые тетки втянули городскую по виду женщину в обсуждение каких-то проблем, похоже, мало связанных с сегодняшним трупом. Дети, мальчик и девочка почти одного возраста, перекидывались летающей тарелочкой. Водитель автобуса осматривал свою машину.

— Ничего нет. Ни единого пятнышка, ни вмятинки. Я ничего не протирал. Вон, пыль на месте.

— Я вижу. Присмотри лучше, чтобы к трупу никто не подходил.

*

Недавно заступивший на дежурство лейтенант автоинспекции устроился в комнатенке отдыха вздремнуть, наказав напарнику сержанту будить только если произойдет что-то из ряда вон выходящее. Сержант слегка боролся со сном в «стакане» застекленной будке высоко над дорогой. Движение было скудным и, благодаря предупреждающим знакам, совершенно безупречным.

Потрепанный грузовичок, фыркая, сбросил скорость. Рефлекс, подумалось сержанту. Эта телега и в свободном полете не превысит скорость. Но он, вроде, собрался остановиться. Нет, проехал. И все-таки остановился. Дал задний ход и заглох в десяти метрах от стеклянной будки.

Сержант рассматривал допотопного уродца. Водитель вылез из кабины. И человек, и машина были такими, что еще встречаются в полузаброшенных деревнях. Наверняка мужичок пробавляется чем-то левым. Например, эти бревнышки в кузове… Сержанту было наплевать на все это, но что заставило мужичка искать разговора с ним? Он нехотя спустился из «стакана».

— Начальник, — помялся мужичок, — там авария. Человека сбили. На сто девяносто третьем километре. И еще километров пять по дороге к воинской части.

— Кто сбил?

— Не знаю, мимо проезжал. Автобус стоит, народ высыпал. Газик армейский. Летчик командует. Велел вам сообщить.

— Ранен кто?

— Может, ранен, может насмерть — не видел. Лежит на обочине. Я не разглядывал, начальник. Летчик сказал поторопиться. Но врачей вызывать не просил, так что, думаю, жмурик.

— Подожди здесь.

— Начальник! Тороплюсь очень! И так крюка дал. Ни в жисть бы в ваши края не сунулся. Войди в положение, начальник!

Сержант попытался поймать взгляд бегающих глазок.

— Ладно, гуляй. Но номер я запомнил. Если пошутил, лучше сейчас извинись.

— Какие шутки, начальник. Поторопитесь. Уж больно этот военный нервничает.

Грузовичок с трудом завелся, развернулся и затарахтел обратно. Сержант прошел в заднюю комнатенку и разбудил напарника. Тот вскочил.

— Ну что еще случилось?

— Происшествие, шеф. Похоже, сбили человека.

— Кто сбил? Где?

— На дороге к воинской части. Мужик проезжал мимо, сообщил.

— Где он?

— Отпустил я его. Толку с него никакого. Деревенщина в старой колымаге. Сам ничего не видел. Какой-то летчик погнал его сюда. На всякий случай я номер записал.

— Тьфу, черт! Ладно, придется смотаться. Будешь за старшего. Да, вызови туда врача, мало ли что. В любом случае, хотя бы констатирует смерть.

— Слушаюсь, шеф.

Лейтенант сел в патрульную машину и поехал, не включая мигалки. Шоссе было пустынным.

*

Патрульная машина остановилась в нескольких метрах от трупа. Милиционер козырнул военному и подошел к телу. Водитель автобуса порывался начать свои объяснения, но лейтенант жестом остановил его.

— Сначала осмотрим место происшествия, потом соберу показания.

Пассажиры автобуса снова начали проявлять любопытство.

— Никто ничего не трогал. Я проследил, — заметил летчик. Лейтенант кивнул, склонился над трупом и свистнул. Затем попробовал повернуть его голову, но тут же отдернул руки, будто коснулся огромного паука. Он обвел взглядом всю публику.

