(США, 1985)

В американских библиотеках не требуют ни записей, ни формуляров. Вход и доступ свободный. Я не без труда нашел одну из них. Методом тыка в поиске и жестов в общении вскоре нащупал нужные адреса. Получился некий список организаций и институтов, работающих по Советскому Союзу. Одна из таких организаций со звучным названием «Комитет защиты прав человека» оказалась неподалеку от Филадельфии, в небольшом городке той же Пенсильвании.

– Дорогу мы вам оплатим и небольшую работу тоже. Приезжайте, – сказал мне по-русски неизвестный господин по телефону.

Весь мой бюджет укладывался в автобусный билет, сигареты и даже гамбургер с кофе. Но зато не надо было ни у кого просить. Впрочем, и просить было не у кого. Три недели я ездил в небольшой русский магазин, где раскладывал и паковал булочки, между большой морозильной камерой и комнатой, куда к обеду приезжали заказавшие по телефону к обеду разную сдобу посыльные из офисов. Магазинчик держали симпатичные муж и жена, бывшие ученые-океанографы. Меня, как я понял, взяли, в основном, чтобы кто-то постоянно нырял в морозильник. Что я и делал, наконец простудившись, но заработав первые пару сотен долларов. Жить можно.

Права человека в СССР защищали в типично американском двухэтажном деревянном доме милого и чистенького поселка, словно выписанного с пасторальной картинки. Весь комитет на самом деле состоял из двух человек: очень отутюженного, с франтоватым цветным платком на шее, пахнущего, наверное, дорогим лосьоном американца, не говорящего по-русски, но с красивой итальянской фамилией Распонти, и архитектора из послевоенной русской эмиграции. Одинокого.

Если вас волнуют вопросы прав человека, значит вы еще не женаты.

– Мы существуем всего три года, – объяснил архитектор после того, как мы пообедали в «Макдональдсе» и заодно поговорили. – Головная организация работает во Франкфурте-на-Майне, в Германии. Можно сказать, на второй Родине. Я там пережил войну, потом учился и жил до Америки. А здесь мы уже создали солидный попечительский совет, связались с аналогичными организациями, обратились за финансированием к правительству и скоро получим деньги. Месяца через три-четыре, возможно, предоставим Вам работу. Но уже сейчас можем предложить должность заведующего отделом Восточной Европы и СССР. Правда, пока на добровольных началах. Мне нужно разложить и разобрать по темам вырезки из газет, но это завтра. А сегодня надо привыкать к тому, что в Америке не чураются любой работы. У меня перед домом на лужайке много опавших листьев. Вот пластиковые мешки, грабли – и вперед.

Так я заработал восемь долларов за два с половиной часа.

На втором этаже дома был маленький флигель и груда газетных вырезок на столе. Под вечер архитектор дал мне одеяло и спальный мешок, который я расстелил на полу. Если бы не холод под утро, было бы вполне прилично. Почти свежий воздух, пахнущий пряной травой, прямо как в пионерском лагере летом много лет назад.

Я мог бы рассортировать ему весь архив и перевести несколько писем на русский за один день, но понял, что платить будут по американскому минимуму не за работу в целом, а как здесь принято, что называется, в час. Обреченно не хотелось возвращаться в Филадельфию, и надо было оставить что-то для следующей поездки.

Архитектор оплатил мне затраты на дорогу и восьмичасовой рабочий день.

– Хорошая работа, – сказал он одобряюще.

– Еще бы… – чихнул я, наконец отмыв руки от травы, и подумал: «Политика – не мое корыто».

На обратном пути в кармане у меня было еще почти сорок долларов, и я впервые за несколько последних дней почувствовал себя увереннее. Чтобы не расслаблялся на радостях, Господь к полуночи забросил меня, запутав в автобусных пересадках чужого города, в полутемный и почти безлюдный трущобный район. Кирпичные стены, мусорные баки, чахоточный на фоне ночного дождя свет окон, ни деревца – одно и то же на все четыре стороны.

Мужик в темноте возник как из-под земли на расстоянии вытянутой руки. Он был совсем «черный» на фоне черной стены черной улицы черного города.

– Эй, – сказал он беззлобно. – Ты гей?

Я тогда не знал, что это такое, но на всякий случай, не останавливаясь, сказал:

– Нет.

– А доллар есть?

– Нет.

– А ты подумай?

Он пошел за мной, пристраиваясь сбоку.

– Сказал же тебе – нет.

Мужик поднял с улицы увесистый камень.

– На, – я сунул ему пятерку, отложенную в расходы на завтрашний день.

Он словно растворился в темноте. Мне повезло – это был одиночка-наркоман. Позже, уже в Нью-Йорке, мне объяснили, что если уж нет машины, в кармане всегда надо носить с собой не менее пятнадцати долларов. На случай грабителей или наркоманов. Меньше не рекомендуется, могут обидеться и ударить ножом.

И все-таки первые заработки окрыляли. Чтобы начать жизнь в Штатах с нуля, как минимум, надо было где-то заработать первые двести-триста долларов. Точнее, удержать.

Наутро я попытался устроиться на любую работу в одну из местных газет: курьером, посыльным, уборщиком. Мне повезло. Заведующий международным отделом солидной «Филадельфии энкваэрер» оказался совсем нетипичным американцем. Он не мотал поощрительно головой, не скалил зубы, не излучал активную доброжелательность.

– Послушай, парень, – сказал он просто. – Тебе надо идти обычным путем эмигранта и переучиваться или, а это, как мне кажется, у тебя получится, переезжать в Нью-Йорк. В озере легче выжить обычным рыбам, там мало хищников. В океане гораздо опаснее и труднее, но и воды больше. И возможностей тоже, если есть желание жить.

Он не послал меня в «гуд лак», этот коллега американец, но обосновал то, о чем я уже думал: вырваться.

На самом деле это одно из ключевых понятий в жизни. Вырваться из школы, из дома, из одиночества, из рутины, перемалывающей год за годом выделенное нам Богом время. Вырваться из обстоятельств, в которые человека ставит государство или он загоняет сам себя. Вырваться из бедности, ставшей наказанием. И из благополучия, означающего нередко не более, чем плату за поражение в жизни.

Но главное, нужно было вырваться. Даже в никуда.

А это всегда означает – подальше.