(ЗАПОЛЯРЬЕ, 1979)

– Ты меня не узнаешь? Совсем не узнаешь?

Отец жениха наклонился всем телом, почти нависнув над молодыми, к отцу невесты. Он говорил почему-то на украинском, но не это, а что-то иное, опасное, пузырилось за стеклом потного бокала в его руке.

И напряженная тишина поползла вдоль длинного заставленного гостями стола, а у его изголовья, с подсвечниками шампанского, застыли жених – весь в черном, и невеста – в белом кружевном.

Свадьбу справляли в рабочей столовой шахты, где работал молодожен и его отец. Оба проходчики. Это те, кто в глубине рубят породу и закрепляют подходы к пластам мерзлого угля. Здесь, в заполярной Воркуте, они были старожилами.

Я знал их как коренных, но не расспрашивал. В этом городе, построенном из бараков сталинских лагерей, было не принято интересоваться родословной. Собственно, жених и пригласил меня на свою свадьбу. А его невеста, приехавшая сюда после института, работала с ним же, но не под землей, а в управлении. И ее родные, откуда-то с «материка», а именно так называли в Воркуте всю остальную территорию страны, прилетели буквально к свадьбе, день в день.

И все было как обычно. И роспись, и поздравления, и живые цветы, купленные у азербайджанцев на рынке. И когда гости настроились было выпить и поесть по поводу молодоженов, традиционное для разминки слово дали родителям жениха и невесты.

– Ты меня не узнаешь? Совсем не узнаешь? – тесть в упор, словно в прицел, разглядывал растерявшегося свекра. – А ведь это ты, сержант НКВД, брал меня в схроне в пятьдесят втором под Драгобычем, на Украине. Ты вязал мне руки, бил автоматом и шипел: «Бандеровская сволочь, не дойдешь до села…». Но я дошел, и получил свои лагеря, и остался здесь в ссылке, потому как не к кому и незачем было возвращаться домой. И я так долго мечтал, что где-нибудь тебя встречу…

Он выдохнул и вдруг обмяк. И родители невесты, оба нарядные, сидели молча, словно замороженные, и глядели прямо перед собой на гостей, как в полярную ночь, и ничего не видели.

И все молчали вместе с ними. И только какая-то активистка из воркутинской приезжей лимиты моргала и крутила головой: мол, что это такое происходит?

– Тату, – как на молитве, шепотом сказал его сын. – Я знаю… – И положил руку под столом на колено своей молодой жены, и она там накрыла ее своей.

– Ну ладно, – сказал тесть. – Главное, что наши дети нашли друг друга, и они счастливы. И эта горечь останется и умрет с нами…

– Горько, – облегченно закричали гости. Время зашевелилось и зачокалось, согреваясь.

И только полярная ночь за окнами дышала, выплевывая бездонную тишину и подвывая о своем, безымянном, с запахом вечной мерзлоты и окоченелых костров, еще более коротких, чем жизнь, тлеющая на одном честном слове.

Немом, как лунные искры на вселенском снегу.