— Нет, — произнес он бесцветным голосом, — сначала, все-таки, показания.

Были опрошены все, кроме детей. Все сходилось, и картина получалась предельно простой. Но совершенно невероятной. Человек расшибся в лепешку, но ни на нем, ни на автобусе не было никаких внешних повреждений. То же самое с собакой. Хозяин и собака погибли одновременно и одинаково. Мистика какая-то.

Оба офицера отошли в сторонку.

— Честно говоря, я ничего не понимаю.

— Я тоже, — серьезно ответил летчик.

— С другой стороны, это вообще не мое дело. Автобус его не сбивал, это очевидно. Как и собаку.

— Я это видел собственными глазами.

— У вас в части случайно не проводятся какие-нибудь эксперименты?

Военный покачал головой:

— Исключено. Нас сокращают и расформировывают.

Милиционер пожал плечами:

— Ладно, посмотрим, что скажет медицина. «Скорая» должна бы уже подъехать.

Машина «скорой помощи» появилась минут через двадцать. Врач попросил милиционера и военных отодвинуть толпу подальше и осмотрел труп.

— Ничего не могу сказать, а еще меньше — понять, обратился он к лейтенанту. — Его можно забрать?

— Нет, лучше не надо. Я сейчас вызову специальную бригаду. Вероятно, будет расследование. А что хоть с ним случилось? На что похоже?

— Похоже… похоже, что его выпотрошили, сделали фарш и набили обратно. На ощупь все внутри совершенно однородной консистенции. Это и есть причина смерти, — доктор цинично осклабился. — А что явилось причиной этих изменений, без вскрытия сказать не могу. Думаю, понадобятся серьезные исследования.

Лейтенант поблагодарил врача и пошел к своей машине. Связался с постом.

— Сержант?

— Да, шеф.

— Не называй меня шефом хотя бы в эфире. И слушай внимательно. Вызывай сюда парней из госбезопасности. С хорошей лабораторией. С лучшими учеными страны.

— Что с вами, товарищ лейтенант?

— Ты мне не поверишь.

— Тогда мне никто не поверит подавно.

— Пусть спросят военных. Думаю, те быстренько прискачут. Очень похоже на то, что нагадили здесь именно они. Больше некому. Действуй, сержант.

— Слушаюсь, шеф, — с сомнением ответил тот.

Лейтенант вылез из машины. Мимо проезжала иномарка. Парень сбросил скорость до минимума, огибая препятствия, девушка рядом с ним прильнула к стеклу. Они оживленно переговаривались. Милиционер сделал знак рукой, чтобы парень поторопился. Не хватало тут еще зевак.

Возле автобуса что-то происходило. Дети осаждали водителя, тот сердился, а мать выговаривала детям. Прочие тоже говорили одновременно. Милиционер приблизился.

— Что еще случилось?

Все повернулись к нему. Шофер ответил:

— Забросили свою игрушку на крышу автобуса. Там ей теперь и оставаться.

Дети были готовы заплакать.

— Сними, — попросил лейтенант. — Трудно, что ли?

— А что, просто? Это не сарай. Сниму, а они тут же опять забросят.

— Не забросят. Скоро поедете.

Водитель даже как-то оживился, почти побежал к кабине и ловко вскарабкался на крышу. Остальные набросились на милиционера с вопросами, разобрался ли он, что случилось, и чем кончилось расследование. Ответы были неопределенными. Да еще дети под ногами гнусили.

— Он не отдает тарелку. Скажите ему, чтобы отдал.

— Кто не отдает? Какую тарелку? — Он огляделся и не нашел шофера. — Где он?

— На автобусе, — в один голос ответили дети.

— Эй! — неуверенно крикнул лейтенант, подходя; затем громче: — Эй! Слезай! Что там случилось?

Никто не отвечал.

— Он точно там? — рядом стоял военный.

— Там! Он не слезал. И тарелку не отдает, — подтвердили дети.

