Глава 1

Крет уже ступил на трап и обшаривал взглядом берег, прикидывая кратчайший путь до таверны, когда вдруг ощутил неслабый пинок в задницу. Плавание кончилось, вся палуба была завалена добычей, и кто-то из его приятелей счел, что уже можно расслабиться и мило пошутить. Крет всё-таки удержался на ногах, а значит, над ним потехи не получилось. Но тут же за борт в ледяную воду полетел сам потешник, толстый бандит, имени которого никто не знал, потому что именовали его только Грушей и никак иначе. Груша под общий гогот плескался и орал непристойности, требуя, чтобы ему сбросили конец.

– Лучше мы тебе палку кинем! – злорадно кричал ему Крет, жестами показывая, как именно это произойдет.

Грушу вытащили, только вдоволь нахохотавшись, стянули с него мокрый кафтан и кальсоны, моментально обледеневшие, и он, завернутый в заранее приготовленное одеяло, припустил впереди всех в сторону яркой вывески с изображением огромной кружки. «Беглая Росомаха» вернулась в родную гавань, защищенную неприступными стенами крепости Корс, законного пристанища Собирателей Пены, как сами себя называли морские разбойники.

Таверна была почти пуста. Видно, кто-то, издали заприметив приближение «Росомахи», предупредил завсегдатаев, что сейчас здесь будет немножко тесно. Только несколько забулдыг, которым, видимо, слишком трудно было покинуть помещение, сидели за столом в дальнем темном углу и мутными глазами поглядывали на вошедших.

– Наливай! – крикнул капитан Симба по кличке Горшок и швырнул в улыбающегося кабатчика горстью золотых монет.

Кабатчик улыбался, потому что знал – он личность неприкосновенная, а эти ребята вернулись, по всему видно, с добычей, а значит, заплатят сколько надо, если не больше. Два разносчика тут же бросились собирать раскатившиеся по полу монеты, а кабатчик вытащил из-под стойки заранее приготовленный бочонок кислушки и начал разливать по кувшинам кипящий в котле грог.

Собиратели Пены расселись за четыре стола и начали колотить ладонями по столешницам до тех пор, пока еда и выпивка не были перед ними расставлены. Разносчики старались принести сразу всего и побольше, чтобы потом как можно реже попадаться на глаза опасным гостям, которые, впрочем, были пока вполне добродушны. Капитан Симба первым налил грог в свою кружку, и за ним последовали остальные.

– Понеслась! – рявкнул капитан, и в ответ ему раздался общий вопль: У-у-у! Э-гей!

Никто даже и не заметил, как кувшины обнажили дно, и кабатчик уже сам бегал между столами с бадейкой в руках, подливая пойло в опустевшую тару. Вскоре на всю округу из распахнутых окон таверны разносился крутой сивушный запах, и гремела любимая песня Собирателей Пены:

Пеной морские разбойники именовали всё, что плавает по морю. Лодьи с товарами в последние годы стали редкостью, и они не брезговали нападать на рыбацкие селища прибрежных Холмов, но это и раньше было небезопасно, а теперь стало совсем страшно. Ночные оборотни, которых полно развелось в Холмах, почему-то считали морских разбойников особенно лакомой добычей и как будто чуяли их приближение. Чтобы не обеднеть, приходилось плавать всё дальше и дальше. У многих искателей легкой добычи волосы во время плавания отрастали до плеч, потому что срезать волосы в море считалось дурной приметой. Но оказалось, что, кроме давно известных земель, есть множество других, доселе неведомых, но тоже достойных внимания. Далеко на юге обнаружились богатые города, торгующие друг с другом винами, сладостями, золотом, железом, рабами и многими другими вещами, назначения которых разбойники часто вообще не могли понять. Их не интересовало, как называются эти города, что за народы их населяют, но кто возвращался оттуда целым, обычно подолгу не вылезал из кабаков.

«Беглой Росомахе» на этот раз вообще сказочно повезло: даже плыть далеко не пришлось. Лишь неполную неделю она утюжила воду, как на горизонте показался приметный белый парус. Тот, кто ходил под белыми, издалека заметными парусами, либо был уверен в своих силах, либо ничего не знал ни о крепости Корс, ни о морских разбойниках. Но капитан Симба решил рискнуть и пошел на сближение с неизвестной добычей. Когда с большущего, в сотню с лишним локтей, корабля заметили окрашенную под цвет моря лодью Собирателей Пены, удирать было уже поздно. «Росомаха» уверенно догоняла корабль, на котором не только не оказалось ни одной швырялки, но ни одного сколько-нибудь прилично вооруженного человека не оказалось тоже. Темнолицые бородачи пытались отбиваться короткими кривыми ножами, но против абордажных палашей, откованных в кузнях Корса рабами-мастеровыми, их оружие было совершенно бессильно. Они лишь раззадорили нападающих – после боя они даже тех, кто сдался на их несуществующую милость, выбросили за борт. Туда же полетели и несколько женщин, которыми Собиратели Пены даже не успели толком попользоваться – капитан был слишком суеверен и счел, что странному судну потому так не повезло, что на борту были бабы в таких неприличных количествах. Своих в бою погибло только трое, да и то по собственной глупости. Двое затеяли обрывать золотые побрякушки с трупов, но не все трупы оказались вполне мертвы, а третьего зарезала какая-то баба в трюме. Еще двое потом умерли, потому что не сумели как следует перевязать свои царапины. Обидно было лишь то, что весь груз корабля-добычи не поместился в трюмах «Росомахи», даже серебро большей частью пришлось оставить – не на буксире же было тянуть эту громадину…

После восьмой кружки воспоминание о добыче, оставленной на съедение рыбам, особенно огорчило Крета, он грохнул об пол опустевшим кувшином и начал шарить затуманенным взглядом, на ком бы выместить нахлынувшую на него ярость, но кругом были все свои, и это разъярило его еще больше. Но в этот момент он обнаружил трех забулдыг в черных кожаных плащах, которые продолжали так же незаметно сидеть за своим столом и, казалось, даже не шевелились. Крет вытянул из ножен тесак. Братки, сидевшие рядом с ним, отшатнулись, заподозрив, что он намерен затеять поножовщину среди своих, и тоже схватились за тесаки, но, заметив, что их приятель, выставив вперед клинок, направляется к каким-то чужакам, успокоились и приняли еще по одной.

Милое непринужденное веселье осталось за спиной, Крет нетвердой походкой приближался к виновникам всех его несчастий, и чтобы предсказать их будущее, не требовалось гадалки. Три пары осоловевших глаз уставились на него нехорошим блеском, и он рубанул тесаком по чьей-то скрюченной руке, безвольно лежащей на столе. Крет не заметил, как рука ушла из-под удара, а тесак, воткнувшись в дубовую столешницу, застрял там так прочно, что и по трезвянке нужно было бы дергать его обеими руками. Но вторая рука была занята недопитой кружкой, и он на некоторое время задумался, куда бы ее, кружку, пристроить.

– А ты лихой парень! – сказал добродушно один из черных плащей, и заслуженная похвала несколько смягчила его гнев.

– Хлебни-ка нашего бальзамчику, – предложил второй забулдыга, изображая улыбку. – А то этот поганец, – кивнул он в сторону кабатчика, – заливает вам такую дрянь, что и лошадям пить зазорно…

У Крета мелькнула мысль, что его братву обозвали лошадями, но бульканье наливаемой жидкости отвлекло его от нового повода для драки. Не успел он еще чего-нибудь подумать, как в его руке, только что сжимавшей рукоять тесака, оказался высокий стеклянный стакан, которого вроде и на столе-то не стояло. Но раз емкость в руке, надо пить… Сначала он не почувствовал ни вкуса, ни запаха, ничего… И вдруг в его желудке расцвел цветок наслаждения, какого ему еще никогда не приходилось испытывать. Приятное тепло расползлось по всему телу, а хмель не то чтобы улетучился, а стал совершенно иным… То, что он чувствовал мгновение назад, было подобно ползанью по дну омута, а сейчас он чуть ли не был готов взлететь, а те, кого он только что хотел изрубить на куски, вдруг оказались милыми людьми, роднее и ближе которых не было в целом свете.

– Сядь с нами да расскажи о своих подвигах, герой! – предложил Крету третий собутыльник, подавая ему ловко выдернутый из стола тесак. Это тоже было приятно… Среди своих каждый старался переорать другого, рассказывая о свежих впечатлениях после какой-нибудь драки или пьянки, а здесь он, казалось, нашел благодарных слушателей. Он был даже слегка смущен, но, видимо, хозяева стола поняли паузу по-своему, и стакан снова наполнился несравненной жидкостью.

– Да мы вот только-только с дела вернулись… – начал Крет, причмокивая. На этот раз он решил пить мелкими глоточками, и с каждым из них жизнь казалась ему всё прекраснее, – Заморскую посудину потискали, смуглорожих дюжин пять за борт побросали… Драться ни фига не могут, а туда же… Вот теперь на дне верещат, булькают, рыбкам обед. Люблю рыбок… Ха-ха! – Он постепенно разошелся, и рассказ начал обрастать превеселыми подробностями, о которых он и сам только что не подозревал. Крет, оказывается, лично изрубил на куски половину команды плавучей сокровищницы, а всем девкам, которые ему достались, он вспарывал животы, но они были в таком экстазе, что даже не чуяли боли, а золото в мешки они грузили лопатами, но так до дна трюма и не докопались…

Когда у Крета устал язык, оказалось, что команда «Росомахи» уже расползлась из таверны, кто по домам, кто по борделям, которых в Корсе было не меньше десятка. Он наладился было последовать за ними, но его новые собутыльники в три глотки закричали, что самое время слегка догнаться, но не пить же ту кислятину, которой здесь потчуют.

– А я знаю, где этот прощелыга прячет напитки получше, – сказал один из них сиплым шепотом. – А ну-ка, раздолбаи, отодвинем стол от стенки.

Крет оглянулся, нет ли поблизости кабатчика, который мог бы устроить скандал и позвать городскую стражу. По неписаным законам, притеснять содержателей подобных заведений считалось непростительным преступлением, и даже капитан Симба не стал бы его выручать, влипни он в такое дело. Но кабатчик странным образом куда-то исчез, а Крет, как ему казалось, совершенно протрезвевший, испытывал такой душевный покой, что всё ему было нипочем. Стол отодвинули, и за ним обнаружилась странная железная дверца с изображением четверозубой рогатины, вроде той, которую держит морская дева Хлоя, та, что возвышается на берегу при входе в бухту Корса. Уходя на дело, Собиратели Пены падали перед ней на колени и просили об удаче, а возвращаясь, выбрасывали в море у нее на виду долю добычи, которая ей причиталась. Он вдруг вспомнил, что на этот раз они почему-то забыли поделиться с идолом, и это когда-нибудь может выйти им боком…

– Ага! – Самый упитанный его из новых друзей поддел дверцу Кретовым тесаком, и она со скрежетом начала поддаваться. Из открывшегося проема пахнуло сыростью и темнотой, но это никого не смутило. Кто-то отодрал от стены четырехсвечный светильник, и приятели один за другим стали протискиваться в проем. Когда за ними последовал Крет, дверца сама собой за ними захлопнулась, но и это никого не обеспокоило. Несколько бочонков лежало рядком прямо на земляном полу, и другого желания, кроме как отхлебнуть из каждого, ни у Крета, ни у других не возникло. Черные плащи начали ставить бочонки на попа и выдергивать плотно пригнанные пробки.

– А посуду кто-нибудь взял? – поинтересовался один из них, а Крет вдруг подумал, что до сих пор не спросил их имен и не назвал своего. Да и вообще, какие-то они одинаковые, не отличишь друг от друга…

Кружка, конечно, нашлась, тут же была наполнена из первого бочонка и передана Крету.

– Отпей четверть, – предупредил его тот, что стоял поближе. – А то из остальных не попробуешь – не влезет…

Крет бережно отпил, заботясь о том, чтобы не обделить приятелей, и вручил кружку другому. Запах был полынный, а вкус медовый, хотя нет, не медовый… Подоспела вторая порция, потом третья, четвертая, пятая… И с каждой новой кружкой менялось его состояние: то ему хотелось петь, то вдруг он ощущал в себе немереную силу, то у него вообще пропадали всякие желания, и это было необычайно приятно, то вдруг он решил, что его капитан – тупая кривоногая скотина, вот уж раньше не подумал бы… Когда он поднес к губам пробу из последнего бочонка, у него почему-то промелькнуло странное беспокойство, но это был не повод, чтобы не выпить. Он выпил, и сознание его заволокла тьма. Он увидел что-то вроде сна, где он, могучий и свирепый, внушает ужас всякому встречному и даже тем, кто не видит его.

Когда он очнулся, рядом сидел только один из трех его собутыльников. Он узнал его, хотя всё его тело было покрыто густой черной шерстью, вместо помятого человеческого лица – страшная звериная морда с клыками длиной в человеческий палец, и сам он был настолько огромен, что загораживал не только дверцу, но и всю стенку, за которой была таверна, кислое вино, ворюга-кабатчик, капитан Симба, «Росомаха»… Чудище у него на глазах сжалось, снова приняло облик человека и, по-приятельски подмигнув ему, сказало:

– Теперь ты и сам так можешь…

Тут его обуяла злость, он кинулся было на эту мерзость, преграждающую ему путь ко всему привычному, ко всему тому, что было его жизнью, но вдруг ощутил, как тело его растет и покрывается шерстью и что из его собственной пасти торчат огромные клыки…

– Нет, дружок, теперь тебе туда дорожка заказана, пока солнышко не закатится, – сказал ему оборотень с ухмылкой. – Жжется оно, солнышко-то… Вот ночь настанет, так вместе и пойдем дело делать. А дел теперь у нас много. Ночью работаем, днем отдыхаем… На-ка вот, – оборотень протянул ему золотую бляху со светящимся в полумраке красным камнем, – нашему брату без этого никак нельзя…

 

Глава 2

Кузнеца Треша по прозвищу Клешня никто не встречал уже лет пять. Да, говорили, был тут такой, из Холмов на заработки приезжал, всё на рябой кобыле от селища до селища ездил, вещи делал добротные, до сих пор его плугами пашем, но и цены заламывал – а куда деваться, в Холмы на ярмарки ездить – дороже обошлось бы…

Лешаки, кто цел остался, обратно в свой лес убежали и не высовывались. Несколько селищ хотели было ополчение собрать, чтобы добить их, но сотник Дан сам старост отговорил: мол, темный народ, лешаки эти, а виновата во всём та девка в черном, да и не девка она вовсе, а от Нечистого, что те оборотни…

Серебра, из того, что выдали им из казны на прокорм, стражники почти не тратили – в любом из встречных селищ они получали кров и стол как желанные гости. Впереди них катился слух, будто какой-то из лордов в своем Холме всех оборотней истребил и послал своих людей добивать их где ни попадя. Они и вправду по пути двух-трех оборотней завалили, но специально за ними не гонялись, разве что старосты очень попросят. А людей в Вольных Селищах пропадало поболе, чем в Холмах. На сходах землепашцы всё спорили, то ли им с продажи зерна бороны да сбруи новые закупить, то ли мечи серебряные припасти. Но мечами здесь толком никто не владел, а на оборотней ходили с осиновыми пиками, но своих теряли дюжину за оборотня, не считая тех, кто без следа исчезал. Из Холм-Итта и Холм-Ала, что по соседству располагались, помощи им не было, да не просил никто… Зря, что ли, от лордов уходили, чтобы обратно в кабалу лезть…

Дед Ясень с Лиской так и остались в селище Дубрава, с них даже серебра дедова не спросили, потому как спасителей привели. И невдомек им было, что выручили их не стражники лордовы, а сама Лиска. Как дело было на самом деле, знал сотник Дан, знали стражники, видевшие всё с близи, но они молчали. Да и сама Лиска никому ничего об этом не говорила и Ясеню наказала молчать. Опасалась она, что старосты объявят ее ведуньей какой-нибудь и заставят против нечисти обереги плести да снадобья делать. Кое-чему она у бабки своей, покойницы, научилась, но почему та идолица с мертвыми глазами ее убоялась, Лиска понять не могла, как ни пыталась. Ведь она даже и злобы на нее не чуяла, а только сильно хотела, чтобы та сгинула. Главный тот, из лордовых людей, звал ее с собой, когда они обратно пойдут, говорил – там у нас и ведуны, и ведуньи есть, и Служители из Храма приедут, чтобы разобраться, какая сила в ней, в Лиске, сокрыта. Но она сказала, что деда одного не оставит в чужом селище, хоть тут и Тинка, тетка ее, дедова дочь, но у нее свой дом, и забот без деда хватает…

Пора было бы и возвращаться, чтобы до стужи успеть домой, но Олф настрого приказал сотнику – или кузнеца того отыскать, или убедиться, что в Стране Вольных Селищ его нет. А как тут убедишься, если селищ этих не меньше сотни и все они, как один, вольные… И тянутся они одно за другим на три сотни лиг вдоль всей Северной Гряды, да еще не про все и говорят…

На селище Первач стражники наткнулись случайно. Сотник Дан, как начало смеркаться, приказал становиться на ночь прямо в лесу, а пока стражники расставляли шатры, решил с одной дюжиной пройтись немного в сторону от тропы, оглядеться и по следам посмотреть, не бродит ли кто вокруг. К середине месяца Вея наконец-то выпало немного снега, а листва опала совсем, и лес перестал быть тем местом, где можно надежно спрятаться. После первого снега оборотней обычно становилось во много раз меньше – то ли они в спячку залегали, то ли перекочевывали куда… А те, что оставались, старались бродить под личиной какого-нибудь зверя, чаще всего – лося, но иногда – вепря, медведя или просто лошади. Опытные следопыты легко могли различить отпечатки на снегу, оставленные настоящим зверьем и оборотнями. К тому же свежий след оборотня всегда дурно пах. Стоило Дану на сотню локтей отойти от тропы, как он понял, что место для ночевки они выбрали не самое удачное. Совсем недавно вдоль тропы, почему-то не ступая на нее, прошла целая толпа ночных чудовищ – не меньше трех дюжин. Они куда-то спешили, потому что следы были не рыскающие, как обычно, – оборотни шли почти по прямой, подминая под себя мелкие деревца. Оставаться на месте было нельзя, надо было либо уходить назад, либо преследовать оборотней, чтобы напасть на них первыми – это увеличивало шансы на победу. Оборотни, когда на них нападали, некоторое время пребывали в растерянности – не привыкли они еще, тем более здесь, куда нечасто заглядывала ночная стража, что они могут оказаться не охотниками, а добычей.

Дан хотел уже возвращаться, чтобы приказать сворачивать только что поставленный лагерь, как вдруг заметил, что впереди овраг, и по верху его противоположным склоном тянется… частокол. А через мгновение он почуял запах дыма, не дыма пожарища, а дыма очага – за последнее время он очень хорошо научился различать эти два запаха.

Он взял с собой двоих стражников, а остальным приказал укрыться и держать на всякий случай под прицелом ворота, которые были почему-то открыты, хотя к ним не вело никакой тропы, и обращены они были прямо к крутому склону. На дно оврага они спустились без приключений, если не считать, что один из стражников по щиколотку провалился в ручей, проломив едва припорошенную снегом корочку льда. Он даже ноги промочить не успел, но лед под ним треснул неожиданно громко, и сверху, из-за стены, раздался собачий лай, а потом прилетел дротик, который бросила явно не слишком могучая рука, потому что он просто шлепнулся в ручей рядом со стражником. Следующий дротик просвистел в морозном воздухе и звякнул о бронзовый нагрудник Дана. Если бы он прошел на ладонь выше, он вонзился бы ему в горло. Дан поднял дротик, упавший к его ногам, и заметил, что его наконечник поймал отблеск луны и сверкнул серебром.

– Мы не оборотни! – закричал он. – Мы люди!

Крик был услышан и за частоколом селища, и в лагере стражников, но до лагеря донеслось только «…оборотни…люди!» Стражники, бросив все дела, тут же помчались на крик, а за воротами только усилился собачий лай, и сквозь него послышался какой-то неразборчивый разговор. Когда отряд Дана столпился на краю оврага, сотник, которого было хорошо видно на снегу при свете луны, дал жестом сигнал остановиться и ждать. Из ворот вниз свалилась веревочная лестница, и раздался сипловатый голос:

– Поднимайся! Один! Без оружия!

Дан скинул с себя перевязь с мечом и кинжалами, передал ее неудачнику, который только что чуть не промочил ноги, поднял вверх руки, показывая, что в них ничего нет, и пошел вперед. Лестница из простых дубовых чурок, связанных двумя веревками, промерзла насквозь, но руки Дана почти не чувствовали холода. Он испытывал не то что страх, а скорее досаду, что с испугу сейчас уронят на него чего-нибудь свои же, люди… Но он долез. Из темноты в его грудь уперлось два копья, а еще угрожающе заскрипела, напрягаясь, тетива лука.

– Серебро есть? – спросил тот же голос, и Дану подумалось на миг, уж не хотят ли его ограбить, но он тут же сообразил, при чем тут серебро…

– На-ка вот браслет… – Дан стянул с запястья и протянул свой оберег от сглазу. Чьи-то руки приняли его, и сверху на сотника посыпались искры – кто-то начал чиркать огненным камнем, чтобы зажечь факел.

– Теперь хоть видно, что ты не оборотень, – сказал широкоплечий упитанный парнишка лет восемнадцати, не более. Кольчуга была ему маловата и была явно с чужого плеча, но какая была кольчуга! Ее когда-то не один месяц ковали для знатного эллора. Но на ногах у него были обычные драные лапти, которые в Холмах даже нищий постыдился бы носить. – Пойдем к старейшине, он и дознается, кто ты таков.

– Спит, поди, старейшина-то, – подсказал один из пяти мужиков, вооруженных непомерно длинными копьями.

– Проснется! Аль не видишь – их там целое войско пришло! – Парнишка указал на противоположную сторону оврага, где стражники тоже зажгли пару факелов и начали разводить костер.

Селище оказалось неожиданно огромным. В лучшие времена здесь, видно, проживало народу тыщи две, не меньше. Но сейчас едва ли над каждой пятой избой поднимался дым очага. Большая часть нежилых строений была наполовину разобрана. У дома старейшины стояли два бойца в кольчугах и при мечах, и Дан еще удивился, почему стены охраняют мужики в телогрейках, а здесь – воины в полном вооружении, где только такое взяли…

Староста не спал, но и не бодрствовал. Миня – так звали парня в кольчуге – переступил порог и тут же сдал назад, снова закрывая перед собой дверь.

– Что ж вы не сказали, что он колдует! – рявкнул Миня на стражу, стоявшую у дверей.

– А он ничего и не сказал нам, что, мол, занят буду… – начали они оправдываться, но из-за дверей раздался голос:

– Заходи, Миня, и приятеля своего приводи…

Старейшина был не стар, но и не молод, на нем была льняная рубаха, как на землепашце, но какому землепашцу придет в голову так аккуратно укладывать волосы и венчать их серебряным обручем с большим изумрудом. Лицо его было чисто выбрито, а это делали лишь редкие из эллоров. На столе перед ним стояло несколько сосудов из белой обожженной глины, а рядом были разбросаны обереги и серебряные монеты.

– Ого! К нам гости! – воскликнул староста, но Дан прочитал в его взгляде странное беспокойство.

– Сотник Дан, ночная стража Холм-Дола. Просим у благородных хозяев крова на одну ночь.

– Их там дюжин пять! – сообщил Миня своему старосте, выглянув из-за спины Дана.

– Пусть заходят и ночуют по пустым избам, кто в жилые не напросится, – распорядился староста. – А ты, сотник, у меня оставайся. У нас тут давно гостей не было… А такие гости, как вы, сейчас ко времени.

Миня ушел распоряжаться, чтобы остальных пропустили, староста прикрыл покрывалом всё, что было на столе, и предложил Дану сесть в резное кресло, которое вообще непонятно, как сюда попало, а сам сел напротив в точно такое же кресло. Сотник ожидал, что староста, так не похожий на старост тех селищ, что встречались им раньше, начнет, как и все другие, с расспросов, но он, наоборот, подождав, пока гость немного согреется, огнем очага – снаружи и горячим грогом – изнутри, начал рассказывать о себе.

– Я не сам выбрал себе судьбу, это сделала за меня моя мать… Мой отец был младшим в роду Дронтов, но фамильная усадьба досталась ему, потому что все его братья погибли в стычках и военных походах до того, как у них появились законнорожденные потомки, и Лейла, моя мать, решила: чем больше она родит сыновей, тем больше из них останется в живых, чтобы дарить ей утешение в старости. Но так получилось, что времена оказались спокойные, и все мои братья, все девять, остались живы, во всяком случае, были живы семнадцать лет назад, когда я покинул родовую усадьбу Дронтов, чтобы никогда в нее не возвращаться… Три года я, Фертин Дронт, служил разным лордам, и за всё время мне случалось обнажать меч лишь на турнирах. Чуть веселее стало, когда я подался к Тарлам в Холм-Ал – там хоть приходилось иногда патрулировать границу с землями лесных варваров, но тогда, перед самым появлением оборотней, повсюду был такой мир и покой, что иные дружины готовы были взбунтоваться, лишь бы иметь возможность повоевать… Да ты, сотник, наверное, помнишь это время.

Дан помнил. Его отец был простым возчиком, служившим у богатого торговца, и без опаски и днем, и ночью возил товары через все Холмы, не боясь ни разбойников, ни оборотней, ни пограничной стражи, если все пошлины были уплачены… А сам он, как только вошел в лета, начал служить у него охранником и стерег то обозы, то самого торговца. И приятели ему завидовали, считая его работу прибыльной, непыльной и безопасной. Но всё это так быстро кончилось, что порой казалось, будто того мирного и безопасного времени не было никогда, а был лишь сон, который уже не вернется… И про Фертина Дронта он слышал, что был такой эллор, такой задира-наемник родом из Холм-Велла, которому приключений даже не надо было искать – он их просто притягивал к себе, пока не исчез после поединка с одним из младших сыновей лорда Тарла, то ли убил он его, то ли изувечил…

– А зачем вы мне это всё рассказываете, благородный господин? – поинтересовался Дан, который всё еще немного робел перед высокородными эллорами, хотя ему самому по званию полагался титул, который, правда, нельзя было передать по наследству.

– Время придет – скажу, – ответил Фертин и продолжил свой рассказ: – Но вот судьба занесла меня сюда. Именно судьба занесла, а не сам я по своей воле… Со мной было две дюжины таких же, как и я, искателей приключений. Мы шли, не особо разбирая дорог, и вот оказались здесь… И здесь мы оказались именно в тот момент, когда появились первые оборотни. Они окружили селище немалой толпой и уже пытались лезть на стену, повергнув в страх не только жен и детей местных охотников и рыболовов, но и самих охотников и рыболовов. И в Холмах-то тогда оставалось мало настоящих воинов, а здесь их не было вообще. Если бы не мы, все, кто здесь жил, стали бы добычей оборотней, но мы их спасли, и я предложил жителям этой земли признать меня их лордом и получить от меня защиту и покровительство. Они, вот странные люди, отказались… Но я остался здесь жить, и через пять лет они вынуждены были избрать меня старостой, ведь это я сделал из них воинов, и лишь благодаря мне они до сих пор живы. Так вот, сотник, я предлагаю тебе и твоим людям идти ко мне на службу… Я найду, чем заплатить, и щедрость моя превзойдет щедрость любого лорда. Если у меня будет своя дружина, не из местных, они точно признают меня своим лордом, и постепенно мы приберем к рукам всю Страну Вольных Селищ, которую сейчас некому защитить. Ты слышишь, сотник, кто защитит страну от оборотней, тот и станет ее господином. И будет новый Холм, который втрое больше, богаче и населенней любого другого, и я буду его лордом, а ты станешь наследным эллором, и у тебя будет усадьба размером со средний Холм.

– Благородный господин, – ответил Дан, воспользовавшись тем, что Фертин прервался. – Благородный господин, я уже служу своему лорду, и у меня нет причин покидать его.

Фертин тут же как-то обмяк в своем кресле и печально, но более осмысленно, чем мгновение назад, посмотрел на Дана. Сейчас перед ним сидел уже просто немолодой усталый человек…

– Ладно… – пробормотал он, поглаживая подлокотники кресла. – Если вы мне ничем не поможете, может быть, я смогу вам чем-то помочь…

– Мы ищем одного человека, который служит нечисти. Если поймаем, можно будет вытрясти из него правду – что надо этим проклятым оборотням и как их уничтожить, почему в одних местах они есть, а в других – нет… Треш Клешня его зовут, кузнец, – начал рассказывать Дан, удивляясь, что несостоявшийся лорд оказался не слишком настырным.

– Лорды за дело взялись! – удивился Фертин. – Вот уж не думал… Видно, крепко их прижало… – Он посмотрел на стенку, где прямо на досках была начертана «Карта Великого Холм-Дронта». – Ты погоди тогда рассказывать, скоро человек придет… Он больше твоего Клешни знает, и пытать его не понадобится. Ведун местный Корень по прозвищу Не Здесь… Без него нам бы против оборотней не устоять… Ведь прямо на их дороге стоим. А Корень-то знал, что придет кто-нибудь… Всё голубей рассылал, только половина вернулась.

