Заметки Кирстен Сивер

Вскоре после того, как Квислинг начал работать в Генеральном штабе, Российское телеграфное агентство (РОСТА) сообщило, что в связи с хорошим урожаем зерновых в России Помгол намерен закончить сотрудничество с иностранными организациями по оказанию помощи голодающим. Помгол выражал благодарность работникам сельского хозяйства за их вклад в улучшение ситуации. За несколько дней до этого Фритьоф Нансен в Женеве доложил о работе своей организации с русскими беженцами. Но, очевидно, он не высказал личного мнения относительно «окончания» голода. И это не удивительно, так как 22 августа он попросил своего представителя в Риге телеграфировать Квислингу, что было бы хорошо, если бы он смог еще на несколько месяцев поехать в Россию после отпуска, так как его работа на Украине была крайне важна.

Международная организация по оказанию помощи голодающим в Женеве прекратила деятельность 25 сентября, но при условии, что обязанности и полномочия этой организации переданы под руководство Нансена. Через пять дней Джон Горвин (глава представительства нансеновской организации в Москве) подтвердил, что урожай зерновых и на Украине, и в России не такой, как ожидалось. В то время с визитом в Москве находился представитель Красного Креста, который сообщил властям, что около четырех миллионов человек в четырех украинских губерниях голодают. Поэтому необходима срочная помощь. Российские власти попросили Нансена продолжать его программу по оказанию помощи голодающим в России, и после этого его личные секретари написали Квислингу в Осло 5 и 8 октября, осведомляясь, как здоровье капитана и готов ли он возобновить работу на Украине. Его попросили связаться с А. Г. Джейн (личный секретарь Нансена в Осло) как можно скорее. 18 октября Фрик в Женеве получил сообщение от Квислинга, что, несмотря на не очень хорошее самочувствие, капитан готов вернуться на Украину, если работа по оказанию помощи голодающим будет организована лучше.

Возможно, такое замечание Квислинга было обусловлено тем, что русские в последнее время усложнили административную работу. Из письма Л. Каменева от 4 октября 1922 года Джон Горвин узнал, что «Центральный комитет по организации помощи голодающим» преобразован в «Центральный комитет по борьбе с последствиями голода». Хотя это и был тот же Помгол, это означало, что организация Нансена должна вновь начать переговоры с советскими властями.

Квислингу предстояло многое обдумать всего лишь через месяц после возвращения домой. Проблемы со здоровьем не были настолько серьезными, чтобы помешать ему активно работать практически 24 часа в сутки. Рассказ Александры свидетельствует, что он работал безустанно и все больше мрачнел с приближением осени 1922 года.

Рассказы Александры

Пока стояла теплая погода, мы часто ездили с друзьями на пикники. Видкун пообещал мне поездку в Телемарк, чтобы показать свой дом и представить родителям, которых он давно не видел. Они были очень рады, что он наконец женился и хотели поскорее познакомиться со мной. Однако Видкун долго не мог получить отпуск, а когда получил его, Йорген, который лечил меня от желтухи, сказал, что мне еще слишком рано предпринимать такую длительную поездку в другую часть страны, где уже было холодно и снежно. Кроме этого, у меня не было теплой одежды, так как в Осло еще не наступила зима. Поэтому Видкун поехал к родителям один.

Он пытался успокоить меня, видя, что я расстроилась, и сказал, что как только потеплеет, мы еще не раз сможем съездить в Телемарк и даже дальше на север Норвегии, тем более что там особенно красиво весной.

— Тебе понравится мой родной город, — сказал он. — В мире нет ничего красивее нашей долины. Я вернусь через неделю или две. Пиши мне каждый день, не скучай и будь осторожна. Вивеке и Конкен будут навещать тебя, а другие родственники приглашать в гости.

С этими словами он поцеловал меня в щеку и настолько быстро вышел из квартиры, что я ни слова не успела ответить.

Я очень скучала по Видкуну. Без него мои дни тянулись еще дольше и стали еще более одинокими. Я привыкла молчать, поэтому не пела и вообще не шумела, чтобы не нарушать царящую вокруг тишину, несмотря на то, что оставалась одна после четырех часов. Я много гуляла каждый день и старалась занять себя домашней работой, когда не находила, что почитать.

Мои новые родственники в Осло относились ко мне очень хорошо, и во время отсутствия Видкуна каждый день приглашали меня на ранний ужин.

После поездки в Телемарк Видкун еще больше помрачнел и продолжал проводить очень много времени в своем кабинете. Я думаю, что он хотел доказать коллегам и начальству в Генеральном штабе, что его длительный отпуск не повлиял на работоспособность.

