Вскоре после того, как нас оставили Омар и Нада, мое собственное настроение не-ожиданно поднялось. Я вертелся вокруг доктора Нури Мудгиля, стараясь оказаться чем-нибудь ему полезным. Ему оставалась только все время шикать на меня, и в конце концов он сдался.

На протяжении нескольких лет древний Иерихон раскапывала английская археоло-гическая экспедиция. С арабской стороны в этом участвовал доктор Мудгиль. Сначала Ибрагим запрещал мне соваться в это дело. Но это только раззадорило мой аппетит. Отец отлично понимал мое огорчение оттого, что отослали Наду. Лучше уж смягчиться, чем рисковать, что я сбегу из дома. Я с облегчением ушел из школы Вади Бакка, превратив-шейся в фабрику ненависти, где все ценности мира и любви были полностью утрачены.

Иерихонские раскопки породили активность в регионе. Бедуинские находки за ре-кой погнали новую волну возбуждения. Несколько древнееврейских предметов нашли у подножия горы Нево, на том месте, откуда Моисей увидел Землю обетованную и умер, поручив Иисусу Навину вести племена через реку Иордан в Ханаан.

Доктору Мудгилю выделили средства на небольшие исследовательские раскопки для поиска предполагаемого древнееврейского поселения. Если бы наши догадки подтверди-лись, то предстояли бы и более основательные раскопки. Я так хорошо поработал в Иери-хоне, что он пошел к Ибрагиму получить для меня разрешение вести арабскую бригаду.

Отец нехотя согласился. Он отдавал себе отчет, что если бы отказал в разрешении, то это создало бы между нами вечный разрыв. Его возражения поблекли, как только он понял, что лучший способ утихомирить мою страсть к путешествиям - это держать меня на раскопках вокруг Иерихона.

В раскопках у горы Нево участвовали археолог, десять студентов-добровольцев из Европы и дюжина рабочих. Я организовал им лагерь, возглавил бригаду арабских рабочих, заполнял платежные ведомости, занимался снабжением, водой, медицинской помо-щью, поставил охрану от бедуинов.

На работе я был великолепен. Теперь у меня был собственный джип, и каждые две недели можно было ездить в Амман повидать Наду. Я знал, как она мечтает о любви, но сначала она не раскрывала мне своих тайн. Она боялась, что я вернусь к самому священ-ному нашему канону и захочу отмщения.

Она превратилась в чудесный цветок. Взгляд ее стал проницательным, осанка - уве-ренной, и вся она как бы воспарила. Несмотря на то, что она пошла по опасной дорожке, она чувствовала, что ей нужно лишь одно богатство - богатство любви. Что до меня... ес-ли вы любите кого-нибудь так, как я любил ее, то вы поймете, что ее счастье стало для меня важнее, чем убить мужчину или мужчин, давших ей это счастье. Разве есть в этом смысл? Предавал ли я собственное чувство чести? Почему-то это не имело значения. Зна-чение имела только Нада. Я не хотел бы встретиться лицом к лицу с этими мужчинами, ведь это могло возбудить у меня ложную гордость.

Когда я, один из всей нашей семьи, пришел ко всему этому, мы с Надой остались единственными, кто еще по-настоящему доверял друг другу.

А что мне не нравилось, так это натянутость между ней и отцом. Он ощущал ее рас-тущую независимость, ее созревание как личности. И хотя она была во всем послушной, когда приезжала в Акбат-Джабар, Ибрагим читал между строк.

Тем временем и у меня появились свои сердечные дела. Одной из европейских во-лонтерок была хорошенькая двадцатилетняя англичанка по имени Сибилла. Раньше мне приходилось слышать, что в делах секса англичанки холодны. Теперь мне это смешно.

Сибилла приехала в Иорданию, полная девчачьих представлений о том, что ее сва-лит с ног любовь романтического арабского шейха. Ну, эту роль я и сыграл, и смею ду-мать, более чем умело. Мой джип служил благородным арабским жеребцом, который уно-сил ее прочь к нашему логову в пустыне. Оба мы вполне искренне лгали друг другу о веч-ности нашей любви. Признаюсь, что даже при моем обширном опыте с вдовами Сибилла научила меня множеству прелестных фокусов.