В этот момент дверь скрипнула, и на пороге возник старик небольшого роста, такой древний, что вообще непонятно было, как он еще ходит и как он еще живой. Но старик, выставив вперед бороду, широко шагнул через порог и через секунду уже сидел на табуретке рядом со старостой и сверлил Дана колючим взглядом.

– Сотник Дан из Холм-Дола, – сказал Корень, не меняя позы, заглядывая сотнику прямо в глаза.

– Ясновидящий, что ль… – удивился сотник, но потом подумал, что он, наверно, расспросил по дороге кого-нибудь из стражников.

– Нет, мил человек, – в ответ на его мысли сказал старик. – Ясновиденье если и есть, то по пустякам им не пользуются, например, для того, чтобы имя узнать того, кто рядом сидит. И людей твоих я не расспрашивал, да и не сказали бы они ничего – к тебе бы послали. Просто письмо к тебе летело, а меня отыскало. – Корень подал сотнику крохотный клочок очень тонкой кожи, которую используют для голубиной почты. Дан взял письмо и, с трудом разбирая мелкие знаки, прочел: «Сотнику Дану в Холм не возвращаться, ждать в Холм-Итте. Писал Ион по велению Олфа».

– Выходит, что тебе, сотник, и спешить-то некуда, – заявил старик, – если я тебя, конечно, ни с кем не спутал… А теперь скажи-ка мне, пошто на мое письмо не ответили, да голубя моего не воротили?!

– Да как ответить, если и не разобрали толком, чего написано! – Дану тут же вспомнилась вся история с письмом, голубем и летучей тварью, которую он сам подстрелил… – Помню, было сказано, мол, мечи серебрите, так у нас уж лет десять всё оружие серебреное, с тех пор, как от оборотней проходу не стало.

– Ладно, мое дело было – предупредить, а там сами решайте, как спасаться и кого спасать. – Ведун шумно почесал бороду и уселся поудобнее. – А теперь слушай… Был я недавно за Северной Грядой, а через горы не лазил, перенесся на сотню лиг и не сделал ни шагу, побывал в лапах нечисти, но остался не осквернен…

– Корень, – вмешался в разговор Фертин. – Я-то уже привык, когда ты загадками говоришь, но не всякому же понятно, что ты несешь.

– Ну, раз вы слов не понимаете, пойдемте да посмотрим! – Старик бодренько вскочил и схватил Дана за рукав. – Пойдем, пойдем, сам всё увидишь и лорду своему донесешь…

– Может, с утра сходим, – предложил Фертин, положив в рот дольку сушеного яблока. – Опять же гость у нас голодный, а сейчас ужин принесут.

– Ужин это хорошо, – заметил ведун. – Но и утра ждать не будем, там утром не откроют. Запираются, как только солнышко взойдет…

Дан по очереди смотрел на собеседников, ничего не понимая из их разговора. В этот момент дверь раскрылась, и вошли две женщины в длинных серых платьях, одна несла поднос, на котором лежали ломти жареной оленины, а другая – каравай хлеба и кувшин, в котором, судя по запаху, было подогретое ячменное вино. Они вошли тихо, так же тихо поставили всё на стол и бесшумно удалились.

Сотник подумал, что если Корень в ведовстве так же силен, как в поглощении мяса, рядом с ним не страшны никакие оборотни. Он вроде бы ел не торопясь, но оленина исчезала бесследно, а его впалый живот не менял формы. Сам Дан проглотил всего пару кусков, запил их одной кружкой вина и был уже сыт, и Фертин съел не больше его, а огромный поднос был уже пуст.

– А теперь пошли, – сказал ведун, вытирая полотенцем руки, усы и бороду. – Да побыстрей, надо успеть, пока не взошла Алая звезда.

Он направился к выходу, стряхивая с одежды хлебные крошки.

– Честно говоря, я сам не знаю, куда он собрался, – тихо ответил Фертин на вопросительный взгляд сотника, но последовал за ведуном, на ходу влезая в перевязь с мечом.

Они спустились по той же лестнице в тот же овраг. Дан предлагал взять с собой кого-нибудь из его стражников, но ведун сказал, что, мол, они не бабы, а с ним и вообще бояться нечего, его тут любая нечисть за пять лиг обходит, потому что ей тоже шкура дорога. Шли они довольно долго. Дан никак не ожидал от старикашки такой прыти и даже порой терял его из виду, но тот выскакивал навстречу и размахивал руками. Фертин тоже то исчезал, то появлялся, чувствовалось, что дорога ему хорошо известна, и он считает, что Корень выбрал не самый короткий путь. В конце концов они остановились перед высокой отвесной скалой, на вершине которой росли сосны, освещенные почти полной луной, а у подножия сплетались заросли молодых, но корявых березовых стволов, аккуратно выломанных на пять локтей в ширину. Дан вновь почуял мерзкий запах следа оборотней и скривился.

– Вот сюда они и залезают толпами, когда им страшно, – сказал ведун и тихонько засмеялся. – Хочешь, сотник, я и ворота открою? – Он поднял обе руки, развернув их ладонями к скале и неожиданно громко произнес какую-то длинную, но совершенно непонятную фразу. Посередке скалы снизу вверх пробежала бесшумная золотая молния, и в камне образовалась трещина, которая с треском начала расширяться, открывая проход вовнутрь. Дан сделал шаг вперед, но ведун схватил его за пояс и рванул назад.

– Коли жизнь не дорога, то иди туда, только подожди, пока мы с Фертином подальше отойдем, – сказал Корень и отвернулся, как будто считал Дана уже покойником, с которым, значит, и говорить уже не стоило.

– Да закрой ты эту яму, воняет из нее, как из помойки! – не выдержал наконец эллор-староста, будущий лорд. – Мог бы просто рассказать обо всём. Стоило бежать сюда…

– Ну нет… Раз человек из Холмов пришел, надо ему всё показать. А то они, которые из Холмов, – недоверчивые, иногда даже глазам своим не верят, им то, что лорд скажет, вернее кажется. Воли они не видели… А ты, лихоимец, чего надумал – самому лордом стать… – По всему было видно, что ведуна понесло, и остановится он не скоро, и тут Фертин несильно, но чувствительно двинул его кулаком в бок.

– Спасибо, дружок, – сказал Корень после короткой паузы и, повернувшись к Дану, начал объяснять: – Понимаешь, сотник, я человек старый, иногда заговариваться начинаю, вот и попросил я старосту Фертина, если что, в чувство меня приводить. А то ведь могу, чего доброго, забыть, кто я, где я… – Он вновь расправил ладони навстречу проему, произнес еще что-то непонятное, и щель в скале затянулась.

Назад они шли, не торопясь, прямо по тропе, протоптанной оборотнями, но на этот раз Дан верил, что они действительно в безопасности. Корень неторопливо рассказывал о своем путешествии по темному тоннелю на спине слепого оленя, укрытого, как попоной, шкурой оборотня…

– Куда они уходят, я давно уж проследил, только ключик всё никак подобрать не мог. И подслушивал, что они там рычат, и все книги с заклинаниями пересмотрел, и с белыми, и с черными…

– Как – с черными! – возмутился Дан.

– Читать – не значит произносить, – уточнил ведун. – Да и от простого произнесения никакое заклинание не сработает, ни один ведун с заклинаниями не работает, тут Откровение надо, либо светлое, либо темное, а кто с Голоса что-то делает, тот не ведун, тот – посланец… Ну, так вот, летом еще, в начале месяца Череда, не стемнело еще, сижу за кустами у скалы и вдруг вижу: не оборотень к скале подходит, да и рано еще оборотню-то… По виду вроде человек, только чернотой от него тащит так, что трава под ним вянет. Подошел он, огляделся, да как свистнет, а из кустов еще несколько вылазят, все в одинаковых черных накидках…

– И девка у них за главного! – встрял сотник.

– Не знаю, может, и была, а может, и не одна, а может, и не за главного… Не мешай говорить, пока снова чушь не понес. Ну, против оборотней у меня оборона есть своя – ведовская, получше ваших мечей будет, а вот эти меня бы враз заклевали. Но, слава Творцу, не почуяли они меня, а один ключ к скале отчетливо сказал, так что я запомнил и повторить смог. Лучше бы, конечно, тех слов не повторять, но уж больно захотелось посмотреть, куда ход ихний ведет… Но только в середине месяца Ливня решился я глянуть, что же там. Подождал ночки, когда ни один оборотень туда не залез. Взнуздал оленя своего… Он дикий у меня, слепой потому что. Я его кормлю, а что б ему мне службу не сослужить, зрячий-то туда не пойдет, сколько ни лупи промеж рогов. На всякий случай прикрыл я его шкурой оборотня – накануне сам содрал и домой приволок для изучения… В общем, открыл я ту скалу, и поехали мы, то есть я поехал, он повез. Дорога там гладкая, широкая, так что я огня не зажигал, в темноте ехал, долгонько, может, суток трое, и попадается мне ну точно такая же скала, только хуже. Хуже потому, что я не снаружи, а изнутри, изнутри-то страшнее. Но, слава Творцу, тот же самый ключик оказался что изнутри, что снаружи… А когда раздвинулась она, там, с той стороны, уже всё снегом покрыто было… А по снегу вдалеке идет толпа каких-то нелюдей в серых доспехах, с серыми мечами, да и лица у всех бледно-серые. А от них несколько человек убегает, кто чем вооруженных. Но разве скроешься. В общем, дождался я, пока их на части поразрывают, и обратно подался. И ты теперь, что хочешь, говори, а если все лорды, и вольные землепашцы, и ведуны, и Служители вместе тех бестий не истребят, они-то точно до нас доберутся, и скоро… Не зря же тот ход сделали. Год назад его еще не было, а если и был, не ходил им никто…

Когда они вернулись в селище, все стражники из отряда Дана столпились возле ворот и собирались уже идти выручать своего сотника, по мнению многих, слишком храброго и доверчивого…

– Корень, скажи, а почему тебя Не Здесь прозвали? – спросил сотник просто потому, что ему было интересно.

– И кто ж меня так называл? – тут же возмутился ведун и грозно посмотрел на Фертина, который предусмотрительно сделал шаг в сторону. – Я те дам, Не Здесь! – рявкнул Корень и с размаху ткнул кулаком в грудь законно избранному старейшине, но тут же взвыл от боли, потому что благородным эллорам полагается носить на груди бронзовый нагрудник.

 

Глава 3

Сотник Саур рассвирепел в первый раз, когда очнулся связанным после падения с повозки. Он рычал и извивался всем телом, пытаясь сорвать с себя веревки, опутавшие его с ног до головы. А когда добротная пенька из Холм-Мола не выдержала, начал биться в железную дверь, не прекращая проклинать проклятых лордов, одного – за то, что бросил его в беде, другого – за то, что приказал связать его, беспомощного, а не вышел с ним биться по-честному… Второй раз Саур рассвирепел, когда узнал всю правду про своего лорда. Несколько Служителей по очереди втолковывали ему, кто такой на самом деле Их Милость и что их всех ждало, если бы Их Милость победили. Сотник был человеком могучим, но впечатлительным, и к концу рассказа, когда из его бычьих глаз закапали слезы, Герант сам разрезал веревку, которой Саура повязали.

На этот раз свирепость его была тихой и угрюмой. Теперь он хотел только одного – поскорей добраться до своего бывшего господина. Только дважды он позволил себе вспышку гнева: увидев лирника Ясона, воспевающего славную победу лорда Бранборга и его воинства над страшными нелюдями, он вырвал у него лиру и молча нахлобучил ему же на голову, после чего Ясона долго никто не видел поблизости от военного лагеря. И еще он оторвался на бывших наемниках из Прибрежных варваров после того, как они отказались присоединиться к походу, заявив, что против нечисти воевать – не та работа, за которую можно расплатиться. Предводителю варваров он свернул шею одним незаметным движением, а прочие через несколько мгновений просто исчезли. Зато когда он спросил у уцелевших дружинников Холм-Гранта, кто из них откажется пролить кровь за род людской против Нечистого, отказаться не посмел никто. Многие, правда, бежали той же ночью, но больше половины, почти тысяча воинов, остались.

Войско растянулось на несколько лиг, за ним тянулся огромный хвост обозов, который постепенно отрастал после того, как позади оставался очередной Холм или крупное селище. На дороге уже стояли в ожидании отряды лордов, обещавших помощь. Войска подходили, но сами лорды от участия в походе отказывались под разными благовидными предлогами – то старые руки уже не удержат меча, то расположение звезд не дает картину достаточного благополучия, то… На самом деле Бранборг знал, в чем истинная причина – никто из лордов не хотел оказаться в подчинении у другого лорда, он и сам не знал точно, как бы поступил, окажись во главе войска кто-нибудь другой.

Единственный из всех его встретил у дороги вблизи Холм-Бора лорд Герт Логвин с пятью сотнями всадников и смиренно попросил звания сотника в армии Холмов. Герта он знал с раннего детства, их порой учили одни и те же учителя, они вместе охотились, когда жизнь была еще весела и беззаботна. Из всех лордов Герт был, пожалуй, единственным, от кого можно было не ожидать даже завистливого взгляда в спину. Насколько Эрл Бранборг был благодарен прочим лордам за то, что они не составили ему компанию, настолько Герту он был благодарен за то, что тот здесь. Он назначил своего друга начальником всей конницы, которой оказалось около двух тысяч.

До Холм-Итта оставалось два дневных перехода. Элл Гордог ехал верхом рядом с лордом, оба молча наблюдали суровую спину сотника Саура, который вдруг превратился в тысячника, да еще и в армии, против которой еще недавно собирался воевать. Спина напоминала грозовую тучу, и оба тихо удивлялись выносливости лошади, которая героически шла вперед.

– Сотник! – крикнул лорд и тут же исправился: – Тысячник Саур!

– Я, Ваша Милость! – откликнулся Саур, обернувшись, и лицо его почему-то перекосилось. – Извиняюсь, мой лорд, но когда я говорю «Ваша Милость», меня блевать тянет, как после варварской настойки из коры.

– А кто ж тебя заставляет, – вмешался эллор из Пальмеры.

– Привычка, – как всегда, угрюмо отозвался Саур. – Как вижу какого лорда, так сразу на «Вашу Милость» тянет…

– Прикажи своим остановиться, – распорядился лорд. – Хвост отстал, надо подтянуть.

Саур сорвался с места в галоп и вскоре был уже далеко впереди. Войско шло медленно, гораздо медленней, чем рассчитывал лорд. Давно уже по Каменной дороге не двигалось такой массы народу. Конница постоянно уходила вперед и подолгу ждала отставшую пехоту, а обоз нередко подтягивался только к ночи, и воины подолгу дожидались, когда можно будет поставить шатры и начать готовить скромный ужин. А еще приближалась зима, время, когда обычно даже мелкие военные стычки затихают, потому что холодно… Лучше всех устроилась храмовая дружина – Служители поверх кольчуг носили войлочные рясы, и в них было гораздо теплее, чем в коротких телогрейках, в которые было одето остальное войско. Эллоры и прочие, кто побогаче, старались сторговать во встречных селищах тулупы из овчины, но землепашцы не всегда даже за хорошую плату соглашались снять с себя последнее. Порой, когда поблизости случались большие селища, к дороге подъезжали возчики с товарами, продающие самые разнообразные вещи – от конских сбруй до горячих хлебцев. Вот и сейчас на обочине стояло несколько повозок. Какой-то коротышка стоял прямо на одной из них и размахивал руками, но что он предлагал купить, издалека слышно не было.

Лорд с Гордогом направились в хвост колонны, чтобы остаток сегодняшнего пути провести в повозке с войлочным верхом, не продуваемой холодным ветром и обогретой бронзовой печуркой, которую кузнец Клён сделал перед самым выступлением. Ее легко было отыскать среди сотни других по белому клубящемуся дыму, и запряжена она была не парой лошадей, как остальные, а четверкой. Лорд подумал, что если бы у них было сотен пять таких повозок, воевать зимой было бы гораздо легче, и, может быть, стоит остановиться в Холм-Итте и там заняться тем, что получше подготовиться к походу, послать разведчиков посмотреть, как лучше перебраться через Северную Гряду, ведь той карте, которая у Элла за пазухой, уже семьсот с лишним лет исполнилось, а за это время и горы сдвинуться могли… Может быть, и Юма удастся уговорить остаться, а то ведь любая шальная стрела…

И тут он заметил, что Сольвей, откинув полог повозки, без толку разбазаривая драгоценное тепло, смотрит на него почти с ужасом.

– Сольвей, что случилось? – спросил он и не узнал собственного голоса. Он вдруг почувствовал, что смертельно устал, и если сейчас же не ляжет на что-нибудь мягкое, накрывшись теплой шкурой, то может просто вывалиться из седла. – Сольвей, что со мной?!

Элл поддержал его за локоть, а сам он схватился за борт повозки и прямо из седла перевалился вовнутрь. Чьи-то руки подхватили его, и… погасло солнце.

Солнце погасло, исчезла повозка, исчезли руки, которые его подхватили, исчезло всё… И сам он исчез, оставалось только его ослепшее сознание, безвольно повисшее среди великой Пустоты, лишенной света и звука. Он попытался вызвать хоть какое-нибудь видение, услышать хотя бы отзвук собственной мысли, но черная вата небытия поглощала всё, что он пытался сотворить. Прошло мгновение, год, вечность стремительно приближалась к концу, любуясь своей величественной неподвижностью… А потом он увидел город спиральных башен и куполов, вывернутых наизнанку, легких мостов, ничего не соединяющих, и лестниц, никуда не ведущих. Город был соткан из застывшего дыма, смешанного с пустотой. Она сидела на обломке черной скалы, обнаженная, прекрасная и страшная, уставившись на него глазами, лишенными зрачков. Эрл попытался нащупать рукоять меча, но тут же явственно осознал, что меча здесь нет, как нет и его самого. Она захохотала, и изо рта ее повалил дым, замирая новыми башнями и пирамидами. И душа его превратилась в камень, не желая впустить рвущийся в нее ужас. А потом… А потом вечность стала мгновением, оставшимся в прошлом, стремительно покидающим память, как внезапно прерванный сон… Но вечность сама собой переломилась где-то посередине, перед глазами стали плясать бесформенные тени, которые ничего не выражали и ничего не означали, но они были. А потом откуда-то издалека послышался еле слышный голос: «Мой лорд, очнитесь…»

Сольвей растирала его обнаженное по пояс тело какой-то пахучей мазью, Герант неподвижно сидел возле борта повозки, и веки его были опущены. Возле его ступней стоял на коленях Олф, книжник Ион держал перед собой два серебряных оберега, а снаружи, просунув головы под полог, на лорда смотрели Элл Гордог и сотник Ингер, самый молодой во всём войске, если, конечно, не считать Юма, который со своей сотней отправился вперед готовить место для лагеря и заготавливать дрова для многочисленных костров.

– Кажись, очнулся… – сказал Олф и облегченно вздохнул.

– Надо же было так сглазить, – посетовала Сольвей, с каждым движением всё яростней втирая в него мазь. Хоть печурка успела погаснуть, но по капельке пота на ее гладком лбу было видно, что ей жарко.

– Конечно, не мое дело, но, по-моему, следует прочесать округу и задержать всех посторонних, которые попадутся, – посоветовал Ион.

– Ингер, распорядись! – приказал Олф, и голова сотника мгновенно исчезла из-под полога.

– Там странный карлик среди торговцев толкался! – крикнул ему вслед Гордог.

– Пусть хватают всех, – сказала Сольвей. – Тот, кто это сделал, может скрываться под любой личиной, но, скорее всего, он уже далеко отсюда.

Лорд тем временем почти окончательно пришел в себя, сел, преодолевая сопротивление ведуньи, которая как раз растирала его полотенцем, и благодарно кивнул Олфу, накинувшему на него полушубок. Ион тут же бросился воскрешать огонь в печурке, и только Герант продолжал сидеть, не меняя позы и выражения лица. Было заметно, что он еще не здесь.

– Что со мной было? – спросил лорд, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Что было, это вам видней, – ответила Сольвей, наливая в кружку из бересты какое-то снадобье с таким решительным видом, что было совершенно ясно: лорд это выпьет немедленно.

– Сольвей заботилась о вашем теле, мой лорд. – Ион говорил, подбрасывая полешки в топку. – А Герант еще не вернулся… Я слышал, как он молил Творца выпустить его душу за пределы сотворенного мира и еще о подмоге в странствии своем. Он-то нам и скажет…

В этот момент Герант очнулся. Он тряхнул головой так, что его длинные волосы упали на его лицо, а головная повязка сбилась набок. Он обвел всех взглядом и остановил его на лорде, который как раз допивал приготовленное ведуньей питье. Потом он взял из рук Олфа кружку с полуостывшим грогом и начал пить мелкими глотками, казалось, будто он хотел лишний раз убедиться, что всё происходящее вокруг – реально, в том числе и вкус напитка.

– Геранту, значит, грог, а вашему лорду – пойло какое-то! – сурово сказал Эрл Бранборг, возвращая Сольвей кружку, перевернутую кверху донышком.

Ведунья посмотрела на него с легким укором, но решила не отвечать, как следовало бы – Сольвей знала, что терпение лорда велико, но не бесконечно. Как-то раз он уже приказывал не допускать ее до своей персоны, и почти полгода ведунья провела в селище неподалеку от замка. И неизвестно, сколько времени продлилась бы ее ссылка, если бы Юм не докучал отцу ежедневными просьбами…

– Тело не сразу чувствует боль от удара, нанесенного душе, – сообщил Герант, и все замерли, прислушавшись. – А когда душа покидает его, тело не замечает этого вообще… Я устал, как после второго всенощного таинства подряд. Если кого-то поймаете – разбудите… – Герант мгновенно заснул.

Будить его не стали… В поле, как раз неподалеку от того места, где Гордог видел торговцев, стражники нашли следы ног, обутых в валенки. Они уводили почти на лигу в сторону от дороги, и там, где они кончались, на желтой траве, торчащей из-под тонкого снежного слоя, валялись те самые валенки, небольшой овчинный тулупчик и всё остальное, во что обычно одевается землепашец. Владельца гардероба на месте не оказалось, но и никакие следы дальше не вели…

Отсюда тоже можно было наблюдать солнце глазами лягушки, созерцающей рассвет или закат, отсюда можно было услышать людские разговоры ушами серой мыши, пригревшейся в соломе… Но Хомрик предпочитал следить за земными делами зрением крота и слухом змеи. Люди, не удостоенные бессмертия, его уже давно не интересовали, кроме, может быть, сладеньких шлюх из крепости Корс, которые за хорошую плату закрывали глаза на его уродство. Небольшой, но уютный замок, в котором он проводил всё время, свободное от промысла во славу Великолепного, недвижно висел посреди Несотворенного пространства. Хомрик сам перетаскал его сюда по камушку, по шкафчику, по коврику. Правда, там, на земле, ему пришлось наслать мор на хозяев этого уютного гнездышка, а это стоило немалых трудов. Ну и ладно, кто не трудится, тому не дается… А вот Гейра сегодня их всех подвела. Видимо, совсем ошалела от дури, которую пьет и которую вдыхает. Решила она, что тот лорд как увидит, насколько она прекрасна, так сразу к ней и кинется, и обратного пути ему уже не будет. Как же, кинулся… Вот так труды-то и пропадают без никакой пользы и выгоды. А как ловко он его зацепил, кто другой ни за что бы не вырвался… А этого такая сила вызволять кинулась… Ну, ничего, пусть повоюют, всё равно не сейчас, так скоро мир, населенный этими ничтожными тварями, будет расчищен для плодов Искусства Великолепного, да и сами мы, кто ему служит верой и правдой, тоже на что-нибудь расстараемся. Не зря же он всё время говорит, мол, твори, выдумывай, пробуй. Кстати, говорят, в кабаки Корса новое винцо завезли с юга откуда-то, надо будет попробовать…

 

Глава 4

Он не бежал с поля битвы, он просто с него ушел. Ушел как раз в тот момент, когда понял, что и битвы-то не будет. Если бы не этот проклятый Святитель, нет, не Святитель… Если бы не этот проклятый посох, он бы в одиночку перемолотил всех, кто посмел бы встать у него на пути. Меч, который он так и не выпустил из рук, был черен от запекшейся крови, всё, что попадалось ему на пути, было ему враждебно. Он не брал на себя труда обойти куст или дерево – удар меча или кулака – и препятствие исчезало… И вдруг неожиданно для себя самого он остановился, поняв, что не знает, зачем и куда ему идти. Сейчас он ненавидел всех, в том числе и Хозяйку, встречи с которой он желал более всего на свете и сам себе в этом не смел признаться. Он шел весь день, намеренно оставляя за собой такой след, чтобы погоне не надо было плутать, но, видимо, никто так и не решился гнаться за ним. Он не заметил, как настали сумерки, затем – глубокая ночь.

Три оборотня стояли у рухнувшего ствола корявой березы. Они смотрели на него, улыбаясь так, что клыки сверкали в темноте, как ножи. Дриз начал протирать глаза свободной рукой, и оборотни странным образом превратились во вполне прилично одетых людей, один из которых определенно был благородным эллором, а двое остальных производили впечатление вполне пристойных, хорошо вышколенных слуг.

– Мы за вами, господин, – сказал тот, что больше походил на эллора, чем на оборотня. – Ворота открыты.

– Какие ворота, дерьмо?! – вспылил Дриз, прекрасно понимавший, кто перед ним.

– Ворота в лучшую судьбу, господин, – прохрипел оборотень. Чувствовалось, что держать человеческое обличье стоит ему немалых трудов, а еще больше сил забирает необходимость соблюдать форму одежды.

– Расслабьтесь, ребята, – сказал Дриз. – Вы не на параде.

Оборотни с явным облегчением обросли шерстью и приняли свой нормальный вид. Только один из них оставил себе человекообразное лицо, иначе он утратил бы способность говорить, а еще нужно было передать послание.

– Господин, пройдемтесь, – проговорили его неимоверно распухшие губы. – А то зовут…

– Кто? Хозяйка? – спросил Дриз, и сухой колодец его души мгновенно заполнился ненавистью и страстью.

– Кто знает… Нас туда не пускают. Может, и Славная Гейра, а может, и сам Великолепный… – успел проскрипеть оборотень, прежде чем его клыки вылезли-таки наружу.

– А если… – попытался возразить бывший лорд, но в его сознание проскользнул знакомый бархатный голос:

– Ты уже в пути… Ты сделал всё, что мог, и теперь займешь подобающее тебе место среди бессмертных…

Он заметил, что между двумя березами горит и переливается красная звезда, и понял, куда ему следует идти. Когда багровая пелена обволокла его тело, ни оборотней, ни промерзающего леса рядом уже не было, только откуда-то издалека, вернее, снизу, до него донеслось хрипение оборотня: «Вот бы нас так катали… А то бегай от могилки до могилки…»

Прибрежная галька рассыпалась в пыль под его подошвами, справа прямо из камня торчали какие-то причудливые растения, обвешанные странными, ни на что не похожими плодами. Небо было таким серым, что казалось, будто его не было вообще. А слева, там, где должно было находиться море, омывающее этот берег, лежало мутное зеркало, которое ничего не отражало. По его неподвижной поверхности прямо к Дризу двигался изящный кавалер с короткими заостренными усиками, такой же совершенно черной бородкой. Каждый его шаг звенел по зеркальной глади металлом о металл. Вместо меча с его пояса свисал очень длинный граненый стилет, а черный камзол был расшит красными кружевами, и еще в его глазницах не было зрачков. Он подошел поближе и начал рассматривать Дриза в упор, не говоря ни слова, и даже молчание его было каким-то подчеркнуто-равнодушным.

– Ты кто? – невпопад спросил Дриз. – Ты и есть Великолепный?!

– Да, по-своему я великолепен, – отозвался странный собеседник. – А ты шутник.

– А ты кто? – повторил Дриз свой вопрос.

– Ну уж нет, своего имени я тебе не скажу… Называй меня Резчиком. Я на досуге вырезаю из бревен изображения воплощений Великолепного, которые сам и выдумываю. У нас есть и Кузнец, и Писарь. А тебя мы будем называть Мясник. – Он коротко взглянул на окровавленный меч, который Дриз так и продолжал держать в руке. – Правда, имя твое все, кому это интересно, уже выяснили. По-моему, Гейра тебе уже говорила, что знание имени дает власть…

– Кто говорила?

– Ах, она даже от тебя скрыла, как ее зовут… Гейра – Хозяйка.

– А как вы ее называете здесь между собой?

– Дрянь – она и есть Дрянь… – Резчик повернулся и жестом пригласил Дриза, нет, теперь уже Мясника, следовать за собой.

Ступив на гладь мутного зеркала, Дриз обнаружил, что подошвы его сапог по щиколотку проваливаются в поверхность, которая, на первый взгляд, казалась ему абсолютно твердой. А теперь он шел за Резчиком и не чуял под собой ничего, кроме тумана. Потом он почуял, что постепенно погружается в странное месиво, состоящее из маслянистых брызг, снежинок, комьев грязи, кровавых луж, обломанных веток, клубящейся пыли. Он погружался в это, он на это наступал и в то же время чувствовал, что на самом деле ничего этого не было, а если что-то и было, то совсем не это… Спина Резчика маячила то спереди, то снизу. Дризу всё время хотелось окликнуть его и спросить, куда, собственно, они направляются… Но что-то ему подсказывало, что сейчас никакие вопросы не уместны и ответом будет лишь насмешка.

