(ГЕРМАНИЯ, 1991)
Один человек мне сказал, что все евреи братья. И я сразу понял – антисемит.
На том они и стоят. Только антисемиты выделяют евреев среди других и считают их особенными – самыми талантливыми, самыми инициативными, самыми дружными, самыми плохими, но все равно «самыми».
Только эти люди полагают, что евреи кучкуются из большой любви друг к другу или устраивают мировые заговоры, поскольку живут в разных странах и, в отличие от неевреев, не знают, чем заняться, кроме как плести лапти для остальных народов.
– Они друг другу помогают, – сказал мне один человек. – Пристраивают, расставляют по теплым местам, деньги дают…
– Прямо, нелюди, – искренне удивился я.
Мы сидели в социальной государственной квартире на окраине Берлина, где мне пришлось ждать своего товарища по прошлой жизни. Товарищ задерживался, и его отец, которого я раньше лично не знал, от нечего делать расспрашивал меня о житье-бытье. Он перебрался в Германию несколько лет назад, смотрел эмигрантское телевидение, читал «русские газеты» и, поскольку получал полное государственное обеспечение, считал себя свободным человеком.
Человека звали Адольф, и он был немец, но считай, что русский, хотя и говорил по-немецки. Адольфа в восемнадцать лет призвали в СС, но он воевал недолго и попал в плен. Вместе с другими арийцами его направили в Россию, где они отстраивали разрушенные ими же города. Там он и познакомился с девушкой Марусей, нашел общий язык жестов и остался.
«Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…». Только вот кому-то «юбер», а кому-то «аллес».
Он всю жизнь проработал экскаваторщиком на стройке, от звонка до звонка, и ушел на пенсию с чистой совестью.
Но про СС никому не говорил. И про евреев тоже.
В гитлерюгенде его учили, что коммунисты – это агенты мирового еврейского заговора, которые свершили революцию в России. Однако встречая членов той еще партии, он пришел к выводу, что Гитлера обманули.
– Коммунисты тоже не любят евреев, потому что те заправляют в Америке и на Западе. Они поссорили Германию с русскими и спровоцировали войну, а надо было идти вместе.
Я уже понял, что стакан чая на кухне казенной квартиры – слишком высокая цена за поддержание его разговора. Но спорить не хотел. В спорах истину не рождают, а закапывают. Рождают ссоры.
– Вот ты, – продолжал Адольф. – Уехал из страны позже моего сына. Пособий и компенсаций, как он, не получал, а уже пристроился в Англии на хорошую работу. «Ваши» тебе наверняка помогли. Все евреи братья – не то, что мы.
Когда кто-то говорит, что он мне брат, пора срочно проверять карманы. Пока не поздно.
Но я не стал ему это объяснять.
Если люди полагают, что все евреи братья, зачем их отговаривать?
Пусть хоть кто-то считает тебя избранным, ежели Бог попутал.
И уважает, чтобы при случае унизить. Хотя бы до себя.
И опасается, даже если потому и ненавидит.
Стоит ли разочаровывать тех, кто и так никого не любит?
Все в этом мире можно понять. Кроме женщины и антисемита.
Один человек мне сказал, что все евреи – братья.
– Это в нашей традиции еще с библейских времен, – бойко ответил я и, глянув на тронутые артритом времени линялые руки Адольфа, подумал: «Еще от Авеля и Каина».