— Как бы туда подняться? — милиционер обошел автобус.

— Вот здесь, — показал летчик.

Лейтенант неуклюже вскарабкался на автобус. Шофер лежал на крыше, как куча тряпья, еще более искаженный, чем труп внизу. Тот упал, вытянувшись, а этот как бы осел. Он был такой же желеобразный и быстро остывал. Уж очень быстро. Прошло ведь всего несколько минут, а день не такой уж холодный.

Летающая тарелка торчала из-под кучеподобного мертвеца. Лейтенант вытащил ее и бросил вниз. Ноги стали плохо слушаться, и он пополз на четвереньках к краю. Какая-то закономерность была в этих ужасных событиях, что-то знакомое. Deja vu.

— Подстрахуй, — попросил он капитана.

— Что там? — летчик уже догадывался.

— Спущусь и поговорим.

Милиционер стал слезать задом. Капитан направлял:

— Ниже… еще… левее… — но опора никак не находилась. Тогда он просто подошел ближе и рукой поставил трясущуюся ногу в нужное место. Но нога таки соскользнула с никелированной опоры, и милиционер грохнулся прямо на летчика.

— Ч-черт! — выругался он, холодея. Одна рука была в крови. Нет, не в крови. В каком-то серовато-красном киселе. А сам он сидел на чем-то мягком. На военной форме. На трупе военного. В одно мгновение превратившегося — как там сказал доктор? — в тот самый фарш. А кожа цела. Лопнула, когда он плюхнулся сверху. Хорошо, что все толкутся с другой стороны автобуса. Зрелище жуткое.

Он поднялся на ноги и его чуть не вырвало. Кисельные внутренности брызнули из нескольких разрывов, немного из носа, рта, глаз и ушей. Он прошел несколько метров, держась за автобус.

Стоя так, чтобы остальные его не заметили, лейтенант стал делать отчаянные знаки доктору, болтающему со своим шофером у бело-красного микроавтобуса. Врач направился к нему.

— Что это? — Он посмотрел на милиционера, перепачканного пылью и этим чертовым киселем. — Кровь?

— Наверно. Поставьте ему диагноз, доктор. А тому, что на крыше, пропишите микстуру.

Врач решительно подошел к раздавленному и повернулся.

— Вы на него наступили?

— Упал. С луны. Но ему было уже все равно. Ему, и тому, что на крыше, и этому, первому, на обочине, и собаке в кустах. Все они теперь одинаковые. Кровь с молоком.

Милиционер не то засмеялся, не то закашлялся, и его наконец стошнило. Врач побледнел.

— А кто на крыше?

— Водитель вот этого автобуса. Тот, который чуть не сбил первый труп. А этот, — милиционер показал на останки военного, чуть не сбил его собаку. Точнее, не он, а его шофер. Кстати, надо узнать что с ним. Не наложил ли этот дачник с собачкой на всех них проклятие?

— Больше похоже на эпидемию.

— Во! Вы, доктор, все-таки поставили правильный диагноз. Тот, что на крыше, и тот, что у нас под ногами, потрогали того, что на обочине, и его чертову собаку. Причем почти одновременно. Часа два назад. А тот со своей собакой потрогал за два часа до этого кого-то еще, кто валяется в радиусе десяти километров. Тоже одновременно, и умерли одновременно и скоропостижно. А я… — милиционер запнулся, побелел и посмотрел на часы. — Час? Или полтора? Все равно, можно считать минуты. И вы тоже его трогали, но попозже. И вся эта проклятая публика, наверняка, пощупала исподтишка. Так что все мы здесь превратимся в кисель.

— Успокойтесь, — врач сжал ему запястье.