Когда перед наступлением летней жары 1956 года сезон раскопок закончился, я стал мрачным. Сибилла и другие упаковались и уехали в Европу. Я остался с сотнями кусочков разбитого сердца и с такими же кусочками битых горшков, которые надо было собрать вместе.

Раскопки мы до следующего года закончили, но у меня еще оставалось много дел у горы Нево. С танталовыми муками мы близко подобрались к открытию важного места, может быть, стены, и имелись признаки, что там может оказаться кладбище и алтарь. Рас-копки в пустыне можно вынести, только если мечтаешь, что завтра, или послезавтра, или через три дня тебе откроется монументальная находка.

Поскольку в постройке древних евреев могли оказаться земляные кирпичи, ее легко могли размыть дожди. Поэтому в добавление к постоянной охране мне еще приходилось укрывать раскопки от осадков.

Лучшим моим вознаграждением была возможность находиться бок о бок с доктором Мудгилем, занимаясь вместе с ним кропотливым делом записывания, восстановления, из-мерения и зарисовки всего, что было выкопано из земли.

Однажды я трудился над загадкой из двух сотен черепков, пытаясь найти единствен-ный расклад. Наверно, мое настроение просочилось в рабочую комнату.

- Ты весь замызгался из-за этого горшка, - сказал он, взглянув со скамьи, с которой делал зарисовки.

Я пробормотал в ответ, что, мол, пустяки.

- Всякий раз становится грустно, когда заканчивается сезон раскопок. Но... будет другой год, приедет другая Сибилла. При виде этого согбенного создания ты не подумал бы, что меня приглашали в палатки многих женщин-археологов и волонтеров. Ах, я вижу, ты не расположен к маленькой беседе. В чем дело, Ишмаель?

- Джамиль умер, Омар уехал, а Камаль ничего не стоит. Вот когда все уехали, я вспоминаю, что сам я еще здесь.

Я нашел кусочек, который искал. Кажется, он подходит к горшку, который я состав-ляю. Но даже эти призрачные и дразнящие черепки сложить легче, чем жизнь.

Я боялся поднять один вопрос, страшась его ответа, но знал, что придется это сде-лать.

- До меня дошел слух, что это ваш последний сезон.

- Это не слух.

Я закрыл на момент глаза, чтобы перенести удар, затем повертел в руках маленький обломок глины.

- Куда же вы отправляетесь?

- Меня пригласили в Лондон поработать над публикацией о наших находках. Честно говоря, для такого инвалида, как я, трудно оставаться кандидатом на долгую жизнь. Мне всерьез нужно внимание медицины.

- Мне стыдно, - сказал я. - Я был слишком занят своими собственными делами. Мне следовало бы замечать, как вы страдаете.

Мне хотелось плакать из-за его боли и из-за того, что я теряю его. Я подыскивал нужные слова.

- А как же ваши связи с евреями?

- Найдут еще кого-нибудь.

- Меня всегда поражало, что вас не поймали.

- О нет, это не так. Я ведь никогда и не был настоящим шпионом. Давным-давно обе стороны решили использовать меня для передачи посланий. Между Иорданией и Израи-лем всегда должен быть контакт.

Я боялся, что он попросит меня взяться за это. Я быстро сменил тему.

- Отец верит в Насера. Он говорит: сколько еще мы, арабы, будем нести вину Запада за Холокост, и долго ли еще евреи будут извлекать выгоду из этого? Отец говорит, что сионисты доставляют сотни тысяч евреев из арабских стран на наше место в Палестине. Но они живут в убожестве, точно как в Акбат-Джабаре... Он говорит...

- Однако, - перебил доктор Мудгиль, - евреи не клянчат у мира милостыни для сво-их братьев. Свои лагери беженцев они разбирают так быстро, как только им удается за-страивать города. Они переселяют тысячи в хорошие дома и дают им полезную работу. Они очищают землю для возделывания. Жизнь тех евреев, которые покинули арабские страны ни с чем, будет иной, чем твоя. Ты понимаешь, Ишмаель, что в мире сегодня больше двадцати миллионов беженцев - от Индии до Африки? А ведь только у арабов есть ресурсы для решения проблем беженцев, если бы они того захотели. У нас огромные нефтяные деньги, больше рабочих мест в государствах Персидского залива, чем могут за-нять все палестинцы вместе. У нас богатые земли в долине Евфрата и обширные пустую-щие земли в Ливии. У нас нет только одного, чем евреи обладают в изобилии.