Хмарь рассеялась, и Дриз увидел, что его проводник стоит перед ним на осколке скалы, подножие которой уходит куда-то во тьму, и держит на ладони крохотный замок с четырьмя башнями, распахнутыми воротами и светящимися окнами-бойницами. На мгновение ему показалось, что он даже слышит какую-то музыку, доносящуюся оттуда, но это, конечно, только показалось.

– Входи, – сказал Резчик.

Дриз, не посмев ослушаться, сделал шаг вперед и оказался прямо перед воротами.

– Входи, входи, – повторил тот же голос, но уже откуда-то со стороны, и он вошел.

Замок был самым обыкновенным, разве что в несколько раз меньше, чем те, которые ему приходилось видеть раньше. Он шел по каменным коридорам, освещенным настенными факелами, мимо дверей келий, бойниц и совершенно неподвижных стражей, которые оказались не живее тех стен, возле которых стояли. И еще он не слышал обычного гулкого эха, повторяющего звон подковок на каблуках о каменный пол. В конце концов он вошел в трапезную, которая была обставлена мраморными статуями, резной мебелью и высокими бронзовыми светильниками. Грубые каменные стены были задрапированы роскошными гобеленами, каких в Холмах можно было найти лишь единицы, потому что секреты их изготовления были давно утрачены. За столом на хозяйском месте сидел всё тот же Резчик и насмешливо смотрел на гостя.

– Это замок Писаря, – сообщил он Дризу. – Но хозяин отбыл дня на три по делам, и пока он наш. Правда, Писарь терпеть не может, когда кто-то, кроме него, сюда заходит, но мы ведь ему ничего не скажем, не так ли…

– Зачем мы здесь?

– А по эту сторону просто больше нет ни одного приличного места, чтобы приятно и с пользой провести время. На самом деле Писарь ни мне, ни тебе ничего не сделает, разве что поорет и потопает ногами, в крайнем случае, пожалуется Великолепному… Но я знаю его имя… Хочешь, по дружбе я и тебе скажу. – Резчик поманил Дриза пальцем, как бы собираясь что-то шепнуть ему на ухо, но тот даже не сделал шага вперед, явно чуя какой-то подвох.

– Не хочешь – не надо. – Он кинул на стол свой длинный стилет, и Дриз подумал о том, что, например, будет, если взять и снести мечом голову собеседнику, который уже начал ему надоедать.

– Зачем мы здесь? – повторил Дриз свой вопрос, не меняя интонации и умело скрывая раздражение.

– Я должен тебе что-то рассказать, – отозвался Резчик, лицо которого вдруг стало необычайно серьезным. – Не больше, чем велено, но и не слишком мало для первого случая. Хотя кое-что я тебе уже сказал, например, имя Дряни. И отныне не просто ты принадлежишь ей, а вы в равной степени принадлежите друг другу, хотя, если честно, я тебе не завидую. – Он вдруг разразился диким хохотом, который не раз приходил к Дризу в ночных кошмарах, когда он был еще пленником бронзовой двери и бронзовой маски.

Бывший лорд выхватил меч и, не в силах более бороться с овладевшей им яростью, рубанул им прямо по Резчику. Лезвие развалило напополам спинку кресла и застряло в дубовой столешнице, а тот, чье разрубленное тело он ожидал увидеть, уже стоял сзади и хлопал его по плечу. А мог бы ведь и уши отбрить широким кинжалом, который держал в другой руке… И тут Дриз понял, что в его собственное сознание проникла чужая мысль.

– То-то хозяин удивится, что мебель у него попорченной вдруг оказалась, – сказал Резчик с дружеской улыбкой на лице, а Дриз Кардог, еще недавно собиравшийся стать лордом лордов, без сил плюхнулся на стул, а свой меч швырнул на стол рядом со стилетом.

– Как бы скверно здесь с тобой ни обходились, приятель, ты всё равно приобрел больше, чем потерял. – Теперь Резчик говорил тихо и вкрадчиво. – Каждый из нас служит Великолепному лишь потому, что тем самым служит себе самому, и ты тоже будешь служить только себе… Кстати, всем, кого Великолепный допускает на эту сторону, он дарует бессмертие. Это, конечно, означает не то, что ты будешь жить всегда, а лишь то, что тебя будет очень трудно убить, а естественной смерти ты будешь дожидаться гораздо дольше, чем тебе успеет надоесть жизнь. Даже не просто твоя жизнь, а жизнь вообще. И еще – только соединив свою жизнь с промыслом Великолепного, ты обретаешь истинную свободу и истинную власть. И поэтому главное, чего тебе следует добиваться, это его безграничная признательность за твою безграничную преданность. Может быть, это звучит несколько странно, но чем искренней твоя преданность Великолепному, тем более ты свободен в своих помыслах и поступках. Ибо в свое время Творец попустил ему, и он не хочет повторять чужие ошибки, он хочет совершать свои… – Резчик неожиданно замолчал и направил на Дриза взгляд, полный разочарования и искреннего сожаления. – По-моему, дружок, ты меня не слишком внимательно слушаешь… Напрасно. От каждого моего слова, сказанного здесь и сейчас, если ты, конечно, всё правильно поймешь, тебе будет великая польза…

– А что это было за дерьмо, через которое мы пролезали? – спросил Дриз, к которому уже вернулось самообладание. Он спросил не потому, что ему интересен был ответ, а лишь затем, чтобы прервать обрушившийся на него словесный поток.

– О-о-о, – с готовностью начал пояснять Резчик. – Дело в том, что Великолепный, в отличие от нас, несовершенных, очень взыскателен к себе… Он стремится что-то создать, причем не собрать из обломков того, что было сделано Творцом, а именно создать что-то небывалое, доселе невозможное. Он находится в вечном поиске невиданной формы и немыслимого содержания. Разумеется, всё новое создается с трудом, и всё то, что окружает это уютное гнездышко, – океан отходов творчества Великолепного. Нам еще повезло, что мы не нарвались на какой-нибудь обломок, который он выбросил, не перемолов его в пыль. Вот, например, Писарь – он был стройным красавцем вроде тебя, когда впервые угодил в это месиво, и там его проглотила какая-то милая зверушка, которую наш господин по недосмотру выпустил, не добив как следует… И в итоге спереди вошел мужчина в полном расцвете сил, наделенный немалыми талантами и значительной силой, а сзади вышел толстобрюхий придурковатый карлик. И никто, даже сам Великолепный, не смог вернуть ему первоначальный вид, дарованный Творцом, не к столу будет сказано…

– Зачем я нужен Великолепному? – Дриз смирился с тем, что ему, видимо, еще долго придется терпеть нескончаемый треп Резчика, и решил-таки спросить о чем-либо действительно занимательном.

– На этот вопрос ответить можно, но нелегко, – начал тот издалека. – Чтобы понять это до конца, нужно очень многое знать и немало вынести на собственном хребте. Ты, конечно, не готов к тому, чтобы получить на него ответ и понять его, но Великолепный приказал мне сегодня ответить на все твои вопросы честно и в меру моего разумения. – Он замолчал, глядя на Дриза, и чувствовалось, что самое большое его желание – затянуть время, отделаться ничего не значащим трепом и при этом не солгать. Но Дриз уже понял, что сейчас Резчик находится в большей зависимости от него, чем он от Резчика, потому что тот связан приказом, нарушить который не смогут заставить его никакие силы.

– Как твое имя? – тут же спросил Дриз, пользуясь моментом.

Резчик сразу же как-то сник, лицо его мгновенно скомкалось и утратило самодовольное выражение. На мгновение даже промелькнула какая-то затравленность во взгляде, которая тут же спряталась под маской безразличия.

– Траор. Мое имя – Траор… – выдавил он из себя и тут же добавил: – А Писаря зовут Хомрик. На самом деле у Великолепного немало приближенных, и все мы, к сожалению, знаем имена друг друга. И ты рано или поздно тоже будешь знать всё, что тебе будет позволено. Так что для меня нет большой беды в том, что тебе что-то открылось… Возможно, это – гораздо большая беда для тебя, но она, конечно, грянет не сейчас…

– Ну и?.. – произнес Дриз, имея в виду предыдущий вопрос, который Резчик постарался замять.

– Всё это началось давным-давно, когда мир еще не знал и не мог знать, что когда-нибудь появлюсь я или родишься ты. Тогда, наверное, даже людей еще не было. Как говорится, и у Творца не дюжина рук, и когда он решил поразвлечься сотворением мира, ему понадобились чернорабочие, чтобы, значит, месить глину для его горшков. Он создал полчища элоимов, послушных и бессловесных, имеющих лишь уши, чтобы слышать, и руки, чтобы делать то, что скажут. Говорят, будто у них еще были крылышки, но это всё выдумки темного народа, не понимающего, как это можно летать, не имея крыльев… Наделив свои создания некоторыми способностями, Творец не дал им самого главного, чем ценна любая уважающая себя личность – свободы воли и свободы выбора. И один из них, тот, кого мы ныне называем Великолепным, восстал. Он восстал вовсе не против Творца своего, он даже и не восстал вовсе, но в нем сама по себе проснулась страсть к творчеству, чего создатель миров никому, кроме себя, не позволял. Он, конечно, продолжает противиться творчеству Великолепного, но теперь мы достаточно сильны, чтобы не унижать себя просьбами и мольбами. Самые продвинутые из людей, которым противно рабское состояние, служат Великолепному душой и телом, словом и делом. За это он наделяет их, то есть – нас, властью над силами, о которых смертные твари даже понятия не имеют, избавляет нас от болей и болезней и дарует нам причастность к Вечности.

– И всё же зачем ему нужны мы? – уточнил свой вопрос Мясник-Дриз.

– В мире почти не осталось места, которого не коснулась рука Творца, и чтобы было возможно новое творчество, необходимо расчистить для него пространство. Нужно разрушить этот мир и уничтожить тварей, его населяющих. И тогда ничто и никто не воспрепятствует иному, удивительному, несравненному, великому, совершенному…

– Творению, – закончил Дриз, почуяв, что перечисление, начатое Траором, может оказаться бесконечным.

В этот момент, громко хлопая крыльями, в окно влетела толстая сова, села на стол прямо напротив Резчика и мгновенно превратилась в пузатого карлика.

– Чего приперся, скотина?! – закричал карлик на Траора, всё еще находящегося под впечатлением собственной речи и отрешенного от всего происходящего вокруг. Но карлику, судя по всему, было наплевать на настроение гостя, и он после паузы, длившейся долю мгновения, рявкнул: – Отвечай, гнида! И пшел вон!

– Какой же ты всё-таки негостеприимный, – пристыдил его Резчик и, схватив за лезвие свой странный стилет, двинул хозяина замка рукоятью по голове.

Карлик тут же превратился в здоровенную крысу и вцепился острыми мелкими зубами в горло своему противнику, обернувшемуся змеей, у которой там, где было окровавленное горло, оказался хвост, который был немедленно отброшен. Пока крыса пожирала обрывок хвоста, змея, распрямившись, подобно пружине, стремительно вылетела в окно, оставив ни в чем не повинного Дриза наедине с рассвирепевшим Писарем.

Крыса вновь превратилась в тяжело дышащего карлика, который вытирал большим розовым махровым полотенцем кровь с разбитого лица. Причем раны его сразу после того, как кровь впитывалась в полотенце, исчезали, а оторванное ухо выросло вновь.

– Уф! – сказал Писарь, по-прежнему делая вид, что не замечает еще одного гостя.

Дриз на всякий случай положил правую руку на стол, чтобы ладонь как бы невзначай приблизилась к рукояти меча.

– А ты меня не пугай, – неожиданно спокойно произнес карлик. – Меня жрали, мной срали, а ты – вообще молокосос. И еще тебе велено возвращаться туда, откуда пришел.

– А я и дороги не знаю…

– Пятая дверь налево. Сортир. Нырнешь в дерьмо – окажешься дома…

Писарь еще что-то говорил, но Мясник его уже не слышал. Голос, не произносящий слов, доносящийся откуда-то извне, уже дал ему понять, где, кому и зачем он нужен. И еще в него вселилось умение находить нити, связывающие Несотворенное и Сотворенное пространство. Исчез мерзкий коротышка, исчезла трапезная, где ему так и не подали никаких лакомств и вин. Он уже летел куда-то в кромешной темноте, и рядом с ним летел его меч, на котором несмываемой черной коркой застыла человеческая кровь. А потом он оказался посреди бесконечной снежной равнины, не оскверненной ни единым бугорком или чьим-нибудь следом. Оставалось только ожидать, когда досюда дойдет его новое войско, куда более послушное и преданное, чем предыдущее, состоящее из мерзких смертных тварей, именуемых людьми… Нет, не людьми – просто смертными.

 

Глава 5

Полог шатра откинулся, и вовнутрь один за другим начали входить стражники. Каждый нес по охапке свежепоколотых кленовых поленьев, сваливал их возле печурки и тут же выходил обратно. Печь топил сам сын лорда, и ему нравилось это занятие. Когда-то давно втайне от слуг он подбрасывал поленья в камин, стоящий в углу его кельи в замке Холм-Дола, и подолгу смотрел, как пламя старательно и почти бездымно поглощает их. Вообще-то, кормление очага не считалось делом, достойным высокородных особ, в отличие от тех ремесел, которые были сродни искусству, но теперь Юм Бранборг был уже сотником ночной стражи, а все учителя этикета и геральдики остались в замке.

Перед тем как поставить шатер лорда, стражники тщательно вымели снег с начинающей промерзать земли и расстелили плотный ворсистый ковер с изображением сокола, клюющего змею, фамильным гербом Бранборгов. Здесь же, на ковре, расположился сам лорд, начальник ночной стражи и все семеро тысячников. Сольвей с книжником Ионом пристроились подавать Юму полешки, чтобы быть поближе к печи, а мастер Клён рассматривал сложенные у входа мечи военачальников, отмечая про себя, что большинство из них – его работы.

Должен был состояться обычный малый совет, который лорд проводил каждый вечер. Олф уже отобрал из поступивших за день донесений самые важные и хотел было начать доклад, но в этот момент в шатер почти вбежал Герт Логвин, начальник конницы, в руках которого был сверток размером с человеческую голову.

– Что-нибудь случилось? – спросил у него лорд, поднимаясь с ковра.

– Случилось, – отозвался Логвин, и в голосе его чувствовалась какая-то растерянность. – Почти каждую ночь что-нибудь да случается. Война еще не началась, а мы уже теряем людей.

– Кто струсил уже сейчас, пусть бегут, – заметил Олф, который хотел побыстрее закончить доклад и уйти спать.

– Я тоже думал, что бегут, а оказывается, дело не в этом… – Герт развернул материю, и вскоре все увидели обыкновенный островерхий шлем, весь обляпанный кровью. – Вот опять пропал дозор, целая дюжина, как в прошлый раз… Но тогда вообще никаких следов не осталось – всё ветром заровняло, а сейчас вот это нашли, и оборотнями там так воняет, как из выгребной ямы. Если немедленно лес не прочесать, они от нас так и не отстанут.

– Если прочесать – тоже не отстанут, – сказал Герант, незаметно сидевший в самом затемненном месте. – А вот попытаться взять кого-нибудь живьем, раз уж они всё равно тут, не помешало бы. Ведь идем, сами толком не знаем, куда и что нас ждет.

– Оборотней ни разу живыми не брали, – заметил Олф.

– Потому и не брали, что не пытались. – Герант поднялся, опираясь на посох. – Раньше всё ясно было: вот есть нечисть, и чем больше ее перебьем, тем меньше ее останется. А оказывается, надо еще и понять, откуда они берутся, кто их насылает, оборотней и меченосцев этих. Кто и зачем?

– Если лес прочесывать, затаятся они, – сказал Олф. – Оборотня можно только из засады взять. Или когда он сам сдуру не на того нападет. Да и то не так чтобы живьем.

– Да я его один заломаю! Голыми руками! – прорычал вдруг тысячник Саур. – Вот прямо сейчас.

Он метнулся к выходу, но лорд жестом заставил его остановиться и замолчать.

– Сольвей, – обратился Эрл Бранборг к ведунье. – Сольвей, а ты что думаешь?

– То же, что и вы, мой лорд, – ответила она. – Я согласна стать приманкой, но и охотников должно быть не больше трех.

– Я пойду! – крикнул Юм.

– Ты – сотник, – спокойно сказал ему лорд. – Вот и иди к своей сотне.

Юный лорд натянул на голову шлем с меховым подкладом и уныло вышел, стараясь не замечать провожающих его взглядов.

– Я пойду, – сказал Олф. – Всё равно лучше, чем я, их повадок никто не знает. Молодых лучше не посылать – шкурку попортят…

– Я пойду! – Саур снова сделал шаг вперед. – Они ж здоровенные, почти как я. Кто его еще удержит.

– Я пойду, – вызвался молчавший до сих пор Элл Гордог.

Сольвей шла одна, освещенная мерцанием ополовиненной луны, на которую то и дело набегали мелкие стремительные облака, гонимые северным ветром. Через поле шириной в целую лигу можно было разглядеть немалое селище, к которому она и приближалась. Олф, Саур и Элл Гордог, укрытые длинными белыми накидками, следовали за ней, прикидываясь мелкими заснеженными бугорками, а за леском скрывалось дюжин пять воинов Храма, позаимствовавших на ночь коней у лорда Логвина.

Прежде чем увидеть оборотня, Сольвей заметила его тень на снегу, а потом уже – фигуру, прикрытую темным балахоном, наподобие тех, что носят странствующие лирники. Оборотень принял человеческий облик, видимо, чтобы не спугнуть странную добычу, одиноко бредущую в таком опасном месте. Большим умом эти твари не отличались, иначе не было бы смысла устраивать столь незамысловатую ловушку, но всё же Сольвей опасалась, что в последний момент оборотень что-то сообразит и попытается скрыться… Но он спокойно шел навстречу…

– Одинокая путница в такое ужасное время, – начал говорить оборотень, не забывая приближаться. – Кто же тот нехороший человек, который позволил такое? Будь моя воля, я бы и не отпустил… Мне и то страшно…

Сольвей остановилась как бы в нерешительности, а оборотень, не умолкая, всё приближался к ней. Когда до него оставалось не больше пяти локтей, из-под своего покрывала выскочил Саур и, ни слова не говоря, раскрутил со свистом свою плеть из верви, оплетенной серебряной нитью, которая тут же обвилась вокруг шеи нелюдя. Рядом, как будто из-под земли, возникли Олф с Гордогом, и оборотень с визгом начал метаться из стороны в сторону, пытаясь вырвать у Саура его кнут. Сквозь лунный свет метнулись еще две серебряные нити, одна из них обвила чудовищу правую лодыжку, а другая, рассекая воздух, опустилась ему промеж глаз. Оборотень метнулся навстречу Сауру, который тут же выставил перед собой свой знаменитый длинный меч.

– Убери ножик! – крикнул ему Олф. – Он нам целый нужен.

Саур на мгновение замешкался, и этого хватило оборотню, чтобы стремительно к нему приблизиться, схватить за плечи и в упор заглянуть в глаза. Тысячник тут же зашатался, выронил меч и упал на колени. Еще мгновение, и острые, как ножи, когти начали бы сдирать с него доспехи вместе с кожей, но Сольвей успела швырнуть в оборотня оберег, отлитый в Холм-Готе из серебра, освященного самим Первым Святителем. Оборотень, не разглядев в темноте, что именно в него летит, вместо того, чтобы увернуться, перехватил его на лету и тут же отдернул лапу, спаленную по локоть. Не переставая вопить, он упал на четвереньки, обернулся черным лохматым конем и сорвался с места в галоп, держа на весу правое переднее копыто. От боли он, видимо, совсем перестал соображать и помчался как раз в ту сторону, где была дорога, лагерь войска Холмов и конная засада Служителей, которые уже мчались ему навстречу. Оборотень затормозил, осадив свой конский зад, развернулся в прыжке и помчался обратно. Верви хлыстов обожгли задние ноги коню-оборотню, и он повалился на бок, принимая вид человека. Олф и Гордог кинулись к нему, надеясь связать, пока тот не опомнился, но их остановила Сольвей:

– Всё равно его не связать – вывернется. Не давайте ему уйти…

Оборотень уже бодренько хромал в сторону ближайшего леска, до которого было не больше сотни локтей, и Олф с Гордогом тут же помчались за ним.

– Только не смотрите ему в глаза! – крикнула им вслед ведунья.

Они уже почти настигли нелюдя, когда тот обернулся к ним вполне человеческим бородатым пропитым лицом и сказал с неподдельной обидой в голосе:

– Вы совсем не чтите обычаи. Вы всё перепутали – это оборотни должны охотиться на людей, а не люди на оборотней. – Он уставился на Элла Гордога, и в его глазах разгорелся зловещий красный огнь

Элл отвел взгляд, почувствовав, как вечный холод и мрак пытается вползти в его душу, и вновь опоясал оборотня плетью. До противника уже дошло, что просто так скрыться ему не удастся, и он бросился на Элла, мгновенно отрастив клыки и костяную чешую, но было уже поздно – Герант, скакавший впереди своего отряда, уже оказался рядом. Он соскочил с коня и, обежав вокруг оборотня, очертил посохом кольцо. Теперь оборотню предстояло либо оставаться на месте, либо сгореть заживо, пытаясь переступить черту, оставленную посохом Первого Святителя. Вскоре его тело уже билось мелкой дрожью, опутанное прочной сетью, которая нашлась в пожитках запасливого мастера Клёна.

Эрл Бранборг в одиночестве сидел у жаркого костра на толстом сосновом бревне. Чуть поодаль за его спиной стояли стражники, опасаясь даже малейшим шорохом побеспокоить своего лорда. А из соседнего шатра время от времени раздавались нечеловеческие вопли, способные устрашить кого угодно, и неразборчивые голоса. Юм, заслышав дикие крики за пол-лиги, отправился посмотреть, что же там происходит, и обнаружил отца, безмолвно сидящего неподалеку от шатра, сотрясаемого воплями. Стражники не решились остановить его, хотя лорд настрого приказал всем относиться к Юму как к простому сотнику и на время похода забыть, чей он сын.

– Мой лорд, что там происходит? – спросил Юм, указывая рукой на шатер.

– Там оборотень, – ответил Эрл, приглашая сына присесть рядом. – Его поймали вскоре после заката и теперь пытают серебром.

– А можно мне посмотреть? – спросил Юм, рассматривая пламя костра.

– Нет, сын, нельзя, – ответил лорд тихо, но твердо. – Я не хочу, чтобы ты смотрел на пытку. Пусть даже там пытают не человека, а порождение Тьмы.

Вопли в шатре стихли, полог откинулся, и оттуда вышел Герант с серебряным прутом в руке. Он подошел к костру и, склонившись над ухом лорда, негромко сказал:

– Мне кажется, он готов говорить…

Эрл поднялся с бревна и, взяв сына за плечи, сказал:

– До рассвета уже не долго, а переход будет нелегкий. Иди спать – это приказ.

Он направился вслед за Герантом, а Юм, подождав, пока они скроются в шатре, пошел исполнять приказание своего лорда.

Посреди шатра горел огонь, и дым, поднимавшийся вверх, выходил через отверстие в куполе. Оно же притягивало к себе дым нескольких факелов, горящих непривычно ярко. Видимо, Сольвей добавила в горючую смолу что-то, делающее пламя похожим на дневной свет. Оборотень сидел, забившись в угол большой клетки, которую мастеровые сладили для него из осиновых кольев. Сквозь прутья на нелюдя в упор смотрели Сольвей и Олф, а рядом стояли два Служителя с длинными серебряными щупами в руках.

– Ты хотел нам что-то сказать, – напомнил оборотню Герант, подойдя вплотную к клетке.

На мохнатом теле чудовища возникла человеческая голова с потухшими глазами и горестно искривленной линией рта. Нелюдь обвел всех мутным взором и вдруг неожиданно писклявым голосом проверещал:

– А пусть добрые людишки накроют мою чудную клеточку черным покрывальцем, а то я заболею и умру у вас на глазах, и вам будет стыдно за то, что сгубили меня, такого беззащитного…

Один из служителей просунул в клетку щуп, и оборотень, умолкнув, метнулся в противоположный угол клетки, мелко задрожал и, стуча клыками, проскулил:

– Ну, правда, прикройте, а… А то мне и так говорить трудно. Челюсти сводит.

Герант посмотрел на Сольвей, Сольвей глянула на Олфа, и тот, ни слова не говоря, собрал четыре из семи факелов и загасил их в лохани с водой.

– А теперь говори, кто ты такой, откуда взялся, кто твой хозяин, – потребовал Герант, как бы невзначай положив конец серебряного прута на край клетки.

Оборотень посмотрел на него затравленно, и вдруг в глазах его вспыхнули красные огни.

– Неймется ему! – крикнул Олф и метнул нож, пригвоздивший плечо оборотня к осиновому пруту. Нелюдь взвыл и дернулся, отодрав плечо от дерева, но нож, поблескивая серебряной рукоятью, продолжал торчать из зарослей шерсти. Оборотень попытался вырвать и его, но тут же отдернул обожженную лапу.

– Эй, – позвал он Олфа. – Вынь ножичек-то свой. Не мучь меня так, а то Великий Морох тебя покарает. – Он выставил плечо вперед так, чтобы Олфу было удобнее дотянуться до рукояти, и начал скулить, как обыкновенная собака, побитая хозяином. Начальник стражи выдернул кинжал и отер его о шерсть оборотня.

– Какую вещь из-за тебя испоганил, – с тяжким вздохом сказал он и швырнул нож в костер.

– Я всё оплачу, только жизни не лишайте! – пискнул оборотень и целиком принял человеческое обличье. – И всё вам расскажу, что могу, конечно, чем смогу…

И тут вплотную к клетке подошла Сольвей, просунула ладонь между прутьев и схватила оборотня за ухо. Тот хотел было взвыть, ожидая очередного подвоха от этих ужасных, коварных и подлых людишек, но никаких серебряных колец на пальцах ведуньи не оказалось, и оборотень от неожиданности даже как-то притих.

– Сначала расскажи нам, что ты делал до того, как стал оборотнем? – спросила Сольвей почти ласково. – Ведь ты же когда-то был человеком…

Оборотень даже как-то обмяк и съежился еще больше, чем раньше. На лбу его выступили крупные капли пота, один из его зрачков закатился куда-то вбок, а другой чуть ли не вывалился наружу.

– Лучше засуньте мне в задницу серебряный дротик, – прошипел он. – Лучше зажарьте меня на солнце, только не напоминайте мне об этом. Я оборотень, служитель Тьмы, посланец Мороха, великого и вечного.

– Зачем вы похищаете людей? – спросил Олф, взяв в руку один из горящих факелов и сунув его под нос оборотню.

– Ой, не знаю, не знаю, не знаю, – заверещал нелюдь, но Олф приблизил к его оскаленной морде пламя факела. – Их хочет Морох. Чем больше мы их притащим, тем скорее нам будет принадлежать вся земля, и мы будем жить на ней как люди, то есть вместо людей. А ему вовсе люди не нужны… Ему нужны только их тела. Вот если бы вы трупы-то не сжигали, а в землю закапывали, как лесные варвары, мы бы и могилки свеженькие выгребали. Он ведь сначала их убивает, а потом оживляет, и они воюют за него героически.

– Где он скрывается?! – рявкнул Герант.

– А вам туда всё равно не дойти. Это так далеко на севере, что никакой человек дотуда не допрыгает. В пути в сосульку превратится. Кой-кто пытался, так мы их потом собрали и Мороху доставили, и он нами был очень доволен…

– Кто такой Морох? – голос Олфа прозвучал еще более грозно.

– Это мой господин. Он велик и всемогущ. Он не простит мне, что я еще не сдох. Но и вы скоро пожалеете, что живы.

Все замолкли, так что некоторое время было слышно лишь, как трещали факелы и поленья в костре. Оборотню, видимо, показалось, что он сказал слишком много, и было заметно, что кара, которая последует от Мороха, куда страшнее, чем пытка серебром и светом.

– Если мы его еще о чем-нибудь спросим, он просто издохнет, – сообщила Сольвей, рассматривая оборотня.

– Истинная правда! Издохну! – оживился нелюдь. – Я и так уже почти дохленький. Довели…

– Выйдем, – предложил Герант и первым направился к выходу.

Они подошли к тому же костру, возле которого накануне сидел в одиночестве лорд Бранборг. Стражники, гревшиеся у огня, расступились и отошли на почтительное расстояние.

– Оборотень больше не скажет нам ничего, – сказал Герант, когда лорд, начальник стражи и ведунья приблизились к нему. – И, пожалуй, действительно долго не протянет.

– Одним чудищем меньше будет, – высказался Олф. – Вот только трудов жалко. Сразу бы его прикончили, глядишь, и Саур был бы цел.

– Саур и так цел, – ответила ему ведунья. – Отоспится, отваров попьет и будет как новенький. Есть снадобья, которые заставляют людей говорить только правду, но как они подействуют на оборотня, я не знаю.

