Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабир-эфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.

Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и по-душка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, поду-мал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.

Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.

"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.

Хвала Аллаху, повелителю миров,

Всемилостивейшему, участливому.

Владыке Судного Дня.

Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;

Веди нас прямой дорогой,

Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,

Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".

Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.

- Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось. - Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.

Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.

- Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудес-ный ученик.

Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...

- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.

- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.

- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.

- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.

- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?

- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом де-ле, всего лишь проститутка.

- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хо-рошая женщина.

- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - ска-зала Урсула.

- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал кое-что важное. Очень трудно научить меня чему-нибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чему-нибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишма-ель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что мо-жет стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любозна-тельности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.

- Пожалуйста, продолжай.

- Надо сказать, что кое-что я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только прини-мать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подари-ла мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?

- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок ус-талости.

- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запрет-ную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть един-ственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Ви-дишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.

- В чем дело, хаджи Ибрагим?

- В чем дело? Нам надо сесть и говорить с евреями. Великий муфтий Иерусалима ус-тановил стандарт ненависти. А может быть, его установили до него. Может быть, это все-гда было частью нас. Ты знаешь, прошлой ночью я узнал от женщины, и я отгородился от правды, а правда в том, что мы можем учиться у евреев... и что мы можем жить рядом с ними. Если бы в нашем мире появился единственный голос умеренности, его заглушили бы, убив. Такова наша природа. Эта война будет очень тяжелой для моего народа, и я единственный, кто будет принимать решение.

Он протянул руку, потрепал ее по руке и улыбнулся. Хаджи Ибрагим ответил на вы-зов Кабира, захватив с собой свою лучшую одежду и надев лучшие драгоценности. Это не были драгоценности богатого человека, но это были старинные бедуинские украшения, примитивные, но прелестные. Он снял кольцо с мизинца, раскрыл ее ладонь, вложил в не-го колечко и закрыл.

- Пожалуйста, - сказал он.

- Спасибо, я буду хранить его, - прошептала она.

- Теперь, если позволишь, мне надо подумать.

- Хаджи Ибрагим...

- Да?

- Пожалуйста, будь осторожен с Кабиром. Он вероломен.

Солоноватый ручеек Барада журчал мимо веранды. В тихом воздухе висел аромат дамасской розы. Хаджи Ибрагим сидел и размышлял. Из того, что читал ему Ишмаель, он узнал много нового и многое додумал до конца.

Хаджи Амин аль-Хуссейни, великий муфтий Иерусалима, - его кровный враг. Муф-тия теперь разыскивали союзники как военного преступника. Он увернулся от "джентль-менского" ареста французами и скрылся в арабском мире, где не было проблем с предос-тавлением ему убежища. Здесь чтили и его, и его философию. Не имея возможности вернуться в Палестину, муфтий направлял на евреев свою яростную ненависть из разных арабских столиц.

В тот момент, когда Объединенные Нации проголосовали за раздел Палестины, муфтий поручил своему племяннику Абдул Кадару Хуссейни набрать добровольцев и от его имени принять командование над ними. Племя и кланы Хуссейни в основном распола-гались на территории Иерусалима. Добровольцы получили известность под названием "Армия джихада".

Абдул Кадар мало что понимал в делах военных, зато был популярен на Западном Береге от Хеврона до Рамаллы. Он заменил своего дядю и стал официальным лидером арабов в Иерусалиме, Иудее и Самарии. Ибрагиму было известно, что набираемое им ополчение - смесь безработных, клубной молодежи, фанатиков из Мусульманского брат-ства, фермеров и торговцев. В военном деле они понимали еще меньше.

Несколько тысяч палестинских арабов получили во время войны британскую воен-ную подготовку, еще несколько тысяч служили в полиции и охране границы. Эта самая Армия джихада должно быть состояла из пяти-шести тысяч плохо вооруженных людей, без настоящей организации и руководства.

Во время бунта муфтия подобное ополчение, называвшее себя моджахедами, то есть воинами Бога, добилось лишь очень ограниченного успеха в борьбе с евреями, и то глав-ным образом на уязвимой Иерусалимской дороге. Самые большие победы были достигну-ты против братьев-арабов и заключались в убийствах и резне политических противников муфтия. Толку от этой Армии джихада определенно будет мало. В понимании хаджи Иб-рагима ее почти что можно сбросить со счетов.

