Вот уже десять лет, как Литва была освобождена, и Александра повезли туда, чтобы укрепить ему легкие после перенесенного коклюша.

Из лесу еще постреливали. Это были последние выстрелы. Утихающие. И самый последний – раскатистый, винтовочный – пришелся по ним.

Он прогремел, когда, уже по эту сторону границы, они, оставив «виллис» на пустынном рокадном шоссе, спустились к обрыву, чтобы полюбоваться видом на Чертову Яму – огромную пропасть, заросшую до горизонта непроходимым, лесом, – куда, по преданию, некогда провалилось чем-то разгневавшее высшие силы славное царство-государство. Сумрачная грандиозность провального пейзажа так поразила Александра, что он с трудом держался на слабеющих ногах. Замер и оставался бездыханным, чтобы не привлечь внимания незримых затаившихся сил, которые вполне могли прибрать и их – вместе с папиным шофером по фамилии Медведь. А он, Медведь, тоже потрясенный, вдруг сорвал с себя пилотку, сдавил в кулаке, замахнулся и загоготал: «О-го-го-о!…» – в том смысле, что нам, русакам, по одно место силы преисподней. И тогда в ответ прожужжала оттуда пуля – такая медленная… Потом, отставший, прикатился и звук выстрела, и вдруг Чертова Яма разразилась таким страшным хохотом, что все четверо бросились оземь.

– Ползком к машине, быстро! – скомандовал папа.

Вдвоем с шофером они прикрыли отступление мамы и Александра, а потом с обеих сторон впрыгнули в «виллис», который рванул с места так, что привстал на дыбы.

Километров пять летели они прочь: папа – с обнаженным в сторону леса «Макаровым», Медведь – сжимая штык в зубах. Когда папа убрал пистолет, оставив, впрочем, кобуру расстегнутой, Медведь вынул изо рта штык, вслепую кинул в ножны и сбросил скорость.

Еще с километр проехали молча.

– Это, может, охотник? – предположила мама.

– В июне-то?… Может, и охотник, не знаю. – Папа пожал плечами, отчего на миг отслоились погоны. – Им закон не писан: Литва!

– Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор.

– Брось, Медведь! – сказал папа. – Формальности можешь отставить: мы теперь с тобой огнем крещенные.

– Я к тому, товарищ майор… То, може, браток лесной.

Папа выбил из пачки «Беломора» папиросу, сломил мундштук, обдал приятным дымом. Это был лучший в стране «Беломор» – питерской табачной фабрики имени Урицкого. Товарищ по Академии прислал ему недавно.

– Те братья. Медведь, – ответил папа, – давно в могиле. В братской.

– То, може, не усе, товарищ майор. Яки, може, сховаюся.

– Не исключено, – согласился папа добродушно. – Хотя вряд ли. Это все-таки Европа, Медведь! Не наша тайга. В тайге-то еще можно скрыться, нырнул в нее – и поминай, как звали. Была б винтовка, добрый нож да опыт таежный – и хоть жизнь живи. Тут – нет… Куда? Сколько они тут партизанили, братья? Пять, ну семь от силы лет. А потом?

Молчали – с километр. Промеж разомкнутых плечей двух мужчин с заднего сиденья Александр наблюдал летящее навстречу шоссе.

– Папа, – спросил он, – а что такое рокадное?

– Интересуешься? – Оживившись, папа завел руку за спинку сиденья и потрепал ему волосы на затылке. – Идущее, значит, параллельно линии фронта. Не поперек, а вдоль. Уяснил?

– Так точно, – ответил Александр, чтобы сделать приятное папе.

Медведь сказал:

– В комендатуру, значит, заявлять не будем…

– А на кого? – удивился папа. – На браконьера? С браконьерами пусть гражданские власти разбираются. Не наше с тобой это дело, Медведь. Верно говорю?

– Так точно, товарищ майор: не наше. Только в другой раз пускай мне автомат выдают. Без него я в эту Литву не поеду.

– Автомат? – жестко спросил отец. – Зачем тебе?

– На всякий случай.

– Ты вот что. Медведь… Паники тут мне не разводи. Понял?

– Так точно, товарищ гвардии майор! Только я на ту весну демобилизуюсь. Так дослужить бы.

Мама вмешалась:

– А может быть, действительно сообщить куда следует?

Шея над воротником полевой гимнастерки у папы побагровела, и твердые уши его на просвет заалелись.

– Шофер ты хороший, Медведь, – отрывисто бросил он, глядя перед собой. – Вот только солдат из тебя вряд ли получится.

А маме он ответил только в Друскининкае (не при подчиненном):

– В свое время паникеров у нас – знаешь? К стенке ставили.

– А если он сам, через твою голову?

– Пусть стучит, – сказал папа, – раз так его гражданка научила. За три года не переучишь… А меня, Любовь, – меня война воспитала. И от случайной пули принципов своих менять не стану. – Подошел официант, и папа поднял голову. – Так. Что вы можете нам предложить?

– Есть свежий карп, товарищ гвардии майор.

– Несите. Только рыбка, она посуху не ходит… Ты будешь?

Мама покачала головой.

– И тебе не советую.

– Тогда граммов триста монопольной.

– Вас понял. – И официант развернулся через правое плечо.

А на заре мужчины уехали обратно, оставив их, Любовь и Александра, наедине с Литвой.