Агарь часто жаловалась, что страшится того дня, когда ее сыновья женятся и приве-дут жен в наш дом: ей не хотелось с кем-нибудь делить кухню. Все изменил хаджи Ибра-гим, взяв второй женой Рамизу.

Сначала мы были к ней холодны, особенно когда отец выгнал маму к лоткам на рынке. Единственный в доме, кто казался по-настоящему счастливым, был хаджи Ибра-гим, но он не замечал наших переживаний. Мамино унижение угнетало ее и заставило нас относиться к отцу настороженно.

Отношение к Рамизе медленно менялось. Рядом с мамой она была так красива, что нам было даже легче не любить ее. Сначала мы считали ее высокомерной, потому что она была такой спокойной. Мало-помалу мы поняли, что она робкая и не слишком находчи-вая. Время от времени хаджи Ибрагим выражал вслух сомнение, не одурачил ли его ста-рый шейх Валид Аззиз, продав ему Рамизу. Похоже, Рамиза никогда не сидела рядом со своим отцом и не разговаривала с ним. Так что у старого шейха не было никакого способа узнать, умна Рамиза или глупа. У него было столько дочерей, что едва ли он знал их всех по именам, и единственными критериями суждения были их внешний вид, покорность, сохранение девственности и цена им как невестам.

Всю жизнь Рамиза жила кочевником. Когда вокруг шейха так много женщин, гото-вых исполнить его распоряжение, ленивая девушка легко могла ускользнуть от выполне-ния своих обязанностей. И оказалось, что Рамиза многого не умеет. Ее попытки заменить мою мать на кухне превращались для нее в несчастье. Наша пища и приправы были гораз-до разнообразнее, чем у бедуинов, и Рамиза портила большинство блюд, которые готови-ла. Первой, кто сжалился над ней, была Нада. Наде было только десять лет, но мама хо-рошо обучила ее, и она часто спасала Рамизу от насмешек хаджи Ибрагима.

Через несколько месяцев Рамиза забеременела, и первая вспышка отцовской страсти быстро утихла. Он часто кричал на нее, временами выражал свое неудовольствие шлепка-ми. Нам с Надой доводилось видеть ее в углу кухни тихо плачущей и бормочущей слова смущения.

Только когда весной комната Рамизы была готова и поставлена вторая кровать, он разрешил моей матери переступить порог и вернуться в свою спальню.

Ни Рамиза, ни мама не давали ему достаточно сексуального удовлетворения, и это его злило. Тем не менее он вернул Омара к ларькам, чтобы Агарь снова была на кухне; он велел ей научить Рамизу готовить и проследить, чтобы она выполняла свои обязанности должным образом.

Вернувшись на кухню, Агарь едва говорила с Рамизой и постоянно делала замечания "этой грязной маленькой бедуинской бородавке". Беременность Рамизы становилась за-метной, по утрам она плохо себя чувствовала и постоянно хныкала. Постепенно и медлен-но Агарь стала относиться к ней человечнее. Я думаю, по-настоящему их дружба началась с того момента, когда обе поняли, что спать с хаджи Ибрагимом - невеликое удовольствие и честь, и в их разговорах стали проскальзывать ядовитые замечания о его грубости в по-стели. После этого обе женщины стали делиться своими тайнами, как мать с дочерью. Мне кажется, Рамиза больше любила Агарь, чем хаджи Ибрагима. Она держалась за юбки моей матери, чтобы не делать ошибок, и время от времени мама брала на себя вину за то, что не так сделала Рамиза.

Однажды Агарь выполняла обязанности акушерки. Я простудился, не пошел в школу и спрятался в своем любимом месте на кухне, где никто меня не видел, но было достаточ-но светло, чтобы читать. Рамиза была на седьмом месяце, кряхтела и пыхтела где-то ря-дом. В конце концов она опустилась на скамеечку для доения и принялась безразлично качать маслобойку, делая сыр из козьего молока.