- Что же это?

- Любовь. Да, евреи любят друг друга. Они не стали бы мириться с тем, что собра-тья-евреи живут в таком рассаднике заразы, как Акбат-Джабар.

- Отец в глубине души это знает. Он не может больше соглашаться с этим. В конце концов, отец пытался сделать по-другому.

- Да, пытался.

- А теперь... иногда я его не понимаю. Он говорит, что теперь, когда русские стали союзниками Насера, Насер сможет объединить арабский мир как никто после Мохаммеда.

- Вздор. Ислам не способен жить в мире с кем-либо. А мы, арабы, хуже всех. Мы не умеем жить с миром, а что хуже всего, не умеем жить друг с другом. В конце концов по-лучится так, что не араб против еврея, а араб против араба. В один прекрасный день наша нефть кончится вместе с нашей возможностью вымогать. Мы столетиями не делали ниче-го, чтобы человечеству стало лучше, если не считать подарками человечеству убийц и террористов. Мир пошлет нас ко всем чертям. Мы, кто старался унизить евреев, сами окажемся униженными как накипь земли. Да отложи ты этот глупый черепок, и давай-ка вы-пьем кофе.

Через минуту мы уже сидели по обе стороны его письменного стола, на моем люби-мом месте. Оно было самым лучшим местом, пока я не заметил, как он морщится от боли.

- Как ты знаешь, Ишмаель, у меня никогда не было детей. Я боялся, что родится что-нибудь кривое вроде меня. Не думал ли ты о возможности отправиться со мной в Лондон?

- О, доктор Мудгиль, я мечтал услышать ваши слова. Но я знаю, что если уеду, то никогда не смогу взглянуть в лицо самому себе. Я не могу стать предателем.

- Предателем чего? Общественной системы, которая никогда не даст тебе свободы или красоты уникальной мысли?

- Я не оставлю Наду, пока она не будет в безопасности. А что касается отца...

- Разве ты не понимаешь? Ты и Нада - пешки в его отношении к миру, которого он никогда не увидит. Ишмаель - это смутная мечта хаджи Ибрагима о будущем. А Нада - это смутная память о Табе и о его прошлом, эйфория оттого, что он отправит ее к какому-нибудь великому шейху или богачу. Неужели ты хочешь прожить всю жизнь ради стари-ковских фантазий?

- Не надо, пожалуйста. Вы сами сто раз говорили мне, что никто не может порвать связей с арабским обществом. Разве вы будете свободны, даже оказавшись в Лондоне?

- Нет, я никогда не буду свободен, но я окончу свои дни без разочарования и злобы. Всякому достается лишь половина каравая. Попытайся, Ишмаель. Забирай свою сестру и беги.

- Вы думаете, я не провел тысячу и одну ночь, задумывая бегство?

- Так уходи, мальчик, уходи!

- Куда, доктор Мудгиль, к семи раям?

Я вышел на улицы Иерихона, и мои легкие заполнились горячим спертым воздухом. Когда я миновал цепочку лавочек и кафе, все приветственно кивали мне из уважения к моему отцу.

По улице прогрохотал грузовик с федаинами, подняв облако пыли. Они стреляли в воздух из своих винтовок.

- Итбах аль яхуд! - скандировали они. - Смерть евреям!

В громкоговорителе кудахтало каирское радио. Президент Насер обличал веролом-ство американцев и сионистов.

Военная лихорадка нарастала. Все накачивали себя для близкой битвы против Из-раиля.

В сточной канаве играли уличные мальчишки.

Я остановился перед калекой-нищим и дал ему монету. Когда-то был нищим и док-тор Мудгиль. Его спасли. Но этому парню такая удача не светит.

Что это читал мне доктор Мудгиль из Т.Э. Лоуренса, этого великого арабского героя из англичан? Он сказал... дайте подумать... вот, вспомнил: У арабов нет полутонов в их зрительном регистре... Они не допускают компромиссов и до абсурда следуют логике своих идей, не замечая несовместимости противоположных выводов. Их убеждения порож-дены инстинктами, их действия интуитивны...

Умница этот Лоуренс Аравийский, умница.