В каком-нибудь вестфальском старом замке, Что помнит первых Штауфенов тени, Что скуплен на корню каким-то янки, Шатаются без дела привиденья. Забыв генеалогию свою, Они промеж собою выясняют, Чей дух был в теле внука Барбароссы, Который на турнире сокрушил Семь рыцарей английских или датских, А может – семь племен индейцев сиу, А может быть – семь русских броненосцев, Затопленных у острова Цусима, А кто не верит – может посмотреть. В каком-то городе провинциальном, Где к ночи свет в окне – такая редкость, А фонари на улице побиты Еще две революции назад, Бредет подслеповатый караульщик И вновь кричит: «В Багдаде всё спокойно!» И лупит колотушкой что есть сил, Чтоб горожане мирно засыпали, Поверив, что в Багдаде всё спокойно, А раз спокойно где-то, то и здесь Всё может быть спокойно этой ночью. А где-нибудь в верховьях Амазонки Затеряно невиданное плато, Где не был ни ученый, ни солдат, Ни браконьер, ни пастор, ни чиновник, Чтобы присвоить имена свои Ручьям, цветам, деревьям и нагорьям. И чудища, что здесь пока живут По странным и невиданным законам, Признали бы как ровню человека, Еще не зная привилегий тех, Что он перед природою имеет. А на какой-то розовой планете, Летящей возле голубого солнца, Не меньше лет отмерив, чем Земля, За телескопом из хрустальных стекол В застиранной до серости рубахе Сидит простоволосый астроном. Он видит сквозь причудливые стекла Усталую и юную планету, Какой-нибудь вестфальский старый замок, Какой-то городок провинциальный, Какое-то нехоженое плато И самого себя каким-то чудом, Которое ничем не объяснить. Не объяснить, не вспомнить, не придумать Того, как держат равновесье мира Те призраки распроданного замка, Те жители домов, объятых страхом, Те чудища нехоженого плато И даже тот всевидящий старик, Что телескопом подпирает небо.