К моей радости, мы часто посещали официальные приемы, встречались с коллегами Видкуна и дипломатами, а это было для меня прекрасной возможностью развеяться. Когда похолодало, мы стали кататься на коньках и на лыжах. Особенно я любила ехать на лыжах за лошадью. Благодаря такому досугу я меньше скучала и тосковала по дому. Видкун стал гордиться мной и регулярно передавал мне комплименты от знакомых и друзей.

Мы редко бывали дома вечером до того, как приехала мать Видкуна. Она гостила у нас около месяца, и мы втроем очень хорошо провели это время. Мы с матерью Видкуна научились общаться жестами и мимикой. Я просила ее погостить у нас еще, но ей было пора уезжать, так как ее муж был болен и нуждался в постоянном уходе. С меня взяли обещание навестить их следующим летом.

Приближались новогодние праздники, которых я очень ждала. И в это время я узнала, что беременна. Моей радости не было предела. Мне хотелось поделиться с Видкуном, и я с гордостью сообщила ему о таком новогоднем подарке. Однако Видкун не разделил моего восторга, а сказал, что надеется на ошибку. Меня это крайне удивило и обидело, и я спросила, что он хочет этим сказать. Он ответил, что я слишком молода и неопытна для того, чтобы стать матерью. Более того, его ответственная работа и неопределенное будущее не позволяли ему в настоящее время иметь большую семью. Если мои «опасения» сбудутся, то он найдет выход из этой ситуации. И кроме Йоргена, брата Видкуна, который как врач подтверждал мою беременность, больше никто не должен знать об этом.

Я даже представить себе не могла, какой год предстояло пережить Видкуну и мне, когда мы встречали 1923 год на новогоднем празднике, организованном дядей Расмусом и его женой. Я была счастлива, когда входила в теплую светлую комнату с подарками под рождественской елкой, была рада находиться среди открытых и веселых людей в атмосфере спокойствия и благополучия. Очень большой богато украшенный стол был шикарно сервирован, и каждого гостя под салфеткой ожидал новогодний сюрприз. Для меня, например, приготовили бутылочку с соской и молоком. Все восприняли это как намек на мою юность, и мы от души посмеялись над этим, а про себя я подумала, что эта бутылочка как нельзя кстати пригодится малышу, которого мы ожидали.

Изобилие угощений поражало. Видкун настаивал, чтобы я все попробовала, и особо расхваливал норвежские блюда. Он заверял, что они самые вкусные в мире. Норвежская кухня действительно очень вкусная, я до сих пор ее люблю. Мне нравились рыбные блюда, однако фотографии Видкуна на рыбалке произвели на меня неприятное впечатление: огромная рыба в руках моего мужа с пробитой крючком губой.

Как только мы сели за стол, подали шампанское, и я впервые познакомилась с норвежским ритуалом произносить тосты. Начиная с самого старшего из присутствующих, каждый поднимал бокал, выбирал того, кому хотел сказать тост, и, глядя ему в глаза, произносил. Выбранный поднимал бокал, смотрел в глаза говорящему тост и, произнося «Skal», опустошал свой бокал.

Видкун выглядел более странно, чем остальные, во время этой церемонии тостов. Он строго, пристально и без эмоций смотрел своими выпуклыми глазами на произносившего тост и молча делал глоток вина. Видкун объяснил мне, что произносить тосты — старинная традиция со своей историей. Со временем я привыкла к этому. Но тогда этот обычай казался мне необычным и смешным. Муж заметил мою реакцию и взглядом приказывал мне сдерживаться при каждом тосте.

Видкун пил очень мало спиртного. На официальных приемах и семейных встречах он выпивал только за произносимые тосты, а дома не пил вообще никогда, хотя у нас всегда была припасена бутылка вина для гостей. Когда мы вдвоем ходили в ресторан, он никогда не заказывал себе ничего алкогольного. Мне нравилось, что Видкун не пил. Я тоже не употребляла алкоголь, а после перенесенной желтухи Йорген велел вообще исключить спиртное. Однажды на приеме мне подали кофе с каким-то ликером, я сделала глоток, и мне сразу стало плохо. С тех пор в гостях я всегда только делала вид, что пью.

Незадолго до полуночи мы все вышли на веранду. Ночь была холодная, ясная и царила полная тишина. Когда часы пробили двенадцатый раз, тишина тут же взорвалась: гудели пароходы в гавани, сигналили автомобили и шумели фейерверки. Этот момент был настолько волнующим и праздничным, что я невольно начала плакать, вспомнив о маленькой жизни, которая зарождалась во мне.

Все принялись поздравлять друг друга по-норвежски, и я чувствовала себя лишней и забытой. Когда мы вернулись в дом, многие подходили и поздравляли меня очень ласково и вежливо. Позже меня поздравил Видкун. Но, несмотря на это, в памяти осталось чувство глубокого одиночества и боль от невозможности поделиться с кем-нибудь своей радостью будущего материнства. С тех пор всю жизнь на Новый год у меня на глаза наворачиваются слезы.