– Так вот… – прервал Герант едва начавшийся спор. – Вам известно, что мы, Служители, отличаемся от всех остальных людей тем, что нам приходит Откровение, ниспосланное самим Творцом или Его Отражением, обращенным ликом своим к миру, в котором мы имеем радость жить. Ибо бессчетно число миров, созданных Творцом… С Откровением к нам приходит знание того, что недоступно прочим, и лишь некоторым из нас известно Истинное Имя Творца, способное истреблять нечисть и исцелять безнадежно больных. Я хочу Именем Творца снять с человека чары, превратившие его в оборотня. Долго он, конечно, не проживет, даже если у меня всё получится, но успеет нам рассказать обо всём, что знает, а потом душа его отправится туда, где будет неподвластна Нечистому…

– Я не знаю, что за чары на него наложены, но превратить человека в оборотня можно лишь с его согласия, – возразила Сольвей. – Наверняка были посулы, искусы, обещания, но чтобы чары подействовали, необходимо, чтобы человек впустил их в себя. Я не занимаюсь колдовством, но мне известно, что невозможно даже исцелить того, кто не желает исцелиться. А изуродовать еще труднее, чем исцелить, потому что дух всегда противится уродованию плоти.

– Всё так, ведунья, – в тон ей ответил Святитель. – Но Откровение, ниспосланное Творцом, всегда неизмеримо выше ваших ведовских знаний, которые вы по крупицам собираете, глядя лишь под ноги и не обращаясь к Небесам. И мне был Голос Его…

– А вы б не спорили, – вмешался Олф. – У нас лорд есть, который, значит, и верховный вождь. Как он скажет, так и делайте.

Все посмотрели на лорда, который стоял чуть в стороне и смотрел то на Геранта, то на Сольвей.

– Сольвей, а ты веруешь в Творца? – спросил он, приблизившись к ведунье.

– Конечно, – ответила она, не раздумывая. – Я же видела, как Служители Именем Его совершают недоступное пониманию. Творец – это Сила, которой они владеют и которая владеет ими. И эта Сила, конечно, противостоит Злу…

– Значит, вреда не будет, – заключил лорд. – Иди, Святитель, и делай, что считаешь нужным.

Герант молча направился к шатру, а Сольвей, посмотрев ему вслед, сказала:

– Я отдала бы половину своих знаний за то, чтобы увидеть, как это произойдет.

– А по мне, что бы он ни делал – лишь бы толк был, – заметил Олф.

А из шатра тем временем раздался сдавленный хрип, грохот и треск ломаемой решетки. Из отверстия в верхушке шатра, через которое выходил дым костра, поднялось непроглядно-мрачное облако, которое со свистом разлетелось в разные стороны, падая ошметками черной пены, шипящей в снегу. Вскоре они исчезли, оставив проталины и смрадный запах, который, правда, был почти мгновенно снесен ветром. Из-за полога выглянул один из Служителей, помогавших Геранту, махнул рукой, приглашая всех зайти вовнутрь.

Клетка была сломана, по всему шатру разбросаны тлеющие угли разрушенного костра. Герант держал факел, а два Служителя сгребали всё это в одну кучу, чтобы вновь развести огонь, а на широкой скамейке лежало бесчувственное человеческое тело, от которого отваливались последние ошметки черной шерсти.

– Сольвей… – голос Геранта был едва слышен. – Сольвей, я сделал для него всё, что мог. Но этого может оказаться мало…

– Он говорил что-нибудь? – спросила ведунья.

– Он не успел… Он почти ничего не успел сказать. – Герант склонился над телом, приблизив к нему факел. – Пока превращение не завершилось, он рычал и метался, клетку вот развалил, меня чуть не загрыз… А как только шерсть обвалилась, клыки выпали, он замер, за голову схватился и упал. С тех пор и не шевелится.

– Это совесть, – тихо сказала Сольвей. – Он опять стал человеком, и никакая человеческая совесть, даже самая ничтожная, не смогла бы выдержать того, что натворил оборотень.

Ведунья раскрыла дорожную сумку и достала оттуда баночку с мазью из серых мухоморов, которая смягчала любую боль, в том числе и душевную, возвращала сознание умирающим и только потом отдавала смерти ее добычу. Сольвей начала медленно втирать ее во впалую грудь, едва вздымавшуюся от мелких и частых вдохов. И прошло совсем немного времени, прежде чем веки бывшего оборотня дрогнули, поднялись, и пламя факела отразилось в оживающих зрачках.

– Меня зовут Крет, – сказал он, казалось, самому себе, вспоминая о чем-то таком, во что и сам не верил. Потом он приподнял голову и обвел взглядом всех, кто собрался вокруг него. – Дайте свет. Дайте больше света.

Служители начали зажигать факелы и разводить костер в центре шатра. Крет сполз со скамейки и неуверенными шагами двинулся к огню. Он протягивал к нему ладони, он смотрел на него, почти не мигая, казалось, он хотел обнять пламя… И, не отходя от костра, он начал говорить:

– Это случилось вчера или год назад… А может быть, прошло уже десять лет… Все дни в шкуре оборотня похожи друг на друга, как черные уродцы, которых творит Морох и тут же уничтожает. Все они разные, и все они одинаково уродливы… Я мало что знаю. Но расскажу всё, что успею. Вы спрашивайте – так будет легче…

– Откуда берутся бледные меченосцы? – В шатер только что вошел Элл Гордог, который сразу после схватки с оборотнем отправился отдыхать. Он не особенно верил в то, что от лохматого чудища удастся чего-нибудь добиться.

– Они берутся из разных земель… Из Холмов, из земель варваров, отовсюду, куда Морох отправляет своих слуг. Стоит оборотню заглянуть в глаза человеку, и тот теряет волю. А кто не теряет воли, те не годятся, тех велено убивать… Ночью мы тащили добычу на север, днем скрывались в убежищах. Вся земля изрыта ходами еще с прошлого пришествия Мороха, но тогда его звали как-то иначе. Морох опустошает их тела, и они становятся частью его самого. Они двигаются, они слышат, они сражаются, они ненавидят, но они мертвы. Если отрубить меченосцу голову, невидящее тело будет продолжать крушить всё на своем пути, пока не будет изрублено на мелкие куски или сожжено.

– Почему меченосцы пришли раньше срока? – спросил Гордог, присев у костра рядом с Кретом.

– Раньше, говорят, можно было найти лишь немногих людей, которые согласились бы стать оборотнями. Но после того, как в крепости Корс обосновались Собиратели Пены, которые поклоняются морской деве Хлое, всё изменилось. Я сам оттуда. Мы вернулись из набега, и ночью в портовой таверне ко мне подсели оборотни. И до этого я слышал, что морские разбойники пропадают чаще на берегу, чем в море, и вот я узнал – куда… Когда сам влип. А чем больше оборотней, тем больше меченосцев, тем быстрей Морох собирает силы, тем раньше начинается вторжение. Он хочет очистить землю от людей и отдать ее оборотням.

– Как добраться до этого твоего Мороха? – Было заметно, что Олф давно уже хотел спросить именно об этом.

– Зачем? – отозвался Крет и втянул голову в плечи. – Человек ничего не может против Мороха… Разве что этот ваш Творец ему сильно поможет. Эй, Служитель, – обернулся он к Геранту. – Может, попросишь Творца, чтобы меня к себе прибрал, когда издохну. Может, у него слаще, чем под Морохом…

– Попрошу, – пообещал Герант. – Ты рассказывай всё, что знаешь, а я уж попрошу…

– Вон в куче дерьма мой камень лежит, на золотой цепочке который. Он к Мороху и приведет. Есть на севере Пальмеры Бледные Горы, а в тех горах – Гиблая пещера. Той пещерой идти надо да на камень глядеть… Если светится камушек, значит, правильно идешь, а если гаснет – значит, заплутал.

– Я знаю, где это, – спокойно сказал Элл Гордог.

– А поверху лучше не ходить, – продолжил Крет. – Там даже летом птицы на лету замерзают….

Некоторое время все молчали, лишь трещали поленья в костре, а на улице завывал холодный ветер. И вдруг сквозь щели шатра пробился тоненький лучик только что взошедшего солнца.

– Мне, кажись, на покой пора, – неожиданно сказал Крет, который уже не сидел, а лежал у костра. – Вы того… Меня наружу отнесите. Хочу на солнце глянуть напоследок…

 

Глава 6

До берега оставалось не меньше трех лиг, но лодьи, гонимые попутным ветром по узкому заливу, были уже не в силах взламывать ледяную корку, которая с каждым локтем становилась всё толще и толще. Дальше других протиснулось суденышко Лотара Воолтона, нос которого был устроен так, что ветер забрасывал его на ледяную корку, и она трещала под тяжестью дубового киля, обшитого бронзовыми пластинами. Вдалеке уже были различимы высокие башни Прибрежного замка, но разглядеть, развевается ли над ним до сих пор знамя королевы Элис, не удавалось пока даже самым зорким из матросов. Лодьи Служителей отстали почти на лигу, и было ясно, что дальше они продвинуться не смогут. Дружине Храма предстояло сойти на лед, чтобы приблизиться к берегу и, возможно, сразу же вступить в бой.

– Что-то не торопятся вылезать твои друзья, – сказал Лотар мальчишке, сидящему на корме.

Ос, приемный сын Геранта, когда старшина храмовой дружины отказался взять его с собой в поход против меченосцев, пытался напроситься к Служителям, отправлявшимся туда же морским путем, но все капитаны лодий и дюжинники отказали ему, помня приказ человека, с которым считался сам Первый Святитель. В конце концов он забрался на судно из Пальмеры, на котором прибыл вестник, и сделал вид, что так и надо.

– Нет у меня друзей, – отозвался Ос. – А это всё братья. Вылезут они скоро, подождут, что им Творец подскажет, и вылезут…

– А если ничего не подскажет? – поинтересовался Лотар.

– Всё равно вылезут. Не обратно же тащиться…

Но все восемь лодий из Холм-Гота оставались неподвижны, лишь ослепительно белые паруса были свернуты, и длинные весла перестали скрести ледяную корку.

– Если меченосцы взяли замок, то они скоро будут здесь, – сказал Лотар мальчишке. – Если замок еще держится, они всё равно придут сюда. Может быть, эти… братья не знают, куда они попали и что их ждет…

– Я добегу до них, узнаю, чего медлят. – Ос перевалился через борт и спрыгнул на лед.

– Эй, на вот! С собой прихвати. – Воолтон бросил ему вслед незажженный факел. – Только до поры не запаливай…

Ос уже бежал к лодьям Служителей, спотыкаясь о ледяные наросты, огибая трещины, оставленные кораблем Воолтона. Когда до длинных темных силуэтов оставалось не более четверти лиги, его уже начало беспокоить, что со стороны судов не доносилось даже никаких звуков и ни одна фигура не поднялась над бортами. Мальчишка подумал, что Служители либо почему-то затаились, либо на них напал внезапный мор. Внезапный страх схватил его за поясницу, у него даже на мгновение подкосились ноги, но дальше он помчался еще быстрее, глотая морозный воздух вперемешку с мелкими сухими снежинками. Теперь он больше смотрел под ноги, чем по сторонам, а когда поднял глаза, оказалось, что никаких лодий впереди нет. Хотелось немедленно повернуть назад и бежать сломя голову к примерзающему кораблю из Пальмеры, там был Лотар, который был так добр к нему, там было не меньше дюжины крепких живых людей, рядом с которыми не страшно, но… Он не мог позволить себе струсить. Герант часто говорил ему, что многое может простить, он даже простил бы ему самовольное участие в морском походе… Но Ос однажды видел, как его приемный отец отнесся к одному из воинов храмовой дружины, который покинул пост в ночном карауле лишь потому, что его одолел страх.

Дальше Ос шел медленно, постоянно оглядываясь на черный силуэт корабля Лотара Воолтона, который, слава Творцу, никуда не делся. И вдруг впереди показались призраки, которые почему-то, против обыкновения, не летали по воздуху, а ходили по тверди, как люди, и каждый из них держал в руках по длинному копью, и число их росло, и вылезали они из белого пузыря, вздыбившегося прямо над ледяной поверхностью. Ос понял, что ему пришел конец, на всякий случай нащупал рукоять кинжала и вдруг вспомнил про факел, который торчал у него из-за пояса. Зажав факел под мышкой, он дрожащими руками высек искру из огненного песчаника. Но едва ленивое пламя занялось, как было погашено неведомо откуда прилетевшим снежным комом, а из начавших сгущаться сумерек раздался голос:

– Ты что, шельмец, делаешь! Мы тут лодьи секретим, а он нас засветить решил…

К Осу откуда-то сбоку приближались два призрака. Тот, что был поближе, левой рукой держал копье, а правая сжималась в недвусмысленный кулак. Он же негромко кричал, размахивая древком копья:

– А ну брось фитюльки! Брось, а то по хребтине получишь.

Ему тут же захотелось провалиться сквозь лед, уже не от страха, а от стыда за предыдущие страхи. Конечно, Служители сняли мачты, прикрыли лодьи парусами, и скоро, когда снег слегка припорошит полотняные холмики, разглядеть флот, закованный льдом, будет невозможно даже с ближайшего берега. Два Служителя в рясах из белого войлока приблизились к мальчишке локтя на два и наконец узнали Оса.

– Всё-таки прибился малец, – удивился один из них.

– Ох, и достанется ему, если жив останется, – пророчил другой.

– А ну, пошли к Нау, пока хоть он тебе уши надерет, – предложил первый и повлек мальчишку к ближайшей лодье, до которой оказалось не больше трех дюжин локтей.

Нау был начальником всего флота Холм-Гота, хотя ему было не так уж много лет, и он совсем недавно оделся в рясу Служителя. Всех, кто впервые видел его, удивляла его необычайная смуглость, и мало кто мог выдержать взгляд его огромных, совершенно черных глаз. Когда-то его, еще пятилетним мальчишкой, нашли среди трупов на чужеземном корабле, на котором похозяйничали Собиратели Пены, и с тех пор под его ступнями чаще была палуба, чем твердая земля. Единственным, что запомнил он из прошлой жизни, было его собственное имя, от которого Нау не пожелал отказаться, хотя ему и предлагали выбрать что-нибудь более привычное и благозвучное.

Флот, четыре с половиной дюжины лодий, стоял обычно в бухте Терпеливой на Беглом острове – от Храма полсотни лиг по суше и еще две лиги через Кривую Ветку, пролив, отделяющий остров от материка. Но Святители не ленились два раза в неделю отправлять к Нау гонцов, но не с вестями, а за ними. Мало кто мог так ясно слышать Голос, ниспосланный Творцом, и уж вообще никто не мог так ясно его толковать. А в воинском искусстве из всех Служителей с ним мог сравниться только Герант, который частенько ездил на остров, чтобы пофехтовать с Нау на мечах или секирах. И хотя рядом с мощным широкоплечим Герантом Нау казался худым, как щепка, их турниры проходили с переменным успехом.

Нау встретил Оса не то чтобы сурово, даже как-то равнодушно. Он вместе с остальными уже вышел на лед и, коротко глянув на мальчишку, сказал:

– Я тут писарей и гребцов оставляю – лед вокруг лодий обкалывать, так ты тоже с ними побудь. Можешь даже командовать, ты среди них самым толковым будешь. И не вздумай ослушаться – сюда без команды пробрался, так хоть здесь приказы выполняй. А то хуже будет. Да не тебе – всем нам. А своим скажи, чтобы тоже корабль прикрыли, пусть пока не высовываются и не зажигают огня.

Нау ушел, а вместе с ним и остальные Служители. Они отошли только на несколько десятков локтей, а их белые рясы, прикрывающие доспехи, были уже едва различимы в сумерках на фоне льда, припорошенного снегом.

Грохот, глухой, как удары колотушки о дубовый ствол, раздался на третий день после того, как дружина покинула лодьи. С утра Ос погнал писарскую команду обкалывать свежий лед, а сам с парой гребцов отправился в гости к Лотару, заодно посмотреть, как пальмерцы замаскировали свое суденышко. Оказалось, что они к бортам просто подвалили побольше снега, мачту, чтобы не убирать, покрасили белой краской, а палубу прикрыли простынями. Лотар сидел на бортике, как на стене снежной крепости, и пил из большой кружки какой-то дымящийся напиток.

– Привет флотоводцу! – приветствовал он Оса. После того, как Нау назначил мальчишку старшим над всей оставшейся командой, Лотар почему-то стал над ним чаще подтрунивать.

– Добрый день, – ответил Ос, и в этот момент раздался грохот…

Они посмотрели туда, где возвышались стены замка, и увидели, как самая высокая башня медленно оседает, валится набок, и над ней начинает подниматься огромное пылевое облако. А вскоре на ее месте образовалась бесформенная куча, мало чем отличавшаяся от окрестных холмов.

– Ну, вы как хотите, а мы туда пойдем, – сказал Лотар, перелезая через борт. В руках его откуда-то взялся здоровенный абордажный топор, и вся его команда, на ходу вооружаясь, следовала за ним.

Ос вдруг подумал: если бы дружина Нау была цела, он бы не позволил стенам замка рухнуть, а значит, его уже нет, и теперь приказ оставаться у лодий больше не имеет силы.

– Лотар, подожди! – крикнул он вслед моряку. – Я с тобой. Только лодьи прикажу отвести!

– Догонишь! – рявкнул Лотар, не оглядываясь.

Лодьи, разламывая ледяную корку, потянулись туда, ближе к Великим Водам, где воды залива еще не были скованы льдом. С Осом осталось двое, крепыш из гребцов и молчаливый долговязый писарь. Лодьи ушли, а они втроем двинулись по следам пальмерских моряков, не ведая, что их ждет впереди. Ос и сам не знал, что заставляло его поступать именно так, а не иначе, но почему-то он был уверен, что поступает правильно, что иначе просто невозможно.

Руины, которые еще недавно были Прибрежным замком, приближались. Облако пыли уже рассеялось, а тишина становилась всё более звенящей и устрашающей. Спутники угрюмо молчали, но упорно шли вперед, и Ос был им благодарен, что не оставили его одного. К берегу, который казался таким близким, они шли довольно долго, а когда наконец ступили на плиты обвалившихся крепостных стен, из-за груды камней показался Лотар.

– Никого, – сказал он вместо приветствия. – Даже трупов нет… А меченосцы тут совсем недавно топтались, но ушли, вон туда ушли. – Лотар махнул рукой куда-то в глубину снежной равнины.

Мореплаватели уныло бродили по руинам, изредка переворачивая небольшие каменные обломки, как будто надеялись что-то или кого-то найти, но, судя по медлительности, с которой они это делали, надежды их уже иссякли.

– И куда они все? – только и сумел пробормотать Ос.

– Кабы знать, – отозвался Лотар. – До Скального не дойти – далеко, да и на меченосцев скорей нарвешься, чем своих встретишь… Да и где они, свои-то. Одни еще не сдохли, другие вроде тебя – только из ползунков. И твои пропали… Хоть бы сказали – куда. Сами, поди, не знают…

– Кха-кха… – раздалось рядом чье-то покашливание.

Лотар, Ос и все остальные увидели его одновременно, и каждый мог бы поклясться, что еще мгновение назад там никого не стояло. Коротышка со здоровенным животом был в одном исподнем, но, казалось, совсем не чувствовал ни ледяного ветра, ни укусов белых мух. Лотар коротким неуловимым движением метнул в него секиру, и она с треском раскроила ему череп.

– Ой, больно-больно-больно! – пропищал коротышка и выдернул секиру из собственного лба, обильно поливая черной кровью белый снег. Потом он сжал обеими ручками свою распадающуюся надвое голову, и рана моментально затянулась.

– Нет, морячок, меня не так просто прикончить, – с улыбкой сказал карлик. – Меня не такие рубили, кололи, давили, один разок даже жгли, а мне – хоть бы хны…

Он говорил и приближался, приближался и говорил… Ос, когда заметил, что может дотянуться до него рукой, сорвал с шеи подаренный Герантом серебряный оберег и сунул его за шиворот болтливому уроду. Карлик исчез, исчез так же внезапно, как и появился. Остались только непомерно огромные следы на том месте, где он только что стоял.

– А еще у тебя такая штука найдется? – спросил Лотар, поднимая секиру.

Ос встал на четвереньки и начал копаться в снегу на том месте, где только что стоял жуткий карлик, и вскоре обнаружил свой оберег.

– Вот он, – показал Ос Лотару серебряную бляху, исчерченную знаками, значения которых он не понимал, но знал каждый из них наизусть. Когда рядом никого не было, он мог подолгу рассматривать подарок Геранта, надеясь постичь тайный смысл начертанного, ожидая, когда же на него снизойдет Откровение. Самым сокровенным его желанием было стать похожим на Геранта, который был и воином, и Служителем. Можно было научиться владеть оружием, и Ос посвящал этой науке всё свободное время, а вот Служителем мог стать лишь тот, кому сам Творец откроет свое Истинное Живое Имя.

Лотар принял из рук мальчишки его сокровище, стал рассматривать оберег, и в этот момент рядом взметнулся снежный вихрь, из которого вырвались две непомерно длинных руки и схватили Оса. Какая-то сила с визгом и улюлюканьем стремительно потащила его по белой равнине, и он еще видел бегущего вслед за ним Лотара, размахивающего оберегом, и матросов, выставивших перед собой абордажные секиры.

Визг твари, которая тащила его неведомо куда, сменился писклявым, но зловещим хохотом, равнина перевернулась и вдруг оказалась где-то далеко вверху, а потом ее поглотила вязкая удушливая тьма. Перед носом щелкали челюсти и хлопали крылья, чавкали и рассыпались липкими брызгами сгустки какой-то слизи, сверху сыпались покореженные ржавые железные обломки и обнаженные мертвые тела…

– Ой-ей-ей! – вопил всё тот же коротышка, сидя в роскошном резном кресле, причем в груди его зияла огромная дыра, через которую виднелась бледно-розовая обивка. – Всё-таки тебя притащили, змееныш. Есть-таки в мире справедливость. Я-то подлечусь, а ты-то уже всё… Отсюда никуда ни-ни… Отсюда только хуже будет! Не будь я мной, ты сдохнешь тут тысячу раз, и все от моей руки, или от ноги моей, или просто от меня…

Пока уродец орал, путаясь в собственных словах, Ос старался отдышаться и оглядеться. То, что он только что пережил, казалось ему несравненно более страшным, чем вопящий карлик, похожий на бродячего шута, продающего свое уродство. Это была трапезная, небольшая, но роскошно обставленная, и каменные стены были задрапированы дорогим сукном, расшитым золотой нитью, вся мебель была покрыта тонкой резьбой, а весь стол был уставлен золотой посудой. Только густая вязкая чернота за окном мешала успокоить себя мыслью, что все ужасы, которые только что резвились вокруг, были лишь страшным сном. Но на всякий случай Ос решил, что он будет молчать, что бы ни случилось или пока не поймет, с кем же ему пришлось столкнуться.

– Слушай, чего говорю! И ужасайся! – возопил коротышка с новой силой, заметив, что противный мальчишка его не слушает. – Ты еще сам не понял, во что влип! Хомрика не бояться – себя не уважать!

Схватив со стола золотое блюдо, он швырнул его в Оса и вытянул шею, с интересом наблюдая, куда же оно попадет. Но блюдо, уже готовое острым краем снести Осу голову, вдруг вильнуло в сторону, со звоном упало на каменный пол и разбилось. А в окне показался огромный глаз, а потом оттуда же послышался короткий сухой смешок. Хомрик вжался в кресло, а потом, бодренько спрыгнув на пол, засеменил к окну и протиснулся в него так, что из проема торчал только необъятный зад. Соблазн победил остатки страха, и мальчишка, подбежав, отвесил ему такого пинка, что там внутри даже что-то хрустнуло. И тут Ос почувствовал спиной чей-то тяжелый взгляд, он оглянулся и увидел высокого худого старика с правильными изящными чертами лица и ухоженной седой бородой.

– Ты ловок, мальчик, – сказал старик, не открывая рта. – И, кажется, не трус…

Хомрик тем временем протиснулся обратно, поворотился и замер в поклоне перед новым гостем, причитая:

– Сиятельный Морох, Тьма очей моих, как я рад, что наконец-то вы почтили своим драгоценным вниманием мое убогое жилище. – Он глянул на Оса и рявкнул: – Кланяйся, дубина! Это же сам Великолепный, Восставший из праха и Победивший прах. Кланяйся, а то он сам тебя замучит, и мне ничего не достанется…

– Умолкни, шут! – приказал Восставший из праха. – А теперь говори, что это за мальчишка и зачем ты его сюда притащил.

– Да вот он мне больно сделал, вашего слугу обидел… Ну как тут не наказать, – униженно пролепетал Хомрик. – Ведь прочие все слуги ваши вам скверно служат, а я всегда рад стараться…

Пока он сбивчиво, но по порядку рассказывал, как было дело, Великолепный рассматривал дыру в его груди, которая хоть и уменьшилась, но по-прежнему оставалась сквозной.

– Ты не тронешь его, – просто сказал старик, когда у коротышки иссякли слова. – Если ему, недостойному, вручили такое могучее оружие, как тот оберег, который так тебя повредил, то кому-то из наших врагов он очень дорог. Ради ближних своих эти странные существа, которых так любит Небесный Тиран, способны на многое, они способны даже отказаться от победы, которая, к несчастью, вполне возможна.

– Как прикажите, повелитель, – промямлил невпопад Хомрик, и на лице его нарисовалось великое огорчение. – Можно я его хоть разок убью, а потом обратно соберу? Будет как новенький, не отличишь.

– Ты не тронешь его, – повторил Морох. – Ты не тронешь его, пока я не позволю. К нашим врагам, которых мы почти сокрушили, идет помощь… И когда они перейдут Северную Гряду, если вы это допустите, кто-то из их вождей получит отрубленный пальчик этого мальчишки, вон тот, на котором перстень из проклятого серебра. А пока я заточу его где-нибудь там, на земле. Где-нибудь возле кузницы мечей и меченосцев, в Цаоре… Когда придет время рубить палец, я тебя позову…

Каменный мешок был укрыт ледяным сводом, над которым изредка пролетали странные огоньки, и это было единственным проникающим сюда светом. Здесь было ни холодно, ни жарко. На грубом каменном полу лежала огромная белая шкура какого-то неведомого зверя, похожего на медведя. Изредка приходил мертвяк, закованный в латы, приносил миску жиденькой кашицы и кувшин теплой солоноватой воды. Он молча ждал, пока Ос утолит свой неутолимый голод, забирал посуду и уходил с каким-то деревянным топотом. После каждых двух визитов мертвого истукана Ос чертил на каменной стене своим серебряным кольцом короткую черточку – так он считал дни. Он знал одно – где-то на свете есть Герант, и когда-нибудь он обязательно придет на помощь, обязательно спасет его, надо только ждать и не терять выдержки. Однажды, прочертив очередную серебряную метку, Ос вдруг ни с того ни с сего изобразил рядом первый из таинственных значков того оберега, который травмировал Хомрика, потом второй, третий, четвертый. Он выводил знаки один за другим, как во сне, и перед глазами его висела та заветная серебряная бляшка. Когда он вывел последний знак, отодвинулась каменная дверь, на пороге появился мертвяк и вдруг замер, не решаясь переступить через порог. Его остекленевшие глаза были прикованы к стенке, расчерченной едва заметными серебряными нитями, и его трясло. Потом он выронил миску и кувшин и попятился назад, но когда он оказался в дверном проеме, каменная плита, резко задвинувшись, раздавила его так, что рука, нога и полголовы ввалились вовнутрь, а всё остальное осталось снаружи. После этого считать дни стало невозможно…

– Он заперся, господин, он заперся! – кричал Хомрик, валяясь в ногах у Мороха.

Сегодня утром Великолепный вручил ему наконец-то кривой кинжал с мелкими зазубринами. Сегодня утром он должен был наконец-то хоть как-то отыграться на этом гадком мальчишке, сегодня утром… Но каменную дверь невозможно было сдвинуть с места. Более того – приблизившись к ней, Хомрик ощутил знакомую страшную боль в груди, а его рана, успевшая зарасти, вновь открылась.

– Господин! – кричал Хомрик, валяясь в ногах у Великолепного. – В нем не было ничего такого… Он не мог знать каверз Небесного Тирана. Господин, я не знаю, как это получилось!

– Уходи, Писарь, – сказал Морох, грозно приподняв веко. – Ты мне пока не нужен… Потом отработаешь. Уходи, не до тебя, срань моя….

 

Глава 7

– Хватит уже разговоры разговаривать, пора уже и воевать помаленьку, а то замерзнем, – говорил Олф собравшимся в шатре воинским начальникам, ведунам и Служителям. – Может, Корень, ведун этот, нам проход через гору и укажет, только надо заодно, пока идем, и местные леса от оборотней почистить, а то когда мы еще с такой силой соберемся.

– Мы уже много времени потеряли, – возражал ему Элл Гордог, – пока против Кардога воевали, пока сюда шли, пока по дороге отдыхали… Когда мы до Скального замка дойдем, там и война может кончиться, и нам придется всё заново начинать. Только спасать некого будет.

– А я вам вот что скажу, – вмешался в спор Фертин, староста селища Первач, который явился вместе с сотником Даном встречать войско. – Если вы наших местных оборотней немножко побьете…

– Мы немножко не умеем, мы только как следует! – прервал его Олф, но Фертин сделал вид, что этого не заметил.

– …оборотней немножко побьете, то вам через Вольные Селища не придется обоз за собой тащить. Всё, что надо, вам каждый сам с радостью отдаст, если, конечно, никто в господа набиваться не будет. Я уже лет пятнадцать пытаюсь, и всё никак. Без обоза вы и дойдете быстрее, и дело полезное сделаете. А ворота в скале вам Корень откроет, ведун наш.

– Да где он, ведун-то этот? – Тысячник Саур, как скала, навис над небрежно сидящим Фертином и упер руки в боки.