Нада бессознательно чесалась у себя между ногами, за что получила бы хороший шлепок и выговор, будь здесь Агарь.

- Ты там что-нибудь чувствуешь? - спросила Рамиза.

- Где?

- В твоем заветном местечке, где ты сейчас чесалась.

Нада быстро опустила руки, и щеки ее стали пунцовыми.

- Не бойся, - сказала Рамиза, - я на тебя не наябедничаю.

Нада благодарно улыбнулась.

- Ну как, это приятно? - снова спросила Рамиза.

- Не знаю. Думаю, приятно. Да, по-моему, так. Я знаю, что это нельзя. Надо быть ос-торожнее.

- А ты могла бы и продолжать приятное, сколько угодно, - сказала Рамиза. - Навер-но, у тебя она еще есть.

- Что у меня еще есть? - Глаза Нады расширились от страха. - Если ты имеешь в ви-ду плеву чести, конечно же она у меня есть!

- Нет, - сказала Рамиза. - Это маленькая шишечка, спрятанная за плевой чести. У тебя она еще есть?

- Да, есть, - неуверенно сказала Нада. - Я чувствовала шишечку.

- Тогда ты можешь получать от нее удовольствие, пока они позволяют тебе, чтобы она была.

- Что ты имеешь в виду? Разве она не всегда у меня будет?

- Ой, прости, - сказала Рамиза. - Я не должна была тебе говорить.

- Пожалуйста, скажи мне... пожалуйста... ну, пожалуйста...

Рамиза перестала качать маслобойку и прикусила губу, но, взглянув на умоляющие глаза Нады, поняла, что придется сказать.

- Это секрет. Если твои родители узнают, что я сказала, то тебе достанется хорошая трепка.

- Обещаю. Пусть пророк сожжет меня в День огня.

- Это кнопка удовольствия. Полагается, чтобы у девушек ее не было.

- Но почему?

- Потому что пока у тебя есть кнопка удовольствия, она заставляет тебя поглядывать на мальчиков. Однажды ты даже можешь позволить мальчику дотронуться до нее, и если тебе это понравится, ты можешь перестать владеть собой. Ты можешь даже позволить ему порвать твою плеву чести.

- О нет! Этого я никогда не сделаю!

- Кнопка - это зло, - сказала Рамиза. - Она заставляет девушек поступать против их воли.

- О... - прошептала Нада. - А у тебя есть кнопка?

- Нет, меня ее лишили. Я ничего плохого не делала, но ее удалили, чтобы не было соблазна. Твою тоже удалят. Стоит ее удалить, и ты не станешь интересоваться мальчика-ми и, выходя замуж, наверняка будешь девственной и никогда не обесчестишь свою се-мью.

Любопытство Нады уступило место поднимающемуся страху. Ей всегда нравилось потереться о мальчика. Ей нравилось это, когда она работала на току или носила в поле воду для мужчин. По десять раз в день Агарь предостерегала ее в сезон молотьбы, чтобы она не касалась мальчиков. Она не понимала, что это имеет какое-то отношение к кнопке удовольствия.

- Что же с тобой случилось? - наконец заставила она себя спросить.

Рамиза погладила свой большой живот и велела ребеночку вести себя тихо. Она чув-ствовала себя совсем неуютно, работать ей было трудно, но ей не хотелось, чтобы хаджи Ибрагим орал на нее.

- Они приходят ночью, - сказала Рамиза. - И никогда не знаешь, когда они придут. Дая, повивальная бабка клана. Это она лишает кнопки.

- Но моя мама - дая, - сказала Нада.

Рамиза коротко иронично хохотнула.