Мысли его обратились к другому червячку, вылезавшему из деревяшки. Каукджи - то ли ливанец, то ли сириец, то ли иракец - провел войну в нацистской Германии. Во вре-мя бунта муфтия его "нерегуляры" заслужили жалкую характеристику. Это был сброд по-донков, разбегавшихся, как только разгоралась битва.

Но хаджи Ибрагима больше занимало поражение, которое он нанес Каукджи. Он по-нимал, что он - кандидат на месть Каукджи, потому что такое не забывается.

Хаджи Ибрагим знал также, что в богатом арабском воображении ужасная репутация Каукджи может превратить поражение в победу. Каким-то образом Каукджи все еще оста-вался в арабском мире почитаемой военной фигурой. Стараясь всегда что-нибудь урвать, Каукджи объявил об образовании Арабской армии освобождения, которая будет наби-раться от Марокко до Омана, армии из многих тысяч добровольцев. Их поддержит казна арабских государств.

На его призыв в ночь голосования за раздел откликнулись десятки тысяч арабов, по-клявшись вступить добровольцами. Их гнев быстро испарился. В конечном итоге дорогу к центрам набора в Армию освобождения нашло несколько сотен идеалистов.

Поскольку ряды его были пусты, Каукджи стал покупать армию. Он нашел лучших наемников, какие только были среди арабов. Премиальные деньги всегда вызывали от-клик, но на этот раз отклик был слабым. Он разыскал бывших нацистов, скрывавшихся среди арабов, дезертиров из британской армии, итальянских дезертиров, купил офицеров из постоянных арабских армий. Затем он воззвал к исламским нациям за пределами араб-ского мира, и это дало еще несколько тысяч из Югославии, мусульманской части Индии, Африки, Дальнего Востока. Он раздобыл уголовников, досрочно освобожденных из тю-рем Багдада, Дамаска, Бейрута и Саудовской Аравии. Он нанял несколько групп из Му-сульманского братства, людей сильной ненависти, но совершенно не дисциплинирован-ных. Каукджи надеялся собрать десять тысяч человек. Ему не хватало больше двух тысяч. Священная миссия, к которой он себя предназначил, состояла в том, чтобы вторгнуться в Палестину и захватить все, что удастся. На его действия у него было четыре с половиной месяца до вторжения регулярных арабских армий.

Очевидно, оба командира находятся в Дамаске и рыскают в поисках оружия и денег. Что потом? Хаджи Ибрагим размышлял. Абдул Кадар и Каукджи терпеть не могут друг друга. Как они будут действовать в одной команде? Без сомнения каждый из них обтяпы-вал свои собственные делишки с Абдаллой, египтянами и сирийцами. Кто с кем в посте-ли? Где примазался Кабир-эфенди?

Есть ли у арабов собственная политика или это всего лишь цепь темных делишек? Знают ли они на самом деле, чего хотят? Пришли ли они к соглашению хоть по одному вопросу, кроме абстрактной мании уничтожения евреев? Когда в Палестине так много арабских армий и ополчений, не логично ли предположить, что если евреи будут разбиты, это приведет только к еще более кровавой путанице, в которой араб будет убивать араба? Хаджи Ибрагим следил за арабскими конференциями, одной за другой, и видел, что един-ственное, что из них получается, это постоянная анархия.

А как насчет солдат Армии джихада и Армии освобождения? Это такие же люди, как его деревенские из Табы, кофейные вояки, убогие люди почти без чувства собственно-го достоинства, без настоящей подготовки и вовсе не жаждущие ожесточения штыковой атаки.

Ибрагим не представлял себе силы евреев, но он привык уважать их за необычайные организаторские способности, уважать их командиров и единство цели. Хагана имела по-разительный успех против англичан. Она была непобедима против арабов. Десятки тысяч новых еврейских ветеранов войны пополнили ее ряды. Охрана киббуцев могла бы повер-нуть назад все, что Абдул Кадар или Каукджи бросили бы против них.

У евреев есть еще несколько батальонов молодых и сильных бойцов Пальмаха.

Кроме того, в планах евреев были реальность вместо фантазии и поддержка ишува вместо внутриплеменных неурядиц.

В конечном итоге цену будут платить не Кабир, Каукджи или Абдул Кадар, а фелла-хи Табы и сражающиеся крестьяне и горожане Палестины.

- Хаджи Ибрагим.

Он обернулся и взглянул в вечно скорбное лицо Дандаша.

- Кабир-эфенди готов к встрече.