– Известно где, – ответил Фертин. – Не здесь.

Все посмотрели на лорда Бранборга, который сидел на березовой чурке рядом с костром, горящим в центре шатра. Лорд посмотрел на ведуна, потом на огонь, как будто старался что-то прочесть во всполохах пламени.

– В Пальмеру мы без обоза не пойдем, – сказал он, чем одних огорчил, а других порадовал. – Но обозу совсем не обязательно гоняться за оборотнями… Эллор Фертин поведет обоз к каменным воротам, а войску дорогу укажет сотник Дан. Наступая, нельзя оставлять врага в тылу. Выступаем завтра в ночь семью отрядами по тысяче человек. Тысяча Саура охраняет обоз.

– Меня! В обоз! – немедленно подскочил с места Саур.

– Не в обоз, а охранять обоз, – уточнил лорд. – Вперед выслать по сотне от каждого отряда. Заметив оборотней, окружать и уничтожать. Обозу двигаться днем, а всем остальным – ночью.

– Пленных не брать! – съязвила Сольвей, которая до сих пор старалась быть незаметной.

– Пленных не брать, – в тон ей, но вполне серьезно сказал лорд.

На третью ночь азарт иссяк. Казалось, что вернулись старые добрые времена, когда даже одиноким путникам в лесу было некого опасаться, кроме диких зверей, которые сами на людей предпочитали не нападать, да немногочисленных разбойничьих ватаг, которые могли раздеть догола, но жизни обычно никого не лишали. Оборотни пропали, исчез даже смрадный запах их следов. Войска ночью двигались цепью через леса, стараясь не слишком шуметь, чтобы не спугнуть нечисть раньше времени, но враг то ли был предупрежден об опасности, то ли его вообще не было поблизости. То же самое происходило и после того, как солнце закатилось в третий раз, но только пока не настала полночь.

Обоз, охраняемый отрядом Саура, становился на ночевку. Повозки, как обычно, были составлены кольцом вокруг лагеря, посты выставлены, костры зажжены. Неожиданностей никто не ждал хотя бы потому, что ближние леса были еще прошлой ночью прочесаны ночными стражниками Олфа, и ночь обещала быть спокойной и безопасной. Почти до полуночи воины грелись у костров, а перед тем как отправиться на боковую, десятка два бывших пограничников Холм-Гранта решили прогуляться до ближайших кустиков. Туда они дошли спокойно, шутя и посмеиваясь, а обратно бежали очень быстро и уже не все… Столько оборотней, собравшихся в одном месте, не видел еще никто и никогда, они вылезали откуда-то из темноты и плотным кольцом окружали обоз. Их было несколько сотен, и красные угольки множества глаз светились в ночи, медленно приближаясь к ограждению. Первыми запаниковали лошади, привязанные уздечками к кольям, вбитым в землю, но и до людей начал добираться холодный ужас, пробирающий до костей. В Холм-Гранте и раньше не воевали с оборотнями, и оборотни обычно искали более легкую добычу, чем вооруженные отряды. И обоз охраняли большей частью бывшие дружинники лорда Кардога.

Оборотни двинулись на штурм молча. Чудища, покрывшись костяной чешуей, выставив перед собой острые, как бритвы, когти, напали с четырех сторон одновременно, сметая повозки. Началась свалка, оглашавшая окрестные леса воплями, рычанием, звоном железа и паническим лошадиным ржанием. Казалось, не пройдет и мгновения, и люди вместе с обозом будут просто раздавлены, но тут, как из-под земли, надо всем этим месивом поднялась устрашающая фигура Саура с огромным мечом. Меч был двуручным, но Саур держал его одной рукой, чтобы другой щедро раздавать затрещины тем, кто заражал паникой других, а меч обрушивался на оборотней, героически прорвавшихся слишком далеко вперед. На клинке Саура не было серебряного налета, но удары его были настолько сокрушительны, что костяная чешуя чудовищ с треском разламывалась, и в стороны отлетали лапы, хвосты, головы.

– Вперед, сукины дети! – кричал он, подкрепляя свои слова пинками и зуботычинами, и вскоре рядом с ним образовался сравнительно ровный строй тех, кто еще продолжал сражаться.

Первым на помощь воинам Саура двинул свой отряд Герант. Светящееся в ночи перо сокола упало к его ногам и указало направление. Это был знак, который не нуждался в толковании, который был бы понятен любому из Служителей. Они сомкнули строй и помчались бегом по узкой полузаросшей просеке, еще не вполне осознавая, что их ждет впереди. Битва – дело шумное, и гром ее они услышали издалека, да и посох Святителя, который Герант нес на плечах, закинув на него руки, начал разгораться ровным голубоватым светом. Оборотни не замечали, что происходит за их спинами, они ломились вперед, причем те, что были в задних рядах, старались даже оттолкнуть тех, что впереди, и занять их место, как будто впереди их ждала не смерть, а награда. Хотя никто представить себе не мог, что для оборотня может быть наградой…

Служителей было всего шесть дюжин, и лишь треть из них была вооружена луками. За шумом битвы ни оборотни, ни люди не расслышали свиста стрел в морозном воздухе и глухих ударов, пробивающих костяную чешую. Но предсмертные вопли оборотней, пораженных в спины, нельзя было не расслышать. Больше половины чудовищ из наседавших на уцелевших обозников бросилось врассыпную, но это было не бегство – они искали тех, кто посмел напасть на них. Как только стрелы перестали рассекать воздух, навстречу врагам вышел Герант, подняв высоко над головой сияющий посох. Но, как ни странно, оборотни не отступили – наоборот, ярость их, казалось, удесятерилась, а нестройные вопли слились в единый рык.

Служители сомкнули строй за спиной Геранта, выставив вперед мечи и алебарды. Волна оборотней катилась теперь уже на них, забыв о Сауре, остатках его воинства и обозе, и первый из чудовищ, оказавшись в пяти локтях от Геранта, уже протянул в его сторону длинную черную когтистую лапу.

Казалось, Герант даже не пошевелился, он даже не нахмурился и тем более ничего не прошептал, но сияние посоха мгновенно превратилось в массу огня, которая метнулась вперед огромным голубым лезвием, а откуда-то извне донеслось негромкое, но услышанное всеми слово, которого никто не смог запомнить, а тем более повторить. Огненное лезвие искромсало передние ряды наступающих оборотней, а слово как будто оглушило остальных. Несколько мгновений они стояли, как памятники самим себе, а потом начали медленно пятиться назад. Всё-таки их оставалось еще много, слишком много…

– Ага! Обгадились! – раздался радостный и грозный крик Саура, доспехи на котором были покорежены, кровь стекала тонкими ручейками по его лицу, но сам он, как осадная башня, возвышался над грудой мертвых и полумертвых тел.

Оборотни, как по команде, оглянулись на него и, видимо, решив, что перед ними более легкая добыча, чем Святитель с его страшным посохом, кинулись на него и тех, кто еще стоял рядом. В спины чудовищ вновь полетели стрелы, но они ломились вперед с отчаяньем обреченных, круша всё, что не успели сокрушить раньше. Меч Саура рассек еще несколько тварей, пока остальные не добрались до него своими когтями и не разорвали его в клочья. Они помчались дальше, но с противоположной стороны на них уже надвигались отряды Олфа, которым встречи с оборотнями не были в диковинку. Чудовищ, которые еще что-то могли, осталось не больше половины от того, что было в начале, и сейчас, во встречном бою, силы были примерно равны. Служители, у которых уже иссяк запас стрел, тоже двинулись вперед, перестроившись клином, на острие которого шел Герант, выставив перед собой посох, смертоносный для врага.

Оборотни начали разбегаться. Сначала не все, а лишь те, кто оказался неподалеку от Геранта. А потом паника охватила и остальных. Они начали сбиваться в кучки и прорываться в сторону глубокого оврага, до которого было не более четверти лиги, но только сотне тварей это удалось…

До рассвета оставалось еще немало времени, бежавшие оборотни, если не скрылись в своем убежище, бродили где-то неподалеку, но ни у кого не было сил их преследовать. Ночные стражники начали разводить костры, разбирая на дрова обломки разбитых повозок, а потом – стаскивать крюками трупы оборотней в одну большую кучу. Воинов, погибших в битве, складывали рядами возле нескольких костров, и насчитали их почти тысячу…

Герант, сгорбив спину, стоял у одного из костров. Он опирался на посох, который продолжал мелко вибрировать, еще не остыв после сражения. Герант держался за него, отогревая занемевшие руки, а посох неторопливо вбирал в себя силу ветра, солнца, деревьев, зверей, птиц, людей, земли, грозовых туч, самого неба… Сила, растраченная в прошедшем сражении, вновь вливалась в посох, но и в природе, созданной Творцом, ее не убывало. К Святителю, прихрамывая, подошел Олф, но Герант не отозвался на его приветствие и вообще, казалось, не услышал его…

– Что это с ним? – спросил начальник ночной стражи у Служителя, сидевшего рядом на отвалившемся от повозки колесе. – Болеет, что ли?

– Он скоро вернется, мастер Олф, – негромко отозвался Служитель. – И не надо ему мешать – он внимает Творцу. Это великое таинство…

На самом деле Герант никому не внимал… Просто он устал. Силой, заключенной в посохе, нужно было еще и управлять, и на это тоже требовались силы, но уже свои собственные… Он смотрел на костер и не видел костра, не слышал, о чем говорят у него под ухом, но собственное молчание гремело в его голове, как нестройный рев тысячи боевых рожков.

К утру на том месте, где пытался заночевать обоз, собралось всё войско. Чтобы спалить мертвых оборотней, которых насчитали сотен шесть, пришлось свалить целую осиновую рощу, а для погребальных костров своих погибших готовили мелко поколотые дубовые дрова. Из тысячи, охранявшей обоз, мало кому удалось уцелеть, а тело самого Саура так и не удалось толком собрать – лишь сгребли в одну кучу обломки доспехов и куски окровавленного мяса, разбросанные вокруг его меча, который ни с каким другим спутать было невозможно.

Книжник Ион, перед тем как зажигался очередной костер, записывал имена погибших, не жалея на это драгоценных свитков из телячьей кожи, Сольвей врачевала немногих, кто отделался ранами, мастер Клён командовал ремонтом повозок, из которых вновь поставить на колеса удалось меньше половины. Часть войска по окрестным зарослям отлавливала разбежавшихся ночью лошадей, а Олф с двумя сотнями стражников прочесывал лес в поисках убежища оборотней, которое точно было где-то поблизости, потому что уцелевшие чудовища исчезли так же стремительно, как и появились.

Герант лишь поздним утром смог выйти из шатра, куда его отвели под ручки Служители, едва он обрел способность двигаться. День был солнечный и морозный. Сначала Герант, прищурившись, посмотрел на пылающее, но холодное светило и вдохнул солнечный свет. У него сразу прибавилось сил, и он смог сделать несколько шагов и оглядеться. Неподалеку от шатра он обнаружил двух лордов – Бранборга и Логвина, которые о чем-то негромко беседовали и разглядывали Святителя как диковинное создание, пришедшее неведомо откуда, по ошибке заглянув в этот мир.

– Герант, я и не надеялся тебя увидеть… сегодня, – вместо приветствия сказал Эрл Бранборг, а лорд Логвин только мигнул стоявшим поодаль воинам, и те быстренько приволокли здоровенную дубовую чурку и подставили ее Святителю вместо стула.

– Как только я принял посох у старца Листа, я сразу почувствовал, что старею, – еще слабым голосом, но старательно произнес он, усаживаясь на пенек. – Может быть, Первый Святитель обязательно должен быть старцем… Я всего второй раз воспользовался Истинным Именем… Но в прошлый раз мне было гораздо легче.

– Почему они напали? – вдруг спросил Герт Логвин. – Почему этот проклятый Морох послал их на убой? Если бы им повезло меньше, мы перебили бы всех, и кто бы таскал к нему тела для меченосцев…

Герант посмотрел на него и через некоторое время, собравшись с силами, ответил:

– Вряд ли он надеялся нас остановить… Но, видимо, ему так необходима победа там, в Пальмере, что он идет на всё, чтобы нас ослабить… или задержать. Надо спешить, Гордог прав: если мы опоздаем, дело может закончиться всеобщей гибелью. Мы должны успеть, пока меченосцы не захватили замки Пальмеры или хотя бы один из них. Мы должны…

– Мы выступим завтра поутру, – попытался успокоить его лорд Бранборг. – Раньше не получится.

– Эллор Фертин Дронт со своими людьми уже выехал вперед предупредить старост селищ, через которые мы пойдем, чтобы нам хотя бы частью возместили всё, что мы сегодня потеряли, – сообщил лорд Логвин. – А здесь задерживаться никто и не хочет…

Раздался близкий топот копыт, и вскоре возле лордов остановился всадник на взмыленном коне.

– Мы нашли их убежище! – доложил он прежде, чем спрыгнул на землю. – Там целые ворота. Сейчас ломают. Пока не поддаются.

– Ну, мы пошли, – тут же сказал лорд Бранборг Геранту.

– Моих… Служителей… Пусть с вами идут. Донат пусть командует. Скажите ему… – Герант устало улыбнулся и мелкими шажками двинулся обратно в шатер. Он вдруг понял: что бы там ни случилось, он поднялся слишком рано, нужен еще день и, наверное, еще ночь…

А несколько сотен всадников во главе с самим лордом уже мчались на помощь Олфу. Убежище действительно оказалось недалеко. Видимо, оборотни не специально выслеживали обоз, а ждали, когда хоть кто-нибудь из войска Холмов окажется поблизости.

Дюжины три стражников молотили огромным дубовым бревном по воротам высотой в два человеческих роста. Тот его конец, которым били, уже расплющился, бревно покрылось длинными трещинами, но ворота даже не шелохнулись. Казалось, прямо за ними скрыт каменный монолит, а сами ворота поставлены просто для отвода глаз. Смялось кованое изображение четверозуба, а ворота не дрогнули. Глухие удары тарана не смолкали, стражники сменяли друг друга, потом притащили новое бревно, потому что прежнее расщепилось надвое…

Сольвей пришла пешком. В лагере не нашлось ни одной лошади, когда весть о том, что найдено убежище оборотней, дошло и до нее. Сольвей подошла к начальнику стражи, стоявшему рядом с гремящим тараном, и легонько похлопала его по спине.

– Олф, прикажи им прекратить, – сказала она. – Пожалейте хотя бы бревно, если вам своих сил и времени не жалко.

– Всё равно мы её пробьем! – пообещал Олф. – Надо же их добить-то.

– Я сама попробую. – Сольвей достала из заплечного мешка бутыль темного стекла. – Тут головой надо…

– Ага! Головой и с разбегу, – поддержал ее Тоом, герольд лорда Бранборга, совершенно случайно оказавшийся рядом.

– Ты, кажется, забыл, что уже не шут, – сделала ему замечание Сольвей, а стражники, не дожидаясь команды, прекратили долбить ворота.

Сольвей подошла к тяжелым створкам, провела ладонью по щели между ними, стряхнув с руки меховую перчатку. Странный, неестественный холод обжег ей ладонь, она обернулась и обнаружила, что за ее спиной уже стоят оба лорда, и Олф, и Элл Гордог, и герольд Тоом, и стражники, бросившие свое бревно. Все почему-то поверили, что Сольвей вот-вот откроет эти проклятые ворота, и оттуда потянутся лапы сумасшедших оборотней, которые сегодня ночью показали, что им не дорога даже их собственная жизнь.

– Отойдите, – сказала ведунья. – Отойдите хотя бы на несколько шагов.

Все послушно отступили, а Сольвей осторожно соскребла воск с горлышка бутыли и выдернула стеклянную пробку. Осторожно, чтобы не летели лишние брызги, она плеснула на ворота густую коричневую жидкость. Металл сразу же размягчился и начал с шипением стекать на землю. В воротах образовалась вмятина. Сольвей продолжала поливать холодный металл, и он, оставаясь таким же холодным, продолжал трещать, как от жара, и плавиться. Вскоре образовалась дыра, и к странному пронзительному запаху жидкости примешался смрадный запах следов оборотней. Сольвей отошла, и ее тут же прикрыли собой стражники, только что ломавшие дубовый таран. Чья-то меткая стрела влетела в чернеющую дыру, которая продолжала расширяться, а стражники без команды ухватились за бревно, и его удары вновь начали сотрясать округу. Но теперь ворота уже шатались, а металл шелушился и отваливался тонкими чешуйками. Уже совсем стемнело, когда левая створка разломилась пополам, а правая повисла на одной петле. Отряды стражников, на ходу зажигая факелы и обнажая мечи, бросились плотным строем в образовавшийся проем. Прошло совсем немного времени, и воины начали выходить обратно. Мечи их были в ножнах, а лица спокойны…

– Их там нет, – сказал Олф своему лорду. – Там есть несколько трупов, но это не в счет. У этого схрона еще выходы есть, поменьше, но много. Вот они расползлись через них, как стемнело.

Вдруг земля под ногами начала мелко трястись, две огромные старые сосны, цеплявшиеся корнями за склон оврага прямо над входом в убежище оборотней, затрещали и повалились, забросав лорда и всех, кто стоял рядом, комьями мерзлой земли. А через секунду начало обваливаться само убежище. Стражники, не успевшие выйти оттуда, припустили бегом к выходу. Кто-то успел проскочить ворота, но большинство, сотни полторы, оказались заживо погребенными обвалившимися глиняными сводами. Какое-то время все стояли в оцепенении, а потом Служитель Донат выдернул из-за пояса маленькую лопатку и первым начал раскапывать обвалившийся вход. К нему присоединился герольд Тоом, сам лорд, а потом уже стражники, только что избежавшие гибели. Все опасались только одного – что тот, кто однажды тряхнул землю, может сделать это еще раз. Но под землей могли остаться живые, да и тела погибших нужно было успеть предать погребальным кострам, освобождающим дух от бесполезных уже тел…

 

Глава 8

Звезды падали вверх… А может быть, это были снежинки… А может быть, не было ни верха, ни низа, может быть, не было вообще ничего. Может не быть ничего – это всё равно что может чего-то не быть… Звезды падали вверх. Звезды или просто снежинки? Корень был не здесь. С ним такое нередко случалось, когда он вдруг, разговаривая с кем-то, или сидя за столом у кого-нибудь в гостях, или разбирая снадобья в своей пещерке, вдруг ощущал, будто всё, что его окружает, куда-то исчезало, или исчез он сам, или вообще всё исчезло. Это началось давно, когда в его бороде еще не завелась седина, а сам он еще не сделал выбора между постижением премудростей ведовства и прекрасной Ланой, видя которую, он превращался в лирника и пел ей песни, которые рождались легко и свободно.

Но однажды он понял, что мир, который ему привычен, который заметен глазу, – лишь ничтожная часть той бесконечности, в которую он мог бы проникнуть, отказавшись от земных привязанностей. Бесконечные «почему?», цепляясь друг за друга, не давали ему покоя, и он начал дневать и ночевать у старого ведуна, на землянку которого он набрел однажды, отправившись в лес слушать птиц. Когда и как исчезла из его жизни Лана, он даже не заметил. Да что там Лана… Он не заметил, как промелькнула его юность, а зрелые годы вспоминались лишь одним событием – смертью учителя… Но однажды, когда число его лет перевалило за полсотни, он вдруг подумал о том, что, зная сотни заговоров, умея приготовить множество снадобий, он никому никогда не облегчил страданий, до тонкостей изучив многие ремесла, сам не сделал даже простейшей безделушки, а научившись видеть мысленным взором события прошлого и даже замечать неясные тени грядущего, он не написал ни одного свитка, дающего знания, ни разу не пытался произнести пророчества. Уже поседев, он впервые за долгие годы вернулся в родное селище, до которого и было-то не больше лиги. Там осталось совсем немного людей, которые еще помнили, что был когда-то человек по имени Корень, но и те его не узнали. Оказалось, что пришел он вовремя, именно в тот момент, когда его знания, приобретенные за годы уединения, были не просто нужны, они были необходимы. Селище поразил странный мор, с которым не могли справиться два местных ведуна. Болезни не было – люди не метались в бреду, не покрывались язвами, не чувствовали боли… Они просто умирали, внезапно слабея, переставая ощущать свое тело. Корень просто учуял ту силу, которая отнимала у них жизнь, – он видел зловещую тень, нависшую надо всей округой, тень, которую никто, кроме него, не замечал. Никто не узнал в нем Корня, покинувшего селище много лет назад, но все сразу признали в нем ведуна, который пришел, чтобы их спасти. В иные годы ему пришлось бы долго убеждать людей в истинности своего искусства, но сейчас живые особенно остро осознавали временность жизни и цеплялись за любую, даже самую ничтожную надежду в ней задержаться.

Корень сам вошел в одну из изб, где мор поразил всю семью, но которую еще не успели подпалить соседи, ожидавшие, когда утихнет ветер, способный разогнать пламя по всему селищу. К мертвым боялись прикасаться, и поэтому жилища становились дровами для погребальных костров. Входя в избу, Корень знал, что если мор не прекратится, его оттуда уже не выпустят. Прикоснувшийся к умершему становился орудием мора – это знали все, и Корня предупредили, что он выйдет, если только мор прекратится и за семь дней никто не умрет. Почти все, кто оставался в живых, собрались неподалеку от избы, и Корень чуял, как их души мечутся в беспокойстве, уже готовые к тому, чтобы отделиться от тела, не зная о том, что освобождение не несло им спасения. Невидимая тень, нависшая над селищем, была ловцом душ, она была похожа на клин, вбитый чьей-то безжалостной рукой в узкую трещину между небом и землей. Три дня и три ночи он созерцал эту тень мысленным взором, ведя с ней неторопливый безмолвный разговор, и в конце концов тень, чью сущность и чье имя Корень так и не узнал, была убеждена в том, что ее нет, и ее действительно не стало.

Позднее он узнал, что мор поразил и другие селища, он даже добрался до Холмов, но повсюду его остановили Служители Храма Творца, а до селища Первач они просто не добрались – в такой глуши оно было скрыто. А потом, еще через несколько десятков лет, когда уже состарились внуки Ланы, любимой им когда-то, а его, ведуна Корня, еще не оставили ни разум, ни силы, появились оборотни…

– Очнись, старый тетерев! – кто-то кричал ему в ухо. – Хватит спать!

Корень вдруг понял, что эти крики звучат уже давно, просто еще мгновение назад он был слишком далеко, чтобы их услышать. Возвращаться в реальность было трудно, особенно если не успел сильно проголодаться, но ведун знал, что без серьезной причины никто не стал бы так настырно вытаскивать его из странствия по Не Здесь, или Не Сейчас. Сознание вернулось к нему, и он узнал голос старосты Фертина, не так давно ушедшего с сотником из Холмов встречать несметное войско лордов. Но ни один мускул не дрогнул на его лице, и глаза оставались так же неподвижны.

– Да проснись же ты! – продолжал шуметь Фертин, стянув с себя бронзовый шлем, чтобы грохнуть им о медную кастрюлю, которая молча пустовала на столе.

– И вовсе незачем так кричать, – спокойно сказал ведун. – Я пока еще не глухой.

Фертин замолк на полуслове и тут же вновь нахлобучил на себя шлем. На кого другого Корень мог бы в сердцах и порчу какую-нибудь наслать, правда, потом сам бы раскаивался, но Фертину многое было позволено. Когда появились оборотни, Корень не сразу смог составить заговоры и подобрать обереги, способные защитить от этих чудовищ. Причем в других местах они долго были редкостью, а здесь сразу появились большой толпой и первым делом двинулись на приступ. А вокруг селища даже стен нормальных не было, а из оружия были только вилы, лопаты да топоры. Оборотни уже переползли через овраг, разнесли хилый заборчик и начали ломиться в избы. Фертин со своей небольшой дружиной появился так же неожиданно, как и оборотни, и, не дожидаясь просьб о помощи, напал на них с тыла. Видимо, тогда оборотни даже и не думали о том, что кто-то посмеет им сопротивляться. То ли от удивления, то ли от неожиданности они замерли на несколько мгновений, и этого оказалось достаточно, чтобы Фертин и его воины искрошили не меньше трети врагов. А когда оборотни опомнились, из домов начали выскакивать мужики с топорами и вилами, и начался настоящий бой. Возможно, увидев такое дело, оборотни и убежали бы, но бежать было некуда – на них наседали со всех сторон. Все оборотни были убиты, почти две дюжины… Но в бою погибла половина дружины Фертина, а остальные были ранены, а потом умерли от ран… Выжил один Фертин – он долго цеплялся за жизнь, не имея никакой надежды выжить, но всё-таки дотянул до того дня, когда Корень нашел-таки средство, заживляющее раны, нанесенные оборотнями. Пока Фертин метался в бреду, он ругал ведуна, пытавшегося его выходить, на чем свет стоит, а потом, когда он выздоровел, это вошло в привычку. Корень мог простить ему многое – и чрезмерную заносчивость, и приступы честолюбия, и постоянное стремление получить больше власти, и совсем уж нелепое желание стать лордом Вольных Селищ…

– Тут дела такие творятся, а он спит! – возмущался Фертин, который на самом деле был рад, что ему удалось докричаться до ведуна. Это ему редко удавалось, но, кроме него, это не удавалось никому.

– Я уже здесь, – отчетливо произнес Корень, расчесывая бороду серебряным гребнем. – Идет, что ли, воинство-то?

– А ты как думаешь! – всё еще продолжал кипятиться Фертин. – Сила несметная, мне бы такую – был бы я не просто лордом, а лордом лордов.

– Да, не повезло тебе, – посочувствовал ему ведун. – И в лорды ты не выбился, и ведун из тебя хилый…

Втихаря ото всех староста пытался заниматься ведовством, подслушивая и подглядывая, как Корень делает снадобья, бормочет заговоры, расписывает обереги.

– Дня через три они придут. – Фертин сделал вид, что не заметил иронии. – Надо будет за горы их вести.

– Провести-то надо, да вот только ключик мой к тем воротам больше не подходит… Третьего дня снова оборотни туда ушли, правда, полудохлые какие-то. А некоторые прямо перед воротами замертво свалились. А скала после этого открываться перестала. Я уж ее и так и этак – ни в какую.

Они молча посмотрели друг на друга… Фертин не знал, что и сказать, а тем более не знал, что теперь делать. Весь план рушился, и было совершенно непонятно, зачем теперь войску приходить сюда, если путь, казавшийся таким привлекательным и неожиданным для врага, всё равно был закрыт.

– А если бы мой ключик к тем воротам и сработал бы, всё равно нельзя там идти, – сказал Корень, продолжая как ни в чем не бывало расчесывать свою бороду. – Земля тут уже пару раз тряслась. Кажись, те, кто против нас, уже пронюхали о наших планах – завалили бы они этот ход с обеих сторон, и сиди там до скончания света…

– И что теперь? – только и смог пробормотать Фертин.

– А мы тут без дела не сидели, – бодренько ответил ему Корень. – Помнишь, с чего ты карту своего великого Холма срисовывал?

– Какую карту?

– А ту, которая в твоем дому за занавесочкой на стене намалевана.

– Откуда…

– Знаю. Я про тебя всё знаю, даже побольше, чем ты сам. Еще в позапрошлом году позвал ты меня как-то к себе лясы точить, а в это время Миня твой у меня в сундуке пошарил и карту уволок. Потом, правда, на место положил, но прежде ты ее срисовал как смог. Было?

– Было, – потупился Фертин.

– Вот… Срисовать-то ты срисовал, да не всё. Там еще дорога через горы сверху обозначена. А карта та постарше этого селища будет. Мне она от учителя моего досталась, а ему – еще от кого-то. Я уж послал твоих молодцов ту дорогу смотреть… Хотя, может, и не дорога она вовсе, а тропа, но всё одно другого пути на ту сторону никто не знает.

Ведун налил из кувшина водицы в ту кастрюлю, о которую Фертин шлемом гремел, и поставил на огонь кипятиться.

– Я травы заварю, – сказал он, загадочно подмигнув, – всем травам трава. После нее в голове ясно, сил прибавляется, да и помолодеешь слегка – тебе не помешает.

– Что ж сам не молодишься? – буркнул староста.

– А мне зачем… Я не девка. А чем борода длиннее – тем уважения больше.

– Когда разведка твоя, то есть моя вернется?

– А может, и не вернется вовсе. Я им сказал, чтобы, коли дорога есть, на той стороне всего войска дожидаться. А чего туда-сюда бегать.

– А ну как не собирался я с ними за горами воевать!

– Это ты Клане своей рассказывай! А то я тебя знаю… Еще впереди всех помчишься.

– Впереди всех. А и пойду. Завтра дружину забираю и ухожу. Лорд придет, а меченосцы уже побиты!

– А ты сильно-то на рожон не лезь, – посоветовал Корень, но Фертин уже уходил. Мысль, невзначай подброшенная ему ведуном, уже не давала ему покоя. Он хотел славы, он хотел власти, и еще он хотел, чтобы и то и другое досталось ему по праву.

