(МАРОККО, 1988)

Не стоит теребить тех, кто спит с черной вдовой революции. Она ложится бескорыстно, но согревает до пепла, и, в отличие от других женщин, предает только победителей.

Если доживут.

В ту ночь я так и остался в странном доме где-то в глубине Марокко.

Конечно, с моей стороны это было неосторожно. Если не сказать – глупо. Но в 36 лет еще нет никакого страха ни перед чем. И до этого возраста, и позже бывает только боязнь – не суметь, подвести. Боязнь стыда. Но это не страх. А как раз наоборот – страхоутоляющее.

Сначала я шел на машине от Маракеша с его резными глиняными башнями в сторону Сахары до тех пор, пока не закончился асфальт и густо-красная холмистая земля вокруг выровнялась до горизонта сплошной плоскодонкой. Даже мне стало понятно, что дальше дороги нет и будет хуже, и надо поворачивать обратно, на горный Атлас и через перевалы на север, к Средиземному морю.

До захода солнца оставалось немного, когда я решил остановиться в небольшом марокканском городке.

Тем более, что он стоял вдоль дороги и в центре, у традиционной небольшой площади оказался указатель на маленькую придорожную гостиницу. Хозяева были очень рады, потому что иностранцев здесь не было, и только удивились.

– Вы один?

Я и был один во всей гостинице. Комната оказалась недорогой и чистой, а машину, чтоб ничего не случилось, попросили загнать с улицы вовнутрь двора.

Взяв деньги, никаких записей хозяева не делали. Даже документы не проверили. Ночуй и езжай дальше.

Отдышавшись, я вышел в холл и с удивлением увидел типичный западный бар. У стойки сидели местные мужики, половина в национальных полосатых робах с капюшоном, а половина – как везде по миру, в чем попало. Мне сразу уступили место и стали расспрашивать: кто и откуда. И какими судьбами я попал в их аллахом забытое место.

Этот бар оказался главной точкой встреч после работы, в основном неместных арабов и берберов. Тем, кому негде и незачем было сидеть по домам. Через пять минут они проставили пиво, а я вытащил из кармана фляжку с виски, залитым из бутылки, заначенной в дьюти-фри аэропорта. В баре крепкого спиртного не было.

250 граммов моментально разлетелись по стаканам, и около меня вновь возникла новая банка «Хайнеккена».

– Угощайся…

Двое молодых мужчин, бородатый в национальной робе и его товарищ в кожаной куртке, довольно прилично говорили по-английски. Они удивились, узнав, что уже почти две недели никто из моих родных не знает, где я, после того, как уехал в Марокко. Бородатый работал на местной телефонной станции и предложил позвонить домой, чтоб не волновались.

Я сбегал в номер, залил новую порцию виски, и мы пошли. Куда-то.

На станции у нас получился полный облом – номер не набирался. И мы распили новую фляжку уже на троих.

– Пойдем к нам, – сказали они, явно расстроившись, что не смогли угодить со звонком. – Бар уже закрывается, а мы сделаем для тебя настоящий марокканский кус-кус. Это близко…

Еще через пятнадцать минут, в сумерках, мы подошли к небольшому домику из нескольких комнат, спартанских и явно холостяцких. В полупустом салоне стоял стол, а не лежали вальяжные ковры с подушками, на которых, как правило, едят местные. Бородатый сразу пошел готовить, а его товарищ рассказал о себе.

Оказалось, что они палестинцы. Но это уже не удивило. На стенах комнаты висели плакаты с портретами Ясира Арафата и зелеными надписями о свободной Палестине. Чеканка с видом Аль Кудс да портрет Че Гевары.

Они были вынуждены уехать и поселились здесь, поскольку нашлась работа и можно было ждать.

Чего ждать, я так и не понял.

Понял, что уйти отсюда мне будет трудно. Такси в этих краях не было совсем, машины даже не проезжали мимо. Улица за окном вскоре оказалась темной до безобразия и пустой, как взгляд офицера безопасности, который позже, уже перед посадкой в самолет, пропускал всех пассажиров через будку со шторками и без лишних слов спрашивал, есть ли марокканские деньги. А затем, не дослушав, вытряхивал все из карманов в свою мохнатую, в прямом смысле слова, лапу.

Государственный человек: где работает – тех и имеет.

Под кус-кус парни рассказывали, как они скучают по дому, по родным, и спрашивали, что судачат в Европе и России о борьбе палестинского народа. Люди почему-то всегда думают, что о них думают. А не просто от скуки говорят.

– Боюсь, мы нескоро вернемся, – сказал один из хозяев. – Работы в Палестине нет. Государства своего тоже.

– А когда появится, – добавил второй, – вместо оккупантов придут муллы.

– Почему же вы уехали?

– Не могли оставаться в стороне от борьбы, – уклончиво ответил бородатый. – Вам этого не понять. Вы сытые. А сытые способны думать только о новой еде.

– Для себя… – вставил второй. – А мы думаем о Родине, которую вернет только борьба. До победы.

Он встал и принес мне цветную шерстяную накидку. В Марокко ночью становилось очень холодно, а отопления не было.

Было странно слышать все это где-то в предгорьях Атласа, на краю света.

В полночь, видя, что я уже валюсь с ног, они показали кровать в комнате, и я почти сразу выключился, не раздеваясь. Мне снились революционные сны: женщины в парандже, но без трусов.

Я подскакивал в темноте, оглядывался, ничего не понимая, и валился снова.

Уже рано утром мы пили сладкий мятный чай в стеклянных стаканчиках – местная традиция по любому поводу, и затем парни провели меня к гостинице.

– Тебе хорошо, – сказал один, прощаясь. – Тебе есть куда возвращаться.

– Нам тоже, – взбодрился второй.

«Не имет значения, куда, когда есть к кому», – хотел было ответить я, но передумал…