- Значит, будет другая дая. Она придет с твоими тетками. Они всегда приходят за этим, когда спишь. Они что-то подмешивают тебе в еду, чтобы ты спала и не была начеку. Их будет шесть или восемь. Они схватят тебя за руки и за ноги, так что ты не сможешь двигаться. Одна из них закроет тебе глаза черной тряпкой, а другая затолкает тебе в рот что-нибудь, чтобы не кричала. Они тебя отнесут в тайную палатку, которую они пригото-вили. Тетки будут держать тебя крепко на земле, чтобы ты не двигалась, и раздвинут тебе ноги, насколько смогут. В последний момент я ухитрилась освободить руки и закричала, зовя мать, и стащила повязку с глаз. А когда я взглянула вверх, я увидела, что как раз моя мать и держит меня за голову. У даи был очень острый нож, и пока они держали мои ноги разведенными, она искала пальцами кнопку, пока она не вскочила, и тогда отрезала ее!

Нада вскрикнула. Я хотел подбежать к ней, но понял, что этим лишь причиню не-приятности, и свернулся калачиком, чтобы меня не обнаружили.

- Я тебя заставила сильно поволноваться. Я этого не хотела. Они заставили меня по-клясться, что я никому не скажу, а то они мне отрежут язык... правда, это было, когда я жила в пустыне. Я подумала, что будет правильно сказать тебе.

Рамиза слезла со стула, вперевалку подошла к Наде и погладила ее по голове.

- Бедная Нада, - сказала она.

Большими карими глазами Нада умоляюще смотрела на Рамизу.

- Было очень больно?

Рамиза покачала головой и вздохнула.

- Кровь текла больше, чем при самой большой менструации. Долгое время мне было больно каждый раз, когда я пыталась пописать. Из-за этого я чувствовала себя очень пло-хо. Наконец мне позволили сходить к английскому врачу в Беэр-Шеве. Отец хотел оста-вить меня в живых, чтобы не лишаться выкупа за невесту.

- А... а ты перестала после этого думать о мальчиках?

- Да, и с тех пор я им подчинялась и делала все, что они мне велели.

- Ты получаешь наслаждение с моим отцом?

Рамиза вернулась на свой стул и принялась качать маслобойку.

- Сперва вся эта тайна забавляет, но забава эта вовсе не для тебя. Можно притво-ряться, что ты наслаждаешься, тогда мужчина чувствует себя очень важным. После не-скольких раз нет никакого наслаждения. На самом деле мне не важно, кто спит с Ибраги-мом - Агарь или я. Я бы хотела, чтоб она побольше спала с ним.

Мы с Надой были самыми младшими, и мне все еще позволялось спать в одной кле-тушке с ней, потому что у троих моих братьев было уже слишком тесно. Не знаю, спала ли она после этого. От малейшего шума она ночью вскакивала, дрожа всем телом. Днем она задремывала над работой, под глазами от усталости появились большие круги. А ночью, если она и засыпала, то все время вздрагивала и часто вскрикивала.

Она ела теперь только из общего блюда, и то только после Агари или Рамизы. Она до такой степени ослабела и была напугана, что я в конце концов сказал ей, что слышал разговор. Я просил ее поговорить об этом с Агарью. Дело могло дойти до того, что Нада серьезно заболеет от страха и истощения. Однажды я пригрозил, что сам скажу Агари. Чтобы избавить меня от колотушек, она в конце концов пошла к Агари. Я ждал в сарае.

Через некоторое время она вышла ко мне с мокрым от слез и пота лицом и все еще дрожа.

- Что сказала мама? - с тревогой спросил я.

- Мне не должны отрезать мою, - сказала она с плачем. - Здесь они это делают только тем девочкам, которые обесчестили семью. Я обещала, что никогда не взгляну на мальчика и не позволю мальчику прикоснуться ко мне до брачной ночи.

По-моему, я тоже стал плакать. Мы держались друг за друга и рыдали, пока она не сообразила, что мы держим друг друга, и тогда она оттолкнула меня, и на лице ее появи-лось выражение ужаса.

- Не бойся, Нада, - воскликнул я. - Я ведь твой брат. Я не сделаю тебе плохо.