Они вышли еще до рассвета. Корень едва успел перехватить их в лиге от своей землянки, чтобы передать Фертину карту тропы, перерисованную им за ночь. Впереди всех вышагивал Миня, гордый тем, что наконец-то его ждет настоящее дело, а всего их было две дюжины. Все, кроме начальника, несли тяжелые заплечные мешки, но их спины не гнулись под тяжелым грузом. Дружине селища Первач не раз приходилось делать немалые пробежки с мешками, набитыми камнями. Фертин гонял их почище любого сотника из Холмов – утро обычно начиналось с маленького сражения в овраге перед воротами селища, с подъема до завтрака продолжалась рубка на мечах и секирах, после легкого перекуса – рукопашный бой, а перед обедом – три лиги туда, три лиги обратно. Еще лет пять назад Фертин насилу уговорил сход селища освободить дружину от работы в полях – только охота и война. А сражаться приходилось постоянно. Оборотни всё чаще и чаще сворачивали со своей тропы в сторону селища, пытаясь выловить припозднившихся землепашцев, а несколько раз даже пытались вломиться в ворота.

Дороги действительно почти не было, была узкая тропа, начало которой заросло мелким кустарником так, что его невозможно было бы заметить, если бы не каменный столб, вытесанный из цельного булыжника. Изображение меча, выбитое в камне, указывало направление, а сразу за кустами тропа резко уходила вверх, и начался подъем, который казался бесконечным…

А Корень рассказал Фертину не всё, что было ему известно… На самом деле он мог бы подобрать ключик к скале, к прямому и легкому подземному пути. Никакой тропы через горы на карте, которую простодушный Миня вытаскивал из его сундука, на самом деле не было, да и сама карта не была столь древней, как он говорил… Тропу он разглядел, поднявшись над горами, оторвавшись от тела, даже не разглядел, а просто откуда-то пришло знание, что она есть. И еще он знал, что Фертин со своей крохотной дружиной отправился в путь вовсе не по собственной прихоти, а исполняя свое предназначение, о котором пока не знал.

Корень не думал о том, что скажет ему Фертин, когда вернется, если он, конечно, вернется, и ему не было важно, как будут оценены его собственные дела памятью тех, кто переживет эту войну, если ее вообще кто-то переживет. Ему открылось не только предназначение, назначенное эллору Фертину Дронту, старосте Фертину, единственному другу ведуна Корня… Ему открылось и его собственное предназначение… Когда стемнело, он повесил на плечо свою драную котомку, в которой было немного сухарей, бутыль с родниковой водой, несколько баночек со снадобьями, поддерживающими силы, и отправился к проклятым воротам… Корень знал, что с войском лорда идет несколько неслабых ведунов, и они вполне могут сами подобрать ключ к скале, и тогда никто и ничто не сможет удержать их от соблазна двинуться коротким путем, и никто не поверит в истинность его духовного зрения. Служители назовут его осквернителем Имени Творца, ведуны – старым шарлатаном, который лезет не в свое дело и вообще выжил из ума. А он уже прошел тот путь вместе с ними, с лордом, ведунами и той ехидной ведуньей, которая так похожа на его Лану, со всем войском, которое длинной могучей змеей целую ночь втягивалось в тесный проход, как в черную пасть чудовища. А потом он увидел, как все они мгновенно и без мучений погибли… Мгновенно и без мучений, потому что враг боялся их и предпочел обойтись без того, чтобы насладиться всплесками горя, боли и страха, чтобы быстрее, чтобы вернее…

Скала, подчинившись его голосу, раздвинулась, и он вошел во тьму, не зажигая огня. Ему незачем было видеть – ход был прямым, как полет стрелы, и не было нужды идти слишком далеко. Черный заговор начал действовать с того момента, как он открыл ворота, превратившиеся в ловушку для всякого, кто в них войдет. Но войти в них можно было только однажды, и он это уже сделал, и он был последним… Предстояло провести двое суток в одиночестве, а потом эти своды обрушатся, и нужно не упустить этот момент. Он мог странствовать вне тела всё это время, напоследок отпущенное ему судьбой, но когда камни начнут сотрясаться, нужно было вернуться – если будет раздавлено лишь его костлявое никчемное тело, а душа в это время окажется Не Здесь, он лишит себя смерти, без которой и сама жизнь не имеет смысла и продолжения…

 

Глава 9

– Я не опоздал? – Дриз-Мясник окинул небрежным взглядом тесный выступ скалы, торчащий из непроглядной тьмы. Впервые он увидел столько Избранных одновременно. Гейра-Дрянь была такой же голой, как тот камень, на котором она восседала, Траор-Резчик в черном камзоле с красным кружевным воротником лежал у ее ног в небрежной позе, потираясь гладко выбритой щекой о ее ляжку, Треш-Кузнец угрюмо стоял рядом с ним, одетый в какую-то рвань, прикрытую засаленным передником, Хомрик-Писарь сидел в кресле, которое прихватил из своего уютного замка, и отхлебывал какое-то вонючее пойло из огромной кружки, Хач-Кабатчик, не успевший второпях снять полотенце с левой руки, ошалело озирался по сторонам – видимо, его вытащили сюда прямо из-за стойки, Щарап-Гадалка перебирала старушечьими пальцами четки из человеческих черепов и что-то бормотала.

– Без тебя не начинаем, – дружелюбно отозвался Резчик, приподнимаясь на локте. – Ты у нас теперь герой, ты у нас теперь заступник… Великолепный только тебя в пример и ставит.

– Да где же он?! – вдруг подал голос Кузнец. – У меня там работа стоит, а я тута прохлаждаюсь.

– Великолепному виднее, где ты больше нужен, в своей вонючей кузнице или пред его очами! – свирепо пропищал Хомрик. – Будем ждать хоть до посинения!

– Нос у тебя уже синий, – успокоила его Гейра, набивая каким-то зельем длинную трубку, которая упала к ней в руки откуда-то сверху.

– Не шпорьте, братья и сештры, – прошамкала старуха Щарап. – А то гошподин расшердитша…

– Он и так сердит, клянусь морской девой Хлоей, – заметил Кабатчик. – Почти всех моих лохматиков перебили. Всё по милости вот этого! – Он наставил палец на Дриза.

– А давайте ему отрежем ногу, – предложил Хомрик, потирая ладони.

– Ти-хо… – предостерегающе прошептал Траор, бесшумно вставая и делая шаг в сторону от Гейры.

Великолепный, воплощенный в Сиятельном Морохе, любил появляться эффектно и неожиданно, но Траор обладал исключительным чутьем на его приближение. Вот и сейчас, когда скала, на которой расположилась вся команда, раскололась прямо посередине, из разлома полыхнуло гудящее пламя, среди всполохов которого возник их господин в мантии огненного цвета, Резчик уже стоял прямой как струна, уставив на него преданный взор.

– Я рад, мои хорошие, что вы не отвергли мое приглашение, – бесцветным голосом сказал Морох, от которого всем почему-то стало нехорошо. – Я не стал бы вас беспокоить, отрывать от дел, но так уж случилось, что наше общее дело, ради которого мы все живем, которому отдаем все силы – оно в опасности, в большой опасности… Коварство Небесного Тирана не знает границ, и, надо сказать, его выкормыши там, на земле, по его наущению хотят разрушить плоды наших многолетних трудов, и ваших, и моих трудов… Свобода дорого стоит, и еще дороже стоит свобода творчества. На моей памяти немало Избранных, как и вы, считавших себя бессмертными, погибли в борьбе за это… – Великолепный достал из-за пазухи небольшой камень иссиня-черного цвета. – Вот во что они превратили Эрлоха-Воителя, с которым мы долгие годы рука об руку сражались за то, чтобы нам, детям этого мира, было дано право этим нашим миром распоряжаться самим, без подсказок и наставлений… Немало крови он пролил и своей, и чужой, и вот чем дело кончилось – его уже не вернуть. Здесь еще немало камней, которые когда-то были героями, так что иной раз поостерегитесь пинать булыжничек, попавший вам под ноги… Да… К чему я это… Так вот, дорогие мои: если мы и на этот раз потерпим поражение, вас ждет такая же судьба…

Морох с размаху швырнул камень себе под ноги, и тот бесшумно распался на несколько дымящихся осколков.

– Сынок, – обернулся он к Дризу. – Не носи в моем присутствии эту корону, носи что-нибудь попроще. Или ничего не носи… Вон Гейра знает, как мне нравится…

– Повелитель! – воскликнул Хач. – Почему вы доверили этому олуху вести войну? Он уже отдал всех моих оборотней на растерзание! Он и меченосцев погубит.

– Мне всё равно, Кабатчик, – успокоил его Морох. – Мне не нужны ни оборотни, ни меченосцы, ни даже крылатые химеры. Мне даже вы все не очень-то нужны, как и я не очень-то нужен вам. Мы друг другу не нужны, мы друг другу полезны. И у нас общий враг. Если он не будет уничтожен, вы погибнете, а я уйду. Я когда-нибудь вернусь, а вот вас больше никогда не будет, как нет несчастного Эрлоха, который стоил всех вас вместе взятых. – Он вновь обратился к Дризу: – А теперь рассказывай, до чего довоевался.

Дриз-Мясник, послушно стянув с головы корону, начал докладывать:

– Мертвяки эти – дерьмо они, а не воины! Слов не понимают, побоев не боятся… И невозможно одному командовать тысячами, до всех не докричишься. Одно в них хорошо – себя не жалеют и врага не щадят.

– Стоп! – прервал его Морох. – Про меченосцев своих я и сам всё знаю. Ты про себя расскажи.

– Я делаю всё, что могу. И даже больше, – твердо сказал Дриз, глядя Мороху прямо в глаза.

На самом деле мертвяки ему нравились. Едва он оказался там, в Пальмере, как из соседних сугробов поднялось несколько меченосцев. Они подхватили его и стремительно понесли туда, где уже несколько недель происходила битва. Он уже знал, что его воинство осаждает сразу два замка. Меченосцы лезли на стены, а навстречу им летели огненные стрелы, лилась кипящая смола, падали камни. Так могло продолжаться долго – до самой весны, а это было равносильно поражению – в тепле мертвые тела его воинов начали бы гнить, вонять и разваливаться. Дриз приказал снять осаду с Прибрежного замка и двинулся всем войском к Скальному, за стенами которого укрылись почти все беженцы из селищ, все мальчишки, которые еще не стали воинами, и сама королева со своим двором. Дризу было ясно одно: если падет Скальный замок, воинам, которые засели в Прибрежном, некого будет защищать, и они захотят только одного – смерти, за которой придут к нему сами.

Но проклятый Хомрик всё испортил… Он, оказывается, уже давно расшатывал стены Прибрежного замка и держал это в тайне ото всех – готовил сюрприз Великолепному. Стены рухнули, когда осаждавшее замок воинство было уже в сотне лиг – Дриз собирал все силы воедино. Но и тех, кто долгие недели сидел в осаде, в замке уже не было. Они ушли за день до разрушения – то ли почуяв что-то, то ли кто-то их предупредил об опасности. Дриз узнал об этом только после того, как небольшой отряд верхом на оленях атаковал его армию посреди снежной равнины. Пальмерцы забросали меченосцев какими-то огненными шарами и промчались вдоль строя, размахивая огромным рыжим знаменем с золотым солнечным диском.

Его послушное воинство сразу же перестало быть послушным. Меченосцы бросились в погоню, не обращая никакого внимания на его команды. Трое суток без единой остановки они бегом мчались точно по следу врагов, рассчитывая, видимо, что олени рано или поздно выдохнутся. Рыжее знамя то и дело мелькало где-то вдали, как бы дразня преследователей… А потом след уперся в запертые ворота Скального замка. И пока они кружили среди снегов, туда же пробилось всё войско, защищавшее Прибрежный замок. Еще сутки Дриз вразумлял собственное воинство, тыча в лица горящим факелом, и наконец-то остановил бессмысленный штурм. Сейчас, когда он стоял перед Великолепным, меченосцы вырубали все рощи в окрестностях замка и строили осадные башни…

Казалось, Морох прочел в его глазах всё, что он хотел сказать.

– Найди себе слуг среди людей, – посоветовал Великолепный. – Все Избранные так делают. Вон у Гейры их несколько сотен. Многие из них не ведают, что творят, но ведь творят же.

– Мне уже некогда этим заниматься, господин, – отозвался Дриз. – Если войско этого проклятого Бранборга задержится еще на пару недель, я возьму замок и уничтожу всех, кто скрывается там от твоего гнева, Великий.

– Не Великий, а Великолепный, – поправил его Морох, и в этот момент скалу слегка тряхнуло. – Что такое? – спросил он, слегка поморщившись.

Гейра и Траор одновременно шагнули к нему, но Резчик успел сказать первым:

– Это значит, что войско Холмов задержится навсегда. Они вошли в Лабиринт и теперь уже не выйдут оттуда.

– Это мы сделали! – тут же добавила Гейра и подмигнула Дризу.

Морох закрыл глаза, и волосы на его голове начали извиваться. Он стоял неподвижно, и никто из присутствующих тоже не смел шелохнуться.

– Я не слышу стонов, – вдруг сказал он. – Волна боли и страха уже должна была докатиться сюда.

– Их смерть была слишком легкой и быстрой, – предположил Резчик.

– Не ошибись… – Слова Великолепного плавно перетекли в шипение, и он, обернувшись длинной пятнистой змеей, скользнул в трещину, из которой появился. Камни сдвинулись за ним, и трещина мгновенно зарубцевалась.

Первой опомнилась Гадалка-Щарап. Она скинула с себя пестрый платок, закрывавший пол-лица, ухмыльнулась, выставляя напоказ желтые кривые зубы, и беззлобно предложила:

– А мошет, кому погадать?

Все тут же отшатнулись от нее – гадания Щарап сбывались всегда. А когда-то давно она, по слухам, гадала самому Эрлоху-Воителю, Эрлоху Незваному…

С одной стороны возвышалась отвесная скала, а с другой чернела пропасть, в которую никто не решался заглядывать. На второй день горы затряслись, и на тропу обрушилось несколько огромных камней. Тогда двое, пытаясь увернуться от них, сорвались вниз. На пятый день соскользнул вниз еще один. После этого Фертин приказал всем обвязаться одной веревкой, это спасло жизнь троим, но едва не погубило всех – спуск оказался труднее и опаснее подъема. На седьмой день они вышли к пологому склону, поросшему низкорослыми елями, а на восьмой добрались до долины.

На карте, которую передал им Корень, почему-то был обозначен и Скальный замок, до которого было не более дюжины лиг. Фертин не переборол бы в себе желания двинуться туда немедленно, хотя и понимал, что неплохо было бы и отдохнуть, но Миня, который, как всегда, топал впереди всех, вдруг куда-то провалился. Шел он себе, и вдруг раз – и нету. Обступив яму, в которую он угодил, дружинники ничего, кроме темноты не увидели, не услышали они ни криков, ни стонов, из чего сделали вывод, что яма очень глубокая, а Миню уже всё равно не спасешь. Но Фертин велел сбросить вниз конец веревки и сам спустился вниз, наказав ждать его, пока не досчитают до тысячи, а если он до тех пор не вернется, лезть за ним.

Они отмотали локтей двадцать веревки, но яма оказалась вовсе не так глубока, как показалось вначале. Фертин спустился не больше чем локтя на четыре, и подошвы его сапог уже коснулись пола. Яма казалась глубокой и темной лишь потому, что ее стены были выложены из черного камня. Прямо перед собой он увидел неплотно прикрытую дверь, из-за которой сочился неяркий красноватый свет. Он толкнул ее, и она беззвучно распахнулась. Комната, которую он увидел, напоминала жилище ведуна – на столе возле открытой книги и двух человеческих черепов лежало несколько хрустальных шариков, светящихся изнутри, – они-то и освещали полки, заваленные свитками, заставленные какими-то сосудами из бронзы и стекла, стены, выложенные из аккуратно обтесанных камней, невысокий арочный свод, очаг и аккуратную поленницу дубовых чурок. В противоположной стене была еще одна дверь, она была открыта, и оттуда раздавался шелест, треск и чьи-то шаги. Фертин тут же схватился за меч, но оттуда показался Миня. Оказывается, он не стал кричать лишь потому, что торопился посмотреть, что же там за дверью…

– Растопи очаг, греться будем, – распорядился Фертин и уселся за стол.

Книга, которая лежала перед ним, была еще не написана. Под тяжелым переплетом скрывались совершенно чистые страницы. Он взял в руку светящийся шарик, и тот вспыхнул ярче. Потом он услышал чирканье огненного камня, треск горящей бересты и решил сперва немного погреться, а потом уже получше рассмотреть свои находки. Он надеялся открыть здесь такие секреты ведовства, что и Корню не снились… Дрова занялись быстро. Фертин сел у очага на волчью шкуру и увидел скрученный кусок бересты, валявшийся прямо у его ног. Он поднял его, развернул и неожиданно увидел там знака письма: «Следи за камнем, падающим вверх, смотри на небо – под ноги гляди. Не наступи на алую звезду, она пока ни в чем не виновата. Быть выше прочих, но не выше всех, совсем не страшно, если впереди толпа кликуш, накликавших беду, кровавый свет распятого заката. Не важно, кто ты, если ты живешь, не зная, что случится через день, идешь по жизни, как течет вода, сдвигая камни, впитываясь в почву. За дверью мира вызревает ложь, ползет сквозняк великих перемен. Дороги к славе, власти иногда становятся прямее и короче…»

– Мудрено, но красиво… – высказался Миня, и Фертин только тогда заметил, что читает вслух.

– Не твоего ума дело! – поставил его на место эллор. – Иди-ка лучше остальных сюда позови, тоже пусть погреются.

Миня послушно замолчал и пошел на выход, а Фертин вновь перечитал свиток. Там было написано еще что-то, но, видимо, часть бересты уже пошла на растопку, и продолжение было оборвано. Вдруг у него возникло желание задержаться на недельку в этом убежище и порыться в свитках, но он отогнал от себя эту мысль – если он опоздает, вся слава достанется другим, а про него потом будут болтать, что в норе отсиделся.

Если верить карте, которую вручил ему Корень, чтобы дойти до Скального замка, нужно было идти налево, не теряя из виду вершины гор. Тот эллор из Пальмеры, которому Фертин целый день надоедал своими расспросами так ему и не рассказал почти ничего о той стране, где придется воевать, а всё больше говорил о меченосцах и о том, как с ними надо воевать, чего они боятся, что приводит их в ярость, как лучше рубануть, чтобы башка отлетела. А обо всём остальном – сколько народу там живет, есть ли свободные земли, как они вообще туда попали, с кем, кроме меченосцев, воевать приходилось – Гордог или молчал, или отвечал так, как будто перед ним не друг и союзник, а какой-нибудь вражеский шпион. Сказал только, что правит ими королева, а Скальный замок – огромный и высечен прямо из скалы, так что его стены никаким тараном не разбить…

Вдруг за его спиной раздалось осторожное покашливание, Фертин оглянулся и даже вздрогнул от неожиданности – перед ним стоял тощий кавалер в черном камзоле, расшитом красными кружевами. Шляпа со странными широкими полями была сдвинута набок и бросала тень на его лицо, только в глазах мерцали странные тусклые отблески.

– Не волнуйтесь, благородный эллор, – приветливо сказал незнакомец. – Вы же видите, я здесь один и почти без оружия. – Он слегка покосился на свой клинок, который по длине не уступал мечу, но был тонок, как тростинка.

– Ты кто? – спросил Фертин. Чем дальше, тем больше незнакомец был ему подозрителен. Тому, что он был одет не по сезону, еще можно было найти оправдание, но как он прошел сюда и как при этом не замерз… То, что дело нечисто, было ясно, но… Фертин стремительно выхватил меч, и сталь, со свистом рассекая воздух, обрушилась на вражину, но его на месте уже не оказалось.

– Может, всё-таки поговорим… – Кто-то похлопал его по спине.

Фертин, не оглядываясь, с разворота ткнул мечом и на этот раз попал. Сталь вошла в мягкую плоть, он дернул за рукоять, но клинок обратно не вышел, а враг его как ни в чем не бывало стоял напротив и смотрел на него с укоризной.

– Мне кажется, вы поступаете не совсем честно. – Нелюдь, кряхтя, потянул из себя лезвие, причем вид у него был такой, как будто он вытаскивает занозу. – Если вы хотите со мной сразиться, давайте как-нибудь на досуге. Но зачем вам умирать, так и не узнав, что я вам предложу. И сделать-то надо сущую безделицу… – И вдруг он заорал: – Ведь ты же хочешь стать лордом! Одно дельце – и ты сможешь выбрать себе любой Холм, два Холма, три! Твои теперешние приятели не дадут тебе ничего. – Он наконец-то вытащил меч и отшвырнул его в сторону.

В этот момент, заслышав подозрительные вопли, вернулся Миня и увидел, что какой-то нехороший человек смеет кричать на его господина. Схватить что-нибудь из оружия он не успел, и в руках его оказалась резная дубовая фигура, изображающая доброго старичка. Весу в ней было не меньше двух пудов, и, даже крякнув от удовольствия, Миня приложил ею незваного гостя прямо по голове, так что странная шляпа слетела с него, обнажив розовую лысину. Схватившись за голову и вопя так, как будто его уже убили, он рванулся с места к каменной стенке, в проем между двумя стеллажами. Казалось, сейчас он разнесет свою голову окончательно, но стена поглотила незнакомца, чавкнув, как болотная жижа. Фертин поднял свой меч и бросился вдогонку. Стена расступилась перед ним, и он оказался в каком-то темном коридоре. Впереди были слышны удаляющиеся вопли нелюдя, а каменная кладка сзади вновь чавкнула.

– Кто здесь? – Фертин выставил вперед меч.

– Да я это! Я! Миня!

Фертин протянул вперед руку и нащупал что-то твердое.

– Да это деревяшка та! – пояснил Миня из темноты. – Я дедка того прихватил, а то я видел – этого гада меч не берет.

Фертин подошел к стене и ткнул в нее кулаком. Камень как камень… Впускать их обратно, видимо, никто не собирался.

– Он уже почти готов был! Я его почти уговорил, и тут этот невежа влез, – Резчик жаловался на жизнь, держась за голову и слегка постанывая.

Он опять по старой привычке забрался в замок Писаря, прикинув, что того не должно быть дома. Хомрика действительно не было, но зато он застал там Гейру.

– Так, значит, они всё-таки прошли… – Она смотрела на Резчика в упор, но, казалось, не видела его.

– Да их там и было-то не больше сотни. Остальных, может, и раздавило. Я бы и этих перебил во славу Великолепного, но какой-то придурок из землепашцев огрел меня статуей Воплощенного Мороха, а это больно…

– Значит, они проникли в убежище…

– Я расставил для них ловушку. Они должны были найти свиток с заклинанием и прочесть его. Там было такое чудное заклинание – всегда действовало, кого угодно ломало. А эти оказались либо тупые, либо нелюбопытные – то ли не поняли ничего, то ли вообще не прочли. И идола, наверное, попортили об мою бедную голову. Жалко – три дня вырезал для лесных варваров, чтоб поклонялись… Кстати, радость моя, у тебя не осталось той славной мази, которую тебе Щарап отвалила, когда тебя та девка кочергой поцарапала, она бы мне сейчас на пользу пошла. Дай маленько, а то дурно мне что-то, считай, от самого Великолепного муку принимаю, само-то не скоро пройдет…

– Мазь-то у меня еще есть, только, я думаю, Щарап теперь не скоро расщедрится, – с улыбкой ответила Гейра. – А времена сейчас трудные, мне и самой может пригодиться. А ты бы шел отсюда, а то скоро должен Хомрик вернуться. У меня с ним дела есть, а тебе от него точно достанется – он у Великолепного теперь в милости. Уходи, он же – придурок, может и изувечить – никакая Щарап не заврачует…

 

Глава 10

Сама королева Элис собиралась выйти на стену, хотя полдюжины ведунов и трое Служителей уговаривали ее поберечь себя, потому как доблестные воины, обороняющие этот неприступный замок, способны защитить ее от несметных орд меченосцев, но никак не от студеного ветра, который может стать причиной лихорадки и прочих недугов. За всё время осады она так ни разу и не видела врагов, захвативших ее страну, но теперь, когда штурм, продолжавшийся непрерывно уже несколько недель, почему-то прекратился, она заставила себя взглянуть на них, и решение ее было непреклонно.

Стройные ряды меченосцев неподвижно стояли на безопасном расстоянии от стен уже третий день, с тех самых пор, как в ворота прорвались остатки гарнизона Прибрежного замка и отряд Служителей, приплывших с юга на кораблях. Настоящая зима только начиналась, обычно в эту пору меченосцы только-только появлялись, и невозможно было поверить в то, что они уже собираются отступить.

– Моя королева, – говорил ей юный паж Камил, который в последнее время пользовался ее особым расположением, – может быть, вы хотя бы наденете еще одну телогрейку и повяжете вот этот пуховый шарфик, который мы связали вместе с фрейлиной Лилой.

– Ты хочешь загнать меня в меховую могилу, проказник… – Королева щелкнула его по носу и пошла к выходу из тронного зала, посчитав, что уделила своему любимцу достаточно внимания. На сегодня…

Тронный зал и ее опочивальня были единственными покоями во всём замке, которые еще не были переполнены людьми. В замке было уже втрое больше народу, чем он, казалось, мог вместить. В кельях, рассчитанных на одного человека, ютились целые семьи, а в просторных трапезных и галереях все полы были застланы шкурами и сплошь завалены спящими. Люди, даже те, кто не был обязан дежурить на стенах, предпочитали спать днем – ночью было страшнее, тем более сейчас, во время странного затишья, которое настало неожиданно и могло так же неожиданно кончиться.

У выхода из зала ее встретили Халл Веллет, благородный эллор, которого Элл Гордог, Хранитель Ворот, оставил вместо себя, отправившись за помощью в южные Холмы, и еще этот странный Служитель с варварским именем Нау, который пришел на зов Гордога и уже, по его собственным словам, спас от гибели защитников Прибрежного замка. Элис мельком подумала, что после нашествия надо будет посмотреть, вправду ли он разрушен, а уж потом мы решим, так ли уж была неоценима помощь пришельцев. Это Элл Гордог настоял на том, что необходимо обратиться за подмогой к потомкам проклятых родов, и даже потребовал, чтобы она сняла проклятье, наложенное на них Сиятельной Пальмерой. А теперь этот Служитель хочет еще и какого-то обряда, без которого проклятие так и остается проклятием… Но с этим не стоит торопиться… Главное – пережить зиму, а там видно будет.

– Сиятельная Элис, будет ли позволено нам, вашим скромным слугам, сопровождать вас во время осмотра укреплений? – спросил Веллет, кланяясь по всем правилам придворного этикета. А странный Служитель, стоявший чуть позади со своими оттопыренными губами и бешеными глазами, едва ей кивнул и как-то кисло улыбнулся.

– Я надеюсь, эти нелюди не начнут штурма в ближайшее время? – спросила его королева, чтобы поддержать разговор.

– О, моя королева! Пока они дойдут до стен, вы не раз успеете укрыться в безопасном месте, – успокоил ее Халл. – Нам нечего опасаться… Враг могуч, но и у нас достаточно сил, чтобы выстоять, пока весна не изгонит его из вашей страны.

Он взял ее под руку, и они неторопливо двинулись вперед по длинной галерее, ведущей из королевских палат через крытый акведук прямо на стены. В самом начале осады Веллет предлагал разобрать его в целях безопасности, но Элис заявила, что это может пагубно сказаться на боевом духе защитников замка. Придворный летописец, глядя на их спины, обмакнул перо в чернильницу и сделал в толстом фолианте очередную запись: «9-го дня месяца Студня сразу по полудне Сиятельная Элис, королева Пальмеры, отправилась в сопровождении военачальников и свиты осматривать укрепления Скального замка. Третий день затишья».

Несмотря на то, что штурм прекратился, со стен никто не уходил. Седые воины, пережившие прошлое нашествие, кланялись своей королеве, но их было немного. Больше было мальчишек, которые годились только на то, чтобы швырять вниз раскаленные камни и поливать врагов кипящей смолой. Правда, по словам Веллета, чем дальше, тем лучше это у них получалось, но всё равно на мгновение королеве стало страшно. К тому же в этот момент, проходя мимо узкой бойницы, она увидела меченосцев. До них было четыре сотни локтей, они стояли неподвижно частоколом в сотни рядов, и именно их неподвижность показалась королеве ужаснее всего.

– Веллет! – почти вскрикнула она. – Сколько их там?

– Пока они стоят, мы посчитали почти точно – двенадцать с половиной тысяч, но это еще не всё. Взгляните. – Он жестом пригласил королеву приблизиться к стене и взглянуть на ров, окружающий замок.

Зрелище было ужасное, но успокаивающее: ров был наполовину завален кусками обугленных тел, тусклыми обломками доспехов, лоскутами серых саванов.

– Чем раньше они начнут штурм, тем быстрее мы их перебьем, – сказал Веллет, заметив, как королева рассматривает поверженных врагов. – Наверное, тот, кто послал их, понял это. Может быть, на этот раз они и уйдут пораньше…

– Не надейтесь! – вдруг резко сказал Нау. – Не надейтесь, что они уйдут, и не надейтесь, что, пока они стоят, там ничего не происходит. Тот, кто их послал, никогда не отступает, а эти мертвяки ему нисколько не дороги. Он отдал бы их до последнего, если бы не нашел иного способа достать нас…

– Но-о! – собрался возмутиться Веллет, только Нау не позволил ему вставить более ни слова:

– Веллет, мы не отсидимся за стенами! Мы все погибнем, если не узнаем, что они задумали. Те, что осаждали Прибрежный замок, тоже здесь, и они пришли сюда не затем, чтобы красоваться перед нами. Веллет, не надо обманывать самого себя и свою королеву.

