(БЕЛАРУСЬ, 2009)
Дедушка сначала попросил документы, надолго задумался и все пытался взять в толк, у кого я получил разрешение задавать вопросы.
– Без разрешения же нельзя, – повторял он. – Мало ли что?
А я тоже никак не мог взять в толк, кого он имеет в виду, говоря о «разрешении». Но явно не себя самого.
Так мы и толковали.
Его мать в 1938 году забрали в НКВД. Она была шляхеткой, из дворян, но дети об этом не знали. Забрали ее потому, что много лет до того она не раз ездила в Польшу, к родственникам. Тогда арестовывали всех, кто имел родных в этой стране и навещал их, не подозревая, что это аукнется лагерями и смертью.
Мать его замучили в смоленской тюрьме. До сих пор не сказали, где она похоронена и кто подписывал смертный приговор.
– Чтобы не было причин для мести, – объяснили.
Видимо, в этом мире палачи живут долго. Им есть, что терять.
Но он и не настаивал. Мало ли что?
Из-за матери его не сразу приняли в пионеры. А он, как и большинство, верил в Сталина. И приходил на уроки, где все вместе они дружно выкалывали иголками глаза в книгах и учебниках, где были портреты Блюхера, Тухачевского, Бухарина, Зиновьева и других предателей, бывших вождей. А их имена и текст замазывали чернилами. Новые учебники не поспевали за разоблачениями.
– И я выкалывал глаза. Старался. Врагов же надо ненавидеть. Все так считали.
– Все, – назидательно сказал дед. – Это и есть народ.
И я настороженно посмотрел по сторонам. Мало ли что?
Потом началась война. Оккупацию они с отцом благополучно пережили в Минске. В школе он вступил в национальную прогитлеровскую молодежную организацию. Там давали дополнительный паек и учили ненавидеть тех же, кого надо было ненавидеть до войны. И еще оставшихся.
Но после разгрома немцев под Сталинградом отец сказал, чтобы он оттуда вышел. Вернутся – спросят. А лучше, когда власть тебя ни о чем не спрашивает. Мало ли что?
После победы, снова из-за матери, его не сразу приняли в комсомол. Припомнили. Но взяли. И он не сразу вступил в Коммунистическую партию, куда очень хотел. Но допустили. И он учился, занимал должности и служил.
И всегда помнил о матери. В смысле, как о «враге народа», из-за которого у него в любой момент могут быть неприятности.
Мало ли что?
Но все было нормально. Жизнь прошла, дети выросли. Пенсия начисляется. Немного обидно, что ничего особенного не сделал. А что сделаешь?
И своей матери дед уже не стесняется. Даже наоборот, мол, мы из дворян, а не хухры-мухры, как другие. Есть чем гордиться.
Многое он узнал, о чем теперь можно узнавать из разрешенных, понятно, источников. Раньше все врали, и правда была запрещена. Где ее возьмешь, у кого спросишь?
Да и мало ли что?
– Народ не обманешь, – сказал он, прощаясь. – И сегодня мы, наконец, знаем о том времени. Я жил – и не знал. Теперь вот читаю. И, к слову, пытаюсь выяснить, сможем ли мы, дети репрессированных, получить надбавку к пенсии за своих расстрелянных коммунистами родителей. Пока отказывают. На себя у них деньги есть.
Кстати, у меня не будет проблем из-за того, что я с вами поделился?
– Не думаю, – неуверенно ответил я. – А вы никому не рассказывайте. Мало ли что?