— А самое интересное, что никто не поверит. Вот вы ведь не верите? Думаете, что у меня поехала крыша. Возможно. А через полчаса, когда я превращусь в мешок с жижей, и эти все, — он кивнул на пассажиров, уже обошедших автобус и с немым ужасом смотревших на раздавленного военного, — они тоже начнут падать один за другим, как переспелая клюква. И вы тоже будете вычислять минуты. Два часа! Два часа с того момента, как вы потрогали первого…

Врач влепил ему такую пощечину, что пилотка свалилась в пыль. Милиционер поднял ее.

— Ну конечно. Я понимаю. Я совершенно спокоен. Можете даже посчитать пульс. Но я должен сообщить на пост о новом происшествии.

Он зашагал мимо зрителей к патрульной машине. Врач отозвал в сторонку ефрейтора, который уже рад был поменять эту поездку с офицером в город на несколько нарядов. Если б мог.

— Присмотри за ним, парень, — врач проводил взглядом милиционера. — Обстановку можешь считать боевой.

Лейтенант переговаривался с сержантом. Тот сказал, что никакие спецслужбы и армия не отреагировали. Только что выехала обычная опергруппа.

— Здесь еще два трупа. И пусть меня поставят в январе регулировать движение, если скоро не появятся новые.

— Там что, партизаны, шеф?

— Хуже. Я считаю, что это какая-то болезнь, а доктор считает, что болезнь у меня — психическая.

— Связаться с санитарами?

— Свяжись со всеми. Но пусть будут осторожны. Если и я через час… захвораю, это будет лучшим доказательством. Но пока у всех вирусов алиби — их никто не видел на месте преступления.

— Хорошо, шеф. А этот доктор… Может, он э-э-э… немного разбирается в психиатрии?

Лейтенант зарычал и оборвал связь.

Нет, однозначно, никто ему не поверит. А может он не прав? Да нет же, пусть не микробы, не вирусы, не бактерии, но какая-то химия, радиация — неважно что, пусть не заразное, но со всеми признаками заразного. Пусть не болезнь — ведь он чувствует себя абсолютно нормально — но со смертельным исходом. Чума. Только в десятки раз более стремительная. А такими темпами она выкосит все население раньше, чем люди поймут, что они вымирают. Или как он. Поймут — и умрут, и вякнуть не успеют. А те, кто не видел, не поверят. А кто увидел, тут же умрет. И все.

Но пока жизнь продолжалась. Показалась колонна бензовозов, двигающаяся в сторону воинской части. В первой машине сидел офицер; заметив газик, он велел притормозить и высунулся из кабины:

— Что тут? — обратился он к милиционеру, и заметил тело на обочине. — Это не наш потрудился?

— Нет, — отрезал тот. — Проезжайте, не мешайте работать.

Офицер хмыкнул и захлопнул дверцу. Колонна тронулась, медленно объезжая стоящие машины. Милиционер сидел в машине и провожал их взглядом.

Чума. Трупы надо сжечь. И больных тоже. Трупы больных. Больные трупы. Точнее, заразные. Какая разница! Все сжечь. И себя тоже. Я ведь тоже труп, больной и заразный.

Он посмотрел на свою руку, ту, что в крови летчика. Не в крови, а в этой поганой жиже. Она засохла, но не кровяной коркой, а как акварельная краска. Только слегка жирная. Или это от того, что рука вспотела? Вон, как дрожит. И тянется к кобуре. И достает пистолет. Вроде, никто не заметил этих манипуляций его руки. Колонна почти прошла, осталось три машины. Пусть будет вот эта.

Раздались три выстрела. Время, казалось, остановилось на мгновение. Но ничего не произошло. Только все смотрят на него, а он стоит возле патрульной машины. Мимо медленно едет бензовоз, а из его раненого бока льются на асфальт три струи. Раздался еще выстрел. Четыре струи. Время пошло дальше. Две фигуры проклятый доктор и ефрейтор — сместились. Теперь нужно действовать наверняка. Вторая рука поможет первой. Прицелиться! По бензобаку — огонь!

И огонь вырвался на свободу.