Элис слушала его, постепенно бледнея, она глядела то на Веллета, то на странного Служителя из-за гор, то на меченосцев, продолжавших неподвижно стоять так далеко и так близко.

– Творец защитит нас! Мне наши Служители сказали! – вдруг выкрикнула она, на ее глаза навернулись слезы, и она собрала всю свою волю, только чтобы не расплакаться на глазах у своих подданных.

– Творец не раздает милостыни, – ответил ей Нау спокойно и твердо. – А милость Его достается лишь тому, кто заслужил ее своими трудами и доблестью.

Королева вдруг откинула назад меховую головную накидку, и ледяной ветер подхватил ее светлые волосы, опоясанные лишь диадемой из какого-то серебристого тяжелого металла. Ей вдруг показалось, что она слишком нелепо выглядит в этой горе мехов, и негоже появляться перед подданными в таком виде – знаки королевского достоинства всегда должны быть видны всем, кто видит ее. Почему-то Служитель с варварским именем уже не казался ей таким уродливым. В дерзких словах его она почувствовала какую-то силу, которой не ощущала в себе, и это ее задело.

– Служитель! Я прикажу тебе сделать то, что ты задумал. Но я должна знать о твоих планах всё, что могу понять. – Она резко повернулась и направилась в сторону своих покоев, на ходу сбросив с себя тяжелую шубу, которая мешала ей идти.

Халл Веллет сделал шаг к Нау и сказал сквозь зубы:

– Я узнаю, не сочла ли королева себя оскорбленной! Если сочла, то берегись! Я не посмотрю, что ты Служитель… – Он бросился догонять Элис.

Стражник у входа в тронный зал остановил его, заявив, что королева не желает ничего, кроме одиночества.

Ее затворничество продолжалось остаток дня, ночь, весь следующий день. Меченосцы за стенами по-прежнему не шевелились. Кто-то из Служителей, прибывших с Нау, заметил, что их строй напоминает кладбище степных варваров, которые имеют обычай закапывать своих мертвецов в землю и вкапывать на месте захоронения заостренное сверху дубовое бревно. Когда стемнело, Нау решил с двумя дюжинами своих воинов сделать вылазку, чтоб хотя бы посмотреть, не примерзли ли меченосцы, и, может быть, узнать, кто их ведет. Точнее – кто сдерживает их ярость. Нау вспомнил, как они настигли верхом на оленях вражеские колонны и врубились в их строй. Тогда отрубленная голова меченосца вцепилась зубами в ляжку его оленя и полдня, пока они, уходя от погони, кружили среди снегов, не разжимала челюстей, при этом ее глаза без зрачков сверкали невиданной злобой.

Но несколько подростков, охраняющих ворота изнутри, преградили им путь, сказав, что Веллет приказал прекратить все вылазки и никого не выпускать из замка. А когда Нау всё-таки протянул руку к засову, они обнажили мечи и приставили острия к его горлу. Пришлось искать Веллета, а когда он обнаружил его на западной стене, тот устало посмотрел на Служителя и негромко сказал:

– Мне приказала королева, а я приказал страже. Хочешь выйти – иди к Сиятельной Элис. Только она к себе никого не пускает…

Через мгновение Нау почти бежал в сторону королевских покоев, приказав своим воинам ожидать его неподалеку от ворот. Неожиданно для себя он обнаружил, что стражников, перекрывающих копьями вход к королеве, на месте нет. То есть стражники-то были, но они стояли чуть поодаль и не обратили на него никакого внимания, а если и обратили, то не подали виду. Постояв в нерешительности перед высокой обитой бархатом дверью, он всё-таки толкнул ее и шагнул вовнутрь.

– И грубый иноземец вошел без стука в покои королевы, – сказала она тоном лицедейки, играющей драму масок. – Но гнев ее иссяк, но страх ее рассеян…

– Королева, я пришел узнать, почему вы запретили выпускать нас из замка.

– Ничего подобного – я только приказала не открывать ворот. Да и что там делать? Меченосцы уже, наверное, примерзли, стоят как идолы кадаров.

– Какие идолы? – насторожился Нау.

– Идолы кадаров, – пояснила королева. – Когда Сиятельная Пальмера привела сюда свой народ, здесь жили кадары, дикий народец, который поклонялся идолам.

– А где они сейчас? – Нау чувствовал, что к нему приходит догадка, и ему стало от нее не по себе.

– Их и тогда было немного. Почему-то их женщины предпочитали наших мужчин, а их мужчины наших женщин… Вскоре мы стали одним народом, а их язык теперь забыт. Единственная память о них – узкоглазость некоторых моих подданных.

– И никто больше не поклоняется идолам? – Он отогнал от себя недавнее беспокойство, но оно не исчезло, а лишь затаилось.

– Народа кадаров не стало, но осталась секта кадаров. Но им никто не мешает верить, во что они хотят.

– И они в замке?!

– Эти стены укрыли всех, кого не настигли меченосцы! Я не знаю, есть ли среди них кадары. – Элис почувствовала, что собеседника что-то беспокоит, и его волнение передалось ей.

– Тогда я, пожалуй, догадываюсь, чего ждут меченосцы… Не они – их хозяева ожидают, когда перед ними откроются ворота! – Он сделал шаг к королеве, и что-то в его пронзительном взгляде заставило ее отшатнуться и прикрыть лицо рукой. – Прикажите их немедленно схватить! Ложная вера может заставить их впустить сюда врага.

– Их никто не знает в лицо, – ответила Элис спокойно и твердо. – У жителей Пальмеры никто не спрашивает, кто они – почитатели Творца, кадары, огнепоклонники или те, кому всё равно. Заповеди лорда Карола Безутешного запрещают преследовать людей за их веру. Если обвинить во всём кадаров, воины могут перебить всех, чей прищур покажется им не таким. Кроме резни, мы ничего не добьемся.

Слова королевы удивили Нау. До этого момента ему казалось, что перед ним не очень умная тетка, привыкшая к власти и уюту. Но теперь ему оставалось только признать, что она права, а он поторопился.

– Королева, прикажите хотя бы усилить охрану ворот. – Теперь в его голосе было куда больше почтения. – Там стоит две дюжины мальчишек, которые пока годятся лишь на то, чтобы лить кипяток со стен…

Она хотела что-то ответить, но из-за двери раздался какой-то шум, потом топот, а потом створки раздвинулись, и в тронный зал ввалился паж Камил.

– Моя королева! – крикнул он. – Веллет сказал, чтобы вы немедленно уходили в верхний замок. У главных ворот идет бой! Кто-то напал на охрану.

Нау стоял почти вплотную к королеве и увидел, как расширились ее зрачки, а сама она начала медленно оседать на пол. Он подхватил ее одной рукой, а другой дотянулся до пажа и, взяв его за пуговицу, сказал:

– Отнеси ее, мальчик. Но не запирайте ворот, пока не увидите перед ними меченосцев.

Скальный замок был опоясан двойной стеной. Враг, которому удалось бы ворваться в ворота, вновь натыкался на стену, еще более высокую и неприступную. Не было сомнений, что сбылись худшие предположения – кадары открыли ворота, и теперь меченосцы ломятся в них, если уже не прорвались вовнутрь.

Нау стремительно вылетел из королевских покоев, побежал по акведуку, ведущему на стену, махнул рукой дружине, терпеливо ожидавшей его внизу, приказывая немедленно бежать в сторону ворот. Навстречу ему двигалась толпа, которая постепенно густела – женщины, дети и старики, впрочем, стариков почти не было. Он понял, что кто-то уже направил их спасаться за внутренние стены, и кто-то уже сражается, защищая ворота. Иначе сейчас уже шла бы резня. Вскоре толпы беженцев иссякли, он явственно услышал шум битвы и прибавил шагу. Теперь навстречу несли раненых и убитых… Бой пока шел прямо под аркой ворот. Сотня пожилых воинов сдерживала натиск меченосцев, Халл Веллет что-то кричал, размахивая мечом перед толпой юнцов, видимо, требуя, чтобы они немедленно ушли, а то верхний замок некому будет оборонять. Воины из Холм-Гота стояли плотным строем в двух дюжинах локтей от ворот и внимательно наблюдали за ходом схватки. Нау подскочил к ним и громко рявкнул:

– Почему не в бою?

– Веллет не велел пока, – ответил ему тот, что оказался поближе. – Говорит, мои, мол, устанут – тогда и вы.

И тут же волна меченосцев начала выдавливать пальмерских воинов из арки ворот, а несколько мертвяков прорвалось вовнутрь. Дружинники Храма бросились в бой, не дожидаясь команды, и Нау на мгновение оказался в задних рядах. Глянув одним глазом, как его воины крошат прорвавшихся врагов, он помчался наперерез двум меченосцам, которым удалось пробиться дальше других. Коротким стремительным ударом меча он снес голову одному, пригнулся, пропуская над головой матовый клинок второго, и рубанул его так, что верхняя часть туловища отделилась от ног. Безголовое тело первого продолжало слепо размахивать мечом, а две половинки второго поползли друг к другу. Тогда Нау несколькими быстрыми ударами искромсал обрубки и лишь после этого бросился в общую свалку. Краем глаза он успел заметить, что Веллету всё-таки удалось отправить юнцов вслед за беженцами, а его дружинники отошли от ворот, уступив место Служителям. С надвратной башни на меченосцев полился жидкий огонь, их задние ряды дрогнули и отступили на несколько локтей. Этих нескольких мгновений хватило для того, чтобы воины из Холм-Гота отбросили за ворота тех меченосцев, что двигались впереди. На них обрушился второй поток огня, и вскоре всё пространство перед башней полыхало.

Передышки хватило лишь на то, чтобы завалить проход обломками створок ворот. Как только смола прогорела, меченосцы вновь двинулись вперед, но на этот раз навстречу им полетели стрелы с пылающими наконечниками – на помощь подоспел небольшой отряд лучников с западной стены. Но враги продолжали двигаться вперед, толкая впереди себя груду поверженных дымящихся тел. На этот раз сам Веллет бросился вперед, увлекая за собой свое воинство. Издыхающие меченосцы, по телам которых они пробирались к наступающей колонне, дергаясь и хрипя, хватали людей за ноги, пытались вцепиться в них зубами. Едва бой возобновился, с башни вновь полился огонь, и масса врагов опять откатилась назад. Тех, что застряли в арке, вскоре перебили, а с башни свесился какой-то юнец и крикнул:

– У нас кончилась смола! Мы уходим!

Нау оглядел своих воинов. Теперь их осталось в живых меньше половины, и почти все были ранены. Из уцелевших пальмерцев большинство тоже едва держалось на ногах, не от ран, так от усталости. Лучники, правда, были целы все, но стрелы у них были на исходе. Веллет, прихрамывая, подошел к Нау, рукавом стирая со лба кровь.

– Все ушли, – сказал он. – И нам пора. Без нас и верхний замок могут не удержать.

Нау кивнул ему, еще раз заглянул в проем ворот, за которым продолжало полыхать пламя, и скомандовал своим отступать… Они двигались медленно. Левой рукой Нау поддерживал Веллета, а правой опирался на меч, как на клюку. Когда они подошли к крутой узкой лестнице без перил, ведущей к воротам верхнего замка, до них донесся топот тысяч ног – меченосцы, дождавшись, когда прогорит смола, раскидали кучу мертвых тел, которыми был завален проход, и ворвались в нижний замок.

Бледные меченосцы пытались вломиться в верхние ворота, но несколько десятков пылающих стрел свалили их с лестницы. На другой день вновь стало тихо. Мертвяки неподвижно стояли на внешней стене и во внутреннем дворе нижнего замка, выбрав места, где их не достали бы стрелы и огненные потоки, которые выплескивали порой пальмерцы. Кто не поместился внутри, остался снаружи – им было всё равно, где стоять. Метательных машин в верхнем замке не было, но зато его стены были гораздо выше.

Из тех, кто не участвовал в схватке у ворот, спаслись почти все, но теснота стала еще более невыносимой, чем раньше. Нау вместе с остатками дружины разместился в погребе, уставленном бочками со смолой и ящиками с черным камнем, который жители Пальмеры жгли в печах вместо дров. А когда наутро от королевы пришел гонец и передал приглашение быть у нее к завтраку, Нау пришлось протискиваться сквозь толпу, заполнившую галереи, постоянно перешагивать через спящих. Служитель вдруг подумал, что если меченосцы не возьмут замок, им может овладеть черный мор, который нередко возникал там, где люди были обречены на тесноту.

Королева расположилась в башне, где раньше размещались почтовые голуби. Туда вела крутая винтовая лестница, а оттуда через четыре узких окна была видна вся округа. Через каждые два витка лестницы стояло по стражнику, и пока Нау поднялся, он насчитал их больше дюжины. Войдя в саму голубятню, он увидел, что, кроме королевы, его там ожидает Веллет, а к тяжелому дубовому креслу, которое вообще непонятно, как сюда протащили, был привязана какая-то девица в изодранной серой хламиде. Рядом с ней стоял небольшой ящик со свитками, какими-то амулетами из кожи и парой человеческих черепов.

Поприветствовав королеву и дружески кивнув Веллету, Нау начал рассматривать связанную девицу, ожидая, что ему скажут.

– Вот это – жрица кадаров, – сказал Веллет, показывая на пленницу. – Мои старички ее вчера еще выловили, когда эти дети Нечистого ворота ломали. Прочих поубивали, а ее вот живую взяли. То ли позабавиться хотели, то ли просто жалко стало – не говорят, но зато хоть спрос с кого-то есть…

– Я слышала, что вы, Служители Храма, умеете обращаться с нечистью, – заметила королева, явно чего-то ожидая от Нау.

Он вынул из-за пояса серебряную монету и приложил пленнице ко лбу. Она даже не вздрогнула и не открыла глаз, хотя было видно, что она в сознании, всё прекрасно слышит и чувствует прикосновения. Тогда Нау отогнул ей веко и начал рассматривать зрачок. Глаз был самый обыкновенный – голубой, человеческий, зрячий.

– Это не нечисть. Они просто сделали то, что велела им их вера. – Нау собрался уже рассказать, на что порой толкают людей ложные представления о мире и чести, но пленница тут же распахнула оба глаза и, говоря как бы сама с собой, произнесла:

– Да! Первая книга, седьмое пророчество: «И явится Великий Када, властитель мира сего и прочих миров властитель, един во множестве тел, облаченных в латы. И всех, кто по доброй воле не последует за ним в царствие его, он возьмет туда силой, милосердствуя и тем, кто лишен веры…» – Она вдруг закашлялась и спросила, уставившись на Веллета: – Дай вина!

Веллет молча взял со стола кубок и влил ей в рот половину его содержимого. Жрица улыбнулась и продолжила: «…и даже тем, кто в невежестве и безверии осквернил лики его мерзким серебром, и тем, кто поклонялся и служил врагу его. И в тот день благостный, когда призовет он к себе всех, земля, сотворенная для мучений, опустеет».

Служитель вынул из сундука книгу, лежавшую сверху, раскрыл ее и увидел, что знаки этого письма ему непонятны и даже в библиотеке Храма он не встречал ничего подобного. И в то же время казалось, что книга совсем новенькая, и знаки на ее листах были выведены так ровно, как ни в одной из книг, которые попадались ему в Холм-Готе. Он сунул книгу под нос пленнице и сурово спросил:

– Откуда это взялось? Кто принес?

Она вновь закрыла глаза, на ее усталом лице образовалась слабая улыбка, и она начала говорить. Нет, она не отвечала на вопрос, она просто негромко говорила сама с собой, и ей было всё равно, слышит ее еще кто-то или нет:

– Приди… Приди ко мне со своим мечом и порази меня в сердце. Великий Када во плоти, выйди вновь из идола, прекрасный и могучий. Мы сделали всё, как ты сказал, и отражения твои приблизились к нам, а многих из наших забрали к себе, в лучший мир. Но не всех, кто пошел отворять ворота твоим отражениям, поразила смерть от твоих благословенных мечей, многих убили твои враги в невежестве своем. Так возьми их тоже в свой мир, хоть и умерли они не по слову твоему… – Речь ее стала неразборчивой, а вскоре она действительно потеряла сознание.

– Надо найти их капище! Оно должно быть где-то в замке, – сказал Нау, посмотрев на Веллета.

– Уже нашли, – отозвался Халл, – она пыталась бежать этой ночью, и ее настигли в дальней каменоломне. Там стоит идол.

– Он еще цел?

– Да, пока цел… Мы решили сжечь ее вместе с идолом так, чтобы это видели все.

– А теперь слушайте… К ним приходил вестник от врага… Он вышел прямо из идола, дал им эту книгу и повелел отворить ворота, утверждая, что тем самым они сделают великое благо для себя и для всех, кто прячется в замке от гибели, за которой последует «лучшая жизнь в лучшем мире». Я попробую вытащить этого вестника еще раз и не выпустить его обратно. Если мне это удастся, у нас появится надежда…

Королева посмотрела на него сверху вниз и величественно кивнула.

Весь оставшийся день Нау провел в плавильне. Королева Элис приказала отсыпать ему из сокровищницы серебра, сколько он попросит, и он попросил два пуда. Теперь вместе с четырьмя мастеровыми и тремя Служителями он делал обереги – от сглаза, от колдовства, от удара молнии. Мастеровые делали разборную решетку из серебряных прутьев, а Служители острыми стальными писалами выводили знаки и на прутьях, и на бляхах, и на браслетах. Несколько мальчишек перетаскивали всё это через длинный подземный ход в дальнюю каменоломню, где и стоял страшный идол с безумными деревянными глазами, а весь пол был завален лисьими шкурами. К ночи приготовления были закончены.

Шестеро стражников притащили к капищу жрицу вместе с креслом, к которому она была привязана. С тех пор, как она пробормотала последнюю молитву Нечистому, сознание к ней так и не возвращалось – Нау попросил одного из местных ведунов дать ей сонного снадобья. Проснувшись, она должна была увидеть своего идола и ничего больше. Под шкуры, в трещины между камнями Служители спрятали многочисленные обереги. Только под идолом и над ним оставили незащищенное пространство, через которое посланец Нечистого должен проникнуть в подземелье. Перед идолом Служители поставили кресло со спящей жрицей и ушли в боковую галерею. Оставалось ждать, когда она проснется и вновь начнет читать свою молитву.

Дриз был одет в такой же серый балахон, как и его мертвые воины, чтобы никто со стен замка не мог разглядеть его. Полдела было сделано, и он ждал лишь, когда кадары, если хоть кто-то из них уцелел, вновь откроют ему путь внутрь замка. Теперь он уже не сомневался в скорой победе – войска ненавистного лорда Бранборга погребены в тоннеле под Северной Грядой, Прибрежный замок разрушен, внешние стены Скального замка пали под натиском меченосцев. Великолепный должен быть доволен. После победы он, Дриз Кардог, Мясник, должен стать первым из Избранных, и тогда все они, и Резчик, и Писарь, и Кузнец, и даже старуха Щарап, будут вынуждены подчиняться ему почти так же, как доселе подчинялись только Великолепному, Сиятельному Мороху. И тогда не ему придется искать благосклонности Дряни, Хозяйки, Гейры, а она будет терпеливо ждать, когда же он снизойдет до нее.

Зов раздался неожиданно, раньше, чем он ожидал: «Великий Када, приди, чтобы избавить нас от мучений, на которые этот мир обрекает всякого, кто живет в нем. Приди, чтобы забрать нас отсюда на острие твоего чудесного меча…» Идола, которому поклонялись кадары, им подсунул Резчик несколько лет назад. Они нашли его в подземных коридорах и увидели в этом великое чудо. Как только Дриз привел все свои войска к Скальному замку, он тут же потребовал от Траора вырезать точно такого же идола для себя, и теперь оставалось только ждать зова, который не замедлил прийти. И теперь, вновь услышав знакомый голос жрицы Органы, он подошел к своему идолу и обнял его. Нужно было только крохотное усилие, чтобы слиться с ним, войти в него, а потом выйти, но уже в другом месте – в древней каменоломне, где кадары когда-то давно, едва был построен Скальный замок, устроили свое капище.

«Как интересно… – подумал Дриз, увидев жрицу привязанной к резному креслу с высокой спинкой. – Мука, самоистязание… Могла бы просто так позвать…» Она смотрела на него широко раскрытыми безумными глазами и продолжала что-то бессвязно бормотать. И вдруг он почувствовал боль, как будто тысячи серебряных иголок вонзились в него. Каменный тупик, в который он угодил, оказался переполнен хитроумной вязью знаков Силы, той Силы, против которой он восстал, начав служить Великолепному. Дриз понял, что угодил в ловушку, и вновь обхватил идола, на этот раз – чтобы вернуться обратно. Но вдруг откуда-то из темноты выскочил какой-то странный человек в рясе. Его движения были стремительны и плавны. Тяжелая секира, которую он выхватил из-за спины, обрушилась на идола и расщепила его надвое, а потом раздался страшный вопль Органы, который своей внезапностью и силой заставил Дриза на мгновение замереть. Путь назад был отрезан, что ж, им же хуже… Сейчас он мечом прорубит себе путь к воротам, искромсает всех, кто посмеет встать на его пути, и впустит в замок свое воинство, которое так долго ждало решающей битвы. Вперед! Он даже не взглянул на того, кто уничтожил идола. Вперед! Так даже лучше… Навстречу ему из темного коридора полетели стрелы, которые он по привычке начал вырывать из себя, не останавливаясь. Но после того, как он отбросил в сторону седьмую стрелу, до него вдруг дошло, что раны, нанесенные серебром, не заживают на нем, как бывало, а боль, которую он ощутил, едва оказавшись в подземелье, с каждым мгновением усиливалась и уже стала нестерпимой. Сквозь красную пелену, вставшую перед глазами, он разглядел, что на него надвигается несколько вооруженных Служителей, прикрываясь серебряной решеткой, которая жгла его даже на расстоянии. А стрелы продолжали лететь из-за прутьев десятками, сотнями, они уже не вонзались в его тело, они рвали его на части, превращая в кровавое месиво. Удар секиры, нанесенный сзади, снес ему голову, а потом на его останки обрушилась сверху серебряная решетка. Вспыхнул всепоглощающий огонь, затем бархатная тьма окутала его, а еще через мгновение мир перестал для него существовать.

 

Глава 11

Из ущелья, которым заканчивалась горная тропа, постепенно вытягивалась очередная колонна. Лорд Бранборг присмотрелся и разглядел идущего впереди Ингера. Значит, за ними должна последовать сотня Юма… Шесть дней войско, растянувшись гигантской змеей, двигалось между скалой и пропастью по тропе, на которой двое не могли разойтись без риска свалиться на острые камни, торчащие из тумана. Впереди всех с небольшим отрядом двигался Элл Гордог, которому не терпелось оказаться в Пальмере. И пока путь не закончился, никто не мог знать ничего о других, даже о тех, которые шли на сотню локтей впереди или позади. Перед тем как отправиться в горы, на полях селища Первач лорд устроил смотр своему войску, после которого выяснилось, что в бою с оборотнями погибла дюжина сотен воинов, а еще примерно столько же, если не больше, оказались больными или обмороженными. Так что теперь за лордом шло войско числом не в семь тысяч, а чуть более четырех, если не слишком многие сорвались в пропасть во время перехода… Сотня Ингера прошла, и почти сразу же на тропе появился Юм, согнувшийся под тяжестью заплечного мешка. Тащить в горы лошадей оказалось совершенно немыслимым, и поэтому свою ношу должен был нести каждый – и дюжинники, и сотники, и даже сам лорд. Эрл тут же повернулся к сотнику Дану, который уже успел осмотреть ближайшие окрестности и теперь переминался с ноги на ногу возле лорда, явно желая о чем-то доложить.

– Говори, – сказал лорд, взявшись левой рукой за пояс, а правую ладонь положив на рукоять меча. Правила придворного этикета требовали, чтобы лорды именно в такой позе принимали доклады. Обычно Эрлу Бранборгу было жаль времени и сил на подобные жесты, но теперь, на радостях, что с сыном ничего дурного не случилось, он решил сделать исключение.

– На востоке в полулиге – заброшенное селище, – первым делом радостно сообщил Дан, которому, как и всем остальным, надоело мерзнуть и хотелось хотя бы одну ночь хотелось провести в протопленном жилище. – Избы целы, печи целы, а в погребах осталось кое-что из еды.

– Хорошо, там и переночуем, – сухо ответил лорд, которого на самом деле новость обрадовала не меньше. – Что еще?

– Там же мы нашли дюжину людей. Это люди эллора Фертина. Они утверждают, что их господин прошел сквозь стену и погнался за каким-то нелюдем.

– Через какую стену?

– Не говорят – то ли у них память отшибло, то ли идти туда боятся… Может, выпороть?

– Позже разберемся… Как только твои люди отогреются, сразу же отправляйтесь в разведку к замку…

– Виноват, мой лорд, только мастер Олф мне туда приказали не ходить. Они сами собирались… С этим… эллором тутошним, с Гордогом.

– Пусть сначала мне доложатся.

– А и вон они уже идут…

Олф и Гордог поднялись из заснеженной ложбинки, и казалось, что они возникли прямо из-под земли в трех дюжинах локтей от лорда. Приближаясь, они о чем-то оживленно спорили.

– …ведун этот специально ход завалил, чтобы мы не прошли, – утверждал Олф, – и эллор этот странный, видно, к своим ушел. Навредил, сколько мог, и ушел. Ох, чую – повстречаемся мы еще с ними, ох, повстречаемся.

– А зачем он тогда нам карту оставил? – возражал Гордог. – И прошли мы по этой тропе, почти до места прошли. Знаю я это место – отсюда до Скального замка полдня добираться, если пешком и не спеша.

– Мой лорд! – обратился Олф к Бранборгу. – Позвольте нам с эллором Гордогом прямо сейчас отправиться к Скальному замку. Ночью вернемся. Говорят, недалеко тут…

– Идите, только Геранта дождитесь, – ответил лорд. – Он тоже захочет на нечисть посмотреть… А может быть, вам и идти никуда не придется…

Бранборг вытащил меч из ножен и указал им на странное движение белых холмиков вдалеке среди снежной равнины.

Вскоре можно было разглядеть странный отряд копейщиков, одетых в белые балахоны. Было их дюжин семь или восемь, шли они, не скрываясь и не слишком торопясь.

– Нет, это не меченосцы, – сказал Элл Гордог. – Но и в Пальмере так никто не одевается.

– Скоро мы узнаем, кто это, – пообещал Олф и, придвинув к губам свой рожок, дал три коротких гудка. Две сотни, Ингера и Юма, только что спустившиеся с гор, тут же помчались на зов, на бегу выстраиваясь в шеренги. Олф уже отдавал распоряжения сотникам, когда, откуда, какими силами атаковать, но в этот момент на выходе из ущелья показался Герант с дружинниками Храма, и Олф замолчал на полуслове. Поверх ряс на них были натянуты точно такие же балахоны, как и на том воинстве, которое приближалось к ним. Только теперь Эрл Бранборг вспомнил, что часть дружины Храма отправилась в Пальмеру на лодьях. Но то, что пришедшие морем оказались здесь и сейчас, было удивительно и странно. Этого нельзя было объяснить просто удачей, а значит, пока не стоило никак объяснять.

Когда стемнело, всё войско, кроме караульных, разместилось у пылающих очагов в избах оставленного хозяевами селища. Большинство предпочло сразу улечься спать, вместо того чтобы предаваться горестным мыслям о завтрашней битве и возможной гибели. Слухи о том, что рассказал Служитель Нау о меченосцах и об осаде Скального замка, расползлись моментально. Олф специально собирал сотников, чтобы запретить болтать всякую чушь и сообщить, что правды пока толком всё равно никто не знает и узнает, пока Служитель Нау не наговорится в запертой избе со Святителем Герантом. Но шли уже разговоры о том, что замок разрушен, а меченосцы уже рыскают по полям, преследуя дружину из Холм-Гота, и могут напасть в любой момент.

А Герант и Нау тем временем сидели друг напротив друга, освещенные одиноким тусклым сальным светильником, надеясь услышать Голос Творца, но Голос молчал. Вскоре сюда же на совет должны были прийти воинские начальники вместе с лордом.

– Значит, говоришь, Ос за вами увязался, – сказал Герант с тяжким вздохом, и Нау только тут заметил, насколько тот постарел с тех пор, как в его руках оказался посох Первого Святителя. – Что ж ты его не погнал назад… Я же запретил его брать.

– Я не брал – так он с пальмерцами… Да ничего с ним не будет – оставил я его лодьи стеречь. А меченосцы с тех пор туда не совались – все здесь.

– Не станет он на месте сидеть…

– Не маленький уж… Пусть сам себе судьбу выбирает!

– Не мы судьбу выбираем, а судьба нас. Я надеюсь, на него снизойдет Откровение…

– А я думаю, что он захочет стать мореплавателем.

В сенях скрипнула дверь, и вскоре на пороге показался Олф. Вслед за ним неторопливо вошли угрюмый лорд Бранборг, молчаливый лорд Логвин и нетерпеливый эллор Гордог. Последней пришла ведунья Сольвей, поддерживая под руку книжника Иона, который последовал за войском, вопреки приказу лорда остаться за Северной Грядой.

– Ну что ж, Служитель, – сказал лорд, усаживаясь поближе к очагу. – Рассказывай, что знаешь…

– Мы прошлой ночью покинули Скальный замок через подземную галерею и двинулись сюда, потому что именно здесь, по местной легенде, должна кончаться тропа Пальмеры, путь, по которому дочь лорда Карола пришла в свою страну. Мы надеялись встретить вас тут, и надежды наши, слава Творцу, оправдались. Меченосцы осаждают замок и уже ворвались за внешние стены. Все, кто остался жив, укрылись в верхнем замке, но почти все продуктовые погреба остались внизу, и осажденным грозит скорый голод, если осада не будет снята.

– Сколько их? – спросил Олф, имея в виду меченосцев.

– Сейчас осталось тысяч десять, – отозвался Нау. – С нашими силами нет смысла встречаться с ними в открытом бою. Меченосцы не знают усталости, они могут биться много дней подряд, а чтобы убить любого из них, нужно изрубить его на мелкие куски.

– Это мы уже знаем, – подал голос Герант. – А как на них действуют обереги и прочие знаки Силы Творца?

– Никак, – просто ответил Нау. – Меченосцы – это еще не нечисть, это только орудие нечисти. Это обыкновенные мертвецы, которых с помощью темного ведовства заставляют двигаться и выполнять приказы.

– Ими кто-нибудь командует? – спросил лорд Бранборг, протягивая обе руки к очагу.

– Теперь, наверное, нет. Их предводителем был ваш старый знакомец – лорд Кардог из Холм-Гранта… Только теперь он и не лорд, и не Кардог, и не из Холм-Гранта. Сейчас его уже нет.

– Священный тупик? – произнес Герант почти шепотом.

– Священный тупик… – так же тихо вторил ему Нау.

– Как?

– Идолы.

– Через парные знаки?

– Жрица помогла.

– Сожгли?

– Пока нет.

– Тело?

– Сгорело.

– Душа?

– Камень.

Тут Герант обратил внимание, с какой жадностью слушает их Сольвей. Служители старались никогда не пользоваться знаниями ведунов, собранными по крохам многими поколениями знахарей, мастеровых, книжников, но зато ведуны пользовались любой возможностью подслушать или подсмотреть тайные ритуалы Служителей, перерисовать замысловатые знаки оберегов от болезней, от сглазу, от нечисти. Служители совершали свои обряды, только укрывшись от посторонних глаз, потому что считали знания, полученные через Откровение, достоянием Храма, которым нельзя делиться ни с кем.

– А позволь спросить, Служитель, – раздался голос Олфа. – А сколько там локтей от внешней стены до внутренней?

– В разных местах от трехсот до четырехсот, – ответил вместо него Элл Гордог.

– Вот бы и загнать их между стенами, да полить горючей смолою, – предложил Олф. – Тут главное – стену захватить, припас на нее затащить, и еще ворота держать надо, чтоб не разбежались, а то вылавливай потом всю зиму.

– Эллор Гордог, – раздался голос Сольвей. – А из чего у вас делают смолу?

– Это тайна, раскрыть которую я могу только по дозволению королевы.

– Слезы сосны, сухой птичий помет, топленое сало… – начала перечислять Сольвей.

– А зачем было спрашивать? – прервал ее Гордог.

– А затем, что у меня есть порошок белого металла. Если добавить его в вашу смолу, то в нем будут гореть даже камни.

– Дашь? – заинтересовался Гордог.

– Я должна сама приготовить смесь, – ответила Сольвей. – У меня тоже секреты есть.

На некоторое время все замолчали, ожидая, что же скажет лорд. Но Эрл Бранборг пока молчал, продолжая отогревать руки. К огню подошла Сольвей и бросила в очаг щепотку какого-то снадобья, и пламя вспыхнуло ярким, почти белым светом, и комната наполнилась каким-то пряным запахом, от которого все почему-то взбодрились.

Герант и Нау подскочили с мест одновременно и уставились на Сольвей.

– Не пристало Служителям Творца вдыхать ароматы ведовства! – сказал Герант и сделал шаг к двери, но Сольвей остановила его, подойдя вплотную и сказав почти шепотом:

– Это средство для лорда. Просто так он отказывается принимать лекарства, вот и приходится искать способы… К тому же запах уже рассеялся.

– Сядем, брат, – предложил ему Нау. – Мы еще не решили, что будет завтра.

Но тут лорд Бранборг наконец-то оторвал взгляд от огня и оглядел всех собравшихся.

– Гордог, – обратился он к Хранителю Ворот. – Ты сейчас же вместе со Служителями отправишься в замок. Возьмите с собой Сольвей и ее порошок. А завтра, как только солнце скроется, мы ударим по меченосцам, загоним всех в ворота и не выпустим их до тех пор, пока вы не спалите всех.

– Мой лорд! – Тут же поднялся книжник Ион. – А мне можно с ними? Я не буду обузой. Я уже доказал.

– Пусть Гордог решает, – ответил лорд, и все, поняв, что разговор на сегодня закончен, начали расходиться.

Только лорд Логвин остался в избе. Он присел рядом с Эрлом у очага и начал молча подбрасывать в огонь поленья.

– Герт, ты хотел что-то сказать? – спросил Бранборг, которому почему-то хотелось остаться в одиночестве хотя бы до рассвета.

– Да, хотел… Хотя не знаю, стоит ли… – Он разломил руками дубовое полено. – Ты не думал, почему все лорды отказались лично участвовать в этом походе, а лишь прислали своих воинов. Почему только я пошел с тобой сам – не думал ты об этом?

– Потому что мы друзья и соседи, – ни на мгновение не задумавшись, ответил Бранборг. – Мы же не раз сражались вместе против оборотней. И я знаю: тебе нужна не столько слава, сколько победа.

– А слава, значит, мне не нужна.

– Добрая слава никому не помешает, но специально гоняться за ней могут только больные или одержимые.

– Не знаю, больной я или одержимый, но только позволь мне завтра командовать первой колонной, той, что будет штурмовать и удерживать ворота!

– Герт, ты прекрасный воин, но Олф с этим справится лучше!

– Если ты не согласишься, я вызову тебя на поединок чести!

Лорды, если затевали совместный поход, обычно выбирали верховного вождя, но если кто-то из них решал, что командующий в чем-то не прав, то спор решался поединком чести, и верховным вождем становился победитель.

– Знаешь, Герт, обычаи запрещают мне отказываться от поединка, но сейчас не время для того, чтобы нам что-то делить… Хорошо, командуй первой колонной, штурмуй ворота – это будет меньшим злом, чем наша схватка. – Бранборг поднялся и пошел в сторону лежанки, собираясь лечь спать, только бы этот разговор закончился.

Герт Логвин продолжал сидеть у огня, скармливая ему тонкие полешки. Некоторое время он сидел, не проронив ни слова, потом встал, посмотрел на Бранборга и, увидев, что тот еще не спит, сказал:

– Пусть Олф командует… У него и вправду лучше получится…

Герт ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Эрл Бранборг натянул на голову лохматую белую шкуру неизвестного ему зверя и постарался поскорее уснуть. Завтра предстоял не слишком длинный, но и нелегкий переход по глубокому снегу, а потом будет бой. Главное, чтобы меченосцы и их хозяева не узнали раньше времени об их приближении. И вдруг он расслышал чей-то далекий шепот, проникающий прямо в его сознание: «Они не знают… Не отступай…» Этот Голос иногда безмолвствовал годами, а порой не давал покоя ни днем ни ночью. После десятилетия молчания он явился ему накануне прибытия Элла Гордога с вестями о нашествии. Тогда Голос предупредил его о том, что прибудет вестник, и всё, о чем он расскажет, – правда, и нельзя отказать ему в помощи… Голос был таков, что Эрл не мог ему не верить, с ним приходило необыкновенное тепло, спокойствие и уверенность… Служители называли это ощущение Благодатью, а этот Голос – Откровением… Давным-давно, когда он услышал Голос впервые, ему надлежало открыться первому встречному Служителю, но он не сделал этого. Не сделал лишь потому, что хотел стать лордом, таким же владетелем Холма, как его отец… К тому же у него не было братьев, и, кроме него, некому было унаследовать Холм. Но, согласно обычаям, любой ребенок, у которого был замечен Дар, становился Служителем Храма, и не имело значения, кто его отец – лорд или землепашец.

Утреннее небо было серым, лохматые облака ползли почти по снежной равнине, и солнце едва угадывалось между ними. Ветра почти не было, и были слышны отдаленные громовые раскаты, доносящиеся со стороны замка, а низкое небо озарялось бледными сполохами огня. Издали казалось, что там просто бушует гроза. Видимо, меченосцы, оставшись без командира, так и продолжали штурм высоких, почти неприступных стен.

Войско двигалось несколькими колоннами, по колено утопая в снегу. Гор, которые возвышались слева, почти не было видно, да и вообще дальше, чем на три сотни локтей, разглядеть было невозможно ничего, кроме неба, которое сегодня казалось особенно близким. Лорд Бранборг, как и все, шел пешком, хотя Олф предлагал соорудить для него санную волокушу, которую тащила бы дюжина стражников. Рядом с ним, неся на плечах посох, двигался Герант, а за ним шел отряд Служителей. А в полусотне локтей продиралась сквозь снег и туман сотня Ингера, которому Олф втайне от лорда приказал, что бы ни случилось, следовать за ним. Все шли молча – то, что надо было сказать, было сказано, а впереди была либо смерть, либо победа.

Короткий зимний день подошел к концу, а когда уже почти стемнело, к лорду подбежал гонец от Олфа и сообщил, что снег впереди плотно утоптан, а чуть дальше видны какие-то вспышки. Команд не требовалось – войско начало быстро и бесшумно перестраиваться из походных колонн в боевые шеренги. Только неожиданной быстрой атакой можно было смять отряды меченосцев, оставшиеся за воротами нижнего замка, а потом всё зависело бы только от того, удастся ли удержать ворота, за которыми разольется океан огня.

Оставалось только подать сигнал – серебряный рог Олфа будет слышен сквозь холодный туман, сквозь каменные стены, сквозь ревущие потоки жидкого пламени, сквозь безмолвную ярость бледных меченосцев…

 

Глава 12

…сквозь безмолвие вечных снегов, сквозь призрачную границу Несотворенного пространства. Тьма заколебалась, подобно черной бархатной портьере, в ее глубинах вспыхнула зловещая алая звезда, озарив дымные строения Гейры и черную скалу, одиноко торчащую посреди Ничего. Луч алой звезды, словно клинок окровавленного меча, протянулся к скале, и по нему начал медленно спускаться он. Забывшись, он начал путь в своем истинном обличии, которого уже многие тысячелетия не видел никто из смертных, ведь Избранные тоже были смертны, и насколько их жизнь и смерть зависели от него, никто из них даже не подозревал. Об этом догадывалась только старуха Щарап, она была самой древней из них, ныне служивших ему, и однажды в порыве гнева он, лишь пошевелив пальцем, превратил цветущую красотку в сгорбленную старуху. Потом он об этом даже слегка пожалел, но вернуть ей прежний вид было уже не в его силах. Примерно то же случилось и с Хомриком, но Щарап знала, от кого последовала кара, а Писарь так и остается в неведение… Подавляя гнев воспоминаниями, он постепенно обряжался в формы привычного для Избранных воплощения, становясь вновь Сиятельным Морохом, Великолепным, благообразным стариком с добрыми внимательными глазами и улыбкой мудреца на устах.

Внизу – он сам решил, что низ именно там, – на скале постепенно собирались Избранные, эти бездельники, которых жуткий вопль серебряного рога, видимо, разбудил или оторвал от каких-то утех, которым они предавались вместо того, чтобы делать дело. Еще издалека он разглядел, что пришли не все, а те, что пришли, испуганы как никогда раньше – Гейра, Треш, Щарап, Хомрик, Хач… Нет Резчика и Мясника. Да, этим есть чего бояться… От них, только от них зависело, чтобы рев серебряного рога не раздался у стен Скального замка. Столько лет трудов во имя того, чтобы расчистить этот мир для творчества, пошло насмарку! Впрочем, это, конечно, не смертельно, если впереди есть лишняя вечность… У него, того, кто явил себя во плоти Сиятельного Мороха, она есть. А вот помощнички, видимо, не дорожат остатками того мгновения, которое им отпущено по его воле, по его доброй и милосердной воле…

Хомрик ничего не пил и не ел, более того, он даже не сидел, как бы забыв о своей когда-то давно заработанной привилегии – сидеть в присутствии Великолепного… Треш стоял, сложив руки на груди, с видом человека, которого оторвали от важного дела – дела его действительно были важны до последнего момента – за каждый откованный ледяной меч он получал две пригоршни золота. Возможно, он доживет до тех дней, когда золото снова будет в цене… А вот Щарап, как обычно, сидела в позе нищенки с рыбного базара, галдящего под стенами крепости Корс, лицо ее было наполовину прикрыто драным платком. Когда-то давно по его недосмотру она научилась заглядывать в размытые картины будущего и даже как-то их толковать, а это была наука, недоступная даже ему, и вот она, старая верная Гадалка, – и та проморгала… Хач, как всегда, явился с дарами… Бочонок зелья из погребов его кабака, может быть, придется кстати… Теперь он, Кабатчик, вновь становится самым нужным из Избранных – оборотней почти не осталось, но пока стоит крепость Корс, пока разливается по черным кружкам дрянное вино в ее кабаках, леса не оскудеют нечистью, зловонной, тупой, но такой необходимой… А Гейра, одетая в черный бесформенный балахон, скромно стояла, прислонившись спиной к скале. Она тоже еще пригодится, царица похоти, еще немало душ принесет она ему на золотом блюде, только бы сдержаться, не проделать с ней то же, что когда-то он сотворил с Гадалкой…

Великолепный шагнул на скалу, и ступня его босой ноги вдруг ощутила какую-то неровность. Он глянул под ноги и, наклонившись, поднял золотую двурогую корону, которая была нахлобучена на серый камень странной формы, покрытый трещинами. Как только он снял с него корону, камень рассыпался в пыль, и каждый из Избранных вздрогнул. Великолепный, глянув в последний раз на отблески Алой Звезды, отраженные золотыми рогами, швырнул корону вниз.

– Пусть теперь сама ищет нового хозяина, – сказал он, не удостоив никого взглядом. – Гейра, я же говорил тебе, что не стоит торопить события – найти себе достойного хозяина корона может только сама…

Все его слушали с должным почтением, ему лишь показалось, что Гейра что-то жевала, наверное, кору хлои, южного дурманного дерева, в честь которого была когда-то названа идолица-покровительница Собирателей Пены…

– Просрали победу! – начал Великолепный торжественную обвинительную речь, но тут же сорвался на крик: – Где Резчик?! Где этот помойный щеголь?! Почему вы за него отдуваться пришли?!

– Ищут, – спокойно отозвался Хач, который чувствовал себя среди прочих самым незапятнанным. – Все гарпии и все уцелевшие оборотни ищут. Вот-вот притащат.

Все вздохнули с облегчением – крайний был определен, и то, что с ним вскоре сделают в назидание другим, никого особо не волновало.

Ждать долго не пришлось. Не успел Сиятельный Морох продолжить свою мысль, как послышалось отдаленное хлопанье крыльев, и, разрушая мощными взмахами дымные строения Гейры, над скалой промелькнули две гарпии. Одна из них осталась кружить наверху, боясь без дела приблизиться к Великолепному, а вторая, опустившись как можно ниже, сбросила бесчувственное тело, обляпанное грязью и кровью. Определить, что это Траор, можно было только по лохмотьям, в которые превратился его роскошный черный камзол с красными кружевами. Резчик лежал, не шевелясь, но все знали, что умереть от подобных ран он не мог, если, конечно, на то не будет воли Великолепного.

– А ну-ка, приведите его в чувство! – скомандовал Морох.

Гейра подошла к бывшему товарищу, правой рукой схватила его за волосы и откинула ему голову назад, а на левую ладонь выплюнула свою жвачку и засунула ему в рот. Резчик тут же начал давиться и хрипеть, а по всему его тощему телу пробежала судорога.

– Очнись, дорогой, – ласково сказала ему Дрянь. – С тобой сам Великолепный говорить хочет, а ты валяешься как мешок с дерьмом.

Траор тут же сделал попытку встать, опираясь на плечо Гейры, но она уже отскочила в сторону, решив, что приказ выполнен, а дальше пусть Морох сам с ним разбирается. С третьей попытки ему удалось-таки подняться на колени и разлепить глаза.

– Великолепный! – прохрипел он. – Я не виноват! Я не хотел… Это всё Мясник! Он мне сказал, чтоб я не совался.

– А коли не виноват, так зачем бегал от меня? – поинтересовался Морох. – Пусть Мясник – главный… Помню, сам назначал… А приглядывать, значит, не надо! А кто доложил мне, что всех врагов заживо похоронил! Вон они, погребенные, сейчас мои последние войска добивают! Огнем жгут! Тебя бы туда…

Резчик почуял соломинку, за которую можно ухватиться, и завопил:

– Пошли меня! Я оправдаю! Я еще не дохлый!

– Ты уверен? – участливо спросил Морох, и ответом ему было молчание – вместо Траора, Резчика, Избранного перед ним валялся булыжник, на котором вырисовывалось каменное лицо с выпученными глазами и ртом, распахнутым в безмолвном крике.

– Не выбрасывай. Пригодится еще, – сказал Великолепный Гейре после короткого молчания. – Хотя мне сейчас не резчик нужен, а каменотес… Каменных идолов на дольше хватает. Обидно… Столько трудов, и не только моих, даром пропало из-за одного тупицы и одного лентяя, который хуже тупицы…

– Ваши шлуги вшегда ш вами! – подала наконец голос Щарап. – Мы ешшо им покажем.

– Щарап, старушка моя. – Чувствовалось, что после расправы с Резчиком гнев Великолепного несколько смягчился. – У меня нет слуг. Я уже устал повторять, что я свободен от вас, но и вы свободны от меня. Мы просто соратники, друзья, сообщники, собутыльники, наконец… Мы просто делаем общее дело, мы боремся за нашу мечту. Конечно, мы не можем сокрушить Небесного Тирана, но, разрушив его творение, мы расчистим место для собственного творчества. И нам уже не будут помехой законы природы, которые Он дал этому миру, ни эти мелкие твари, гордо именующие себя людьми. Чтобы начать творить что-то действительно великое, необходим Великий Хаос, а его невозможно добиться, не завоевав себе свободу, не уничтожив всё, что стоит на пути к этой свободе! Смертные со всем их ведовством, ремеслами, искусством лишь играют в кубики, которые подсунул им однажды Небесный Тиран, но мы-то не дети – мы жаждем истинного творчества, и наша с вами гордость не позволяет нам размениваться на мелочи.

Когда пламенная речь была закончена и Великолепный рукавом мантии отер со лба капельки пота, к нему на цыпочках подошел Хомрик и негромко сказал:

– А может, гарпий на них спустить.

– А ты знаешь, сколько трудов надо положить, чтоб одну гарпию слепить! Они ж сами не размножаются… Не научились еще. Нет уж, пусть мои истуканчики напоследок порезвятся, побольше народу порубят… Пусть. Мы пойдем другим путем. Эту войну мы проиграли… За двести лет с места не сдвинулись. Отныне мы будем помогать им, врагам нашим. Помогать в войнах друг против друга, в поисках причин для ссор. Для кровавых ссор! А еще есть голод, болезни, скверные правители, нерадивые работники, бандиты с большой дороги, склочные жены, дрянные бабы. – Он подмигнул Гейре, а потом поднял глаза куда-то вверх и крикнул: – Слава тебе, Творец, что ты наделил тварей твоих свободой воли и правом выбора! Я подскажу им, как следует употребить эти дары твои для пользы моей!

– Ура!!! – Хомрик захлопал в ладоши и затопал ногами. Все прочие тоже начали сдвигать ладони, даже угрюмый Кузнец, который не захотел даже попытаться понять, что тут вообще происходит. Его волновало только одно – чтобы прибыльная и непыльная работенка не уплыла из рук. А все прочие были действительно рады, рады хотя бы тому, что не их сегодня обратили в камень…

«12-го дня месяца Студня 706 года от Основания армия верховного вождя Холмов лорда Эрла Бранборга в решительном сражении сокрушила под стенами Скального замка бесчисленные орды бледных меченосцев, многих порубив мечами, а прочих предав огню, льющемуся со стен. Лишь немногим более сотни из них удалось вырваться в долину, но и их настигли парусные сани, подоспевшие с запада. Счесть убитых меченосцев невозможно, ибо тела их, сраженные огнем или мечом, предаются зловонному гниению и разваливаются на куски. Воинство Холмов потеряло убитыми шесть сотен и две дюжины: сотня и дюжина – из Холм-Дола, Служителей Храма – четыре дюжины, прочие – выходцы из разных Холмов и вольных селищ. Из знатных господ погиб Герт Логвин, лорд Холм-Бора, да примет их всех Творец…» – Ион вновь был краток… С самого начала похода он подробно, почти на полстраницы описывал события каждого дня, но возле селища Первач Сольвей обнаружила покинутую землянку ведуна и выпросила у Иона кож для письма, чтобы переписать для себя несколько рецептов. А утром, перед выходом, выяснилось, что Сольвей просидела в землянке всю ночь и извела на записи больше двух дюжин драгоценных листов. И теперь даже самые важные из событий приходилось описывать, укладываясь в несколько строк…

Меченосцы с неимоверной силой забрасывали крюки с веревками на высоту полусотни локтей, а потом, подобно паукам, лезли наверх. Похоже, что только они и не услышали звука серебряного рога. Вниз сотнями полетели бочки с горючей смолой и мешки с черным камнем, но они и на это не обратили никакого внимания, продолжая лезть вверх, срываясь, падая, получая увечья, от которых живой скончался бы тут же. Но когда пространство между стенами наполнилось неимоверно жарким ослепляющим огнем, когда их тела начали трескаться от жара, а мечи оплавляться, они отступили к дальней стене, чтобы там в безопасности переждать огненный ливень. Видимо, что-то им подсказывало, что запасы смолы у защитников замка не бесконечны, и когда-нибудь это кончится.

А тем временем воины Олфа, Геранта и лорда Логвина перебили немногих меченосцев, оставшихся за внешними стенами, и, как было условлено, заняли позиции у ворот, чтобы встретить мертвяков, отступающих из замка. Олф взял под охрану главные ворота, Герант – западные, а лорд Логвин – восточные. Но, видимо, всполохи огня не доставали до внешней стены, возле которой столпились меченосцы, и враг пока не стал ломиться наружу, как ожидалось. Но бочки со смолой продолжали сыпаться, и в их пламени наконец-то занялся черный камень.

Как раз в этот момент со стороны гор прилетел короткий порыв ветра, который раздул пламя настолько, что оставаться между стенами меченосцы уже не могли, и пришлось им лезть-таки наружу через главные и западные ворота. И там, и там началась кровавая свалка. Люди, погибая, падали на утратившие подвижность обрубки меченосцев, и вскоре створы обоих ворот были завалены грудой тел. А лорд Логвин, так и не дождавшись меченосцев у восточных ворот, решил атаковать сам. С ним было шесть сотен воинов, и он сам помчался впереди всех. Ворвавшись в ворота, они напали с тыла на меченосцев, толпившихся у главных ворот. Словно лезвие меча, на острие которого был сам лорд Холм-Бора, они врезались в толпу меченосцев, и в этот момент их ярость ни в чем не уступала ярости врагов. Лорд стоял на телах поверженных мертвяков, его меч входил в мягкую студенистую плоть меченосцев, кроша их доспехи, оказавшиеся неожиданно хрупкими. Он каким-то чудом не был даже ранен, когда растекающееся озеро горящей смолы подступило к нему вплотную. Отряд Логвина начал постепенно отходить, но сам лорд не заметил этого, продолжая крушить подступающих к нему нелюдей. Но вдруг волна меченосцев отхлынула от главных ворот и, сметая всё на своем пути, рванулась к восточным. Сам лорд и половина его отряда была просто смята, затоптана, но те, кто остался в живых, сдержали врага еще на несколько мгновений, и жидкий огонь уже полыхал под ногами меченосцев, которые начали падать друг на друга. Их доспехи плавились, кожа трещала и лопалась, заполняя зловонием всё пространство между стенами. И тут прижатые к стене меченосцы, а их было еще несколько сотен, начали забрасывать свои крюки с веревками на внешнюю стену, взбираться на нее и выпрыгивать наружу. Воины Олфа, всё еще связанные битвой у ворот, могли только видеть, в какую сторону помчались они со скоростью оленя, вздымая снежную пыль. Казалось, они уже недосягаемы, и теперь война затянется до тех пор, пока весна не выгонит остатки мертвого воинства в страну вечных льдов. Но вдруг среди сполохов пожара воины, собиравшиеся уже заняться погибшими, заметили, что уцелевшие меченосцы бегут обратно к замку с той же скоростью, причем прямо на небольшой холм напротив главных ворот, где обосновался сам верховный вождь под охраной сотни Юма, которой так пока и не пришлось вступить в бой. Но меченосцы, казалось, и не собирались нападать, они промчались мимо, хотя их было сотни три, не меньше, и Юм, взмахнув коротким мечом, приказал атаковать хвост вражеской колонны, которая явно стремилась проскочить мимо замка, чтобы потом затаиться где-нибудь в горах. Но меченосцы бегали быстрее, а воинам Юма пришлось расступиться, потому что сзади на них надвигались огромные сани, к которым была прилажена мачта, снятая с какого-то корабля, и попутный ветер раздувал парус, который казался багровым в отблесках пламени, всё еще полыхавшего за стенами нижнего замка. Кто правил санями, в темноте невозможно было разглядеть, и поначалу многим подумалось, что это Нечистый не оставляет слуг своих, а кому-то вспомнилась древняя легенда о мертвом корабле, бороздящем и море, и сушу. Но общее замешательство продлилось недолго – лишь до того момента, как с загадочных саней вслед меченосцам полетели пылающие стрелы. За первыми санями следовали вторые, третьи, четвертые… И двигались они еще быстрее, чем меченосцы, огибая их справа, вновь загоняя, как волков на охоте, к Скальному замку. А там уже им уже преграждали дорогу несколько сотен воинов, вышедших из восточных ворот. Там были остатки отряда лорда Логвина и… пальмерские мальчишки, которые, как потом выяснилось, втайне от Гордога с Веллетом и от самой королевы спустились по веревкам с южной стены. Они прекрасно понимали, что после сражения, если они останутся в живых, их ждет неслабая порка, но кто-то распустил слух, что эти меченосцы – последние и больше нашествий не будет.

Повоевать им так и не удалось. Мертвяки неожиданно остановились и замерли точно так же, как они стояли перед последним штурмом. А тем временем первый из сухопутных кораблей, не успев свернуть, с разгону свалился в ров перед крепостной стеной, и оттуда раздался голос, который узнали многие:

– Колесо в глотку! Мачту в задницу! Чтоб я еще раз писаря к рулю подпустил! – Это, конечно, был лучший пальмерский мореплаватель Лотар Воолтон, которому уже на второй день стало скучно караулить руины Прибрежного замка, и он подбил писарей и гребцов с лодий из Холм-Гота разломать пару кораблей, понаделать из них саней и идти под парусами туда, где бой идет.

А меченосцы продолжали стоять неподвижно, воины Холмов и Пальмеры взяли их в плотное кольцо и с опаской приближались к ним. Тут наконец-то Юм Бранборг наконец-то догнал свою сотню, протолкался в первые ряды и помчался к ближайшему меченосцу, стоящему как изваяние. Ему вдруг захотелось, чтобы хоть один из врагов погиб от его руки. Он вложил всю силу в удар, но меч не вошел в тело. С таким же успехом он мог бы рубануть ледяную глыбу. Юм занес меч для второго удара, но вдруг замер на месте. Он увидел, что перед ним стоит Сай Пичуга, привозивший когда-то в замок на продажу яблоки и сливы. Часть урожая, две-три корзины отборных плодов, он преподносил в подарок лорду, и поэтому Юм его запомнил. Но три или четыре года назад Сай исчез бесследно, как и множество других людей, которых поглотила ночь.

– Лорд! Победа! – Навстречу Эрлу Бранборгу почти бежал Элл Гордог. Меч он держал в руке, видимо, потому что он не лез в ножны из-за замерзших наростов мутной крови меченосцев. – Я уж и не надеялся. Теперь можно признаться… К вам меня пригнала не надежда, а отчаянье. Во-первых, я не думал, что вы придете на помощь, а во-вторых, когда я увидел впервые вот эту несметную орду, мне показалось, что настал конец мира.

Он воткнул меч в сугроб, и они с лордом обнялись как старые друзья… За те два месяца, что они были знакомы, действительно произошло столько событий, сколько иной раз не случается за целую жизнь.

– Эрл Бранборг, лорд Холм-Дола! – Гордог вдруг перешел на официальный тон. – Вас приглашает к себе Сиятельная Элис, королева Пальмеры.

– Не сейчас, Элл, – ответил лорд. – Я слишком устал и совсем не готов к официальному приему. Эллор Гордог, передайте вашей королеве, что я буду у нее наутро. – Он помолчал несколько мгновений, а потом добавил: – Это еще не победа Элл… Посмотри. – Он указал на ледяные изваяния меченосцев. – Это люди, обычные люди, которые оказались не настолько дурны, чтобы стать оборотнями… Тех, из кого сделали меченосцев, следует прибавить к нашему счету потерь… Мы еще не победили… Я точно знаю, что главная битва впереди, и будет большой удачей, если эта война не станет вечной…